Ольга Тумайкина. Я не кукла

Читать на сайте 7days.ru

На лестничной площадке мерцала тусклая лампочка. «Ты знаешь, в чем виновата?» — спросил Андрей. «Виновата? Я?..» Он шагнул вперед и резко ударил меня в грудь. От неожиданности я потеряла равновесие и, пытаясь ухватиться за перила, полетела с лестницы...

Как ничего не сломала — не знаю. Но ударилась сильно. Увидев спускающегося Андрея, забилась в угол.

— Ну, вспомнила?

— Послушай, я ни в чем перед тобой не виновата, ни в чем... Что ты делаешь?!

Андрей поднял меня на ноги и опять швырнул вниз.

— Осталось семь этажей. Будешь признаваться или еще полетаем?

— Андрюша, ну правда, я ни в чем...

Бондарь волоком тащил меня до первого этажа. Была глубокая ночь, но соседи не могли не слышать шума. Ни­кто не открыл дверь, не попытался выяснить, что происходит, помочь. Ни один. Такие уж люди в Москве. Кричи не кричи — никому дела нет. Все заняты только собой.

На первом этаже Андрей втолкнул меня в лифт и нажал нашу цифру — восемь.

Кажется, все...

Я осмотрела себя: ногти обломаны, вся в грязи и ссадинах. Нужно срочно в ванную. Но Андрей вышел ко мне с мотком веревки: «Ты куда это, дорогуша? Нет-нет. Пойдем-ка вниз — я с тобой еще не закончил».

Воля моя была полностью подавлена, я молча побрела за ним. Помню эту ночь очень хорошо, будто вчера... Фонари горели, на дороге оказалась лужа, очень большая, я прямо через нее и пошла. И вдруг вижу — идет человек. Хочу сказать: «Помогите» — и не могу. Понимаю, что надо плакать, кричать, а меня трясет, но ни звука выдавить из себя не получается.

Только когда мы вошли в лес, у меня началась истерика.

Бондарь говорит: «Ладно, на сегодня хватит, пойдем домой».

Он удовлетворен: ему опять удалось «выбить из-под меня табуретку»...

Впервые я услышала от него эту фразу еще в Щукинском училище.

Мы вместе поступали, читали в одной десятке, потом оба жили в общежитии — он тоже приезжий. Только я из Красноярска, а Бондарь из Белоруссии.

Я сразу в Андрея влюбилась, как только его увидела. И сама ему призналась. Андрей слушал молча, но смотрел заинтересованно. И я решилась его поцеловать. Едва коснулась губ, сердце забилось часто-часто и ноги вдруг ослабели. Андрей засмеялся, но совсем необидно. Мы стали встречаться.

Я так его любила — даже в груди горело. Любовалась каждым движением: как красиво сидит, ест, спит.

Андрей обладал каким-то гипнотическим умением воздействовать на людей. И я оказалась в полном ему подчинении. Он обращался со мной, словно я не живой человек, а кукла, послушная каждому его движению. Андрея очень раздражала моя основательность, долготерпение. И он постоянно меня провоцировал, доводил до слез. Поставит на людях в неловкое положение и смотрит: как же я буду выкручиваться? Или обнимет, я к нему вся потянусь, а он вдруг сожмет так, что кости хрустят. Поцелует нежно — и тут же вопьется в шею, даже не поймешь: то ли поцелуй это, то ли укус. Я кричу:

— Мне больно!

А он улыбается:

— Ты, Тумайкина, когда пугаешься — такая красивая. Из-под тебя надо каждый день выбивать табуретку.

А то ты какая-то слишком довольная.

Спрашиваю:

— При чем тут табуретка?

И Андрей рассказал, что как-то, еще студентом белорусского института культуры, он познакомился в общежитии ЛГИТМиКа с местным гуру по фамилии Завадский. Тот учился на режиссерском и был старше всех остальных студентов. Увлекался религией, философией. В одной комнате с ним жил восемнадцатилетний парнишка — первокурсник. У него была безответная любовь, и однажды Завадский, вернувшись с занятий, застал такую картину: в центре комнаты стоит табуретка, а на ней первокурсник — с накинутой на шею петлей.

Что бы сделал любой нормальный человек?

Бросился к парню, подхватил, начал звать на помощь. Но не таков был Завадский. Он подошел к несчастному, посмотрел и... выбил из-под него табуретку.

«Знаешь, почему я это сделал? — сказал он трясущемуся мальчишке, когда все-таки вынул его из петли. — Чтобы ты почувствовал, что такое смерть. И навсегда запомнил. От этого станешь сильнее и мудрее. А пока ты — трепло несчастное, демонстратор. Если бы вправду хотел уйти из жизни, запер бы дверь».

Андрей восхищался: «Завадский — гений! Каким надо быть смелым, уверенным в себе, чтобы выбить из-под ног самоубийцы табуретку! Ну до чего же он прав! Мы закоснели в своем самодовольстве. Только шок, нервная встряска способны высечь в человеке творческую искру. И это надо делать постоянно.

Жизнь пуста без конфликта. Если конфликта нет, значит, его надо создать. Это закон драматургии!»

Он был просто одержим этой идеей и постоянно путал сцену и жизнь. Именно поэтому его так раздражал мой спокойный характер. На самом деле я очень впечатлительная, эмоциональная, но просто не привыкла в обычной жизни это проявлять, воспитана так. Это вообще отличительная черта моей семьи. Если не можешь изменить обстоятельства — терпи. Я с детства считала, что это очень важное качество в человеке.

Мама отдала меня своим родителям в глухую таежную деревню в два года. Так было принято — ребенок до школы набирается сил. А в деревне воспитывают строго. Иначе нельзя: хозяйство большое, нужно всегда быть на подхвате. Помогать и не жаловаться.

Я и не жаловалась. Однажды в лесу пропорола гвоздем ногу и до дома терпела, никому не сказала. Знала — попадет.

Еще как-то зимой полоскала белье в проруби и упустила простыню. Страх наказания был так велик, что я бежала километр или два по льду до порогов, где вода не замерзает, и выловила-таки ее! Вся побилась, поморозилась, но опять никому ничего не сказала.

В нашей семье дети не приучены беспокоить взрослых. Сын дяди, Кирилл, когда ему было десять лет, упал с велосипеда. От травмы в паху образовалась саркома, и он очень быстро сгорел. Врачи говорили, что если бы Кирилл вовремя сказал о своей боли, его можно было спасти. Но мы привыкли терпеть...

Андрей рьяно взялся меня переделывать.

Я же вообще не находила в нем недостатков. Молоденькая совсем была и не понимала, в какого человека влюбилась. Все, что Андрей говорил, казалось мне исключительно умным, а сам он — невероятно талантливым. Однако учился Бондарь плохо, и после первой же сессии его отчислили. Я буквально умолила свою соседку по комнате пожить у подруги, и Андрей перебрался ко мне.

Он начал искать работу. Торговал на рынке куртками. Однажды пришел домой подавленный и показал «куклу», которую ему подсунули вместо денег.

Я его успокаивала: через несколько лет станем богатыми и будем смеяться, вспоминая эти дурацкие куртки.

Он поднял голову, глаза заблестели: — А знаешь что?

Когда я заработаю много денег — по­строю театр в центре Москвы, буду там режиссером, а ты акт­рисой.

Я говорила:

— Да, да, так и будет, — и не предполагала, что уже стала марионеткой в его театре, правда, домашнем...

Андрею вместе с его другом Денисом, приехавшим из Белоруссии, каким-то образом удалось попасть на работу в организацию, которая занималась реконструкцией цент­ра Москвы и расселением коммуналок. Приходя домой, он теперь выкладывал из порт­феля пачки денег. Но тратил их в основном на себя. В бутике Hugo Boss мог скупить все костюмы своего размера. В казино оставлял сумасшедшие суммы.

У него появилась любовь не только к красивой одежде, но и к красивым жестам. Мы тогда снимали квартиру на «Соколе», и у нас был сосед, с которым Андрей даже не по­дружился, а так, болтал о том о сем, пока они выгуливали собак. В день свадьбы соседа во двор въехали длиннющие лимузины, заказанные Бондарем. Белый — для невесты и черный — для жениха. Гости, ни один из которых не знал Андрея, были потрясены. Но Бондарь расстраивался, что у него не получилось еще снять номер для новобрачных в «Метрополе» — тот, увы, оказался занят!

Карьера на сцене у Андрея не сложилась, а натура требовала выхода, и он пытался превратить в театр свою жизнь, дергая людей за ниточки согласно своей воле. Ему просто необходимо было чувствовать себя в центре внимания. Я говорила, что это дешевый авторитет.

Что он самоутверждается в глазах совершенно посторонних людей. Цена их восхищения невелика, через минуту о нем забудут. Но Андрей меня не слушал.

Я по-прежнему считала его гением, которому не повезло, и очень многое прощала. Молодая, глупая, влюбленная. Так продолжалось несколько лет. Однажды за столом, при друзьях, он вдруг заявил ни с того ни с сего, что изменяет мне. Даже для меня это было слишком. Бондарь понял, что в этот раз перегнул палку со своими психологическими экспериментами. Стал говорить, что наврал, просто хотел посмотреть, как я буду реагировать, но я уже решила: с меня довольно. И тогда Андрей встал и произнес тост: «Я знаю способ, как удержать Тумайкину. И я это обязательно сделаю, потому что не хочу ее потерять».

Я сразу поняла, о чем речь. И мне вдруг стало так тепло, так приятно. Поганая бабья натура! До сих пор ругаю себя за то, что не ушла от него.

В ту ночь мы были вместе как в первый раз. Куда-то исчезли горечь, раздражение. И проснувшись утром, я поняла, что больше не одна. У меня будет ребенок.

Беременность придала жиз­ни новый смысл. Я буквально порхала. Андрей тоже изменился, стал более внимательным. Ссоры, правда, случались. Один раз я даже сбежала к подруге. Он приехал: «Хватит заниматься глупостями. Поедем домой, там без тебя так пусто».

И я вернулась. Это был самый счастливый период в нашей с Андреем совместной жизни.

Рожала я в обычном роддоме. Когда Полина появилась на свет, между нами сразу установилась тесная связь. Я на расстоянии чувствовала, что она плачет. Вышла в коридор, прошу нянечек:

— Пустите меня к новорожденным, мой ребенок плачет.

Они смеются:

— Откуда ты знаешь, что твой? Их там столько!

— Пожалуйста, пустите!

Захожу: двенадцать младенцев спят, а моя Полина плачет...

Когда дочке исполнилось восемь месяцев, я снова вышла на работу в Театр имени Вахтангова. Дочка оставалась с няней. Коллеги ко мне очень хорошо относились.

Андрею это не нравилось, он ревновал меня к театру: у самого-то не сложилось.

На банкете по случаю моего экстренного ввода в спектакль Михаил Александрович Ульянов поднял бокал в мою честь: мол, надеюсь, у Ольги и дальше будет все получаться также прекрасно, как в этом спектакле. Андрей вдруг бросает реплику: «Чтобы у Тумайкиной все получалось, есть простой способ: ее надо бить, бить и бить».

Все восприняли это как неудачную шутку: мол, выпил человек лишнего, бывает.

Но вскоре Андрей меня действительно ударил...

Он вернулся домой поздно, опять пьяным. Завязался какой-то странный разговор.

Я попросила денег на хозяй­ство. Андрей сказал, что их нет, истратил уже в этом месяце десять тысяч долларов. Вполне естественно, что я поинтересовалась — на что. И тут же увидела перед лицом кулак...

Когда на следующий день я встретила Ульянова, он всплеснул руками: «Да что же это такое! Муж? Давайте я с ним поговорю». Но я решила сначала попробовать сама.

Андрей был дома и вел себя так, словно ничего не случилось. Я встала перед ним и с трудом — челюсть болела — сказала:

— Вчера ночью произошло нечто из ряда вон выходящее. Я настаиваю, чтобы ты принес мне свои извинения. Возможно, это условность, но она мне необходима.

Он спокойно так отвечает:

— Я не считаю себя виноватым. Более того, если понадобится, сделаю это еще раз.

Я растерялась, не знала, как реагировать.

— Ульянов хочет с тобой поговорить...

— Да не пошел бы он...

И хлопнул дверью. Его не было день, другой, третий. Мобильный выключен. Ни­кто из друзей не знал, где он. Я сходила с ума от беспокой­ства. Начала находить какие-то оправдания. Себя обвинять.

Когда наконец Андрей появился на пороге, я была ему так рада! Все простила.

Мы помирились. А через месяц он избил меня снова. Просто так, без повода. Но на этот раз действовал хитрее. Лицо пощадил. Синяки на теле заметила только Людмила Васильевна Максакова, когда мы переодевались в гримерке. В ее взгляде были сочувствие и ужас одновременно:

— Почему не уходишь?

— Квартиры нет. И снимать не на что... А у меня ребенок.

Она говорит:

— Я помогу, только уходи от него немедленно.

И я ушла. Полгода Людмила Васильевна оплачивала мою квартиру! Я этого никогда не забуду.

Полина уже ходила в дет­ский сад, а в выходные оставалась с няней.

Андрей звонил, часто пьяный, умолял вернуться: «Мне не для кого жить.

Приезжай, я без вас погибаю. Прости за все, я урод...»

Я знала, что возвращаться нельзя, хотя чувство к нему у меня еще оставалось.

Через какое-то время он стал звонить трезвый и клясть­ся, что бросил пить, жутко скучает по мне, по дочке. Я снова начала жалеть Андрея, думать, что все можно изменить, и в конце концов решила вернуться.

Какое-то время мы жили спокойно, но я его боялась. Он подходил, чтобы обнять, а я вздрагивала и отстранялась.

Андрей понял, что отношения надо восстанавливать. Подошел однажды вечером и говорит: «Мы с Денисом вложили деньги в МММ.

Сейчас как раз собираемся получать дивиденды. Давай выкупим нашу съемную квартиру на «Соколе», она же тебе нравится?»

Я так обрадовалась! Наконец-то у нас будет собственное жилье... Но ничего не вышло. Денис как-то уговорил Андрея отдать дивиденды ему, тоже на квартиру. А в следующий раз, мол, купите вы. Вскоре грянул дефолт. И мы все потеряли, Андрей начал пить. Дениса он возненавидел. Представлял, как закажет убийство бывшего друга. Раз застала его в ванной: Андрей перед зеркалом репетировал разборку с Денисом. Размахивал воображаемым пистолетом и кричал: «Верни деньги, гад!» Но это было так — театр.

Андрей пытался поправить свое финансовое положение, каким только бизнесом не занимался — и дела постепенно стали налаживаться. Как только это произошло, все вернулось на круги своя.

Он бил меня по ночам, когда Полина спала и я не могла кричать.

Многих русских баб бьют мужья. Но у нас было не как в обычных простых семьях. Пришел пьяный хозяин: «Ах ты такая-сякая!» Бац-бац. Крик, ор. Все соседи в курсе. Бедная женщина стонет с синяком под глазом, дети плачут, а муж доволен: навел в доме порядок! Нет, у нас все происходило по-другому. Тихо и с философским подтекстом. Я, вся избитая, молча, чтобы не разбудить Полину, забьюсь в угол, а Андрей успокаивает: «Ты такая трогательная, такая красивая сейчас».

Я очень стыдилась, что меня бьет муж. Терпела до последнего. Но порой, когда Полина была в садике, все-таки не выдерживала, кричала соседям: «Помогите, вызовите милицию!» Иногда несколько часов приходилось звать.

Наконец звонок в дверь, входят толстые менты, у каждого на пузе автомат: «Ну, что у вас? Почему порядок нарушаем?»

Андрей удаляется с ними в коридор, и я слышу, как шуршат купюры за дверью. Наряд уходит, а с ним и моя надежда на защиту. Удивительно, но государство не выработало даже минимальных законодательных мер, чтобы защитить таких женщин, как я.

Звонила я и в службу помощи женщинам, подвергающимся домашнему насилию, но ничего, кроме раздраженной фразы «Да вы успокойтесь!», не услышала. Но ведь я для того и позвонила. Мне нужно время, чтобы успо­коиться, при том, что я не ору, я из породы молча плачущих.

Я много раз уходила от Андрея, жила у подруг, но потом возвращалась: у них своя жизнь, свои проблемы.

Ведь никто толком не знал, что у меня происходит. Даже мама. Ну не могла я признаться, что меня, актрису Вахтанговского театра, избивает муж! Немота какая-то нападала. Потом эта моя скрытность по мне же и ударила.

Мучительно искала выход, копила деньги, но в кино я тогда не снималась, а много ли скопишь на копеечную зар­плату театральной актрисы?

Спала я теперь в отдельной комнате, забаррикадировав вход. Иногда ночью Андрей подходил к запертой двери и говорил: «Если не откроешь, разбужу Полину». И стоило мне услышать: «Полюшка-Поля, вставай, дочка», — я сдавалась и впускала его...

Я не хотела, чтобы Полина знала. Хотя часто думала: а может, пусть узнает? Но потом оста­навливала себя. Ну хорошо, узнает она, что отец бьет маму, и что?

Какой в этом смысл? Польза какая — для Полины, для меня? Какие она может сделать из этого выводы? Только душевную травму получит.

Но Полина и так что-то уже чувствовала. Дети — они ведь такие чуткие. Однажды ночью дочка проснулась и сонная вышла из комнаты, когда Андрей тащил меня за шиворот по коридору. Он моментально ретировался. Потом полез к ней с ласками, а она махнула на него ручкой и заплакала: «Уйди!» Анд­рей даже испугался: не хотел выглядеть в глазах дочки плохим.

Любовь моя к Андрею закончилась. Но я не знала, как жить дальше, была от него в полной материальной зависимости. Совсем перестала спать. Начало болеть сердце. Однажды так прихватило, что пришлось вызывать «скорую».

Потом отправилась к врачу. Тот осмотрел меня, сделал кардиограмму и говорит: «Рассказывайте, как живете. Будем искать первопричину».

Мне бы признаться. Но я опять не cмогла. Наврала что-то про работу и усталость. Он направил меня в Соловьев­скую клинику неврозов.

Там в это время лежали женщины с улицы Гурьянова. У них от взрыва в жилом доме погибли родители, мужья, дети. Пришли домой, а вместо близких — кучки пепла... Я подумала: вот где трагедия! А у тебя-то все живы, возьми себя в руки!

Вышла из клиники и начала искать квартиру, чтобы уйти от Андрея. С мужем я уже практически не общалась. И вот в один из вечеров ко мне в гости заехала подруга.

Я накрыла стол. Мы посидели вдвоем, поговорили. Пришел нетрезвый Бондарь, шутил неловко и агрессивно. Я сказала ему всего пару раз: «Андрей, пожалуйста...» Он затих, ушел на кухню. Где-то в полпервого ночи подруга собралась уходить. Только ее проводила, Андрей тянет меня на лестничную площадку: «Пойдем, поговорить надо». Выхожу, а он спрашивает: «Ты знаешь, в чем виновата?»

И я полетела с лестницы...

Когда мы вернулись домой, муж бросил веревку в угол и тут же сел к телефону. Два часа ночи, куда он может звонить? И вдруг по обрывкам фраз понимаю, что Андрей хочет заказать на дом двух девушек по вызову! Наводит справки: сколько стоят блондинки, сколько брюнетки, что они умеют.

Надо будить дочку и бежать отсюда. Но куда?!

Собираюсь с силами, иду к нему:

— Ты сейчас же положишь трубку и прекратишь это издевательство.

— Успокойся, не буду никого вызывать, — лениво отвечает Андрей. — Слишком дорого.

После той ночи я ушла от него навсегда. Полине было четыре года. Протрезвевший Бондарь встретил мое решение неожиданно спокойно: «Да, иди, я твою жизнь превратил в ад. И прости, если сможешь».

Но продолжался у него мирный период недолго. Очень скоро Андрей стал требовать, чтобы я вернулась: «Кроме меня, ты никому не нужна. Сдохнешь с голоду, и на похороны твои никто не придет».

Я много работала — играла в театре, снималась в кино.

Старалась откладывать деньги и через два года с помощью театра обрела квартиру. Андрей был в шоке. Этого он никак не ожидал.

Когда мы стали жить с Полиной вдвоем, у меня было ощущение, что я вышла из подполья. Я успокоилась и смо­гла взглянуть на свою жизнь со стороны. Теперь стало ясно, что с Андреем нельзя было построить нормальную семью. Но он настолько яркий, харизматичный и может, если захочет, быть таким обаятельным, чувствительным и нежным, что я год за годом терпела его выходки в надежде, что все наладится. Едва я освободилась от влияния Андрея, как чары развеялись. Теперь я жила для себя и дочки, а Бондарь пусть найдет для своих психологических экспериментов кого-нибудь другого.

Но Андрей, несмотря на то, что мы расстались, никак не мог успокоиться, не давал о себе забыть.

Приходил на спектакли и, развалившись, сидел в первом ряду. Хотел убедиться, что я по-прежнему в его власти. Мне действительно становилось страшно.

Я продолжала с ним общаться, вынужденно, из-за дочки. Когда ей исполнилось семь, надо было определиться со школой. Я нашла три — специализированные, коммерческие — и позвонила Андрею: сможет ли он платить? Бондарь перезвонил через пару дней и сказал свое любимое слово «забивай». Не готов был выкладывать такую сумму за обучение, несмотря на то, что деньги у него были, и не малые.

Полина стала учиться в районной школе.

Первый класс сегодня очень сложный. Нагрузка колоссальная, бедный ребенок тащит на себе каждый день ранец весом десять килограммов. Но если в платной школе в классе десять-пятнадцать человек, то в обычной их — тридцать! И дети попадаются всякие.

Как-то Полина пришла домой в слезах, на блузке — отпечаток башмака. Был у них хулиган, насмотрелся боевиков, разбежался и ногой ударил ее в грудь. Я пыталась говорить с учителями, те сказали, что не могут справиться с этим ребенком, семья неблагополучная, посоветовали самой сходить к родителям. Я пошла, они меня послали, и все. Мальчишка продолжал цепляться к дочке. Звоню Анд­рею: «Пожалуйста, приди в школу, разберись с ним как мужик с мужиком. Скажи: «Видишь девочку? Еще раз тронешь — будешь иметь дело со мной». Тебя он послушает».

Андрей не пошел. Сказал, что не считает нужным вмешиваться. Отец...

Полина училась в обычной школе, но мне хотелось, чтобы она узнавала как можно больше. Моя дочка — ребенок не читающий, а слушающий, заставить ее взять книжку в руки очень сложно. Но я нашла выход: читала ей по памяти стихи, прозу пересказывала. Я ведь актриса и могу в лицах представить любую историю. Надо было видеть, как она слушала маленькие поэмы Мопассана, которые я, конечно, адаптировала для ее восприятия. Мы вместе смотрели фильмы, обсуждали их. Случались, конечно, и конфликты. Как любой ребенок, Полина иногда не хотела делать уроки. Приходилось ставить дочь в угол, но эта мера была крайней. Расстраивались и она, и я. Потом обе плакали, просили друг у друга прощения.

С Андреем мы договорились, что теперь, когда Полина учится, он будет забирать ее только на выходные. И вот суббота, время их встречи — его нет. Полина весь день никуда не выходила, ожидание махровым туманом висело в комнате, и я никак не могла ей объяснить, почему отец не едет. Явился он в одиннадцать вечера, и дочка, уже уложенная спать, выбежала к нему: «Папочка!»

Такое случалось постоянно. Андрей мог приехать за Полиной в шесть вечера в воскресенье и привезти назад в два часа ночи. Говорю:

— Ты что, не мог пораньше? Ей завтра в школу!

— И что?

— Как что? Она же не выспится.

— И что?

— Ты вообще не думаешь о здоровье ребенка?

— И что?

Я теряла терпение, начинала кричать, а он, довольный, что довел меня, уезжал домой. К жене.

Узнав, что он женился — мы-то с ним никогда отношений не оформляли, — я обрадовалась. Ну наконец-то оставит меня в покое! И, может, эта женщина его изменит. Не тут-то было. С ней он обращался не лучше, чем со мной. Обидевшись, высаживал из машины, оставляя на улице одну, без документов, без денег, выгонял из дома. В общем, воспитывал, как и меня.

Время от времени Андрей принимался воспитывать и Полину: «Будет одна ошибка — я рву твою тетрадку и ты ее восстанавливаешь с самого начала.

Две — завтра до школы не едешь на троллейбусе, а идешь пешком. Три ошибки — остаешься дома под арестом и учишь наизусть сорок страниц шекспировской пьесы».

Любимым его вопросом был: «Полина, почему ты уклоняешься от истины?» Его он начал задавать, когда ей еще и четырех не было. Я смеялась:

— Как ты можешь спрашивать такое у ребенка? Неужели думаешь, что она тебя поймет?

Андрей очень злился, говорил:

— Ты низвергаешь мой авторитет!

Со второго по четвертый класс Полина училась в Красноярске, жила у бабушки.

Бондарь был совсем не против, даже рад. Когда дочка вернулась — я снова наняла няню. Отказываться от работы я не могла: сегодня есть съемки, а завтра? Мне по личному опыту было знакомо, что значит жить в нищете с ребенком на руках. И когда Полина заканчивала четвертый класс, я почувствовала, что полностью вымотана. Не отдыхала уже несколько лет. В августе наметился просвет в работе, и мы с Полиной запланировали десять дней отдыха.

Она выросла, стала очень хорошенькой. Это отметил и Андрей. Возвращая мне дочку в одно из воскресений, сказал: «Какая у нашей дочери роскошная фигурка! И попка такая сексуальная...»

Я потеряла дар речи. Когда он уехал, спросила дочку, как они проводят время, где она ночует. Полина рассказала, что сейчас, когда папа поссорился с женой, они спят вместе, в одной кровати: «Он так мешает!

Мне жарко с ним. Я его пинаю, а он жалуется».

Я была в ужасе, позвонила Бондарю, он даже не дослушал: «И что? Не вижу в этом никакой проблемы. Не разрешишь встречаться с Полиной — отниму ее у тебя. Этого хочешь?»

Разбирательство при­шлось отложить. Вот вернемся из отпуска, тогда... Боялась, что Андрей сорвет нашу поездку в Сочи. Я уже выкупила билеты, забронировала коттедж. Мы с дочкой мечтали, как приедем к морю и в первый же день пойдем заниматься «шоупингом» — так она говорила...

Наступил роковой день — двадцать седьмое июля 2007 года. У меня были съемки. Полина оставалась с моим братом Василием. Андрей позвонил ему и спросил, может ли Полина поехать с ним на день рождения к крестному.

Тот разрешил, сам передал ему ребенка. В субботу Полина мне позвонила: «Мам, ты хочешь, чтобы я к тебе приехала?» Я даже не поняла вопроса: «Конечно, хочу, а как же!»

Но в воскресенье вечером Андрей Полину не привез.

Всю ночь его телефон не отвечал. В понедельник утром Андрей позвонил сам: «Хочешь видеть дочь? Тогда ты должна предоставить справку от психиатра, что ты вменяемая, посещать семейного психолога в городе Подольске и разговаривать со мной так, чтобы я понимал, что ты не опасна для моего ребенка». И сказал, что Полина сейчас с ним в Ногинске, где он снимает дом.

Все это было похоже на бред, но я понимала, что это месть за то, что я сказала ему.

Лучший способ обороны — нападение. Ах, ты считаешь, что я неправильно веду себя с дочерью, так знай: это не я сумасшедший, а ты!

Вечером тридцатого июля мы с братом пошли в УВД по месту жительства и объявили ребенка в розыск. Но через двенадцать дней мне объяснили: это дело внутреннее, семейное. Ведь Бондарь — отец. Имеет право забрать дочь.

Я постоянно звонила Анд­рею, пыталась с ним договориться, упрашивала позволить нам с Полиной хотя бы съездить в отпуск — бесполезно: «Детка, поезжай сама, заведи романчик».

Я никогда не умела быть хитрой. Не знала, как дейст­вовать, что говорить, чтобы он согласился. Сдала билеты и никуда не поехала.

Надеялась, что Андрею скоро надоест его игра и он вернет Полину.

Ведь семь лет он прекрасно жил отдельно от нее. Но потом я поняла, что он не отступится. Получила от него эсэмэску: «Ты свое биологическое назначение выполнила. Свободна!»

В отчаянии поехала к лейтенанту, который принимал у меня заявление, просила его помочь.

Когда приехали с ним в Ногинск, я встретилась с Бондарем на улице. Спрашиваю:

— Где Полина?

— Э-ге-ге, подожди, Полина будет, если я разрешу.

Он упивался своей властью надо мной.

И тут за его спиной появился лейтенант: «Мужчина, задержитесь на минутку. Уголовный розыск Моск­вы...» Надо было видеть лицо Бондаря.

Сорок минут они провели с оперативником в машине, потом тот вышел совершенно ошарашенный и сказал: «Он очень хитрый, совершенно меня запутал. Вам ничего не остается, как подать в суд».

Я так и поступила. Подала иск. Формулировка была следующая: определить место жительства ребенка с матерью, назначить алименты и установить порядок общения с отцом. Адвокат занялся сбором документов.

А я нашла в Интернете телефоны всех ногинских школ и стала их обзванивать: «Нет ли у вас среди учеников пятых классов Полины Бондарь?» И вот наконец в одной говорят: «Да, такая есть».

Я приехала, поговорила по душам с директором.

И она меня поняла, как женщина женщину. Обещала не препятствовать общению с Полиной и ничего не рассказывать обо мне Андрею.

В школе вскоре был празд­ник — посвящение в гимназисты. У меня появилась реальная возможность вернуть дочку. Я приехала, вижу — детей ведут через площадь. Полина шла за руку с мальчиком. Сзади родители, среди них — Андрей. Он сразу что-то почувствовал, начал озираться, но меня не заметил, хотя я стояла недалеко...

Я так измучилась, так соскучилась по дочке. Нестерпимо захотелось схватить ее, мою маленькую, и увезти в Москву.

Но потом представила, как это будет. Крик, я тяну дочку в одну сторону, Андрей — в другую. Полина ничего не может понять. Она и не подозревает, что в ее маме могут кипеть такие эмоции. Это ее напугает! Кроме того, что помешает Анд­рею забрать Полину обратно? Я же не могу находиться рядом двадцать четыре часа в сутки. Нет, думаю, надо дейст­вовать по закону, дождаться решения суда. Почему-то верила, что государство, которое не защищало меня раньше, теперь обязательно это сделает, ведь речь идет о судьбе ребенка.

Андрей заметил меня только в гимназии. Бросился наперерез, но тут же замер в удивлении, увидев, что я здороваюсь с директором, называю ее по имени-отчеству, она мне отвечает: «О, Ольга Васильевна, здравствуйте».

Улучил момент и говорит: — Подойдешь к ней, когда я разрешу.

Я не стала спорить:

— Ладно.

Все дети вокруг нарядные, а мой ребенок одет кое-как, косы не заплетены...

Наконец Андрей сказал царственно: «Ну иди, разрешаю».

Ноги у меня тряслись, но я взяла себя в руки. Горжусь тем, что сумела позвать дочку самым будничным, спокойным голосом:

— Полина.

Она повернулась:

— Мама, ты уже вернулась из командировки?!

Андрей тут же влез: «Она ненадолго, скоро снова уедет».

Я привезла Полине красивое платье.

Она переоделась, привели в порядок ее роскошные волосы.

Потом я к ней приезжала несколько раз, мы общались на переменках. Андрей, видимо, узнал о наших встречах и после первой четверти перевел Полину в московскую школу.

Я опять села за телефон и нашла дочку. Договорилась с учителями, с охраной, с уборщицей... Со всеми. Мы снова могли видеться, пусть недолго.

Однажды прихожу, а там новый охранник. И он не хочет меня пропускать. Я пыталась объяснить, ответ один: «Не положено». Тогда я просто пошла напролом. Ну что он мне сделает? Арестует? Пусть попробует. Мне надо увидеть ребенка. Школа — единственное место, где я могу это сделать.

Подержать ее за руку, вытереть нос, навести порядок в портфеле, расписаться в дневнике — Андрей ни разу не удосужился этого сделать. Я же мать, а меня лишают самого элементарного!

Стоим с Полиной в коридоре, а вокруг толпа. Я уже много снималась, и дети меня узнавали. Приходили смотреть целыми классами. Но мне было все равно: у нас с дочкой только десять минут, чтобы пообщаться. Я хотела, чтобы наши встречи не были грустными, чтобы она не думала: пришла мама, сейчас будет грузить! Полина и так все время озиралась. Нет, мы шутили, смеялись.

— Полин, папа тебя по-прежнему спрашивает, — и продолжаю в манере Андрея: — почему ты уклоняешься от истины?

Она хохочет:

— Мама, как же ты похоже показала!

Наступил момент, когда я вынуждена была рассказать, что обратилась в суд, потому что у нас с отцом сложные отношения. Полина тут же пожаловалась, что он ее часто наказывает, не пускает в школу, оставляя дома «под арестом». Я пообещала: «Потерпи, скоро все наладится».

Судебные заседания оказались похожи на низкопроб­ный спектакль. Андрей чувст­вовал себя очень спокойно, как будто заранее знал вердикт. Сидел, развалившись, рядом с двумя своими адвокатами и жевал жвачку.

Он очень грамотно подготовился к процессу. Каким-то образом убедил своих друзей, с которыми я не виделась уже много лет, чтобы они дали показания в его пользу.

То, что они говорили, было сплошным враньем. У меня просто волосы вставали дыбом. Оказывается, я — невменяемая. Нападала на людей с ножом и даже пыталась выброситься из окна. В последний момент меня поймали за лодыжки. Еще, когда Полина родилась, я, оказывается, примеряла дет­ский чепчик и бесновалась от того, что он мне не впору. Ничего себе воображение у того, кто все это сочинил!

Давала показания и новая жена Андрея, совсем юная девушка. Настя, как и Бондарь, из Белоруссии, дочка его знакомых. Я знала ее. По молодости Настя еще не привыкла легко врать. Когда и она начала говорить то, чему ее научили, я спросила только: «Настя, что ты делаешь?» Она стала вся пунцовая и не смела не то что ответить, даже взглянуть на меня.

Судья же, по-моему, был занят вовсе не поиском истины.

Куда больше его забавляло, что судится артистка, которую он накануне видел по телевизору и она его рассмешила. Он даже не пытался скрывать своего любопытства. Как так можно? Ведь я же пришла к нему за помощью...

На фоне показаний свидетелей Андрея речи моих друзей выглядели блекло. В отличие от него я специальной работы с ними не проводила. Не смогла в красках описать, как Андрей надо мной издевался. Сказала только: руку иногда на меня поднимал. Они так и говорили: да, ссорилась с мужем, иногда даже от него уходила.

Я совершила тогда непрос­тительную глупость. Боялась опозориться перед коллегами, а в результате потеряла ребенка.

Все это ложный стыд. Да если человек, считающий себя интеллигентом, бьет жену, об этом должны знать все! Об этом кричать надо. Но это я сейчас так думаю, а тогда Андрей, хорошо меня зная, просто воспользовался моей скрытностью.

Я принесла письмо из театра, подписанное Василием Лановым, Владимиром Вдовиченковым, Владимиром Симоновым, Машей Ароновой, Евгением Князевым, Максимом Сухановым и другими извест­ными актерами. В нем была характеристика актрисы Ольги Тумайкиной и просьба разобраться по справедливости. Судья отказался приобщить к делу этот документ, пошел на поводу у адвокатов Андрея: «А где эти люди? Мы их тут не видим и сомневаемся в подлинности подписей».

Письмо приняли во внимание только после того, как его подписал директор театра и поставил печать.

На последнее слушание привезли Полину. В коридоре она бросилась к моей маме: «Бабушка, я скажу, что хочу жить с тобой и мамой». Но когда судья стал ее спрашивать, с кем она хочет остаться, растерялась, стала испуганно оглядываться на отца. В конце концов сказала чужую, явно навязанную ей фразу: «Мне комфортно с папой». И совсем по-детски прибавила от себя: «Но я бы хотела жить и с мамой».

Бедная моя девочка!

В зале сидела Моника, психолог Полины. Ее нанял Анд­рей, хотя по закону на это требуется согласие обоих родителей. Я узнала, что Моника приехала из Казах­стана и работала раньше в модельном агентстве, занималась кастингами.

Потом была руководителем дома культуры — и вдруг заделалась детским психологом! О чем она говорила с Полиной, что ей внушала — неизвестно, но здоровая, веселая одиннадцатилетняя девочка теперь была бледна, не могла четко формулировать мысли, и у нее было такое страдальче­ское выражение лица...

Все шло к тому, что я — мать-ехидна, а Андрей — отец-мученик. И в марте 2008 года суд вынес решение: отказать в моих исковых требованиях и определить место проживания Полины у отца. Меня не лишили родительских прав, но и не определили время общения с дочкой.

Я сказала Андрею:

— Знаешь, за что ты меня так ненавидишь?

— Ну, и за что?

— За то, что только я знаю, кто ты на самом деле.

Он ухмыльнулся и говорит:

— Да, ты права.

Но этого же никто больше не знает. А ты знай себе на здоровье. Куда ты с этим знанием пойдешь?

Я пошла в суд — подала апелляцию. Но тут меня ждал сюрприз. Мне объяснили, что необходимо будет провести психиатрическую экспертизу ребенка, чтобы убедить судью, что у меня с дочкой хорошие отношения. Когда рассказали подробности этой процедуры, я испугалась. Полина и так измучена, а тут чужие, равнодушные люди будут задавать вопросы и еще больше травмировать ее.

Я не могла этого допустить.

Есть притча о царе Соломоне. Когда две женщины не могли поделить ребенка, он сказал: «Рассеките дитя пополам и отдайте половину одной и половину другой». Настоящая мать решила отказаться от ребенка, лишь бы он остался жив.

Если любишь, никогда не причинишь боль.

Я не стала больше судиться. Андрей хитрый, он все равно переиграет меня в суде. Его не волнует, что ребенок при этом страдает, ведь Андрей ведет бой не за дочь, он воюет со мной. А я ее люблю и не хочу, чтобы Полину терзали.

Один бог знает, чего мне стоило принять это решение.

Андрей прислал эсэмэс: «Капитулируешь?» Я ответила: «С мертвецами не общаюсь, ты умер для меня».

Я старалась как-то наладить свою жизнь, чтобы не сойти с ума от бессилия что-либо изменить. У меня даже завязался новый роман. Так, ничего серьезного, просто необходимо было почувствовать себя живой. Мы очень быстро расстались.

Двенадцатого мая 2008 года я, как обычно, приехала к Полине в школу, но дочки не нашла. Мне показали записку от Бондаря с просьбой освободить Полину от занятий до конца учебного года «по семейным обстоятельствам».

Телефоны его и дочки не отвечали. Поехала к ним — никого. Съехали.

Куда я только не звонила, к кому только не обращалась: «Бондарь имеет право уехать со своей дочерью куда захочет».

Жить мне не хотелось.

Все потеряло смысл.

...И вдруг я узнаю, что беременна! Не знаю даже, как описать охватившее меня чувство. Это был Дар. Чудо, спасшее меня.

Съемки в «Женской лиге» и сериале «Крем» расписаны на год вперед — плевать! Что-нибудь придумаю. У меня будет ребенок! Никто не сможет его забрать, потому что он только мой. И больше ничей.

Уже много лет мне не дышалось так легко. Хотя беременность оказалась сложной. Несколько раз пришлось ложиться на сохранение. Молилась: «Господи, ты дал мне этого ребенка во спасение, так не забирай его у меня.

Господи! Прошу тебя, оставь его со мной!» Летом позвонил Андрей. Решил, наверное, что слишком долго не «выбивал из-под Тумайкиной табуреток». Но ему меня было уже не задеть: я освободилась окончательно. Если бы не Полина, вообще забыла бы его как страшный сон. Почувствовав, что я изменилась, Андрей вдруг разрешил нам с Полиной видеться. Считал, видимо, что так сможет вернуть свое влияние на меня. Я все это понимала и в душе над ним посмеивалась. Мы отметили с Полиной ее день рождения. Взяли подружку, сходили в кафе, прошлись по магазинам. Когда прощались, я рассказала, что у нее зимой появится братик или сестренка. Полина говорит: «Вот здорово!»

Однажды мне пришлось поехать в автосервис на тех­осмотр. Я заняла очередь и пошла в кафе при сервисе.

Все столики были заняты. Какой-то мужчина предложил присесть рядом с ним. Ждать наши машины пришлось долго, и мы разговорились и обменялись телефонами. Но Илья сказал, что уезжает на два месяца за границу.

Вернувшись в Москву, он позвонил и пригласил пообедать. Я согласилась, а сама думаю: интересно, как он будет реагировать, когда меня увидит? В первую-то встречу моя беременность была совсем незаметна.

Прихожу. Сначала в дверях ресторана появился мой живот, потом — я. Илья искренне порадовался за меня.

Честно говоря, такой реакции я совсем не ожидала.

Илье сорок четыре года. Он бизнесмен, живет на два города — Москву и Питер.

От бывшей жены у него двое детей, с которыми он общается и поддерживает материально. Их мама снова вышла замуж и, кажется, счастлива.

Я не удержалась от вопроса:

— А почему вы снова не женились?

— Если честно — некогда...

Илья оказался незаменимым человеком. Стоило мне проболтаться ему о какой-то проблеме, как она тут же решалась. Например, я обронила в разговоре, что собираюсь переезжать, надо теперь искать машину, нормальных, трезвых грузчиков. На следующий день звонок: «Илья сказал, вам нужны грузчики, когда подъехать?»

Какое-то время я сопротивлялась: «Не надо, я все решу сама!» Но постепенно он меня приучил к своей заботе.

И оказалось — это так приятно, когда есть человек, который всегда готов помочь.

Мы по-прежнему только друзья. И обращаемся друг к другу на «вы».

Илья признался в своих чувствах в ноябре 2008 года, до родов оставалось несколько недель. Сделал он это очень своеобразно: «Пожалуйста, Ольга, выслушайте меня, не перебивайте. Я хочу быть вашим мужем. Мне кажется, я знаю, как сделать вас счастливой».

Мне не хотелось обижать хорошего человека, друга, но и сказать «да» я не могла. У меня в голове было совсем другое. Я ждала ребенка. Своего. И не собиралась делить его ни с кем.

Илья почувствовал мое настроение: «Я буду ждать».

Маруся Тумайкина появилась на свет третьего декабря. Роды были очень сложными. Во время схваток я держалась за ручку на стене и выдернула ее вместе с шурупами — такая была боль.

Моя подруга Аня Ардова, увидев Марусю, рассмеялась: «Да это Тумайкина в розовой шапке!»

С рождением ребенка меня поздравляли знакомые и незнакомые люди. Присылали цветы, подарки. Илья подарил норковую шубу. Говорю:

— Ну зачем было так тратиться?

— Вам надо гулять с ребенком, в шубе будет тепло.

Ну что с ним делать?!

Отдыхала после родов я недолго. Уже через две недели была на съемочной площадке.

Смогла это сделать благодаря маме: она приехала сидеть с внучкой. А я теперь после съемок сразу несусь домой, к ним.
Но я никогда не забываю, что у меня две дочери. Полина всегда в моем сердце. Когда Андрей разрешает, я тут же к ней еду. Верю: став постарше, Полина сама сможет разобраться в нашей непростой истории.

Верю и в то, что когда-нибудь я встречу человека, с которым буду счастлива. Сейчас я старше, лучше разбираюсь в людях и никому не позволю превратить себя в бессловесную, послушную чужой воле куклу. Та жизнь осталась в прошлом. Я наконец-то дышу полной грудью, абсолютно свободно. Занимаюсь тем, что мне нравится, люблю своих детей. Самое важное для меня, чтобы мои девочки были здоровы и веселы. Ради этого я готова на все.

Подпишись на наш канал в Telegram