«И вы здесь!» — не смогла сдержать я раздражения, увидев на платформе Владимира Хотиненко. Разве могла предположить, что Володя специально вышел из вагона встретить меня и эта поездка перевернет мою жизнь...
Я очень не хотела ехать в Таллин. С мужем был разлад, я волновалась за сына, во ВГИКе уже начались занятия — нужно было читать лекции студентам. Но меня буквально заставили поехать вместо президента «Центра СКИП- фильм» в составе официальной делегации.
И вот иду вдоль вагона поезда и вижу Хотиненко! Он всегда вызывал у меня странную неприязнь. А тут еще на кинофестивале в Анапе критически отозвался о фильме «Шрам», где я была соавтором сценария. Ну, думаю, опять он, но деваться уже было некуда.
В дороге мы разговорились с актрисой Ольгой Кабо и очаровательной Ириной Рафаиловной Курдиной из Союза кинематографистов. На душе стало легко и весело от ее признания: «Девочки, вам когда-нибудь было под сто лет? Нет? Тогда послушайте меня: я начала жить, только когда освободилась от всех мужчин!» И я решила: «Хватит с меня семейной жизни. Я самостоятельная состоявшаяся женщина — доцент ВГИКа, вице-президент крупной кинокомпании, объездила полмира, преподаю в Америке в престижном университете...
Все, теперь мне нужна только свобода!»
Но, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает.
Первый день в Таллине оказался очень насыщенным. Я страшно устала и рано легла спать. А за завтраком Ирина Рафаиловна пожаловалась:
— Твой поклонник несколько раз будил меня среди ночи.
— Какой поклонник?
— Хотиненко!
Оказывается, на рецепции перепутали наши с Курдиной номера и дали Володе неверный телефон. Он звонил, чтобы пригласить меня прогуляться по вечернему Таллину, и все время попадал к Ирине Рафаиловне.
Может, на том бы все и закончилось, если бы наша делегация не разделилась.
Кто-то поехал в Тарту, другие — в Пярну. Мы с Хотиненко оказались в одной группе, разговорились. Он рассказал, что набрал во ВГИКе свою первую режиссерскую мастерскую, а опыта работы со студентами нет... Проговорили всю дорогу. В какой-то момент Володя взял мою руку в свою, и я вдруг подумала: мне не хочется, чтобы он ее отпускал. От него исходили тепло, нежность, надежность — все то, что я успела забыть за последние годы моего брака.
«Если мне повезло, то ты ко мне относишься», — сказал Володя, и я задумалась: что же он имел в виду? В той поездке мы почти все время были вместе. В Таллине у меня появилась какая-то окрыленность, как в детстве, когда каждое утро встречаешь с предчувствием чего-то хорошего.
Мое детство не назовешь обычным советским.
Когда мне было пять, отца направили в Лондон представителем «Совэкспортфильма», а мама стала работать в британском корпункте АПН. Следующие несколько лет мы прожили в старинном особняке рядом с Гайд-парком, на одной улице с принцессой Маргаритой. Я наблюдала в окно, как на идеально подстриженный английский газон садится вертолет и принцесса в сопровождении охраны идет домой.
А однажды она пришла к нам в гости. Родители устроили официальный просмотр новых советских фильмов. Принцессу пригласили на «Гамлета» Григория Козинцева. Все шло хорошо, но в один из самых драматических моментов пленка в проекторе застряла и начала плавиться.
Иннокентий Смоктуновский, как раз гостивший у нас, страшно переживал.
Я до сих пор люблю рассматривать старые фотографии из нашей лондонской жизни: папа в смокинге, мама в длинном вечернем платье и перчатках до локтя. А рядом — Софи Лорен, Чарли Чаплин, Марлон Брандо...
Через шесть лет мы вернулись в Москву. И здесь нашей семьи не стало.
Началось все довольно безобидно. По возвращении маму выбрали секретарем партийной организации АПН. Апээновцы любят вспоминать, как удивились, когда кабинет парткома вдруг наполнился запахом французских духов. Кстати, в ельцинские времена, после того как КПСС прекратила свое существование, маму не уволили, а перевели на должность начальника управления кадров.
В газету «Московские новости», принадлежавшую АПН, как раз искали главного редактора, и мама предложила назначить на эту должность собственного корреспондента газеты «Известия» в Чехословакии Егора Яковлева. Его срочно вызвали из Праги. Семья Егора Владимировича — наши соседи по даче — близкие мамины друзья по сей день.
Но это было позже, а тогда маму направили от АПН на большую международную выставку в Америку. Командировка затянулась: в Штатах мама встретила мужчину, с которым у нее начался роман. Григорий Иванович Резниченко работал в ЦК ВЛКСМ и был заместителем директора выставки. Разумеется, нашлись «доброжелатели», которые доложили обо всем папе. Он очень нервничал. И когда мама наконец вернулась, в доме начались страшные скандалы.
Родители кричали друг на друга, били посуду. Как не дошло до рукоприкладства — не знаю. Видно, только наше с сестренкой присутствие их сдерживало.
Однажды мама предложила: «Танюша, я хочу познакомить тебя с человеком, которого люблю. Мы с отцом разводимся, я, наверное, выйду за Григория Ивановича замуж. Поэтому мне очень важно, что ты о нем скажешь».
Он мне понравился, хотя сильно отличался от папы — импозантного, всегда со вкусом одетого. Папа, узнав об этой встрече, обиделся смертельно. Я плакала, пыталась объяснить, что мне хотелось всего лишь увидеть мужчину, ради которого мама разрушает нашу семью. Но он не желал ничего слышать, считал меня предательницей.
Родители развелись, мама с трехлетней Машей переехала на другую квартиру.
Отец недолго оставался в одиночестве. Снова женился, скорее всего, назло маме. Балерина Большого театра Лариса Трембовельская была намного моложе его и страшно ревновала папу к нам с Машей. Он по этому поводу переживал. А тут еще ему пришлось расстаться с кино, которое папа так любил со времен актерского факультета ВГИКа, и перейти работать в Торговую палату.
В пятьдесят лет папа потерял и семью, и любимую работу. Резко изменившаяся жизнь стала для него непосильным испытанием — он умер в шестьдесят от второго инфаркта, последовавшего почти сразу за первым. Уверена: если бы не развод, он был бы жив и сейчас. По горькой иронии судьбы наши с Ларисой отношения наладились уже после его смерти.
Но общее горе объединило нас ненадолго. Мы давно не общались. Слышала, что судьба Трембовельской сложилась не менее трагически. Похоронив отца, она через какое-то время оказалась в психоневрологической клинике. Не знаю: жива ли?
Взрослые устраивали личную жизнь, а я оказалась предоставлена самой себе. В нашей большой квартире на Чистых прудах собирались шумные молодежные компании. Впрочем, это не помешало мне подготовиться к экзаменам и поступить на киноведческий факультет ВГИКа. Так началась моя студенческая жизнь.
Смотрю сегодня на своего любимого мужа и думаю: как же вовремя мы встретились. Сведи нас судьба раньше, когда я была студенткой, а Хотиненко — молодым архитектором, ничего бы не вышло.
Володя был совсем не «героем моего романа» — бородатый, длинноволосый, совершенно бесшабашный. Однажды, поспорив с друзьями, ходил по карнизу пятого этажа. Когда он, предаваясь воспоминаниям о юности, мне это рассказал, я была в ужасе:
— Как можно в здравом уме и трезвом рассудке так бессмысленно рисковать жизнью?!
— Рассудок у меня в тот момент был не очень трезвым, — рассмеялся муж. — Я и по водосточным трубам лазил, и на балконах на спор висел. Куролесил так, что вспомнить страшно. Но, видно, хранит меня Господь. Всегда хранил, с самого рождения.
От былых времен у Володи остались отметины. По руке он полоснул ножом сам — в минуту пьяного отчаяния, а шрам на лбу заработал в драке.
Мне, студентке-первокурснице, такие герои не нравились.
Первым, на кого я обратила внимание во ВГИКе, был яркий черноглазый парень в небесно-голубом пиджаке и с сумкой через плечо с принтом «Восемь с половиной». Мне сказали, что это Себастьян Аларкон, приехал из Чили учиться на режиссера.
Как-то знакомый со сценарного факультета устроил домашнюю вечеринку и пригласил меня. Центром внимания большой студенческой компании был Аларкон. Он пришел с женой — русской девушкой по имени Люся. Посреди веселья Себастьян взял гитару, и все мгновенно затихли.
Как он пел! «Гуантанамера», песни о Че Геваре, о любви и свободе — и все это с латиноамериканским темпераментом, со страстью.
Я не могла отвести глаз, тем более что внешне Аларкон показался мне похожим на испанского певца Рафаэля из фильма «Пусть говорят». Эту мелодраму, как и многие девчонки, смотрела тогда несколько раз. К тому же в 1973 году все в нашей стране сочувствовали чилийцам. Советское телевидение постоянно рассказывало об убийстве президента Сальвадора Альенде, о зверствах хунты генерала Пиночета.
В общем, сердце мое дрогнуло и я прошептала на ухо подружке:
— Как он мне нравится!
— Он всем нравится, — ответила она.
На следующий день Себастьян уже ждал меня после занятий и вызвался проводить до дома. Мы шли пешком и разговаривали.
Я узнала, что учебная работа Себастьяна «Первые страницы» получила Гран-при международных фестивалей короткометражного документального кино в Оберхаузене и Тампере. Это был невероятный успех. Во ВГИКе Аларкон сразу стал абсолютной звездой.
Мне исполнилось всего лишь семнадцать. Внимание взрослого человека (он был старше на восемь лет) кружило голову. Поэтому когда Себастьян предложил вместе поработать над сценарием его дипломного фильма «Три Пабло», я тут же согласилась. Эта поэтическая картина о судьбах поэта Пабло Неруды, музыканта Пабло Казальса и художника Пабло Пикассо была очень интересно задумана.
Мы допоздна засиживались в учебной студии. Аларкон показал мне, как клеить пленку, научил приемам монтажа.
Он казался сильным, надежным, много знающим... Конечно же, я не могла не влюбиться.
К тому времени квартиру на Чистых прудах разменяли и я жила с мамой. Пойти нам с Себастьяном было некуда, поэтому мы часами бродили по московским улицам и целовались. Потом сидели в кафе «Адриатика» — одном из немногих мест в Москве, где варили настоящий кофе. Лишь весной, когда родители моей подружки уехали куда-то на выходные, мы впервые провели ночь вместе...
На летние каникулы мама отправила меня в молодежный студенческий лагерь на Каспийское море. Себастьян как иностранец не имел права туда ехать без специального разрешения, которого у него, конечно, не было. Но заскучал в Москве и однажды возник на пороге нашей комнаты.
Соседки вошли в положение и позволили ему остаться. Но бдительная охрана нас все-таки засекла и доставила к директору.
— У тебя будут крупные неприятности, — пообещал тот. — Как ты могла привести сюда иностранца?! Сейчас отправим его в милицию, там с ним разберутся.
— Он не иностранец, — соврала я, не моргнув глазом.
— Неужели? А говорит с акцентом!
— Конечно, ведь он дагестанец.
Соседки по комнате, вызванные на ковер, немедленно подтвердили этот факт.
— Все равно, ему здесь оставаться не положено.
И Аларкону пришлось срочно снять койку в поселке. Денег ему не хватило, расплачивался дефицитными в то время жвачками.
Нам было так хорошо вместе, что я не обращала внимания на разговоры и сплетни. Единственной проблемой казалась только жена Себастьяна, но после того как он сказал, что особой любви у них с Люсей никогда не было, я успокоилась.
Мои родители об Аларконе и слышать не хотели, поэтому когда он позвал меня на съемки своего первого полнометражного фильма «Ночь над Чили», я удрала из дому тайком. Улицы Сантьяго снимали в Баку, и я, сказав маме, что прохожу производственную практику, поехала вместе с Себастьяном. Аларкон хотел отдать мне главную роль, но пробы не утвердил худсовет «Мосфильма». Действительно, на латиноамериканку я была совсем не похожа.
В Баку Себастьян показал мне письмо от жены, которой донесли, что во ВГИКе у Аларкона появилась девушка.
Люся писала, как ей больно, как она любит его, просила одуматься, все взвесить. У меня защемило сердце...
— Зачем ты мне показал это письмо?
— Чтобы ты все знала, я не собираюсь тебя обманывать. Вернусь в Москву и подам на развод.
Мама тоже оказалась в курсе событий. Пока я гуляла по бакинским улочкам, ей на работу пришла анонимка, где было написано, что ее дочь встречается с иностранцем, наркоманом, к тому же женатым — пора, мол, принимать меры.
— О чем ты думала, когда связывалась с чилийцем?!
— кричала мама, когда мы вернулись в Москву. — Хочешь, чтобы тебя выгнали из института, а меня — с работы?!
Я заплакала, а Себастьян сказал:
— Намерения у меня самые серьезные. Мы решили пожениться.
— Да неужели? Не знаю, как в Чили, а в СССР двоеженство запрещено.
— Я разведусь.
— Не трудитесь, такой муж моей дочери не нужен.
Мама выгнала Себастьяна. Но чем больше они с Григорием Ивановичем меня стращали, тем отчетливее я понимала, что не должна предавать нашу любовь. И когда стало совсем невмоготу, собрала вещи и ушла.
Мы сняли комнату, похожую на пенал Раскольникова, в коммуналке с окнами на тот самый арбатский дворик, где Кончаловский снимал «Романс о влюбленных». Горячей воды не было, сосед пил, в комнатке умещались лишь кровать и обшарпанный стол. Я накрыла его куском ткани, чтобы создать хоть какой-то уют. В пункте проката на проспекте Калинина мы взяли крошечный телевизор и в нашу первую новогоднюю ночь смотрели премьеру «Иронии судьбы». Поначалу питались вермишелевыми супами из пакетиков — готовить я не умела совсем. Да и денег на что-то другое не было.
С родителями я не общалась, материально мне никто не помогал. Мама заявила: «Ты сама себе такую жизнь выбрала». Только когда Себастьяну заплатили постановочные за «Ночь над Чили», мы перебрались в коммуналку с горячей водой рядом с метро «Спортивная».
Наши скитания продолжались бы дольше, но «Ночь над Чили» взяли на конкурс Московского международного кинофестиваля.
Советский Союз представлял также фильм «Мимино». Георгий Данелия до сих пор вспоминает, как после просмотра Аларкон со всей своей латиноамериканской горячностью подскочил к нему и заявил: «Мой фильм лучше вашего!» Мудрый Георгий Николаевич только улыбнулся.
Зал действительно принял картину очень хорошо. Рассказ о зверствах на стадионе в Сантьяго не оставил равнодушным и жюри: картина получила специальный приз ММКФ.
Я очень страдала от того, что не вижусь с родителями. Позвонила им, пригласила на фестивальную премьеру «Ночи над Чили».
Надеялась, что посмотрев картину, мама поймет — Аларкон талантливый человек, и наконец-то простит нас. Так и случилось.
А окончательно отношения между нами наладились, когда родился Дениска и мама увидела, как одной рукой Себастьян пишет сценарий, другой баюкает сына, да еще что-то ему напевает. Он стал фантастическим отцом. От волнения я боялась брать малыша на руки, и Себастьян его пеленал, делал массаж, купал.
Рано заводить ребенка я не планировала. Но так уж получилось. Мама прощала меня не сразу, а постепенно. Нет-нет да и начинала снова упрекать, что гублю свою жизнь. После одного телефонного разговора с ней я рыдала так, что Себастьян, который в это время выбирал натуру для следующего фильма и был в сотнях километров от Москвы, срочно купил билет и прилетел меня утешать...
Вскоре выяснилось, что я беременна.
Аларкон к тому моменту уже развелся с Люсей, мы подали заявление в загс. Денег хватило лишь на одно обручальное кольцо. «Ничего, — сказал Себастьян, — я его все равно носить не собирался. Главное, кольцо есть у тебя».
Но как жениться без второго обручального кольца, да еще в Грибоедовском загсе, единственном, где регистрировали браки иностранцев? Мама одолжила свое. Тогда мы не знали, что это плохая примета. Наш с Себастьяном брак распался ровно через восемнадцать лет, так же как и брак моих родителей. Белого платья и фаты у меня не было. Мы просто расписались и скромно отметили это событие дома с близкими друзьями.
Наша свадьба совпала с известием из Чили: Себастьяна в числе многих объявили врагом режима.
Связь Аларкона с родными прервалась, он лишился возможности даже писать письма и ничего не знал о своих близких.
Лишь через двадцать пять лет, возвратившись в Сантьяго, он разыскал мать. Она была почти слепа. Отец умер. Сестра вышла замуж за военного-путчиста и перестала общаться с семьей. Ведь Себастьян считался врагом государства, которому они с мужем демонстрировали полную лояльность.
Когда Себастьян подошел к дверям родного дома, ему открыла старая женщина с лицом, испещренным глубокими морщинами, и абсолютно не тронутыми сединой черными волосами.
— Мама, я твой сын Себастьян, который уехал учиться в Москву.
— У меня нет такого сына, — ответила мать.
Она его так никогда и не простила...
Этот автобиографический эпизод вошел потом в картину Аларкона «Шрам».
Оглядываясь назад, я понимаю, что пришлось пережить Себастьяну.
Он родом из очень небогатой рабочей семьи. Мама не работала, занималась домом и воспитывала троих детей. Себастьян увлекся кино, смог поступить на кинофакультет университета в Сантьяго. Но покупать пленку для съемок, арендовать кинокамеру нужно было самому. Денег на это не было ни у него, ни у семьи. И вдруг молодой талантливый парень узнает, что в Советском Союзе есть киноинститут, где студентов учат бесплатно и просто обязывают снимать учебные работы!
Да и вообще в стране, где победил социализм, у всех равные возможности. Аларкон загорелся идеей получить образование у нас.
На вступительном экзамене во ВГИКе его попросили прочитать стихи. Как ни странно, такое задание дают не только будущим актерам, но и тем, кто хочет учиться на режиссера. Себастьян растерялся:
— Но я не знаю стихов на русском языке.
— Ну, почитайте на испанском, — разрешили экзаменаторы. Как назло, и на своем родном языке Аларкон не помнил ни одного стихотворения! Однако виду не подал и стал вдохновенно выкрикивать на разные лады: «Либерта!», «Унида!»
Это произвело впечатление на приемную комиссию, и его взяли.
К слову сказать, Володя, поступая во ВГИК, срезался именно на стихах. Экзаменатору так не понравилось его чтение, что он поставил «кол». Сегодня Хотиненко сам профессор ВГИКа, но, набирая мастерскую, никогда не просит будущих режиссеров читать стихи.
Себастьян восхищался социализмом, нашим бесплатным образованием, медициной. Мог ли он представить, что проклятый, ненавистный ему капитализм настигнет его и здесь?! Перестройка принесла с собой большие экономические проблемы. Наступили времена «кооперативного» кино, которое Аларкон снимать совсем не хотел.
В том, что муж сидит дома, пишет сценарии и ждет возможности снимать кино, я не видела никакой проблемы. Какая разница, кто в семье зарабатывает? Тем более что моя карьера пошла в гору. После защиты диссертации мне предложили пост вице-президента крупной кинокомпании, которая занималась прокатом зарубежных фильмов. Я ездила по фестивалям и кинорынкам, вкалывала практически круглые сутки, хорошо зарабатывала. И хронически отсутствовала дома, хотя сыну, как и сейчас, звонила по нескольку раз в день.
Как-то утром в Берлине я привычно набрала наш московский номер. Так уж случилось, что я со своим международным вызовом нечаянно вклинилась в чужой разговор. Двое — мужчина и женщина — в восемь утра вели интимную беседу, о чем-то спорили...
Голос мужа я узнала не сразу — таким чужим он мне показался.
На глаза навернулись слезы. Потом разозлилась и решила: срочно в Москву, я должна узнать, что происходит. Поменяла билет и вечером вылетела домой. В квартиру не вошла, а ворвалась. Муж все отрицал: «Какая женщина, какой разговор, тебе показалось!» — оправдывался он.
Я была в смятении. Мужу не верила и чувствовала, что семья рушится на глазах. И что теперь? Разводиться? Но вправе ли я лишать Дениса отца? В голове был полный сумбур.
К счастью, мне предстояла длительная командировка в Вашингтон, где в университете Джорджтауна я должна была читать курс лекций на тему «Социальная мифология в советском кино». Когда мы с Денисом уехали в Америку, я вздохнула с облегчением: нет необходимости принимать решение прямо сейчас.
Но вскоре поняла: отсрочка ничего не даст.
Вернувшись в Москву, мы вместе поехали в Анапу — наш фильм «Шрам» пригласили на конкурс фестиваля «Киношок». Себастьян уехал сразу после премьеры, сославшись на важные дела в Москве. А я была только рада побыть несколько дней в одиночестве. Сижу на скамеечке, беседую с ректором ВГИКа Александром Васильевичем Новиковым, и тут к нам подходит Владимир Хотиненко: «Слабая программа. Сегодня все, кому не лень, снимают кино!»
Я моментально приняла его слова на свой счет. Подумала: «Какой же неприятный, высокомерный тип». Быстро закончила разговор и ушла.
Вечером, когда выходила из кинозала, поймала на себе его пристальный взгляд, но тут же отвернулась.
А потом случилась эта поездка в Таллин...
В Москву мы с Володей возвращались в одном купе. В зрелом возрасте все сложнее, чем в юности. У двух взрослых людей уже сложились свои миры, и соединить их — все равно что слить воедино два государства, которые до сих пор жили по разным законам. На этом наш роман мог бы закончиться. Так часто бывает: яркие эмоции постепенно растворяются в ежедневной суете и рутине.
Но Володя позвонил уже на следующий день:
— Я еду в Екатеринбург. Можешь меня проводить?
— Да.
Зашли в купе, сели.
«Я уезжаю, потому что хочу понять, смогу ли без тебя жить», — сказал Володя.
В ту же ночь в моей квартире раздался звонок. Я накрылась одеялом с головой и проговорила с Володей целый час.
— Клод Лелуш приглашает меня во Францию, на международный симпозиум продюсеров и режиссеров, — сообщил он. — Поедешь со мной?
— Это, конечно, прекрасно, но вряд ли возможно.
— Я им напишу: если тебя не пригласят — тоже не поеду.
Володя добился своего, французы прислали приглашение и для меня.
Помня о том, что оба официально несвободны, мы изо всех сил старались соблюдать конспирацию. В аэропорту держались подальше друг от друга и делали вид, что незнакомы. Вдруг к стойке регистрации подходит Игорь Верник и говорит Хотиненко: «Ты в Париж? Сейчас познакомлю тебя с прелестной девушкой. Она тоже туда летит».
И подводит Володю ко мне! Он смущенно протягивает руку, я ее пожимаю: «Очень приятно».
Прилетели в Париж, пересели на поезд в Бон, где проходил симпозиум. Вагон тронулся, и тут я не сдержалась, положила голову Володе на плечо. Удивленный взгляд Карена Шахназарова будто говорил: «Что-то здесь не так. Не может быть, чтобы они познакомились в аэропорту».
В Боне мы решили: да гори она синим пламенем, эта конспирация. И попросили поселить нас в одном номере. Гостиница наша называлась Home — «Дом», и мне это показалось добрым знаком. Первый опыт совместного проживания, пусть и такой короткий, оказался удачным. Мы убедились, что нас не раздражают друг в друге даже мелочи.
Встречаться в Москве было негде. Часами просиживать в кафе? Но мы уже не дети... Хотиненко зачастил ко мне на работу в «Центр СКИП-фильм». Сотрудники даже решили, что он хочет пристроить в прокат свои картины. Однажды, когда Володя сидел у меня в кабинете, неожиданно заехали мама с Григорием Ивановичем. Я их познакомила, они разговорились. Мама внимательно слушала Володю, а когда он ушел, сказала: «Какой потрясающе тонкий человек!»Не знаю, как долго я смогла бы скрывать наши отношения.
Дома меня раздражало абсолютно все. Отношения с Себастьяном окончательно испортились, любая мелочь становилась поводом для ссоры. Иногда я думала: на что трачу свою единственную жизнь? Но Володе не жаловалась, оберегала нашу любовь.
Однажды он спросил:
— Ты согласна не на роман, а на жизнь?
И я, не раздумывая, ответила:
— Да.
Той зимой 1996 года фильм «Мусульманин» был выдвинут на кинопремию «Ника» в девяти номинациях. На церемонию в Дом кино мы пошли вместе. Я понимала: если появлюсь на «Нике» с Хотиненко, домой лучше не возвращаться. Поэтому после вручения наград Володя увез меня в однокомнатную квартиру, которую снял для нас.
На следующий день газеты написали, что режиссер Хотиненко пришел на «Нику» с чужой женой.
Аларкон, узнав, что я ушла к Володе, только усмехнулся: «Ну-ну, иди — скоро вернешься!»
А сын меня понял: «Мамочка, главное, чтобы ты была счастлива. Но я останусь с папой».
Собирая вещи, я думала: самое важное, что все понял Денис. Он всегда был для меня самым близким и любимым человеком. Денису я могу доверить даже то, что не отважилась бы рассказать о себе маме. Да, мой брак с его отцом потерпел крах. Но ничто не может разрушить нашей с сыном душевной связи.
Итак, я снова оказалась в съемной квартире и все мое имущество умещалось в двух чемоданах. Окна выходили на Бутырскую улицу. Стоило их открыть, и мы с Володей переставали друг друга слышать, такой стоял шум от бесконечного потока машин. Купили тарелки, кастрюли, утюг. Быт постепенно налаживался, а потом и квартирный вопрос разрешился. Секретарь Союза кинематографистов Сергей Соловьев похлопотал за Володю, и московские власти разрешили нам приобрести по специальной цене двухкомнатную квартиру на северо-западе Москвы.
Дом, в который мы въехали, был только что построен. Одна из комнат оказалась круглой, что привело Володю как архитектора в абсолютный восторг. Денег на мебель нам не хватило, но это было неважно. Новоселье отмечали, поставив тарелки с закусками на гладильную доску.
Не испортило праздника даже то, что в этой квартире у Володи нет кабинета. Жаль, конечно, но что поделаешь, так и живем уже четырнадцать лет. Мне очень нравилось наблюдать, как наш дом растет и развивается вместе с нами.
До встречи со мной у Володи было три брака, но ни разу он не венчался в церкви. Раньше я мало думала о религии. Не то чтобы была совсем неверующей, но так уж сложилось. Перед венчанием крестилась в том же храме, где когда-то принял крещение Володя. «Теперь ты моя настоящая жена, единственная», — сказал он, когда мы вернулись из церкви домой.
Казалось, у нас для счастья было все: живи да радуйся. Но вскоре я заметила, что Володя потерял сон.
— Что с тобой?
— Ничего страшного, спина побаливает.
В юности Володя серьезно занимался легкой атлетикой, был даже чемпионом Казахской ССР среди юниоров по прыжкам в высоту. Он до сих пор хорошо помнит момент, когда на очередной тренировке неудачно приземлился на спину и в позвоночнике что-то хрустнуло. Боль поначалу была нестерпимой, но по молодости лет все как-то прошло и забылось. А с возрастом болезнь обострилась.
Я возила мужа на консультации к лучшим специалистам. Мнения докторов разделились: кто-то рекомендовал оперироваться, кто-то нет — последствия, мол, могут быть непредсказуемыми. Художник Саша Попов буквально затащил его в институт Бурденко к знакомым хирургам, чтобы сделать томографию. Молодой врач отвел Володю в сторону и сказал: «Я бы без острой необходимости в позвоночник не лез».
Поправить здоровье помогла разумная диета.
Володя сбросил вес, и боли прошли. А потом бросил курить и окончательно перешел на здоровый образ жизни. Впрочем, диету иногда нарушает.
Однажды мы с Рязановым оказались на приеме, где подавали фуа-гра. Выглядел этот деликатес так аппетитно, что Эльдар Александрович и Володя сразу же на него набросились. Мы с Эммой Валерьяновной практически в один голос закричали каждая своему мужу:
— Что ты делаешь! Тебе это вредно!
— Как же мы с тобой, Володь, неудачно женились! — засмеялся Рязанов.
Володя отставил в сторону тарелку с жирной гусиной печенкой и с тех пор ни разу фуа-гра не ел. По крайней мере, при мне.
Вскоре после нашего развода Себастьян решил вернуться на родину, в Чили. Для меня это значило одно: Денис останется без присмотра. Но сын сказал: «Мама, не волнуйся, я уже совершеннолетний. Хочу жить один, а к вам с Владимиром Ивановичем буду приходить в гости».
Пришлось смириться. Всю жизнь я кудахтала над сыном как наседка, он — мой единственный ребенок, свет в окошке. А теперь рядом со мной появился мужчина. И меня мучила мысль: а что если между ними не будет взаимопонимания? Я не знала, смогу ли это пережить.
Но, к счастью, у Володи с Денисом сразу сложились очень близкие, доверительные отношения.
Сын получил от Володи не только помощь и поддержку, но и прекрасный профессиональный опыт. На его фильмах Денис прошел настоящую школу операторского мастерства, вырос от ассистента до оператора-постановщика. Вместе с Ильей, сыном Володи от первого брака, они осилили масштабные массовые съемки на фильме «1612». Сейчас за плечами Дениса пять картин. На подходе «Шпионский роман» — экранизация произведения Бориса Акунина*. Мне, как любой матери, приятно испытывать гордость за своего сына.
Работая с Хотиненко, Денис понял, что на съемочной площадке не важно, чей ты сын и в каких отношениях состоишь с режиссером. Все решают мастерство и терпение. Помню, в Мурманске, где муж снимал «72 метра», дули жуткие пронизывающие до костей ветры.
Греться Володя не уходил, у него такой принцип: режиссер должен в полной мере прочувствовать пространство, в котором существуют его герои. Денис, работавший на картине ассистентом оператора, мерз вместе с ним. Надевал на себя две куртки и оставался с Володей на пирсе.
Володя вообще не из тех сумасшедших отцов, которые сюсюкают с детьми и вытирают им сопли. У нас на двоих трое детей: тридцатисемилетний Илья, тридцатилетний Денис, двадцатидевятилетняя Полина. И они знают, что всегда могут рассчитывать на его помощь, а это гораздо ценнее показной нежности. Володя сумел дать детям уверенность, что поддержит любые их начинания — даже в ущерб себе.
В начале девяностых Полинина мама, известная в свое время актриса Дилором Камбарова, получила «грин-карту» и эмигрировала с новой семьей в США, Володя не стал этому препятствовать.
Хотя дочку очень любил и скучал по ней все эти годы. Когда Полина решила стать художником-аниматором, он оплатил ее обучение. Когда Полине понадобилось купить машину — а в Лос-Анджелесе, где она тогда жила, это практически единственный способ передвижения, — Володя, не задумываясь, выслал ей деньги.
Сегодня Полина — взрослая самостоятельная женщина. Два года назад, живя в Лондоне, она встретила своего будущего мужа. Мы с Володей как раз прилетели в Англию на перезапись звука и договорились поужинать с Полиной. Сидим вечером на летней веранде кафе, Володя немного нервничает: не каждый день дочка знакомит с женихом.
И вдруг видим колоритную парочку в яркой молодежной одежде, да еще с дредами.
«Вот оно у вас как», — только и смог вымолвить Володя, когда понял, что это Полина и ее жених Бен.
Бен оказался афроамериканцем. Мама у него — ирландка, отец — эфиоп. Правда, своего отца Бенджамин никогда не видел. Мать — детский врач, психолог — растила его одна. С будущей Полининой свекровью мы познакомились в Германии. Сговорились встретиться в Мюнхене во время «Октоберфеста», чтобы немного передохнуть и заодно обговорить детали предстоявшего бракосочетания детей. Бенджамин оказался очаровательным парнем. Володя уже мечтает о внуках — «маленьких Пушкиных». Разочаровавшись в американских ценностях, Полина с Беном уехали на Бали и начали заниматься дизайном костюмов и ювелирных украшений из полудрагоценных камней и кожи.
Оказалось, такие вещи имеют успех — их охотно берут бутики Лос-Анджелеса. Время от времени у Полины с Беном случаются и крупные заказы — голливудские студии просят их сделать костюмы для фильмов. Актеров последнего фильма Ильи Хотиненко «Байкер» тоже одевали они. Денис работал на этой картине оператором и после съемок забрал себе куртку главного героя.
У наших детей — Ильи и Дениса — сложился отличный творческий тандем, причем без какого бы то ни было нашего влияния. Я благодарна Илье за то, что семь лет назад он пригласил моего сына, только что окончившего ВГИК, на свою картину «Зови меня Джинн» сразу в качестве оператора-постановщика.
Снимали они в сложных условиях на Гоа. А недавно вышла на экраны их новая совместная работа «Ясновидящая», коллеги хвалили Дениса за оригинальное визуальное отражение жизни современной Москвы.
Мы очень веселимся, когда рассматриваем фотографии нашей многоликой семейки — просто Вавилон какой-то! Видимся, к сожалению, не часто — у взрослых детей своя жизнь, свои заботы. Да и мы с Володей не сидим на месте: или работаем, или путешествуем. Поэтому каждый раз, когда удается собраться вместе, это становится событием.
Только самые близкие люди бывают в нашем доме. Признаться, Володя не очень любит гостей. Мы даже Новый год частенько встречаем вдвоем. По работе он так много общается, что дома ему хочется спрятаться от суеты, погрузиться в состояние покоя.
И для этого у него есть свои способы.
Володя — прекрасный кулинар. Как-то во время молодежного кинофорума в Сочи он вместе с режиссером Димой Месхиевым приготовил свое фирменное блюдо — огромный котел вкуснейших кислых щей.
К тому времени, как мы стали жить вместе, я тоже научилась неплохо готовить, поэтому наша кухня стала ареной негласного кулинарного соревнования. Я готовила ему свои любимые супы, он мне — свои. Но очень быстро стало понятно, что соревноваться бессмысленно — у нас с мужем принципиально разный подход к готовке. Я быстренько все нарезаю и отправляю в кастрюлю. А Володя берет нож и вырезает из овощей цветочки, лепесточки. Получается не суп, а художественная композиция.
Он и посуду любит мыть.
Этот процесс для Володи своеобразный отдых. Хотите — верьте, хотите — нет. Он и кашу утром варит. И платье мое может отгладить так идеально, как мне никогда не суметь — терпения не хватит.
Конечно, у нас есть помощница по хозяйству. Но когда ее нет, мы и сами справляемся. Копить не умеем, тратим все на путешествия, подарки друг другу и нашим родным. Деньги для нас лишь средство чувствовать себя свободными, иметь возможность в любой момент сорваться и полететь, например, в любимый Рим.
Недавно в Россию вернулся Себастьян Аларкон. Все эти годы он поддерживал отношения с сыном. Денис дважды ездил к нему в Сантьяго, помогал на съемках исторического фильма «Безухий».
Конечно, без всякого гонорара, потому что снималось кино на очень скромные средства, выделенные Министерством культуры Чили. Работал в жутких условиях, без ассистентов и помощников, в пустыне Атакама, сам водил «камерваген», таскал тяжелую аппаратуру.
После съемок Денис отправился путешествовать по Латинской Америке: Перу, Боливия, Мексика... В тот год над Мексикой бушевал страшный ураган. Дороги размыло, телефонная связь пропала. Звоню сыну на мобильный — «абонент временно недоступен». Набираю номер Себастьяна в Сантьяго:
— Что с Денисом?
— Мы пока не знаем, но ты не волнуйся.
Света, нынешняя жена Аларкона, работавшая на его последней в России картине ассистентом режиссера, тоже успокаивала: «Таня, все будет хорошо.
У плохих новостей длинные ноги. Нам бы уже сообщили».
Слава Богу, все обошлось.
Приехав в Москву, Себастьян вместе со Светой и двумя детьми поселился у Дениса. Но у сына — личная жизнь, любимая девушка Ника. И вскоре Аларкон с семейством переехал в квартиру... моей мамы. Она не возражала: «Все равно я постоянно на даче».
Себастьян привез с собой семнадцать сценариев. В Чили ему не удалось найти денег на съемки, и он надеется, что сможет сделать это в России. Все наши обиды давно забылись, и я по мере сил стараюсь помогать отцу своего сына.Володя воспринимает это совершенно нормально.
Для него понятие «семья» гораздо шире, чем люди, связанные кровным родством. Взять хотя бы его съемочную группу: Саша Мелешко и Инна Штеренгарц работают с ним больше двадцати лет. Или любимые актеры Хотиненко, те, кого он называет своим «золотым списком». За годы совместной работы эти люди стали частью его жизни. Да и моей тоже, потому что так сложилось, что я с самого начала принимала участие во всех проектах мужа.
Господи, как же мы спорили, какие были скандалы! Однажды в ответ на какое-то мое замечание Володя в ярости ударил кулаком по дверце шкафа и проломил ее насквозь. «Как ты со мной разговариваешь?! Я снял двадцать картин, а ты ведешь себя так, словно я нерадивый студент!»
Оправдываться, спорить в такие моменты бесполезно.
Вспыльчивость моего мужа известна всем, кто сталкивался с ним на съемочной площадке. К примеру, сняли очень тяжелую сцену, где Достоевский-Миронов бьется в конвульсиях, а пасынок писателя просовывает ему карандаш между зубов. Только закончили, второй режиссер заявляет:
— Карандаш в рот надо совать не горизонтально, а вертикально, мне это знакомый врач говорил.
— Эти физиологические подробности для Ларса фон Триера, б...ть! — вскипает Володя.
Он ненавидит стереотипы, и если хочешь вывести Володю из себя, начни его с кем-нибудь сравнивать или приводить примеры. Тем не менее я работаю редактором на всех его картинах и меньше всего хочу обидеть мужа.
Он действительно большой художник, талантливый режиссер. Стараюсь ему помогать, хотя во время работы Володя взъяриться может мгновенно. В последний раз страшно спорили, когда Хотиненко искал исполнителя главной роли для картины «Поп».
— Попробуй Сергея Маковецкого, — советовала я.
— Да ты что! Он же слишком молод для этой роли!
Успокоившись, все-таки позвонил Сергею. И в конце концов отдал роль именно ему.
Все фильмы Хотиненко, поставленные за последние десять лет, так или иначе посвящены серьезным катаклизмам ушедшего века — «По ту сторону волков», «72 метра», «Гибель империи», «1612», «Поп».
Уже давно Володя понял для себя, что искать вдохновение в темных глубинах человеческой души не будет никогда. В самой, казалось бы, безнадежной ситуации стремится подарить людям надежду.
«Изменить мир не могу, но могу сделать хотя бы немного для укрепления души», — любит говорить он.
Возможно, кто-то считает, что в работе Володя бывает излишне суров. Да, требования у него высокие. Прежде всего — к самому себе. Сколько раз ему случалось работать в совершенно жутких условиях! Я видела это своими глазами, потому что уже много лет сопровождаю мужа во всех экспедициях.
Когда снимали в городе Торопце «По ту сторону волков», мы зимой жили в неотапливаемом Доме охотника.
Приходилось наливать горячую воду в пластиковые бутылки и класть под одеяло, чтобы согреться. По комнатам шастали мыши, которых я боюсь до дрожи.
— Володя, у нас они тоже есть? — допытывалась я.
— У нас нет, — уверенно отвечал муж.
В последний съемочный день заходим в номер. Вдруг Володя бежит вперед, хватает что-то с пола, заворачивает в газету и прячет за спиной.
— Что там у тебя? Мышь?!
— Нет.
Я сделала вид, что поверила. В конце концов все это, пусть и неприятные, но мелочи, главное — быть рядом с Володей.
Наша встреча — это чудо, какой-то магический поворот судьбы.
Мы встретились, будучи взрослыми состоявшимися людьми, и нам удалось принять друг друга целиком: с достоинствами, недостатками, взрослыми детьми и нашим прошлым.
И оказалось, что счастье — это соглашаться с мужчиной, которого не только любишь, но и которому безгранично доверяешь. Володя никогда не давал повода сомневаться в его чувствах. В жизни от него не слышала «Что ты на себя надела?» или «Ты сегодня плохо выглядишь». Он, наоборот, часто просит: «Пожалуйста, сделай мне подарок — не красься. Я так люблю тебя без макияжа».
С Володей я чувствую себя действительно ЗА МУЖЕМ.
И без всякого стеснения признаюсь в том, что многие современные женщины считают постыдным: мне больше не нужна карьера — нужен только мой муж. У меня нет амбиций, я не хочу покорять бизнес-вершины. Все эти годы рядом с Володей я училась отличать истинное от ложного. И поняла: для меня главное — чтобы успешным был мой муж, чтобы его фильмы были как можно лучше. Мне же достаточно находиться рядом и помогать ему по мере сил.
Володина сестра Татьяна, которая часто приезжает к нам в Москву из Павлодара, недавно с удивлением заметила: «Вовочка, какой же ты стал красивый! Пятнадцать лет назад ты не выглядел так молодо, как сейчас».
Что тут скажешь? Я стараюсь...
Редакция благодарит за помощь в организации съемок мебельный салон BAKER.
Подпишись на наш канал в Telegram