Сегодня вдруг нестерпимо захотелось увидеть Иру. И поговорить... За десять лет после расставания мы с Аллегровой так и не нашли возможности выяснить отношения. Даже не знаю, что больше помешало: наш эгоизм, гордыня или легкомыслие?
Последнюю встречу, вернее попытку встречи, помню очень хорошо. Это было зимой 2000 года. Морозным декабрьским днем подъехал к нашему дому в Ватутинках. Подошел к воротам. Нажал кнопку переговорного устройства.
Бессмысленное действие: камеры наружного наблюдения давно зафиксировали и мою машину, и меня. «Здравствуйте, Игорь Дмитриевич! — раздался голос охранника. — Извините, но вас пускать не велено!»
Дожил, ничего не скажешь. Не пускают в собственный дом. И кто? Охранник, которого сам же нанимал на работу!
От Иры я ушел в сентябре. Заехал домой, в ярости кинул в сумку пару свитеров и рубашек, зубную щетку, сел в машину и уехал. Еще на заре отношений сказал Ире, что с зубной щеткой пришел — с ней же и уйду, если у нас не сложится. Я не из тех мужчин, кто станет требовать от любимой денег или делить жилплощадь. Не так воспитан, не тот характер. Но Аллегрова этого, как видно, не оценила.
Я набрал номер ее мобильного:
— Ира, не могу попасть в наш дом. А мне вещи свои надо забрать, документы. Да и поговорить стоит... Скажи, пожалуйста, охранникам, чтобы меня впустили.
— Это уже не твой дом. И вообще я сейчас не в Ватутинках. Скоро перезвоню...
Голос в трубке отдавался эхом — этот звук я ни с чем не спутаю — у нас так «фонило» в каждой комнате. Ира здесь, но, кажется, не в форме. Или берет тайм-аут на раздумье. Или в бешенстве, что не пришел, когда она звала. Не знаю, устал гадать, что там происходит в душе у звезды Аллегровой. Все. Хватит.
Ира перезвонила через три часа, когда я был уже далеко. Не ответил — не видел смысла.
Нашу любовь не вернуть, а из-за остального и переживать не стоит. Ехал я в город Касимов Рязанской области — к родственникам. Жить в Москве было негде, да и осточертела столица. Надо было начинать жизнь с нуля. В активе у меня были зубная щетка, автомобиль и балетный характер.
Узнав о нашем романе, пресса писала, что Аллегрова нашла себе безвестного молодого танцовщика. Это было, прямо скажем, неправдой. У меня к тому времени уже сложилась немалая биография — и личная, и творческая.
Я всегда много и тяжело работал, не привык ни на кого полагаться. С восьми лет стоял у станка в Вагановском училище — лучшем балетном учебном заведении страны. Все знают, что среди балетных лентяев быть не может. С детства вбивают в голову, что есть только слово «надо».
«Не могу», «не хочу» просто отсутствуют в лексиконе людей, которые изо дня в день обливаются потом в танцклассах. Неважно — солист ты или артист кордебалета. Когда выходишь на сцену, должен выкладываться на сто пятьдесят процентов.
То, что я стану артистом балета, в нашей семье не обсуждалось. Родители к искусству отношения не имели, но вот была у мамы такая мечта. Папа раз попытался возразить, мол, что это за профессия для мужика — ногами на сцене дрыгать, но мама так на него посмотрела, что вопрос был закрыт. Мама всегда всех «строила» — меня, папу, мою старшую сестру. Смешно: до своих восьмидесяти трех лет она была для нас «командиром». Может, поэтому Аллегрова не смогла с ней поладить — у них похожие характеры. Зато я быстро нашел общий язык с Ирой, которая, как и мама, привыкла всеми руководить.
Не знаю, как сложилась бы моя судьба, прими я приглашение Ленинградского государственного театра оперы и балета имени М.П.
Муcоргского, но после Вагановского я рванул на работу в Ташкент. В день своего рождения — как раз исполнилось восемнадцать. Я безумно любил своих родителей, но уж больно хотелось вырваться на свободу. После Ташкента должен был танцевать ведущие сольные партии в Челябинском театре оперы и балета, но вместо сцены прямиком отправился в армию, откуда через два года вернулся в Питер женатым человеком и отцом маленького сынишки.
Форму восстановил быстро, но в классический балет решил не возвращаться — хотелось денег, перспектив. Старшая сестра Галя буквально за руку привела в Ленинградский мюзик-холл.
И я сразу стал солистом, работал как проклятый. Норма была пятнадцать концертов в месяц, а мы давали тридцать. Но и получали — будь здоров. В мюзик-холле проработал шесть лет, объездил весь мир. Но семью сохранить не удалось. Артисты ведь живут на работе, а рядом столько красивых девчонок...
В двадцать шесть лет серьезно влюбился в москвичку Катю. Я ей за многое благодарен, и за работу в балете «Рецитал» в том числе. Она втайне от меня съездила на пробы, и ее приняли. Чтобы не отставать от подружки, тоже решил попробовать. Меня взяли сразу. После первых концертов был в шоке — такого потрясающего отношения к артистам не видел нигде. Про деньги вообще не говорю: за один выход получал ровно столько, сколько получил бы в мюзик-холле, отпахав тринадцать концертов.
Когда начал работать с Пугачевой, оценил ее и проникся уважением на всю жизнь. Алла — уникальная личность. Она нас поражала. Ну скажите на милость, если ты одна собираешь полные стадионы, какого черта везешь с собой еще двадцать человек? Но она заботилась о том, чтобы у нее было классное, уникальное шоу, вкладывалась в это. Ну и в требовательности, правда, сравниться с ней никто не может.
Классический пример: когда Кристина захотела попробовать свои силы на эстраде, что сделала Алла Борисовна? Сольник сразу дочери организовала? Ничего подобного. Милости просим в «Рецитал». А у Кристины не было специальной подготовки. Так она пахала больше нас всех, и это в шестнадцать лет! Сколько раз и сама падала, и партнер ее ронял. Потрет ушибленное место, улыбнется и опять на сцену.
Однажды на репетицию зашла Пугачева.
И в этот самый момент партнер уронил Кристину. Увидев Аллу Борисовну, все замерли в ужасе. Были уверены, что за дочку получим по полной программе — нрав у примадонны суровый. «Ну, что застыли? — раздался насмешливый голос Аллы. — Кристин, а ты тоже хороша — держись за него крепче, упадете, так вместе, а лучше — он на пол, а ты на него. Мягче будет».
Это был один из лучших периодов моей жизни. Правда, через полтора года наши с Катей пути-дорожки разошлись. В это время судьба моя круто развернулась. «Рецитал» гастролировал не только в отдаленных уголках тогда еще Советского Союза, мы довольно часто выезжали за рубеж. И вот Евгению Болдину пришла в голову мысль: продать наш балет в Грецию.
Для артистов, у кого в России оставались семьи, это стало проблемой — контракт был заключен не на один год. Но для меня все сложилось удачно. Я тогда уже был влюблен в артистку нашего балета Татьяну Клепцову. Так что мы с Клепой радостно уехали в Грецию: в 1985 году уже начиналась перестройка, полки в магазинах опустели, карточки, талоны... А тут изобильная Греция. Прожили в ней несколько лет. Когда вернулись, страна была уже совсем другой. Ларьки со спиртом «Рояль», бандиты в малиновых пиджаках и рестораны на каждом углу.
Мы с Таней сняли квартирку в Чертаново и стали обзванивать друзей. После долгого отсутствия хотелось пообщаться, узнать, как обстоят дела в российском шоу-бизнесе, ну и поспрашивать насчет работы. Набрал бывшей массажистке из «Рецитала» Марине — она сказала, что работает у Ирины Аллегровой и набор в группу еще открыт.
Я помнил Аллегрову по «Электроклубу». Потом ходили слухи, что она не поделила сцену с Витей Салтыковым и ушла, хлопнув дверью. Теперь вот балет набирает. Повесил трубку и задумался. Может, пойти к ней?
— Клеп, помнишь такую певицу — Ирину Аллегрову?
— Помню, а что? — отозвалась Таня.
— Набирает балет. Хочешь попробоваться?
— Не хочу.
— Почему?
— Что за работа — у тетеньки на подтанцовках?
Со стыда умереть.
Не понравилось мне тогда это слово — «тетенька». Подумал: Аллегрова нам фору даст сто очков вперед, видел ее однажды на «Рождественских встречах» — красивая, яркая. От нее такая энергия шла, что зал заводился с полоборота.
— Тань, ну какая она тебе «тетя»? У меня с ней разница от силы лет семь-восемь. Давай познакомимся, а там решим.
С Ирой судьба нас не сталкивала. Слышал, что она «бой-баба». Три таких на нашей эстраде — Алла Пугачева, Надя Бабкина и Ира. Не женщины, а мужики в юбках. Знамениты и песнями, и бурной личной жизнью. Про исполнительницу народных песен, помню, рассказывали: был у нее безумный роман со знаменитым бардом, бывшим врачом, так она ему однажды кием по голове заехала, а в другой раз во время ссоры на полном ходу из машины выкинула.
А он ей после всего этого песню написал...
Про Аллегрову ничего такого не рассказывали, но и издалека было видно, что она с характером. Да мне ли, прошедшему школу работы с самой Аллой Борисовной, бояться? Клепа согласилась съездить к Ирине, хотя без особой охоты. В этом не было личной антипатии: «Рецитал» работал с разными артистами и мы танцевали с кем скажут. Думаю, Таню останавливала присущая женщинам интуиция. И она ее не обманула. Работа у Аллегровой разрушила нашу жизнь.
Ира жила в Новых Черемушках, на улице Цюрупы, в маленькой двухкомнатной квартирке на первом этаже. Когда мы приехали знакомиться, она накрыла стол.
Сидим, разговариваем, общих знакомых вспоминаем, выпиваем понемногу. Аллегрова оценивает нас, я стараюсь на нее особо не пялиться. Только раз наши взгляды пересеклись, и я увидел в ее глазах явный женский интерес. А еще заметил, что глаза у Иры очень грустные. Тогда я еще не знал, что у нее тяжело болен отец, которого она боготворила. Ира моталась к нему в клинику, находила врачей, пробовала все мыслимые и немыслимые средства — безрезультатно. Рак не щадит. Ира страдала, но в душу никого не впускала.
В общем, нам сделали предложение — мы с Таней его приняли. И начали работать. Через какое-то время стал замечать, что Аллегрова действительно выделяет меня среди остальных танцоров. Действовала Ира осторожно. Ее знаки внимания можно было расценить как дружеские, и «дружила» она не только со мной, но и с Клепой.
Приезжаем на гастроли, вся группа живет в гостинице, а меня с Татьяной Аллегрова забирает в апартаменты, где остановилась сама, — в загородный дом или пансионат. Можно было, наверное, отказаться, но это выглядело бы грубо. Считалось, что мы скрашиваем звезде ее одинокие вечера. После концерта ужинали и допоздна разговаривали. Потом разбредались по спальням, а утром уезжали на репетицию и концерт. Если между нами и витала недосказанность, мы втроем старательно ее не замечали.
Еще рядом постоянно вертелась Марина и с большим интересом выспрашивала:
— Ну как тебе Аллегрова, что ты о ней думаешь?
— Ничего, — отвечаю, — талантливая, красивая, сильная...
Как потом выяснилось, массажистка действовала по просьбе Иры.
Она хотела узнать, насколько крепкие отношения связывают меня с Клепой и есть ли шанс, что я откажусь от них ради романа с Аллегровой.
Я был не готов к такому повороту событий. С Клепой мы давно жили вместе, и я не собирался с ней расставаться. А от чрезмерного внимания стал чувствовать себя неуютно. Привык, что в любовных отношениях инициатива исходит от меня. А тут она исходила от Ирины, и я не знал, как себя вести.
Гром грянул в середине октября 1993 года на гастролях в Питере. После концерта в «Октябрьском» Ира уехала в гостиницу, а мы с Клепой разъехались по домам. У нее, как и у меня, питерские родители.
Мама с сестрой накрыли стол, и только сели отметить встречу, как раздался телефонный звонок. Это была Ира. Сказала, что я срочно нужен. Я понимал зачем. Но все равно поехал. Подумал, грешным делом, может, после этого Ира успокоится, остынет и все останется по-прежнему. Маму и сестру я строго проинструктировал: если позвонит Клепа, нужно сказать, что меня вызвал директор Аллегровой.
Мы стали любовниками. И утром я оказался перед фактом: женщин у меня в жизни было много, но такой, как Аллегрова, — никогда. В сексе люди редко с первого раза понимают друг друга, но у нас был именно этот случай. Не буду врать — не влюбился в Иру после той ночи, но и забыть ее уже не мог.
На следующий день Аллегрова не только не скрывала, что между нами «что-то было», а наоборот, всячески старалась это продемонстрировать: то во всеуслышание скажет, что не выспалась, то подойдет ко мне, до плеча дотронется.
Я трусливо делал вид, что намеков не понимаю. Возможно, именно в этом и скрывалась причина наших будущих конфликтов. Ира бросалась в эмоции с головой, не стесняясь своих чувств. А я скрытный, все держу в себе.
В оставшиеся дни гастролей Клепа тоже делала вид, что ничего не произошло. Зато когда мы вернулись в Москву... Лучше бы она на меня наорала, сковородкой ударила на худой конец. Нет. Клепа поступила иначе.
Я проснулся среди ночи от стонов и в тусклом свете ночника увидел скорчившуюся на полу Таню. На тумбочке стояла почти пустая бутылка водки и валялась пустая облатка от сильнодействующего снотворного.
Я скатился с кровати и бросился к телефону. «Скорая» все не ехала. А когда доктор наконец появился, мне захотелось дать ему по башке — до того он выглядел равнодушным, разве что не зевал. Присел перед Таней, пощупал пульс, что-то вколол и вышел из комнаты, позвав меня за собой. На кухне тихо, чтобы Клепа не услышала, он объяснил мне: «Это не попытка самоубийства, а имитация. Судя по рефлексам и запаху, ваша жена не принимала снотворного и не пила водку. Забирать в больницу ее не с чем, а с остальным — разбирайтесь сами».
Таня сымитировала самоубийство... В голове это не укладывалось. Видимо, она решила таким образом «завиноватить» меня: мол, я могла погибнуть из-за твоей измены! Было жаль Таню, но когда я представил, как она выбрасывает таблетки в унитаз, выливает туда водку, а потом ложится на пол и начинает стонать...
Я ведь чуть с ума не сошел, пока ждал эту «скорую»!
Через день Таня грохнулась в обморок, упала на пол замертво. Опять «скорая», опять сочувствующие взгляды врачей: мол, крепись, мужик, некоторые еще и не то умеют.
Три дня я просидел с ней в квартире, не брал трубку телефона, не ходил на репетиции. Но за эти три дня вся моя любовь испарилась — так злился на Клепу, что сам готов был ее убить. Она добилась обратного, потеряла меня. Ненавижу, когда мною пытаются манипулировать. Все эти бабские выкрутасы меня просто бесят. Клепа вынесла за три дня мне мозг полностью! Да, я виноват, но так тоже нельзя!
Сказал ей: «Вот что, дорогая, делай что хочешь: травись, вскрывай вены, прыгай из окна, но без меня... Я сейчас же уезжаю в Питер. С меня хватит!»
Побросал свои вещи в сумку, забрал документы и вышел из квартиры, с трудом сдерживаясь, чтобы не грохнуть дверью. А вот дверью подъезда шваркнул основательно и чуть было не растянулся — хоть и конец октября на дворе, а уже подмораживало. Да еще и лампочку опять кто-то разбил.
— И куда это мы так торопимся? — раздался знакомый, с хрипотцой, голос.
— На Ленинградский вокзал, — машинально ответил я. И тут же добавил про себя: «Спокойно, Капуста! Это тебе мерещится».
Из темноты возникла Ира: — Садись, подвезу.
— А ты что тут делаешь?
— Да вот водителем решила поработать...
— усмехнулась она.
Поняв, что мне не до шуток, ответила уже серьезно:
— А что делать, если артисты балета репетиции прогуливают, к телефону не подходят. Думаю, сама съезжу, поговорю. Только припарковалась, а тут ты собственной персоной. На вокзал, значит, говоришь...
Я кивнул.
— Ну поехали...
Сел в машину и устало прикрыл глаза. Разговаривать не было сил. Мысли роились в голове: «Зачем Клепа это сделала?
Если бы она не начала свое «сольное выступление» с таблетками, разве я ушел бы от нее? В крайнем случае, ушли бы оба... от Аллегровой. Да гори оно все синим пламенем, приеду в Питер, найду работу. Таню жалко, но назад не вернусь...»
Из раздумий меня вывел голос Иры:
— Приехали.
Я открыл глаза и обалдел. Вместо вокзала увидел подъезд дома, где жила Аллегрова.
— Ты куда меня привезла?!
— Успокойся. Тебе надо поесть, отдохнуть, выспаться. Утро вечера мудренее. Решишь уехать в Питер, удерживать не буду.
Дверь нам открыла Ирина дочка Лала — двадцатидвухлетняя красивая девушка с черными, как маслины, глазами.
Она смерила меня неприветливым взглядом и, ничего не сказав, ушла в свою комнату.
Ужинали мы вдвоем на кухне. Ира быстро накрыла стол, поставила бутылку вина. Я не выдержал, рассказал, что произошло у нас с Таней.
— Обыкновенные бабские штучки! Ей нужно, чтобы ты чувствовал себя виноватым.
— Ей просто плохо, вообще-то она отличная девчонка, — зачем-то оправдывал я Клепу перед Ирой.
— Игорь! Когда хотят свести счеты с жизнью, это делают в одиночестве. А не при свидетелях, в надежде на то, что спасут. Этот спектакль она для тебя разыграла.
А нет зрителя, нет и спектакля. Тебе надо было раньше уйти.
Выспаться нам не удалось... И утром идея бросить все и мчаться в Питер уже не казалась мне такой заманчивой.
Выйдя из спальни, я натолкнулся на тяжелый взгляд Лалы. Она рассматривала меня без всякого стеснения. «Что ж, — подумал я, — все правильно: надо же знать, с кем мама собирается жить. Придется налаживать отношения, попытаться стать Лале другом».
Первое время, после того, как мы с Ирой начали совместную жизнь, мне было паршиво — никогда ни с кем я не рвал отношения так жестко, как с Клепой. Да и роль «фаворита» мне по жизни подходила мало. Аллегрова все понимала, с расспросами и советами не лезла.
— Ира, — спросил ее день на третий, — скажи честно, зачем я тебе нужен?
— А если я тебя люблю?
Это в голову не приходило?
Вот так неожиданно Ира призналась в любви. А я ей тем же не ответил. Мне чтобы сказать «Я тебя люблю» требовалось намного больше времени. Но Ира восприняла это нормально.
Пару месяцев я вел жизнь растения. Отвозил Иру в аэропорт, встречал с гастролей. И сидел дома.
Позже узнаю, что Клепа ушла от Аллегровой и стала работать с Киркоровым. Пройдет слух, что Ира пыталась выкупить меня у Тани: дать ей денег за то, чтобы она исчезла из нашего поля зрения. Как было на самом деле, я не в курсе и у Иры, естественно, не спрашивал.
Но надеюсь, что это неправда. К Аллегровой меня тянуло. Если бы нет, выкупай — не выкупай, толку-то. А Клепу я с тех пор ни разу не видел.
Пока сидел дома, мы фактически жили с Лалой вдвоем и я честно пытался наладить с ней контакт. Например, собираюсь в аэропорт встречать Иру с гастролей и предлагаю:
— Поехали со мной. Маме будет приятно. Она соскучилась.
— Зачем? Приедет — и так ее увижу.
После нескольких попыток плюнул. Ну не принимала меня Лала! Не нравился я ей. Но вопреки желанию дочки наши с Ирой отношения с каждым днем становились все лучше. Возможно, это совпадение, но именно в этот период начался потрясающий взлет Ириной карьеры.
Думаю, она, переполненная эмоциями, рассказала поэтессе Ларисе Рубальской о своем романе. Вскоре появился текст песни «Угонщица», передающий азарт и настроение Иры, а потом композитор Виктор Чайка написал музыку. Эта песня моментально стала хитом. Как Ира ее пела! Там было столько огня, куража, за которые я Иру и полюбил.
В Аллегровой появилась уверенность в собственных силах, глаза заблестели. Мы всегда и везде появлялись вместе. И было абсолютно наплевать, что про меня скажут окружающие. Слишком хорошо знал эстрадную тусовку, чтобы питать хоть какие-то иллюзии на этот счет. А говорили многое. И про мезальянс, и про то, что я скоро начну изменять, и что «новой игрушке Аллегровой» нужны только ее деньги. Но мы с Ирой не обращали на пересуды внимания.
Все было замечательно. Удручало только одно — ее отец угасал буквально на глазах.
Александр Григорьевич был, пожалуй, единственным из Ириных родственников, кто принял меня безоговорочно, — мы подружились. Когда он лежал в госпитале, Ира и я по два раза на день приезжали к нему, часами сидели, общались. Если свекор был дома (они с Серафимой Михайловной жили в этом же подъезде, только на другом этаже), я каждый день заходил в гости и мы с Сашей подолгу разговаривали. Он был в свое время известным в Баку режиссером и актером, играл в местном театре, снимался в кино. Мы наперебой травили байки: он из своей актерской жизни, я — из своей. Признаю, его байки были гораздо интереснее. Мне казалось, он искренне рад, что наконец-то у дочери появился мужчина, за которым она будет как за каменной стеной.
До сих пор не покидает ощущение, что Александр Григорьевич передал Иру мне.
Однажды сидим с ней на кухне и я говорю: «Ира! Давай обвенчаемся! Так будет спокойнее Саше, да и нам с тобой».
Она заплакала.
Я предложил именно венчаться, а не официально зарегистрировать брак, потому что эту фиолетовую печать в паспорте недолюбливаю, как и многие мужчины. Мне кажется, она убивает чувства. Но женщины ведь думают иначе. Ира тогда ничем не выдала своего желания, только спустя много лет от бывших друзей узнал: она очень хотела, чтобы мы официально поженились. Я же решил, что венчание — это важнее. Потом моя мама не раз говорила: «Может быть, Ира ждет от тебя предложения?»
Отвечал, что все и так хорошо, венчания вполне достаточно.
По церковным канонам венчать имеют право только людей, официально состоящих в браке. Мы же сумели этот закон обойти. Я купил кольца, вместе с Ирой мы выбрали в магазине роскошное платье. И восьмого мая 1994 года стали перед Богом мужем и женой. И до сих пор ими остаемся.
День нашего венчания был очень счастливым. Стоя под венцом, я абсолютно искренне думал, что проживу с Ирой до конца жизни.
Двадцать четвертого мая Александра Григорьевича не стало. Позвонила подруга Ирины. Мы были на гастролях в Томске. Ира на сцене, а я сжимаю в руке телефон и все ищу слова: как ей сказать, как подготовить?
Так ничего и не придумал. Когда она радостная, с огромной охапкой цветов впорхнула в гримерку, произнес негромко: «Ира, Александра Григорьевича больше нет...»
Она уткнулась лицом в цветы и так просидела довольно долго. Для меня это была тяжелая ночь, я по-настоящему горевал. А что пережила Ира — даже представить себе не могу.
От потери рассудка Иру спасла, как ни чудовищно прозвучит, организация похорон. Ее отец очень хотел быть погребенным на армянском кладбище. Оно оказалось закрытым — там уже давно не хоронят. Словно раненый зверь, Ира металась от одного высокопоставленного чиновника к другому. Умоляла помочь выполнить последнюю просьбу отца — человека, которого она любила больше жизни.
Готова была отдать все, лишь бы получить место. Чиновники соболезновали, сочувствовали, но никто не помогал. Коллеги, к которым обращалась Ира, и рады были бы помочь, но не могли.
«Ирочка! — сказал Махмуд Эсамбаев, — еще несколько лет назад ради меня не только бы место на кладбище дали, но горы сдвинули, а сегодня я — никто. Иди к Иосифу. Он обязательно поможет».
И мы поехали к Кобзону. «Ира, девочка моя, — сказал Иосиф Давыдович, как только узнал о беде, — что же ты сразу мне не позвонила? Зачем себе нервы трепала?»
Благодаря Иосифу Давыдовичу Ира выполнила последнюю просьбу отца...
Через три месяца после похорон я настоял на том, чтобы Ира начала работать.
Только так она могла справиться с депрессией. Чуть ли не силком заставил выйти на сцену. Но когда Ира вышла, я, стоя за кулисами, испугался: а вдруг не сможет петь? Вдруг расплачется?
Ира подошла к микрофону и сказала: «Дорогие мои! Мне сейчас очень тяжело. Ушел из жизни самый дорогой для меня человек. Мой папа. Сейчас я буду петь в память о нем».
Голос ее дрогнул, но Ира тут же взяла себя в руки. Успех был оглушительный. После концерта весь зал встал аплодируя.
С того момента боль от потери отца Ира старалась заглушить работой. Она словно окаменела изнутри. Иногда даже напоминала робота. Делала что-то чисто автоматически, а мыслями была далеко.
Именно тогда она очень сильно похудела. И решила изменить свой имидж. На сцену вместо привычной Аллегровой с роскошной белокурой гривой вышла Ира-брюнетка с короткой стрижкой. Многие говорили, что это я настоял на смене имиджа. Ерунда. Это шло от ее душевного состояния, а я лишь поддержал любимую женщину: значит, ей так нужно было.
Именно в это время в наших отношениях что-то надломилось. Вернее, изменилось отношение Аллегровой ко мне. Возможно, она не могла себе позволить быть счастливой, когда ушел ее любимый отец.
Понимая, в каком кризисе Ира находится, я решил ее отвлечь. Долго уговаривал съездить отдохнуть, и наконец она согласилась. Мы отправились в путешествие. Вдвоем. Позже она признавалась, что это я научил ее отдыхать.
Мы проехали по Европе на машине.
Ни от кого не зависели, останавливались в тех отелях, которые нам нравились, экскурсии сами себе организовывали. Когда оказались в моей любимой Греции, тут уж я развернулся, что называется, во всю мощь. Водил Иру по самым лучшим ресторанам, заставил забыть на время о диете. Сопротивлялась она только первый день.
— Я же поправлюсь, ни в одно платье не влезу!
— Влезешь, влезешь, — успокоил я, — у меня есть секретный способ похудения. С ним никакая мусака не страшна.
Поняв, о чем речь, Ира смущенно улыбнулась.
Греческая кухня была ей в диковинку, и я с удовольствием наблюдал, как округляются Ирины глаза, когда она видит, что во все блюда добавляется лимон или лимонный сок. Хохотал, глядя, как жена берет кусочек непонятного блюда с тарелки, осторожно подносит к носу, нюхает и только потом пробует на вкус.
Мы загорали, купались, ныряли, плавали наперегонки — у меня было впечатление, что оба мы сбросили с десяток лет. Однажды даже замок из песка на берегу моря построили. Дурачились словно дети. Я видел, как постепенно Ира оттаивала, стала чаще улыбаться, исчезла скорбная складка возле губ. Каждую ночь мы любили друг друга словно в последний раз...
Приехала Ирина в Москву совсем другой. Казалось, депрессия отступила. Чтобы закрепить достигнутый успех, Иру нужно было чем-то увлечь.
И я сказал: «А помнишь, ты хотела купить дом у Фельцмана?»
Цель была достигнута. Ира отвлеклась на покупку дома Оскара Борисовича. Место сказочное — Ватутинки, ДСК «Советский писатель». Ближайший сосед — Зиновий Ефимович Гердт. Участок пятьдесят соток. Огромные сосны и потрясающий воздух. Дело застопорилось совершенно неожиданно: оказывается, Фельцман уже кому-то пообещал его продать. После долгих уговоров и переговоров дом все-таки достался нам. С одним условием: у Оскара Борисовича многие годы служила домработница Тоня, ютилась на участке в крошечном домике. И вот она не должна была покидать насиженного места. Мы согласились купить дом вместе со старенькой Тоней. Бывало, выйдет Тоня из своего домика (это уж потом мы ей построили более просторный, со всеми удобствами) и говорит:
— Игорек, дай хоть машину тебе помою.
А то сижу тут нахлебницей.
— Тоня, — театрально повышал я голос, — и думать не смей. Отдыхай.
Вот золотой человек. Совсем старенькая, а все помочь пыталась.
...Через три дня после моего ухода от Иры Тоню отвезли в Подольск в дом престарелых — она сама об этом попросила.
Поздней осенью мы поняли, что в доме можно жить только летом — настолько он старый. И решились на перестройку. Наняли бригаду и уехали на очередные гастроли — нужно было зарабатывать деньги, ради этой покупки мы влезли в долги. Вернувшись, обнаружили, что, как в басне Крылова, «воз и ныне там».
Зато от счетов на якобы закупленные стройматериалы у меня глаза на лоб полезли. С рабочими мы, естественно, расстались. Но потерянные деньги было уже не вернуть. Тогда у меня возникло предложение: «Ир, давай я перестану выступать и займусь строительством. И тебе спокойнее — за маму душа болеть не будет, я за ней присмотрю».
Серафима Михайловна сильно сдала после смерти мужа, из дома практически не выходила, даже поесть иногда забывала, что ей, диабетику, было категорически запрещено.
На том и порешили. По уму нужно было старую постройку снести и поставить новый дом, но мы все что-то достраивали, перестраивали. В итоге строительство растянулось почти на восемь лет. Ира уезжала на гастроли, а я командовал прорабом и рабочими.
И через год про стройку знал уже практически все. Еще стал семейным снабженцем: закупал продукты в огромных количествах и развозил их — Серафиме Михайловне, нам с Ирой и Лале.
Лала жила со мной в одном доме, практически меня игнорируя. Ревновала к Ире. Когда Лала росла, Ира из-за гастролей и концертов не могла уделять дочке достаточно внимания и очень переживала из-за этого. Постоянно ее баловала. Я никак не мог понять: неужели Ира не видит, не понимает, как ведет себя ее дочь со мной? Пару раз пытался поговорить об этом. А потом махнул рукой. Бесполезно.
Когда я оставил работу на сцене и занялся ремонтом дома и хозяйством, расстановка сил в семье изменилась. В нашей жизни всегда присутствовало очень много народу — эдакий «императорский двор».
Балет, массажисты, строители, домработницы, охранники... Теперь я тоже оказался среди обслуги. Сам вызвался заниматься хозяйственной деятельностью, хотел облегчить Ире жизнь. А в результате начал ее терять. Ира много гастролировала, очень уставала, а тут еще доброжелателей полно, нашептывали со всех сторон: ты с ног падаешь, деньги зарабатываешь, а твой-то баклуши бьет, наслаждается прекрасной загородной жизнью. Это было ложью, хлопот со строительством было полно, но Ира стала раздражаться, предъявлять какие-то претензии. Мы начали ссориться...
Я надеялся, что когда закончится ремонт и мы переедем за город, наша близость вернется. Но этого не случилось.
Теперь мне приходилось частенько мотаться в Одессу и Тбилиси. Ирины друзья уговорили ее вложить деньги в очень прибыльный, на их взгляд, бизнес — в Одессе это была бензоколонка, а в столице Грузии — авиакомпания. Поскольку муж и жена — одна сатана, естественно, я во всем поддерживал Иру. Вложились мы с ней — и нас надули. Впоследствии Ира скажет, что я в бизнесе ни черта не понимаю. А я и не скрывал этого, разбирался только в шоу-бизнесе. И ввязался в эту авантюру из-за жены. Сам я хотел заниматься совсем другим: например стать ее директором. Уверен, у меня бы получилось. Простой пример: в 1996 году Аллегрова принимала участие в акции «Голосуй или проиграешь» в президентском туре в пользу Бориса Ельцина. Естественно, что ее охраняли «добры молодцы». Так вот, за первый месяц работы накачанных парней мы заплатили десять тысяч долларов.
Мне такой расклад не понравился, и в следующем месяце Иру охраняли ребята уже за тысячу долларов. Ощутимая разница? Сколько раз предлагал Аллегровой стать ее директором, но Ира уперлась — и ни в какую. Она считала, что я должен заниматься бензоколонкой, авиакомпанией, строительством дома и Серафимой Михайловной. Так ей было спокойнее и удобнее.
Ире нужно было меня постоянно контролировать, знать, где я. Стоило уехать дня на три-четыре в Питер, как тут же начинались звонки. Может, ревновала к маме и сестре — к сожалению, она так и не нашла с ними общего языка. Хотя мои родственники очень ее любили. А может, боялась, что кто-нибудь меня уведет, как когда-то сделала сама.
Я пытался выяснить у Иры, откуда берутся эти вспышки: у меня такое правило — любую проблему нужно решать сразу.
Причем совместно. Но ничего не получалось. Я человек очень заботливый и, хоть это кому-то покажется новостью, довольно застенчивый: если меня обидеть, я предпочту закрыться в свою «скорлупу». Мне было приятно опекать Иру, но качать права и что-то доказывать — не мой путь. Так между нами стала вырастать стена. Незаметно для себя мы что-то упустили и в интимной жизни. Нет, Ира, какой бы усталой ни прилетала с гастролей, никогда не спешила засыпать... Но все равно что-то ушло из наших отношений.
Может быть, свою роль сыграло то, что мы стали надолго расставаться. Иногда не виделись по месяцу. Однажды был забавный случай. Ира прилетела из какого-то города, а через несколько часов у нее опять самолет — она даже не успевала заехать домой.
И я помчался в аэропорт. Меня увидел Иосиф Кобзон, хитро улыбнулся и произнес: «На случку приехал?» Как ни странно, из его уст это не звучало пошлостью.
Когда же началась акция «Голосуй или проиграешь», я практически перестал видеть Иру. Помню, однажды не выдержал и прилетел к ней то ли в Томск, то ли в Тюмень на два дня. Повидались, и опять улетел в Москву.
В начале нашей совместной жизни нас не пугали трудности и неурядицы, а с годами стало раздражать все — и комфорт, и налаженная жизнь. Точно говорят, что причина всегда внутри, а внешние обстоятельства не имеют значения. Ира прекрасно знала, что мне категорически не нравится то, что она выпивает — так жена пыталась бороться с усталостью. Если некоторых алкоголь расслабляет, то у Иры он, наоборот, вызывал агрессию.
Стоило ей позволить себе выпить лишнего, Ира начинала цепляться ко мне по любому поводу, часто несправедливо.
В выражениях в эти моменты она не стеснялась. Однажды я не выдержал, дал ей пощечину. И сам чуть не заплакал. Никак от себя подобного не ожидал. Ни до ни после этого я на женщин руку не поднимал. А тут ударил...
С тех пор Ира стала скрывать, что выпила. Просила друзей и домашних не говорить мне, хоть это и глупо — ну как я не замечу?! Пытался бороться, но ничего не помогало. И тогда я взял ее за руку, подвел к зеркалу и попросил посмотреть на свое отражение.
— Что ты хочешь сказать? — завелась Ира. — Что я для тебя стара? Так найди себе молодую!
— Не нужна мне молодая.
Мне ты нужна. Посмотри, где твое прекрасное лицо?
Ира притихла.
Точкой в наших отношениях стала поездка к друзьям в Америку. В честь прилета нам устроили грандиозное застолье. Было много калифорнийского вина, и Ира не смогла вовремя остановиться. А потом решила рассказать обо мне и нашей с ней жизни всем присутствующим. Ей казалось, что это преподносится в виде шутки.
«Представляете, — смеялась Ира, — Капуста решил стать моим директором! Да что он, танцор, в бизнесе-то понимает?!» Остановить Иру было невозможно.
Мы никогда не выносили сор из избы, поэтому ее сольное выступление стало для меня шоком. Слушая обидные слова, летевшие в мой адрес, ловя на себе взгляды ее друзей, я вдруг осознал, что из любимого мужчины превратился для Ирины в какого-то приживалу, в надоевшую игрушку. И первым же рейсом вылетел в Москву...
Из аэропорта заехал в Ватутинки, побросал в сумку первые попавшиеся вещи, сел в машину и уехал. Пожил у друзей, а потом снял небольшую квартирку.
Ира прилетела из Америки следом за мной. Звонила, говорила, что больше такого не будет... Но было уже поздно, что-то во мне сломалось. Я устал. От борьбы за Иру, от наших ссор, от того, что приходилось постоянно разруливать проблемы, возникавшие из-за непростого характера Аллегровой.
Например, она все время затевала ссоры с Игорем Крутым.
Игорь — нормальный мужик. Приезжал, они садились работать, вроде все в порядке. А потом слово за слово — и понеслось. В итоге Игорь обижен, Ира дуется, а я должен срочно их мирить. Как только я ушел от Ирины, она очень сильно поругалась с Игорем. А ведь он был ее любимым композитором. Сколько песен написал для Иры! И каких!
Я уехал в Касимов, снял домик и организовал небольшой бизнес, связанный с лесом и стройматериалами. Ко мне приехал сын. И мы зажили вдвоем. На удивление бизнес стал процветать, и через некоторое время мы со Стасом обеспечили работой чуть ли не половину города. А московские газеты пестрели заголовками: «Игорь Капуста ограбил свою бывшую жену!», «Капуста сбежал от Аллегровой в Америку, прихватив ее состояние!», «Аллегрова рассталась со своим танцором!»
Меня обвиняли в том, что я не выдержал испытания славой и деньгами, что все годы просидел на шее у известной певицы, что Аллегрова жалеет о нашем браке.
Я думаю совсем по-другому. И ни о чем не жалею. Наш брак был прекрасен. Но, к сожалению, в какой-то момент Ире роль моей второй половинки показалась неинтересной, маловатой. Она ведь женщина с размахом. Певица, руководитель творческого коллектива, звезда. Знаю, что она до сих пор одна...
Прожив в Касимове четыре года, мы со Стасом вернулись в Питер. Спустя какое-то время я женился, родилась дочь Сашенька. В этом году я стал дедом — Стас подарил мне внучку Злату.
Все вроде бы хорошо, только один вопрос продолжает мучить меня: мы с Ирой — кто друг другу?
Это я предложил обвенчаться. Церковный брак в отличие от официального не давал мне прав на Ирино имущество. Я к этому и не стремился. Хотел, чтобы наши души всегда были вместе. Так и случилось: я до сих пор чувствую связь с Ирой...
Почти десять лет мы не общаемся. Когда обида улеглась, я удивился: как же странно поступили мы с нашими чувствами. Не сделали зла, не предали друг друга, а расстались как враги. Оглядываясь назад, я ни за что не согласился бы вычеркнуть из жизни годы, проведенные с Ириной. Это была настоящая любовь. Я восхищался Аллегровой, старался заботиться о ней и был счастлив. Знаю, она тоже меня любила.
Наша история не достойна такого скомканного финала.
Нам нужно поговорить. Понять, кто мы друг другу, в одиночку я не смогу. А понять нужно — ведь брак наш до сих пор не развенчан. Верю, что этот разговор состоится и принесет нам обоим утешение и надежду.
Подпишись на наш канал в Telegram