Жанна Фриске. Остров мечты

Читать на сайте 7days.ru

Когда вернулась в Москву, поползли слухи: Фриске лежала в «психушке»! Наверное, на взгляд знакомых я действительно была похожа на сумасшедшую.

Я осторожно шла по аэропорту, но меня все равно толкали. Сколько же людей! С тоской вспоминался Остров, океан и лагерь. Я чувствовала себя инородным телом в массе спешащих по своим делам соотечественников.

Взгляд зацепился за пару. Женщина в сиреневом плаще прижималась к мужчине. Он довольно улыбался.

Неужели не видит, что она притворяется: эта картинная поза и то, как она положила голову ему на плечо, явно стараясь не помять прическу? Фальшивые улыбки, слезы, объятия были повсюду… Почему никто не реагирует? Я что, одна это вижу?!

— Жанна!

Слава богу, знакомое лицо, которое сейчас показалось просто родным. Я обнимала растерянного парня, а по щекам текли слезы радости. Он никак не мог понять, почему наша случайная встреча вызвала такую бурю эмоций. Гладил по голове и приговаривал: «Ты чего плачешь-то?»

Что я могла объяснить?..

Дома влезла в ванну с горячей водой. Думала: приеду, выкупаюсь — и спать на целые сутки. Но уснуть не получилось.

Оделась, решила прогуляться. Шла по улице, мимо мчались машины, много машин. Я спрашивала себя: смогу ли я теперь жить в этом городе? Как мне сладить с новой собой? Ответов не было…

Дня два сидела дома, отключив телефон. Никого не хотела видеть. Даже телевизор не могла смотреть. Съездила к родителям, но потом пожалела: лишь расстроила их своей нервозностью. Мама успокаивала: «Тебе просто нужно время, чтобы адаптироваться. Все наладится».

Но в глазах ее ясно читалась тревога.

Только включила телефон — звонок. Продюсер «Блестящих» Андрей Грозный: «Как себя чувствуешь? Готова работать? Завтра утром запись на телевидении, ждем тебя в одиннадцать».

Ехать не хотелось, но работа есть работа. Вошла, увидела своих девчонок. Тут же начались «охи», «ахи»: «Как ты похудела! Тяжело было? А туалет у вас был?»

Мы переоделись, загримировались. Вышли на сцену, зазвучала фонограмма — и я не смогла открыть рот. Говорю девчонкам: «Это фонограмма, не хочу и не буду делать вид, что пою. Так нечестно». Расплакалась и ушла.

В гримерку прибежали продюсеры, спрашивают:

— Ты что, Жанна?!

А я все плачу и твержу:

— Больше не могу так работать. Устала, не вижу смысла…

Сказала, что хочу уйти из группы.

Они смотрели непонимающими глазами. Со мной никогда проблем не было: исполнительная, четкая, ну просто стойкий оловянный солдатик. И вдруг истерика. И не объяснишь им никак. Если сказать, что после Острова у меня сознание поменялось и переоценка ценно­стей произошла, сочтут, что я просто свихнулась.

А ведь когда мне предложили участвовать в «Последнем герое», я сомневалась: зачем? Голодать, мокнуть под дождем. Закалка у меня вообще-то есть — мы с «Блестящими» в таких гостиницах ночевали, что сказать страшно. Но ради чего страдать-то?

Позвонила Ольге Орловой:

— Слушай, Орел, как там?

Орлова, хоть и хрупкая, маленькая, многое способна вытерпеть, я это знаю по опыту гастролей «Блестящих», но даже она призналась:

— Очень тяжело переносить голод.

Но ты справишься. Если хочешь испытать себя, поезжай.

И мне вдруг этого захотелось. Я дала согласие.

В первые дни на Острове я была в шоке. Меня всю искусали москиты. Я ходила в волдырях и расчесах, руки, порезанные травой, жутко болели. Спать неудобно, мыться негде и нечем. И все время хочется есть. Даже во сне. А еды нет, ее нужно добыть самой.

Но прошло всего несколько дней, и я словно переродилась. До поездки мне казалось: я проживаю чью-то жизнь, не свою. Постоянно глядя на других, учитывая чужой опыт. Я была словно разобрана по частям, а на Острове собралась.

И вернулась с точным пониманием, чего хочу от жизни.

Цельность — очень редкое качество сегодня. Кто-то достигает его упорными занятиями йогой, медитациями. Мне помог сильнейший психологический стресс и совершенно невыносимые условия существования.

И я «обнулила» свою жизнь, начала с чистого листа...

После моего заявления об уходе из «Блестящих» Грозный предложил встретиться в ресторане и все обсудить. Во время ужина я призналась, что хочу начать сольную карье­ру. Вдруг он сказал мне что-то грубое, на повышенных тонах. Я расплакалась:

— Не смей на меня кричать! Слышишь? Никто не смеет повышать на меня голос!

Никто!

Люди оборачивались в нашу сторону, но я никак не могла остановиться. Грозный вздохнул:

— Я не понимаю, что с тобой происходит, Жанна. Наверное, тебе нужно отдохнуть. Езжай с богом, куда захочется, приходи в себя. Приедешь — поговорим.

Я понимала, что мне нужно как-то встроиться в московскую жизнь, но не знала как. То, что было естественно там, здесь воспринималось как болезнь. Моя эмоциональность, слезы по любому поводу настораживали. По Москве поползли слухи, что я лежала в «психушке». Надо было что-то предпринимать: ведь жить мне предстояло тут, а не на Острове. Я надеялась, что неделя в Париже и в Риме помогут привыкнуть, это был самый мягкий путь вхождения в цивилизацию, который мне удалось придумать.

…Утреннее солнце заливало Вандомскую площадь.

— Такси, мадам?

— Только пешком!

Я пошла по улице вверх — до сада Тюильри, мимо домов из белого камня с цветами на окнах, витрин кондитерских с горками сладостей…

Решила войти в одну из них и выпить чашку кофе. За соседним столом девочка лет четырех демонстрировала ма­ме дет­ские бусики. У нее их было множество, девочка доставала одну нитку за другой из яркой, видимо, только что купленной коробки. Обе были одеты с парижским шиком.

Когда я была маленькая, мама тоже любила хорошо одеваться. Родители поженились молодыми. Познакомились случайно, в Москве. Вспыхнул роман, и через четыре месяца они уже расписались. А через год родились я и мой брат-двойняшка. Он, к сожалению, умер во время родов.

Отец был музыкантом: выступал, гастролировал. Я с трех лет ходила с ним на репетиции в ЦДРИ. Играла за кулисами среди театрального хлама, наигравшись, там же и засыпала. До сих пор помню запах пыли каминного зала, где репетировал отец. В соседнем помещении занимались красивые девушки из кордебалета. Я смотрела на них и тоже мечтала стать артисткой.

В четыре года меня отдали в художественную гимнастику, и до шести я упорно занималась. Внимание родителей мне доставалось только в субботу и воскресенье, но зато по полной программе.

Мама на работе доставала билеты в театр, кино, цирк. В выходные выбирались и на аттракционы в Парк культуры. Много гуляли по городу. Ленинские горы, Сокольники, Измайловский парк — это все мое детство.

Когда гуляли с папой, я сидела у него на плечах, держась за уши, и мы исполняли на два голоса весь современный репертуар. До пяти лет букву «р» я не выговаривала. Помню, как-то раз мы шли по железнодорожному мосту, где-то в районе «Авиамоторной», и пели «В Париже танго». И вдруг я прокричала:

— В Пар-р-риже танго!

Он чуть не споткнулся:

— Повтори еще раз!

Я радостно прорычала:

— В Пар-р-р-р-р-риже танго!

Мы прибежали домой.

— Мать, она говорит «р»! Жанна, скажи «рыба».

— Лыба!

Увы, я до сих пор не всегда выговариваю эту букву.

А в девять лет меня отдали в балетную школу. У меня была настоящая балетная пачка, и мы учились танцевать на пуантах. Но когда дошли до фуэте — не сложилось. Не получалось месяц, второй, третий… В конце концов подумала: «Я — бездарность, куда лезу?» И однажды просто не пошла на урок. Родители не настаивали. Сказали: «Не хочешь — не надо».

По папе я наполовину нем­ка.

Когда мне исполнилось двенадцать, мы всей семьей чуть не эмигрировали в Германию. Тогда, в годы перестройки, многие стали уезжать на историческую родину. Путь туда лежал через Москву. У нас останавливались мои дяди и тети и рассказывали, как хорошо они будут жить там и как плохо им, детям ре­прессированных родителей, жилось здесь. Папа слушал, кивал головой. Он к этому времени уже сменил профессию: занялся бизнесом, но дела шли неважно. Вот папа и прикидывал: не попробовать ли и ему в Германии?

Мама ходила беременная Наташкой. Ей было тридцать шесть, и переносила она свое состояние тяжело — все время не хватало воздуха. Спать не могла совсем: гуляла или сидела часами на балконе. Мне ее было очень жалко, и хотелось чем-то помочь.

Вскоре она легла в больницу «на сохранение». Вот тогда я почувствовала, что уже взрослая: варила папе борщ и кормила его после работы, маме в роддом тоже еду носила. Чтобы ей было не скучно лежать, приводила друзей из класса, и мы под окнами устраивали спектакли. Под Новый год я слепила больших снеговиков и вытоптала ногами на снегу «Мама, с Новым годом!» и «Мама, я тебя люблю!»

Когда мама родила, врач, друг нашей семьи, провел меня к ней в палату. Принесли Наташку, она была насупленная, почему-то с фингалом под глазом и такая большая! Я смотрела на нее и думала: и как это мама родила такую большую девочку? Где она у нее в животе-то поместилась?

После появления в доме Наташи все изменилось. Я уже не была единственным ребенком и, кроме того, стала старшей.

Все ласки теперь доставались Наташке. Я родителей к ней, конечно, ревновала, но не сильно: сестренка мне очень нравилась. Такая смешная, тепленькая. Я все норовила к ней прикоснуться. А мне говорили: «Не трогай! Оставь! Ты ей что-нибудь сломаешь». Было обидно — то я взрослая и все могу, то маленькая и мне нельзя доверить младенца! Уж что-то одно бы выбрали: или большая или маленькая! Я садилась на диван и смотрела, как мама с ней нянчится.

Однажды папа пришел с работы и сказал: «Мы переезжаем в Германию». Никто не возражал. Слово отца было законом.

Уезжать совсем не хотелось. Мне и дома было хорошо.

Для начала решили поехать ненадолго, осмотреться.

Сделали гостевую визу на месяц. Я из той поездки ничего не запомнила, потому что в Германии мне не понравилось.

Когда вернулись в Москву, я твердо заявила родителям:

— Если хотите, сдавайте меня в детский дом, но я никуда не поеду!

Папа сорвался:

— Ты, сопля, молчи! Будет как я сказал!

Через месяц документы были готовы. В них я была уже не Копылова, а Фриске. Раньше все мы носили фамилию мамы, но теперь пригодилась немецкая фамилия отца.

Однако мы никуда не по­ехали. Наверное, Господь Бог так распорядился. У папы по­шли дела в бизнесе, он начал хорошо зарабатывать, и надоб­ность в эмиграции отпала.

Я и сейчас нисколько об этом не жалею.

Германия мне абсолютно непонятна. Каждый раз, приезжая туда с гаст­ролями, удивляюсь: до чего размеренно люди живут. Все у них по расписанию, каждая вещь на своем месте. Я так не могу. Мне бардак бывает очень нужен. Чтобы все с полок смести, перетряхнуть и разложить по-новому. Я имею в виду не только вещи, а вообще жизнь. После встряски начинаешь все видеть и ощущать по-другому. Как тогда, на Острове…

…Когда стемнело, я оказалась около Эйфелевой башни. Как всегда, толпы туристов и целующихся парочек. Здорово любить, гулять под луной, ссориться и мириться, целоваться, спорить и разговаривать, когда один начинает фразу, а другой заканчивает...

Вот уже много лет я не разрешаю себе влюбляться.

Я соб­ственница. Мужчина дол­жен стать частью меня, и если вдруг кто-то соберется от меня эту часть оторвать, будет больно, я это знаю. Проходила. Снова не хочу.

Первый раз я поцеловалась в четырнадцать лет. Было неприятно, но любопытство взяло верх. До сих пор помню отвратительное ощущение: язык, слюни, фу! Еще подумала: «Ужас какой! Зачем люди вообще целуются?»

Но скоро я это поняла. Потому что влюбилась.

После школы я завалила на философском факультете МГУ последний экзамен и, чтобы не пропускать год, поступила в Гуманитарный университет на факультет культуроведения.

Не знаю, почему именно туда. Через какое-то время перешла на факультет журналистики — казалось, так буду чаще общаться с людьми. Я тогда мало что понимала, и жизнь меня несла как щепку. О будущем не думала, и уж тем более о любви.

Как-то раз занимались в ауди­тории, вдруг дверь открылась и вошел парень... Больше я ничего не видела и не слышала. Только сказала подруге: «Посмотри, какой!»

Конечно, первой подходить не собиралась. Кокетничала, строила глазки. Мы переглядывались. А я в то время была пухляшка — весила добрых шестьдесят пять килограммов при ста шестидесяти семи сантиметрах роста.

В тот же день мы шли с по­другой к метро, а Максим — так звали того парня — с друзьями сзади.

Мы разговорились. Он поехал меня провожать. Рассказал, что живет с бабушкой, потому что родители работают за границей, они дипломаты. Мы обменялись телефонами, домашними, других тогда не было. И вот он звонит — раз, другой. После третьего звонка папа напрягся. Спрашивает меня:

— Кто это?

— Так, знакомый…

Против наших встреч отец не возражал. Родители вообще никогда не вмешивались в мою личную жизнь, за что им большое спасибо.

У нас была компания: четыре мои школьные подруги и четверо его друзей. Ребята учились в Московском институте инженеров транспорта, и по вечерам мы ходили к ним в бассейн.

Давали охранникам бутылку водки и купались до посинения. Мы много времени проводили вместе и были настоящими друзьями.

Ночных клубов еще не существовало, на «Юго-Западной» была дискотека под названием «Молоко» — танцевать там начинали в семь и заканчивали в десять часов вечера. Чтобы папа отпустил, за мной должен был зайти Максим и поручиться, что он меня проводит и сдаст ему с рук на руки. А до этого я неделю должна была помогать маме по хозяйст­ву: носиться по магазинам, готовить и получать хорошие оценки. Папа хмурился, вспоминал, как я себя вела в течение недели, но обычно отпускал. А когда появились ночные клубы, возил меня на дискотеки сам. Ждал до двух-трех часов ночи в машине и вез обратно.

Наша с Максимом история длилась два года и закончилась сама собой. Прошла влюбленность, романтиче­ские порывы себя исчерпали, исчез блеск в глазах. Мы стали просто друзьями.

— Мадам?

Рядом со мной появился продавец сувениров и стал предлагать открытки, брелоки в виде позолоченной Эйфелевой башни. Я выбрала черно-белое фото в стиле ретро, где двое сидят на берегу моря и смотрят на закат солнца. Когда-то я променяла свою работу на пару таких закатов…

Учась в институте, я поняла, что нужно зарабатывать — на колготки, косметику, кафе. Родители денег особо не давали. «Свои прихоти, — говорил папа, — ты должна оплачивать сама». Когда я подходила к нему: «Папа, мне нужны день­ги», — он спрашивал: «Зачем?» Я терялась и не находила что ответить.

Знакомые устроили меня в мебельный салон.

За пятьсот долларов в месяц — хорошие деньги по тем временам — я работала секретарем. В салон приезжала в три, сразу после учебы в институте, и уезжала часов в восемь.

Все бы хорошо, да на беду как раз в это время я влюбилась. Познакомились мы с Ильей совершенно случайно, но, так же, как и в первый раз, я сразу поняла, что пропала. Отработав всего пару месяцев, я выпросила недельный отпуск и уехала с ним на море. Выйти я должна была на работу в пятницу. А там закаты, поцелуи… И я подумала: зачем выходить в конце недели? Глупость какая-то. Выйду в понедельник — ничего не случится!

Вернулись в Москву, прихожу в салон, меня встречает администратор: «Жанна, вы уволены».

Ничего объяснять не стала.

Уже за дверями уронила пару слезинок. Пришла домой, родителям сказала, что больше не работаю. Папа сделал грозный вид, а я ему: «Ну найду себе другую работу, а пока буду учиться».

И убежала на свидание…

Я гуляла по Парижу и чув­ствовала, что прихожу в себя. Исследовав город, захотела к морю. Арендовала машину, села за руль, нажала на педаль газа и, выехав на трассу, поняла, как мне этого не хватало!

Моя страсть к автомобилям проявилась лет в четырнадцать. Тогда отец уже начал неплохо зарабатывать и часто менял машины. Я ездила сначала на «Жигулях», потом пошли иномарки. Вечерами потихоньку брала ключи, звонила подругам, и мы катались по району.

Как-то удирали от ментов на огромном джипе — прав-то у меня не было!

К отцу часто приезжал друг. Он единственный знал о моих проделках, я сама ему рассказала с просьбой не выдавать. Мне очень нравился его «мерседес», и я попросила: «Дай покататься! Только по двору, пять минут!» Он разрешил. В «мерс» набилось пять моих подружек. Мы катались по дворам, пока не заехали в тупик. Задним ходом я ездить еще не умела. Пришлось бросить машину и идти домой с повинной. Вызвала папиного друга в коридор: «Я тебе покажу, где машина, только отцу не говори, ладно?»

Моя любовь к автомобилям была столь очевидной, что на девятнадцать лет папа подарил мне старенький «фольксваген», у которого был люк на крыше.

По тем временам это считалось круто. Он у меня летал — двигатель-то два литра! Я чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Потом у меня было много машин, но ту, самую первую, помню до сих пор.

…Через несколько часов я уже была в Ницце, сидела на берегу моря, и соленый ветер трепал мои волосы. Наблюдала за стайкой бегающих детей, слушала их голоса и вспоминала, как много лет назад на лимане в поселке Найцы Одесской области, где жила моя бабушка, также бегала я…

— Жанна, просыпайся.

Я открывала глаза и видела бабушку в шелковом пеньюаре. Она и сейчас в таких ходит. Паулина Вильгельмовна Фриске отличается от других жительниц села. Соседки юбку на халат надели, сверху куртку и — вперед: кур кормить, коров доить.

А она всегда выходит из дома в платье нарядном, пальто по фигуре, модные сапожки. На шее монисто или жемчужные бусики, на руке перстенечек. «Позавтракать не успеешь», — ворчала бабушка, если я залеживалась в кровати.

Я лениво выползала из-под теплого одеяла и, ежась от утренней прохлады, шлепала босыми ногами к умывальнику.

Мы с бабушкой выходили со двора, а по дороге еще стелился утренний туман. Когда я была совсем маленькой, она работала на ферме дояркой, потом в местной гостинице — администратором, поварихой и официант­кой. Я все время крутилась рядом. Когда чуть подросла, бабушка оставляла меня дома без присмотра, и я сбегала с ребятами и дев­чонками купаться, рыбачить, жечь кост­ры и лазить по деревьям.

В сезон сенокоса нас всех брали в поля, сажали на телегу, и лошадка везла на покос. И там — кто с серпом, кто с ножницами — мы резали колоски и сносили в снопы.

Бабушка моя строгая и, как истая немка, любит порядок. Она совсем не похожа на бабушек, которые пекут пирож

ки и по головке гладят. Если я рвала платье или не успевала помочь по хозяйству, она меня наказывала. Запирала в доме, а сама уходила. Но одиночество меня никогда не пугало, может быть, потому что я Рак по гороскопу. Занятие находилось сразу: можно было играть, читать или строить халабудки для котят из бабушкиных юбок.

Лет с десяти летом я ездила уже не к бабушке, а к род­ственникам в Одессу — своим двоюродным братьям и сестрам.

Я так полюбила этот город, его бесшабашных жителей, их артистизм, своеобразный диалект и юмор, что всерьез считала себя одесситкой. Когда меня спрашивали: «Ты москвичка?» — я отвечала: «Нет, я из Одессы!»

В конце концов однажды решила там остаться.

Лето подошло к концу, за мной приехали родители, и я заявила: «Не поеду в Москву! Буду учиться в Одессе, здесь все мои друзья!» Они еле уговорили вернуться домой. Взамен было дано обещание: билет Москва—Одесса—Москва на каждые каникулы, четыре раза в год.

Ради Одессы я была готова на все, и папа этим пользовался: «Если плохо закончишь четверть, никуда не поедешь», «Если не будешь помогать маме, никакой Одессы».

И я старалась делать все, чтобы очутиться в городе своей мечты.

Приближалось время каникул, и я приставала к отцу: «Ты мне билет в Одессу купил?»

Пока летала туда-сюда, завидовала стюардессам: вот это работа! Красивая форма с короткой юбкой, пилотка! Сегодня в одном городе — зав­тра в другом! Но однажды наш самолет попал в грозу и нас сильно болтало. Все пассажиры сидели с пакетиками у ртов. Когда приземлились, пассажиры пошли к выходу, а пакетики остались. И я увидела, как эти красавицы ходят между кресел и собирают их. Мечта умерла. Я поняла, что никогда не стану стюардессой…

Одесса и вся тамошняя жизнь были словно прелюдия к моей будущей карьере.

Отец первым заметил это. Он говорил: «Ты будешь либо на сцене, либо в кино. Больше нигде тебя не вижу». Брал меня за руку и водил на все кастинги, объявления о которых попадались ему на глаза.

Помню, на каких-то пробах я должна была изображать хиппи с длинными волосами. Старенькая женщина-гример всех красила одной кисточкой, а народу было полно. Она расчесала мне волосы на прямой пробор, повязала на лоб тесемку и отправила к камере. Пробу я не прошла, зато заработала жуткий конъюнктивит. Но это отца не остановило, и он продолжал водить меня на кастинги.

Однако когда я решила по­ступать в Гуманитарный университет, он ни слова не сказал. Видимо, к этому времени окончательно разочаровался в актерской профессии и хотел, чтобы у дочки был гарантированный кусок хлеба.

Но у меня все вышло иначе.

Однажды вместе с Ильей мы познакомились в клубе с Андреем Грозным. Потом периодически встречались там с ним и его женой, танцевали. И как-то Грозный говорит Илье:

— Ты предложи Жанне, может, она захочет выступать в моей группе?

Тот даже слушать не стал:

— Она серьезная девчонка, в институте учится, ты что?

— Все-таки предложи.

Он предложил. Мол, Жанна, у Грозного девчачий коллектив, а ты хорошо двигаешься — не хочешь с ними выступать? Я возмутилась: «Чтобы я танцевала непонятно где?

Я серьезно отношусь к своей жизни. Скоро окончу факультет журналистики, пойду работать. А танцевать на сцене — увольте!»

На том разговор закончился. Мы по-прежнему встречались. А летом вышел клип «Блестящих», я увидела его по телевизору, и он мне понравился. Я даже название группы запомнила.

Однажды Грозный пригласил нас с Ильей к себе домой. Сидели, болтали, и вдруг он спрашивает:

— Жанна, ты не хотела бы петь в группе «Блестящие»?

— Так это твоя группа?!

Я пришла на репетицию и там познакомилась с Олей Орловой, Полиной Иодис и Ирочкой Лукьяновой.

Ничего особенного в тот раз не произошло — послушали музыку, попели, потанцевали и разошлись. А на следующий день я встретилась с Андреем Шлыковым, вторым продюсером. Это был молодой и очень худой юноша с маленьким портфельчиком. Он серьезно так со мной разговаривал, пытался произвести впечатление опытного продюсера, рассказывал о планах, о будущем группы. Я ему говорю:

— Знаешь, Андрей, я сейчас тебе ничего не скажу. Мы с папой уезжаем отдыхать в Америку на месяц. Я подумаю.

— Мы тоже подумаем, — кивнул он.

В Америке я все решила и привезла оттуда наши первые концертные костюмы. Осталось только как-то сказать об этом папе. Несмотря на то, что в свое время сам подталкивал меня к сцене, теперь он стал возмущаться: «Какая еще группа?

Ты же в институте учишься! Хочешь повторить мою судьбу? Лучше получи нормальную профессию, с которой не пропадешь».

На протяжении многих лет отец не мог понять серьезно­сти моего романа с шоу-бизнесом, все уговаривал: «Брось заниматься ерундой». Но тогда, в самый первый наш разговор, я и сама не думала, что работа в группе будет занимать столько времени. И отцу сказала: «Это как хобби. Всего два-три концерта в месяц, в остальное время буду учиться».

Мы начали работать в студии, записали шесть песен и через три месяца поехали с «чесом» по стране. Весь свой первый концерт я просто танцевала — импровизация на сорок минут. Я бы многое отдала за просмотр этой пленки, если она где-то существует, потому что не помню ровным счетом ничего, так волновалась.

Но мне понравилось! Это была совсем другая, неизвестная мне жизнь.

В группе мы как-то сразу подружились с Орловой. Она была лидером, «фронт-герл». Оля попала в «Блестящие» в восемнадцать лет, но, несмотря на юность, была по-настоящему мудрой, я постоянно бегала к ней — делиться секретами, спрашивать совета. Смотрела на Ольгу и думала: «Откуда в ней столько энергии, чувства юмора?» Она настоящая женщина, на все сто. И мужчины, попадая в поле ее магнетического притяжения, сразу тают. Даже закоренелые циники.

С тех первых гастролей я вернулась месяца через три. Папа бурчал: «И это твои два концерта в месяц?» Но не он один был не в восторге от моей новой работы.

Когда встретилась с Ильей, сразу почувствовала, что он стал каким-то чужим.

Сидели в кафе, разговор не клеился, и вдруг, отведя глаза в сторону, он сказал: «Прости. Тебя слишком долго не было. Я полюбил другую».

Предательство Ильи стало для меня ударом. Жила как во сне. Все время спрашивала Орлову: «Оля, ну почему? Почему он меня предал? За что?!»

Оля понимала, что я чув­ствую, потому что пережила то же самое, когда пришла в группу. Все наши солистки лишились своих бойфрендов, едва начав работать в «Блестящих». Те просто не захотели их ждать. Оля утешала: «Все проходит, Жанна. Встретишь другого, лучше в сто раз, он будет тебя любить, а ты его...»

Орлова всегда умела найти нужные слова.

Но это самое сильное мое переживание и по сей день. Я даже не подо­зревала, что существует такая боль. Зато появился иммунитет. Два раза в одну реку не войдешь и одних и тех же эмоций не испытаешь. Да и не хотелось бы. Хотя это был красивый роман. И я не жалею ни об одном дне.

В группу мы пришли со­всем молоденькими. Выступали в кедах и спортивных костюмах. Подростковый коллектив с невинными песенками. На концерты собирались дети от двенадцати до шестнадцати лет. Но когда мы надели откровенные платья и спели «Ча-ча-ча» и «Чао, бамбина», все в одночасье изменилось. Гастролей стало больше, и группу начали приглашать на частные вечеринки. Приезжали в какой-нибудь город, нас встречал представитель администрации.

Мы — девчонки, кому восемнадцать, кому двадцать, а ему — лет шестьдесят. И нужно как-то общаться, вступать в диалог. Я первое время просто столбенела — о чем с ними говорить? Смотрела на Орлову и удивлялась: улыбается, слушает, кивает. Я у Ольги училась, у нее природный дар. Разговаривать она могла абсолютно со всеми, даже с бандитами. В лихие девяностые нам часто приходилось с ними общаться. Делать это надо было с умом. Будешь слишком заносчивой — получишь по носу. В друзья лезть тоже не нужно — не так поймут. Потом не отобьешься. Необходимо держать дистанцию и со всеми разговаривать спокойно, с достоинством. Со временем я этому научилась.

Первые три года работа была титаническая, потому что мы вместе с продюсерами были никто и звали нас никак.

Мы начинали, когда на эстраде царили звезды первого эшелона — Алла Борисовна, Валерий Леонтьев, Лайма Вайкуле, Игорь Крутой. В мире только появлялись герлз-бенды, такие как «Спайс герлз». И в этом смысле «Блестящие» шли в ногу с мировой модой. Из молодых всего четыре коллектива тогда собирали стадионы — мы, «Иванушки International», «Руки вверх!» и Шура.

Нет города на нашей карте, где не выступали бы «Блестящие». Чукотка, Дальний Восток, Заполярье... В Анадырь лететь девять с половиной часов. Помню, летела и думала: «Боже мой, как до Нью-Йорка! И ведь это все еще моя страна!»

Аэропорт — машина — поезд — гостиница, и снова машина — аэропорт — автобус — поезд. И так месяцами. Мы засыпали при первой возможности, иногда даже сидя на корточках: ножки подтянули, голову на коленки, и не добудишься.

В холодных автобусах прижимались друг к дружке — так было теплее.

Почти всю Россию проехали на трясучих «Газелях». По Краснодарскому краю, помнится, вообще катались на старых круглофарых автобусах 1973 года выпуска. Заводили их рукояткой, они жутко громыхали, а по горным дорогам тянули всего тридцать километров в час. При этом в месяц мы иногда давали по пятьдесят четыре концерта. Три в день — утром, днем и вечером. Ночью грузились на поезд или в машину, ночь в дороге, утром в душ и на площадку. Как в фильме «День сурка» — зав­тра все повторится.

Бывали выступления, после которых мы еле волокли ноги: всю энергию отдали и ничего не получили взамен.

Так происходило, например, в шахтер­ских городках, где в зале сидели люди с очень грустными глазами. Они устали от работы, нищеты, проблем, их уже ничто не радовало. Билеты там стоили копейки, но мы работали с полной отдачей. Чтобы восстановиться, надо было потом спать сутками и много есть.

Иногда накатывало ощущение, что я в кабале и выхода нет. Было понятно, что мы выдерживаем такую нагрузку, потому что молодые. Но все имеет свой предел, и порой возникало ощущение, что ты абсолютно пуста, а жизнь бессмысленна. И никогда ничего не изменится — ни через месяц, ни через год, ни через пять.

Отпуск был две недели в год. Мы их ждали как манну небесную. Я всегда уезжала на море. Первые два дня просто спала. Потом начинала выходить на солнце, плавать.

Море здорово реанимирует. Но две недели пролетали как один день.

После отпуска встречались мы с девчонками с большой радостью, были очень близки. Когда все время гастролируешь, с друзьями отношения поддерживать сложно, бойфренда нет — кто это выдержит? Ведь ему даже по­звонить лишний раз нельзя: мобильников почти ни у кого не было, да и звонки стоили бешеных денег. А зарабатывали мы мало и все тратили на элементарные девичьи желания: маникюр, педикюр, что-нибудь из одежды.

Главное, что мы получили, — бесценный опыт. Наверное, не имей я его, ничего не смогла бы добиться в сольной карьере.

Гастрольная жизнь очень тяжелая, но в то же время что ни день — то праздник.

Музыка, цветы, зрители, аплодисменты… И это, конечно, сильно затягивает. Я понимаю, почему артисты, когда уходят со сцены, не могут найти себя и впадают в депрессию. Привыкаешь, что все время в процессе. Как только остановился — все, ты умер.

Шоу-бизнес перемалыва­ет человека. Такая жизнь требует много сил. Кто не выдерживает, взбадривает себя алкоголем, наркотиками. Но если Господь дает силы эту слабость перебороть, человек понимает: это не выход.

Мы были молодые, сильные, но и у нас случались срывы. Хотя до драк, до ненависти и чтобы не разговаривать в гримерках, в самолетах рядом не садиться, не доходило.

Я была выше всех в коллективе и при весе в пятьдесят шесть килограммов на фоне девчонок смотрелась огромной. Они крошки. Орлова весила сорок четыре, а Ирочка сорок три килограмма. Может, поэтому мне так хотелось о них заботиться. За Орловой я ходила по пятам: «Орел, ты не замерз? Шапку надень!» Мне всегда хотелось ее подкормить, завязать шарфик, поддержать. Как только она к лестнице, я рядом: «Орел, дай тебя спущу, ты сейчас грохнешься».

Больше всего, как ни странно, мы ссорились с Иркой. Обе Раки и Тигры. Мы с ней очень похожи, и она меня своими подколами часто доводила. Помню, едем в раздолбанном «пазике», у меня упадок сил. Переутомление. Лежу на заднем сиденье, и даже глаза открывать трудно. Температура тридцать пять и шесть, голоса нет. Еще и по горным перевалам — то вверх, то вниз...

Девчонки что-то впереди обсуждают, а мне хоть и плохо, но тоже интересно. Слушаю, слушаю, потом думаю: «Надо вмешаться». И напрягая связки, пытаюсь начать говорить. Получается тихий сип: «А-а-а». Все замолкли, а Ирка издевательским тоном: «Тихо, кажется, у Фриске наконец-то голос прорезался!»

Вот я бесилась! Лежу, во мне все кипит, а сил хватает только чтобы подумать: «Вот встану на ноги, я тебе отвечу!»

А Полина у нас была девушка-катастрофа. То со сцены упадет, то костюм потеряет. И сама умудрялась теряться. Приехали как-то во Владикавказ, где нас встретили чуть ли не на бронетранспортерах. С охраной привезли в гостиницу и там закрыли. Понятно — военное положение. А Полина надела штаны, белую майку и, никому не сказав, отправилась гулять.

Ее ищут, с ума сходят, на ноги всю милицию подняли. К концерту наша девушка появляется:

— Здесь так красиво, такие горы!

— Полина, ты с ума сошла! Какие горы? Здесь военное положение! Люди с автоматами по улице ходят!

— Да? А я не заметила…

Вот такая она была во всем — большой ребенок, божье создание. И может быть, поэтому все трудности нашей кочевой жизни переживала легче других.

…Три дня на море восстановили силы. Я много гуляла по пляжу, и за мной постоянно увязывалась большая лохматая собака. Шла позади. Когда я останавливалась покидать камешки в воду, она садилась неподалеку и смотрела на меня умными глазами.

Я шла дальше, пес за мной.

У меня с собаками полное взаимопонимание с детства. Мама устраивала дома лазарет: приводила домой бездомных псов, отмывала, лечила, а потом развешивала объявления по району: «Отдадим собаку в хорошие руки». Кто у нас только не жил: дворняги всех мастей, доги, пудели, мастифы. А вот кошек я не люблю, и по-моему, это чувство взаимно. Когда была совсем маленькой, кошка выцарапала моему любимому псу глаза, и тот ослеп.

На набережной я встретила хозяина гостиницы, в которой жила.

— Завтра уезжаете, мадам?

— Да, еду в Рим.

— Он будет по вам скучать, — хозяин с улыбкой кивнул в сторону пса. — Придется вам вернуться, чтобы его навестить.

Я собрала вещи и спустилась в фойе: хотела войти в Интернет, чтобы проверить почту. На сервере увидела заголовок: «У Фриске новый роман!» Чест­но говоря, надоело, что меня все время с кем-то сводят. Ну когда крутить романы, если меня не бывает в Москве? Сплошные гастроли. Но как ни войду в Интернет, у меня, оказывается, новый ухажер! То мне подарят квартиру в Москве, то виллу в Майами. Да никогда в жизни никто ничего не подарит просто так! Даже если тебе подарили всего лишь машину, ты за эту машину уже что-то должна. Внимание, обеды, ужины. Тебя посадили на крючок! По-другому не бывает. Обязательно по­следует расплата, и это не всегда постель. Но кто сказал, что мое личное время, моя свобода стоят меньше?

Я на сцене одна, а дома совсем другая.

Обычная. И так же, как все, хочу внимания и любви. Но шоу-бизнес и любовь плохо ладят. Чувства требуют времени, внимания. Нельзя прискакать на три дня, полюбить, а потом снова умчаться на гастроли. Нужно много сил, чтобы элементарно выдержать ритм этой жизни, какая уж тут любовь…

Был период, когда от усталости и неудач я стала очень раздражительной. Мне казалось — все мне должны. Я особенная. Мне протягивали мои фото для автографа, а я проходила мимо: «Как мне все надоело! Оставьте меня в покое! Я устала!» Судьба наказывала меня за это, но я не проводила параллелей между своим поведением и теми неурядицами, что происходили в моей жизни.

Я тогда сделала себе агрессивную короткую стрижку. Неудивительно, что мне предложили роль вампирши в «Ночном дозоре». Приехала на кастинг с гастролей — вымотанная, с синяками под глазами. В черном саване, по-другому не назовешь. Этот комбинезон, глухой, от горла до пяток, до сих пор висит в моем гардеробе. Но я его давно не ношу. В крохотной комнатке на «Мосфильме» сидели Тимур Бекмамбетов и Витя Вержбицкий. Меня загримировали, быстро все отсняли, сказали «спасибо», и я поехала домой отсыпаться.

Прошло полгода. Я уже и забыла, что проходила кастинг. И вдруг мне звонят с «Мосфильма» и говорят: «Приходите на примерку, вас утвердили на роль, через два с половиной месяца съемки».

Моя роль в «Дозорах» — заслуга Тимура Бекмамбетова. Вампирша — полностью его продукт, но в том своем состоянии усталости и раздраженности я попала в роль.

Фильм отсняли, начался монтаж.

Я снова гастролировала, выступала. Однажды подхожу к телефону: «Жанна, приглашаем вас принять участие в проекте «Последний герой». Тогда я даже представить себе не могла, что несколько недель на Острове перевернут мою жизнь.

…За окном такси проплывал Колизей, водитель рассказывал истории из своей жизни, иногда прерываясь, чтобы обозначить какую-нибудь архитектурную достопримечательность: «Фонтан Треви, синьора!»

Мы объехали весь центр Рима, чуть не врезались в туристический автобус, после чего эмоциональный таксист прокричал в окно: «Эй, приятель! Ты чуть не оставил сиротами троих детей!

Кстати, у вас есть дети, синьора? А муж?»

Единственный раз хотела замуж. Показалось: вот с этим мужчиной я была бы счастлива. Он был старше меня, думаю, что никогда не был женат и никогда не будет. У него нет детей, и он их не хочет. Это человек, который по жизни «жжет». Свободен абсолютно во всем, и в отношениях тоже. И он такой, он не играет.

Он красиво и галантно ухаживал, но мне хотелось большего, поэтому я сильно страдала. Потом поняла, что никакой семейной жизни у нас не получится, взяла себя в руки и сказала: «Жанна, тебе нужно остаться для него просто другом». Мы встречаемся и сейчас, правда, редко, но он просто приятель. И этого уже не изменить.

За следующие несколько дней в Риме я окончательно пришла в себя и приняла решение: ухожу из группы, начинаю сольную карьеру. Хочу выбирать сама, как жить и что делать.

Когда приехала, перестала общаться практически с семьюдесятью процентами людей из тех, с кем общалась. Поняла, что они мне ничего не дают и я им ничего не даю. Это пустое общение.

Переговорила с продюсерами, и они согласились вести мой сольный проект. В это же время вышел «Ночной дозор» и сделал меня популярной. А потом Андрей Губин подарил мне песню «Ла-ла-ла», и она стала первой в моем сольном альбоме. Все складывалось как нельзя лучше.

Я знала, что так будет. Я очень интуитивный человек, интуиция — это голос, который идет из сердца.

Он никогда не лжет. Но его можно услышать, только если находишься в спокойном состоянии. Когда ты нервный или расхлябанный, даже при­слушаться к себе не сможешь. А когда успокоишься, наладишь все системы в организме, научишься относиться к нему с уважением, тогда он и проявится.

В поисках внутренней гармонии я поехала в Индию и нашла там новых друзей и учителей, людей, которые лечат массажами, аюрведой, йогой. Хожу по пляжам, смотрю на море, медитирую. И мне в эти моменты ничего не надо, кроме горстки риса и тряпки, чтобы обернуть ее вокруг бедер.

Минимальный комплекс упражнений йоги я выполняю каждый день, два-три раза в неделю — тайский массаж. Раз в неделю баня.

Обязательно гуляю на свежем воздухе, по­зволяю себе роскошь — побыть с самой собой. Для меня это очень важно — мое личное пространство.

Приглашение на второго «Последнего героя» стало для меня подарком судьбы. Я буквально прокричала в телефон: «Согласна!»

Две недели пребывания в диком раю стали для нас, «старичков», курортом, развлечением. И голод был уже не тот, и холод. И дождь, который то и дело лил с неба, не воспринимался как катаст­рофа.

Мы теперь не были перепуганы, как ягнята, знали, что делать и как себя вести. Быстро разобрались с отношениями, устроили быт, наворовав на Большой земле зажигалок, радовались, что так просто решили проблему с огнем.

В первый приезд мы берегли огонь как зеницу ока. Дождь пошел — закрывали своими телами.

Мы уже знали, как ловить рыбу, где она водится. Как кокосы разбивать по-быстрому, а в первый приезд возились с ними по часу. Знали, как сделать так, чтобы еды стало больше, когда ее совсем мало, — чем ее разводить.

После первого «Героя» я поняла, что ничем не отличаюсь от миллионов других девушек. У меня две ноги, две руки, серд­це и голубые глаза. Просто у меня другая работа. И может быть, если бы не она, я была бы гораздо счастливее.

Сегодня я твердо знаю, чего хочу от жизни. Пока нет семьи, работа для меня первостепенна. Может быть, мне просто не встретился тот мужчина, за которого я бы хотела выйти замуж. Я состоявшийся человек, у меня есть свое видение жизни, принципы.

И только когда появится тот, кто мыслит и все воспринимает как я, появится семья. Если движешься с человеком в одном направлении, ничего менять не надо. Просто поменяются приоритеты. Станет меньше концертов, меньше я буду появляться на экранах. Работа превратится в хобби.

Только я не знаю, найдется ли такой мужчина. Они ведь странные. Мы говорим про мужчин: «Ох, измельчали», а они говорят про женщин: «Им одни деньги нужны». Если люди так думают, им никогда не встретиться. Мне нравятся мужчины, их надо беречь!

Замужество, брак — это все здорово, но появление на свет маленьких детей почему-то особенно сильно меня будоражит. Материнский инстинкт с каждым годом все сильнее.

Я хочу ребенка, а будет рожден он в браке или нет — не имеет значения.

Я стану еще более счастливой. Только дети, только близкие — смысл нашей жизни. Все остальное приходит и уходит.

После «Последнего героя» я научилась радоваться каждому дню, ценить дружбу, искренность. Знаю, что на том Острове побывало кроме нас немало людей и многие из них потом изменились. Меня до сих пор туда тянет, и когда начинают ходить слухи о возобновлении проекта, я набираю знакомый номер: «Возьмите меня хоть кем-нибудь!» И правда, я на все готова, только бы снова ощутить вкус Настоящего.

Почти каждую ночь мне снится Остров: зеленые пальмы, белый песок… И я улыбаюсь во сне.

Подпишись на наш канал в Telegram