Маминым кумиром была и остается Мэрилин Монро. Мама осветляла волосы, улыбалась широкой голливудской улыбкой. Красавица! И вот она познакомилась с моим папой. Он представился: «Андрей Болтнев» — рот у него был полон золотых коронок!
С Денисом Рожковым у нас отношения сразу не заладились. Хотя когда увидела его на съемочной площадке «Глухаря», подумала: «Какой приятный парень!» Улыбка хорошая, добрая. И тут встречаемся мы на студии, он обнимает меня за плечи, прижимает к себе и заявляет:
— Ну что, будем играть с тобой любовь?
Сбросила его руку:
— Любовь у нас будет только по команде «Мотор!».
Резковато получилось.
— Ну-ну, — произнес Рожков с недовольным видом.
…Снимают сцену, где его Дэн приходит к моей Насте просить прощения.
Мы миримся и долго целуемся. Вышли на площадку, отработали, и Денис вдруг говорит:
— Отвратительно играешь.
— Это почему же? — спрашиваю.
— Слишком долго на себя любуешься в зеркало. А тебе надо заниматься партнером.
— Денис, может, тебе лучше заняться своей работой?
— С радостью, если ты станешь хорошо делать свою.
Я поняла, что это месть, и разозлилась. Но промолчала. Снимаем второй дубль. Рожков продолжает меня доставать:
— Девочка, да ты вообще играть не умеешь!
Тут у меня крышу сорвало:
— Это я-то играть не умею?! Да пошел ты на х…!
Денис сделался весь красный, как заорет: — Сама пошла в п…!
И пулей вылетел из павильона.
На площадке — немая сцена. Все, включая режиссера, замерли как изваяния. Но слово не воробей. Пришлось объявлять перерыв.
За Рожковым долго ходили, звали вернуться, он отказывался, все курил с ребятами в коридоре. Я сидела в сторонке, пыталась успокоиться. Денису тоже понадобилось какое-то время, чтобы взять себя в руки. Но потом мы все же прекрасно отыграли эту сцену. Сошло, так сказать, на нас в результате вдохновение.
Когда позже смотрела отснятый материал, подумала: а Рожков-то прекрасно играет, настоящий профи. С тех пор отношения у нас с Денисом нормальные — никуда друг друга не посылаем, работаем мирно.
Я отдаю себе отчет, что характер у меня резкий. Если слишком сильно давить, могу взорваться. Но актеры все такие, мне ли не знать, ведь я ребенок, выросший за кулисами.
Моя мама, Наталья Мазец, — актриса новосибирского театра «Красный факел». Ее кумиром была и остается Мэрилин Монро. Мама так же осветляла волосы, носила платья с пышными юбками, улыбалась широкой голливудской улыбкой. Она и сейчас красавица.
С папой они познакомились, когда она работала в Майкопском драмтеатре. Мама рассказывала мне о начале романа.
Однажды актеры весело отмечали начало сезона в своем общежитии. Вечеринка была в разгаре, когда на огонек заглянул артист, которого только что приняли в труппу.
Новичок был худощавым, с немного грубоватыми чертами лица. Представился: «Андрей Болтнев» и улыбнулся — у него был полон рот золотых коронок! Оказалось, еще в детстве ему выбило зубы в автомобильной аварии. Несмотря на такой дефект, Андрей был очень обаятельным. Он сразу обратил внимание на маму и пронзительно так на нее смотрел, а потом пригласил на медленный танец. Мама рассказывала, что он весь дрожал, когда прикасался к ней.
Они начали встречаться. И вскоре папа предложил: «Давай съездим в Туапсе, к моей маме. Отдохнем, в море поплаваем».
И они поехали. Мама познакомилась с моей будущей бабушкой, Ниной Константиновной. Она была человеком необычным, с сильным волевым характером — занималась мотоспортом, участвовала в кроссах по пересеченной местности, была даже чемпионкой Советского Союза.
В семейном альбоме сохранилась фотография, где бабушка — молодая и красивая — стоит у мотоцикла на фоне песчаных барханов. Удивительно, что такая экстремалка в свободное от спорта время преподавала в школе… домоводство.
А вот ее отец — мой прадед Константин Добжинский — был народным артистом. В сороковых годах много снимался в кино. Так что папа через поколение продолжил актерскую династию.
Оказалось, что папа повез маму в Туапсе не просто так, а на смотрины. И бабушка одобрила его выбор. Когда обед по случаю знакомства подходил к концу, сказала: «Сынок, твоя Натальюшка очень хорошая девушка, пора брать ее в жены».
Свадьбу сыграли в общежитии.
Папа по случаю торжества надел роскошный белый костюм. В разгар веселья он вышел на улицу освежиться и поскользнулся на разлитом кем-то мазуте. Мама пыталась эту грязь оттереть, но ничего не вышло, пропал костюм!
В Майкопе родители надолго не задержались. Мама посчитала, что никакой особой перспективы творческого роста у них там нет, и уговорила папу перебраться в ее родной Новосибирск. Отец не стал спорить, он вообще этого не любил. Они показались в «Красный факел», были приняты и вскоре стали ведущими артистами.
Дирекция поселила их в самом центре, в доме рядом с железнодорожным вокзалом.
Это была комната в коммуналке, где я и родилась. Папа был счастлив, он ждал этого момента шесть лет: мама долго не могла забеременеть, прошла несколько мучительных курсов лечения.
Когда соседка-старушка умерла, вторую комнату отдали нашей семье. В моей детской окна выходили прямо на железнодорожные пути, поэтому летом при открытых окнах там всегда был слышен перестук колес проходивших составов. Помню, как забиралась на подоконник и смотрела на поезда. Правда, долго сидеть у меня не получалось. Я росла неуправляемым ребенком, проклятьем для родителей. Точнее для мамы, которая в основном мною и занималась. Нет, мои родители не расстались и не развелись вплоть до папиной смерти. Но жили на два города, что для любой семьи очень тяжело.
Алексей Герман предложил отцу сыграть главную роль в фильме «Мой друг Иван Лапшин», партнерами были Нина Русланова и Андрей Миронов. От таких предложений не отказываются. Мама согласилась отпустить его в столицу, понимая, что это шанс сыграть роль, которую актеры иногда ждут всю жизнь. Так и случилось — папе дали за Лапшина Государственную премию РСФСР.
Почти сразу же после этого Семен Аранович утвердил его на роль убийцы Кротова в сериале «Противостояние» по роману Юлиана Семенова. После этой картины он стал настоящей звездой. А потом его позвал в труппу Московского театра имени Маяковского Андрей Гончаров…
Как папа уезжал в Москву, с тяжелым ли сердцем, оттого что расстается со мной и мамой, не помню, мне было всего два года и сейчас фантазировать не хочу.
Мама осталась в Новосибирске. В «Красном факеле» она была ведущей актрисой, работу в Москве ей предлагали, но в Театре имени Гоголя, а также в каких-то маленьких театрах. Ее это не устраивало. «Я хочу играть в академическом театре», — заявляла мама. Но академические с приглашением в труппу не спешили — для провинциального актера это слишком редкое везение.
Оставлять ребенка было не с кем, поэтому мама брала меня с собой в театр. У меня завелись там друзья — сын осветителя и сын костюмерши. Когда приходила в «Факел», они меня уже поджидали. Мы срывались с места и уносились — бегали наперегонки, соревновались, кто куда сможет забраться, кто куда допрыгнет. Любимым занятием было влезть на колосники и бросать оттуда фантики.
Ромео объясняется в любви Джульетте, а над его головой порхает фантик! Помощник режиссера передает по местной трансляции:
— Уберите детей из-за кулис, немедленно уберите детей из-за кулис!
Мама, отыграв сцену, рванула за мной, чтобы всыпать по первое число. Но не смогла найти: в театре такие лабиринты! Мы сбежали и спрятались.
Иногда, устав от моих «выступлений», мама отвозила меня к бабушке. Та пыталась держать внучку в строгости, но получалось не очень. Стоило выпустить меня во двор, как я пропадала до позднего вечера. Обожала заброшенные дачи, овраги, подземелья. Бабушка с ума сходила. И очень скоро возвращала «подарочек» назад.
Мамины подруги советовали ей перед уходом в театр запирать дочку в туалете, но на эту крайнюю меру она не отважилась. Чтобы держать меня в рамках, требовалась твердая мужская рука, способная взять за шкирку и привести в чувство. Но папа был далеко, за сотни километров.
Он появлялся в Новосибирске только несколько раз в году. И это всегда был праздник: мама преображалась, просто на крыльях летала. Бежала на рынок, накупала гору всяких вкусностей, и хотя папа был совсем непривередлив и мог обойтись макаронами по-флотски, она старалась приготовить что-то необычное. Дом сразу наполнялся друзьями, гостями.
Папа приезжал веселый, с подарками. Он много гастролировал с Театром Маяковского, снимался то в Греции, то в Японии, то в Англии или во Франции.
И отовсюду привозил для своих «девочек» чемоданы невиданных по тем временам вещей: какие-то необыкновенные кофточки, плащики, туфельки — нашему с мамой гардеробу завидовал весь город. А однажды подарил мне калькулятор с кнопками, похожими на фортепианные клавиши. Увидев это чудо японской техники, одноклассники чуть в обморок не попадали.
Иногда папа задерживался дома на неделю, а как-то раз пробыл целое лето. Это было счастье: мы ездили на Обское море рядом с Академгородком, жарили шашлыки, купались. Мама светилась, я видела, что папа ее обожает. Конечно, была маленькой, но помню, что когда он разговаривал с друзьями, через слово повторял «моя Наташа».
Меня он тоже любил и, конечно же, баловал.
Какая уж тут твердая рука! Если я начинала капризничать из-за того, что мама мне что-то не разрешала, он понижал голос и говорил: «Тихо, дам я тебе два рубля, купишь потом этот «киндер-сюрприз». Но маме ни слова».
Или, к примеру, сварит мама суп, нальет в тарелку, а я есть категорически не желаю. Тогда к процессу воспитания подключается папа: «Если съешь три ложки, получишь три рубля, ну а если уж всю тарелку…»
Когда я не слушалась, папа грозил:
— Ну, Машка, держись, ждет тебя остракизм и арахнофобия.
— А как это?
— Не буду с тобой разговаривать и напущу на тебя пауков, которых ты до смерти боишься.
Вспоминая наше с папой общение, дала себе слово: когда у меня появятся дети, стану разговаривать с ними точно так же.
Да, по струнке я не ходила, но его обожала, и главное — он говорил и делал вещи, которые запоминались, оказывали влияние…
Мы с мамой приезжали в Москву при каждой возможности. Папа жил в общежитии, за стенкой — самые близкие его друзья: актер Толя Лобоцкий, который то ли еще, то ли уже не был женат, и режиссер Юрий Иоффе.
В один из наших приездов Театру Маяковского срочно потребовался ребенок для финальной сцены спектакля «Ящерица» и папа предложил попробовать меня. В пять лет я впервые вышла на сцену в настоящей театральной постановке.
Два актера держали меня за руки, нас ослепляли софиты, а мы делали вид, что бежим куда-то. Так, благодаря папе, началась моя актерская карьера, которая продолжилась потом в «Красном факеле». Я, семилетняя девочка, играла небольшую роль в спектакле «Дракон» и даже ездила на гастроли в Алма-Ату, где в очередной раз сумела «потрясти» маму.
Лето выдалось жарким, актеры выходили загорать на крышу театра. И я тут как тут. Встала на самой кромке и начала махать прохожим: «Эй, привет! Как дела?» Увидев это, мама чуть не потеряла сознание. Там было этажей семь. Даже спустя время мама, рассказывая эту историю папе, с трудом сдерживала дрожь.
Казалось бы, если люди, даже родные, видятся редко, они теряют связь.
Но мы с папой не отдалились друг от друга. С ним всегда было безумно интересно, он много читал, увлекался астрономией, вообще был всесторонне образованным и любопытным человеком. Еще в Новосибирске достал где-то линзы и, проконсультировавшись в обсерватории, своими руками собрал телескоп. В его московской комнате телескопов было уже два. Я помню, как по ночам мы, устроившись у окна, разглядывали звезды и далекие планеты. А на стенах висели карта звездного неба и множество флагов разных стран. Он мог часами рассказывать про Вселенную и туманность Андромеды, про материки и континенты. Не только мне было интересно, Толя Лобоцкий из папиной комнаты просто не вылезал.
Иногда меня останавливают люди, которые называют себя папиными друзьями.
«Как мы с твоим отцом отрывались! Просто в хлам», — закатывают они глаза.
Не поддерживаю таких разговоров. Я ничего подобного никогда не видела, наверное, при мне он не позволял себе лишнего. Все мои воспоминания о нем — только счастливые.
А как-то папа взял меня с собой на гастроли в Ригу. Вот это были дни! Жили мы в санатории на взморье, свободное время проводили в компании Натальи Георгиевны Гундаревой и ее мужа Михаила Ивановича Филиппова. Мне бы слушать этих людей, впитывать их ауру, но я была еще ребенком, не понимала, кто находится рядом. Важнее было как-нибудь покруче нырнуть в бассейн.
Но наступал момент и нам с отцом приходилось расставаться… Жить в Москве было негде.
Квартиру дать обещали, но в дирекции сразу предупредили: ждать придется лет восемь, не меньше. А это означало, что меня не возьмет никакая московская школа и у мамы будут проблемы с работой, ведь у нас не было «священной» московской прописки.
Наверное, за него мог бы замолвить словечко Гончаров, но у папы с главным режиссером Театра Маяковского были, как я слышала, сложные отношения. Отец был острым на язык, мог припечатать словом. Возможно, Гончарову доносили, какие шуточки он отпускал в его адрес. Так что на помощь главрежа рассчитывать не приходилось.
Десять лет мы с мамой жили в надежде, что завтра папа позвонит и скажет: «Случилось чудо, нам дали квартиру!» И тогда, наконец, у меня снова будет нормальная семья.
Но время шло, а ничего не менялось…
Двенадцатого мая 1995 года я ночевала у бабушки. Под самое утро приснился сон: вошел папа, одетый в красную жилетку. Я говорю что-то, пристаю с вопросами, а он молчит. Смотрит на меня, не отводя глаз, и молчит.
Я проснулась, пошла в школу. Когда вернулась после уроков, бабушка, ничего не объяснив, велела срочно ехать к маме в театр.
…Звонок из Москвы застал маму на репетиции. Ей сообщили, что папа умер. Инсульт. Ему было всего сорок девять лет.
Заплаканная, она сидела в гримерке, а коллеги подходили выразить соболезнования, успокаивали. Через день мы вылетели в Москву на похороны.
История того, как московские власти из-за отсутствия прописки отказывались давать место на кладбище заслуженному артисту РСФСР, лауреату Государственной премии, прошла мимо нас. Все хлопоты по организации похорон взяла на себя Наталья Гундарева, она ходила по высоким кабинетам, пока не добилась, чтобы папе выделили место на Востряковском кладбище.
Я не хотела идти на Мне было одиннадцать, никакой особенной боли я не ощущала, потому что не понимала, что такое смерть. Гораздо интереснее оказалось разбирать оставшиеся после папы вещи. В шкафу нашла припасенные для меня подарки — яркий рюкзачок, какую-то необычную шариковую ручку. Он не успел их мне вручить.
Боль пришла с годами. Сегодня, когда пересматриваю папины картины, на меня накатывает жуткая тоска от того, что живым больше его никогда не увижу.
Не пойти на похороны было нельзя.
День выдался пасмурным, накрапывал дождь. Мама сказала: «Это папа на том свете плачет…»
Смотреть на мертвого отца было страшно. Он лежал в гробу в той самой красной жилетке, в которой приходил ко мне во сне, как я теперь понимаю, в момент смерти — в пять утра. Когда произносили речи на панихиде, поинтересовалась у мамы:
— А это что за дед?
— Тише, — сказала она. — Это Гончаров.
Мне фамилия ни о чем не говорила. Что Андрей Александрович — выдающийся деятель искусства двадцатого века, узнала гораздо позже.
Как и о его непростых отношениях с моим отцом.
Мы с мамой остались одни. В старших классах я бросила учиться. Лет в пятнадцать решила, что буду поступать на актерский факультет, и «забила» на школу. Считала, что мне пригодятся в жизни литература, русский, английский и информатика. На остальные предметы время не тратила. Брала в учительской наш классный журнал — мол, математичка попросила принести в класс. А по дороге заворачивала в туалет и бритвочкой аккуратненько подчищала «н» (что значит «на уроке отсутствовала») на «4». В итоге в году по геометрии вышла «четверка». А на химии во время контрольной у меня из носа ручьем полилась «кровь». В этой роли выступил клубничный сок. Химичка отправила меня в туалет, в спокойной обстановке я списала ответы на все вопросы задания.
Так вот я «осваивала» школьную программу.
К тому времени я была самостоятельным человеком, вела на новосибирском телевидении передачу про компьютерные игры «8, 16, 32». Сама позвонила на студию, прошла кастинг и была утверждена вместе с двумя мальчиками. В десятом классе врала маме, что иду в школу, а сама с компанией таких же нерадивых одноклассников сидела часов до трех в пивном ресторанчике по соседству, а потом ехала на телевидение.
Аттестат получала в вечерней школе, потому что параллельно уже училась на первом курсе Новосибирского театрального училища. Лет за пятнадцать до меня его окончили Лена Шевченко и Владимир Машков. Машкова там помнят и сейчас, говорят, нагловатый был пацан, но очень талантливый.
Высшего образования училище не давало, так что школьный аттестат при поступлении там не требовали.
Готовиться к экзаменам мама мне не помогала. Вернее, я сама не допускала ее к этому процессу — никогда не могла перед ней ничего играть, боялась ее резких оценок. Но программа, которую читала на вступительных экзаменах, сложилась благодаря маме. Когда ей было одиноко, она сажала меня перед собой и начинался поэтический вечер Натальи Мазец, который мог продолжаться до полуночи. Любимым маминым стихотворением было «Я Мэрлин, Мэрлин. Я героиня самоубийства и героина» Вознесенского. Она потрясающе его исполняла, но лет до четырнадцати я этих стихов просто не понимала. Ерзала на стуле и при первой же возможности сбегала.
Зато когда готовилась поступать в училище, стащила тетрадку, куда мама с двадцати лет записывала любимые стихи, и, запершись в своей комнате, копировала мамины интонации: «Невыносимо, когда бездарен, когда талантлив — невыносимей». Поступила с легкостью.
Театральное училище окончила с красным дипломом. Мама пришла на наш класс-концерт, посмотрела и сказала: «Теперь, пожалуй, не страшно отпускать тебя в Москву».
О Москве я мечтала все четыре года в училище, как Маша из «Трех сестер», которую играла в выпускном спектакле. Я должна была уехать в город, который когда-то отнял у меня отца и где он навсегда остался. Хотела работать только там и добиться успеха.
В Москве я остановилась у маминого сводного брата.
В их семье появился новорожденный, бодрый вопль малыша будил всю семью с утра пораньше. Я вскакивала, быстренько собиралась и шла обивать пороги театров. РАМТ, ТЮЗ, Театр Армена Джигарханяна — показы везде закончились. Единственное, что мне оставалось, это поступать в какой-нибудь театральный вуз и получать высшее образование. Я нигде не скрывала, что пару недель назад выпустилась из Новосибирского театрального училища. Педагоги говорили: «Девушка, зачем вам учиться? Вы что, согласны на первом курсе опять играть этюды о животных? Вам надо в театр устраиваться».
Однажды, расстроенная очередным отказом, пришла пообедать в буфет Театра Маяковского. Вахтерши помнили отца и пускали меня, не требуя пропуска. Сидела, грустная, над тарелкой борща и думала, что же мне делать.
А за соседним столиком обедал главный режиссер театра Сергей Арцибашев. Где наша не пропадала! Набралась смелости, подошла и говорю:
— Я — Маша Болтнева, дочь Андрея Болтнева, который работал в этом театре. Тоже актриса. Можно мне вам показаться?
— Да, конечно, приходите завтра, — кивнул режиссер, не отрываясь от обеда.
Это было что-то невероятное! Арцибашев не прослушивал актеров года три, а тут вдруг согласился. Не иначе как стены театра мне помогли.
Пришла с утра, исполненная крайней решимости. Для чтения выбрала Шарля Бодлера «Куда угодно, лишь бы прочь из этого мира». Это был мой хит. В стихи его влюбилась еще в школе.
Страдала по одному мальчику и надеялась, что если стану читать ему Бодлера, поражу в самое сердце. Никого тогда, впрочем, не поразила, до стихов дело не дошло. Сейчас ситуация была немногим лучше.
Арцибашев послушал меня, послушал и говорит:
— Сейчас все то же самое, только чтобы слеза пошла.
Я понимала: либо пан, либо пропал. Прикрылась папиной фамилией, теперь главное — ее не опозорить. Стала читать снова, и слеза выкатилась. Арцибашев оценил, спрашивает:
— Вы поете?
— Да, — и затянула русскую народную.
— А еще что поете?
Тогда я спела ему песенку на французском из репертуара Эдит Пиаф.
— Достаточно, — говорит.
— Подождите, у меня есть еще Хлебников, — и не дожидаясь ответа, начала с чувством: «Изменить бы. Кому? Не все ли равно…»
И, видно, зацепила режиссера.
— Кричи! Проклинай всех! — вскочил Арцибашев.
У меня покраснело лицо, так я орала.
— Все, спасибо, — прервал мэтр. — Идите в отдел кадров, оформляйтесь. Сегодня в три жду вас на репетиции «Карамазовых».
Мне доверили роль цыганки в юбке в пятой линии, я выхожу в ней на сцену по сей день. Семь лет назад от счастья, что танцую за спиной у самого Лазарева или Немоляевой, готова была целовать стены театра.
На сборе труппы меня и еще нескольких молодых актеров представили коллегам.
«Ой, вы дочка Андрюши Болтнева? Он был таким замечательным», — первой подошла ко мне Евгения Павловна Симонова.
За ней потянулись и остальные, каждый вспоминал: «А мы с твоим папой…» Ко мне отнеслись очень доброжелательно. Когда я в первый раз праздновала свой день рождения в театре и по традиции после спектакля накрыла в гримерке стол, поздравить пришли все. Заглянул даже Арцибашев с букетом цветов. Мне надарили столько подарков, что я чуть не плакала от счастья.
Всегда ощущала, что в Театре Маяковского меня любят.
И не только как дочь Болтнева, теперь уж точно. Справедливости ради — есть за что: я не вступаю ни в какие конфликты, никого не обсуждаю. Прихожу, играю спектакль и ухожу. Правда, ролей у меня не так уж много, а главных и подавно. Наверно, будь я обеспеченной московской девицей, не миновать бы мне рефлексии на тему «Почему я до сих пор не звезда?» Ну в самом деле, кого-то в двадцать лет каждый вечер по телевизору показывают, на кого-то спектакли ставят, а у меня из главных ролей — Красная Шапочка в детской сказке, которую поставил папин друг Юрий Иоффе. Да еще в «Золотом ключике» играю Лису Алису, вот и все.
То, что в Москве придется какое-то время не жить, а выживать, поняла сразу.
Денег не хватало катастрофически. Мама иногда немного помогала, но я хотела быть самостоятельной. Слава богу, хоть за квартиру не платила — освободилось место в общежитии.
Свое портфолио разнесла на все студии, но предложений сниматься не поступало. Через полгода обновила фотографии, и — о счастье! — мне доверили рекламировать карамель «Бон Пари». Помните, там девушка, загримированная под Мэрилин Монро, поет «I wanna be loved by you»? Но это не я, я там с краю стою. Одна радость: заплатили за съемки прилично, хватило на подержанную «шестерку».
Эта машина стала моей кормилицей. Ролей по-прежнему не было, поэтому я решила: в свободное от театра время надо осваивать другие профессии. И начала «бомбить»: каждый день вставала пораньше, чтобы до репетиции заработать на бензин, еду и мобильный телефон.
Однажды подвозила каких-то людей, в дороге разговорились, пожаловалась, что я бедная артистка из Театра Маяковского, которая подрабатывает частным извозом. И вдруг моя пассажирка заявляет: «Между прочим, Сережа Арцибашев мой хороший друг». Я тогда, помню, чуть в столб не врезалась. Мне совсем не улыбалось, чтобы об этом узнали в театре.
Чем я только не занималась, чтобы подзаработать! Преподавала танцы в частной школе, где ученики меня страшно зауважали, увидев в крошечной роли в сериале «Не родись красивой». Освоила веб-дизайн и стала делать сайты на заказ. Получилось это так.
Я очень люблю компьютер, могу просидеть за ним часов двадцать не вставая. Бродя по Интернету, была неприятно удивлена: обо мне можно узнать только если набрать в поисковике «Андрей Болтнев». Подумала: это несправедливо, я ведь тоже актриса. Надо открыть собственный сайт. Денег на то, чтобы заказать его профессионалам, у меня не было. Пришлось обложиться специальной литературой и досконально изучить вопрос. Над своим сайтом работала как живописец над картиной. Поставлю голубой фон, через день открою «окно», посмотрю: нет, не то, надо сменить.
Как-то подруга и коллега по театру Наташа Лесниковская увидела мой сайт в Интернете.
— Кому ты его заказывала? — поинтересовалась она. — Мне нужен такой же.
— Никому, сама сделала.
— Ну, Болт, это круто, не ожидала.
А мне поможешь?
После этого ко мне потянулись заказчики. Наташа привела свою знакомую, та — еще кого-то. Я делала сайты ивент-агентствам, артистам, фотографам, даже профессиональному тамаде. Получала за каждый двадцать тысяч рублей. Если работа требовала более высокой квалификации, нанимала знакомого программиста. Потом пошла дальше: сама научилась пользоваться программами, с помощью которых могу теперь на компьютере, не владея нотной грамотой, писать музыку и монтировать фильмы.
Все, за что ни бралась, получалось хорошо. Все, кроме карьеры актрисы.
Впрочем, даже в самые тяжелые моменты у меня не возникало желания бросить профессию к чертовой бабушке и посвятить себя чему-то другому. Чувствовала — дождусь своего часа.
И однажды это случилось. Режиссер Гузель Киреева пригласила на пробы в детективный сериал «Безмолвный свидетель». Встретились, Гузель удивилась: ожидала увидеть девушку с длинными волосами, как на агентской фотографии, а я в то лето коротко постриглась. Но решили попробовать. По сюжету я должна была плакать на опознании тела подружки в морге.
— Принесите актрисе носовой платок для соплей и слез, — скомандовала Киреева. — Она сейчас будет много плакать.
— Извините, но делать это по заказу не умею, — буркнула я.
— Кого вы мне привели?! — напряглась Гузель. — Вы актриса или где?
Слова задели за живое, расстроилась так, что защипало глаза, а потом полились настоящие слезы. Прорыдала весь эпизод. На прощание Киреева изрекла: «Молодец. Еще увидимся».
И не обманула, вскоре снова позвонили из «Безмолвного свидетеля» и пригласили на роль бомжихи: «Киреева сказала, что эту роль можете сыграть только вы».
И вот я уже роюсь в мусоре на свалке под Жуковским.
Потом у меня было множество проб, но удачных мало, да и роли в основном доставались крошечные. И тут опять звонит Гузель: «Хочу попробовать тебя на одну из главных ролей в новый сериал «Глухарь».
После проб Киреева отвела меня в сторонку: «Знаешь, актриса на роль Насти уже утверждена. Продюсеры хотят снимать дочку Александра Иванова из группы «Рондо». А тебя мы, наверное, возьмем на Проститутку Номер Один. Есть у нас такой персонаж».
Путана так путана — любая работа хороша. Уехала домой, через неделю звонит Гузель:
— Маш, приезжай, нам отправлять кинопробы на НТВ, а тут выяснилось, что актриса, которую мы планировали снимать в роли Насти, уезжает учиться в Штаты. Попробуйся еще раз.
— Хорошо, — сказала я и напрочь забыла об этом. Просто уже абсолютно не верила, что мне может так повезти.
Всю ночь «зажигала» в клубе.
Одиннадцать утра, а спать я еще не ложилась, только домой собралась ехать. Тут-то и раздался звонок судьбы.
— Вы где? Должны уже быть на студии.
— Не-не-не, сейчас не могу, очень сильно занята, у меня репетиция в театре, — на ходу вру я. — Мне после нее надо отдохнуть. Приеду не раньше пяти вечера.
— Ну давайте, — говорят. — Только не позже, а то нам отправлять материал на канал.
Я доехала до дому и завалилась спать. В пять вечера меня разбудил телефонный звонок.
— Вы где?
— А кто это? — удивилась я спросонья.
— Вам звонят из кинокомпании «Дикси». Вы к нам едете?
— Конечно, уже подъезжаю. Уже почти у дверей.
А сама вскочила с постели и в истерическом состоянии мечусь по комнате, одной рукой крашу ресницы, другой натягиваю яркую майку. К счастью, на студию доехала быстро, без пробок — была суббота. Что-то сыграла, в финале сцены опять всплакнула. Не столько по роли, сколько от нервного перенапряжения, ведь я чуть не подвела приличных людей. Ну как можно было забыть о пробах?!
В понедельник вечером Киреева сообщила:
— Поздравляю, тебя утвердили.
— Не может быть!
— Может. Знаешь, что сказал продюсер Ефим Любинский? «Какая трогательная, искренняя девочка. Неужели это она сама так плачет?»
Я не сдержалась:
— Елки, ну конечно! Не глицерина же мне в глаза накапали.
А сама прыгаю от счастья до потолка. Ничего себе — у меня главная роль! А я ведь ее чуть не проспала. Факт остается фактом, не я поймала удачу за хвост. Скорее — она меня.
Когда первые серии показали по НТВ, поняла: важно не просто главную роль получить, но и не опозориться после нее.
Полезла в Интернет почитать, что обо мне пишут, и ужаснулась. «Шлюха, проститутка! Откуда взялась такая страшная бл…ина?»
— возмущались «В Контакте» «благодарные зрители». Однажды выхожу из кафе, а мне какие-то парни вслед: «Видел, видел? Эта пошла, проститутка…»
А еще на репетиции спектакля «Как поссорились...», где на сцене стояли Немоляева и человек двадцать массовки, масла в огонь добавил наш худрук. Светлана Владимировна взяла меня за руку и притянула в центр: пой со всеми. И тут Арцибашев, сидевший в зале, как закричит в микрофон: «Сдвиньте эту проститутку!»
Я изменилась в лице. Арцибашев заметил и продолжает так примирительно: «Ну шучу, шучу. Она ведь у нас стала народной артисткой, героиней».
После всех этих историй я подумала: а может, действительно в актерской профессии есть что-то от первой древнейшей?
Вот у меня в «Глухаре» была сцена. Я пришла, разделась. Легла в джакузи, куда еще влез отвратительный жирный мужик. Пусть это актер, но он же меня по роли обнимал, целовал. Было противно, но по сюжету я должна была не подавать виду. Потом вышла из воды, вытерлась, получила деньги за съемочный день. И чем же тогда актриса отличается от проститутки? Такие вот неприятные мысли посещали меня после чтения отзывов поклонников сериала.
— Неужели они не отделяют реальность от кино, живого человека от роли, которую он играет? — чуть не плакала я.
— А они и не обязаны отделять, — жестко сказала мама. — Привыкай, такая профессия.
И я стала привыкать. К шуточкам про мою героиню.
К тому, что иногда у актеров сдают нервы. Что большинству из нас постоянно нужно поддерживать в себе драйв. И все мы ищем для этого разные способы.
Вот Денис Рожков, например, идет на конфликт. Когда я узнала, что актерская судьба у него складывалась тяжело, лет десять сидел без работы, то перестала обращать внимание на его подначки. Парень получил одну из главных ролей в «Глухаре», страшно нервничал. И цепляясь ко мне, просто снимал стресс. Столько лет жить одними надеждами, без денег, без четких перспектив — это под силу не каждому. Справиться со свалившейся на голову славой — тем более. Кто-то ломается. Кто-то подстегивает себя алкоголем, а то и чем посильнее.
Есть, конечно, актеры, которым это не нужно. Максим Аверин, например, очень светлый и веселый человек.
Если сгустились тучи, ему стоит бросить остроумную реплику, и всех «отпускает». Кстати, авторство половины шуток, звучащих с экрана, принадлежит Максиму. А как смешно он пародирует! На съемках с нами постоянно работает гример — молодой человек, иконой стиля для которого точно является Сергей Зверев. У него такие же сделанные губы и вздернутые брови. Так вот, однажды Аверин показал нам этого парня во всей красе: смешно раздувал губы и щеки, дефилировал по павильону походкой «от бедра». Наш оператор не удержался и запечатлел этот этюд на пленку. Получился замечательный ролик, над которым мы все ухохатывались. В съемочной группе Максима просто обожают.
Актерская профессия — коварна, она требует преданности, полной самоотдачи, а иногда и самоотречения.
Если ты многого в ней добился, то, как правило, за счет своей личной жизни. Я на съемках «Глухаря» рассталась со своим молодым человеком…
Вообще, не могу похвастаться большим количеством романов и грудой осколков разбитых сердец. В пятнадцать лет еще в Новосибирске я безумно влюбилась в Михаила Шаца*, смотрела все передачи «ОСП-студии», бегала на их концерты. Однажды прочитала адрес «ОСП» в финальных титрах программы и написала предмету своего обожания письмо: «Михаил, я так вас люблю». Ответа, естественно, не дождалась.
Психологи объясняют, что в каждом новом мужчине мы — девушки — подсознательно пытаемся отыскать черты отца. Шанс покорить наше сердце имеет тот, кто на него похож. В двадцать лет я влюбилась в мужчину из съемочной группы, в которой довелось работать.
Он был гораздо старше меня. Я маниакально его преследовала, каждый вечер приезжала к дому, где он жил, и стояла под окнами. Когда свет гас, произносила «Спокойной ночи, любимый» и только после этого отправлялась к себе. Он долго не знал о моих чувствах. А когда я призналась, был обескуражен и даже напуган. Моя любовь так и осталась безответной. Романа не случилось, а теперь думаю — и не могло случиться. Мне просто нужны были сильные эмоции, взрыв, а не этот взрослый и чужой человек. Чувства выплеснулись на кинопленку, точнее, на флэшку фотоаппарата. Я сняла короткометражный фильм о себе, своей несчастной любви.
Я была влюблена много раз, но счастливой взаимной любви так и не испытала. Это чувство всегда окрашено у меня в кровавые тона, в нем постоянно присутствует какой-то надлом.
Подруга говорит: «Тебе нужна несчастная любовь, тогда ты можешь снимать свои фильмы, писать песни».
Не знаю… Мне не хочется верить, что она права. Мама считает: даже если женщина безумно влюблена, она не должна показывать мужчине, что сходит по нему с ума.
А я не представляю, как можно не показывать своих чувств. Мне хочется кричать о них, чтобы слышал целый свет, а уж любимый — в первую очередь. Я способна любить так сильно, так самоотреченно, что моему избраннику, наверное, сложно принять это море нежности, он боится в нем утонуть.
Серьезные отношения были у меня всего дважды. Раз я даже собиралась замуж.
Выписала маму в Москву, чтобы познакомить с любимым. А он пришел на встречу пьяным вдрабодан, лыка не вязал. Нет, так семейную жизнь начинать я не хотела. Было жутко стыдно перед мамой, и я отменила свадьбу. Подумала: «С хрена ль тут понаехали? А ну кыш отсюда!»
А со вторым поклонником мы оказались совершенно разными людьми. Когда познакомились, выяснилось, что он мой земляк. «О, новосибирская диаспора», — обрадовалась я и бросилась в роман. И вот лежим мы вечером на диване перед телевизором. Мне хочется смотреть «Театр+ТВ» или «Мой серебряный шар», а он переключает на футбол. Мне интересно, с кем и о чем будут говорить ведущие «На ночь глядя», а он желает смотреть ужастик. И я задумалась: о чем же мы будем говорить на старости лет, когда страсть пройдет? И сама себе ответила: нет у тебя общих тем с человеком, который целый день сидит в офисе.
Так и разбежались. Не могу сказать, что не переживала, но перед глазами опять вставал пример родителей: они хоть и жили в разных городах, но всегда оставались близкими по духу людьми.
Я ни о чем не жалею. Страдания приносят актеру пользу. Каждая моя несчастная любовь рождает две-три песни, которые я пишу по ночам. Наверное, мне нужен творческий человек, интеллектуал, который это оценит. Верю, что придет момент и я встречу своего мужчину, и ему нужны будут любовь на всю жизнь, семья, дети. Но сегодня его нет рядом.
Маму моя жизнь удручает. «Выбирай таких мужчин, которые будут любить тебя больше, чем ты их. Тогда ни одному не удастся тебя ранить», — советует она.
Я ничего не отвечаю, потому что знаю: если бы мама сама следовала этому совету, то снова вышла бы замуж. Несмотря на то, что мужчины до сих пор ходят за ней толпами, в нашей новосибирской квартире только папины портреты во всех комнатах.
«Никто не может сравниться с Андреем», — отвечает обычно мама на вопрос, почему осталась одна. А иногда, глядя на меня, говорит: «Ты — второй отец. Так же улыбаешься, так же трогаешь рукой губы, так же шутишь. И походка у тебя отцовская, и привычки».
Я тоже ощущаю, что папина душа словно где-то рядом. Чувствую, что связь между нами не оборвалась. Я работаю в том же театре, что и он, так же, как он, живу в общежитии.
Мне иногда кажется, что папа каким-то непостижимым образом меня не оставил.
Сколько раз за свою двадцатисемилетнюю жизнь я могла бы свернуть не туда. Но как будто чья-то невидимая рука выводила меня на правильную дорогу.
Недавно мама навещала меня в Москве. Сели обедать в кафе. Женщина за соседним столиком долго и пристально меня рассматривала, потом все-таки подошла:
— Извините, пожалуйста, вы в курсе, что у вас есть двойник? Вы очень похожи на актрису Марию Болтневу из сериала «Глухарь».
— Спасибо, — отвечаю.
— Вы ее точно не знаете? Такое сходство!
— Нет.
Мама не выдержала и радостно воскликнула:
— Это же она и есть!
— Да вы что?! — женщина потеряла дар речи.
Когда мы вышли из кафе, мама обняла меня и сказала: «Доченька, отец бы тобой гордился».
А ведь совсем недавно она говорила: «Ты в «Глухаре» хуже всех. Аверин и Рожков играют гениально, Тарасова — это да, Фекленко просто потрясающий. А ты…»
И я поняла: раз уж мама меня похвалила, значит, я и правда молодец.
Редакция благодарит за помощь в организации съемок мебельный салон BAKER.
Подпишись на наш канал в Telegram