Матвей выходит и тут же оказывается в кольце ребят в бронежилетах и с автоматами. На его запястьях защелкиваются наручники. Я через ветровое стекло смотрю, как мужа заталкивают в милицейскую машину. Она уезжает, а я продолжаю сидеть, оторопело глядя вслед.
К окошку для передач в «Бутырке» большая очередь. Я стою где-то в середине и читаю вывешенный на стене список дозволенного: сахар кусковой россыпью, сухари, печенье весовое в полиэтиленовом пакете, сгущенка — в прозрачной пластиковой таре...
Я не оглядываюсь по сторонам, не прикрываю лицо, боясь, что меня узнают.
Мне вообще кажется, что это не я. Не я стою в очереди, чтобы передать мужу «сахар кусковой» и «печенье весовое». Это кто-то другой. Я не знаю эту женщину с тяжеленной сумкой, набитой продуктами и «средствами личной гигиены», половину из которых со словами «не положено!» — сейчас вернут обратно...
В тот день я прилетела из Таиланда, где проходили съемки фильма «Искатели приключений». В аэропорту меня встречал муж.
— Ну как съемки?
— Отлично! А ты как? Что на работе?
— Нормально.
Матвей уложил чемоданы в багажник, сел за руль. Мы отъехали с десяток метров, когда прямо перед капотом возник гаишник: «Ваши документы».
Беглый взгляд на водительские права: «Вы не могли бы выйти из машины?»
Матвей выходит и тут же оказывается в кольце ребят в бронежилетах и с автоматами. На его запястьях защелкиваются наручники. Я через ветровое стекло смотрю, как мужа заталкивают в милицейскую машину.
Она уезжает, а я продолжаю сидеть, оторопело глядя вслед. Я ничего не понимаю. Прихожу в себя минут через пять, когда сзади начинают сигналить водители, которым автомобиль Матвея преградил дорогу.
Отъезжаю в сторону и звоню свекрови. Она еще не знает, что сына арестовали, но тут же, будто помнит наизусть или держит наготове, диктует номер телефона его адвоката.
Пару часов спустя мы сидим в ресторане: свекровь, адвокат, несколько наших с Матвеем общих знакомых. Мне наконец объясняют, что к чему. Мужу предъявлено обвинение в мошенничестве в крупных размерах и незаконном пересечении государственной границы. Ему грозит реальный срок. В голове проносится: «Ну все! Приплыли! Завтра «желтые» газеты выйдут с заголовками: «Муж Леры Кудрявцевой угодил за решетку!», «Популярная телеведущая — жена уголовника!»
Как ни странно, но на сей раз отлаженный механизм слива информации из правоохранительных органов в специализирующиеся на скандалах издания дает сбой.
В течение нескольких месяцев арест Матвея Морозова остается для журналистов тайной. Сама я этот факт, понятное дело, не афиширую. Не распространяются на данную тему и коллеги из «Останкино» (спасибо им!), где меня регулярно навещают оперативники и члены следственной бригады. Беседы с ними похожи на проигрывание заезженной пластинки:
— Как это вы ничего не знаете о делах мужа? Этого не может быть!
— Может.
— Но вы же жена!
— Жена, но не подельница.
— Что же у вас за отношения такие, что вы не в курсе, чем занимался муж?
— Я бывала у него в офисе. Видела, как оформляются какие-то документы, сотрудники разговаривают с клиентами. Обычное учреждение. Совсем не похоже на то, где орудует шайка мошенников. А вы уверены, что он виновен?
— Будьте спокойны: уверены. А вот в том, что вы ничего не знали о мошенничестве супруга, — нет.
И снова все по кругу. В пятый, десятый, двадцатый раз.
Публикации в газетах все-таки появились. Именно под такими заголовками, какие родились в моей голове на автостоянке аэропорта. Все-таки я неплохо разбираюсь в «законах жанра». Но в содержании заметок кое-что стало для меня откровением: прежняя судимость Матвея, которому в конце восьмидесятых впаяли срок за изнасилование и грабеж.
Я снова бросилась к свекрови:
— Это правда?
— Нет, это оговор.
Как ты не поймешь: Матвей — порядочный человек! Сотрудникам ОБЭП его подставили конкуренты — расчистили место в бизнесе, а теперь они же с помощью подкупленных журналистов запустили ложь о прошлой судимости, да еще и по страшным, позорным статьям. Они хотят его уничтожить. Теперь, если Матвея даже оправдают, на его репутации будет клеймо, которое помешает возродить бизнес.
Я ей верю и не верю. Чувствую: свекровь что-то скрывает от меня, не договаривает. Я и не жду особой откровенности. Не так уж мы близки.
Но больше мне узнать правду о «тонкостях» бизнеса Матвея неоткуда. Адвокаты отвечают расплывчато: «К сожалению, многое говорит не в пользу подзащитного, но мы делаем все, что можем...» Люди, которые работали вместе с Морозовым, после его ареста таинственным образом растворились в пространстве. Уехали, сменили телефоны. Что касается предыдущей судимости, тут еще сложнее. Куда бежать за подтверждением или опровержением? В прокуратуру? В архивы судов? Сначала такие намерения были, но потом я подумала: «Не хочу, не буду. Матвей должен рассказать мне все сам».
Почему я вышла замуж за человека, которого совсем не знала? Почему не послушалась интуиции, твердившей: «Этот брак тебе не нужен — ничего хорошего из него не получится»? Ответ один: я авантюристка. Ни одного из тех, в кого была влюблена, с кем встречалась и даже «вила гнездо», нельзя отнести к категории «нормальный мужик».
Умному, скромному, пусть и состоятельному, бухгалтеру ответить взаимностью я бы точно не смогла. Меня не интересуют мужчины «в рамках», потому что я сама в них не умещаюсь. Чтобы зацепить меня, в мужчине обязательно что-то должно быть «не так»: какие-то особенные черты характера, способность на сумасшедшие поступки, богатая необыденными историями биография.
Матвей в разряд «мужчин обыкновенных» явно не входил.
...С моего «мерседеса» кто-то утащил зеркала. Я лежала дома с гриппом и обзванивала фирмы, которые торгуют запчастями к элитным иномаркам. В одной из них сказали: «Есть в наличии.
Приезжайте».
С температурой под тридцать девять я поехала на другой конец города. А на месте выяснилось: зеркала на складе и нужно оформить заказ, чтобы их привезли. На доставку уйдет неделя.
Я устроила скандал: «Вы что, издеваетесь?! У меня температура, я приехала в полуобморочном состоянии, а вы — неделя!»
Заказ я все-таки оформила. Через пару дней, немного оправившись от болезни, начала жить по обычному графику: съемки, конферанс концертов и корпоративных вечеринок. Ездила без зеркал и, слава богу, без ДТП...
Спустя месяц после моего визита в торгующую запчастями фирму — звонок на сотовый: — Валерия, ваши зеркала давно у нас.
Можете забрать.
— У меня нет ни одной свободной минуты.
— Ну, давайте я сам вам их привезу.
В назначенное время по названному мной адресу приехал симпатичный молодой человек и за несколько минут установил зеркала. Помню, смотрела на него и удивлялась, как дорого и стильно одеваются нынче курьеры. На вопрос, сколько я должна, мужчина, улыбаясь, ответил: «Нисколько».
Тут-то и выяснилось, что передо мной не курьер, а хозяин предприятия.
Матвей предложил пойти в «Мон кафе» и выпить по чашке кофе. Мы проговорили пять часов.
Возвращаясь домой, я была вынуждена признаться самой себе: этот человек мне нравится.
Через три месяца мы стали жить вместе, а еще через три Матвей в первый раз сделал мне предложение. Я почему-то испугалась. Глупо захихикала, сказала что-то вроде: «Давай проверим свои чувства».
Маниакальным стремлением быть замужем я не страдала. Наверное, потому, что успела там побывать в самом что ни на есть нежном возрасте.
С музыкантом группы «Ласковый май» Сережей Ленюком меня познакомила подруга. Он был очень хорош собой. Ладная крепкая фигура, пружинистая походка, ясные глаза. А уж когда садился за установку и брал в руки палочки... Бог! Я влюбилась без памяти. Я каждый раз так влюбляюсь — до самоотречения и как в последний раз.
Ни он, ни я вопросами контрацепции, само собой, не заморачивались.
Это сейчас восемнадцатилетние по части предохранения любому гинекологу сто очков вперед дадут, а мы тогда... Впрочем, дело было даже не в нашем невежестве или легкомыслии, а в том, что любили друг друга без оглядки, невзирая, как говорится, «на последствия».
Узнав, что беременна, я тут же сообщила об этом Сережке. Он обрадовался: «Теперь нам надо срочно жениться! У нас будет свой дом, будем вместе воспитывать малыша».
Мои же родители от известия, что их восемнадцатилетняя дочь беременна и собирается замуж, пришли в ужас. Мама, уговаривая пойти на аборт, разве что на коленях не стояла:
— Лерочка, доченька, вы еще такие молодые и почти совсем не знаете друг друга...
А вдруг через полгода-год любовь закончится?
Я негодовала:
— Да ты что?! Мне, кроме Сережки, никто и никогда не будет нужен!
В загс я ехала зареванная. Утром в день свадьбы в квартире, где жили Сережа с мамой и куда незадолго до бракосочетания переселилась я, раздался звонок. На пороге стояли Сережины фанатки. Увидев меня — с праздничной прической, в макияже и с уже наметившимся животом, они выдали: «Шалава подзаборная, думаешь, охомутала нашего Сереженьку?! Да ты ему, сука приблудная, даже ноги мыть недостойна.
Бросит он тебя, гадину. Будешь знать, как лезть куда не надо!»
О визите «поклонниц» я не сказала ни жениху, ни родственникам, ни подругам. И гости никак не могли взять в толк, чего это невеста рыдает. Списали слезы на «интересное положение».
Сразу после свадьбы Сергей уехал на гастроли. Вернулся через пару недель, день побыл дома, потом снова отправился «чесать». Популярность в то время у «Ласкового мая» была сумасшедшая, они давали по несколько концертов в день. А я сидела дома со свекровью, и мне регулярно звонили поклонницы мужа, злорадно сообщая, как и с кем он развлекается. Одна из фанаток специально приехала из Питера, чтобы поведать, как им с Сережей было хорошо. Излагала в подробностях, красок не жалела.
Я позвонила мужу, который в это время выступал где-то в Сибири, и, захлебываясь слезами, все рассказала. Он кричал в трубку: «Это вранье! Я люблю только тебя, а фанатки — дуры!» Я заставила себя ему поверить.
С рождением Жаника ситуация только осложнилась. Сережка по-прежнему бывал дома в лучшем случае пару дней в месяц, я не высыпалась, постоянно из-за каких-то бытовых мелочей цапалась со свекровью. А еще комплексовала из-за того, что во время беременности сильно поправилась. На восемнадцать килограммов. Мимо зеркала проходила отвернувшись. Но о моей «неземной красоте» постоянно напоминали фанатки, дежурившие у подъезда днями и ночами. Стоило выйти с коляской во двор или в магазин за молоком, как вслед неслось: «Жирная корова! Страхолюдина! Проститутка!» В редкие часы, когда Сережка бывал дома, я ходила за ним по пятам и просила:
— Давай снимем квартиру и уедем отсюда!
Они не будут знать, где ты живешь. А еще я хочу быть хозяйкой в доме, чтобы никто не учил меня на каждом шагу!
Сережа взывал к моему здравомыслию:
— Ты одна не справишься с ребенком. И мама обидится, если мы съедем.
Как-то он смог вырваться в Москву на один день. Когда стал одеваться, чтобы снова ехать на вокзал, я разрыдалась:
— Ну останься дома еще хотя бы на сутки! Очень тебя прошу!
Он помотал головой: — Не могу.
Ты же понимаешь, сейчас у нас самые сборы.
Я бросилась в нашу комнату и стала запихивать в сумку распашонки-ползунки Жаника, свое нехитрое барахлишко.
Для разговоров по душам у Сережки не было времени — он опаздывал. Да и не верил, наверное, что уйду. А я ушла. Слава богу, было куда — к родителям. И через пару месяцев подала на развод.
Сережа примчался в тот же день, когда узнал о моем заявлении в суд. Уговаривал начать все сначала, обещал снять квартиру, но мне это было уже не нужно: «Поздно... Я тебя больше не люблю. Перегорело все...»
Мама оказалась права: мы были слишком молоды, чтобы заводить семью, слишком мало знали друг друга и совсем не готовы к тому, что называется бытом.
В общепринятом представлении этот опыт замужества был неудачным.
Но я его таковым не считаю. Ведь не будь той «ошибки молодости», у меня сейчас не было бы Жаника. Это во-первых. Во-вторых, мы с Сергеем остались родными людьми. Он замечательный отец нашему сыну, а мне — хороший друг. А в-третьих, повторюсь: я получила прививку от маниакального желания большинства женщин быть при муже.
...В следующий раз предложение от Матвея поступило, когда мы ехали в машине с какой-то вечеринки. Я за рулем. Морозов рядом. Сильно подшофе, развалясь на пассажирском кресле, он вдруг сказал:
— Кудрявцева, может, хватит уже этого детского сада?
Выходи за меня замуж.
Я снова попыталась отшутиться:
— Морозов, так предложение не делают.
— А как делают?
— Трезвым, в смокинге, с букетом цветов и встав на колени.
Через неделю мы с Лешей Кортневым вели большой международный концерт-сборник. Матвей заявился за кулисы при полном параде. В смокинге, с огромным букетом цветов. Встал при всех на колени и сказал: «Кудрявцева, видишь: я — как стеклышко. С цветами и кольцом. Все как ты хотела. Выходи за меня замуж».
Внутри меня что-то протестовало, но я ответила «да». Со стороны это смотрелось как спектакль.
Да, собственно, спектаклем и было. И я сыграла отведенную мне в нем роль. Даже прослезилась.
Любила ли я его? Нет. Была ли влюблена? Да. Мне было с ним безумно интересно. Умный, начитанный, ироничный... Предметом морозовской иронии был он сам, я, наши отношения, жизнь вообще. А еще меня привлекала его наглость — абсолютная и беспредельная. Он вел себя как властитель мира, для которого нет никаких авторитетов и нет ничего невозможного. И на фоне этого нигилизма и высокомерия — уважительное отношение к моей профессии.
Приняв его предложение, там же за кулисами я заявила: «Учти, ты берешь меня вместе с моей работой. Первая твоя попытка вмешаться в мои дела, что-то запретить, куда-то не пустить — и сразу развод».
Матвей, казалось, был удивлен условием: дескать, само собой.
Разумеется.
Вместе мы прожили чуть больше года, и я не помню ни единого конфликта или ссоры. Для них у нас не было ни повода, ни времени. Оба приползали домой поздно вечером, а утром мчались по делам. В те редкие часы, когда куда-то выбирались вместе, я ловила на Матвее заинтересованные женские взгляды и гордилась собой. Первым поводом для гордости было то, что этот остроумный красавчик выбрал меня, вторым — что его шарм и европейский лоск — моя заслуга.
Кто никогда не видел Матвея «живьем», а только на неудачных фотографиях, сделанных на нашей свадьбе и размещенных в Интернете, изумлялись: «Кудрявцева, на фига тебе этот гномик?
Маленький, нелепый, кучерявый, в очках!»
Морозов и вправду на этих снимках какой-то убогий. Совсем непохожий на себя настоящего. Сразу после свадьбы я заставила его постричься, сняла кошмарные очки, напялила линзы. И получился этакий стильный, суперсексуальный гражданин.
Известие о том, что киногруппа фильма «Искатели приключений» уезжает в экспедицию на три месяца в Таиланд, Матвей воспринял спокойно: «Конечно, поезжай. О моем моральном облике можешь не переживать: сама знаешь, работаю с утра до ночи, на загулы времени нет. А ты... Тебе я верю. Так что давай, снимайся!»
Искреннее «я тебе верю» и отсутствие даже намека на подозрительность и ревность для меня очень важны.
И на тот момент были, и сейчас. Чуть позже я расскажу историю, которая объяснит почему.
Мужчина с нормальной психикой всегда чувствует: гулящая или нет женщина, которая рядом. Матвей знал и понимал: я не гулящая. Если у меня в данный момент есть мужчина, я не стану озираться по сторонам в поисках разнообразия.
Мы постоянно перезванивались. Как-то, примерно за месяц до возвращения, мне показалось, что Матвей сильно расстроен.
— Ты чего такой загруженный?
— Да на работе проблемы.
— Какие проблемы?
— Ой, Лерка, не вникай! Тебе это не надо.
Ну не надо и не надо. У мужа на работе проблемы. Ты можешь их решить? Наверняка нет. Так чего же лезть и расспрашивать?
...Полгода после его ареста я моталась по адвокатам, утешала свекровь, носила в «Бутырку» передачки, но однажды поняла: все, больше не могу. И как часто бывает, именно в этот день позвонил один старый знакомый. Моя профессия предполагает наличие знакомых в разных кругах.
Позвонивший был немногословен:
— Я слышал, у твоего мужа серьезные неприятности. Помощь нужна?
— Нужна. Пожалуйста, пусть у него в СИЗО будут нормальные условия.
— Телевизор? Интернет? Возможность говорить, сколько надо, по сотовому?
К перечисленному «ассортименту» я добавила доставку в камеру продуктов и личных вещей по первой просьбе «сидельца».
— Это уж как водится, — сказал собеседник и назвал сумму, в которую обойдется комфорт для Матвея.
Я сразу согласилась. Отдать деньги мне было проще, чем стоять в очереди к окошку передач.
А через несколько дней у нас с мужем состоялся телефонный разговор. Он волновался, говорил сбивчиво: «Кудрявцева, ты вообще прости меня за то, что я влез в твою жизнь... Что не могу дать того, чего ты достойна. Не надо меня ждать. Тебе ведь уже не шестнадцать... Подавай на развод, живи своей жизнью.
Я без обид...»
И я подала на развод, но до сих пор мучаюсь вопросом: предатель я или нет? Если бы мы с Морозовым прожили вместе много лет, родили детей, я бы так не поступила. Только вот семьи как таковой у нас не было, мы не успели ею обрасти. Но даже не это главное. Я умею любить и дружить, и близкому человеку, который попал в беду, отдам все. При условии, что этот человек был со мной честным.
Матвей всегда знал, что я ненавижу бандитов, не переношу аферистов, врунов. Мог предположить и то, каким боком мне, публичному человеку, выйдет его «промысел», если все раскроется. И его любовь ко мне, желание жить вместе не могут служить оправданием. Любовь в данном случае — отягчающее обстоятельство. Если любил — как мог рисковать моим благополучием?
Я не способна простить вранье, какими бы благими намерениями оно ни прикрывалось.
Это воспитал во мне отец, которого я боготворила.
Наверное, папа очень хотел иметь сына, но родилась я. Мальчишеское имя «Валерия» тоже дал мне он. Сделал вид, что согласился с маминым вариантом «Анастасия», пошел в загс и записал Лерой. И я тянулась к нему так, как вряд ли какая другая девчонка тянется к отцу.
Порол меня отец всего два раза в жизни. И оба раза — за вранье.
Родители делали ремонт. Мама сняла с шеи золотую цепочку — свою единственную драгоценность — и положила на подоконник, чтобы не заляпать краской. И я эту цепочку украла.
Нет, даже не украла, а просто взяла: увидела — красивая «блестючка» лежит без присмотра... Вынесла во двор, стала играть в песочнице и потеряла.
Вернулась домой, а мама — в слезах:
— Лерочка, ты взяла цепочку?
— Нет, не я.
— Признайся, и тебе ничего не будет, — вступил в разбирательство отец.
Я смотрела ясными глазами и твердила:
— Нет, не я, не видела...
Отец пошел во двор, и там меня детки, конечно, заложили: ходила тут с цепочкой, красовалась.
Отец с мамой просеяли весь песок, но украшение стоимостью сто двадцать рублей — целая зарплата!
— так и не нашли.
Дома папа меня выпорол широким брезентовым ремнем. Порол и повторял, что наказывает не за потерянную цепочку, а за вранье.
Второй раз орудие воспитания было извлечено из дальнего ящика, когда я вырвала из дневника страницу с двойкой. Родителям о «неуде» доложили в тот же день, и мне был устроен допрос с пристрастием: куда делась страница?
Я опять уперлась: не знаю, не вырывала. Однако на сей раз смотреть в глаза отцу честным, ясным взором уже не могла. Я врала, сгорая от стыда. И когда отец меня порол, воспринимала наказание как заслуженное.
Так что за отсутствие во мне конфетного лицемерия, которым пропитан насквозь наш шоу-бизнес, я должна благодарить отца. Хотя иногда хотелось ему за это и попенять. Умела бы лебезить, делать вид, что верю лживым комплиментам, — жилось бы в богемной среде гораздо легче...
Матвей над моими «моральными страданиями», случалось, подтрунивал, но тут же добавлял, что очень ценит это качество моего характера — искренность. А слушая мой рассказ о происшествии, которое случилось незадолго до нашей с ним встречи, страшно негодовал: «Вот сволочи! Встретил бы — задушил собственными руками!»
...Три часа дня. Район «Маяковки». У продюсера нашей программы «Испытание верности» скоро свадьба, и я заскакиваю в магазин, чтобы купить подарок.
Выхожу, сажусь за руль своего «мерседеса». Распахивается дверь со стороны пассажирского сиденья, тут же открывается одна из задних — и я получаю удар по голове. Не очень сильный, потому что остаюсь в сознании и чувствую, как меня перетаскивают назад, кладут на пол, лицом вниз.
Они знают, кто я, потому что обращаются по имени, когда просят быть благоразумной: не кричать, не вырываться и не поднимать голову. Я и не собираюсь сопротивляться.
Грабители выворачивают наизнанку мою сумку, забирают документы, сотовый телефон, деньги. Расспрашивают про сигнализацию. Обретя способность говорить, я пытаюсь наладить контакт:
— Ребята, я понимаю: это ваш бизнес. У меня тоже свой бизнес.
Сейчас в простое целая съемочная бригада, а это деньги. Давайте высаживайте меня где-нибудь в пределах МКАДа, забирайте машину и уезжайте.
У «ребят» такой вариант не проходит:
— В Москве ты тут же ломанешься звонить в милицию, и мы не успеем уйти. Так что придется тебе подышать свежим воздухом.
Останавливают «мерседес» далеко за МКАДом, в какой-то лесопарковой зоне. Велят выбираться из машины не поднимая глаз — чтобы не видела их лица. Спрашивают, что мне оставить. Я, стоя у машины и все так же упираясь взглядом в землю, отвечаю: «Сигареты».
В приоткрытое окно вылетает пачка «Майлд севен», вслед за ней — зажигалка.
«Мерседес» уезжает, а я сажусь на камень и выкуриваю одну за другой несколько сигарет.
Думать о том, что было бы, если бы на меня вдруг накатил страх и я начала биться в истерике или попыталась подать знак милиционерам на постах ДПС, мимо которых мы проезжали, я себе запрещаю. «Ребята» вряд ли стали бы со мной церемониться...
«Мерседес», естественно, не нашли. Паспорт и права пришлось восстанавливать, а параллельно собирать деньги на новую «тачку» — страховка от угона тогда еще не практиковалась.
Морозов знал, что у меня есть личные основания ненавидеть грабителей и прочую криминальную братию. И если все, в чем его обвинил суд, правда, значит, моим мужем был лицемер из лицемеров.
Матвей выйдет на свободу.
Мы обязательно встретимся. Мне это очень нужно. Я хочу услышать от Морозова правду, а сама хочу объяснить, почему не стала его ждать. Скажу и про подставу, которую он мне устроил, и про то, что решила быть эгоисткой. В конце концов, у меня одна жизнь. Одна-единственная женская жизнь, которая очень коротка. И я не готова даже часть ее провести в роли декабристки. У меня, наконец, ребенок, который значит больше, чем все мужчины, вместе взятые. Разговор будет тяжелый и неприятный, но мы должны расставить точки над i.
У меня нет перед Морозовым никаких обязательств, никаких долгов. Брак с ним не принес мне никаких материальных благ. Я даже дом на Рублевке, который после развода достался мне в собственность, безропотно отдала бывшей свекрови.
На том, чтобы заключить брачный контракт, настоял Матвей.
По его инициативе в документ был вписан и пункт, согласно которому, если мы «разбежимся», дом на Рублевке отходит мне.
Трехэтажный огромный особняк с ухоженным участком был нашей дачей. Жили мы с Матвеем в моей квартире, поскольку отсюда было проще добираться на работу. В «поместье» иногда приезжали на выходные и отдыхали там пару недель в наше единственное супружеское лето.
Вскоре после того, как я оформила развод, мне позвонила бывшая свекровь: — Лера, ты должна знать: я подала заявление в суд, чтобы ваш с Матвеем брачный контракт признали недействительным.
Это неправильно, что дом перешел тебе.
Я ее даже не дослушала:
— Вы сделали это напрасно. Я готова отдать вам дом без всяких судов. Он мне не нужен.
На следующий же день я поехала к нотариусу и оформила на дом дарственную. Знаю женщин, которые с каждым браком — законным или гражданским — обрастают новой недвижимостью, машинами, бриллиантами. Я всегда уходила в чем была. И ни один из моих мужчин не может упрекнуть меня в корысти.
Драгоценности, меха, президентские номера в шикарных отелях, деньги в таком количестве, что их можно тратить не считая...
Все это мишура, не способная сделать человека счастливым. И вообще не имеющая к счастью никакого отношения.
Кто-то сейчас с досадой поморщился: к чему эти прописные истины? Но я ничего не декларирую и никого не поучаю — просто делюсь тем, в чем убедилась сама. Едва не заплатив за «прописную истину» рассудком, свободой и собственной жизнью.
Фамилию этого человека я называть не стану — в Москве он достаточно известный персонаж, а мстить не в моем характере.
Мы встретились в офисе моей старшей сестры Оксаны, у которой с Дмитрием был какой-то общий бизнес-проект. Прощаясь, он протянул визитку: «Лера, у меня большие возможности. Будут проблемы — звони.
Обещаю решить любую».
Через несколько дней из моей «восьмерки» какой-то гад спер магнитофон. Я набрала напечатанный на визитке номер «разрешителя всех проблем» и пожаловалась: вот, дескать, осталась без музыки и новостей... В тот же день мой «жигуленок» был оснащен новой навороченной стереосистемой. В придачу к ней я получила роскошный букет.
Восприняла это как должное, поскольку считала себя суперзвездой, которой «простые смертные» должны почитать за честь оказывать услуги. Программа «Партийная зона», которую я вела с Гошей Куценко и Отаром Кушанашвили во второй половине девяностых, била все рекорды популярности. От такого у кого угодно «сдвинет крышу». Мою покосило изрядно.
Сейчас я наблюдаю за девчонками и мальчишками, которые, появившись на телеэкране несколько раз, начинают считать себя чуть ли не небожителями, и грустно усмехаюсь. Узнаю в них себя.
Дима завоевывал меня год. Причем делал это очень умно. Преподносил немыслимой красоты букеты, очень дорогие подарки, решал бытовые проблемы — и ничего не требовал взамен. Признавался, что любит, но тут же добавлял: «Мои подарки ни к чему тебя не обязывают. Мне просто приятно тебе их делать».
И я борзела. Если останавливала ГАИ, звонила Диме. Он бросал все, приезжал, а я, оставив его разбираться с инспекторами, махала ручкой и преспокойно отбывала.
Как к должному я отнеслась и к тому, что Дима снял для меня квартиру на Кутузовском.
С комфортом там обосновалась, стала приглашать друзей, подруг, устраивать вечеринки. А Дима по-прежнему пребывал в обожателях.
Его «статус» изменился в тот день, когда у меня угнали машину. Новенький «форд-мустанг», который я купила на свои кровные и на котором проездила меньше месяца. Копила года два, откладывая большую часть зарплаты, продала свою «восьмерку». Радовалась как ненормальная. Стоял он у меня под окнами на Кутузовском. И вот как-то выглядываю — а «мустанга» нет. В истерике звоню Диме: «Машину угнали!!!»
Он попросил успокоиться и пообещал «что-нибудь придумать».
Спустя три часа раздался звонок. Дима сказал всего два слова: «Спустись вниз».
Спускаюсь и вижу припаркованную у подъезда новенькую «БМВ 318» с двумя корзинами на капоте.
В одной — цветы, в другой — фрукты. Дима небрежным жестом кидает мне ключи: «Лера, вот тебе машина. Я больше не хочу видеть слезы на твоем лице. Никогда».
Я тут же забываю об утрате кровно заработанного «форда-мустанга», сажусь за руль «БМВ» и мчусь на очередную тусовку.
А в пути размышляю: «Кудрявцева, если мужчина так тебя любит, может, стоит ответить на его чувства, попробовать жить вместе? Ты его не любишь — ну и что с того? Зато он способен превратить твою жизнь в сказку...»
Сказка длилась примерно год. Дима купил для нас огромную квартиру в центре.
Я возвращалась с работы, а во всех комнатах стояли огромные букеты. На кровати вперемешку с лепестками роз лежали какие-то немыслимые тряпочки из самых последних коллекций, мягкие игрушки. Дима опустошал витрины ювелирных магазинов «Тиффани» и «Меркури», шкаф ломился от шуб из соболей и шиншилл. Раз в полгода шопинг в Милане. Денег я могла тратить сколько хотела. В одной из комнат стоял комод, ящики которого были забиты купюрами. Я выдвигала один из них и брала пару пачек «на мелкие расходы». Мы путешествовали, селились в лучших отелях, обедали и ужинали в самых дорогих ресторанах... Я телезвезда, у меня богатый бойфренд, который — только намекни — станет мужем и который готов угадывать все мои желания, выполнять любые прихоти. Жизнь удалась, сказка стала былью!
Только вот конец у этой сказки оказался кошмарным.
Первый звоночек прозвенел, когда Дима не отпустил меня на вечеринку. Встал у входной двери и заявил:
— Я не хочу, чтобы ты туда шла. Оставайся дома.
— Но почему?
— Потому что я так сказал.
Потом это повторилось еще раз, и еще... Иногда я оставалась, иногда все-таки уходила — в зависимости от степени его настойчивости.
А вскоре начались совсем уж странные вещи. Я возвращалась с работы, а Дима принимался мне рассказывать, с кем и о чем я сегодня говорила, кого при встрече поцеловала, кто меня чмокнул на прощание.
Я ошалело на него таращилась. «Ты же в курсе: у меня большие возможности», — говорил он.
О реальном размере его возможностей мне еще предстояло узнать. Оказалось, в мой автомобиль, в мои сумки были вмонтированы жучки, телефоны прослушивались, за мной всюду следовала машина с обученными правилам наружного наблюдения ребятами. Каждый вечер Диме на стол ложились пачки листов с распечатками моих разговоров и стопки фотографий, на которых я была запечатлена с коллегами и друзьями — со всеми, с кем в этот день встречалась. Он обзвонил моих подруг, убеждая «записаться» в ряды осведомителей. В оплату за услуги обещал драгоценности и шубы.
Я уходила от него раз двадцать. Но он прекрасно знал, где я могу быть.
Вариантов было немного: у мамы, у сестры, у двух-трех близких подруг. Все адреса были ему известны. Приезжал, колотил в двери, угрожал. Требовал, чтобы я вернулась. Или, стоя на коленях, клялся, что «подобное больше не повторится». Мне становилось страшно за маму, у которой больное сердце, я не хотела превращать жизнь сестры и подруг в ад — и возвращалась. В конце концов я просто запретила себе искать у близких людей убежище.
Он уже и не думал скрывать, что организовал за мной тотальную слежку. Говорил, что «обложил» меня со всех сторон, что теперь даже самые лучшие мои друзья работают на него. Рефреном звучало:
— Никуда ты от меня не денешься. Тебе просто некуда деться. Или ты будешь со мной, или не будешь ни с кем. Я тебя убью.
Меня начинало колотить.
Я орала:
— Ненавижу! Ты сломал мне жизнь!
Жаник все это видел и слышал. Помню, после одной из таких страшных сцен он подошел, вытер ладошками слезы на моих щеках и спросил: «Мама, а зачем мы живем с Димой? Давай уедем».
Как мне было объяснить ему, совсем крохе, что скрыться от Димы невозможно. Что он обязательно найдет и заставит вернуться. Что я боюсь его.
Но оставаться в тот вечер в квартире было выше моих сил. Я взяла Жаника, посадила его в машину и всю ночь ездила по Москве. Ребенок спал на заднем сиденье, а я наматывала километры по освещенным фонарями улицам. Когда не оставалось сил сдерживать слезы, парковалась у обочины, утыкалась лицом в руль и плакала.
Бесшумно, чтобы не разбудить сына.
Утром я отвезла Жаника к бывшей свекрови, а сама вернулась к Дмитрию.
Спустя несколько дней он явился на канал и предложил руководству уволить меня. Пообещал «хорошо отблагодарить». Ему вежливо отказали. Тогда Дима стал запирать меня дома. Обрезал провод у стационарного аппарата, забирал сотовый, ключи — и уезжал на работу. Я металась по квартире, рычала и ревела, как раненый зверь, а когда он возвращался, бросалась на него с кулаками:
— Оставь меня в покое! Отпусти!
Дима смотрел на меня стеклянными глазами: — Нет, ты будешь со мной.
Я люблю тебя и не хочу ни с кем делить. Ни с кем и ни с чем. Ни с работой, ни с друзьями, ни с родственниками.
Из программы «Партийная зона» я уволилась. Какая из меня постоянная ведущая, если через день сижу дома взаперти? А коллеги уже не знают, с какой бы интонацией в очередной раз объявить телезрителям, что Лера Кудрявцева «опять отсутствует в студии по очень уважительной причине».
Вскоре после увольнения мне позвонили с «Мосфильма» и предложили главную роль в полнометражной картине. Моим партнером должен был стать Женя Сидихин. Я поехала на встречу с режиссером, поговорила, взяла сценарий. Дома меня ждал разъяренный Дима. Бросил на стол полароидные снимки, где мы с режиссером совершенно невинно чмокаем друг друга на прощание: «Что, и с ним уже успела закрутить?
Еще съемки не начались, а вы уже целуетесь?»
Я молча прошла в свою комнату и закрыла дверь.
На следующий день Дмитрий приехал на «Мосфильм» с устрашающим эскортом. На крышах машин сопровождения — мигалки, в салонах — охранники. Нашел режиссера картины и заявил: «Если Кудрявцева будет у тебя сниматься — взорву киностудию».
И вот мы сидим в одном из мосфильмовских кабинетов: я, режиссер, продюсер и Сидихин. На лице у Жени — растерянность. Ему, питерскому интеллигенту, московские разборки кажутся дикостью. Впрочем, такими они кажутся и всем собравшимся.
Режиссер, рассказывая о визите Дмитрия, отводит глаза:
— Нам очень хочется, чтобы снималась именно ты.
И мы могли бы ввязаться в военные действия. Но у картины огромный бюджет, рисковать которым... Ну, ты понимаешь.
— Я все понимаю. Спасибо вам, ребята, за предложение. Уверена, вы найдете актрису, которая справится не хуже...
Задыхаясь от подступающих слез, выхожу за ворота студии. Моей «БМВ-лягушки» на месте нет. «Угнали», — решаю я и ловлю себя на том, что не испытываю никаких эмоций. Домой возвращаюсь на такси. «Лягушка» стоит около подъезда. Дима хотел, чтобы я понервничала, и приказал следовавшим за мной охранникам забрать машину.
Я понимала, что его ревность превратилась в паранойю. Что делю кров с шизофреником. И что сама медленно и неотвратимо схожу с ума.
Дважды я бросалась на него с ножом. Мне было все равно: посадят меня или нет. Я хотела только одного — избавиться от этого человека.
Ни о каком сексе давно уже не было речи. Меня выворачивало от одной мысли, что он может прикоснуться к моему телу. Он это чувствовал и о близости даже не заикался. Зато с садистским удовольствием рассказывал, кого и как вербовал в моем окружении. Оказалось, пропуск человеку, который неотступно ходил за мной по «Останкино», заказал Кушанашвили.
— А еще твой дорогой Отарик регулярно звонил мне и докладывал, с кем ты и о чем беседовала, куда ездила после передачи.
— Это неправда!
Отар мой друг! Он не мог!
В доказательство Дима включил диктофон, на котором были записаны «доклады» Кушанашвили.
Для меня это было страшным ударом. Отар, которого я считала почти братом, которому в поездках пересказала всю свою жизнь, от которого у меня не было никаких секретов, — меня предал.
Позже я сказала Кушанашвили:
— Отар, твое предательство стало для меня огромной травмой. Я как будто похоронила близкого человека.
И заплакала.
Он обнял меня, уткнулся в плечо:
— Лерка, прости. — Когда поднял лицо, я увидела на его глазах слезы. — Я поступил как подонок. Но ты должна понять: я, парень из Кутаиси, приехал в Москву, только-только начал подниматься, заявлять о себе в профессии. Тут приходит этот Дима и начинает угрожать: «Не примешь мои условия — твоя карьера мигом закончится». И ты, и я понимаем, что это были не пустые слова. При его материальных возможностях он действительно способен «закопать» кого угодно.
Я простила Отара, он даже был шафером на нашей с Морозовым свадьбе, но мы оба знаем: прежней дружбы между нами уже не будет никогда.
Дима отнял у меня все: работу, друзей.
Я даже к сестре, маме и Жанику боялась лишний раз наведаться. Приезжала на минуты и все время оглядывалась на дверь: вот сейчас раздастся грохот, она слетит с петель и на пороге появится Дима со своими мордоворотами.
Я сходила с ума от страха и ненависти. Дома, как только слышала звук поворачивающегося ключа, тут же запиралась в комнате и старалась оттуда не выходить. Мне казалось: если просто посмотрю на него несколько минут, меня взорвет изнутри.
Однажды ночью я решила убежать. В никуда. Убедилась, что Дима спит, тихонько отперла дверь и бросилась по лестнице вниз. Как была — в тапочках и халате. Пробежала полквартала, когда рядом резко затормозила машина. Из нее выскочили двое с бритыми затылками, схватили меня и кинули на заднее сиденье.
А через пять минут, крепко держа за локти, ввели в квартиру — доставили «хозяину».
Любил ли он меня? Наверное, да. Но это была любовь садиста.
Как за последнюю соломинку я ухватилась за совет кого-то из знакомых сходить на прием к психотерапевту. Марк Евгеньевич, опытный специалист, автор многих книг, умнейший человек, уже после первой беседы понял: чтобы сохранить психическое здоровье, мне нужно немедленно расстаться с Дмитрием. Но как это сделать?
Я убедила Диму пойти вместе со мной на консультацию. Марк Евгеньевич говорил о том, что наши отношения зашли в тупик, что я нахожусь на грани нервного срыва, а потому нам стоит пожить отдельно.
Дима согласно кивал головой: «Да, доктор, вы правы. Мы так и поступим».
Но как только мы вышли на крыльцо, скомандовал: «Садись в машину! Едем домой!»
И все-таки визит к психотерапевту не прошел бесследно. Так мне, во всяком случае, подумалось, когда Дима вдруг предложил: «Поезжай куда-нибудь без меня. Возьми подругу и поезжай. Ты и вправду устала. Вернешься — сядем, все спокойно обсудим. Наверное, я действительно во многом был не прав».
Я ошалела: Дима отпускает меня одну на море? До самой последней минуты ждала какого-нибудь подвоха. Но мы с Оксанкой — моей близкой подругой, тезкой моей старшей сестры — благополучно сели в самолет, по прибытии в Анталию заселились в отель и, пообедав в ресторане, пошли загорать на пляж.
Помню, я еще подумала: так, наверное, чувствует себя человек, после долгих лет заключения вышедший на свободу.
Через пару часов ко мне на шезлонг подсела незнакомая девица. Поведала путаную историю про мужа, который в Москве, прямо в аэропорту, сломал ногу, и ей пришлось лететь на курорт одной, чтоб путевка совсем не пропала... Закончила свой рассказ соотечественница просьбой — взять ее в нашу компанию:
— Будем вместе загорать, купаться, в ресторан ходить. А то мне так скучно.
Мы с Оксанкой кисло улыбнулись:
— Может, вам лучше подружиться с кем-то из аниматоров? С ними точно будет веселее.
Вежливый отказ «не прокатил», и девочка стала всюду за нами таскаться. Через пару дней Оксана поделилась догадкой:
— А тебе не кажется, что это Дима ее подослал? Чтобы следила за тобой?
Я замахала руками:
— Да нет, что ты! Не до такой же степени... Мне показалось, он искренне сожалел, раскаялся.
Однако теперь я стала присматриваться к новой знакомой более внимательно. И постоянно находила подтверждения Оксанкиной догадке.
В день отлета в аэропорту я под каким-то предлогом попросила нашу «товарку» показать паспорт. Как только документ оказался у меня в руках, зашипела ей прямо в лицо: «Слушай, тварь, сюда!
Или ты рассказываешь мне, кто и зачем тебя послал, или я сейчас порву и сожгу твой паспорт — и ты навсегда останешься в этой Турции».
Девчонка разревелась и рассказала, что она жена одного из Диминых охранников, что никогда не была за границей и не отдыхала на море. Поэтому, когда начальник мужа предложил оплатить путевку, очень обрадовалась. Тем более что ничего особенного за это он не потребовал: следить за мной и каждый вечер докладывать об увиденном и услышанном по телефону.
И вот мы с Оксаной идем по залу прилетов, в паре метров от нас плетется эта девица. Дима шагает мне навстречу и лучезарно улыбается. Я зверею. Размахиваюсь и со всей силы бью сумкой по его улыбающейся физиономии.
И глядя в глаза, говорю тихо, сквозь сжатые зубы:
— Все, сволочь, сил у меня больше нет. Даже на то, чтобы тебя бояться.
Дима делает вид, что ничего не понимает:
— Лера, что произошло?!
Едва сдерживая готовую вырваться наружу истерику, ускоряю шаг — почти бегу к выходу из аэровокзала.
На следующий день я встретилась с сестрой и отдала ей деньги со счета, на который переводила свою зарплату во время работы в «Партийной зоне». На них она должна была купить мне квартиру. Хватало на «однушку» и скромный ремонт.
Мы шифровались, как разведчики на вражеской территории.
Адрес квартиры не знал никто, кроме меня и Оксанки.
От Димы я уходила с маленьким пакетом, в котором лежала смена нижнего белья и футболка. Мне от него ничего не было нужно. НИЧЕГО.
Я бродила по полупустой крошечной квартире и плакала от счастья. Слезы лились по щекам, а на губах — улыбка. Увидел бы кто, решил: женщина сошла с ума. А я и вправду была близка к помешательству — только теперь уже не от страха и ненависти, а от того, что наконец свободна. Моим единственным собеседником на тот момент был Интернет. Я ни с кем не общалась, боялась, что так Дима меня вычислит. И часами лазила по каким-то чатам, писала незнакомым людям письма, мне отвечали.
Через несколько дней после моего побега мы с мамой и сестрой подали на Дмитрия заявления в милицию.
Я позвонила ему сразу, как только вышла из отделения:
— Теперь, если со мной что-то случится, ты будешь первым подозреваемым. Если мне на голову упадет кирпич, если вечером на улице пристанут какие-то ублюдки, тебя тут же возьмут в оборот. То же самое тебя ждет, если ты появишься в тех местах, где живут мои родные. И не вздумай меня разыскивать, понял?
Говорила и будто видела, как он усмехается.
— Так, может, мне к тебе охрану приставить? Чтоб полет кирпичей отслеживала и хулиганов отгоняла? — Здесь его тон с ернического поменялся на карамельный: — Слушай, дорогая, ты, наверное, не заметила, что колечко с изумрудом на пальчике унесла?
Все остальное оставила, а его забыла. Верни, пожалуйста.
Зачем он напомнил о перстеньке — едва ли не самом скромном из тех, что подарил? Хотел унизить? Наказать? Давал понять, что теперь я для него никто?
Я положила колечко в коробочку, перевязала ее ленточкой и на другой же день передала Диминому охраннику.
Еще долго, почти год, я вздрагивала по ночам, когда слышала шаги на лестничной площадке. Идя по улице, косилась на проезжавшие мимо машины. Мне казалось, за мной следят. Потом эта паранойя, слава богу, прошла.
А с Димой мы встретились спустя восемь лет.
Я вела богатую свадьбу, где было множество гостей. Он подошел ко мне в середине вечера:
— Лерик, привет!
На мгновение я приросла к полу, потом, не отвечая на приветствие, обошла его, как неодушевленный предмет. Как колонну.
Он догнал:
— Ты что, даже здороваться не хочешь?
— Нет, не хочу, — я прислушалась к самой себе и поразилась царившему внутри меня спокойствию. Точнее — безразличию с примесью неприязни. С таким чувством проходишь мимо валяющегося в грязи пьяницы.
А Дима меж тем продолжал: — Готов признать, что доставил тебе много неприятных минут.
Был дурной, каюсь. Скажи, чем я могу загладить свою вину?
В ответ я начала дико хохотать. Хохотала так, что потекла косметика.
Он не унимался:
— Давай я что-нибудь для тебя сделаю, а ты меня за это простишь. Хочешь, куплю квартиру?
Я развела руками:
— А у меня, Димочка, все есть: и квартира, и машина, и золото-бриллианты. Заработала сама. А ты для меня больше не существуешь. Я умею расставаться по-доброму, но ты — исключение.
Сказать, что Дмитрий научил меня ценить независимость, — не сказать ничего.
Многие годы я оберегала ее как зеницу ока, панически боясь малейшего посягательства. Как бы ни нравился мне мужчина, стоило ему только попытаться показать свою власть, только заикнуться о своем «предопределенном природой и традициями» главенстве — я тут же порывала отношения. Чтобы мне вдруг захотелось кому-то подчиняться — такого я даже представить себе не могла. Тем более человеку много младше меня...
До сих пор тема «Я и Сергей Лазарев» была запретной. Я сама наложила этот запрет, наивно полагая, что молчание может оградить от сплетен и домыслов о «хорошо срежиссированном пиар-проекте». Сама наложила — сама и снимаю. Не потому, что питаю надежду: вот расскажу правду — и все заткнутся. Просто надоело читать вранье и придуманные за меня монологи-откровения.
С Сережей мы познакомились в 2002 году в Юрмале — на первой «Новой волне», где они с Владом Топаловым получили Гран-при, а я была ведущей.
Ему тогда было девятнадцать лет. Мальчишка! Худой, немного угловатый, огромные карие глазищи на бледном от волнения лице. Помню, как, давая интервью, Сережка признался, что перед выходом на сцену не мог заставить себя успокоиться — унять дрожь в коленках и в голосе. Пели они «Belle». Женская часть зала рыдала. А я, услышав уже гремевший на всю страну Smash!! «живьем», подумала: «Какой шикарный голос у этого, черненького».
Дружить мы начали много позже. В 2005 году нам выпало вместе вести несколько конкурсов, концертов и церемоний.
А что такое соведущие? Это целый день друг от друга — ни на шаг: с утра читка и проработка сценария, потом бегом к одним и тем же костюмерам, у гримеров — в соседних креслах, вечером — плечом к плечу на сцене.
Тогда-то, при близком общении, я сделала для себя открытие: насколько мы с Лазаревым похожи! Когда говорят, что люди настроены на одну волну, это про нас. Сотни раз бывало: я только подумаю о чем-то, открываю рот, чтобы сказать, а Сережка это произносит. Поначалу я просто ошалевала: никогда и ни с кем у меня такого «единомыслия» не случалось. Сейчас уже привыкла, но по-прежнему не устаю поражаться его не соответствующей возрасту мудрости, умению схватывать суть. Чего бы то ни было: ситуации, человека, книги...
Осенью 2007-го я вела концерт на центральной площади Нижнего Новгорода и прямо на сцене потеряла сознание. Меня на «скорой» увезли в больницу, где поставили не слишком утешительный диагноз: синдром хронической усталости и вегетососудистая дистония. За день доктора с помощью капельниц привели меня в транспортабельное состояние, но настоятельно рекомендовали: по прибытии в Москву немедля лечь в клинику для тщательного обследования.
Что я и сделала. Одним из первых, кому позвонила из палаты, был Сережка. Звонок застал его где-то на гастролях. Вскоре он вернулся и тут же примчался ко мне. Наведывался каждый день — с огромным пакетом фруктов, сладостей, каких-то новых книжек.
Впрочем, побездельничать мне не удалось. Позвонила Алла Борисовна и сказала, что в качестве ведущих «Песни года» хочет видеть меня и Лазарева. У меня от восторга и благодарности «в зобу дыханье сперло»! Врачи уговаривали «не делать глупостей», «подумать о здоровье» и довести курс лечения до конца. Но какая может быть больница, когда меня позвала сама Пугачева!
Сережка на съемках заботился обо мне как о малом ребенке: постоянно справлялся о самочувствии, сам разбирался с какими-то накладками (чтоб мне не трепали нервы), поил чаем. За кулисами мы, обнявшись, позировали перед объективами фотокамер, а потом стебались по поводу слухов, которым сами же давали повод... Резвились, одним словом. До той поры, пока в мае прошлого года не поехали на гастроли в Израиль...
Отработав большой концерт, народ разбрелся по ресторанам и гостиничным номерам, а мы с Лазаревым решили прошвырнуться по ночному городу.
Выходим на длиннющую, забитую фланирующими людьми набережную, Сережка берет меня за руку...
Вот так, держась за руки, мы ходили с ним сто раз — и в Москве, и в Юрмале, и... куда нас там еще заносило? Но только сейчас я вдруг обращаю внимание, какие у него большие, сильные ладони. Настоящие мужские. Иду рядом, исподволь, скосив глаза, его разглядываю и делаю одно открытие за другим: жесткий профиль, уверенная посадка головы, широкие плечи. «Так, Кудрявцева, — говорю себе, — жми на тормоз!» Но Сережка вдруг отпускает мою руку и обнимает, крепко обхватив предплечье.
И это объятие совсем не похоже на дружеское.
Я страшно испугалась. Чего именно, поняла не сразу. Только у себя в номере, до двери которого меня проводил Лазарев, рухнув на кровать, начала соображать. Я испугалась, что могу потерять его дружбу... За годы общения мы проросли друг в друга корнями. Если любовь не получится, прежних отношений уже не будет. Никогда.
В ту ночь я вообще не спала...
В Израиле между нами ничего не было. Никаких слов, объяснений, намеков. Возникшую небольшую неловкость мы оба старались скрыть, веселя сидевших рядом в салоне самолета коллег.
Вернувшись, продолжили общаться как ни в чем не бывало. На некоторое время я даже убедила себя, что Лазарев как мужчина меня совершенно не интересует.
Однако через несколько недель «случилась» церемония вручения премии Муз-ТВ, на которую он пришел с очень красивой девушкой. И меня это задело.
«Кудрявцева, ты злишься, неужели все так серьезно?» — пыталась я привести себя в чувство. Но ничего не помогало. Я не смогла даже подойти к нему на ковровой дорожке.
Когда на фуршете мы столкнулись нос к носу, не удержавшись, спросила:
— Ты с кем?
Сережа смешался:
— Да это так, просто подружка...
Больше я эту девушку рядом с ним не видела.
А потом была «Новая волна», которую — как и в прошлый раз — мы вели в паре с Лазаревым.
Утром — «обкатка» сценария, днем — репетиция, вечером — концерт. Расставались часа на четыре, когда расползались по номерам, чтобы хоть немного поспать.
Однажды выхожу из номера, а под дверью — букет. С этого дня каждое утро начиналось с букета или милой безделушки. Я хвасталась Лазареву, показывая подарки:
— Вот так-то, Сереженька, не перевелись еще мужчины, которые умеют красиво ухаживать!
— Да, повезло тебе, Кудрявцева.
Я следила за его реакцией, надеясь заметить проявление ревности. Но Сергею, казалось, было абсолютно все равно.
Так, изредка кидал в пространство риторический вопрос: «Интересно, кто он?»
Мне самой было интересно, и однажды я решила «тайного обожателя» выследить. Уселась рядом с дверью с косметичкой в руках, принялась наводить красоту и одновременно прислушивалась к тому, что происходит в коридоре. Наносила последние штрихи, когда раздались осторожные шаги, следом — легкое шуршание. Я распахнула дверь и увидела... Сережку, укладывающего у моего порога огромный букет. Оставаясь в согнутом положении, он поднял голову и обезоруживающе улыбнулся.
— Так это ты?! Я тебя убью, Лазарев! — заорала я на всю гостиницу. — А ведь как, гад, хорошо прикидывался!
Сережка состроил торжественную мину:
— Выходит, не врут люди, что Серега Лазарев неплохой драматический артист!
Новая волна слухов поползла после того, как во время одного из концертов за кулисами Сережка вручил мне привезенные из Риги подарки: два колокольчика, сделанных в виде фигурок мальчика и девочки, и подвеску из янтаря. Я стала примерять подвеску, не сразу справилась с замком — Сережа помог. А застегнув, вдруг едва коснулся моей шеи губами.
Обернувшись, я увидела известного журналиста, сотрудника одного из московских изданий. У него было такое лицо, будто он присутствует при Армагеддоне. Через несколько часов вся тусовка знала: у Лазарева и Кудрявцевой — роман!
«Коллега» ошибся, но всего на несколько дней...
А вот «Звездный лед» едва не положил конец нашим отношениям.
Сначала Сережка, если только не гастролировал, приезжал на каждую мою тренировку. Сидел на трибуне, держа на коленях пакет с бутербродами и кофе в термосе. На записи всех программ приходил вместе со своей мамой. Они оба так за меня переживали, так расстраивались, когда нам с Гвендалем ставили низкие оценки!
Во время одной из моих тренировок организаторы предложили: «Давайте вы с Лазаревым сделаете номер для гала-концерта». Сергей сразу загорелся, я вообще чуть не скакала от радости. Но стоило нам вместе выйти на лед — тут и началось!
Мы орали друг на друга, обзывались, наговорили такого, что страшно вспоминать. Составлять пару из двух «чайников» — авантюра чистой воды. Как мы не рассорились тогда насмерть, не знаю.
Только у нас мало-помалу что-то начало получаться, как произошло ЧП. При отработке дорожки шагов мы зацепились коньками, и я со всего маху грохнулась на лед, ударившись затылком. Следующие несколько минут помню смутно. Склоненное надо мной бледное, как мел, лицо Лазарева, встревоженный голос Игоря Бобрина, зовущего врача. Сережка на руках отнес меня в раздевалку и там два часа держал мою голову на коленях, постоянно меняя пакеты со льдом. Баюкал, как маленькую, шептал ласковые слова.
Слава богу, все обошлось без последствий и номер на Сережину песню «Зачем придумали любовь?»
получился классный. Самые строгие критики хвалили нас за то, что «смогли так искренне изобразить любовь». Но мы ничего не изображали...
Как бы ни развивались дальше наши отношения, две недели в Майами, которые мы провели вместе, я не забуду никогда. Две едва ли не самые счастливые недели в моей жизни.
Кстати, в американской поездке с нами был и мой коллега по Муз-ТВ, давний приятель Андрюха Разыграев, которого мне давно и упорно зачисляют в бойфренды. Лазарев уже устал хохмить по этому поводу журналистам, заявляя, что у него с Разыграевым «отличные отношения: ну дал пару раз по морде — и все!»
Сережка ни разу не подарил мне то, что покупается на бегу.
Знаете, как это часто бывает: опаздывает кавалер на свидание, в последний момент спохватывается, что нет презентика. Да ладно, думает, у ее дома какой-то магазин имеется... Лазарев другой. Каждый его подарок говорит о том, что он искал именно то, что меня порадует, растрогает, рассмешит. Или облегчит жизнь. Пару месяцев назад я, как и многие женщины, страдающая топографическим кретинизмом, заблудилась в московских переулках. Звоню Лазареву:
— Серега, я тут уже полчаса плутаю.
— Кудрявцева, ну какая же ты тупая! Сейчас объясню: второй поворот направо, потом прямо, а на светофоре — налево. Поняла?
— Вроде...
Через два дня после этого случая он принес мне навигатор. Самый что ни на есть «крутой» и в то же время «легкий в управлении».
Бывает, близкие подруги, доверительно заглядывая в глаза, спрашивают: «А тебя не смущает разница в возрасте?»
Отвечаю всем интересующимся: «Не смущает». Я ее просто не чувствую. Более того, все чаще ловлю себя на мысли, что Сергей взрослее и мудрее меня и что мне нравится быть в нашей паре ведомой.
Мы часто остаемся друг у друга до утра, но о том, чтобы поселиться вместе, ни он, ни я ни разу даже не заикнулись. Как большинство Овнов и Тельцов, мы оба очень ценим собственную независимость и личное пространство. Я имею в виду не только квадратные метры, но и осознание того, что ты — как только этого захочется — сможешь побыть один.
Что будет дальше — предсказывать не берусь. Давать обеты — глупое занятие. Я сама в этом не раз убеждалась...
Подпишись на наш канал в Telegram