Недавно раздается звонок: «С вами хочет познакомиться очень богатый человек из списка «Форбса». Вы не могли бы с ним поужинать? Это будет хорошо оплачено».
Я ехала ночью со съемок, страшно уставшая и сонная. Подъезжая к Белорусскому вокзалу, почему-то подумала: «Сейчас врежусь, будет авария». Удивилась — придет же такое в голову — и тут увидела, что на меня летит «КамАЗ»... Выскочил из переулка. Отвернуть в сторону или ударить по тормозам я не успела.
В критический момент подвела реакция. Двое суток без сна.
То, что было дальше, помню вспышками, как в кино. Развороченный салон, белое от ужаса лицо водителя грузовика... Он снес мне всю правую сторону новенького джипа. А я невредима — ни единой царапины. Гаишники удивлялись: «Ну ты везучая! Еще бы несколько сантиметров — и все! Чудом не пострадала». Я слушала и не понимала. Была в шоке.
Потом началась истерика, меня затрясло. Я испугалась, стала звонить подруге:
— Наира, я попала в аварию...
— Что? — закричала она. — Маша, ты цела?!
— Кажется, да. Но мне так плохо... Наирочка, миленькая, забери меня отсюда...
Я плачу, а она уговаривает:
— Машенька, держись, мы сейчас будем!
Наира — моя близкая подруга, дружим уже лет десять, — примчалась буквально через десять минут с мужем и шестнадцатилетним сыном. Они помогли мне разобраться с ГАИ и повезли домой. По дороге я думала: «Надо пойти в церковь, поставить свечку. Спасибо тебе, Боженька, за помощь, ты опять меня спас!»
Со стороны моя жизнь, наверное, для кого-то выглядит сказкой. Счастливое детство, потом — успех, известность. Но я-то знаю, что каждая история скрывает разные сюжетные повороты, иногда — довольно страшные.
В моей сказке мне не раз приходилось бороться за работу, любовь, доброе имя и даже жизнь.
Когда мне было одиннадцать, она висела на волоске по вине неумелых и безответственных людей в белых халатах. Назвать их врачами язык не поворачивается.
Началась эта история за пару недель до моего дня рождения, в октябре 1995 года. С сущей ерунды — заболел живот. Я ходила в ресторан с мамой и ее подругой и там, очевидно, съела что-то не то. «Отравилась», — сказала мама и стала лечить меня народными средствами. У нас в семье не принято по каждому поводу обращаться к докторам. Кожевниковых бог здоровьем не обидел. Папа у нас крепкий мужчина, двукратный олимпийский чемпион по хоккею. Мы с братом Андреем — тоже ребята не слабые, в детстве занимались спортом.
Он — хоккеем, я — художественной гимнастикой.
И вот лежу дома, а мне все хуже и хуже. Ничего не ем и даже пить не могу. Живот болит все сильнее. Маму тревожит мое состояние, но я успокаиваю: «Ничего, все обойдется!» Врача вызывать боюсь, чувствую, он не даст мне отпраздновать день рождения. Пропишет диету или, чего доброго, отправит в больницу. А это невозможно, немыслимо! Одиннадцатилетия я жду как манны небесной, потому что собираюсь отмечать его в «Макдоналдсе» на Пушкинской — многочисленными друзьями и подругами. Задумано настоящее шоу: клоуны, игры, лотереи, я сама разработала сценарий.
Проходит неделя, другая... Я потеряла семь килограммов и совершенно обессилела, не могу встать — даже в туалет.
Мама понимает, что ждать больше нельзя, и вызывает «неотложку». Папа в Америке. Мы его не тревожим.
«Перитонит на почве гнойного аппендицита, — говорит доктор. — Срочно в больницу».
Меня отправляют в Филатовскую, делают анализы. Врачам ясно, что аппендицита нет. Как ни странно, в больнице становится лучше, живот болит гораздо меньше. Доктора решают подержать меня несколько дней под наблюдением, чтобы разобраться в причинах болезни. Никаких назначений не делают, лишком слаба. Мама едет домой, а я ложусь спать.
Просыпаюсь в пять утра. Кто-то грубо будит меня, переворачивает на живот и всаживает укол.
«Что вы делаете?» — спрашиваю я. И отключаюсь. Наркоз действует почти мгновенно. Я уже не чувствую, как кладут на каталку и везут в операционную. А там удаляют здоровый аппендикс!
Потом выяснилось, что меня с кем-то перепутали. В ту ночь дежурили практиканты. Операцию они сделали из рук вон плохо, шов наложили уродливый, грубый. Маме позвонили часов в восемь и сообщили, что я в реанимации. Она примчалась в ужасе, бросилась к заведующему отделением. Горе-хирурги признались, что совершили ошибку.
Двое суток я лежала без сознания. Мама чуть с ума не сошла. Плакала и молилась. Наркоз в моем состоянии давать было нельзя. До сих пор удивляюсь, как выжила. И понимаю — это Бог меня спас...
После операции мучения мои не закончились. Только стала поправляться — опять какая-то путаница, потащили снимать свежий шов. Мамы, как назло, не было в больнице.
В операционной меня держали за руки. Я кричала: «Не надо!» Боль была страшная. Когда нитку вытащили, шов разъехался. Врачи испугались, стали судорожно зашивать заново. На шум прибежало начальство. Но чем они могли уже помочь? Я еще долго приходила в себя. Мама все время сидела со мной. Кормила с ложечки, читала книжки. Неделю я не давала до себя дотронуться, даже не разрешала расчесать волосы.
Мы так и не выяснили, что со мной тогда было. Боли прошли сами собой. Через месяц я пошла в школу, но к полноценным занятиям гимнастикой вернулась только через полгода.
И еще долго боялась делать некоторые элементы, например вставать на мостик. Все казалось, что шов разойдется.
В секцию художественной гимнастики мама отдала меня в четыре года. Мне нравилось, но мечтала совсем о другом — петь и играть на пианино. Много раз говорила:
— Мама, я хочу заниматься музыкой!
— А как же спорт? — спрашивала она. — Ты не можешь ходить и на музыку, и на гимнастику.
Тренировки отнимали все время, остававшееся от занятий в школе. Я никогда не гуляла во дворе и дружила только с девочками-гимнастками.
Гимнастика давалась тяжело, особенно на первых порах.
Не хватало гибкости. Долго не могла сесть на шпагат, меня «тянули» тренеры — втроем. Я плакала. Все тело болело. Серьезных травм, к счастью, не было. Но мелкие неприятности случались часто. То голову разобьешь булавой, летящей с потолка, то в обморок упадешь, перетренировавшись.
Лет в четырнадцать у меня была программа с очень сложным броском скакалки. В конце я подбрасывала ее, делала три кувырка и ловила уже внизу. За этот элемент давали очень много баллов, выбросить его я не могла. Но он никак не получался.
На прогонах перед соревнованиями совсем измучилась. Часа три безостановочно повторяла упражнение. Уронив скакалку, вставала и начинала все сначала. Не было уже ни сил, ни дыхания, ноги подкашивались. Нам не давали пить, говорили, что жидкость создает дополнительную нагрузку на сердце.
Меня шатало, но я не сдавалась. Одна девочка заметила, в каком я состоянии, и предложила:
— Маш, давай я тебя подстрахую! На всякий случай.
— Не надо, — отмахнулась я. — Сама справлюсь.
Стала повторять программу и потеряла сознание. Падая, ударилась головой о батарею, сломала руку и отбила кусочек зуба. Прихожу в себя и вижу испуганные лица тренеров и девчонок. Во рту соленый вкус крови. Спрашиваю удивленно:
— Что случилось?
Кто-то говорит: — Смотрите, очнулась.
Кажется, она зуб себе выбила.
— Что?! — в ужасе закричала я. Облокотилась на сломанную руку, вскочила и побежала к зеркалу. Все ахнули. А я даже не почувствовала головокружения и боли, потому что думала только о том, как буду выглядеть — без зуба! Когда мама примчалась за мной, тренеры ее успокоили: «Не волнуйтесь — жить будет, если первым делом вспомнила о своей красоте!»
Мне было тяжелее, чем другим девочкам, но я никогда не думала о том, чтобы бросить гимнастику, потому что борец по натуре. За какое бы дело ни взялась, обязательно доведу до конца и добьюсь результата. Привыкла быть лучшей.
Мне никогда ничего не давалось легко.
Хотя, признаюсь, по советским меркам, благодаря замечательным родителям, я жила как принцесса. Раннее детство провела не в голодной и нищей перестроечной России, а в самых сытых и благополучных европейских странах: Англии, Швеции, Швейцарии. Папа там играл в хоккей, нашим спортсменам уже разрешили работать за границей по контрактам. Мама, хоть и окончила иняз, посвятила жизнь детям. Мне и моему брату Андрею. Мы постоянно с ним воевали — за внимание родителей, за кресло у телевизора, пульт, видеомагнитофон. Дрались по любому поводу. Андрей старше на четыре года, в детстве это очень большая разница. Он был сильнее, я не могла его побить и находила другие способы одержать верх. Иногда довольно изощренные.
Однажды мы в очередной раз подрались. Мне было года четыре, мы тогда жили в Англии в городе Дарем недалеко от Ньюкасла.
Я долго сидела в своей розовой комнате — еня была необыкновенная детская с огромным количеством игрушек и лошадками на обоях — и вела беседу с самой собой: «Маша, так больше продолжаться не может. Надо что-то придумать, соберись...» И решила, как насолить обидчику.
Папа приучал Андрея поднимать сиденье в туалете. Я стала следить за братом. Как только он выходил из «комнаты раздумий», тайком опускала сиденье и капала на него воду — как будто это Андрей напроказил. Папа несколько раз натыкался на «его» художества. Сначала возмущался: «Сколько можно! Я же тебя просил!», а потом решил отшлепать.
Мне стало жалко брата. Я хотела, чтобы его отругали, но не рассчитывала, что дело примет такой оборот. Несмотря на коварство, была доброй девочкой.
Побежала к папе: «Не надо! Он больше так не будет!» Папа ко мне прислушался и прекратил экзекуцию. Он всегда прощал Андрея, если я за него просила.
Папу я любила, но мама всегда была ближе, родней. И не потому, что проводила со мной гораздо больше времени, чем он. Тут было другое — какая-то особая связь. Совсем маленькой я даже ревновала маму к папе. Приходила к родителям в спальню и заявляла отцу: «Уходи! Я сама буду спать с мамочкой!» Залезала между ними и только после долгих уговоров отправлялась в детскую.
Мы и сейчас с мамулей очень нежно общаемся. Без конца перезваниваемся, переписываемся. Я заставила ее бросить работу, хочу, чтобы она наконец отдохнула и порадовалась жизни.
К счастью, я уже могу ее обеспечить. Никогда не забуду, сколько мама для меня сделала. Когда жили в Швейцарии, она каждый день возила меня в другой город на занятия художественной гимнастикой. Только в один конец — полтора часа!
За границей я чувствовала себя как дома, ходила в обычные школы для местных. В Англии и Швеции у меня было много друзей. А вот со швейцарскими детьми дружба не сложилась. В начале девяностых в Швейцарии к русским относились неважно. Там было много беженцев-югославов. А для швейцарцев разницы нет: что югославы, что русские — все едино! И меня в школе тоже считали беженкой. Хотя мы жили в шикарном доме на пять семей, с садом и фонтаном.
Одноклассники откровенно издевались.
Когда выходила в коридор, разбрасывали мои вещи по всему классу. Возвращаюсь — и ничего не могу найти, все перевернуто, из тетрадей и книг вырваны страницы. Пытаюсь объясниться — со мной не разговаривают.
Я вычислила заводилу, подначивавшую остальных, — рыжую конопатую девочку, невысокую и коренастенькую, как маленький мужичок. Вредную-превредную! Я называла ее Лакрицей. Вкус лакрицы был у противных черных конфеток, которые постоянно жевали местные дети. Эту гадость я терпеть не могла.
Такие же чувства вызывала у меня рыжая Лакрица. С ней у нас пару раз доходило до драк. Победу, конечно, одерживала я. Андрей меня к тому времени неплохо «натренировал». Маму вызывали в школу. Но она не ругала меня и не наказывала, потому что была уверена в моей правоте.
Родители знали: я девочка справедливая, просто так драться не стану. И дралась я не просто за себя, за свою правду, но и за всех югославов, которых так не любили в нашей школе.
Единственным моим другом была учительница немецкого языка фрау Фойзи. Однажды она решила обзвонить всех родителей моего класса и предложить их детям подружиться с русской девочкой. Ей очень хотелось, чтобы я быстрее освоила немецкий, точнее, его особый швейцарский диалект. Из всего класса согласилась на дружбу со мной только одна семья, и то у них был мальчик.
Несколько раз в неделю после школы, если у меня не было тренировки, мама этого мальчика исправно привозила его к нам — играть и дружить. В это время моей маме так же приходилось нести повинность в виде светских бесед с этой фрау, благо у мамы не было проблем с языком.
Конечно, мне были абсолютно не интересны эти игры, но я очень ценила любовь и заботу фрау Фойзи — необыкновенно доброй и справедливой женщины.
Когда мы уезжали из Швейцарии, она подарила мне на память вырезанный из дерева образ Девы Марии. Он и сейчас стоит у меня на видном месте. Я верю, он меня оберегает...
Справедливость я считаю одним из главных принципов человеческих взаимоотношений. И боролась за нее даже совсем маленькой. Доходило до смешного. Как-то мама решила поставить меня в угол, уже не помню, за что. Мне было года три. Я считала это наказание несправедливым. Она говорит:
— Иди в угол!
А я упрямлюсь:
— Нет!
Я ничего не сделала!
Мы долго препирались. В конце концов мама развернула меня носом в угол и ушла в другую комнату.
Я стою и думаю: «Надо что-то делать...» Сняла штаны и написала — в знак протеста. Мама пришла, увидела, что я натворила, и закричала:
— А ну быстро вылезай оттуда!
А я ведь предупреждала, что не буду стоять в углу!
Такой вот характер у меня был с детства...
Когда мне исполнилось шесть, мы с родителями приехали в Россию в отпуск и мама отвела меня в модельное агентство «Ред Старз». Я стала звездой детской группы. С удовольствием участвовала в показах, позировала фотографам. Взрослые были в восторге: «Ну надо же! Настоящая модель! И спинку выгнула, и ручкой сделала». Тогда в Москву прилетела Мисс Вселенная. После показа ее сразу облепила вся наша группа. Но сфотографироваться с ней на память удалось только мне. Пластиковую корону, которую подарила мне Мисс Вселенная, я храню.
Тогда, во время дефиле, мне и двум другим девочкам приготовили три платья — зеленое, розовое и желтое. Я для себя решила, что надену только розовое. Я же принцесса! Но «мое» платье отдали другой девочке, Василисе, а мне выделили зеленое. Я не могла такое пережить!
Перед показом отвела Василису в туалет, сняла с нее платье, переоделась и пошла на подиум. А для того, чтобы невольная соперница мне не помешала, закрыла ее в туалете — подперла дверь шваброй со стороны коридора. Потом мне, конечно, влетело, да и девочку, которая пропустила показ, было жалко. Но в истории Маша Кожевникова все равно осталась в розовом платье!
В Россию я переехала, когда мне было почти восемь. Мы с братом жили в Москве с мамой, папа остался за границей, работал по контракту, ам приезжал в отпуск. Здесь я снова пошла в первый класс, уже в третий раз, потому что по-английски и по-немецки писать и читать умела, а по-русски — нет.
Постепенно я адаптировалась к новым условиям. Училась, тренировалась и не сразу заметила, что мама и папа потихоньку отдаляются друг от друга.
А это неизбежно, если супруги живут на две страны. Они разошлись, когда мне было одиннадцать, цивилизованно, без скандалов. Никто никого не предавал. Но тоненькая ниточка, связывавшая двух самых главных для меня людей, однажды оборвалась...
Развод родителей в душе любого ребенка оставляет след на всю жизнь. И мне эта ситуация далась нелегко. Но у нас была особенная семья. Папы и раньше почти никогда не было дома. И после его развода с мамой я сказала себе, что он уехал. Далеко и надолго.
Шесть лет мы не общались. Все это время отец жил в Америке. Пытался звонить, писать, а у меня не было желания поддерживать с ним связь. Принцесса чувствовала себя брошенной и была по-детски обижена. Мое королевство трещало по швам.
Придет время, и я построю его заново...
Папа не женился во второй раз, так и остался один. И мама замуж не вышла. Это, наверное, моя вина. Ухажеров у мамы хватало, она очень интересная женщина, а я не дала ей устроить судьбу. Не отпускала на свидания — закрывала дверь и прятала ключи, вставала на пороге: «Не пущу!» Мужчинам, звонившим по телефону, заявляла: «Здесь такая не живет».
Сейчас понимаю, что вела себя глупо, эгоистично, но тогда ничего не могла с собой поделать. Когда ушел папа, испугалась, что мама тоже меня бросит. Найдет другого мужчину и отдаст ему любовь и ласку, которые принадлежат мне. Я ни с кем не хотела ее делить! Брата тоже не радовала перспектива появления отчима, но он был старше и вел себя не так агрессивно, как я.
Мама смирилась. Дети были для нее дороже любого мужчины.
От отца она зависеть не хотела и в сорок лет впервые в жизни пошла работать. Устроилась в British International School и тринадцать лет преподавала русский иностранцам на английском языке. Ей было непросто. Но мама подняла нас с братом, сама, без помощи отца.
Мы, слава богу, не бедствовали. Помогали друзья. Мам удивительная женщина, вокруг нее всегда добрые и отзывчивые люди, готовые поддержать в любой ситуации. Больше всех нас тогда поддерживали Фетисовы. Папа когда-то играл со Славой. А мама уже лет тридцать дружит с Ладой. До отъезда за границу мы все жили в одном доме на Фестивальной улице.
Я часто бывала у Славы и Лады, общалась с их дочкой Настей. Слава старался заменить мне отца, все время расспрашивал о моих проблемах, предлагал помощь. Но я стеснялась к нему обращаться. Пыталась рассчитывать только на собственные силы.
Фетисовы — идеальная семья. И дом у них удивительный, это все отмечают. Там царят взаимное уважение и любовь. Лада необыкновенно чуткая и мудрая женщина. Я с ней часто советуюсь. Рассказываю о какой-нибудь ситуации, и она сразу все раскладывает по полочкам: «Смотри, Маша. Будет так, так и так».
Мама обижается: с ней откровенные разговоры я веду гораздо реже. Но я не хочу обременять ее своими проблемами. Она, конечно, поможет, подскажет, но будет переживать. А мне хочется создать для мамы «кокон», в котором она жила бы беззаботно и счастливо.
Фетисовы относятся ко мне как к дочери.
И для меня они родные люди. На пятидесятилетии Славы публично призналась: «Ты для меня идеал. Другим мужчинам все время ставлю тебя в пример». Это правда. Таких мужчин, как Слава, — единицы.
Отец вернулся в Россию, когда мне было восемнадцать. Я повзрослела и многое стала воспринимать иначе. Мы потихоньку наладили отношения. С мамой они общались и до этого — спокойно, уважительно. В основном по поводу меня и брата.
После развода родителей я поняла: семья — это труд. Не только чувства, но и каждодневная тяжелая работа. Сохранить отношения очень нелегко.
Любовь — это костер, в который постоянно нужно подбрасывать «топливо». Вдвоем. Один человек поддерживать огонь не может. А если он все-таки погас, лучше честно признаться в том, что любви больше нет, чем лгать, мучиться и сохранять видимость семьи...
Впервые я влюбилась в четырнадцать лет. Было лето. Мы жили довольно большой компанией в отеле в Сан-Ремо — я, мама, ее подруга с семьей, наши общие друзья. Там же остановилась семья испанского аристократа. Их сыну было шестнадцать. Его звали Виктор. Он мне сразу понравился.
Мы познакомились у бассейна. Виктор предложил сыграть в карты. Мама и тетя Таня дремали в шезлонгах. Просыпаются — а я уже с молодым человеком. Тетя Таня потом шутила: — Быстро ты охмурила этого красавчика!
— Неправда, — возмущалась я, — он сам подошел!
Больше мы не расставались: плавали в бассейне, гуляли, играли в карты, гольф и теннис.
Но все только компанией — с семьей Виктора и моими друзьями. Я таяла от любви — в прямом смысле слова. Жутко похудела, потому что перестала есть. Мама перепугалась, все время пыталась накормить: «Ну съешь хотя бы арбузика! Хоть кусочек!»
Виктор был красив необыкновенно. Мама с тетей Таней смотрели на него восторженными глазами:
— Боже, как хорош!
Я обижалась: — Вы с ума сошли?
Я иду рядом, а вы говорите, что красив он! А я?!
Две недели пролетели незаметно. В тот вечер, когда мы вернулись домой из Италии, нам на дом доставили корзину необыкновенных экзотических цветов. Ее прислал Виктор! В маленькой открыточке было написано: «Самой прекрасной девочке на свете». Стали переписываться. Он сочинял для меня стихи и песни и вкладывал в конверты засушенные лепестки роз, растущих в его саду. Это был очень красивый и исключительно платонический роман.
Встречались мы только летом, на отдыхе, в Италии и Испании. Родители Виктора относились ко мне очень доброжелательно, хотя их сын был не просто красивым мальчиком, но и наследником крупного состояния. Помню, мы шли по набережной и он сказал: — Я решил купить твоей маме дом.
Это будет первое, что мы приобретем после свадьбы.
— Да, — согласилась я. — Дом для мамы — это хорошо.
Но первая любовь редко перерастает в брак. Тем более такая детская, как у нас с Виктором. Когда я окончила школу и поступила в театральный институт, мы пошли разными дорогами. Хотя каждый год четырнадцатого февраля он поздравляет меня с Днем влюбленных...
Я всегда верила, что буду певицей или актрисой. Как только услышала, что продюсер Алсу Валерий Белоцерковский создает новую группу, тут же рванула на кастинг в гостиницу «Космос». Тогда я заканчивала одиннадцатый класс. Гимнастика была в прошлом. В шестнадцать лет я получила звание мастера спорта, стала чемпионкой Москвы в групповом зачете и решила — хватит.
Мирового первенства все равно не выиграть.
В «Космосе» увидела огромную очередь из девушек, приехавших со всех концов России. Их было так много, что я подумала: «Даже если потратить по минуте на каждую, нам придется стоять не один день». Белоцерковский управился буквально за пару минут. Прошел вдоль очереди и пальцем показал: «Ты остаешься, ты, ты и ты...» В числе немногих счастливиц была я.
Начинается собеседование:
— Умеешь петь?
— Нет.
— А зачем пришла?
— Петь очень хочу.
— Ну хорошо, спой...
У певицы Саши есть песня: «Верила — не верила твоим словам, все, что нам отмерено, тебе отдам». Я спела ее и что-то такое станцевала.
— Ну что я тебе могу сказать... — протянул Валера. — Сама все понимаешь...
— Нет, не понимаю!
— Петь не умеешь, фальшивишь.
— Я научусь, вы увидите!
Я никогда не пела на публике, но умела убеждать. И доказала Белоцерковскому, что меня надо пропустить на следующий тур.
— Ладно, — сдался Валерий. — Езжай к Демьянову в студию. Пусть послушает, как твой голос звучит в записи.
Валерий Демьянов — известный саунд-продюсер, работавший с Жасмин, Алсу, Агутиным.
В Интернете пишут, что в группу «Любовные истории» я попала через постель и вылетела оттуда, потому что не хотела спать с продюсером. Смешно! Видели бы эти люди меня в семнадцать лет! Демьянов до сих пор хохочет, вспоминая мое первое прослушивание: «Передо мной сидел ребенок. Не девушка — девочка. Забилась в угол и испуганно сжимает в руках телефон — на случай внезапного бегства». Я была в джинсах и скромной маечке, без грамма косметики и чуть ли не с косичками.
Он меня похвалил: «Голос красивый. Но надо учиться петь».
Переговорил с Белоцерковским, и тот меня вызвал на второе собеседование:
— Ты хоть понимаешь, что тебя ждет? Придется вкалывать в пятнадцать раз больше, чем остальным!
— Понимаю. К этому я привыкла...
Из четырех девчонок в группу «Любовные истории» меня утвердили первой. Белоцерковский сам сказал: «Первым попал в группу наш малыш». Он меня потом так и звал. И отношение у него ко мне было как к ребенку.
Пятилетний контракт с Белоцерковским за меня подписала мама. Мне еще не было восемнадцати. Я была счастлива, но мечтала не просто вилять попой под фонограмму, а петь в образе, выражать свои мысли и чувства. Белоцерковский тоже был настроен серьезно, заставлял нас петь «вживую», репетировать по пять-шесть часов.
А потом коса нашла на камень.
Я постоянно спорила с продюсером, у меня на все была собственная точка зрения. Если что-то не нравилось, заявляла не стесняясь: «Так делать не буду». Валера мог позволить себе ненормативную лексику, называл определенным словцом микрофон. Я просила:
— Не говорите так, пожалуйста!
— Я буду говорить то, что считаю нужным, — сердился он.
— Тогда уйду, — вспыхивала я.
— Ну и уходи!
Такие сцены случались по нескольку раз на день. Валера наверняка думал: «Вот нахалка!
Ничего не умеет, не знает и учит меня жить!»
Последний конфликт случился накануне съемок нашего первого клипа. Мы сидели за столом в клубе «Солярис», в «Космосе», где постоянно репетировали, и Белоцерковский вдруг сказал:
— Маш, пойди помой посуду.
Мол, посмотрим, кто здесь главный. А я говорю:
— В моем контракте не сказано, что я должна мыть за вами посуду. Если хотите, можете сделать это сами. Или пойдемте вместе помоем, чтобы мне не было скучно.
Это, конечно, был край. И на следующий день со мной расторгли контракт. Я сделала вид, что нисколько не расстроена, и только на улице дала волю слезам.
Было очень обидно.
Ждала, что за меня вступятся наши девчонки. Мы ведь так дружили! Без конца созванивались, друг у друга дневали и ночевали. А они даже не позвонили, не посочувствовали. Для меня это было первое серьезное разочарование в людях. Что же касается Валеры, то сейчас я понимаю — он был по-своему прав. Начальник не может отвлекаться на бесконечные споры с подчиненными. Белоцерковский выстраивал группу по определенному плану, а я в этот план вписаться не могла. Не так воспитана.
Стартовали «Любовные истории» очень хорошо. Песня «Школа» была во всех чартах, по телевизору крутили клип. А я сидела в обшарпанном корпусе РАТИ на Таганке и плакала. Белоцерковский моментально нашел мне замену. Я смотрела на эту девочку на экране и думала: «На ее месте могла быть я...»
Не понимала тогда, что это Промысел Божий.
Передо мной очень скоро встал бы выбор — «Любовные истории» или театральный институт. Поступая в РАТИ еще будучи в группе, я не подумала, что совместить учебу с концертами и гастролями не получится. И Бог помог сделать верный выбор.
Первые два года в РАТИ было очень сложно. Я жила только учебой и сутками пропадала в институте. Занятия начинались в девять утра и заканчивались глубокой ночью. Мы ставили этюды, фонтанировали идеями и спорили. Спохватишься — уже три часа. Когда не успевали в метро, оставались ночевать прямо в зале на матах. А когда жаловались, наш мастер Валерий Гаркалин говорил: «Если не можете, значит, это не ваше. Я, когда учился, тоже свою маму не видел неделями».
Уставала я ужасно.
Возвращаясь из института, сползала по стенке в прихожей. Коленки подгибались, и я мгновенно засыпала. Не было сил снять одежду и пойти в ванную.
А потом в моей жизни появился Илья.
Мы познакомились в ресторане, в компании общих друзей. Я тут же почувствовала, что это «мой» мужчина. Помню, подруга спросила: «Ну как он тебе?» И я честно сказала, что он мне очень понравился. Она была удивлена: «Я от тебя такого никогда не слышала!» Знает — я не влюбляюсь с первого взгляда.
Илья потом признавался: «Сразу понял, что мы будем вместе. Передо мной сидел ангел. Разве мог я подумать, что у ангела такой характер?»
Илья жил в Челябинске, но в Москву приезжал довольно часто.
Я долго к нему присматривалась, потому что уверена: прежде чем решиться на серьезные отношения, нужно узнать друг друга. Бывает, что люди влюбляются с первого взгляда и живут всю жизнь душа в душу, но это большая редкость.
Я видела — Илья достойный человек. Не пьет, не курит, образован. Много работает и любит родителей. Илья меня с ними почти сразу познакомил. Сказал: «У папы юбилей. Я бы хотел, чтобы ты тоже присутствовала. Приедешь к нам в Челябинск? Не волнуйся, будем жить отдельно. Тебя мое приглашение ни к чему не обязывает». Я оценила его деликатность. Он вел себя уважительно. Не навязывался. Не торопил, понимал, что мне нужно время.
Я девочка домашняя. Илья говорил: «Тебя родители растили как розочку в оранжерее, и теперь я буду о тебе заботиться».
Мы начали жить вместе, когда я училась на втором курсе. Илья снял квартиру в Москве. Половину недели проводил в Челябинске и со мной — три-четыре дня. Иногда я ездила к нему на Урал. Специально перевелась на заочное обучение, чтобы с ним не разлучаться. Надо мной смеялись: «Вот дурочка! Кто же едет из Москвы в Челябинск? Даже ради любви?»
Почти год мы не могли друг на друга наглядеться. А потом началась притирка характеров. Точнее, укрощение строптивой. У меня ведь не девичий нрав. Я — «огонь». Мне нужна «вода», которая остудит, успокоит. Хотя обычно женщина сама становится «водой» рядом с мужчиной. Один знакомый как-то сказал: «Маша, ты не девочка!
Ты мальчик!» Я очень обиделась, а потом подумала: в чем-то он прав.
Оказалось, что у нас с Ильей разные темпераменты и абсолютно противоположные взгляды на жизнь. Уступать он не хотел. А мне нужно, чтобы мужчина проявлял снисходительность.
Например, я разбрасываю вещи. А Илья беспорядка не переносит. У него все плочкам, все вещи в шкафу — по цветам. Ну и что — надо обязательно делать трагедию из-за какой-то кучки тряпок? Можно и потерпеть.
Я очень эмоциональная, Илья гораздо спокойнее. Очитает, что за рулем ругаться не стоит. А я сразу «лезу в драку».
Была неприятная ситуация, когда мы с ним ехали вдвоем в машине, я тогда была совсем неопытным водителем. На Поклонной горе на довольно узкой дороге навстречу нам движется какая-то машина. Мужчина за рулем требует:
— Отъезжай.
— Вот еще, — возмущаюсь я.
Я пока толком не умею сдавать назад. И почему, собственно, мне нужно это делать? По правилам он обязан меня пропустить!
Илья просит:
— Уступи. Будь мудрее.
А я распаляюсь:
— Почему? Это он должен уступить.
Мужик орет:
— Ты, блин, долго будешь выделываться?
Я вылезаю и иду разбираться. Илья за меня не заступается. Только предлагает:
— Давай, я сам сяду за руль и сдам назад.
Пришлось подчиниться. Мы отъехали, и я на него надулась. Едем и молчим. И тут Илья говорит:
— Маша, ты просто не понимаешь, к чему может привести упрямство. Знаешь, какая ситуация была у нас в Челябинске? Мой знакомый однажды не уступил другому водителю место на парковке. Они поругались. А на следующий день моего друга убили. Ты видела, какая у мужика машина? Без номеров, с тонированными стеклами.
Кто знает, что это за человек. Так зачем подвергать себя опасности?
Но до сих пор, уже по прошествии нескольких лет, считаю, что он должен был за меня вступиться, хотя умом, конечно, понимаю, к чему этот инцидент мог привести.
Таких ситуаций было много. Я считала, что, родив своих детей, люди должны усыновлять сирот. А Илья рассказывал: «Мои знакомые взяли ребенка из детдома, он так и не сумел адаптироваться. Воровал, пил и стал наркоманом». Илья был против усыновления, а я, несмотря ни на что, и сейчас мечтаю о том, что рожу двоих детей и усыновлю ребенка. Благополучные люди должны заботиться о сиротах, о тех, кто обделен любовью и лаской.
Постоянные споры разрушают близость, подтачивают чувства. Я часто вспыхивала как спичка, собирала вещи и заявляла: «Все, ухожу к маме! Ты меня больше не увидишь». Накал страстей был сумасшедший. Обычно Илья находил путь к примирению и мы опять сходились. Я очень гордая. Ни за что не попрошу прощения, не признаюсь, что не права. Мне сложно сделать первый шаг.
Мы прожили три года. А потом решили прекратить мучения. Ругаться уже не было сил. Мне кажется, наша любовь просуществовала так долго только потому, что родители Ильи всегда оставались на моей стороне. Им очень хотелось, чтобы мы были вместе. Они пытались нас помирить. Редкая мама скажет сыну: «Ты неправ. Зачем обижаешь Машу? Она такая хорошая». А Илюшина мама всегда так поступала. Мы ругались и при его родителях, не стеснялись.
Они, конечно, видели мои недостатки. Но не могли не видеть и то, как я отношусь к их сыну. Ценили мое трудолюбие и упорство. Я училась, снималась и еще моталась в Челябинск.
Когда мы расстались, я очень переживала. Не могла отпустить ситуацию, потому что по натуре — однолюб. Во всем — в любви, в еде, в поступках. Если люблю кого-нибудь, никто мне больше не нужен. А когда привыкаю к человеку, он становится еще дороже.
Я чувствовала — мы прошли «точку возврата». Помню, в РАТИ были занятия по танцу, а у меня вдруг подступил ком к горлу. Я задохнулась и выбежала из аудитории. А в коридоре зарыдала. Ребята испугались, бросились ко мне:
— Что случилось? Маша, что?!
— Ничего, — соврала я, — все хорошо.
Илья позвонил. Но не тогда, когда мне этого хотелось. И сказал не то, на что я рассчитывала. Я разозлилась, перестала снимать трубку. С родителями его продолжала общаться. Они говорили: «Все равно ты останешься нашей дочкой, будете вы вместе или нет».
А потом я на неделю поехала в Монте-Карло с друзьями. Как только вернулась, позвонил Илья:
— Давай увидимся.
— Зачем? Все уже в прошлом.
— Ты не понимаешь — просто выйди из дома. Я внизу.
— Мы можем поговорить по телефону...
— Пожалуйста, выйди, я очень тебя прошу!
Вышла, мы поговорили, и я забыла обо всех обидах.
Илья был для меня родным человеком, я не могла его не простить. Захотелось начать все сначала. К сожалению, не получилось, никто из нас так и не смог себя изменить. Мы пробыли вместе два месяца и окончательно разошлись.
Это было три года назад. Незадолго до поворота в моей карьере, случившегося на сериале «Универ».
Мне хотелось сниматься. Еще на первом курсе я напечатала пачку своих фотографий и стала сама разносить их по студиям. Хотя предлагать себя было стыдно, унизительно: «Посмотрите, пожалуйста, вдруг я вам подойду. Ах, не хотите? Ну и не надо...» Но что я могла поделать?
У меня не было агента или директора.
Зато сниматься в маленьких ролях и эпизодах, зачастую — без слов, я не стыдилась. Начала на втором курсе с сериала «Адвокат». Там была крохотная роль секретарши и буквально три слова текста. Но радовалась безумно. Как же — покрутилась на площадке, познакомилась с интересными людьми и заработала первые сто долларов!
Второй была роль фрейлины в фильме «Слуга государев» — вообще без слов. Этой работы я тоже не стыжусь. И сейчас к актерам-эпизодникам часто отношусь лучше, чем к исполнителям главных ролей. Знаю, что они чувствуют, потому что была на их месте. Помню, стул попросила на «Слуге государевом». «Да-да», — сказала ассистентка. И пропала. Так всю двенадцатичасовую смену я и стояла на ногах.
Уставшая, замерзшая, голодная. А потом не увидела себя на экране — вырезали.
Нас, эпизодников, не оскорбляли. Но могли крикнуть: «Эй, ты, в красном платье, подвинься! Лица не надо, встань так, чтобы не заслонять артиста Н.»
Сейчас у меня для работы созданы все условия: есть хорошая гримерная, личные ассистенты, персональный водитель. Но я добилась этого после нескольких лет пахоты в одном из самых рейтинговых сериалов. Сама!
У меня долго не получалась Аллочка Гришко из «Универа». Сначала казалось: «Ну что тут такого? Подумаешь — сыграть глупенькую блондинку!» Оказалось, это гораздо сложнее, чем изобразить высокоинтеллектуальную героиню. Я на Аллочку нисколько не похожа.
И ситком — очень сложный жанр. Рассмешить людей намного труднее, чем растрогать. Поначалу продюсеры часами сидели с актерами, учили нас играть смешно. И постепенно «воспитали».
Зашла недавно в магазин. Ко мне подбегает девочка лет четырех и кричит: «Мама, это Аллочка! Я ее люблю!» Вцепилась в мою руку и не отпускала, ходила со мной. Говорила маме: «Ты не обижайся, я тебя люблю, но жить хочу с ней!» Бедная женщина! Мне было перед ней неловко.
Зрители любят мою Аллочку. Особенно дети. И это доказательство того, что роль получилась. Детей обмануть нельзя.
А я ведь могла не попасть в «Универ» — сразу после утверждения на роль уехала в Индию сниматься в Болливуде.
И стала там героиней любовной драмы — не в кино, а наяву.
Я играла русскую девушку в фильме «Дам-дум». Индийские кинематографисты приезжали в Москву и проводили грандиозный кастинг на эту роль. Имен называть не хочется, но в нем участвовали практически все наши молодые «звезды».
В мою героиню влюблен депутат индийского парламента. Он приезжает в Россию и попадает в нехорошую историю. Садится в тюрьму. Его адвокат — женщина, индианка. Депутата играл молодой красавец Джаям Рави. А влюбленную в него адвокатессу — Лакшми Рай.
Сначала мы снимали «русские» сцены в Питере, а потом поехали в Индию. В Индии актеры — боги. И Джаям — всеобщий любимец.
Когда появляется на улице, люди падают на землю и целуют ему ноги.
И вот этот «бог» в меня влюбился. Он еще в Москве, после кастинга, пытался со мной познакомиться поближе, но я сдружилась не с ним, а с Лакшми. Она призналась, что Джаям ей очень нравится. В Индии строгие нравы и о своих романах распространяться не принято.
Так вот, я ничего про них не знала, Рави же по отношению ко мне проявил себя как истинный рыцарь. У индусов специфическая кухня, а я не ем острого и соленого, и он ставил на уши наших ассистентов и заставлял их доставать для меня особую диетическую еду. Я оценила заботу и взглянула на него другими глазами. Ничего похожего на любовь я к Рави не испытывала, но мы подружились, вместе гуляли по городу.
Да мне и не с кем больше было общаться. Лакшми куда-то уезжала, мы с Джаямом две недели снимались вдвоем. Он признался мне в любви, предлагал остаться в Индии. «По-моему, ты слишком торопишься», — смеялась я.
Потом вернулась Лакшми и началось неладное. Рави ее пытался все время куда-то отправить, она нервничала и как-то странно со мной разговаривала. А когда Рави пригласил меня к себе домой, познакомиться с семьей, Лакшми расстроилась и сказала, что у них уже давно серьезные отношения, но ее, как и других своих девушек, он никогда не приглашал к себе в дом.
«Ах, так! — рассердилась я, — значит, он обманывает нас обеих? Мы его проучим! Я привезу Джаяма в гостиницу, мы зайдем в номер и начнем целоваться. И тут ты войдешь. Поцелуи на видео снимем, ему не отвертеться.
Всю жизнь будет на тебя молиться, чтобы его фотографии с русской девушкой не попали в газеты!»
Мама была со мной на съемках. И в гости к Джаяму мы отправились вместе. Оттуда я должна была привезти его в отель. Лакшми пряталась в мамином номере. Мама была в курсе нашего плана. Но нас так радушно приняли в доме Джаяма, что нам с ней стало неловко. Его родня угощала нас необыкновенными кушаньями, мне подарили красивое сари, а маме картину. Собрались все родственники Джаяма. На нас смотрели с восхищением и не знали, как угодить.
Когда я сказала, что не смогу осуществить наш коварный замысел, мама спросила: «А как же подруга? Лакшми на тебя рассчитывает». Делать нечего — я привела Джаяма в номер с видеокамерой, а потом не выдержала и рассказала ему все начистоту.
Он расплакался: «Маша, я должен попросить у тебя прощения за то, что поступал нечестно, не сказал про свой роман. Но я не люблю Лакшми! А ты мне очень нравишься. Пойдем куда-нибудь! Я не могу здесь находиться. Но только не бросай меня сейчас!» Он выглядел таким несчастным и потерянным, что я из жалости согласилась пойти с ним в ресторан.
А Лакшми в это время билась, как птица в клетке, в гостиничном номере. Маме стало жалко девушку, она решила помочь. Увидев, что мы с Джаямом куда-то сбежали, они отправились на поиски. Бегали по всем ресторанам и спрашивали, нет ли там знаменитого Джаяма Рави. Это была настоящая индийская мелодрама! Мы сидим в ресторане, Джаям говорит о своей любви, а мама с Лакшми звонят по телефону и кричат: «Это подло!
Как ты можешь так поступать!» Я не знаю, что делать. И перед Лакшми неудобно, и Рави жалко. Он совсем раскис.
И вот наконец апофеоз. Рави держит меня за руку, смотрит влюбленными глазами, и в этот момент в ресторан вбегают две разъяренные женщины — Лакшми и мама: «Смотрите! Вот они!» Все кричат, рыдают. Не хватает только душераздирающей музыки и общего танца с трогательными песнями...
Вскоре мы с мамой уехали. Мои съемки закончились. Джаям провожал нас в аэропорт. Был мрачен. Что стало с Лакшми, не знаю. Она вроде бы простила и меня, и своего легкомысленного возлюбленного. Первое время мы созванивались, а потом я потеряла ее из виду. Так закрутилась, что забыла обо всем на свете. Начала сниматься в «Универе».
Мне названивали в Индию: «Маша, через два дня запускаемся!» Я объясняла, что нахожусь за несколько тысяч километров от Москвы и пробуду здесь еще две недели. Меня не слушали, говорили, что ждать не могут, найдут замену. «Ничего, — почему-то думала я, — это мой проект, меня дождутся. Я везучая».
Интуиция не подвела. Съемки «Универа» начались только когда я вернулась в Москву. До этого сериал запустить не смогли — все время возникали какие-то проблемы. И это оказался действительно «мой» проект...
Я снимаюсь в «Универе» уже три года. На личную жизнь времени не хватает. Столько работы навалилось! Многие читатели наверняка улыбнутся: «Да что она таакое делает, эта блондинка? Пашет? Уголь рубит сутками?» А я действительно пашу.
Шесть дней в неделю. По двенадцать часов каждый день. Смешно — деньги зарабатываю неплохие, а потратить не получается. Времени нет. Как и на романы.
Я не жалуюсь. У меня интересная работа и множество поклонников. Но такой любви, ради которой хочется изменить жизнь и измениться самой, сейчас нет.
А людям сложно поверить, что молодая яркая девушка не находит времени на личную жизнь. Первого апреля 200да мне вдруг начали звонить друзья и знакомые:
— Ай-яй-яй, Маша! Как не стыдно! Как ты могла не пригласить нас на свадьбу?
— На какую свадьбу? — удивлялась я. — С кем?!
— Как — с кем? С Ильей! Вы же решили пожениться?
Думала, разыгрывают. На календаре — первое апреля. А потом залезаю в Интернет и вижу статью, в которой написано, что мы с Ильей женимся. Я в шоке. Звоню ему:
— Ты читал, что мы решили пожениться?
— Нет. Это ты где-то сказала?
— Да ты что? Ничего я такого не говорила! И что будем делать?
Решили ничего не предпринимать. Отмолчаться. Но все продолжали ждать, что мы поженимся в июне-июле. Наступило лето, а свадьбы нет и нет. Тогда написали, что мы поссорились, потому что Илья наркоман и очень ревнивый мужчина. Мне стало дурно, когда я это прочитала.
Мы дали совместное интервью и расставили все точки над i. На некоторое время нас оставили в покое.
В ноябре я праздновала двадцатипятилетие. Илья был моим гостем и произнес в мою честь замечательный тост. «Желтые» газеты тут же стали писать, что мы снова вместе. И это опять было вранье.
Я молчала, хотя представители некоторых изданий говорили открытым текстом: «Зря вы с нами не дружите, отмалчиваетесь, не даете информацию. Будет только хуже».
Друзья успокаивают: «Расслабься! Это все издержки популярности! Других звезд пресса тоже поливает грязью, но люди не перестают их любить». Наверное, они правы. Но я же «принцесса» и не могу заставить себя относиться легко и весело к заведомой клевете.
И опуститься до ругани с пошляками и циниками тоже не могу. Что только не приходит им в голову! То грязный фотомонтаж выложат в Интернете, то припишут нетрадиционную ориентацию...
Недавно раздается звонок: «С вами хочет познакомиться очень богатый человек из списка «Форбса». Сам он звонить стесняется. И у него нет времени на долгие ухаживания. Вы не могли бы с ним поужинать? Это будет хорошо оплачено». И называется очень внушительная сумма.
Я отшутилась, но была в шоке. Что за человек?! Да к черту этот список «Форбса», если у тебя нет времени, чтобы ухаживать за понравившейся девушкой, если ты можешь только купить себе женщину! О каких чувствах тут можно говорить?! Для меня мужчина — рыцарь.
И любимую он должен завоевывать.
Это не значит, что мне нужны какие-то особые ухаживания. Конечно, здорово, когда мужчина умеет придумать что-то особенное. Но выдумка в любви не самое главное. Важнее — искренность. Можно так подарить скромные цветочки, что это навсегда останется в памяти. Или просто сунуть в руки роскошный букет. И никакой радости не почувствуешь...
Психологи говорят: если женщина много работает, у нее появляются мужские гормоны. И в характере усиливаются мужские качества. Я пашу день и ночь. Может быть, поэтому никак не могу заставить себя стать уступчивой и мягкой?
Я — лидер по натуре, но с удовольствием уступлю лидерство тому, кого полюблю.
Мне хочется быть сильной только в работе. А дома — слабой. Прижаться к любимому и обо всем забыть, утонуть в заботе и любви. Но для этого нужен особый мужчина, добрый и снисходительный. Раньше я часто шла на поводу у своего детского упрямства. Сейчас потихоньку взрослею. Сознание меняется, я начинаю по-другому воспринимать мир. Но процесс не закончен. Я не могу сказать, что уже стала взрослой.
Я благодарна родителям за то, что они сделали меня сильной. Воспитали победительницу. Принцессу. Да, я максималистка, по мне — или все, или ничего! Если рядом нет моря, я не буду купаться в луже. Не считаю, как некоторые, что одной быть немыслимо, стыдно, — это комплекс неполноценности. Я все могу сама, в моей власти справиться с любыми проблемами.
И счастье наше — это мы сами. Если не любишь себя, другой человек тебя тоже не полюбит и не будет испытывать счастья рядом с тобой. Он не может сделать тебя счастливой, разве что на какие-то мгновения. Счастье — внутри нас, в душе. Пока не найдешь его в себе, не вырастишь, ни с кем не будет хорошо и комфортно. А трудности и проблемы, как сказал Дюк Эллингтон, — это всего лишь шанс проявить себя с наилучшей стороны. В важные моменты я всегда говорю себе простые слова: «Маша, у тебя все получится, стоит только захотеть».
Редакция благодарит за помощь в организации съемок салон интерьеров «ТРИО на Пятницкой, 39».
Подпишись на наш канал в Telegram