«Я знал, что за холодной строгой маской и ледяной надменностью твоей таится море преданности ласковой и трепетность нескошенных полей. Я знал, что ты божественна по сути, и несмотря на холод твой ко мне, к твоей душе протягивал я руки, как будто к непорочной деве в храме».
Уверен, что наше единение с Анисиной было предначертано свыше. У нас что-то гораздо большее, чем душевная и интимная связь.
Хотя Марина и не читала тех книг, которые читал я, никогда не увлекалась философией и духовными практиками и мы с ней, вроде бы, из разных миров. Но вот встретились, и все это стало неважно. Она приняла меня таким, какой я есть, и не пытается переделать насильно. Только нежностью, лаской и уникальным сочетанием силы духа, возрожденческой красоты, чистоты и наивности. И еще своим неповторимым, завораживающим меня поведением в постели. Наше брачное ложе каждый раз становится местом космического соития. Мы счастливы, несмотря на возникающие иногда трения, но это почему-то многих беспокоит.
Моей теще, несравненной феминистке Ирине Евгеньевне, тяжело видеть, как Марина меня обнимает, целует и, что называется, холит и лелеет.
— Дочка, вспомни, какой независимой ты была. А теперь порхаешь над ним как чеховская Душечка!
Я парирую:
— А что плохого в Душечке?! Сами любви не познали и дочери желаете такой же судьбы?
Но она никак не может смириться с тем, что я — ее зять. Жалуется на это знакомым и находит любой повод, чтобы выразить мне свое «par depit», то бишь презрение. Например, сидим с Ириной Евгеньевной на веранде (тогда мы еще вместе жили в Биаррице), я ей песни пою, рассказываю о своих взглядах на жизнь и теорию реинкарнации, она слушает-слушает, а потом и спрашивает:
— Все это очень интересно, но кто будет помогать Мариночке выплачивать кредит за дом?
— Иринушка Евгеньевна, вы же знаете: мои богатства на небесах, ведь ваш зять — космический принц, — шучу в ответ.
— У нас, обычных людей, это называется гораздо проще — альфонс!
Тут уже Анисина начинает меня защищать:
— Мама, Никита подарил мне новую иномарку, оплатил ремонт в моей квартире, купил обручальные и венчальные кольца...
Я ее перебиваю:
— Если бы вы, достопочтенная Скорпиоша (это тещин знак зодиака), не уговорили, не уломали свою дочь взять этот гребаный кредит до того, как
она стала моей женой, если бы ваше желание любой ценой жить в собственном доме в самом престижном районе Биаррица было согласовано со мной, тогда бы вы имели право просить меня помочь выплатить те дикие шестьдесят пять процентов годовых, под которые вашей дочери всучили четыреста тысяч евро для удовлетворения ваших амбиций.
Может сложиться впечатление, что я недолюбливаю тещу.
Но это не так. Я ценю и уважаю Ирину Евгеньевну и даже в глубине души понимаю ее. Как и многие матери, она мечтала увидеть своим зятем олигарха или на худой конец «рублевского князя», а тут появился какой-то вечно мятущийся Джигурда и в один миг разрушил «светлые» мечты.
Думаю, Ирину Евгеньевну беспокоит еще и то, что я вхожу не только в тело ее единственной дочери, но и в душу.
И тут она права. Не случайно я написал в песне, посвященной Марине: «Мне не главное завлечь тебя в постель, я хочу сознание твое завертеть как божью карусель, чтобы ты познала бытие, бесконечность духа и души — той души, в которой ты и я — мы едины и хотим вершить и любовь, и жизнь, и план огня». Именно так я живу, продолжая дело русских космистов — Блаватской, Рерихов, Бердяева, Циолковского, Вернадского... Суть их учений выразил Максимилиан Волошин: «И человек не станет никогда иным, чем то, во что он страстно верит. Так будь же сам вселенной и творцом, сознай себя божественным и вечным».
Если бы я был тихим кабинетным ученым, это бы никого не удивляло, но поскольку я, Никита Джигурда, человек из шоу-бизнеса, моя жизненная философия многих напрягает и даже настораживает.
Да, я пришел в шоу-бизнес, но играю в нем по собственным правилам, как и в жизни. Мне не раз по полной программе доставалось за свои убеждения, но я от них никогда не откажусь... «Можно денег иметь до хрена и не знать, что такое нирвана, и не ведать, что сердцем обнять можно шарик земной; и не спьяна, а по-трезвому вечность вместить в повседневной земной круговерти, можно Будду в себе разбудить и Христа — если в это поверите».
Сначала моим наставником стал старший брат Сергей. Я его обожал и считал первым после Бога. Чтобы быть ближе к нему, даже ушел из физкультурного института, хоть и стал чемпионом Украины по гребле на каноэ, и поступил в театральный, где он учился. Свободный духом, умный, острый на язык, брат, будучи во всех отношениях необыкновенным человеком, постепенно открывал для меня тот мир, в котором сам обитал.
Мы и сейчас с ним очень близки. Сергей был известным певцом и актером в Киеве. Мне радостно, что недавно он влюбился и перебрался в Москву, женившись на ведущей актрисе Театра Российской Армии Людмиле Татаровой.
В юности брат как-то дал мне кассету с песнями Высоцкого, дескать, хватит орать во дворе блатные песни, послушай настоящего поэта. Потом на столе, где я обычно делал уроки, появились Библия, брошюрки самиздатовской литературы... Я читал запоем все подряд, но свое духовное прозрение связываю именно с песнями Владимира Семеновича. Может, тогда, в нежном возрасте, я и не понимал до конца весь смысл гениальных стихов Высоцкого, но накал его голоса, надрыв на пределе человеческих возможностей буквально взорвали меня изнутри.
Это было как озарение, вспышка... Я стал орать его песни. Причем везде.
В театральном институте я надолго не задержался. Занятия по мастерству актера были излишне академичными, мне не хватало драйва. Ну не хотел я играть кошечек и собачек в актерских этюдах на наблюдение. У меня были другие взгляды на жизнь и искусство. «Иному клетка как простор, другому и простор как клетка. А человек вступает в спор, чтобы не быть марионеткой».
Через год я ушел в никуда. Работал грузчиком, сторожем, инструктором физкультуры, монтировщиком и осветителем сцены. Читал умные книги, писал антисоветские песни, участвовал в подпольных концертах. Нас, «асоциальных личностей», было в Киеве много: художники, поэты, йоги и прочие аутсайдеры. Брат понимал и принимал мой новый образ жизни.
Но родители, инженеры секретного НИИ, были в шоке. Мама постоянно плакала, просила одуматься, я же называл предков трусами и был абсолютно счастлив в своей, как казалось взрослым, неудавшейся жизни. Не надо ни перед кем унижаться, врать, делай что хочешь, говори что хочешь. Короче — полная свобода.
Когда Высоцкий перешел в мир иной, я стал выходить с его песнями к памятнику Ленину. Это был мой протест, вызов несправедливой эпохе, погубившей гения и миллионы людей. Меня забирали в милицию, запугивали, читали нотации... Каждый раз, освобождаясь из «застенков», я чувствовал себя истинным героем, украинским Че Геварой. Тюрьма? Да пожалуйста! Она меня не пугала. Молодой и наивный, я думал, что человек в любых обстоятельствах может быть сильнее системы.
Но вот однажды, накануне майских праздников, в Киев должен был приехать Брежнев.
Под это дело всех буйных и неблагонадежных прятали в психушки. В черный список попал и я.
Моюсь дома в душе, вдруг отодвигается шторка — передо мной два здоровенных лба в белых халатах:
— На выход!
— Я еще не домылся!
— Не волнуйся, там домоют.
Машина с решетками на окнах, и вскоре я — на пороге «дурки». Сразу спускают в подвал: «Раздевайся. И в душ». Последнее, что помню: бабулька со шприцем наперевес...
Очнулся в палате. Дикая вонь. Во рту так сухо, что слова произнести не могу. На койках полно народу. Рядом суворовец лежал, забрали его в психушку из-за того, что дал отпор хаму, старшему по званию. В этом доме скорби вообще «настоящих буйных» мало было, но нас все равно постоянно кололи транквилизаторами. Нормальный человек, попав в подобные условия, или в самом деле сходит с ума, или начинает протестовать, сопротивляться. Вот медики и давили на корню любое проявление недовольства.
На третий день отвели к главврачу. Вхожу, на столе — мое досье. Он его открывает и начинает читать вслух:
— Влезал с цветами на девятый этаж к девушке. Зачем? Ты же мог разбиться!
— Вряд ли Ромео, когда лез на балкон к Джульетте, об этом думал...
— отвечаю я непослушными после транквилизаторов губами.
— Пел антисоветские песни. Осквернял память Ленина. Так... А вот и стишки пошли: «Ради чего, ради чего горы живых срезаны и превращены в кладбищенский жмых? Ради каких, ради каких скисших идей стольких он съел, этот старик, божьих людей?»... Кем ты себя возомнил, парень?
— Я последователь Маяковского, Есенина, Высоцкого, Галича...
— А также Наполеона и Цезаря... Ну, все понятно: маниакальный психоз. А теперь серьезно: если захотим, ты за пару месяцев здесь овощем станешь. Так что веди себя спокойно, не рыпайся. И помни: что бы с тобой ни делали — терпи, если хочешь доказать, что ты нормальный человек.
...И вот она «норма»! В палате появляется санитар, маленький, тщедушный, выводит меня в коридор и с издевочкой так говорит:
— К тебе мать пришла, хочешь встретиться — опускайся передо мной на колени.
Я не реагирую. Он орет:
— На колени!
Я, двадцатилетний бунтарь, выдерживающий по семь уколов в день, очень хотел увидеть мать... Слезы к глазам подступили, но перед этим садистом становиться на колени не собирался. Собрав волю в кулак, отвечаю:
— Да пошел ты!
Не знаю, чем бы закончился поединок, если бы в коридоре не появился главврач.
Он разрешил свидание. Через оконную решетку. Мама прижалась к ней, плачет: «Никита, да как же это?! Нам сказали, ты серьезно болен, надо лечить, минимум два месяца».
К счастью, рядом оказались рабочие, которые делали ремонт в больнице. «Мамаша, — говорят, — он за эти два месяца забудет, как вас зовут, под себя ходить станет. Вытаскивайте его поскорее, а то потеряете сына».
Да я и сам это понимал. К тому времени уже прочел роман Кена Кизи «Над кукушкиным гнездом» и дожидаться, что со мной станет то же, что и с его героем, Патриком Макмерфи, не собирался. Решил бежать. Но от таблеток и уколов соображал плохо. Вышел как-то в туалет, вижу — дверь открыта, в коридоре никого. Ну и ломанулся к выходу, а навстречу — санитары, ведут «новобранца».
Конечно, тут же скрутили. И все сначала… Только теперь, после попытки побега, в ход уже пошли не только транквилизаторы, но и уколы с абрикосовым маслом. Оно застывает в ягодицах и под лопатками так, что невозможно пошевелиться, тело словно судорогой сводит, температура под сорок, галлюцинации. Санитар еще любил шлепнуть потом по месту укола, что вызывало невыносимую боль, и сказать: «Пилюлю и в люлю, кто не хочет — ... звездюлю».
Бегая по инстанциям, через две недели мама добилась, чтобы меня выпустили. Этому предшествовало освидетельствование, оказавшееся на деле изощренной пыткой. Иезуиты в белых халатах осыпали наперебой меня и мать оскорблениями и ждали, брошусь я на них или нет. Сцепив зубы, сдерживался изо всех сил и в награду за терпение был признан «светилами психиатрии» нормальным.
Меня отпустили, вкатив порцию уколов транквилизаторов на прощание.
И вот она — свобода! Запах весны... Я чувствовал его, слышал, как поют птицы и капли дождя ударяются о землю... Но никакой радости от этого не испытывал. Я был совершенно подавлен, с бессмысленным взглядом и практически сломленной волей. Помню изматывающее ощущение тоски и бессилия. Жить не хотелось! Мама, несмотря на риск быть выгнанной из секретного института, начала на рабочей машинке перепечатывать с рукописных листочков мои антисоветские стихи. Ее поддержка стала для меня лучшим лекарством. Постепенно я восстанавливался, занялся спортом, чтобы с потом выгнать из себя насильственно введенную химию.
Однажды в компании институтских друзей встретил Нелю, бывшую сокурсницу по физкультурному институту. Это была славная, очень чистая и открытая девочка. Мы разговорились. Неля рассказала, что из-за несчастной любви сделала аборт. Неудачно. Врачи говорили, что ей надо срочно забеременеть, иначе потом будет поздно. Она хотела стать матерью, даже замужество ее не волновало. Я тоже мечтал о наследнике, понимая, что в любой момент могу оказаться на зоне или в «дурке». И сказал Неле: «Выходи за меня. Как сложится дальше, не знаю, но у ребенка будет законный отец».
Мы поженились. И вскоре Неля забеременела. Она была счастлива и не остановила меня, когда я собрался ехать в Москву. В Киеве я торчал как бельмо на глазу у блюстителей порядка.
В столице жил у музыкантов и поэтов, адреса которых дали киевские друзья. Часто приходил в Театр на Таганке. Для меня это было священное место: здесь играл Высоцкий, шли самые смелые спектакли. Они были для меня кислородом, без которого жизнь теряла всякий смысл.
От актрисы Маши Полицеймако я узнал, что режиссер Таганки Юрий Любимов пробует молодых актеров на роль Хлопуши, в которой блистал Высоцкий. Тут же выучил монолог, но никак не мог попасть к мэтру на прослушивание. И вот в очередной раз подхожу к театру, а навстречу — Любимов. Направляется к машине. Вот он, шанс!
— Юрий Петрович, я актер, хочу вам показаться.
— Деточка, какое показаться, мне девятнадцать человек сокращать надо, пришла бумага.
И вообще, что вы мне такого можете показать, чего я не видел?
— Монолог Хлопуши знаю...
— Да его все знают, — и в машину уже садится.
Тогда я как заору во всю мощь:
— Да выслушайте же меня...
Немая сцена. Любимов поворачивается, изучающе смотрит и наконец произносит:
— Ладно. Завтра в четыре.
Худсовет собрался полным составом: Любимов, главный художник театра Давид Боровский, завтруппой Власова... Прослушивание длилось около получаса, я читал свои стихи, пел песни и проорал, словно в последний раз, монолог разбойника Хлопуши.
После прослушивания Юрий Петрович подходит и говорит фразу, после которой у меня реально отвисает челюсть: «Сейчас в «Щуке» набирает курс Евгений Симонов, главный режиссер Театра Вахтангова.
Будешь учиться у него и играть на Таганке. Все роли Высоцкого — твои: Семен Гудзенко, Хлопуша, Маяковский. Кроме Гамлета, она по наследству не передается».
Так я стал студентом Щукинского театрального училища. И у меня началась совсем другая жизнь. В которой я встретил необыкновенную девчонку, ставшую моей гражданской женой.
На Марину Есипенко, будущую приму Вахтанговского театра, я обратил внимание после того, как услышал ее ответ на вопрос Симонова:
— Зачем вы пришли в театральный?
— Хочу стать гениальной актрисой, — сказала она, не реагируя на удивленное шушуканье сокурсников.
Марина была тогда дикой, не похожей на актрису пацанкой.
Ходила исключительно в джинсах, сутулилась и смотрела исподлобья. Я ей даже кличку дал — Бетховен. Мне она нравилась своей независимостью, резкостью суждений — я и сам был такой. Мы стали общаться. Она потрясающе читала стихи, наизусть цитировала Мейерхольда и Станиславского. Нам обоим была близка философия знаменитой книги Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»: мы были из тех, «кто готов предпочесть ежедневной драке за рыбьи головы бескорыстное совершенство полета».
Именно Марина познакомила меня с этой сказкой для взрослых.
Вскоре наша дружба переросла в нечто большее. И тут же началось: Джигурда — аморальный тип! Вызывали в учебную часть и настоятельно просили прекратить отношения со студенткой Есипенко: «Как можно?! Вы уже женаты!» Оправдываться, объяснять что-то старперам в деканате я не собирался. А Марине я ничего не обещал, кроме сотворчества и драйва свободного полета. Ведь Неля ждала моего ребенка. Но Марина заявляла, что ее любовь на всю жизнь, она будет верна мне, а я могу спать с кем угодно, все равно никуда от нее не денусь, так как никого лучше, чем она, не встречу. Меня ее слова заводили. Я был первым мужчиной Марины, а она первой и единственной девчонкой в моей жизни, которую я лишил невинности, презрев наказ старшего брата: если хочешь быть свободным и не иметь проблем, не связывайся с девственницами.
В сентябре 1983 года Любимов уехал в Англию ставить «Преступление и наказание», дал там несколько интервью и превратился для СССР в предателя.
Вскоре его лишили гражданства, и он остался на Западе. Сложно описать, что я пережил тогда. Без Любимова рухнула мечта играть в театре Высоцкого. А ведь так близко она была, я уже держал ее в объятиях!
В день рождения Владимира Семеновича я в очередной раз собрался с гитарой на Ваганьковское, к его памятнику. Ходил туда постоянно с начала восьмидесятых. Ударял по струнам и пел свою «антисоветчину». Меня слушали тысячи людей. Милиция и гэбэшники не могли ничего сделать.
Поклонники Высоцкого меня охраняли. И вот двадцать пятого января 1984 года выхожу из общаги, а меня встречают шестеро в штатском. В течение пятнадцати минут я дрался, выкрикивая антисоветские лозунги. И тогда мне сломали большой палец так, что он стал перпендикулярно ладони. От болевого шока я потерял сознание. Очнулся в КПЗ. Поздно вечером, когда люди, собравшиеся у могилы Высоцкого, разошлись, меня выпустили. Но этим дело не кончилось. Студента Джигурду тут же отчислили из института, «автоматом». Время было такое.
Все началось по новой, как когда-то в Киеве: подпольные концерты, приводы в милицию, ощущение себя бунтарем, борцом с режимом... Кто знает, чем обернулась бы тогда эта борьба, если бы не Марина и приближающаяся «перестройка». Есипенко постоянно ходила к Симонову и просила восстановить Джигурду.
В конце концов мэтр вызвал меня к себе: «Никита, ты кем собираешься быть — актером или революционером? Учти, Че Гевара плохо кончил... Пообещаешь не выходить на площадь — в КГБ разрешат тебя восстановить».
И я решил: может, правда, хватит баррикад? Пора возвращаться к мирной жизни. Тем более, что этого хотела Марина.
А вскоре в Киеве родился мой первый сын Владимир (я назвал его в честь Высоцкого). Помню встречу с Нелей. В кроватке тихо посапывает Володька, а я стою и честно признаюсь, что не могу остаться, срочно надо в Москву. Была серьезно больна Марина. Температура подскакивала до сорока. Врачи не понимали, в чем дело. Но стоило мне появиться, сесть рядом, взять за руку, как болезнь моментально улетучивалась.
Едва куда-то уезжал, все повторялось.
«Ты полюбил другую? — догадалась Неля. — Тогда давай разведемся. Это будет правильно. Зла не держу, я так благодарна тебе за сына».
Вот такая она удивительная и благородная женщина. Мы с Нелей сохранили добрые отношения, я общался с первенцем, помогал деньгами и никогда не слышал слов упрека.
Развод пошел нам обоим на пользу. Неля снова вышла замуж, а от меня отстали в ректорате «Щуки», сказали: «Очень надеемся, Никита Борисович, что вы учтете ошибки прошлого и создадите с Есипенко образцово-показательную ячейку общества».
...Я стоял и наблюдал в дверную щель, как Марина целуется с Максимом Сухановым. Репетиция спектакля «Стакан воды», в котором они играли влюбленных, давно закончилась, на глазах у меня разворачивалась актерская импровизация. Так хотелось в ней поучаствовать — в роли Отелло! Но сдержался. Решил проверить Есипенко на честность. Спугнул их стуком в дверь и ушел.
Наша любовь не была тихим оазисом. Марина девушка с характером, эмоциональная и... обворожительная. Постепенно из зажатой провинциалки она превратилась в самую талантливую и яркую студентку на курсе. За ней Сашка Гордон пытался ухаживать, но связываться со мной побоялся. Тот, кто видел Джигурду в гневе, знает, какое это страшное зрелище.
Ревнивый и далеко не самый преданный, я верил словам классика: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей».
И Александр Сергеевич абсолютно прав. Когда я ходил «налево» — был желанным и любимым. Едва становился примерным семьянином — у Есипенко пропадал ко мне интерес. Конечно, это толкало меня к донжуанству. Моя же ревность и сцены с битьем посуды, крушением мебели были обычным делом. Сейчас, когда факт измены был налицо, я решил: если признается — прощу, если нет... Зная себя, понимал: дело может дойти до смертоубийства.
Марина вернулась в наши общежитские апартаменты поздним вечером. Я спокойно спрашиваю:
— Как прошла репетиция?
— Хорошо.
— Целовались?
— О чем ты говоришь? Какие поцелуи? Кроме тебя, я никого...
— Зачем ты врешь?
Марина тут же заводится и с видом оскорбленной невинности кричит:
— Как тебе не стыдно, по себе меришь! Это ты мне всю жизнь изменяешь! Клянусь тебе...
Смотрю и думаю: какая все-таки потрясающая актриса! Если бы не видел собственными глазами, непременно поверил, еще прощения бы просил... Подхожу к ней, беру за горло и, медленно сжимая руки, начинаю рассказывать, что стоял за дверью и видел их поцелуй, их ласки и то, как она снимала руку Суханова со своей груди... Когда расслабляю пальцы, Марина, задыхаясь и кашляя, падает на колени:
— Прости меня, прости, бес попутал!
— Ах, бес?!
Значит, так ты выполняешь свои обещания?!
Хватаю бритву и ударяю себя по венам. Кровь, крики Марины... Клятвы, что больше такого не будет никогда. Кончилось тем, что Есипуха забинтовала мне руку и я потом ласкал ее всю ночь... «Люблю тебя, и нет мне наслажденья другим отвешивать мгновения любви. Люблю тебя вне райского виденья, твоя реальность — вечность, а не миг...»
Наступили девяностые. Искусство уже мало кого интересовало, народ на спектаклях с пивом сидел. Марина разуверилась в театре, а я начал активно сниматься в кино, ездил с концертами.
Стал посещать лекции по истории религии, изучать труды Блаватской и Рерихов. В эпоху наступившего хаоса я отчаянно пытался найти в жизни гармонию. Марине мое увлечение эзотерической философией категорически не нравилось. Она говорила, что это «бесовщина». А я помнил о чайке по имени Джонатан. Ей же хотелось обычного женского счастья, ребенка и заботливого мужа с традиционными взглядами.
В конце концов мечта Марины сбылась. Сейчас она замужем за замечательным бардом Олегом Митяевым. У них растет дочка Дашенька. К сожалению, после замужества Есипенко не сыграла ни одной эпохальной роли в театре. А при мне была и принцессой Турандот, и Клеопатрой... Зато теперь счастлива в браке. Олежка до сих пор мне ящик коньяку должен за то, что я их познакомил.
Мы с Мариной поехали на какой-то фестиваль. Туда же прибыл Митяев с женой. Мы проводили время вчетвером. А вскоре после возвращения в Москву Есипенко сказала, что нам нужно пожить отдельно. Для разговора по душам не было времени — я уезжал с концертами. Возвращаюсь с гастролей ночью, Марина не пускает:
— Ко мне нельзя.
— Что значит нельзя? Мне можно!
Отодвигаю ее в сторону, захожу — а на диване Олежек с гитарой.
— О! Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!
— Никита, это не то, что ты думаешь!
А что тут можно еще подумать?! Но обошлось без мордобоя и выяснения отношений.
Я просто хлопнул дверью и ушел. Марина потом пыталась со мной поговорить, но никакие уговоры Есипенко на меня не действовали.
Сейчас я благодарен Марине за счастливые и яркие двенадцать лет, что мы прожили вместе, за чайку по имени Джонатан и за то, что помогла мне вернуться в «Щуку», получить диплом актера. А тогда я был в нокдауне, для меня не существовало женщин, которые могли конкурировать с Есипенко, можно сказать, что я был у нее в сексуальном рабстве.
Освободила меня от этого сексуального рабства Алена Хмельницкая. Она тогда еще не встретила Тиграна Кеосаяна. Мы в фильме «Супермен поневоле, или Эротический мутант» играли влюбленных и, как говорится, доигрались. Но это была романтическая и красивая игра. Я считал и считаю Алену актрисой, не уступающей в сексапильности и таланте голливудским суперстарам.
После окончания съемок мы расстались без шекспировских страстей, но наша «лав стори» живет на экране и в моей песне, ставшей лейтмотивом фильма. «Я вспоминаю волны расслаблений и губ твоих живительный родник, когда, склонив усталые колени, я к влаге опьяняющей приник. Я пил тебя, как ни одну из женщин, и сладок был тот ласковый огонь, в котором я с мечтою был обвенчан и с ней на трон любви препровожден».
А дальше судьба подбросила мне еще одно испытание. Я снимался в фильме Матвеева «Любить по-русски». Моей партнершей была Лариса Удовиченко. Нас тянуло друг к другу, но я не делал первого шага. У меня был период неофитства. Я ударился в аскетизм с типично русской страстью: отказался от рыбы и мяса, часами медитировал и о близости с чужой женщиной (Лариса была официально замужем) думал не иначе как о грехопадении.
После съемок убегал в свою комнату и закрывался в ней, как отшельник в келье. Любимицу мужчин Удовиченко такое поведение, конечно, удивляло и, думаю, даже чуть-чуть обижало. Хотя на съемках лирических сцен я не сдерживал себя и возбуждался не по-детски, чего, конечно, Лариса не могла не замечать. От дикого напряжения я однажды после съемок напился и отпустил тормоза. Мы провели вместе ночь, но сдалась Удовиченко только под утро...
А потом в «желтой» газете вышла заметка, положившая конец нашей истории. Написали, что Джигурда хвастается тем, что перенес любовные отношения с Удовиченко из кино в жизнь. Конечно, я ничего подобного не говорил.
Но Лариса сочла себя оскорбленной и потребовала, чтобы я подал на издание в суд. Мне не хотелось никаких тяжб — зачем загружать свою душу ерундой, портить карму, тратя жизнь на судебные заседания? Это не для меня. Да и, в конце концов, даже если кто-то и поверил в нашу любовь за кадром, что в этом страшного?
Я был занят работой в театрах Марка Розовского, Сергея Проханова и нисколько не тяготился одиночеством. Жил и понятия не имел, что в Москве есть девушка, которая давно и преданно меня любит.
После презентации моего первого СD «Лунная женщина», посвященного Есипенко, ко мне подошла девчонка из подтанцовки и попросила подписать альбом. Мы разговорились. Оказалось, Яна — моя верная поклонница. Я поразил ее воображение, когда она, еще школьницей, проводила каникулы у дедушки в Костроме.
Гуляла по полю, и вдруг навстречу всадник — в расшитом камзоле, кричит что-то и саблей размахивает. Это был я в роли князя Курбского на съемках фильма про первопечатника Ивана Федорова. Как призналась потом Яна, она влюбилась в меня с первого взгляда. Стала смотреть мои фильмы, слушать песни, ходить на спектакли с моим участием.
В очередной раз мы встретились, когда в «Театре Луны» я играл в спектакле «Византия» по «Отравленной тунике» Гумилева. Яна зашла после спектакля — просто поговорить. Оказалось, как и я, она увлекается вегетарианством и эзотерикой, учится на отделении религиоведения в РГГУ. На этой философской почве и возникла наша дружба.
Полгода мы ходили за ручку и только целовались. Это был союз брата и сестры, доморощенного философа и его преданной ученицы. Чистили ауру через голодание и молитвы. Считали, что в новые отношения нужно вступать, только кармически рассчитавшись с прошлым.
На Новый год поехали к моим родителям в Киев, и там, в первую ночь наступившего года, все и произошло. То, что я испытал, было странно и необычно. Полное осознание безгрешности физического соития. Именно кайф осознания. Ни разу до этого, несмотря на свой богатый сексуальный опыт, я не ощущал ничего подобного. Так я окончательно утвердился в мысли, что лишь когда есть единение не только на физическом, но и на душевном, ментальном уровнях, — происходит истинное слияние любящих людей.
«Если хочешь сердце слышать, жгущих не страшась широт, дай мне руку, чтобы свыше мы упали... в небосвод».
Вскоре мы с Яной поженились и стали одним целым, словно инь и ян. Вообще не держали дома алкоголь, сторонились тусовок. Даже телевизора у нас не было. Хватало общества друг друга и книжек великих философов. Старались не расставаться ни на минуту. Вместе ездили на гастроли и съемки. В шутку я называл Павелковскую Боцманом, себе же на семейной шхуне отвел роль капитана. Я пестовал ее и лепил по своему подобию. Советовал, как одеваться, вести себя с людьми, заставил бросить курить. Яна смотрела на меня как на бога и, казалось, была очень счастлива.
И вот в интервью Яны «Каравану историй» я с удивлением прочитал, что, оказывается, Джигурда полностью поработил ее, не давал развиваться творчески.
Мне действительно не нравились Янины посиделки с подругами. После них она возвращалась домой совсем другой, обычно подшофе, полная сомнительных феминистских идей. Я же самец патриархальный. Не терплю, когда женщина мне дерзит, ставит ультиматумы. Если хочешь, чтобы мужчина сделал по-твоему, заставь его поверить, что это его решение. Но развиваться жене я никогда не мешал. Однажды Яна призналась:
— Я устала быть твоей тенью, хочу тоже заниматься творчеством, фотографией, сочинять стихи...
— Боцман, а кто тебе мешает? Голодай, молись, и ты найдешь себя.
Удивительно, но на пятый день голода, медитаций и православных молитв Яна стала писать замечательные стихи, которые оценили Михаил Козаков и Андрей Вознесенский.
Я тоже несколько лет спустя издал сборник философской лирики, за которую получил премию «Золотое перо Руси» в компании с Михаилом Ножкиным и Риммой Казаковой. Что бы Яна сейчас ни говорила, творчески мы питали друг друга. И возможно, если бы не моя болезнь, наша история любви получила бы совсем другое продолжение.
Однажды в районе копчика я обнаружил опухоль размером с куриное яйцо. Врачи сказали: «Надо срочно делать биопсию, возможна онкология».
Помню, что совершенно не испугался, потому что читал о подобных случаях: через опухоль выходят болезни, негативная энергия, внутренние проблемы. Резать задницу мне не хотелось. Чтобы помочь организму, решил, не делая никаких анализов, уйти в длительное голодание — очистить, что называется, и тело, и душу по полной программе.
Я перестал есть.
Совсем. Яна поддерживала меня, но я не разрешил ей голодать больше пяти дней, а дальше уже боролся с болезнью один на один.
Прошла неделя, третья, шестая... На сороковой день мой вес уменьшился с восьмидесяти четырех до пятидесяти двух килограммов. Я стал похож на египетскую мумию, качало от дуновения ветра. Опухоль уменьшилась до размера горошинки, я продолжил голодать, медитировать и молиться. Яне было страшно за меня, она просила остановиться, боялась, что умру. Я же не сомневался в правильности своих действий. Мы стали ссориться. Однажды в запале она нелестно отозвалась о моей матери...
Передавать дословно ее высказывания не хочу, но уверен: услышав их, меня бы поняли не только мужики, но и женщины. Я ударил Яну и тут же ощутил в районе темени взрыв и дикую боль. Вселенная предупредила меня...
Оставаться рядом с Яной, выяснять отношения я просто физически не мог. Она продолжала доставать меня, несмотря на мои мольбы о покое. Я подал на развод и уехал в Киев к родителям. На сорок восьмой день опухоль стала как маковое зернышко. Я вырвал ее пальцами.
Долгий пост излечил меня, но организм дошел до такой младенческой чистоты, что если даже полгода спустя я съедал немного жареной картошки, опухал, словно выпил бутылку водки. У меня обнаружились экстрасенсорные способности. Я не мог долго находиться в шумных компаниях, буквально задыхался — настолько была неприятна аура некоторых людей.
Друзья позвали на Алтай, где открывали клинику голодания.
Яна от этих планов отказалась наотрез, несмотря на то, что неоднократно высказывала желание уехать в Тибет или горы Алтая. Ее отказ стал для меня полной неожиданностью. Но я в то время не мог существовать в «миру» и чтобы сохранить себя, должен был уехать — с женой или без нее. Мы развелись. Когда до моего отъезда оставалось несколько дней, выяснилось, что Павелкуша беременна. Короче, я никуда не поехал. Стал выходить из вегетарианства и написал: «Чем друг дружечку стращать, поедом съедая, лучше сала шмат рубать, водкой запивая». Взял в банке кредит на стометровую трехкомнатную квартиру, купил Яне машину и дорогущую фотоаппаратуру.
Казалось, теперь наша жизнь наладится.
Но Павелковская отдалялась от меня все больше. Решила доказать, что она самостоятельная и независимая женщина. С рождением Артемия ситуация только ухудшилась. Теперь все ее внимание было сосредоточено на ребенке. Я помогал заботиться о сыне, обожал его не меньше матери. Постоянно звал Яну замуж, она отвечала уклончиво: «Зачем? Мне и так хорошо». Но однажды почти уговорил. Мы решили, что официальное предложение я сделаю ей на передаче Андрея Разбаша «Прости».
И вот на глазах у публики с комом в горле произношу:
— Я благодарен за то, что ты многому научила меня. Я многое переосмыслил, прости мое буйство и выходи за меня замуж.
Все в ожидании хеппи-энда, а Павелковская делает удивленные глаза:
— Нет, меня устраивают сегодняшние свободные отношения.
Зрители в шоке.
Я в нокауте. Если Яна хотела унизить меня на всю страну, у нее это отлично получилось...
Период романтизма для меня закончился. И в поэзии я перешел на великий и могучий матерный язык. «Всем давно понять пора, на земле кукуя, нету ... без добра и добра без ...» Яна возмущалась: «Как ты, умный, тонкий человек, можешь писать такое!» Я ее убеждал, говорил, что сам Пушкин не гнушался мата. Цитировал замечательный роман Германа Гессе «Игра в бисер», который она мне когда- то сама посоветовала прочитать.
Его герои — аристократы духа, блистают друг перед другом эрудицией, говорят о высоких материях, совершенно не замечая, что все это лишь пустая игра. Духовные искания бессмысленны, если Художник не хочет изменить мир, не идет с открытым забралом против толпы. Но тщетно, Яна отказывалась меня понимать. И однажды прозвучало: «Я больше не люблю тебя». Ну, у меня и сорвало предохранитель...
Как раз в это время мы с Никитой Высоцким поехали в Болгарию со спектаклями памяти его отца. Президентский коньяк «Плиска» в неограниченном количестве, девушки опять же... Я стал напиваться так, что утром не помнил, как провел концерт и что было после. Мой друг и крестный, замечательный музыкант Слава Бобков умолял: «Остановись. Иначе сгоришь. Ты уже на краю, еще чуть-чуть — и все».
А мне было по кайфу.
Алкоголь создавал совсем другую реальность, в которой не было места ни тоске, ни боли, ни душевным метаниям. Но едва возвращался в Москву, понимал: не могу без Яны! В ответ же слышал: «Я разлюбила тебя». Чуть ли не насильно затаскивал ее в постель, доводил до оргазма, надеясь, что это что-то изменит.
Чтобы вызвать у любимой хоть каплю ревности, показывал фотографии из эротического фильма «Распятые», в котором тогда снимался. На снимках я был не один и в весьма откровенных позах. Яна злилась, ругала меня, я хлопал дверью, снова пил.
Однажды попросил ее оформить на компьютере обложку и фотоиллюстрации для моего поэтического сборника.
Возвращаюсь с гастролей, завтра книга должна уйти в печать. Спрашиваю:
— Ты сделала то, о чем я просил?
— Не успела.
На занятия йогой, на встречи с мистиками она время нашла, а на меня — нет. Если не сдам завтра эти фотографии, моей книги стихов в «Золотой серии поэзии» не будет! И так обидно стало, что я схватил Яну за грудки и как заору: «Тогда на хрена я покупал тебе кучу дорогущей техники? Сейчас выкину всю эту фигню в окно!» Крик услышал Артемий, выбежал из комнаты и встал между нами: «Не надо обижать маму!»
Ссор, о которых вспоминать больно, было не одна и не две...
Я был постоянно на гастролях и не знал, как живет Яна, пока меня нет. Как-то ее мама, обеспокоенная тем, что дочери целыми днями не бывает дома, попросила меня выяснить, что происходит. Оказалось, Яна пропадает на духовных семинарах. Я нашел информацию в Интернете и ужаснулся: это была самая настоящая секта, которая одурманивает людей всяким псевдоэзотерическим бредом, а потом отбирает квартиры, машины...
Я пытался поговорить с Яной, но она заявила, что встретила истинных братьев по духу, и, спокойно глядя мне в глаза, предложила убираться из квартиры, которую я же и купил: «Пошел на х... Квартира записана на мое имя, и в ней будут жить монахи. Я так решила».
Секта — это все равно что болезнь. Часами я беседовал с Яной, пытался образумить.
Но она никого не видела и не слышала, кроме своего гуру. «Гуру нашел дуру», — в сердцах кричал я.
Даже Артемий перестал для нее существовать. Могла умчаться среди ночи на «духовную» встречу и вернуться под утро с горящими глазами. Был ли у Яны роман с ее идейным наставником, меня не волновало. Но позволить, чтобы она и мой сын оказались в секте, я, конечно, не мог. Когда Павелковская однажды заявила, что собирается под Нижний Новгород к гуру, предупредил: «Если тебе дороги твои монахи, не делай этого. Иначе я с ребятами из МЧС ворвусь в вашу «обитель» и мало никому не покажется».
Но Яна стояла на своем. Третьего января, в день рождения Артемия, сказала, что завтра все-таки уедет к своим братьям в монастырь. Вечером у нее внезапно поднялась температура — больше сорока, начались судороги.
А она все твердила: «Мой гуру говорил — это нормально. Я так кармически расстаюсь с тобой. Он ждет меня!»
Врачи уколами сбили температуру и дали Яне снотворное. Ослабленная болезнью, она никуда не поехала, но от своих планов не отказалась. Я согласился уйти, если она пообещает не брать в монастырь сына. Это было седьмого января. В ту рождественскую ночь мы были близки — хотели таким образом попрощаться друг с другом. Я уехал на гастроли в Израиль, когда вернулся, мама Яны сказала, что дочь беременна. Естественно, об аборте не могло быть и речи.
В своем интервью Павелковская утверждала, что радостная весть словно вернула ее к жизни. Так оно и было. Она моментально забыла о гуру, превратилась в заботливую маму, хранительницу очага.
Но в наших отношениях ничего не изменилось. Яна даже в церковь ходила, свечки ставила, просила Бога, чтобы Джигурда влюбился в другую. Вселенная услышала молитву — я встретил Анисину. «И вспыхнул свет в моем оконце, и между ног, и между глаз вдруг рыжее воскресло солнце, и начался наш мастер-класс».
Потом в шоу-бизнесе говорили, что с моей стороны это был чуть ли не спланированный шаг. Мол, знают даже, сколько денег мне заплатили продюсеры за роман с Анисиной. Я ни с кем не спорил. Бессмысленно доказывать, что, подписывая контракт на «Танцы на льду», я ничего не знал об олимпийской чемпионке Марине Анисиной. Более того, вообще не хотел участвовать в проекте. Но организаторы так меня уговаривали, предложили три тысячи долларов в неделю, обещали, что шоу будет ярким и интересным, что я в конце концов сдался.
Нашу первую встречу снимали возле Марининого дома.
На мне черные очки, кожаная косуха, в руках — гитара. Едва Анисина вышла из подъезда, я ударил по струнам и зарычал:
— Я хочу, чтоб ты меня любила, как любить умеешь только ты, чтобы мы с тобой, сплетясь глубинно, акт любви могли на льду вершить.
Она оторопела:
— Я вас не знаю!
— Ничего, узнаешь: я научу тебя любить по-русски.
В общем, напугал олимпийскую чемпионку. Да так, что Марина и представить не могла, что однажды полюбит этого непредсказуемого варвара.
Несмотря на то, что она вначале показалась мне надменной и холодной, в первый же день на льду, увидев в белом мерцании ее зеленые глаза, почувствовав гибкое точеное тело амазонки, я сказал: «Хочу, чтобы ты стала моей женой».
Как поэту покорить женщину?
Конечно же, стихами. На каждую тренировку я приносил Марине новую оду. И вот представьте, заканчиваю читать очередной шедевр:
— «Я на тебя гляжу с хмельною лаской, а вдруг все это вещий вечный сон? Мечта сбылась иль это только сказка о мотыльке, что пламенем сожжен?»
Она обворожительно улыбается и нежно произносит:
— П...деть не мешки ворочать.
Быстро на лед — тренироваться! Все личные взаимоотношения после того как займем первое место.
Невозможно описать мое состояние, со мной так никто из женщин не обращался. Тогда на смену романтической лирике пришла матерная. «П...деть не мешки ворочать, сказала ты мне, а я... Я жду той божественной ночи, когда отъе...у тебя». После этого возмущенная Анисина позвонила мне сама:
— Что ты себе позволяешь?!
— Ты первая начала, — ответил я. — Сдавайся, амазонка, или я завалю тебя такими стихами.
Уже после женитьбы Марина призналась, что, услышав нецензурные творения, впервые поверила в искренность моих чувств.
Если мужик так переходит общепринятые границы, значит, у него действительно снесло крышу от любви. Я стал зажимать ее в темных углах. Она убегала, а я кричал на весь каток: «Я люблю тебя, слышишь! Не дашь себя поцеловать, уйду в запой, сорву проект». Она плакала, обзывала меня «шантажистом», но постепенно ее сердце таяло. Мы стали вместе ездить выбирать костюмы для шоу, потом я провожал Марину домой. И слушая ее рассказы о себе, понимал, что наша встреча была запрограммирована на небесах.
Марина, как и я, училась в физкультурном институте. Только значительно позже и в Москве. В свободное от тренировок время любила слушать кассеты с хулиганскими песнями некоего барда.
Каково же было ее удивление, когда выяснилось, что автор хитов ее юности — я, Никита Джигурда!
Дальше открылись еще более удивительные факты. Перед самым отъездом на родину Марина снялась во французском документальном фильме, посвященном двум русским Маринам, живущим во Франции. Второй героиней была Влади, в честь которой, кстати, и назвали Анисину. Я приблизительно в то же время собирался вместе с Влади играть в одном спектакле. Но случилось несчастье: у Марины умер муж, известный врач-онколог. Конечно, ей стало не до постановки.
Если доказательств божьего промысла недостаточно, то как, скажите, девушка, проведшая детство и отрочество в крепкой советской семье, а юность во французском изысканном обществе, смогла понять и принять меня, такого странного, эпатажного и с эзотерическими тараканами в башке?
Никогда не забуду наш конфетно-букетный период.
Трогательно было наблюдать за ее превращениями. Когда нас никто не видел, она была сама ласка и нежность, а на людях держалась как неприступная амазонка и даже руку не давала положить на плечо.
Конечно, в жизни олимпийской чемпионки были мужчины, но она, по ее признанию, никогда никого не любила. Мечтала встретить того, кто будет сильнее ее. «Железной леди», как называли Марину европейские журналисты, никто из мужчин не перечил.
А я говорил ей: «Анисина, хочешь выиграть проект? Раздвинь ноги. Я войду в тебя и, окрыленный, сотворю чудо — мы победим».
Она снова была в шоке и, спасаясь от меня, заявила организаторам «Танцев на льду»: «Джигурда постоянно пристает ко мне. Мне это надоело!» Тогда от греха подальше нас решили исключить из шоу. Марина страшно расстроилась, но изменить было уже ничего нельзя. А я пообещал:
— Анисина, если ты не свалишь в свою Францию, я тебя изнасилую.
Она ответила:
— Я как будто нахожусь в сумасшедшем доме, — и улетела в Лион тренироваться со своим партнером Гвендалем Пейзера.
Я снял квартиру, наконец-то исполнив желание Яны, и ушел в запой. На вторые сутки в полночь раздался звонок на мобильный.
Марина. Мы проговорили до восьми утра, под конец словесной корриды она разрыдалась и призналась мне в любви, сказав, что я первый мужчина, которому она говорит такие слова. «Я это слышал от тебя, я это слышал, как ты шептала ночью в тишине... Твои признанья девственностью дышат и чистотой, как будто первый снег».
Турне по русским городам с программой «Танцы на льду» стало нашим медовым месяцем, шикарные апартаменты на первом этаже гастрольного автобуса — брачным ложем. Кровать, душ, плазменный телевизор — ну просто номер «люкс». Остальные жили на втором, где условия попроще. Амалия Мордвинова, Леночка Бирюкова, да и все редко спускались вниз, не мешая нам «наверстывать упущенное».
Однажды ночную тишину нарушил возглас водителя: «Елы-палы, я поворот пропустил и дал крюк в триста километров. Не успеем к началу шоу!»
Выскакиваю из «номера», а перед водителем монитор. На экране — обнаженная Анисина. Оказалось, в углу нашего «люкса» висела камера, работающая в режиме нон-стоп. Вот водитель и проскочил поворот — на нас засмотрелся. Мы поняли, почему коллеги нас не беспокоили. Маринка обалдела от этой новости. А я шутил: «Ты же хотела сниматься в кино. Туда попадают только через постель. Это твой дебют. И сразу успех!»
Выступали мы с Анисиной на шоу блестяще. Я-то уже был окрыленным. Катались под мою песню: «От твоих пастельных стонов и постельных ласк задыхаюсь я и тонет мой любви баркас».
Вскоре я переехал жить в Маринину московскую квартиру. Свою оставил Яне. И вот как-то прихожу туда за вещами, достаю ключи и не могу открыть дверь. Оказалось, она поменяла замки. Через ее маму узнал, что Яна уехала рожать в другой город. Просила передать, чтобы не искал. Я знал, где она. Во время родов Яна позвонила мне сама, сказала, что я свободен, что она не держит на меня зла, и попросила за нее помолиться.
Я все исполнил, став платить ей по три тысячи долларов каждый месяц. Но «желтая» пресса все равно выставляла меня подлецом, который бросил беременную жену. Мои друзья и близкие знали правду, но теща Ирина Евгеньевна заочно невзлюбила Джигурду. Начитавшись про меня гадостей, она позвонила Марине: «Будь бдительной. Я знаю точно, что он продолжает спать с Павелковской и они вдвоем разводят тебя.
Джигурда хочет получить французское гражданство и отобрать твой дом в Биаррице».
Когда Марина пересказывала мне этот бред, от боли и нелепости обвинений я матерился и орал, что ноги моей не будет во Франции. Именно из-за этих стрессов я стал седеть. Через какое-то время Марина собственноручно покрасила меня в рыжий цвет. Я пошутил:
— Был философом, а теперь стану рыжим клоуном.
А потом говорю:
— Не хочешь быть женой Джигурды, просто буду твоим любовником.
— Я согласна быть твоей женой. Я тебе верю. Просто такое впечатление, что весь мир ополчился против нас: мои подруги, мама, пресса.
Они не знают тебя настоящего. Я уверена: когда мама познакомится с тобой поближе, она оттает.
Я поверил Анисиной и прибыл в Биарриц к Ирине Евгеньевне (кстати, почти моей сверстнице) просить руки ее дочери. Купил будущей теще огромный букет белых лилий — это ее любимые цветы. И едва мы сели за стол, произнес:
— Мы уже назначили день свадьбы, пригласили друзей. Но ничего не будет до тех пор, пока вы не дадите согласия. Я готов ждать.
Она посмотрела на меня, потом на Марину и сдалась:
— Ну зачем людей смешить. Если вы уже все решили, не буду вам мешать...
Свадьбу сыграли двадцать третьего февраля. Когда расписывались, я запел: «Ты моя последняя женщина на прохладной планете моей. Я любовью твоею застенчивой разожгу этот мир без затей».
Теща, зная, что я некрещеный, ехидничала: «Если бы он тебя любил, то обвенчался бы». Я выполнил ее желание. Покрестился. А четвертого мая, на Красную горку, мы обвенчались.
Седьмого января во французской клинике родился наш сын Мик-Анжель Крист. Конечно, можно было дать имя и попроще. Но когда Марина ходила беременная, я уже звал его Мика, сокращенно от Микаэля. Теще это имя почему-то не нравилось, она хотела назвать внука Луи или Филипп. Но малыш сам разрешил все наши споры, выбрав дату своего появления.
Седьмого января во Франции отмечают светлый праздник — день рождения Ангела, а в православном календаре в этот день, как известно, Рождество Христово. Вот и получилось: Мик-Анжель Крист. Но, конечно, так к сыну никто из нас не обращается — просто Анжель или Ангелуша.
Я присутствовал при родах — так мы с Мариной решили. Знаю, для многих мужчин это становится страшным стрессом. Мне рассказывали, что некоторые теряют сознание или выбегают в коридор. Но со мной ничего такого не произошло. Я помогал Марине, вытирал пот с ее лица, приносил воду, балагурил. А когда до появления Анжеля остались считаные минуты, пожалел, что не взял с собой камеру. Марина предложила снять роды на ее мобильный телефон.
Анжель родился спящим, как и я когда- то.
Кругом кровь, акушеры делают свое дело, а этот маленький комочек лежит на Марининой груди и безмятежно посапывает. Это было так трогательно. Подошел к окну, а за ним — снегопад! Пальмы, черепичные крыши — все в белой пелене. Снега в теплом Биаррице не видели пять лет. Ну скажите, разве это не чудо?! «Седьмого января из храма мамы, из мира, где уют и благодать, явился ангел, чтоб любви программы легко и вдохновленно исполнять...»
Потом я смонтировал клип. Многие мои знакомые говорили: это так трогательно, что у них мурашки бегут по телу. Когда этот ролик посмотрела теща, он ей понравился. Я выложил клип в Интернете в YouTube. Хотел поделиться счастьем. Показать процесс перерождения женских глаз, наполненных болью и страхом, в глаза Мадонны, впервые кормящей своего младенца.
Вскоре меня пригласили на программу Малахова «Пусть говорят». В передаче показали тридцать секунд нарезки, убрав мои стихи и музыку «Аве Мария», подставив какую-то попсовую мелодию. И заявили: вот этот ролик Джигурда выложил на всеобщее обозрение и называет искусством. Я ответил: вы занимаетесь подтасовкой, это все равно что у статуи Давида Микеланджело оторвать причинное место, показывать его всем и говорить — вот эту фигню скульптор называет шедевром. Мои слова были вырезаны из эфира. Именно после этой провокации посыпалось в мой адрес столько обвинений в прессе. А Марине в очередной раз досталось от мамы: «Он опозорил нашу семью. Почитай, что пишут в Интернете».
Потом Марине позвонила мачеха — супруга ее отца, бывшего хоккеиста советской сборной, и сказала, чтобы она забыла дорогу в их дом.
Марина никогда столько не плакала в своей жизни, как в те дни. У нее пропало грудное молоко.
Страсти вокруг ролика никак не утихали. Я был удивлен, что клип удалили из русского YouTube под предлогом его аморальности. Но при этом откровенную порнуху не убирают. А вот во французском YouTube ролик живет по сей день. И ни одного отрицательного отзыва. Меня сравнивают со Стингом, который, оказывается, тоже когда-то сделал подобный клип. Что ж, очень приятно.
Я не знаю реакции тещи на мой философско-эротический клип «Зачатие жизни» с участием полуобнаженной Анисиной. Но Иринушка Евгеньевна наверняка возмущалась, что Джигурда размахивает своим космическим фаллосом на всю страну.
Она продолжает работать тренером по фигурному катанию во Франции.
Прошлой весной на катке на нее упала ученица и сломала ей ногу в нескольких местах. Теща почему-то была уверена, что несчастье произошло не без моего участия: «Вы все время говорите про кармические откаты. Думаю, вы мне его и послали».
Нет, Ирина Евгеньевна, это не так. Вы сами накликали на себя несчастье, когда наговорили гадостей дочери. Марина плакала. А я произнес: «Я ставлю зеркало между вами и вашей дочерью! Если вы не остановитесь, ваш негатив к вам и вернется».
Я переживал, что вы сломали ногу, молился о вас и, когда приезжал во Францию, хотел навестить в больнице. Но останавливала мысль: вдруг вам будет неприятно меня видеть, а сбежать вы не сможете.
Я знаю, вы меня не выносите, за глаза и в лицо называете «волосатой обезьяной» и не оставляете надежды, что Марина когда-нибудь бросит меня. Есть русская поговорка: что посеешь, то и пожнешь.
Я здесь ни при чем. Но решил: больше ноги моей в этом доме не будет. И Марина решила продать дом в Биаррице. Отдать долг банку и купить квартиру, где будет жить мама, отдельно от нас.
На опасения тещи, чем Марина будет заниматься, когда закончит кататься на коньках, могу сказать, что мы вместе играли в антрепризном спектакле Ольги Глубоковой «Мужские забавы» по классической пьесе Голдмена «Лев зимой». Нам платят деньги за участие в различных фестивалях, передачах и проектах. Уже готов диск моих песен в исполнении Анисиной.
Причем альбом не попсовый, а философский. Планируются наши совместные концерты. Мы готовим сценарий многосерийного художественно-публицистического фильма, в котором Марина будет исполнять главную роль. Нам предложили написать автобиографическую книгу. Планов — громадье.
До недавнего времени Марина зарабатывала больше меня. После рождения Анжеля она снова вышла на лед, выступала в главной роли в международном шоу Mamma Mia. Чтобы успокоить тещу, я недавно подписал все необходимые документы: мол, вообще не претендую на недвижимость и другие ценности жены. Но счастлив, что оформил бумаги не во время брачной церемонии (Анисина даже не заикалась об этом), а спустя два года, когда настоял на этом сам. Теперь, если Марину спрашивают: «Джигурда научил вас любить по-русски?
Как это?», она отвечает: «Без расчетов, схем и контрактов». Вот такая у меня богиня.
Но Ирину Евгеньевну мой поступок не убедил: «Вы женились на Мариночке только ради денег и пиара! Она сейчас не в себе, вы ее полностью подчинили. Но это не может продолжаться вечно. У любой женщины рано или поздно открываются глаза на вашу истинную сущность!» Да, я занимаюсь пиаром. «Я пиарю дух великодушия в мире, где любовь извращена».
Все верно, в моей жизни было много женщин, с которыми «не сложилось». Но оглядываясь назад, вижу, что они делали меня мудрее, сильнее, тоньше... Просто в какой-то момент не выдерживали восхождения. И расставались со мной не из-за моего пьянства, измен или корыстолюбия.
Они не могли вынести моего варварского темперамента, энергии, бьющей через край, патриархальных представлений о семейной жизни. Я никогда не поднимал руку на женщину по пьяни или чтобы доказать свое превосходство. Но есть слова и поступки, которые не может, да и не должен терпеть мужчина. Довести можно и святого, уж кому, как не женщинам, это знать. «Я не прошу у неба оправдания. Я сам себе судья и я простил — себя и недругов своих заранее. Их возлюбив, я чудо воскресил».
Помню, узнав о нашем с Анисиной романе, Яна усмехнулась: «Она выгонит тебя через три месяца». А мы уже который год вместе, и я действительно чувствую, как изменился. Я и сейчас в запале бываю Змеем Горынычем, но с Мариной во мне проснулся Дракоша — нежный и трогательный персонаж, появляется он только наедине с Анисиной.
Она честная и открытая для жизни, без всяких хитростей и звездных закидонов. Не скрывает, что ей больше нравятся мои лирические стихи, нежели матерные. Но при этом не отвергает их, не падает в обморок и признает, что искусство может быть разным. Ей интересно читать вместе со мной философские книги, обсуждать их. Ей вообще многое интересно.
Когда меня позвали участвовать в проекте «Король ринга», Яна была в ужасе: «Там одни молодые дерутся. Они тренировались по полгода. А ты получил перчатки за три недели до боя. Если тебя искалечат, кто нам будет алименты платить?» А у Марины даже голос не дрогнул: «Если хочешь — иди. Ты победишь, я в тебя верю». Я, может, всю жизнь искал женщину, которая, несмотря ни на что, скажет: «Я в тебя верю!»
Именно благодаря ее поддержке я, невзирая на подвохи, выиграл финальный бой и титул «Король ринга чести». Поддержала Марина меня и после того, как мне устроили ловушку на одной из программ, обманув зрителей при помощи бессовестного монтажа.
Конечно, не бывает идеальных отношений. И мы с Мариной порой бодаемся. Иногда она обижается, что я слишком вспыльчивый, что шокирую публику выходками, которые явно не понравятся ее маме. Но во всех конфликтах с тещей Марина всегда на моей стороне. И с рождением Анжеля ситуация нисколько не изменилась.
Анжель - веселый, общительный мальчишка. Мы теперь часто живем в Москве. К нам приезжает моя мама Ядвига Ивановна, помогает Марине с малышом. Я тоже провожу с ним каждую свободную минуту: читаю сказки, песни пою, кормлю по ночам...
Ни с одним из сыновей так не возился. «Ангел скоро подрастет. Чудеса проявит. Разожжет любви костер, кашу счастья сварит. И наполнит шар земной вкусной этой кашей. А пока лежит босой — крылышками машет».
Старший сын Володя уже взрослый человек. Живет в Киеве, недавно окончил технический вуз, собирается жениться. Мы с ним видимся, конечно, но не так часто, как хотелось бы. Артемию восемь лет. Его страсть — книги про воинов Средневековья и пиратов. Он обожает своего младшего брата Илию.
Илия на полтора года старше Анжеля. Думаю, мальчишки, когда подрастут, станут общаться. С Яной, конечно, непросто, но главное — в своем полуправдивом интервью она подтвердила, что Марина не была причиной нашего разрыва и что благодарна Анисиной за то, что та забрала меня к себе.
Я точно знаю, что Марина — последняя моя женщина.
Еще в самом начале нашего романа я сказал ей: «Хочу, чтобы ты родила мне девочку с такими же бездонными, изумрудными глазами, как у тебя». Анисина парировала: «А я хочу мальчика!», я ответил: «Договорились: первый — мальчик, вторая — девочка». Узнав, что Марина снова беременна, верил, что моя мечта сбудется. Но детеныш какое-то время скрывал свой пол, каждый раз на УЗИ прикрывался пуповиной. А потом врачи наконец подтвердили: «У вас дочка!»
Я благословляю небеса за эту радостную весть. Дети — божественные произведения. И, как всякий отец, я мечтаю, чтобы они были счастливы. Но для меня понятие счастья — одно, а для детей оно может быть совсем другим.
Я попытаюсь подстроиться, постараюсь принять то, что важно для них, — без войн, ультиматумов и кровопролития. Главное, чтобы в наше «заформаченное» время они жили только в одном формате — формате любви. «Творца формат — многоэтажен, в нем даже мат бывает свят. Там чтут бесформенный формат, а не форматов ложь и лажу. Творца формат — он многолик. Любви формат — он вне формата».
Подпишись на наш канал в Telegram