Ревела я уже дома. Ночь не могла успокоиться: «Почему он так поступил со мной? Что случилось?»
В последнюю неделю перед родами, когда шел в эфире «Ледниковый период», я шутила: «Ребята, без меня не снимайте. Я только в роддом и обратно!» Дата появления малыша на свет уже была известна, и я рассчитывала быстро вернуться в проект. Одни пожимали плечами: сумасшедшая! Другие многозначительно улыбались: посмотрим, как заговоришь после появления ребенка.
На тридцать девятой неделе Сережа отвез меня в роддом. Как только сын появился на свет, я сразу взяла его на руки. Артемка был таким крошечным!
В первую ночь дома я не могла спать, хотя сын не плакал. Реагировала на любой звук, доносившийся из кроватки. Как он? Может, ему что-нибудь нужно? Сережа успокаивал: «Все хорошо! Спи!» Но я так и пролежала всю ночь с открытыми глазами. Слушая дыхание своих любимых мужчин, подумала: «Теперь я знаю, для чего Бог создал женщину...»
Говорят, характер — это судьба. Думаю, что так и есть. Я с детства была упрямой, если что решила — ничем меня не проймешь. Ни уговорами, ни угрозами.
В четыре года меня записали в школу фигурного катания. Я сразу попала в группу второго года, чтобы наверстать упущенное.
Нам с мамой приходилось кататься даже летом, на роликах. Если шел дождь, мама держала надо мной зонт. В следующем сезоне я должна была участвовать в конкурсе, но заболела. Прихожу после болезни и узнаю, что меня вычеркнули из списка. Я к тренеру:
— Как же так?! Хочу быть Снежинкой!
— Ты долго болела.
— Я справлюсь!
— Нет, выступать не будешь.
Тогда я, не снимая коньков, отправилась к маме:
— Здесь кататься не стану!
Мама меня, пятилетнюю, так и не смогла переубедить.
Пришлось перевестись в другую спортшколу.
С детским садом вышла такая же история. Я с утра тренировалась, а в группу попадала к тихому часу. Воспитатели сразу, без обеда, укладывали меня спать. Пару раз я стерпела, а потом выдала: «В сад больше не пойду! Меня там не кормят!»
Мама поговорила с заведующей, и мне стали оставлять обед на столе. Естественно, все остывало и подогревать никто не собирался. Я опять взбунтовалась: «Суп холодный! Компота не дают! И вообще в этом саду в туалет в очереди надо стоять!»
На семейном совете решено было попробовать оставлять меня дома одну с условием, что буду вести себя хорошо и отчитываться маме по телефону, чем занимаюсь. Я торжественно обещала, но делала что хотела.
Родители весь день на работе: папа в Московском автомобильном колледже, где и сейчас преподает, мама, инженер, на своем предприятии. Я приходила с тренировки, играла, читала книжки, слушала музыку. В общем, чувствовала себя самостоятельной. Как-то захотела сама приготовить обед. Достала из морозилки сосиску, разогрела на батарее и с удовольствием съела...
Характер мой проявлялся и в спорте. Никаких особых талантов в детстве я не проявляла. Была прыгучая, шустрая, но не очень артистичная. Находились «доброжелатели», которые говорили маме:
— Какая-то она у вас корявенькая. Зря время теряете. Не станет она фигуристкой!
Мама, вежливо улыбаясь, отвечала: — Мы для здоровья занимаемся.
А дома меня растягивала, занималась дополнительно.
Ей казалось: я могу быть первой. Папа смотрел на наши муки, вздыхал и говорил: «Оставь ты ребенка в покое!»
Но я и сама хотела заниматься. Как-то увидела по телевизору награждение фигуристов и загорелась:
— Хочу медаль!
— Правильное желание! — смеясь, поддержала мама.
С тех пор на тренировках под чутким руководством тренера Жанны Федоровны я стала заниматься еще упорнее. Если не удавался прыжок, тут же вскакивала и прыгала снова — знала, ради чего стараюсь. И дело пошло. Папа, первый раз увидев меня на льду, сказал маме: «Смотри, наша-то не как все катается.
Что-то в ней есть...»
Жизнь любого ребенка-спортсмена как под копирку. Ранний подъем, тренировка, учеба, снова тренировка, а ночью еще уроки делать. Если в первом классе мне хватало времени на то, чтобы погулять, как все дети, во дворе, попрыгать через веревочку, побегать, то годам к десяти я об этом забыла. Но все равно скатилась на тройки. Слишком много уроков пропускала из-за соревнований. Помню, все время хотела спать. Приду с тренировки, сяду за последнюю парту рядом с двоечниками и сплю.
Засыпать при первой возможности стало моей привычкой так же, как и умение скрывать эмоции. Упала, больно, слезы того гляди хлынут, а ты вскакиваешь, улыбаешься и продолжаешь катать программу.
Но если со слезами я справлялась, то с характером было сложнее. И если Жанну Федоровну Громову я слушалась беспрекословно, то с мамой могла и покапризничать, особенно после тренировок. Она приходила на каждую, и если что-то не так, они мне в два голоса:
— Сказано сделать десять поворотов в одну сторону и столько же в другую — значит надо сделать! Что катаешься как сонная муха?
А я огрызаюсь:
— Сама все знаю!
Потом с мамой всю дорогу домой спорим. Папа, открывая дверь, спрашивал:
— Девочки, вас от трамвайной остановки слышно.
Что случилось?
Мы хором:
— Ничего! — и расходимся по разным углам нашей однокомнатной квартиры.
Дуюсь еще какое-то время, потом иду мириться.
Не скоро я уяснила, что с мамой и тренером спорить себе дороже. Мое упрямство только прибавляло мне синяков. Делаю, например, какой-то сложный элемент, а он не получается, падаю все время. Жанна Федоровна мне тут же скажет, где ошибка, но я по привычке бубню под нос: «Сама знаю!» — и продолжаю делать по-своему. И падаю, падаю… Еще и злюсь на всех. Не выходит? Да пропади все пропадом! После тренировки бегом в раздевалку. Расшнуровываю коньки и смотрю: куда бы их забросить? Коньки виноваты, пусть будут наказаны!
Мама с Жанной Федоровной смеются: «Давай, давай! Нормально!» Коньки мои, кажется, все собирали. И мама, и тренер, и даже наш доктор Виктор Иванович. Они, конечно, в чехлах летали — голова-то соображает! Не дай бог, затупятся или поцарапаются. Понимала, что швырять надо так, чтобы не испортить.
Свою первую медаль я хорошо помню. Алюминиевую, на голубой ленточке, с надписью «Калинин 1987». После нее я захотела следующую. И еще! Еще! В борьбе за них и проходила жизнь. В тринадцать лет стала третьей на чемпионате СССР среди юниоров. Шла после соревнований по коридору и столкнулась с президентом Федерации фигурного катания. Он пожал мне руку:
— Молодец, хорошо каталась, только почему всего лишь третья — не пойму?
Я этого тоже не понимала.
— В следующий раз обязательно выиграю!
Но через год вышла на лед и упала — сделала такую глупую ошибку! Стою после выступления, лицо руками закрыла, плачу. Объявляют оценки, а я от обиды ничего не слышу. Мама трясет меня за плечи: «Ира! Смотри на табло! Ты первая, понимаешь? Первая! Теперь поедешь на чемпионат мира!»
А я все плачу: что за шутки? Я же упала!
…Поехать в таком возрасте на юниорский чемпионат мира — это было из области фантастики. Там выступали девчонки на два-три года старше меня, и вдруг вылезла я, маленькая, и стала седьмой. Причем даже не поняла тогда, как это здорово. Думала: чего радоваться-то, ведь место не первое.
Чемпионат проходил в Южной Корее. Для ребенка, рожденного в Советском Союзе, все там было словно кадры из фантастического фильма: сияющие рекламные щиты, шикарные магазины, яркие игрушки, жвачка в любом количестве... Не то что у нас.
Помню, в Москве звонит мне подружка Маша: «Ирка, жвачку иностранную продают блоками! Я заняла очередь, приходи! Только быстрее, говорят, кончается!» Звоню маме и чуть не плачу:
— Алло, мама, в кулинарии продают жвачку импортную!
— Вставай в очередь! Сейчас принесу деньги.
Три трамвайные остановки я бежала не останавливаясь, мысленно повторяя: «Хоть бы не кончилась!» Добежала — очередь как в Мавзолей.
Я стою, и Машка стоит. Очередь двигается, а мамы все нет. Остается два человека, прибегает мама с деньгами — у кого-то заняла, и вдруг жвачка заканчивается. У меня губы дрожат, руки трясутся. Тогда мамочка подходит к какой-то девочке, которая успела купить три блока, и говорит: «Продай, пожалуйста, один блок. Я тебе его открою, и ты возьмешь столько жвачек, сколько захочешь». И девочка его продала. Сколько было радости у меня! Я жевала эти жвачки по половинке, экономила, собирала вкладыши. Не знаю, с чем это можно сравнить. Разве что с «Марсом» или «Сникерсом», которые появились попозже. Я их покупала, когда ездила в Новогорск на спортивную базу. За один раз никогда не съедала, откушу кусочек и спрячу, растягивала удовольствие...
А в Южной Корее у меня просто глаза разбегались. Ничего подобного я никогда не видела.
Забирала одноразовые зубные щетки, шапочки для душа, мыло, чтобы показать родителям. Вот они удивлялись! Смотрели на меня с уважением: молодец, дочка! В начале девяностых о поездках за границу даже не думали, а их ребенок поехал!
На следующий год из Италии привезла в дополнение к медалям кокосовый орех и йогурт — в России понятия о нем никто не имел.
В пятнадцать лет я собралась в Америку, в Колорадо-Спрингс. В бухгалтерии нам выдали суточные — девяносто долларов. Перед самым отъездом мама дала еще четырнадцать. Сэкономила заработанные рублики и поменяла их для меня. Она сама тогда увидела эти зеленые бумажки первый раз в жизни: «Купишь себе что-нибудь...» Я посмотрела на нее и поняла: «Хватит тратить на себя.
У меня есть мои родители».
Домой я вернулась с бронзовой медалью и подарками: маме — ночную рубашку размера на три больше, чем нужно, папе — брелок. Себе привезла плеер и мечту девчонок — куклу Барби с кучей одежек и лаком для волос. Все-таки я была еще ребенком.
Мне нравилось, что родители мной гордятся, что я умею делать то, что многим взрослым не под силу. Но и своим беззаботным сверстникам завидовала. Тоже хотелось погулять, в кино сходить лишний раз, с мальчишками знакомиться. Случалось, не выдерживала: «Хочу жить как все! Бросаю фигурное катание!»
Зная мой горячий характер, мама и Жанна Федоровна не спускали с меня глаз.
На соревнованиях я жила в одном номере с тренером. Девчонки сочувствовали: «Бедная, как же скучно жить под присмотром!» Я злилась — и правда, маленькая я, что ли? Но Жанне Федоровне никогда не возражала. К тому моменту уже убедилась: она знает все лучше меня.
Да, я могла зашвырнуть коньки, взбрыкнуть, поворчать, но расставаться со спортом на самом деле вовсе не собиралась. Ощущение восторга, которое возникает, когда понимаешь, что одержал победу, я бы тогда ни на что не променяла.
Год проходил за годом, статус соревнований становился выше. В 1995 году я поехала на свой первый чемпионат Европы в Дортмунд и несмотря на то, что была уже довольно взрослой, сильно перетрусила. Город мрачный, до катка приходилось добираться по темным переходам, и на самом катке тоже почему-то было мрачно.
Еще камера ездила по потолку туда-сюда. Неуютно. Пришла на тренировку перед выступлением: пять тридцать утра, глаза в кучу. Голова еще спит, тело тоже. А судьи уже сидят, смотрят пристально, оценивают, кто на что способен. Все вокруг катаются, прыгают, да так здорово! Звезды! Не то что я — дебютантка. Костюмы потрясающие, а у меня всего одно платье. Первый раз в жизни посетило чувство неуверенности: «Не получится, не смогу, они лучше!»
Меня объявили, я чисто откатала, и тройной лутц прыгнула, а в конце упала с простенького сальхова. Нервы сдали.
Звоню маме:
— Я одиннадцатая... упала.
Она успокаивает:
— Это твоя первая Европа, переволновалась, тебе простительно. К тому же тройной лутц — очень сложный прыжок.
Я ее слушаю, накручиваю телефонный провод на палец и начинаю плакать:
— Мама, я лутц-то прыгнула! С сальхова упала!
И началось:
— С сальхова упасть — слыханное ли дело?! Его дети без помарок делают!
Соревнования проходили в два дня. На следующий день собралась. И произвольную программу откатала хорошо. В итоге — пятое место (всего лишь одного голоса не хватило до третьего).
«Ладно, — думаю, — но следующий чемпионат Европы обязательно выиграю!»
Через год я была первой...
С той медалью я поняла, что стала взрослой и спорт — это моя работа. И еще поняла одну вещь: что для меня, оказывается, намного важнее хороший и чистый прокат, нежели стремление к призовому месту!
Так и жила от чемпионата до чемпионата: выиграла один, начинаю готовиться к следующему. Принцип успеха прост: работай больше. Родители и тренер меня в этом поддерживали. Тогда я даже представить не могла, что есть моменты, когда целеустремленность и упорство бессильны. И что жить можно не только ради победы, а еще ради чего-то. Или кого-то...
Я окончила школу, поступила в Институт физкультуры. Времени на учебу катастрофически не хватало — приближалась первая моя Олимпиада. Мама меня очень выручала: переписывала для меня лекции и даже диплом помогала писать.
Как-то раз выпал редкий свободный день, и подружка пригласила меня поехать отдохнуть за город, на шашлыки. Я в шутку спросила:
— А мужчины будут?
— Да, Серега, ему двадцать три, как раз для тебя.
Оказывается, Сергей, тренер по общей физической подготовке, видел меня по телевизору, и я ему понравилась. Потом он выяснил, что знает мою подругу, и попросил ее нас познакомить. Приехала на дачу, по смотрела на Сергея — парень как парень.
Ничего особенного. Посидела, похихикала, шашлыков поела и назад — тренироваться. На следующий день и думать о нем забыла. Вдруг он звонит, спрашивает: «Как дела, какие новости?» Я ему что-то рассказывала и в ответ его жизнью даже не поинтересовалась — просто в голову не пришло. Через пару дней опять звонок. И опять.
Так мы разговаривали, встречались иногда в выходные у подруги на даче. Потом Сергей стал приезжать ко мне на тренировки. Посмотрит полчаса, как я катаюсь, и уезжает. Я рада была его видеть, но когда он исчезал, я о нем забывала. И вспоминала, только если что-нибудь было нужно. Могла позвонить ему тридцатого декабря:
— Сереж! Мне елка нужна!
— Сейчас приеду.
Мы покупали елку, и я прощалась: «Все, я пошла! Пока!»
Как он живет, о чем думает, чего хочет? Да какая мне разница, ветер в голове — семнадцать лет! Он стал провожать меня. Сидели у нас дома в моем углу и болтали, пока родители не соберутся спать — комната-то на всех одна.
Я привыкла к Сереже, как привыкают к чему-то очень удобному, надежному. Знала, что он спокойный, рассудительный, понимающий, настоящий друг. Но я не видела в нем мужчину своей мечты, поскольку этой самой мечты тогда у меня не было. Все мысли были о спорте.
К тому времени у меня сложился определенный ритуал перед соревнованиями. Я не суеверна, но есть обязательные вещи.
Мне нужно было выспаться и съесть шоколадку перед стартом. Еще погулять и, если бывала такая возможность, походить по магазинам, отвлечься. Все это в день соревнований, в промежутке между тренировкой и выступлением.
Никогда не приезжала на соревнования впритык. Я должна была походить, посмотреть что и как, с врачом поговорить, потом размяться. Схема разминки у меня своя. Разминалась и уходила туда, где меня никто не видит. У нас перед соревнованиями с камерой везде за спортсменами ходят, и от нее не скроешься, но я забиралась в какой-нибудь угол, чтобы не трогали.
Еще мне очень нравилось кататься в финале, закрывать соревнования.
Так месяц шел за месяцем. Сергей был рядом — хороший друг, но и только. Он радовался моим победам, огорчался поражениям, поддерживал, когда падала духом.
Мне все это было очень нужно. О том, что было нужно ему, он не заговаривал. А я не спрашивала. Не до того было — приближался чемпионат России.
Прихожу как-то на лед и застаю Жанну Федоровну и хореографа за обсуждением моего костюма. Слышу, что собираются сшить платье с жемчугом и еще диадемку на голову прикрепить. Говорю: «Не нужно никаких диадемок!»
Но они настояли. В итоге через пару недель я вышла на тренировку в тяжеленном платье с длинными рукавами из шифона. На груди кольчуга из жемчуга, на голове диадема. Толкаюсь коньком — платье раскачивается так, что при прыжке меня аж заносит.
— Как я выступать-то буду?!
— Все хорошо, Ирочка, очень красиво.
Ладно. Поворчала, побубнила, как водится, но послушалась. Попыталась к костюму как-то приноровиться, хотя был он мне не по душе.
И вот выхожу на соревнованиях, делаю вращение — треклятая диадемка слетает и висит на одних заколках. Я прыгаю, а она мне по башке — бум-бум. Отлично! А ведь по результатам соревнований отбирают на Олимпийские игры!
Выступила и молча — в раздевалку. Мимо мамы, тренера и хореографа. Они за мной. Захожу, также молча снимаю платье, завязываю его в узел и швыряю в мусорное ведро. Секунда тишины, а потом общий хохот. Я же сижу на лавке в одних колготках и коньках и рыдаю!
Вечером мы встретились с Сережей в кафе. Он уже понял, что для меня нет ничего важнее спорта. Тренировки, соревнования, победы и поражения — это моя жизнь! Я, расстроенная, рассказываю ему о своем конфузе и вдруг ловлю его взгляд — такой нежный, понимающий... Меня будто что-то ударило: он же меня любит! Как я раньше этого не замечала? «А ты?» — спросила себя. И почувствовала, что тоже давно его люблю, только случилось это не как в романах, с первого взгляда.
Мы сделали на заказ золотое сердечко, где были выгравированы наши имена, разломали его пополам, повесили на цепочки и стали носить каждый свою половинку.
Когда спортивный сезон закончился, я с мамой собралась в отпуск и позвала с нами Сережу. На море мы были совершенно счастливы.
Я была так поглощена новыми чувствами, что не сразу заметила, что с Сергеем что-то происходит.
Он вдруг отдалился, стал каким-то холодным, замкнутым. Спрашиваю: «Что такой грустный?» — молчит. «Я тебя обидела?» — опять не отвечает. Раз спросила, второй — без результата. «Ну и хватит! — подумала. — Не хочет объясниться, не надо! У меня тоже гордость есть».
Сергей не смотрел в глаза, мы почти не разговаривали. Я спрашивала у мамы:
— Что делать?
Она отвечала:
— Пока ничего. Подожди.
Вернулись в Москву, он проводил нас.
Мама вошла в дом, а мы остались на лестничной площадке. Стоим, молчим. Вдруг он снимает свою половинку сердечка:
— Давай останемся друзьями.
Я чуть не ахнула: как же так?! Стою и думаю, как бы не разреветься перед ним. Я же сильная! Говорю небрежно:
— Ну что ж, давай.
Спортивная школа сказалась: даже голос не дрогнул. Он в
ложил цепочку мне в руку и ушел.
Ревела я уже дома. Ночь не могла успокоиться: «Почему он так поступил? Что случилось?» День промучилась. Уговаривала себя: не звони, прояви характер, он же от тебя отказался! Но вечером не сдержалась, набрала его номер:
— Сереж, надо встретиться.
— Зачем?
— У меня дело к тебе.
Придумала какую-то ерунду, мол, как всегда помощь его понадобилась.
Он приехал, помог, потом мы всю ночь просидели на подоконнике в моем подъезде. Сергей снова меня обнимал, целовал, но я чувствовала — он не со мной. Я не допытывалась, почему он так переменился, считала ниже своего достоинства выяснять отношения. И старалась делать вид, что ничего не случилось, так, небольшая размолвка. Когда за окном рассвело, я протянула Сереже его половинку сердечка:
— Возьми.
— Нет.
Поцеловал меня и уехал. Я снова поплакала, а потом собрала чемодан и улетела в Америку на три месяца. Думала, там смогу его забыть. Решил расстаться — так тому и быть! Но уговоры не действовали. Я звонила Сереже каждый день, телефонные карточки летели на пол гостиничного номера как конфетные обертки. О чем мы говорили? Не помню. Вообще ничего не помню: как выступала, что делала. Все как в тумане. Впервые стало не до соревнований. Мне нужен был Сергей, и провались они пропадом, эти медали!
В августе вернулась в Москву и переехала в новую квартиру. Матрас, телевизор и музыкальный центр — больше в ней ничего не было. Позвонила Сереже: «Я приехала. Давай увидимся».
Думала: посмотрю на него и все сразу пойму. Мы гуляли по городу, разговаривали о том о сем, старательно избегая главной темы. Украдкой разглядывала Сергея: «Чужой, не твой совсем человек, оставь его». Но через несколько дней снова позвонила.
Так мы и встречались: время от времени, как друзья. То я позвоню, то он. Сережа провожал до дверей, и каждый раз я спрашивала: «Останешься?» И слышала один и тот же ответ: «Нет». Это «нет» словно сжигало все у меня внутри, но я держалась. Слез моих он не видел.
Однажды Сережа все же остался. Просыпаюсь — он меня обнимает. «Боже, — думаю, — наконец-то! Как хорошо!» Чудесное было утро: мы завтракали, мило болтали, как будто и не было этих жутких месяцев, а потом разбежались каждый по своим делам, договорились созвониться.
Он не позвонил.
Всю ночь я ждала.
На другой день — тоже тишина.
«Забудь его, где твой характер?!» — кричала я себе. Ничего не помогало.
Вечером третьего дня звонок в дверь — Сергей.
— Куда ты пропал?
Молчит. Провела на кухню, налила чаю. И вдруг он берет меня за руку:
— Я, наверное, к тебе больше никогда не приеду...
Да что же это такое?! За что он меня так мучает?
Не знаю, чего мне это стоило, но я ровным голосом сказала:
— Как хочешь...
И он ушел. Я закрыла дверь. Вот теперь между нами все кончено. Точка!
Но кругом все о нем напоминало: здесь лежала его рубашка, а из этой чашки он пил... Не могла больше там оставаться, уехала к родителям. Мою кровать они уже разобрали, я спала на матрасе на полу. Старалась быть все время с мамой. Она говорила: «Потерпи, пройдет, забудется».
Я постоянно плакала, искала объяснений и не находила. Сил ни о чем другом думать не было. Сколько раз собиралась ему позвонить, но одергивала себя: не надо!
Все-таки не выдержала, набрала его номер.
Один гудок, второй, третий... Пишу сообщение: «Сережа, отзовись!» Он не ответил.
На Кубке России жду, когда меня объявят, и вдруг подходит мама и протягивает мне пейджер: «Читай. Это тебе».
Пришло сообщение от Сережи: «Все твои друзья всегда с тобой. Не грусти, похрусти».
«Похрусти»?! Чушь какая-то! Чего он хочет-то от меня?
Откатала номер, получила свою медаль, поехала домой и упала спать. Следующие полтора месяца только тренировалась и спала как убитая. Совершенно не знала, чем себя занять. Никак не могла понять: как же я жила раньше, без Сережи?
Внутри, где солнечное сплетение, поселилась боль, будто что-то сжалось и не дает вдохнуть полной грудью. Я просыпалась и засыпала с ней. Что там может болеть?
Когда поняла, что не могу больше, позвонила Кате, своей подруге:
— Я так его люблю, не знаю, что делать! Думала — пройдет, а не проходит! Ничего не помогает! Без него меня просто нет...
Та меня утешает:
— Ирка, не расстраивайся! Все решится, поверь! Я и не знала, что у тебя с ним так серьезно!
Положила трубку, и через несколько минут приходит сообщение: «Ира, через полчаса выйди, пожалуйста, на улицу. Подъеду. Сергей».
Я вдруг стала гордая такая и обиженная! Куда это я пойду? То пропадает, а то поманил — и я тут как тут? Не будет этого! Ни за что не выйду!
Но вышла, конечно. Он подъезжает, идет ко мне, улыбается. А я смотрю на него и думаю: «Как же он меня измучил! Как я устала».
Сергей подошел, и я увидела, что глаза у него тоже измученные, больные какие-то. Мы кинулись друг к другу. Он меня целует: «Ирка, любимая моя, жить без тебя не могу».
У меня в глазах потемнело.
Потом он рассказал, что влюбился с первого взгляда и сделал все, чтобы быть со мной. Но он видел мою легкомысленность и не понимал: серьезно ли я к нему отношусь? Терпел, а потом решил отойти в сторону, дать мне возможность разобраться, нужен он мне или нет.
А я-то при нем не плакала ни разу, о том, как мне больно и обидно, не говорила. У меня же характер! Он мучился, ждал звонков. Дождется, а я ерунду какую-то несу: как тренируюсь, какие новые элементы освоила. А про главное: почему он так изменился — ни слова! Когда Катя ему позвонила и всыпала по первое число: «Ты что с ней делаешь-то? Она плачет целыми днями, любит тебя! Зачем ты ее мучаешь?» — тогда Сережка и понял, что с проверками нужно завязывать.
С тех пор мы стали жить вместе. Я возвращалась в дом, где меня теперь ждали не только родители, но и любимый человек. Сидели вечером с Сережей на кухне, пили чай, говорили обо всем на свете, и это было счастье.
Я продолжала много ездить на соревнования. Но Сережа никогда не настаивал, чтобы я бросила фигурное катание, понимал, что не смогу.
Многое ему пришлось со мной пережить. И если бы не он, не знаю, хватило ли бы у меня сил остаться в спорте.
На чемпионате России 1998 года я хорошо откаталась и, не глядя на табло с оценками, пошла в раздевалку, уверенная в призовом месте. Сижу, отдыхаю. И тут заходит мама:
— Собирайся, поехали. Ты четвертая.
Я опешила:
— Не может быть!
Выбежала из раздевалки, смотрю на табло: «№ 4 Слуцкая». Как же так? Я должна войти в призовую тройку! Я это честно заработала!
Не помню, как вернулась обратно, как одевалась и оказалась на улице.
— Ира!
Я обернулась.
Сережа стоял с букетом роз и плюшевым медвежонком.
— Привет...
— Ты куда?
— Не знаю...
Он сразу все понял, молча обнял меня, потом взял за руку и посадил в машину. Я смотрела на укатанную снежную дорогу, на светящийся огнями город, а в голове вертелось только одно: «Несправедливо! Почему? За что?»
Совсем недавно я узнала, что произошло, кто были те люди, кому и сколько они заплатили, чтобы выиграла не я. Узнала совершенно случайно. Я и раньше догадывалась, что в спорте многое продается, но когда это происходит с тобой, всегда тяжело.
Но для меня все оказалось к лучшему. Поражение, особенно несправедливое, только закаляет!
Еще долгое время чемпионат России был для меня страшным испытанием. За несколько недель до него я словно деревенела, тело сковывало, начинали трястись руки. Боялась выходить на лед. При этом я уже была многократной чемпионкой Европы и призером чемпионата мира.
Жанна Федоровна, родители и, конечно, Сережка помогли мне пережить эту историю. Как-то раз мы гуляли с ним, и я в шутку сказала:
— Слушай, все равно же вместе живем, давай поженимся?
Он обрадовался:
— Давай!
Мы начали готовиться к свадьбе. Я все придумала, надавала Сереже распоряжений и уехала на сборы во Францию. Звонила домой: «Ну как, справляешься?» — и давала новые наставления.
Вернулась, и мы поженились. Была очень красивая свадьба, с венчанием, рестораном, шикарным платьем, воздушными шарами. Все вышло как мечталось. Отгуляли, а через два дня я опять улетела на соревнования.
2002 год стал проверкой наших отношений. Я практически не жила дома. Приезжала на несколько дней и уезжала опять. Звонила мужу постоянно: люблю, скучаю! Но впереди была Олимпиада в Солт-Лейк-Сити.
На летние сборы поехали я и мой тренер по общей физической подготовке. Франция, межсезонье, словно вымерший горнолыжный курорт. В округе — один продуктовый магазин работает два часа в день и один ресторан, где нас кормят. Больше ничего.
Утром просыпалась, встречалась с тренером в ресторане, мы завтракали и пешком в горы: вверх-вниз, вверх-вниз. И так часов шесть — за это время организм насыщался озоном. Потом разминка — и домой. Обедали, два часа спали и снова в горы.
Я сходила с ума. Делать нечего, никого нет! Разговаривала по телефону с Сережкой и вязала огромный ковер. Вязала, пока глаза не закрывались. С утра все повторялось: горы, сон, горы, ковер... Каждое утро тренер встречал меня словами: — Что, Слуцкая, надоело?
— Надоело...
— А надо, Слуцкая, надо!
И мы снова шли в горы.
Еле живые доползали до обрыва, падали в траву и смотрели на долины, на орлов, которые парили на уровне глаз.
Потом поехали на Корсику: поле с домиками, стадион с искусственным покрытием, сквозь которое пробиваются колючки, и снова — никого. Солнце палит, пот льет градом, а я как заводная: прыжки, отжимания, бег, приседания... В какой-то момент сорвалась, кричу тренеру:
— Не могу больше, надоело!
— Медаль хочешь, Слуцкая?
— Хочу!
— Ну так работай.
Единственным утешением был ресторанчик на берегу моря. Там готовили такую вкусную рыбу! Свежую, только что выловленную. Мы заказывали ее каждый день.
Однажды тренеру выдали старенький «форд», и мы, чтобы хоть как-то сменить обстановку, поехали на отдаленный пляж. Жара, июнь, а в воду зашла — холоднющая! И тут со мной что-то случилось. Меня затрясло, из глаз полились слезы: зачем я все это делаю?! На что трачу свою жизнь?
Так я и рыдала, стоя по грудь в ледяной воде. Тренер сидел на берегу и молча ждал, пока успокоюсь. Я ополоснула лицо, окунулась, села в машину и снова на стадион: отжимания, прыжки, приседания…
Обычному человеку, не спортсмену, не понять, что такое олимпийский стресс.
Когда четыре года идешь к медали, держишь себя в кулаке. А потом перед выступлением тебя от страха просто выворачивает наизнанку. Пришла к доктору:
— Виктор Иванович, мне так плохо. Боюсь, сейчас умру.
Он меня за руку подержал, в глаза посмотрел :
— Ничего, если трясет, все нормально, все хорошо.
Стало немного спокойнее...
Второе место на Олимпиаде было равносильно провалу. Судьи посчитали, что американка Сара Хьюз сильнее. Я, как и многие другие, так не думала.
Сидела в номере, обхватив руками колени, а в голове крутилось: зачем я потратила столько сил? Зачем мне вообще спорт, если в нем царит несправедливость?
Но когда мы прилетели домой, нас встречали как национальных героев. «Шереметьево» был заполнен людьми с транспарантами, нам кричали «Ура!», поздравляли с победой. И только тогда я почувствовала себя победительницей. Была абсолютно счастлива, не догадываясь, какой удар вскоре мне предстоит пережить.
Мы с мамой приехали в Питер, на Гран-при. Остановились в разных гостиницах, но накануне соревнований я упросила ее остаться со мной. Легли спать, и вдруг в три часа ночи маме стало плохо.
Включаю свет — она бледнее простыни. Звоню доктору нашей сборной Виктору Ивановичу и вызываю «скорую».
В больнице ко мне вышел врач: «У вашей мамы серьезные проблемы с почками».
Ходила как потерянная. Больница, капельницы, белые халаты, все как во сне.
Плохо понимала, как буду выступать, но твердо знала одно: я должна это сделать, ради мамы в первую очередь! Сама же все завоеванные и будущие медали отдала бы, лишь бы она выздоровела.
Мама осталась в больнице. Поправлялась она медленно. Я моталась между Питером и Москвой, везде возила с собой коньки, при первой возможности просилась на лед и тренировалась.
Мне шли навстречу. Впереди был чемпионат мира.
Но в Вашингтон я не поехала. Была подавлена, плохо подготовлена, в общем, не до соревнований мне тогда было.
А в августе и со мной начало что-то твориться. Синяки на теле, температура скачет, ноги опухают, да так сильно, что Сережа носил меня из комнаты в комнату на руках. Ходить я не могла, встаю с кровати и падаю. Потом пальцы на руках отниматься стали. Ни с того ни с сего раз — палец холодный и белый...
Врачи не могли понять, что со мной. Диагнозы ставили разные, но ни один не подтвердился. Кататься мне запретили, заставили лечь в больницу.
Отлежалась немного, вроде стала чувствовать себя лучше и сразу потребовала:
— Отпустите!
Мне надо на лед!
Меня уговаривали:
— Пройдешь курс процедур, выздоровеешь, тогда иди и работай.
С середины октября опять начала тренироваться, надо было успеть подготовиться к ноябрьскому этапу Гран-при в Москве. Но как-то просыпаюсь утром, чувствую: что-то не то. Сдергиваю одеяло — ноги распухли!
И снова уколы, таблетки... Я умоляла врачей: сделайте что-нибудь! Они только разводили руками.
Во время ремиссии я выходила на лед и собиралась участвовать в юбилее Игоря Бобрина. Но за день до выступлений ноги снова опухли. Звонит Наташа Бестемьянова, его жена: «Ирочка, ты выступать будешь?»
Решила — выйду на лед, чего бы ни стоило.
Приехала на каток, а ноги в коньки не влезают. Я плачу и умоляю Боженьку, чтобы он мне помог. Видимо, услышал мои молитвы, кое-как зашнуровалась, откатала номер — и в раздевалку. Сняла коньки: боже! Ноги еще сильнее опухли!
Только спустя несколько месяцев я попала к профессору Борисову, личному врачу Михаила Горбачева. Он наконец поставил диагноз: заболевание сосудов. Меня положили в специализированную клинику, где лечащий врач Кривошеев сказал: «Еще несколько дней — и лечиться пришлось бы много лет».
Кошмарный был год. Мне назначили ударные дозы гормональных препаратов.
Я поправилась, начала быстро утомляться, стала слишком эмоциональна: могла то хохотать от души, то через десять минут плакать навзрыд. Не знаю, как все это выдержал Сережа. Нянчился со мной, как с ребенком.
Как на спортсменку на меня махнули рукой. А я решила: на чемпионат мира в 2004 году поеду и буду сражаться.
Когда я вышла на лед, зал замер. На чемпионате меня никто не ждал. Пара секунд в полной тишине, и зал взорвался овациями. Я выехала в центр катка. Тело почти не слушалось. От моей былой формы мало что осталось.
Откатав программу, тяжело дыша, села в уголок и стала смотреть на табло.
«Ирина Слуцкая, Россия» — засветилась надпись, и одна за другой побежали оценки...
Таких низких баллов я не получала никогда.
С трудом передвигая ноги, шла по коридору в раздевалку, и вдруг из приоткрытой двери долетел обрывок фразы: «Слуцкая на девятом! Все! Теперь она оттуда не выберется!»
Я стиснула зубы: «Ну нет, ребята! Это вы не выберетесь, а я снова буду первой!»
В следующем сезоне я победила на чемпионате мира в Москве. После этого последовали победы на Гран-при, седьмой титул чемпионки Европы и бронзовая медаль Олимпийских игр в Турине. Это была не только моя победа, но и все тех замечательных людей, которые помогали мне выстоять.
Закончился спортивный сезон, но все равно график у меня был жесткий.
Очередные выступления в Швейцарии, потом Америка, а чуть позже Илюша Авербух пригласил меня в «Звезды на льду».
Когда телепроект завершился, у меня начался гастрольный тур по стране. Уставала я страшно и не могла понять: почему? Болезнь-то вроде бы отступила...
После первого отделения шатало, после второго просто падала. Заметила, что меня тянет на солененькое, постоянно хочется спать. Тест, что ли, купить? Купила. Проверила... Не может быть!
Купила еще четыре. Результат тот же.
Я беременна!
Обрадовалась очень: мы с Сережей хотели ребенка, ведь семья не может быть полноценной без детей!
Но как же контракты, выступления? Приехала в Москву и к врачу. Та определила срок — шесть недель. По дороге домой голову ломала: как Сережке сказать? Хотелось, чтобы было это как-то необычно. Ну, взяла и положила ему на завтрак в тарелку справку о беременности. Он приходит сонный на кухню, а вместо каши бумажка какая-то лежит.
— Это что? — спрашивает.
— А ты почитай.
Он долго пытался понять, в чем дело. Читал-читал, а потом как закричит:
— Ур-р-а! Наконец-то!
А потом стал ходить за мной как за больной: этого не делай, того не делай, отдыхай, ешь больше. Все переживал, что я не поправляюсь.
Сажал меня на колени и кормил.
Я же налегала на соленые огурцы. Мама только и успевала открывать банки. Еще ела сало. Обычно аппетит разыгрывался ночью. Я шла к холодильнику, открывала его и ела, говоря про себя: «Боже, прости меня, я же все-таки беременна!»
А однажды проснулась и поняла: будет мальчик.
— У нас мальчик, Сереж.
— Подожди, может, УЗИ другое покажет.
УЗИ показало, что я права.
На третьем месяце я улетела в Израиль. У меня там бабуля, дедуля, тетя, дядя, два двоюродных брата с женами, у одного уже ребенок.
Пресса растрезвонила, что я беременна, а я выключила телефон, взяла другой номер для родных. Месяц вообще ничего не делала. Спала, гуляла, ездила в Иерусалим, в Эйлат, купалась. Вставала в час дня, брала плеер и часа два бродила по пляжу босиком. Наслаждение! Никуда не надо бежать, ни о чем не надо думать. Только о малыше.
Но долго жить в бездействии не по мне. Я хотела снова на лед! Всю беременность меня вели пять врачей. Они сразу поняли, что система запретов со мной не работает, и осторожно рекомендовали как тренироваться, какую нагрузку давать.
Узнав про «Ледниковый период», пришла к генеральному продюсеру Первого канала Александру Файфману: — Я могу снова быть ведущей?
Он говорит:
— Ира, ты же беременная!
— Саша, это не болезнь !
Файфман пожал плечами:
— Хочешь — пожалуйста.
Будем только рады.
Теперь нас трое, и каждый раз, когда я вынуждена уезжать из дома, мое сердце разрывается. Ну как они тут без меня останутся? Даю кучу наставлений и уже через несколько минут после выхода из дома начинаю им звонить: «Как у вас дела?»
Из-за постоянных отъездов боюсь пропустить в жизни Артема что-то важное. Иногда, к сожалению, это случается.
Без меня он произнес свое первое слово «ква!» Сережка с такой гордостью мне об этом рассказывал, а я расстроилась ужасно.
Когда была в Америке с выступлениями, звонит муж: «Послушай-ка!» А из трубки раздается тоненький голосок сына: «Ма-ма…ааа».
Подпрыгнула, наверное, до потолка от счастья. И тут же расплакалась. Снова пропустила!
У меня такой же жесткий график, как прежде, и дома я бываю от силы три дня в неделю. Но находясь далеко-далеко, я стремлюсь вернуться: меня ждет мой маленький сын, муж, близкие. И нет на свете ничего дороже этих родных и любимых людей. Вот такое оно, мое счастье.
Подпишись на наш канал в Telegram