«Мама, что это?» — сын сидел возле компьютера. Я подошла и увидела на экране монитора себя, слившуюся в страстном поцелуе с Леной Лениной. Внизу подпись: «Твоя мама — бл...дь!»
— Откуда это у тебя? — спросила я, чувствуя, как кровь отливает от лица.
— Знакомая девочка прислала по электронной почте, — ответил сын, не отрывая взгляда от монитора.
Господи боже! Я хорошо помню тот вечер. Это была презентация новой книги Лениной — обычная вечеринка, на которой гости пьют шампанское и пытаются попасть в поле зрения фотографов. Ну и меня дернула нелегкая. Захотелось похулиганить, отчебучить что-нибудь… И я спародировала знаменитый поцелуй Мадонны и Бритни Спирс. А что, кадр получился зрелищный, провокационный, мимо такого не пройдет ни один редактор светской хроники. В конце концов, известность — это мой хлеб... Вот так я тогда рассудила.
Мне и в голову не пришло, что эту фотографию увидит мой четырнадцатилетний сын. Коля никогда не интересовался моей работой. Даже на сайт ни разу не заходил. И к глянцевым журналам он равнодушен. Наверное, в наше время Интернета и высоких технологий легкомысленно полагаться на такие вещи.
Обязательно найдется «добрая душа», которая не упустит случая «раскрыть ребенку глаза» на его мать, прислать компрометирующую фотку по электронке.
Я посмотрела на монитор — злополучный снимок был закрыт, Коля сосредоточенно щелкал мышью, как будто не замечая моего присутствия. «Твоя мама — бл...дь!» Каково ребенку прочесть такое? И что я могу сказать в свое оправдание? «Ты все неправильно понял, на самом деле я не такая...» Глупый лепет.
Я просто вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь. Понимала: бесполезно оправдываться. Как объяснить сыну, что я отношусь к скандальной популярности как к игре и даже научилась получать от нее удовольствие?
Частенько сама подбрасываю пищу для сплетен. Это в шоу-бизнесе обычное дело. Артисты, как правило, готовы на все ради известности. А хорошая она или плохая — вопрос второстепенный. Ведь сказал же кто-то умный, что хуже плохой репутации может быть только ее полное отсутствие...
Не потому ли любого мужчину, который приближается ко мне ближе чем на пять метров, тут же записывают в мои любовники? Во время съемок программы «Последний герой» все единодушно решили, что у нас роман с Ярославом, мальчиком, который мне в сыновья годится. Мой муж тогда только посмеялся: «Ну, ты, Эвелина, прямо роковая женщина, пожирательница мужчин».
Удивительно, с какой готовностью люди поверили в эту глупость... Жаль их разочаровывать, но у «пожирательницы» Блёданс мужчин было — по пальцам одной руки можно пересчитать.
И невинности я лишилась не в школе, как большинство моих одноклассниц, а уже в институте... И замуж вышла за своего первого мужчину. Который не был ни бизнесменом, ни сыном богатых родителей — такой же студент театрального вуза, как я.
На Юру Стыцковского я обратила внимание еще во время вступительных экзаменов. Красавец, шикарные джинсы, модные ботинки... Стыцковский пришел в институт уже взрослым и во многом состоявшимся человеком. Окончил Одесский политех, участвовал в КВН, откуда потом и вышли легендарные «Маски-шоу». Смотрел все фильмы Тарковского, Бергмана, Феллини. Конечно, он сразу же стал мечтой всех девчонок на курсе.
Мне он тоже нравился, но я, честно говоря, ни на что особенное не рассчитывала. Уже тогда понимала, насколько мы разные.
Однако, как известно, противоположности притягиваются. Однажды мы всем курсом отправились на дачу к Насте Мельниковой. В разгар торжества решили искупаться, но до озера почему-то дошли только я и Юра. У него в руке была бутылка водки, закуска осталась у ребят.
Юра сделал глоток, и я сказала:
— Тебе надо закусить.
— Чем?
— Поцелуем...
И мы поцеловались. Это было так странно. Весь год я относилась к Юре как к другу.
Взрослому, веселому, немного самовлюбленному. Сейчас смотрела на него и думала: «Если он меня еще раз не поцелует, я, наверное, умру». Он поцеловал, конечно. Потом еще раз. И еще. Так пили и «закусывали» до утра. А когда вернулись в город, я уже не представляла своей жизни без Юры.
Мы начали встречаться. Я жила у тети на Литейном, Юра провожал меня после занятий, часто оставался ночевать на кухне. В конце концов я решила, что он станет моим первым мужчиной. А почему бы нет? Мои институтские подружки давно уже распрощались с девственностью. Все произошло в красный день календаря — 7 Ноября. Работал телевизор, на экране демонстрация, музыка грохочет, народ лозунги выкрикивает. ...Я все сделала сама, можно сказать, принудила к сексу своего первого мужчину. Юра не был дико страстным, как это принято думать об одесситах.
Он был предельно нежным. Для первого опыта это очень важно. Не прошло и месяца, как я переехала к Юре в общежитие.
Сейчас многие с ностальгией вспоминают, что, мол, раньше все жили одинаково — не было ни богатых, ни бедных... Вранье. Я прекрасно помню, что та же Настя Мельникова ходила в институт вся в бриллиантах. Тогда я не знала цену украшениям, а теперь понимаю, что это были настоящие произведения ювелирного искусства. Настин папа был известнейшим хирургом, семья жила в огромной квартире на Марсовом поле, на стенах — подлинники Айвазовского, вокруг антикварная мебель...
Я, конечно, выросла не в столь шикарной атмосфере, но что такое достаток — знала. Моя семья изо всех сил колотилась, чтобы дать единственной дочке лучшее.
То, чем родители зарабатывали на жизнь, называлось тогда «подпольным бизнесом». Мой отчим Гена был гравером, они с мамой писали на чашках и тарелках: «Ялта 1974» или «Катюше, с любовью из Крыма», рядом пальма, солнце, пароходик. И продавали свое творчество у входа в Воронцовский дворец. Это было очень опасно, но прибыльно. Посуда в магазине стоила копеек сорок, а родители, преобразив ее, продавали за рубль, а то и больше. Сейчас это назвали бы бизнесом, тогда — спекуляцией, поэтому им приходилось постоянно откупаться то от милиции, то от сотрудников ОБХСС.
Я была обожаемым ребенком — самым умным, самым талантливым, самым красивым. И конечно, моя семья предпочла бы видеть меня рядом с состоятельным человеком — адвокатом, врачом...
Но никак не в студенческой общаге с будущим актером.
Когда в институте стало известно, что мы со Стыцковским живем вместе, меня вызвал Игорь Петрович Владимиров. Я перепугалась — о любвеобильности мастера ходили легенды, а на меня он обратил внимание еще во время вступительных экзаменов. Улыбался, шутил, а потом сказал: «Да ты еще и Блёданс! Все, за одну только фамилию беру!»
Это, конечно, была шутка, экзамены я сдавала на общих основаниях. Но знала: Владимиров меня запомнил.
Шла в его кабинет и думала: неужели будет приставать? Но Игорь Петрович очень серьезно на меня посмотрел и говорит: «Ты только смотри не забеременей, тебе надо карьеру делать».
Первая любовь, семнадцать лет — кто в таком состоянии думает о будущем?
Оно когда еще наступит... Наверное, я пропустила бы слова Владимирова мимо ушей, если бы не Юра.
Он тоже считал, что профессия — самое главное. И очень переживал, что у меня на этот счет другое мнение. Как-то спросил:
— Сколько раз ты смотрела «Зеркало»?
Я честно ответила:
— Ни одного.
И моя жизнь тут же превратилась в бесконечную ретроспективу фильмов Андрея Арсеньевича. Сейчас я понимаю, что этот режиссер — наше все, но тогда его работы ничего, кроме раздражения, у меня не вызывали.
Я вставала в семь утра, весь день пахала в институте, в общагу возвращалась без сил — мне бы поспать, а не постигать эстетику «Иванова детства»! Стыдно признаться, но я частенько засыпала во время просмотра очередного шедевра. Юра меня расталкивал и устраивал разбор: «Ты поняла, что Тарковский хотел сказать этим фильмом?»
Потом к Тарковскому добавились Мейерхольд и Станиславский, чьими творениями были заставлены все полки в Юриной комнате. И все это приходилось читать! Да еще и обсуждать! Я жутко бесилась, злилась на Юру, как дети злятся на дотошных родителей. И чем больше он старался меня «образовать», тем более тупой и беспомощной я себя чувствовала.
Все оказалось не так, как я себе представляла. У Макаревича есть песня, которая начинается со слов «Она идет по жизни смеясь».
Я, не углубляясь в смысл этой песни, тоже хотела так идти по жизни. Хотела чувствовать себя женщиной, мечтала о большой страсти... А вместо этого получила умные разговоры и книжки, в которых не было ни слова про любовь.
Я элементарно устала. Поэтому однажды просто сказала:
— Юра, я так больше не могу. Мне надо побыть одной, разобраться в себе.
Он не стал меня удерживать, только сказал:
— Мы все равно будем вместе. Я подожду.
И действительно ждал.
Сейчас я часто слышу: эта Блёданс ради славы способна на все, по головам пойдет!
Вашими бы устами! Может, если бы я действительно умела использовать мужчин и дружить с «правильными людьми», жизнь моя была бы куда проще. Я очень уважаю женщин, которые умеют подходить к любовным отношениям трезво и заканчивать их с выгодой для себя. Может, потому, что сама так не умею. Каждый раз я бросалась в роман как в омут, а потом мучительно переживала разрыв. Какая уж там выгода — выжить бы.
Была такая постановка в Питере «Король рок-н-ролла», Максим Леонидов играл Элвиса Пресли, я — его жену Присциллу и одновременно девушку мечты. Группа «Секрет» была тогда дико популярна. После каждого представления гримерки музыкантов осаждали толпы готовых на все фанаток. Я кожей чувствовала их ненависть.
На сцене я с Леонидовым целуюсь, обнимаюсь, у нас чувства. Мне такое счастье досталось, а им нет. Но я тоже влюбилась в Макса, причем очень сильно. На каждую репетицию собиралась как на свидание. Бежала в комиссионку, покупала какую-нибудь шикарную юбку, из тряпочек сооружала авангардную шаль и всегда была разной. Однажды Макс спросил:
— У тебя что, есть личный модельер?
— Нет, я все придумываю сама, — было приятно, что он оценил мои старания.
Совместный труд сближает, сблизил он и нас. Максим был тогда женат на актрисе Ирине Селезневой (она потом прославилась фильмом «Московские каникулы»), и я это знала. Конечно, неправильно — любить женатого мужчину, но мне было всего восемнадцать и я ничего не могла с собой поделать.
Да если честно — и не хотела. После Юры с его Тарковским и Мейерхольдом Леонидов был для меня как глоток свежего воздуха. Я буквально пьянела в его присутствии.
Конечно, он не мог этого не заметить. А когда заметил — не стал отказываться.
Помню наше первое утро. Мне все казалось нереальным. И его огромная квартира на Фонтанке, и музыка «Битлз», и гора апельсинов в шикарной вазе. Леонидов, в набедренной повязке из махрового полотенца, разрезает апельсин и делает мне сок. Если бы Макс предложил в тот момент: «Давай убежим на Северный полюс?», я бы, не раздумывая, ответила: «Давай».
Но вместо этого он произнес ужасную фразу: «Что бы между нами ни было, я люблю только Иру».
Слова были как пощечина. Наверное, мне следовало тут же уйти. Но я сделала вид, что все в порядке. Продолжала улыбаться как ни в чем не бывало. А когда пришла домой, рухнула на постель и несколько часов проревела в подушку.
Когда шла на следующую репетицию, твердила себе: «Это был первый и последний раз. Больше не буду так унижаться». Но когда увидела Макса, красивого, улыбающегося, — сердце ушло в пятки. Поняла: все стерплю, только бы быть рядом с ним.
Мы продолжали встречаться, но мои юность и эмоциональность Леонидова пугали. И чтобы я не строила никаких иллюзий, он часто повторял сказанное на первом свидании. Не давал забыть, что я только увлечение, а единственная его любовь — законная супруга.
Оставаясь одна, я плакала, кусала губы от бессилия. Но на тайных свиданиях делала вид, что для меня наши отношения тоже не очень-то серьезны. Так, приятное развлечение. Прикидывалась я, наверное, хорошо, потому что в какой-то момент Макс расслабился и перестал упоминать имя жены. Но чего мне это стоило... Сейчас мои тогдашние страдания кажутся смешными и немного нелепыми. Но я себя не корю. В жизни каждой женщины случается такая роковая любовь, когда забываешь о гордости, не видишь унижений, терпишь обиды...
Кончился проект, кончился и роман. Три дня я провела в полуобморочном состоянии. Валялась в постели, ненавидела весь мир и без конца слушала «Отель «Калифорния». Пару раз пыталась позвонить Леонидову, но в последний момент сдерживалась: «Не смей унижаться. Это ничего не изменит».
Не знаю, почему сейчас Макс Леонидов ведет себя так, словно я его обидела.
При встрече смотрит мимо, здоровается сквозь зубы... Я на него зла не держу. Наоборот, благодарна за то, что научил меня ценить действительно важные вещи: любовь, теплоту, преданность. То, что дал мне Юра и на что сам Леонидов оказался не способен.
Юра, как и обещал, был рядом. Подружки доложили ему, что со мной что-то не так. Он сразу же примчался и практически поселился в моей комнате. Отпаивал чаем, пытался развеселить, рассказывал какие-то приколы из КВНа. Думаю, он понимал, в чем причина моего плачевного состояния, но вопросов не задавал. Просто ждал, когда это безумие пройдет. И дождался.
Однажды я проснулась, увидела его усталое лицо и поняла, как соскучилась по Юре, по его умным разговорам и даже по Мейерхольду с Тарковским. И когда Стыцковский позвал меня замуж и предложил после окончания института переехать в Одессу, я долго не раздумывала. Меня не пугало, что у нас нет денег, нет своего жилья... Казалось, вместе мы справимся с любыми трудностями, тем более что в Одессе мне предложили работу в новой программе «Маски-шоу».
«Поживем пока с моей мамой», — сказал Юра, и я по молодости и наивности согласилась.
Юрина мама — во всех отношениях достойная женщина. Но у меня никак не получалось найти с ней общий язык. Она составила мнение обо мне раз и навсегда, и изменить его было невозможно.
Когда я уходила на съемки, обычно слышала вслед: «Опять пошла жопой крутить».
Не нравилось ей и как я готовлю. Да, я это тогда не очень хорошо умела, но ведь старалась! Однако на все мои попытки был один ответ: если я сварила суп, то утром рядом с моей кастрюлей стояла кастрюля супа от мамы, который, естественно, был вкуснее. И мой скисал нетронутым. Даже в нашей маленькой спальне расслабиться не получалось. Едва я с кухни, тут же сыпались упреки: «Твоя-то опять какую-то ерунду сварила. А почему она тут не помыла? А почему не сходила на базар?» Юра пытался меня оправдать перед мамой, но никогда по-настоящему не защищал. Помню, однажды предложил мне поругаться с ней: «Ты знаешь, я раньше встречался с одной девушкой, Ирой. Они с мамой постоянно скандалили, да так, что сковородки по кухне летали.
И мама ее очень любила. До сих пор вспоминает: мол, с Ирой было так интересно, а с твоей Блёданс даже поговорить не о чем. Эль, может, тебе изменить тактику?»
Но хотя у меня репутация человека, который за словом в карман не полезет, не хотелось отвечать хамством на хамство.
Постепенно я начала понимать, что совершила ошибку. Мы с Юрой были родными людьми. Я испытывала к нему уважение, нежность, привязанность — все, кроме любви. Промаялась полгода, а потом ушла. Во-первых, не видела смысла мучить себя и его. Во-вторых, влюбилась.
Влюбилась и ушла по-честному, хотя могла бы, как многие «добропорядочные супруги», потихоньку наставлять мужу рога и делать вид, что все в порядке.
В одной компании познакомилась с красавцем-брюнетом.
Он оказался мошенником похлеще Остапа Бендера, но тогда я об этом не догадывалась. У нас случилась бурная любовь, я собрала в сумку свои вещи и убежала, оставив мужу записку: «Не ищи меня».
Юра видел, что наша с ним жизнь не ладится, но мое бегство стало для него ударом. Он обзванивал общих знакомых, всюду меня разыскивал... Но мы с «Бендером» скрывали нашу любовь, как преступники. И надо сказать, у нас неплохо получалось. Мы сняли квартиру на окраине Одессы. На улицу я выходила только в черных очках, повязав голову платком.
Но слухи все равно пошли. Говорили, что Блёданс бросила мужа ради богатого американца, у которого денег куры не клюют и который вот-вот отчалит в Штаты.
«Бендер» действительно признался, что у него в Америке грандиозный бизнес, связанный с недвижимостью. Но мне это было неважно. Он имел надо мной такую власть, что я поехала бы с ним, даже если бы он разводил оленей на Аляске.
Я ушла из «Масок», поселилась в Ялте у мамы. Усиленно учила английский, посещала баптистскую церковь, через которую должна была получить приглашение. А вскоре совершенно случайно, через знакомых, узнала, что «Бендер» показывает в Америке соотечественникам мои интимные фотографии и как будто даже пытается их продать!
Я не хотела этому верить. Но вот он вернулся...
«Скажи мне, что это неправда!»
Он не ответил ни да, ни нет. Плакал, говорил, что любит, но я почувствовала — он предал меня. Ушла молча, не требуя оправданий.
Слава богу, в «Масках» меня ждали. К тому времени я уже была достаточно популярна, моя Медсестра стала чуть ли не секс-символом. Я мешками получала письма — почему-то в основном из тюрем и армии. Меня узнавали на улице, я все чаще появлялась на страницах глянцевых журналов. Это помогало держаться, и со временем я даже стала получать удовольствие от своей свободной жизни.
Узнав, что эпопея с «Бендером» закончена, Юра предложил попробовать начать сначала. А когда я отказалась, пригрозил: — Развода не дам.
— Да мне плевать, есть у меня в паспорте штамп или нет.
Замуж не собираюсь, — ответила я. — Меня вообще от вас, мужиков, воротит.
Поклонников по-прежнему было много. Я кокетничала, флиртовала, но близко к себе никого не подпускала. Хватит с меня этой любви, объелась. Мне и одной неплохо живется, «хочу — халву ем, хочу — пряники».
Днем я снималась в «Масках», а вечером выступала в ресторане «Гольфстрим», руководила шоу-программой. И вот в один прекрасный вечер в наше заведение пожаловал некто Дима, нахальный молодой человек, который при виде меня радостно заулыбался: «О, Блёданс, Медсестра!» Когда я вышла из ресторана, он ждал меня в полной боевой готовности.
В руках охапка цветов, рядом такси. «Я знаю место, где подают лучший в Одессе десерт», — Дима сказал это таким спокойным, уверенным тоном, как будто не сомневался, что я приму приглашение.
По нему сразу было видно: проблем с девушками парень не имеет. Серьезных отношений не хочет, но был бы рад поставить галочку, что в его сексуальной биографии была «сама Блёданс». Веселый, легкий на подъем, знает, чего хочет, — это меня и подкупило. Поэтому когда за десертом Дима так же легко предложил провести ночь в апартаментах самой шикарной одесской гостиницы «Красная», я не отказала. Подумала: а почему бы и нет? В конце концов, мы оба взрослые люди. И я абсолютно свободна...
Ночь действительно была сказочная. Дима заказал в номер французское шампанское с клубникой. Правда, до деликатесов мы так и не добрались...
Про меня говорили, что я в отношениях с мужчинами просто акула — вцепляюсь намертво и не отпускаю. Но после той ночи с Димой я ушла из гостиницы, пока он спал. О новой встрече не договаривалась, даже телефона его не спросила и своего не оставила. Решила: если это мой человек, он меня найдет. Написала записку, мол, все было замечательно, и умчалась домой переодеваться к съемкам.
Приезжаю в павильон и первый, кого встречаю, — Дима: «Почему ты сбежала, я тебя чем-то обидел?»
Я подошла к нему, он обнял меня, словно после долгой разлуки. И в моей жизни началась такая сумасшедшая любовь, какой еще не было.
Через несколько дней Дима сказал, что хочет жениться.
Предложение он сделал при моей маме, которая к тому времени перебралась из Ялты в Одессу. Пришел домой в шикарном костюме, с огромным букетом роз и попросил у нее моей руки. Мама посмотрела на меня, но я не сказала в тот день «да».
Мне казалось, что все происходит слишком быстро. Впервые в жизни я попыталась подойти к отношениям трезво, взвесить «за» и «против». Официально я все еще замужем за Стыцковским, развода он не дает — это раз. Дима на три года моложе меня — это два. Он понятия не имеет о шоу-бизнесе и не очень представляет, что такое быть мужем актрисы. Особенно если известность у нее довольно специфическая — это три.
Уже тогда обо мне ходило огромное количество сплетен. Говорили, что нет никакой Эвелины Блёданс, что это псевдоним, а настоящее мое имя чуть ли не Маша Иванова.
Меня действительно хотели назвать именем попроще — Настей, в честь прабабушки. Но едва мама произносила это имя, я начинала истошно орать. Успокоить голосистое дитя помогла акушерка тетя Ганна. Взяв меня на руки и придирчиво осмотрев со всех сторон, она скептически заметила: «Та ты шо! Ну и яка ж це Настя? Ось побачьте: то ж вылитая Эвелина!»
И я замолчала. Обескураженная мама даже не посмела возразить.
А фамилия Блёданс досталась мне от папы Висвалдиса, потомка древнего латышского рода. Он был фотографом, часто работал на курортах и однажды познакомился в Крыму с Тамилой, красивой, как сама Брижитт Бардо.
Так на свет появилась я. Родители расстались, когда мне было четыре года, но их развод не стал для меня трагедией. Когда мама во второй раз вышла замуж, я с гордостью говорила всем, что у меня два папы.
О том, что Блёданс моя настоящая фамилия, мало кто знал, как и о том, что у меня за плечами серьезное актерское образование, не какая-нибудь «шарашкина контора», а ЛГИТМиК. Наверное, чтобы доказать свой «профессионализм», после окончания института я должна была уехать в провинциальный театр и в пыльных декорациях играть второстепенные роли. Вот тогда я была бы в глазах окружающих «настоящей актрисой». Но я волей судьбы оказалась в «Маски-шоу». И после первых выпусков про меня стали говорить, что в программу я попала чуть ли не прямиком из стриптиз-клуба.
Аргумент был курам на смех: мол, слишком профессионально Блёданс облизывает флейту! Я-то старалась довести сексуальность Медсестры до абсурда, лепила из нее гротескную фигуру. А зрители восприняли эту пародию серьезно. В их глазах я слилась со своей героиней, они и мысли не допускали, что в реальной жизни Блёданс совсем другой человек.
Но выложить Диме все свои сомнения по поводу свадьбы я не успела — через несколько недель выяснилось, что у нас будет ребенок.
Судя по всему, зачали мы Колю в одну из первых наших ночей в гостинице «Красная».
Узнав, что мы скоро станем родителями, Дима развил бешеную деятельность.
Поговорил с Юрой, я получила развод, вышла замуж за Диму и переехала к нему. И только потом осознала, как быстро поменялась моя жизнь.
Всю беременность я не ходила, а парила над землей. Некоторые девушки стесняются своего живота, прячут, а я, наоборот, старалась выпячивать. И очень гордилась тем, что у меня будет сын. Назвали его Колей в честь моего дедушки.
Но на этом перемены не закончились. У Димы был бизнес в Москве, и скоро мы туда перебрались. Вопреки слухам, я вовсе не собиралась покорять Первопрестольную. Как всякая нормальная жена, я просто поехала за своим мужем. Поначалу мне в Москве было одиноко и тоскливо: ни друзей, ни работы, на руках маленький ребенок. Кухня, детская, магазины — вот и все, что я видела после моей бурной жизни в Одессе.
Я тосковала, но говорить об этом с Димой не хотела.
Он с самого начала ясно дал понять, что его не интересуют ни шоу-бизнес, ни светская жизнь. Всегда старался держаться подальше от того, что называется тусовкой, и ни разу не попробовал самоутвердиться за мой счет. Мы даже на престижные курорты не ездим, предпочитаем отдыхать подальше от людей и прессы. Хотя Дима может себе позволить и Сен-Тропез, и Куршевель — человек он состоятельный.
Помню, когда муж сказал, что отпуск мы проведем на Камчатке, я страшно удивилась. Там же нет моря и шопинга, которые, как известно, «восстанавливают» женщину лучше всяких спа-процедур. Но когда в иллюминатор вертолета увидела этот волшебный край лесов, рек, озер, ледников, кипящих источников и действующих вулканов, поняла: лучше места и придумать нельзя.
Мы катались на собачьих упряжках, купались в термальных источниках, кормили тюленей рыбой и поднимались на кромку вулкана Малый Семячик, на дне которого плещется знаменитое изумрудное кислотное озеро. А кругом тишина, какие-то фантастические марсианские пейзажи и высокое чистое небо.
Наверное, кто-то скажет: «Подумаешь, мелочи какие, богатый человек может себе еще и не такое позволить». Но ведь в чем прелесть: Дима не нанял гидов, которые бы за нас решили, что нам смотреть и куда ехать, не купил какой-нибудь дорогущий тур, а все придумал и спланировал сам, потратив на это время и силы. Такие «подарки» рождают огромное чувство благодарно сти.
Ну как я ему признаюсь, что мне скучно сидеть дома?
Слава богу, говорить ничего не пришлось. Дима посмотрел на мои молчаливые страдания и решил: «Хватит тебе на кухне киснуть, давай начинай что-нибудь делать. Ты же актриса!»
И вот однажды я услышала по радио, что идет набор артистов для мюзикла «Метро», отправилась на кастинг и прошла его! Мы репетировали целыми днями, работали на износ. Но было здорово. Мюзикл — это такая энергетика! На сцене шестьдесят человек, которые просто рвут зал. У нас был очень дружный коллектив, мы оставались после репетиций, пели песни, выпивали. До сих пор Антон Макарский и Вика Морозова — мои хорошие друзья. Светуля Светикова вообще как дочка.
Потом я стала записывать свои песни, выступать на концертах. Сняла три клипа, выпустила диск. Не могу сказать, что все мои песни — шедевры. Но некоторые мне очень нравятся. Я тяготею к стилю шансон. К душевным песням без яркой аранжировки.
Я недолго пробыла на эстраде. Не люблю петь в сборных концертах. А это закон шоу-бизнеса. Если ты начинающая певица, значит, во всех бочках затычка, во всех городских и региональных концертах должна участвовать. Прекрасно помню, как начинал Дима Билан. Его не знали и не хотели слушать. Юрий Айзеншпис просто насильно впаривал Билана зрителям. Как-то я вела открытие музыкального фестиваля в Анапе, где выступали «Динамит» и другие популярные группы. Вдруг выходит на сцену никому не известный тогда Билан и поет одну песню, другую. Зрители скандируют: «Давай «Динамит»!»
Я к продюсеру, но Айзеншпис неумолим: «Не будет «Динамита», пока Дима не споет».
Помимо «сборников» меня бесили томительные ожидания в гримерке. Бесконечные выяснения отношений, кто за кем на сцену выйдет. Ругань стоит, как на ялтинском базаре. В какой-то момент поняла: мне это не нужно и не интересно. Не хочу быть попсовой певицей, одной из тысячи, тупо открывать рот под фонограмму и сексуально вилять бедрами. Решила, что буду записывать песни просто так, «для себя».
Через несколько лет я обзавелась знакомыми, у меня появились какие-то связи. Дима на мою активную жизнь смотрел с интересом, но участия в ней не принимал. Поэтому в московском «высшем свете» я появлялась в гордом одиночестве.
Что, конечно, породило новую волну слухов.
Когда я приходила на очередную вечеринку, слышала за собой недобрый шепоток. Это меня откровенно веселило: оказывается, образованные богатые люди в дизайнерских нарядах ничем не отличаются от ялтинских бабулек, которые сидят на скамейках, семечки лузгают и обсуждают всех, кто проходит мимо.
В далекие восьмидесятые, когда нельзя было ничего купить, а выглядеть хотелось хорошо, я из кожи вон лезла, чтобы быть самой яркой девушкой на всем Черноморском побережье. Это сейчас винтажный стиль в моде. А тогда для меня это был единственный способ выделиться из толпы. Я красила губы маминой ярко-красной помадой, носила цветастые платья с кружевами а-ля пятидесятые годы, которые специально шила для меня бабушка.
Находила в комиссионках какие-то нереальные туфли. Из бинтов смастерила белые чулки «в сеточку». Когда я в этих чулках шла по набережной, все мужские взгляды были устремлены на меня. Зато на женщин в возрасте мой вид действовал как красная тряпка на быка. Старушки возмущенно шептали вслед: «Вот шалава!»
В Москве выражались по-другому, но суть была та же. Как-то Алика Смехова заявила мне прямо в глаза:
— Блёданс, ты выглядишь как содержанка, а не как замужняя женщина. Вечно в брильянтах, соболях, а мужа твоего никто не видел.
Я тогда улыбнулась и ответила:
— Спасибо за комплимент.
Если Алика думала обидеть меня или смутить, то она ошиблась. Ядовитые стрелы пролетали мимо, не причинив никакого вреда. Мнение окружающих меня мало волновало. Считаете меня содержанкой, развратницей? Да сколько угодно. Я чувствовала за спиной надежный тыл: семья, муж, любящие родители... Я, как и хотела когда-то, шла по жизни смеясь. И не подозревала, что скоро, как героиня этой песни, буду тихо плакать по ночам.
Мама всегда была жизнерадостной, вечно в движении, никогда ничем не болела. И вдруг начала угасать. Но она такой человек, что не любит жаловаться. Мне позвонила ее подруга: «С Тамилой что-то не так, ее надо обследовать».
Я привезла маму в Москву, и ей поставили страшный диагноз — рак. Мы положили ее на Каширку, подключили лучших врачей.
Я много снималась, но старалась приезжать каждый день. Моя сестра Майя жила с мамой в палате, кормила, выносила судно. Но время было уже упущено... Испробовав все, врачи опустили руки. Последние мамины дни прошли в благоухающей пышным цветением Ялте. Природа как будто хотела вдохнуть в нее жизнь, но смерть оказалась сильнее... А через три месяца мы похоронили и нашего папу Гену.
У этой безумно красивой пары была лебединая верность. Когда гроб закрывали, папа сказал: «Тамила, я иду за тобой. Мне тут больше делать нечего». И стал таять на глазах. Врачи не могли поставить диагноз, а он просто не хотел больше жить...
Я до сих пор не могу поверить, что больше никогда не услышу маминого заливистого смеха, не увижу блеска ее глаз, полных девичьего озорства.
Глядя на нее, я научилась быть душой компании, всегда веселой, энергичной и улыбающейся. Несмотря ни на что. Мы с ней по зодиаку обе Овны. И чем старше я становлюсь, тем отчетливее понимаю, как мы похожи.
Мама до последних дней носила длинные волосы и мне никогда не разрешала стричься коротко, хотя я пару раз и порывалась. Моя первая помада была не розовая, а цвета цикламен, который так любила мама. Она принимала абсолютно всех моих поклонников и всегда во всем меня поддерживала. Мы обе любили поесть. Когда я летом приезжала на каникулы, мы обычно покупали копченое сало с прожилками розового мяса и съедали его под рюмочку водочки. А потом отправлялись на пляж и купались в лунной дорожке, глядя на падающие звезды и загадывая желания.
В моей комнате стоит фотография, где мама просто сказочно хороша: точеная фигура, роскошные светлые волосы, на губах — алая помада.
И красный шарф, как крылья, развевается по ветру...
Она всегда со мной. Я знаю, что у меня появился непобедимый ангел-хранитель. Меня и раньше охраняли высшие силы, но сейчас там, наверху, мама явно «строит» ангелов, чтобы они каждый мой шаг поддерживали.
Потеряв родителей, я стала еще больше ценить мужа. Пожалуй, только Дима знает меня так же хорошо, как знала мама. Он не обращает внимания на то, что пишет «желтая» пресса, и терпеливо сносит все неудобства жизни с актрисой.
Как-то один известный телеведущий сказал: «Блёданс, я не понимаю, как можно с тобой жить.
Это же вечный бой».
Ну, бой не бой, но сложно, врать не буду. Не очень давно у меня был очень напряженный период: съемки в фильме «Гитлер капут!», работа над сериалом «Проклятый рай», репетиции спектаклей. Я уезжала из дома буквально с восходом солнца и возвращалась глубокой ночью, выжатая как лимон. Понятно, что кормить мужа обедами, завтраками и ужинами ну никак не получалось. Дима героически выдерживал мой безумный график, лишь изредка звонил из ресторана и печально говорил:
— Девушка, это ваш муж Дима, помните? Я тут сижу в ресторане и ем потрясающий салат. Точно такой, только, конечно, лучше, вы готовили для меня, пока еще не покорили звездный Олимп.
Может, присоединитесь?
Я шутила:
— Мой ненаглядный муж, я бы с удовольствием, да злые режиссеры не пускают.
Но даже у Димы иногда сдают нервы. Была такая программа «Принцип домино». Однажды меня туда пригласили вместе с профессором Лебединским. И потом, когда нас фотографировали, Лебединский страстно меня обнял. Я посмеялась да и забыла. А Дима увидел фотографии в журнале. Разразился скандал. Бедный пульт от телевизора был разбит о стенку, а журнал порван.
Димка — в ярости. Я говорю:
— Да ты посмотри на этого Лебединского.
О чем тут можно переживать?
Весь вечер муж на меня дулся. Потом, слава богу, успокоился:
— В конце концов, я тебя такую сам выбрал.
А вот родителей не выбирают. С родителями невозможно развестись. Наверное, странно, что я дошла до этой простой мысли только сейчас. Но все эти годы я и представить не могла, что однажды моя популярность ударит по сыну. Как могла, оберегала Колю от своих проблем. Считала, что моя боль — только моя и переживать ее надо в одиночестве. Сжать зубы, перетерпеть, чтобы потом прийти к мужу и ребенку с улыбкой на лице.
Года три назад я играла в мюзикле «Кабаре за стеклом» и во время представления вдруг почувствовала острую боль в спине.
Не помню, как доиграла до конца. Потом наглоталась обезболивающих, села за руль и поехала домой. Думала: может, просто мышцу потянула, к утру пройдет. Но все оказалось иначе.
Ночью я уже буквально выла от боли, руки и ноги не слушались. Позвонила знакомому врачу, обрисовала ситуацию. Тот сказал: «Срочно к нам в больницу».
Мне сделали рентген, потом собрался целый консилиум. Известный профессор вынес вердикт: «Смещение позвоночных дисков. У вас ноги могут отняться. Надо делать операцию».
Это значило — месяц проваляться в больнице. Потом столько же дома. И навсегда забыть о танцах и прочих серьезных нагрузках. Но я свою жизнь такой не представляю и стала умолять профессора найти какой-нибудь другой выход.
Он сжалился: «Можете попробовать лечение пиявками. Но если боль не пройдет, будем оперировать».
Я нашла медицинскую клинику, специализирующуюся в области гирудотерапии, и каждый день ходила на процедуры. Сами по себе они не очень болезненные, зато потом из спины еще долго идет кровь и приходится постоянно менять повязки. Но отказаться от роли в мюзикле означало подвести весь коллектив. Так я и металась между пиявками и театром, а в антрактах меняла повязки и глотала обезболивающие. Дима с сыном в это время гостили у знакомых за границей. Звонили по вечерам:
— Мамуль, как ты там одна?
— Замечательно, мальчики мои, — отвечала я, снимая окровавленные бинты.
Постепенно боль стала отступать, а через десять дней все окончательно прошло.
Я не сказала мужу и сыну о травме. И не пошла на повторное обследование. Просто перевернула эту страницу и забыла. Наверное, поступила не очень благоразумно, но я считаю, что мысль материальна. На что мы себя настраиваем, то с нами и происходит.
И действительно, все было замечательно. Но тут я согласилась принять участие в «Больших гонках». На одном из конкурсов Андрей Носков на большой скорости врезался мне в спину. Раздался легкий хруст, но боли я не почувствовала и не придала значения случившемуся.
Когда вернулась, меня пригласили от канала «Россия» на «Танцы со звездами».
Я начала репетировать, уже сшили костюмы, но в один прекрасный день вышла на танцпол — и у меня потемнело в глазах от боли.
Снова больница, рентген, медицинский консилиум. Прогноз был неутешительным: «У вас опять очень сильное смещение позвоночных дисков. Пиявки уже не помогут. Если не сделаем операцию, то скоро позвоночник, уж извините, провалится в трусы».
Я живо представила себе эту картину, и мне стало страшно. Но друзья нашли замечательного врача из клиники в Сосновом бору, и он пообещал за месяц поставить меня на ноги с помощью лечебной физкультуры. И обещание свое выполнил! Правда, от «Танцев» пришлось отказаться, за что руководство канала до сих пор «держит на меня зуб».
Но тогда я решила, что здоровье дороже...
Если бы любое решение в жизни было таким же очевидным! Иногда я смотрю на сына и думаю: боже мой, когда ты успел вырасти? Учишься в американской школе, прекрасно разбираешься в компьютерах, знаешь шесть языков, включая японский...
И как же мало в этом моей заслуги! Когда ты был маленьким, тебя воспитывали мама и моя сестра Майечка. Сейчас ты проводишь время с отцом и его родителями. Они удивительные люди. Свекровь — гид, всю жизнь работала в Интуристе, знает три языка. А свекор — просто ходячая энциклопедия. Преподавал историю в вузах. Когда разговариваешь с дедом, вижу, как ты ловишь каждое его слово. А я... Я ничего не понимаю в твоих школьных заданиях, не разбираюсь в компьютерах и не могу помочь с решением простейшей задачки.
Я учу с тобой стихи, как когда-то учила их со мной моя бабушка. Но сейчас мне кажется, что это такая мелочь по сравнению с тем, что я могла и должна была тебе дать...
Раньше мне казалось, что с маленькими детьми не очень интересно. Я не из тех женщин, которые самозабвенно возятся с младенцами. Занималась карьерой и не испытывала чувства вины. Говорила себе: «Вот когда Коля вырастет, мы с ним станем настоящими друзьями, будем общаться на равных...»
А недавно Коля познакомил меня со своей девочкой Настей. Мы вместе собрались сходить на «Цирк братьев Запашных».
Подъезжаем к ее подъезду, Коля говорит: — Вон она.
— Ну, выходи из машины.
Открой дверь, помоги сесть.
— Да?!
— А ты как думал?
Когда мы шли к зданию Лужников, Настя с Колей отстали. Я обернулась: они так красиво идут по аллейке, взявшись за руки. Падает снег. Тишина. Мне стало немного грустно. Вот у него и девушка появилась...
Мне вдруг захотелось на минуту, чтобы он снова стал маленьким мальчиком, которого можно взять на руки, потискать, расцеловать... Я рано начала относиться к нему как ко взрослому: думала — это правильно. Почему же сейчас мне кажется, что торопя его детство, я пропустила что-то очень важное? Зачем я оставляла его с бабушками-дедушками и убегала на очередные съемки?
А главное — ради чего?
Ради того, чтобы теперь мой сын увидел, как его мать целуется с женщиной? Для меня это всего лишь игра в предлагаемых обстоятельствах. А для него? Страшно представить, что творится в душе у подростка, которому говорят: «Твоя мать — бл...дь».
А может, плюнуть на этот шоу-бизнес, на карьеру?.. Для меня это не станет трагедией. По большому счету, к собственной популярности я отношусь очень легко. Прихожу на тусовку в соболиной шубе до пола, раздаю автографы, улыбаюсь в камеру. А вечером встаю к плите и готовлю для мужа и сына ужин. И не возникает у меня никакого внутреннего диссонанса: вот, мол, как это я, звезда звездецкая, буду рубашки гладить! Если меня завтра забудут, ничего страшного с моей психикой не случится.
Не будет больше эпатажной Эвелины Блёданс — да и бог с ней. Стану больше времени проводить с сыном, рожу еще одного ребенка.
Мы с Димой давно хотели девочку, но я все откладывала. Боялась пропустить хорошую роль или интересный проект. А когда собралась, оказалось: не все так просто.
Мы обратились к врачам, съездили на обследование в Израиль. Но нам сказали: «У вас все нормально. Надо просто ждать и молиться».
Да, я откажусь от какой-то части себя, от того, что создавалось многие годы и что, надо признать, приносит мне колоссальное удовольствие. Но если надо будет выбирать между популярностью и счастьем моей семьи — колебаться не буду...
Я должна поговорить с сыном, попытаться объяснить. У нас в семье так заведено: никаких тайн, никаких запретных тем. Даже обсуждая что-то сложное и неприятное, мы с Димой никогда не понижали голос и не говорили: «Сынок, это не для детских ушей».
Будет тяжелый разговор, но, может быть, Коля сможет меня понять.
Я вошла в его комнату. Он все так же сидел за компьютером и не обернулся на звук открывшейся двери. Сколько раз по ночам я заставала его перед светящимся монитором, на котором мелькали какие-то зловещие фигуры из очередной компьютерной стрелялки.
«Еще десять минут — и спать, — умоляюще шептал Коля. — Мам, ну правда! Ну честное слово! Только папе не говори...» Его ночные посиделки — наш маленький секрет.
У меня сжалось сердце. Господи, он ведь совсем еще ребенок...
Я глубоко вдохнула и сказала:
— Коля, на той фотографии...
Он не дал мне договорить. Повернулся и удивленно спросил:
— Мам, ты что, оправдываешься? Из-за какой-то злобной дуры? Думаешь, я не знаю, какая ты на самом деле? Да ты лучше всех!
Я смотрела на сына, улыбалась и думала: «Блёданс, ты только не разревись сейчас, ладно?»
— Есть хочу, — сообщил Коля, снова уткнувшись в компьютер. — Мам, дай чего-нибудь вкусненького.
Подпишись на наш канал в Telegram