Я понимала, если не решусь сделать шаг навстречу, никогда себе этого не прощу: Миша — моя судьба. Человек не может прожить всю жизнь с холодным сердцем.
Ночь. Дождь. Съемки закончились, я возвращалась домой. Вела машину и во весь голос пела под Земфиру. Устала невероятно, но домой совсем не хотелось. Никто меня не ждал. «Нет, домой не поеду», — решила внезапно, развернулась и поехала к маме. Она уже спала. Я тихонько прокралась мимо ее спальни в свою «детскую».
Здесь все как раньше: тетрадь с эскизами, папин ножик для резки бумаги, глина и акварель, музыкальные диски, старые полароидные снимки, мои девичьи дневники, шкатулка с фенечками и маленькая золотая коробочка. В ней бусинка, кусочек засохшего ладана, измятая крышка от пива... Это было мое сокровище — крышка от ЕГО бутылки пива.
Я любила бесконечно, безрассудно, как любят только в первый раз. «Когда краснеешь и молчишь, когда сходишь с ума от одного запаха духов, когда плачешь при прощании, хотя знаешь, что встретитесь завтра, когда всю ночь пишешь одно эсэмэс», — писала я тогда в своем дневнике.
Можно сказать, что любовь подкараулила меня в подъезде. Мы с мамой жили на пятом этаже, а на четвертом была квартира девочки Риты.
К ней постоянно приходили друзья, они сидели на лестнице, попивали пиво, курили, передавали друг другу наушники плеера, болтали. Эти ребята казались мне такими свободными, такими крутыми. Хотелось хоть на секунду ощутить себя своей среди них, остановиться, заговорить, но я стеснялась и проходила мимо. Поскольку ритуал повторялся каждый вечер, они в конце концов стали меня узнавать, здоровались, но потом возвращались к своим разговорам.
Однажды я шла домой и случайно услышала, что завтра у соседки день рождения, вся компания собиралась его отмечать. Проворочавшись полночи без сна, решила, что тоже должна ее поздравить. День рождения — хороший повод, чтобы наконец-то познакомиться. На следующий день купила мягкую игрушку, красивую открытку и позвонила в дверь Риты.
Звонка никто не услышал, рок-н-ролл в исполнении Элвиса Пресли звучал на полную мощь.
Толкнула дверь, она оказалась не заперта, и я вошла. Тусовка была в разгаре. Везде люди, куда ни ткнись. Танцуют, целуются. Из кухни валили клубы сигаретного дыма, доносились выкрики, смех... Кто-то, заметив, что я мнусь в коридоре, позвал: «Что ты там застряла?! Заходи!»
Мне тут же сунули в одну руку бокал с мартини, в другую — сигарету. Так и стояла, зажав подарок под мышкой, пока не появилась из кухни Рита, бросившая: «А-а, пришла, ну, развлекайся». Я примостилась в уголке на диване, подняла глаза и... увидела его. Он чем-то напоминал Олега Даля: такой же высокий, худой, с голубыми глазами. Это была любовь с первого взгляда. Он с кем-то разговаривал, но почувствовав мой взгляд, обернулся и неожиданно улыбнулся, и я улыбнулась в ответ.
На следующий день заглянула спросить, как прошел праздник.
Когда переступила порог, поняла — ярко: стеклянная дверца шкафа была разбита, карниз сорван, шторы валялись на полу, а стены кухни — все в торте, гости им бросались. Вот это круто! Я осталась помочь Рите убрать квартиру к приходу ее мамы.
Постепенно я стала своей в компании. Тянуло туда как магнитом — их жизнь была совсем не такой, как моя. Парня, похожего на Даля, звали Сергей, ему исполнился двадцать один год, он работал в интернет-магазине. Говорил Сергей мало, его загадочность завораживала, я влюблялась все больше и больше, но он этого словно не замечал.
Я не знала, как мне обратить на себя его внимание. И решила пойти простым путем: стала делать вид, что курю, чтобы всегда иметь повод стрельнуть у него сигарету. Я складывала их в ящике письменного стола, потому что вкус табака мне категорически не нравился. Потом вместе со всеми начала выпивать. А когда Сергей однажды принес и пустил по кругу косячок с травкой, тоже сделала несколько затяжек, чтобы соответствовать. Инстинкт самосохранения уже не включался — не боялась, что наркотики могут затянуть. Я уже ничего не боялась.
Компания вела ночной образ жизни. А мама требовала, чтобы к одиннадцати вечера я была дома. Как же я на нее злилась! Наши отношения портились: приходя домой, я запиралась в своей комнате и часами оттуда не выходила. Сегодня могу лишь представить, как мама страдала, сколько сил ей стоило оставить меня в покое, не донимать расспросами.
Шли месяцы.
Я была в депрессии. Мой мир, прежде такой уютный и понятный, разлетался на куски. Сергей играл со мной как кошка с мышкой: то мог ни с того ни с сего подойти и обнять, прижаться, как ребенок, уткнувшись лицом мне в шею, то не замечал неделями. Приходя на очередную тусовку в чью-то квартиру, я сразу с порога начинала принюхиваться: да, аромат его парфюма разлит в воздухе, значит, он здесь. Так беззаветно, маниакально можно любить лишь в подростковом возрасте. А я не просто любила, я пропадала. Но его нельзя ни в чем винить! Мы были из разных миров — он это сам признавал. Спрашивал: «Зачем я тебе нужен?», а я сама не знала зачем. Меня просто тянуло к нему, мне было все равно, кто он и чем занимается, просто хотела постоянно находиться рядом.
В тот момент в историю моей любви вмешались обстоятельства.
Нам с мамой пришлось переехать на другой конец города. Времени встречаться с ребятами почти не стало. И в какой-то момент заметила, что сердечная боль несколько притупилась.
Я сидела на уроке географии, когда пришла эсэмэска: «Мы сегодня встречаемся. Я тебя жду». Тут же ответила: «Неужели соскучился?» — «Да». Сердце бешено заколотилось, не могла усидеть на месте. «Нет, только не это! Не все по новой!» — проносилось в голове. Подняла руку, отпросилась в туалет, а сама сбежала из школы. Мысли путались, противоречия разрывали, но меня было не остановить!
Сергей, казалось, обрадовался, подошел и обнял. Так мы простояли несколько секунд. Потом веселились, шутили, пили вино, украдкой бросая друг на друга теплые, смущенные взгляды. Никогда еще нам не было так легко и просто рядом друг с другом. Я была счастлива. Но раздался телефонный звонок: мама. Она потребовала, чтобы я вернулась не позже двенадцати. Это была настоящая катастрофа, это означало, что мне надо выезжать прямо сейчас! Боже, как я ее умоляла, как просила дать еще хотя бы полчасика! «Нет», — ответила мама. Когда прощались с Сергеем на троллейбусной остановке, я рыдала. Он обнимал, гладил мои волосы, успокаивал, обещал: завтра мы снова увидимся, обязательно.
С того дня я жила как в бреду: от одного его звонка до другого. Казалось, сердце мое стало огромным и едва помещается в груди — было физически больно от чувств, которые переполняли душу.
Хотелось быть с ним двадцать четыре часа в сутки. Хотелось большего...
И это случилось. Хотя решиться было непросто. Меня воспитывали традиционно, строго. «Не знал, что я у тебя первый», — в голосе Сергея звучала растерянность.
Утром мы расстались. Он не позвонил ни вечером, ни на следующий день. Пропал на два месяца. Сказать, что я страдала, — не сказать ничего. Первая любовь неопытной, искренней девочки может обернуться для нее катастрофой. Я не пыталась дозвониться Сергею, гордость не позволяла. Во всем его оправдывала, не требовала никакого движения мне навстречу. Отматывая события назад, вдруг поняла: Сергей ни разу не признавался в любви.
Значит, я — не его девушка и не имею права надеяться на взаимность. Глотая слезы, дала себе слово: все, он больше для меня не существует, надо освободиться от его гипноза. Как только произнесла это про себя, стало легче.
Но Сергей словно услышал мой монолог. Объявился уже на следующий день, назначил свидание. Сердце мое дрогнуло, я предложила встретиться в этно-клубе. Мы были там с мамой, прекрасное место с замечательной музыкой, мне захотелось показать его Сергею.
— Пойдем потанцуем? — предложила я.
— Не хочу.
Я вышла на танцпол одна, Сергей остался сидеть у стойки бара. Не заметила, когда он успел напиться.
Вдруг услышала громкую брань. Это Сергей последними словами крыл бармена и официантку. Охрана тут же среагировала и попыталась его вывести, он стал отбиваться. Я испугалась, что сейчас его побьют, подбежала.
— Ребята, простите, он просто выпил лишнего.
— Тогда пусть извинится за свое поведение или мы его выведем.
— Сережа, пожалуйста, извинись, — попросила я, чуть не плача.
— А ты, б..., не лезь не в свое дело! — вдруг заорал Сергей. — Иди отсюда на х...!
Охрана подхватила его под руки и вышвырнула на улицу. Я выскочила следом.
— Почему ты обижаешь людей?! — кричала я. — За что унизил меня?! За то, что так сильно люблю?! Мне хочется тебя возненавидеть, но я не в состоянии. А ты этим пользуешься!
Впервые за тот год, что мы были знакомы, мои чувства вырвались наружу. Впервые в жизни произнесла «Я тебя люблю». Он посмотрел на меня, обнял, мы простояли так несколько минут. Я забыла, что на дворе промозглый февраль. В голове стучало: теперь все будет хорошо, стена между нами рухнула, теперь он знает, насколько мне дорог.
— Поехали домой, — сказал Сергей.
— Хорошо, только заберу из гардероба наши куртки.
Когда я вышла с одеждой, его нигде не было. Не понимая, что могло произойти, ринулась в сторону метро.
Может, он там? Снег мешался с дождем, я бежала, поскальзываясь на заледенелом асфальте. У метро остановилась, пришла в себя.
Он ушел... Ушел от тебя. Зачем ты призналась ему, что любишь? Где теперь его искать?
Только тут заметила, что стою на холоде раздетая. Накинула на плечи куртку. А дальше все происходило как в дурном сне. Словно сомнамбула, подошла к палатке, купила бутылку вина. Видимо, попросила продавца ее открыть. Как спускалась в метро, не помню, очнулась в вагоне, в руке зажато горлышко бутылки, вина осталось почти на донышке.
Ехать домой не могла. Там мама, придется ей что-то объяснять. Отправилась к Рите, в квартире которой познакомилась с Сергеем.
Она открыла, увидела меня: я еле держалась на ногах, рыдала, тушь размазалась.
— Не могу идти домой, — с трудом выговорила сквозь слезы. — Пожалуйста, можно, я посижу у тебя?
— Конечно, заходи.
Мы сели на кухне, я допила свою бутылку, а потом меня прорвало. Я стала рассказывать о своей несчастной любви, о том, что, несмотря ни на что, не могу без Сергея жить, что он — мой первый мужчина... Рита выслушала, не проронив ни звука.
— Вы об этом даже не догадывались, он вел себя так отстраненно. Но больше молчать невозможно, мой мозг взрывается! — закончила я и подняла глаза.
В дверном проеме стоял Сергей и спокойно смотрел на меня. И тут я все поняла. Спросила:
— Давно вы вместе?
— Два месяца, — откликнулась Рита.
— Почему ты мне об этом не сказала?
— Он запретил.
Я выбежала на улицу. Каждой клеточкой ощущала, что распадаюсь на кусочки, жить не хотелось. Не помню, как добралась до дома. Мамы не было. Боль поглотила меня полностью, терпеть ее не было сил. Зашла в ванную, взяла с полки бритву и полоснула себя по руке. Потом еще раз! И еще! Я спокойно и внимательно смотрела на тонкие ровные полоски на запястье, словно это один из моих рисунков. Все ждала, когда станет больно.
Но единственное, что чувствовала, — дыру вместо сердца.
Кровь закапала на пол, первый шок прошел. Голова закружилась, я присела и разрыдалась. Стоит ли Сергей таких страданий? Ты страдаешь, потому что хочешь страдать. Нет, больше не хочу!
Нашла в аптечке йод, вылила на рану. К счастью, она оказалась не слишком глубокой. Кровь удалось остановить: я туго перебинтовала запястье. Когда закончила мыть пол в ванной, на меня навалилась страшная усталость. Еле-еле доплелась до кровати, легла и сразу уснула.
На следующее утро голова была ясной, а сердце холодным. Я чувствовала, что в нем, как в сказке, словно засела льдинка. Она покалывала, но не доставляла нестерпимой боли.
Шесть лет слово «любовь» было у меня под запретом. Я, конечно, общалась с мужчинами, разговаривала с ними и даже улыбалась. Но как только чувствовала, что ко мне проявляют интерес, не связанный с работой, как моллюск, моментально пряталась за створками своей раковины. И еще: ко мне нельзя было прикасаться. Не признавала даже дружеских объятий, могла резко отбросить мужскую руку или, того хуже, расплакаться. Не представляла, какой мужчина сможет вторгнуться в мое личное пространство, растопить холодное сердце.
Сергея я больше не видела, с той компанией порвала. Да меня никто и не разыскивал. Долгое время носила свитеры с длинным рукавом, скрывала раненое запястье от мамы. Ей незачем было знать о том, что могло со мной случиться.
Моя мама Стелла Ильницкая — удивительный человек. Если бы не она, возможно, я не стала бы актрисой, не нашла себя. Мама всегда была хозяйкой своей судьбы, научила этому и меня. Все в жизни давалось ей непросто.
Она прекрасно играет на фортепьяно, училась в консерватории в Кишиневе на факультете музыкальной комедии, но, конечно же, всегда мечтала о Москве. Тем более что там, в «Щуке» на молдавском курсе, учились ее друзья. Окончив училище, они вернулись в Кишинев. В разговорах неоднократно с восхищением упоминали о своем сокурснике, безумно талантливом и непредсказуемом Георге Грыу, который, отучившись два года, неожиданно бросил институт. И вот эта легендарная личность однажды появилась в дверях маминой квартиры. Он был невероятно харизматичным: весь вечер читал свои стихи, пел свои песни под гитару, был звездой компании.
Его внутренняя свобода завораживала и восхищала. Когда компания стала расходиться, выяснилось, что ему идти некуда. Мама по доброте душевной предложила переночевать у них: она уступила Георге свою кровать, а сама спала в соседней комнате с родителями. На следующее утро Георге объявил дедушке, что они со Стеллой решили пожениться. Для мамы это стало полной неожиданностью: она, тургеневская девушка, абсолютно растерялась и постеснялась сказать отцу, что это шутка, — в их семье такими вещами не шутили. Так родители соединились.
Любили ли они друг друга? Без сомнения! Когда папу пригласили в Москву (во ВГИКе был объявлен добор на курс Анатолия Ромашина), он поставил условие: поедет только с женой (к тому моменту они четыре месяца как расписались).
На прослушивании у Ромашина мама произвела на комиссию прекрасное впечатление и была зачислена сразу на второй курс. Так же как Георге. Тогда она еще не знала, что уже ждет меня.
В Москве Георге сильно изменился: стал где-то пропадать сутками, прогуливал занятия, когда возвращался в их комнату в общежитии, от него часто пахло спиртным и чужими духами. Рождение дочери только усугубило ситуацию — Георге сильно запил. В один из таких дней он принял решение бросить ВГИК и уехать в Румынию. Мама отказалась: ехать с новорожденной неизвестно куда и неизвестно зачем — большой и неоправданный риск. Разразился страшный скандал: в маму летели стулья, из окна был выброшен телевизор, на крики сбежалось пол- общежития.
Но мама стояла на своем. Тогда Георге хлопнул дверью, и больше мы его не видели. Мною отец никогда не интересовался.
Теперь понимаю, почему мама хотела, чтобы я считала своим отцом другого человека, Олега Казанцева, но прожили мы с ним, к несчастью, совсем недолго. Он учился на сценарном факультете, был очень талантливым, подавал большие надежды. Маму Олег, что называется, носил на руках. Меня считал родной дочерью. Забирал из детского сада, мы гуляли. Покупали в кондитерской «картошку» — я по сей день обожаю эти пирожные, а еще мороженое «Лакомка». Это вкус моего детства, в котором я была абсолютно счастлива. До сих пор помню, как мы стоим втроем перед запотевшим окном и я рисую на нем солнышко. По сути, это и была мамина первая настоящая любовь. Глядя на них, я поняла, как надо любить, и, наверное, подсознательно всю свою жизнь стремилась именно к таким отношениям.
Мама с Олегом выпускались из института в начале девяностых, не самое лучшее время для кино.
Картин снималось мало, ролей маме не предлагали. Олег пытался пристроить свой сценарий, показал его режиссеру Юрию Кузьменко (сегодня он известен как постановщик сериала «Дальнобойщики»). Тот ответил, что сценарий не заинтересовал продюсеров. Позже фильм «Дафнис и Хлоя» все же вышел на экран и даже имел успех. Правда, фамилии Олега в титрах не было. Кузьменко объяснял, что сценарий пришлось сильно переписать и никакого отношения последний вариант к Казанцеву не имеет.
Переживал Олег сильно, но духом не пал. Его новым сценарием заинтересовался Никита Михалков. Мы с мамой поехали в Кишинев — бабушка с дедушкой давно нас звали. Олег остался в Москве, сдавал экзамены. И у него уже полным ходом шли переговоры по сценарию.
...Страшный крик мамы мне не забыть никогда. Ей позвонили из Москвы и сообщили, что Олег умер. Во сне у него остановилось сердце. Как хоронили Олега, как горевала мама — не помню. Мне было три с половиной года. В детской голове плохое не задерживается.
Смыслом маминой жизни в тот момент стала я. Бабушка с дедушкой предлагали вернуться в Кишинев или хотя бы отдать им внучку. Дедушка трудился на санэпидемстанции, бабушка была директором магазина ковров.
Если сегодня захожу в мебельный магазин, тут же направляюсь в отдел Они напоминают мне о детстве. В бабушкином магазине я на них валялась, прыгала, танцевала...
Мама решила, что мы останемся в Москве. Здесь настоящая жизнь, здесь будущее. Не в мамином характере было сдаваться, пасовать перед трудностями. И мы остались. Вгиковская администрация разрешила нам еще несколько месяцев не съезжать из общежития.
Однажды мы отправились в институт. Мама с кем-то встречалась, а я носилась по лестницам. Для меня ВГИК был как дом родной. Мама часто брала меня с собой на занятия, укладывала спать в декорациях.
— Девочка, ты чья? — незнакомая женщина взяла меня за руку.
— Мамина.
— Тогда веди меня к ней.
Незнакомка оказалась режиссером Натальей Калашниковой.
Она готовилась к съемкам дипломной работы, искала детей и пригласила меня на кастинг. Он проходил на «Мосфильме». Детей собралось человек двенадцать. Калашникова выдала нам мяч и стала наблюдать. Все играли, а я сидела в сторонке и не пыталась понравиться режиссеру. Когда мы уходили, ассистент режиссера сказала маме: «Что ж у вас девочка такая вяленькая, замкнутая? Ну, будем думать. Надумаем — перезвоним».
Я видела, что мама расстроилась, но не понимала почему.
— Мам, что ты такая грустная?
— Из-за тебя. Почему ты так себя вела? Ни с кем не разговаривала? Если тебя не возьмут сниматься, не знаю, на что мы будем жить.
— Мам, я не знала, что это так важно, я постараюсь.
Через два дня перезвонила сама Калашникова. Оказалось, что именно такую «хмурую и закрытую девочку» она и искала. Меня утвердили на главную роль в картину «Один» по мотивам рассказа Клиффорда Саймака. Снималась я вместе с народным артистом Василием Бочкаревым. Фильм получил призы нескольких международных фестивалей.
Так в четыре года я повзрослела, заработала свои первые деньги, на которые мы с мамой сняли квартиру.
Первое открывшееся в России актерское агентство — «Макс» — пригласило меня стать их клиентом.
Жизнь налаживалась. Я снималась на телевидении в детской передаче «Тик-так», а мама устроилась ночным диктором на радио. От усталости она валилась с ног. Отработав ночную смену, вела меня в детский сад, потом в художественную студию, в гимнастическую секцию, на фигурное катание.
Однажды мама задержалась с квартплатой. И хозяйка явилась нас выгонять.
«Пожалуйста, подождите еще неделю, — умоляла мама. — Я обязательно заплачу. Куда мне деваться с ребенком?» Но та была неумолима: либо платите сию секунду, либо выметайтесь. И тогда мама, попросив меня постоять на лестнице, не выдержала и стала кричать.
Помню, как дверь резко распахнулась и на площадку полетели узлы с нашими вещами. На какое-то время нас тогда приютила мамина подруга, дочь Анатолия Солоницына Лариса.
Другая бы давно сломалась, но только не моя мама. Она всегда смотрит в будущее с оптимизмом, верит, что все будет хорошо. Мама в свое время окончила французскую спецшколу, хорошо знала язык, что позволило ей подрабатывать переводчиком технической литературы и давать частные уроки. Изредка мама снималась в рекламных роликах. Дедушка с бабушкой тоже посылали деньги, но совсем немного. Мама считала, что справится сама. И действительно, делала все от нее зависящее, чтобы я не чувствовала себя обделенной. Я вспоминаю свое детство как очень счастливое, несмотря на многие трудности, которые нам приходилось преодолевать.
Даже если с деньгами было туго, мама устраивала в мой день рождения настоящий праздник.
На столе стоял торт со свечками, у нас завелась традиция ходить в этот день на цирковое представление. Мама заранее выведывала, что бы я хотела получить в подарок. Мой первый и самый желанный мобильный телефон подарила она.
Мне исполнилось семь, и мама отдала меня в единственную в Москве интернациональную школу. Это учебное заведение не требовало от учеников российского паспорта и столичной прописки. В каком бы районе мы потом ни снимали жилье, учиться я ездила на «Китай-город». Иной раз добиралась туда по часу. Директору, замечательной женщине Офелии Вазгеновне, буду благодарна всю жизнь.
Она не выгнала меня, когда моя актерская карьера набрала обороты и я месяцами пропадала на съемках, позволила перейти на домашнее обучение. В том, что я стала актрисой, есть и ее большая заслуга.
Когда Владимир Грамматиков утвердил меня на роль в фильме «Маленькая принцесса», мама поехала со мной в экспедицию. Лондон снимали в зимней Ялте. Жили в гостинице, после съемок мама не только занималась со мной школьными предметами, но и следила за тем, чтобы я каждый день по два часа отрабатывала гимнастические упражнения, растяжки. Мы гуляли у моря, ездили в «Ласточкино гнездо». Она посвящала мне все свое время.
Взрослые актеры Алла Демидова, Игорь Ясулович, Анна Терехова относились к нам — детям — исключительно по-доброму.
Мы платили им тем же. Правда, мне больше нравился Владимир Александрович, меня завораживали его роскошные усы. А еще он разговаривал с нами как со взрослыми. На съемках мы очень сблизились с Настей Меськовой и дружим семьями по сей день. Настя стала солисткой балета Большого театра, гастролирует по всему миру.
В одном эпизоде мне требовалось заплакать, а я не могла проронить ни слезинки. Как обычно поступают в таких случаях режиссеры? Начинают щипать ребенка, обижать, чтобы поскорее добиться желаемой реакции. Грамматиков отвел меня в сторонку и стал расспрашивать:
— У тебя есть собака?
— Даже целых две.
— Представь, что они сбежали и больше никогда не вернутся.
Едва об этом подумала, слезы ручьями полились из глаз.
А когда нужна была улыбка «во весь рот», Грамматиков говорил: «А ты представь, что тебе подарили билет в Диснейленд!» И этого было достаточно.
За роль Бекки в «Маленькой принцессе» я получила приз на международном фестивале детского кино в Москве. После этой картины меня стали много снимать. Параллельно я занималась в танцевальной студии при «Театре Луны». Однажды к нам явился Сергей Проханов, искал юных танцоров для спектакля «Фанта-Инфанта». На Проханова, как он потом признался, произвела впечатление моя непосредственность. Я играла у него в спектакле четыре года вместе с Женей Стычкиным.
Однажды на проходной театра меня ждал большой конверт, подписанный: «От Анны Тереховой для Лянки».
Внутри — фотография: кадр из фильма, где ее мать Маргарита Терехова идет в сопровождении молодого красивого мужчины. На обороте было написано: «Удачи тебе, Ляночка, быть всегда любимой и счастливой! Актриса и режиссер Маргарита Терехова. P.S. Радуйся, это твой папа — очень талантливый и чудесный человек. Люби его...»
Я пришла с фотографией к маме:
— Мам, расскажи, кто это?
— Неважно.
— Это мой отец?
— Считай, что твой отец Олег Казанцев, он тебя растил и любил больше жизни. А этому человеку мы были не нужны.
— Но я хочу знать правду. Почему ты не можешь честно рассказать, что произошло между вами? А я уж сама решу, надо мне разыскивать отца или нет.
— Давай прекратим этот бесполезный разговор.
Тогда впервые в жизни я почувствовала, как в сердце больно кольнула льдинка. Я очень обиделась на маму: оказывается, мой отец жив! А мама мне никогда ничего о нем не рассказывала. Больше того: я узнала о его существовании от чужих людей. Почему бы с ним не увидеться, не поговорить? Но мама была непреклонна.
Я тоже не собиралась отступать, хотела разыскать отца. Через одну социальную сеть на меня вышла старшая сестра Ника. Георге Грыу в свое время ушел от ее мамы к моей. Я стала спрашивать Нику, не знает ли она, где сейчас наш отец. Ника ответила: «Мне было три, когда он бросил нас и больше не появился, не ищи его, не надо».
А потом мне стало вообще не до этого, у меня случилась первая любовь...
Мама человек тонкий и деликатный. Она никогда не возвращалась к той болезненной теме, не пыталась меня ни о чем расспрашивать. В душе, конечно, радовалась, что я больше не рвусь в прежнюю компанию. Но никак этого не проявляла.
А я, что называется, начала новую жизнь. Приняла решение жить одна и сняла квартиру. Перекрасилась в блондинку, поставила себе цель: через год купить машину.
Все свои эмоции и переживания оставила в прошлой жизни. И вернула свое настоящее имя, стала Лянкой Грыу.
Твердо решила: меня теперь интересует только работа.
Подруга-журналистка познакомила с драматургом Ольгой Мухиной. Та искала в свой антрепризный спектакль «Летит» актрису на роль юной провинциалки по прозвищу Белочка, приехавшей покорять столицу. К счастью, я подошла. Приходилось очень тянуться, чтобы соответствовать уровню партнеров, выпускников мастерской Петра Наумовича Фоменко. Репетировали сутками напролет. Это было спасением. Но дома все равно на меня наваливалась тоска, льдинка, засевшая в сердце, колола. И тогда «фоменки» посоветовали мне пойти в церковь, к отцу Дмитрию Рощину — сыну Екатерины Васильевой.
Я рассказала ему свою историю, он сразу все понял. Этот открытый, умный, тонкий человек, прекрасный психолог, стал моим духовным наставником. Я ходила к нему в гости, оставалась сидеть с детьми. Хотелось света, тепла, ощущения легкости, и я находила все это рядом с отцом Дмитрием. Он советовал мне простить своего обидчика и отпустить ситуацию. Что было — прошло, надо жить дальше, а новая любовь придет. Я тут же мрачнела: «Мне никто не нужен. Я хочу только работать».
Отец Дмитрий улыбался. Он верил, что все в моей жизни наладится.
На премьере спектакля «Летит» побывала Ольга Васильевна Фирсова, преподававшая в РАТИ в мастерской Сергея Женовача. После спектакля она пришла ко мне за кулисы со словами: «Вы нам подходите.
Приходите сразу на третий тур, мы вас возьмем. Но есть одно непременное условие. В течение четырех лет никаких съемок в кино».
Предложение было лестным, Женовач — громкое имя в театральной среде. Чего еще желать молодой актрисе? Но не работать... Я не могла себе этого позволить, в одиночку мама вряд ли сумела бы оплачивать наши съемные квартиры и обеспечивать нас.
В том году актерскую мастерскую во ВГИКе набирал Грамматиков. Ушам своим не поверила: надо же было так подгадать. Отправилась на экзамены. Программу мне помогали готовить «фоменки». Легко дошла до третьего тура — Владимир Александрович появился лишь на нем. Меня он узнал сразу. Я мало изменилась с детства: кудрявые волосы, улыбка до ушей. «А я все гадал, кто такая Лянка Грыу.
У меня-то ты снималась под маминой фамилией. Ну давай, показывайся!»
И я дала. На экзамены шла как в бой, заранее решив: если не поступлю с первого раза, больше не стану пытаться. Читала Ахматову, Цветаеву, Маяковского, подготовила отрывок из любимой «Антигоны» Ануя. Да и общеобразовательные экзамены сдала успешно, меня взяли на бюджетное место. И тут выяснилось, что российского паспорта у меня нет и учиться бесплатно я никакого права не имею.
Но Грамматиков настаивал. Мне дали время до сентября, чтобы оформить российское гражданство. Мы с мамой обратились в суд, показали мое свидетельство о рождении, принесли школьный аттестат, привели маминых подруг, у которых когда-то жили. Те подтвердили, что я родилась в Москве и восемнадцать лет прожила здесь.
Так что российский паспорт мне выдали, но в нем не было отметки о прописке.
Первого сентября к нам на собрание курса явилась декан актерского факультета Елена Евгеньевна Магар.
— Это не документ, — изрекла она, повертев в руках мой новенький паспорт. — Здесь нет прописки.
— Но мне сейчас негде прописываться, я живу на съемной квартире.
— Меня это мало волнует. Ты нас всех обманула. Таким не место во ВГИКе.
Мои сокурсники притихли, не знали, как себя вести, попрятали глаза. И тогда я попросила:
— Можно, я побуду на занятиях только один день?
Я так об этом мечтала...
Декан милостиво разрешила. Вечером, когда, попрощавшись со всеми, я выходила из здания, столкнулась с педагогом по актерскому мастерству, ассистентом Грамматикова Юрием Борисовичем Ильяшевским.
— Сильно расстроена? — спросил он.
— Нет, — говорю и даже стараюсь улыбнуться, чтобы только при нем не расплакаться. — Пойду своей дорогой.
— Вот что, — сказал педагог, который впоследствии стал для меня в институте самым родным человеком, — завтра приходи на занятия.
— А как же...
— Приходи и ни о чем не думай.
Так, ни о чем не беспокоясь, я проучилась во ВГИКе два года вольнослушателем, репетировала спектакли, даже сдавала экзамены. В институте проводила нереальное количество времени. Мое сердце выскакивало из груди от счастья, когда играла Антигону или невестку Вассы Железновой Рахиль, или Гелю в «Варшавской мелодии».
Через два года Грамматиков сказал: «Попробуем зачислить тебя сразу на третий курс. Я хочу, чтобы ты получила диплом».
Не тут-то было. Декан доходчиво объяснила, что я по-прежнему ни на что не имею права, ведь прописки у меня не появилось.
— Давай я пропишу тебя в своей квартире, — предложил мой добрый ангел Юрий Борисович. — Несправедливо, если из-за такой ерунды мы потеряем талантливую студентку.
Тем более что у меня на тебя виды, будешь играть в дипломных «Трех сестрах».
— Спасибо, дорогой Юрий Борисович, — ответила я. — Но я ухожу, мне надоело бороться, что-то всем доказывать. Вы и так для меня много сделали. А главное, открыли актерскую профессию по-новому. Я уже не та девочка, которой помогает справляться с ролью лишь ее интуиция. Теперь я многое умею.
«У тебя все равно все будет хорошо», — напутствовал меня Грамматиков.
Буквально на следующее утро раздался телефонный звонок из агентства. Едва продрав глаза, я услышала:
— Срочно езжай в Музей-квартиру Булгакова на Маяковке. Там уже идет грандиозный кастинг.
— А что за фильм?
— Что-то историческое, на месте узнаешь.
Я подхватилась и поехала.
В ожидании своей очереди села на стульчик, девушки выходили из соседней комнаты пачками. А седобородый мужчина в очках раздавал команды, одновременно распекал кого-то по мобильному, подписывал бумаги. Увидел меня, подошел.
— Кто такая?
— Я — Лянка.
— Тогда я — Юрик. Ну, что сидишь, иди фотографируйся.
Зашла, на меня сразу накинули мушкетерский плащ и надели шляпу с пером.
Действительно, проект исторический. В агентстве не обманули. А дальше произошло неожиданное. Георгий Эмильевич Юнгвальд-Хилькевич (а это был он) отправил всех девушек домой, со мной же работал часа четыре. Я примеряла разные парики, костюмы.
«Делаем из нее девочку», «А сейчас делаем мальчика!» — командовал Хилькевич гримерам, не давая мне опомниться.
Потом спросил:
— Ты поешь?
— Да, не певица, но петь умею, — у меня в голове крутилось: надо на все отвечать «да», убедить знаменитого режиссера, что все могу.
— Фехтуешь хорошо?
— Да, — а сама уже прикидываю: надо будет пойти к моему педагогу по сцендвижению и попросить со мной дополнительно позаниматься.
— А конным спортом когда-нибудь увлекалась?
Тут я сообразила, что в этом вопросе врать нельзя. Опасно. И честно призналась:
— Лет в восемь сидела один раз на лошади. Проехать потихонечку, наверное, смогу, но не галопом.
— Ладно, — говорит Хилькевич. — Это все фигня. Записывай телефоны.
Моим тренером по фехтованию стал Владимир Яковлевич Балон. На ипподроме ждал другой человек, которому было дано указание посмотреть, смогу ли я вообще подружиться с лошадьми.
— Ну, и пиши телефон Дуни.
— А чем мы с ней будем заниматься?
— Не с ней, а с ним.
Это Максим Дунаевский. Съездишь к нему в студию, запишешь песню. После того как ты везде побываешь, я спрошу их мнение о твоих способностях, и тогда уж мы вместе примем решение — брать тебя в картину или нет.
Я прекрасно показала себя на уроке фехтования и с лошади не свалилась, а вот когда приехала к Дунаевскому, у меня от волнения пропал голос. Даже говорить не могла. Было так стыдно!
Максим Исаакович усадил пить чай, успокаивал: «Не психуй ты так, это же не мюзикл, не рок-опера.
Это кино. А в кино можно что-нибудь придумать, даже если актер не поет. Скажу по секрету — у нас не все легендарные мушкетеры пели своими голосами».
Я успокоилась, надела наушники, и мы записали песню.
Вышла от Дунаевского, спустилась в метро и разрыдалась. Стою, плачу, а в голове одна мысль: только бы все получилось, только бы меня взяли. На следующий день позвонила ассистент Хилькевича, велела три раза в неделю ездить на тренировки по верховой езде и фехтованию. Через месяц Георгий Эмильевич снял мои кинопробы. Прошла еще неделя, приехала на очередную тренировку, где актеров встречала второй режиссер. «Поздравляю, — сказала она. — Продюсеры посмотрели твои пробы и утвердили на роль дочери д’Артаньяна Жаклин».
Так я стала сниматься в фильме «Возвращение мушкетеров, или Сокровища кардинала Мазарини».
Первый съемочный день проходил в Одессе.
Простая сцена: восемь актеров на лошадях скачут мимо камеры и поднимаются в горочку. Сидеть-то я на коне могла, а вот скакать галопом все еще побаивалась. Конюх, державший поводья, заметил мое волнение.
— Ты в седле-то хорошо держишься?
— Если еду рысью, нормально, а галоп пока еще не очень освоила.
— Тогда хватайся за что придется — за гриву, за седло. Помни: перед тобой три лошади и за тобой еще пять. Упадешь — затопчут.
Вечером после съемок продюсеры организовали общее застолье, чтобы все получше познакомились. Мы потом часто собирались в гостинице с Антоном Макарским, Ирой Пеговой, сдвигали столы, заказывали ужин, пели песни под гитару. В ночи бежали купаться в море. Адреналина в крови накапливалось за день столько, что спать совершенно не хотелось. «Взрослые» мушкетеры иногда к нам присоединялись, но чаще расходились по номерам отдыхать.
Мы подружились с Вениамином Борисовичем Смеховым, сошлись на любви к поэзии и театру. Он потрясающе читал Тютчева. А вот с Боярским отношения сначала были натянутыми. Михаил Сергеевич приехал в Одессу со съемок «Тараса Бульбы», был измотанным, раздраженным. Владимир Яковлевич Балон выбрал не лучший момент, чтобы нас познакомить.
«Миша, это твоя дочка», — сказал он. В картине Боярский играет отца моей героини. Но Михаил Сергеевич в тот день был не расположен шутить. «Даже не надейся», — бросил он мне.
Я расстроилась и какое-то время его сторонилась. Но когда мы снялись, Боярский отсмотрел материал и остался доволен. Перед отъездом передал для меня роскошный букет алых роз.
Меня это окрылило, вселило уверенность в себе. Казалось, могу все! Как выяснилось, преждевременно. Однажды приехала на съемочную площадку (мы уже перебазировались во Львов) заранее, решила немного разогреть коня. Запрыгнула на него в джинсах и кроссовках и поскакала. А в это время на другом конце поля показалась незнакомая всадница. Конь мой тут же понесся к ней. Я ничего не могла с ним поделать, он перестал слушаться.
К тому же почувствовала, что шнурок кроссовки застрял в стремени. Если конь меня сбросит, то поволочет по полю. Неизвестно, чем это закончится. Я кричала девушке, чтобы та остановилась, не устраивала скачки, но она никак не реагировала. Тогда я с трудом освободила ноги из стремян и тут же вылетела из седла, грохнувшись спиной о землю.
Последним желанием, перед тем как потеряла сознание, было встать и набить той девчонке морду. Но в глазах потемнело. Очнувшись, разглядела лицо Димы Нагиева. Он нес меня на руках к машине «скорой помощи».
— Оставь меня, я могу идти сама, — прошептала я.
— Больная, вам вредно разговаривать. Сейчас донесу до «скорой», а там уж врачи решат, можно ли вам ходить.
Дима видел, как я упала, и поднял тревогу, первым бросился на помощь.
А до этого держался отстраненно, даже высокомерно, ни с кем из актеров не общался, снимался и тут же уходил в свой персональный вагончик.
К счастью, ни сотрясения мозга, ни переломов врачи у меня не обнаружили. Только сильно болела спина. Мне прописали отдых. И тогда Дима, счастливый обладатель вагончика с кондиционером, настоял, чтобы меня отнесли отдыхать к нему. После пережитого стресса сразу провалилась в сон. Когда проснулась, Нагиев тихонько разговаривал с каким-то мужчиной. Оказалось, его разыскал бывший армейский товарищ, живший в окрестностях Львова. Они долго сидели, вспоминали бурную молодость. И я увидела Диму в другом свете. Вот и считай его после этого напыщенным и самовлюбленным.
Имидж обманчив.
После премьеры «Мушкетеров» Лянку Грыу узнала публика. Что бы потом ни писали о фильме критики, он мне очень дорог.
Я была счастлива и самодостаточна: предложений по работе множество, машину купила, что же касается личной жизни... Мое холодное сердце билось ровно.
Сценарий «Ищу тебя» меня захватил. История девушки, совершившей непреднамеренное убийство и вынужденной скрываться, жить по чужим документам чужой жизнью, давала актрисе возможность проявить себя. Я поехала на пробы. Режиссер Михаил Вайнберг понравился с первого взгляда. Меня встретил искренний, остроумный, обаятельный человек, совсем не пытавшийся важничать, строить из себя мэтра.
Съемки проходили в Минске.
Две недели мы почти не расставались. Режиссеры сегодня не заморачиваются репетициями. Приходишь на площадку (особенно если снимается сериал), а тебе говорят: «Ты же актриса, знаешь что делать. А не знаешь — придумай». Миша действовал по старинке. Он, как мой любимый Юрий Борисович в институте, подробно разбирал с нами роли. Актеры его обожали. Я тоже была в восторге от него и нашей работы. Но тут же одергивала себя: только бы не влюбиться.
А это было так сложно: с каждым днем я все больше и больше привязывалась к Мише. Мне казалось, что знаю его всю жизнь. А ведь так и было! Когда я вела телепередачу «Тик-так», Миша работал в редакции детских и юношеских программ, делал «До 16-ти и старше», она располагалась в «Останкино» этажом ниже нашей студии; в спектакле «Летит» я играла с Мишиными однокурсниками по ГИТИСу; но больше всего меня поразило, что Миша знал Олега Казанцева.
В свое время Олег показывал ему наши с мамой фотографии.
Вообще, Мишина история — уникальна. В восьмидесятые годы в знаменитом детском Ансамбле имени Локтева появился талантливый мальчик, которого называли советским Робертино Лоретти, прочили блестящее будущее. Но к четырнадцати годам его чудный голос «сломался». О нем даже сняли фильм. Так вот прототипом героя той ленты оказался Миша!
Мишин старший брат был в свое время самым юным в стране валторнистом, сестра играла на скрипке, через поколение продолжив семейные традиции.
Их бабушка была когда-то любимой ученицей Ольги Гнесиной. Его мама стала выдающимся ученым-химиком: у нее более сорока изобретений, госпремия. Мишиного отца — гениального изобретателя лекарственных препаратов — уже, к сожалению, нет в живых.
Сам Миша окончил композиторский факультет Московской консерватории, а затем мастерскую Петра Наумовича Фоменко в ГИТИСе. С благословения мэтра отечественного театра Миша уехал читать курс лекций американским студентам. В Нью-Йорке Вайнберг задержался на несколько лет: американцы ценили его как преподавателя и продлили контракт. Потом у Миши появился шанс окончить Нью-Йоркскую киношколу — действующему педагогу актерского мастерства полагались солидные скидки.
Он этим воспользовался, получил американский диплом режиссера монтажа, потом работал на сериалах «Зачарованные», «Клан Сопрано». В Россию вернулся, потому что хотел снимать большое кино. В Москве Миша поступил на Высшие режиссерские курсы к Владимиру Хотиненко. И вот стал режиссером-постановщиком. Его короткометражка «Кража» получила приз за лучшую режиссуру на конкурсе студенческих и дебютных фильмов «Святая Анна», участвовала в каннском «Двухнедельнике режиссеров».
В Минске после тяжелого съемочного дня мы с коллегами частенько собирались где-нибудь в кафе. Весело болтали, смеялись, а я смотрела на Мишу и ничего не могла с собой поделать: с каждым днем влюблялась в него все больше. Мне так хотелось подойти к нему, встать за спиной, обнять, но...
я не могла себе этого позволить, боялась сделать первый шаг, разрушить нашу дружбу.
В моем блоге появилась запись: «Мы общались, шутили, обедали, репетировали, и я не позволяла себе кокетничать. Меня вообще увлекал другой человек! Не скрою, иногда проскальзывало: у него красивый взгляд, у него детский смех, у него острый ум, у него поразительный талант, но это не переходило грань и через секунду проходило как наваждение. Следить за изменениями можно было только по прощаниям. День за днем мы засиживались все дольше и болтали все больше, и смеялись все чаще, и секунды в последнем объятии становились все длиннее. Внутренняя теплота и доверие так сблизили нас, что после встреч мы продолжали часами говорить по телефону, укрывшись одеялами и уже засыпая, но упорно отказываясь класть трубку».
Две недели пролетели как один день.
Актерам были куплены билеты на самолет, а Миша с оператором решили добираться в Москву на машине. В наш последний вечер после съемок мы сидели в том же кафе.
— Тебе надо быть в Москве с утра? — спросил Миша.
— Нет, а что?
— Хочешь поехать с нами?
И я поняла — хочу, не готова распрощаться с ним прямо сейчас. В тот вечер записала в дневнике: «Любовь — это когда самолет улетает без тебя...» Мы сидели рядом в автомобиле и старательно делали вид, что кроме дружеской симпатии нас ничто не связывает.
К моему дому подъехали, когда уже стемнело. Прощаясь, Миша сказал: «Завтра улетаю в Нью-Йорк, — в его голосе слышалось сожаление. — Вернусь через две недели. Увидимся?»
У меня разрывалось сердце: нет, не могу тебя отпустить, ты успел заполнить собой каждую мою клеточку, а вдруг уедешь и больше ко мне не вернешься? Слова рвались наружу, но мы их не высказали. И только оказавшись на разных континентах, перестали бояться своих чувств, объяснились друг другу в любви. Перезванивались, посылали электронные письма и эсэмэски. Я писала, как жду его, как скучаю. Написанные слова иногда более искренние и пронзительные, чем те, которые ты решаешься произнести.
Маме про Мишу прожужжала все уши: о чем бы ни начинала говорить, все сводилось к нему — какой он замечательный, талантливый.
Однажды от Миши пришло эмэмэс.
Открыла и увидела на снимке розовые кроссовки.
— Зашел в магазин, — писал Миша, — увидел. Они тебе нравятся?
— Круто, очень классные.
Это был первый Мишин подарок. Поймала себя на мысли: мы как муж и жена с большим стажем супружеской жизни согласовываем друг с другом покупки.
Эти две недели я ложилась спать с телефоном в руках, жила от эсэмэски до эсэмэски. В какой-то момент почувствовала, что сойду с ума, и сбежала в Киев к друзьям, чтобы как-то отвлечься.
Не помогло. Мише написала: «Хотела распределить дыхание на четырнадцать дней, но мне не хватило ровно двух до твоего прилета. Без тебя я начинаю задыхаться не только в этом городе, но и в любом другом».
И еще сочинила стихи: «Потому что моя система стала как-то по-другому работать. //И то, что было раньше запретом, стало единственно верным ходом. //Единственно верным звуком стали твой смех или шепот. //И треск сигарет у самого уха, и шум Садового кольца под боком. //Каждый наркоман обещает себе, что спрыгнет, //Каждый верит, что сможет сам. //Но я ловлю себя на том, что жадно срываю пленку с новых писем, //И по венам пускаю твои слова. //И это, представьте, еще начало, //И это придумать никто не мог. //Еще, прилетай скорей, а то я устала //Московское время примерять на Нью-Йорк».
Я написала в своем блоге: «Новая жизнь пульсирует в висках, поднимается комом в горле, скользя загадочной улыбкой по губам и мурашками по спине. Новая жизнь — колкая и желанная. Сердце, сердце мое живое, дышащее. Все так, как должно быть. И все иначе, чем было. Без шансов, без рассуждений я шагнула на этот путь, потому что это единственно верное решение».
Я понимала, что если не решусь сделать шаг навстречу, то никогда себе этого не прощу, потому что чувствовала: Миша — моя судьба. Он стал первым за шесть лет мужчиной, которому я по-настоящему доверилась.
Миша вернулся в Москву одиннадцатого ноября. Через день я познакомила его с мамой. Миша был поражен, сразу ее узнал. Но мама его не вспомнила. Когда он ушел, только сказала: «Прекрасный человек.
Жалко, что курит. Кажется, это единственный его недостаток».
А еще через неделю Миша признался:
— Я не могу без тебя, хочу быть вместе каждую минуту. Ты изменила всю мою жизнь.
— А ты мою, — ответила я.
Двадцать второго ноября он приехал ко мне и остался.
Четырнадцатого февраля, в День всех влюбленных, мы сидели дома. Вечером решили пойти в кино. Пригласили маму с мужем. Три года назад в ее жизни наконец-то появился любимый мужчина. Его тоже зовут Михаил, он занимается строительством. Живут они очень счастливо. Моя мама вернулась в актерскую профессию, снялась в одной из главных ролей в сериале «Здравствуй, мама!».
И вот, выйдя из кино, мы вчетвером отправились ужинать в ресторан.
Когда подали шампанское, мой Миша занервничал, полез в карман и долго извлекал оттуда какую-то коробочку. Положил ее перед собой на стол и, глядя в глаза моей маме, которая сидела напротив, произнес:
— Будь моей женой, — потом перевел взгляд на меня и тихо добавил: — Или хотя бы невестой...
Сидевшие за соседними столиками прекратили разговоры и с интересом наблюдали, чем кончится дело. Миша это тоже заметил, заволновался еще больше, даже пятнами пошел. Я рассмеялась, обняла его и ответила:
— Да, конечно, я согласна.
Заявление в загс подавали с приключениями. Когда мы его заполняли, руки тряслись так, что наделали море ошибок. Сотрудница, принимавшая документ, пожаловалась: «Слушайте, ну ничего не понятно, придется переписать».
Свадьба была назначена на девятое июля. Жара в Москве стояла страшная. За последний год я четыре раза сыграла в кино невест. На фильме «Детям до 16» директор выделил приличные деньги на покупку свадебного наряда. Мы с костюмером выбрали изумительное платье, оно сидело на мне как влитое. Жаль, что на экране я появляюсь в нем секунд на пятнадцать. Мне его потом подарили, и платье дождалось своего часа.
А Миша вообще не стал наряжаться, отправился в загс в льняной белой рубахе и джинсах. Даже переодел нашего свидетеля, актера Кирилла Плетнева, когда тот в сорокаградусную жару явился в темном костюме и галстуке.
«Кирюха, ты обалдел? — сказал Миша. — Ты в этом костюме сгоришь».
Раньше нам казалось, что регистрация брака будет пустой формальностью. Все равно ведь живем вместе. Оказалось — нет. Мы оба вдруг почувствовали, что это главный день в нашей общей истории.
А традиционного свадебного путешествия у нас не было. Сначала мы отправились в Одессу на кинофестиваль, где «Детям до 16» завоевал главный приз. Потом в Выборг на другой кинофестиваль. Я должна была лететь туда самолетом, но над Москвой повис смог, все рейсы отменили. Нас хотели отправить на автобусе, но Миша никому меня не доверил, повез сам.
В это время мы уже знали, что я беременна.
Первые месяцы оказались тяжелыми, меня измучил токсикоз, есть совсем не могла, исхудала до такой степени, что падала в обморок. Но это прошло.
Малыша ждем в середине февраля. Врачи сказали — родится мальчик. Миша счастлив.
А я теперь уверена: человек не может прожить всю жизнь с холодным сердцем, когда-нибудь льдинка в груди обязательно растает.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки мебельный салон BAKER.
Подпишись на наш канал в Telegram