«Ты вышла замуж? В девятнадцать лет? — в голосе агента слышались изумление и возмущение. — О чем ты думала, Оливия? Кому нужна замужняя секс-бомба? Послушай моего совета — помалкивай об этом».
Пресс-агент уважительно похлопала по скользкой обложке увесистого глянцевого журнала: мол, отличная вышла публикация. Сегодня Оливия Уайльд нарасхват — все хотят читать про нее, но еще больше — разглядывать фотографии, лучше откровенные.
— Завтра у тебя еще несколько интервью. Кстати, один журналист из России. Там тебя знают в основном по «Доктору Хаусу». Поэтому спрашивать будет о Хью Лори, Тринадцатой и спишь ли ты на самом деле с женщинами.
Опять эти спекуляции на «Хаусе»!
— Я думала, мы будем говорить о новом фильме...
Агент пожала плечами.
— Ну разумеется, нужно заинтересовать публику новым проектом. И твоя Тринадцатая — прекрасный способ. Дай что-нибудь двусмысленное на громкий заголовок. Ты это умеешь. Удачи.
Сколько таких «двусмысленных» интервью она раздала? Десять? Двадцать? И хоть в одном из них она была собой? Говорила о том, что ее действительно волнует?
Корреспонденты мужских журналов вежливо слушали про проблемы Гаити, Африки, про низкую политическую активность американской молодежи... Но как только приходил их черед говорить, сворачивали на любимые темы: бисексуальность Тринадцатой и каково это — быть «самой горячей штучкой года».
Возмущаться бесполезно. Таковы законы жанра: публика платит деньги за обнаженную натуру, а вовсе не за призывы заниматься благотворительностью. Надо притворяться, кокетничать с журналистами, улыбаясь в ответ на идиотские шутки, что белый халат и стетоскоп Тринадцатой очень подчеркивают ее сексуальность.
Первое правило Голливуда: играй или умри. Не в буквальном смысле, конечно.
Впрочем, большинство обитателей Фабрики грез поставили бы между забвением и смертью знак равенства. Слава для них что-то вроде толкиеновского Кольца Всевластия — люди, раз вкусившие популярности, готовы на все, чтобы ее сохранить.
Свой первый урок выживания в Голливуде Оливия помнила очень хорошо.
— Ты вышла замуж? В девятнадцать лет? — в голосе агента слышались изумление, возмущение — словом, все, кроме радости за свою подопечную. — Какого черта?! О чем ты думала? Кому нужна замужняя секс-бомба?
Быть секс-бомбой Оливия вовсе не хотела. Ее кумиром была Мэрил Стрип — талантливая, элегантная, не замешанная ни в одном грязном скандале. Но агент еще при первой встрече расставил все по своим местам:
— Ты — не Мэрил Стрип.
Хочешь пробиться — делай, что делают все. А интеллектуалкам место в заштатных театрах, тех, что подальше от Бродвея.
И вот теперь он предлагает ей, счастливой новобрачной, скрывать свое замужество как дурную болезнь. Делать вид, что Тао не существует.
— Публика хочет знать, что ты вакантна, что ты на рынке. Поэтому послушай моего совета: помалкивай. Потом, когда станешь знаменитой, — тон агента смягчился, — сыграешь настоящую свадьбу.
— А что я скажу мужу?
— Он кто? Режиссер?
— Да. Снимает арт-хаусное кино. И еще — фотограф.
На лице агента отразилась мука.
— Господи, у тебя внешность, перспективы, можно сказать, вся жизнь впереди, а ты выходишь замуж за кого попало и ждешь, что я буду улаживать твои проблемы с этим парнем! Это не моя работа. Моя работа — доставать тебе роли.
— Что-то я не вижу никаких ролей.
— И не увидишь, пока не начнешь делать, что я говорю, — отрезал агент. — Я в Голливуде двадцать лет, детка. И вот что я тебе скажу: ты сделана из настоящего «звездного» теста. И ты будешь полной дурой, если спустишь свою жизнь в унитаз ради какого-то парня.
Оливия сидела перед ним растерянная, словно школьница.
— Все совершают ошибки, — примирительно сказал агент. — Поверь моему опыту: через пару лет ты поймешь, что этот Тао... Что за имечко, кстати? Он что, азиат?
— Итальянец, — буркнула Оливия. — Родители назвали его в честь буддийского божества.
Агент закатил глаза: ох уж эти иностранцы!
— Так вот, через пару лет ты поймешь, что он тебе не пара. Потому что любой мужик рано или поздно поставит тебя перед выбором: или он, драгоценный, или карьера. И тогда ты придешь ко мне и я дам тебе хорошего адвоката по разводам. А пока просто молчи. И сними это дурацкое «бабушкино» кольцо.
Оливия залилась краской — эти тяжелые золотые кольца они с Тао выбирали вместе.
По сравнению со сверкающими фитюльками от Тиффани они выглядят старомодными, но именно к этому и стремилась Оливия: ей нравилось думать, что ее семейная жизнь будет такой же основательной, как эти кольца.
Мучительный разговор с агентом закончился только после того, как он все-таки вырвал у нее обещание помалкивать о свадьбе. Выйдя из его офиса, Оливия села в машину, но едва заведя мотор, поняла: вести свой старенький «шевроле» она просто не в состоянии.
Зачем врать самой себе — то, что она сделала, называется предательством. Наверно, другой согласился бы с тем, что в рассуждениях агента есть смысл.
Кто-нибудь из тех помешанных на карьере красавчиков, с которыми она встречалась до замужества. Но только не Тао. Он живет по своим собственным правилам. Может, потому Оливия его и выбрала.
Полгода назад, когда муж актрисы Джули Кристи познакомил ее с молодым режиссером Тао Располи, она в первую же минуту потеряла голову. О том, что Тао — потомок знаменитого княжеского рода, что у его семьи фамильный замок в Италии, она узнала позже. А в самом начале их сумасшедшего романа, начавшегося в Калифорнии, она знала одно: этот лохматый итальянский парень в потертых джинсах и сандалиях на босу ногу — ее настоящая любовь. Когда Тао рассказал ей о своей семисотлетней родословной, она хохотала: уж очень велик был контраст между титулом Тао и его «фордом» — скрипучей развалюхой, на которой он в то время ездил.
Тао был независимым режиссером в полном смысле этого слова.
Занимался арт-хаусным кино: снимал его и продюсировал, организовал даже богемное киносообщество — Кооператив кинодеятелей Лос-Анджелеса. А в свободное время не выпускал из рук гитару. Оливия была потрясена, услышав, как он играет фламенко.
— Ты мог бы зарабатывать этим на жизнь! Постой, ты же итальянец — почему фламенко?
— Ты ирландка, но это же не значит, что тебе позволено любить только Майкла Флэтли и его «Риверданс», — усмехнулся Тао. — Мир такой огромный, Оливия. Я просто пытаюсь узнать его чуть лучше.
Музыка — неплохой способ.
И Оливия почувствовала в словах Тао, воспитанного в католической итальянской семье, совершенно буддийскую мудрость. Впрочем, что тут удивительного: для родителей Тао католичество — не более чем дань традициям семьи. В молодости они много путешествовали по экзотическим странам — Тао, например, родился в Бангкоке, отсюда и имя, показавшееся агенту странным.
Подруги напрочь отказывались верить в то, что лохматый ухажер Оливии настоящий принц: выглядит как хиппи, живет в старом школьном автобусе, купленном за гроши... В этот автобус, переоборудованный под фотостудию, Оливия и переехала из своего бунгало.
Она легко рассталась с привычными удобствами.
Нет утюга? Прекрасно, не придется тратить время на глажку. Кухни тоже нет? Ну и ладно, можно прекрасно завтракать в кафе. Тао, несмотря на свои итальянские корни, гурманом не был, с удовольствием поглощал основательные американские завтраки: оладьи, яичница, дрянной кофе. Для Оливии, правда, такие трапезы стали настоящим гастрономическим кошмаром.
— А мне казалось, ирландцы непривередливы, поскольку едят в основном одну картошку, — подначивал ее Тао, глядя, как Оливия, страдальчески морщась, ковыряет оладьи.
— В моей семье к еде всегда относились серьезно. Между прочим, в детстве я мечтала быть поваром. Даже на кулинарные курсы ходила.
Душа в автобусе не было тоже, и Оливии приходилось пользоваться платными кабинками при кафе и мотелях — в очередь с утомленными дальнобойщиками.
Конечно, они могли бы снять квартиру или даже домик — уж это Оливия и Тао, несмотря на скромные заработки, могли себе позволить. Но она ни за что не променяла бы кочевую жизнь на размеренный, хорошо организованный, «взрослый» быт. Ей нравилось колесить вдоль побережья, нравилось, что можно в любой момент просто завести мотор и переехать на новое место. Иногда в плохую погоду, когда на пляже становилось небезопасно, Тао парковал их рыдван на стоянке мотеля. И тогда вместо крика чаек Оливия просыпалась под оглушительный рев грузовиков. Но, к счастью, плохая погода случается в Калифорнии нечасто.
Они и поженились прямо в этом автобусе. Просто пригласили судью, пару лучших друзей и, дождавшись заката, пообещали друг другу быть вместе и в горе и в радости. Потом были две роскошные свадьбы. Сначала — классическая американская, в поместье семьи Оливии.
Родители Оливии — Лесли и Эндрю Коберн — прославились не только своей журналистской деятельностью, но и умением устраивать шикарные приемы. Вечеринки в доме Кобернов были для американского света чем-то вроде маркера на популярность: пригласили — значит, ты знаменитость. И не просто «селебрити-однодневка», а человек с мозгами. Потому что главным на приемах Лесли и Эндрю были не танцы и не выпивка, а разговоры. Сколько Оливия себя помнила, в доме постоянно велись дискуссии. Ей нравилось потихоньку наблюдать, как взрослые люди, чьи лица она видела в телевизоре и на обложках журналов, в пылу спора вскакивают с места, горячо пытаются убедить в чем-то собеседника...
Иногда она тайком забиралась под стол и слушала непонятные разговоры взрослых. Однажды ее выудил оттуда сам Мик Джаггер. Посмотрел на часы, покачал головой и сказал: «По-моему, одной маленькой девочке пора спать».
И Оливия, сопровождаемая сочувственным взглядом известного политика Ричарда Холбрука, с которым, собственно, и беседовал Мик, отбыла в детскую на руках рок-идола.
Тао эта история привела в восторг. Он, как и Оливия, поначалу не подозревал о происхождении своей подруги. «Мы, Коберны, ирландцы, — рассказывала она. — Взрывные, прямо как порох. И жутко упрямые. Моего деда Клода, ирландского журналиста, называли «разоблачителем сенсаций».
У него было все: слава, деньги, уважение. А потом его обвинили в связях с коммунистами, потому что он сотрудничал с советскими газетами. И он не стал оправдываться, просто уехал из Лондона в свое ирландское поместье и стал издавать собственную газету. Жаль, что я не успела с ним познакомиться. Могучий был человек: женился три раза, ругался с самим Джорджем Оруэллом и никогда не изменял своим убеждениям».
С деда, между прочим кузена Ивлина Во, и началась журналистская династия Кобернов. А она, Оливия, хоть и не продолжила семейное дело, все же унаследовала фамильную страсть к анализу и деталям. Тао это страшно забавляло. Приходит он, к примеру, домой и говорит Оливии: — Народу там было — тьма.
Миллион человек.
Итальянец — что делать. Любит преувеличить.
— Так уж и миллион? — тут же вцепляется Оливия. — Ты что, всех пересчитал?
Она помнила, как ее отец, работая над книгой про Дональда Рамсфелда, который был министром обороны во время президентства Буша-младшего, говорил: «Не доверяй информации, которую легко получить».
В округе Колумбия семья Кобернов имеет влияние. Про Лесли Коберн, в бытность ее продюсером информационной программы «60 минут», говорили, что она одним сюжетом может разрушить любую политическую карьеру. Уж конечно, такая семья не могла допустить, чтобы свадьба младшей дочери прошла незамеченной.
Поэтому Лесли устроила все как полагается: подвенечный наряд, свадебный шатер, многоярусный торт... За бракосочетание в автобусе дочь не осуждала — понимала, что такое нетерпеливая молодая любовь. И хорошо зная Оливию, научилась снисходительно относиться к ее хипповским принципам. Девчонка ведь еще в тринадцать лет сбежала из дому, чтобы пожить в колонии бродячих музыкантов. Потом обрила себе голову, сделала пирсинг, татуировки, увлеклась рэпом... Молодости свойственно бунтовать, это нормально.
А потом была еще одна большая свадьба — на этот раз в Италии, в фамильном замке князей Располи. И опять же все хлопоты по устройству торжества взяли на себя родители. Им, потомственным аристократам, бракосочетание в автобусе показалось чем-то несерьезным.
Принц Располи должен жениться так, как полагается в Италии: пышно, торжественно, с оркестром и флагоносцами.
— Так я теперь принцесса? Серьезно? — спросила Оливия мужа после роскошного торжества. — Как мне подписывать чеки — «принцесса Оливия»?
Тао рассмеялся.
— Мой дед Алессандро Располи принимал ванны из коллекционного бордо и устраивал в Риме оргии вместе с Марлоном Брандо. Ты видела фильм Феллини «Сладкая жизнь»? Помнишь героя Мастроянни? Его прообразом стал мой дед. Так что да — ты настоящая принцесса. Но чеки можешь подписывать просто «миссис Располи».
Миссис Располи. Надолго ли она останется ею, когда объявит Тао, что по требованию голливудского агента они обязаны скрывать свой брак? По дороге домой Оливия ползла с черепашьей скоростью и пыталась набраться храбрости для разговора с Тао.
Он сидел на ступеньках автобуса с неизменной гитарой в руках и нежно пощипывал струны. При виде жены поднял голову и сразу понял: что-то случилось. Оливия присела рядом, уткнулась взглядом в песок и выложила ему все как есть. И тогда Тао снова удивил ее.
— Напрасно ты так расстроилась. В конце концов это всего лишь означает, что никто не будет лезть в нашу личную жизнь. Смотри на происходящее как на игру.
— Но наш брак — это не игра!
— Ты хочешь сделать карьеру в Голливуде, — улыбнулся Тао, — и должна быть готова пойти на жертвы. Таковы правила.
«Сам-то ты по ним не живешь, — подумала по себя Оливия. — Ты свободный, делаешь что хочешь».
— Я — другое дело, — угадав ее мысли, сказал Тао. — Мне проще, я мужчина и, кроме того, режиссер — могу позволить себе независимость. Быть начинающей актрисой в Голливуде очень трудно. Но ты должна знать: я всегда тебя поддержу. Даже если для этого надо будет делать вид, что меня не существует.
— А если мне предложат на три месяца поехать на съемки в Африку?
— Я отвечу: конечно, поезжай, это великолепный опыт! Посажу тебя в самолет, а потом буду считать дни до твоего возвращения и спущу целое состояние на телефонные разговоры.
После объяснения с Тао все стало казаться простым и понятным. Но сейчас, спустя годы, Оливия не могла не признать, что тогда дала слабину. Согласилась скрыть свой брак, скрыть Тао. Поначалу даже снимала обручальное кольцо: к чему лишние вопросы? Да и, честно говоря, в то время вопросов ей почти не задавали. Ну кто она такая? Начинающая актриса, старлетка, каких много. О своем происхождении Оливия не упоминала, даже сменила громкую родительскую фамилию на псевдоним Уайльд — в честь любимого писателя. Знала бы, чего ей это будет стоить в будущем, — назвалась бы Джонсон или Смит. Wild означает «дикий». Теперь заголовки «Дикая девчонка показывает все» и «Оливия совсем одичала» появляются с комичной регулярностью.
Впрочем, если уж быть до конца откровенной, она сама спровоцировала появление подобных заголовков.
Когда агент положил перед ней сценарий «Одиноких сердец», Оливия уточнила:
— Мне придется целоваться с женщиной?
— Не просто с женщиной, а с Мишей Бартон, — поправил агент. — Эта роль тебя прославит. Если, конечно, ты пройдешь кастинг.
Проходить не хотелось — в роли Алекс Келли не было ничего особенно интересного. Даже ее бисексуальность выглядела довольно плоско.
— Ты актриса, ты можешь сыграть что угодно, — уговаривал Оливию Тао.
— Сотни девушек претендуют на эту роль. Ты потом будешь жалеть, что упустила шанс.
О том, что такое упущенные шансы, Оливия знала не понаслышке. Еще до знакомства с Тао она была одной из тех, кто лишает людей шанса: ассистентом по подбору актеров. Работу подбросили родители. Решили, что девчонке будет полезно увидеть изнанку киноиндустрии, позвонили знакомому продюсеру — и вот Оливия уже сидит в пыльном студийном кабинете и перебирает актерские досье. В корзину летели фотографии заведомо непроходных претендентов. «Отлично справляешься, — оценило начальство, увидев гору забракованных фотографий. — Настоящая зверюга. Молодец». Иногда Оливия думала: а ведь вместе с этим тоненьким досье я только что отправила в корзину чью-то мечту.
Эндрю Коберн никогда не был в восторге от желания дочки податься в Голливуд.
Считал, что для кино у нее слишком светлые мозги. Он не имел ничего против телевидения, если это серьезная новостная программа. Окончить престижный университет, получить работу в хорошей газете — вот это достойно Кобернов. Дядя Оливии Патрик Коберн — известный специалист по России и Восточной Европе — говорил, что поможет ей пробиться. И не то чтобы ее смущала семейственность, нет, Оливия не видела в полезных связях ничего плохого. Просто она совсем не хотела быть журналистом. С тех пор как однажды мать привела ее на съемки телевизионного развлекательного шоу, Оливия знала, что обязательно станет актрисой. На карьеру кинозвезды ее благословил сам Джордж Клуни! При встрече взял тринадцатилетнюю Оливию за подбородок и сказал: «Удивительно красивая девочка, уверен — она станет настоящей звездой».
Агент не ошибся: «Одинокие сердца» действительно вывели карьеру Оливии из спячки.
Целоваться с Мишей Бартон было не так приятно, как пожинать плоды свалившейся популярности. Маленькой, телевизионной, но все-таки славы. Оказалось, что это доставляет немало удовольствия — раздавать интервью, позировать для обложек молодежных журналов. А когда на нее впервые налетел папарацци, Оливия пришла в восторг.
«Знаешь, — сказал тогда Тао, — эта интрига с бисексуальностью может стать твоим фирменным знаком. Как нежелание жениться Клуни или детский алкоголизм Дрю Бэрримор».
Как в воду глядел! Именно благодаря слухам о своей неясной ориентации Оливия получила работу в сериале «Доктор Хаус». Брать в этот сверхпопулярный сериал дебютантку продюсеры не хотели. А Оливия с ее пусть и небольшим, но опытом, аристократической внешностью и славой «дикой девчонки» подошла как нельзя лучше. Иллюзий она не строила, понимала: с первых дней на съемочной площадке ей придется доказывать, что у нее за душой есть нечто большее, чем скандальная репутация.
С ребятами-«врачами» она сошлась довольно быстро — в конце концов никого из них нельзя было назвать настоящей звездой. С каждым нашлось о чем поговорить. Питер Джейкобсон (коротышка доктор Тауб), закончивший Джуллиардскую школу, обожал классическую музыку и с интересом слушал рассказы Оливии о Пласидо Доминго, который дружил с ее родителями.
С Омаром Эппсом, своим сериальным возлюбленным Эриком Форманом, она трепалась про рэп и Тупака Шакура. Повезло Омару — успел поработать с Тупаком! А Кэл Пенн, игравший Катнера! Жаль, что он ушел работать в администрацию президента, в связи с чем в сериале его герою пришлось покончить с собой. С Кэлом Оливия могла говорить о том, что ее действительно волновало.
Она, новичок на съемках, как-то сказала Кэлу:
— Твой «Гарольд и Кумар уходят в отрыв» — отличное кино. Обожаю американские комедии вроде «Полицейской академии», когда все куда-то бегут, падают лицом в торт.
— Да, это смешно, — сдержанно ответил Кэл. И тут же огорошил: — Только я считаю, что в жизни есть вещи посерьезнее, чем падать мордой в сливочный крем и получать за это деньги.
С этого и началась их дружба.
Кэл тратил много времени на благотворительность, акции гражданского протеста и постоянно говорил о социальной активности. А когда Барака Обаму выдвинули в президенты, сиял как столовое серебро.
«Ну что, готова использовать свою славу на благое дело?» — спросил он Оливию. И она, заразившись его энтузиазмом, поняла: а ведь парень прав! Надо встряхнуть молодежь, которая только и знает что играть в компьютерные игры, гонять на скейтбордах и жевать гамбургеры. И она решила принять участие в агитационной кампании.
«Почему вы не голосуете? — спрашивала Оливия на встречах с избирателями. — Почему отдаете свое будущее в чужие руки? Разве вы не американцы?» Толпа отвечала ей восторженным ревом. Большинство понятия не имело, как ее зовут, для них она была Тринадцатой, и все, что их волновало: надолго ли она с доктором Форманом или сценаристы еще сведут ее с какой-нибудь сексапильной блондинкой?
«Если заставишь хоть одного из этих великовозрастных молокососов пойти и проголосовать, считай: ты победила», — успокаивал ее Кэл.
А потом Оливии позвонил президент. Тот самый, за которого она призывала голосовать. И Оливия, взрослая женщина, которая не без гордости называла себя «актриса и активист», закончив разговор, отшвырнула телефон и стала, как безумная, прыгать и кричать: «А-а-а, я говорила с президентом Соединенных Штатов!
Мне звонил Барак Обама!»
А президент-то все это время продолжал висеть на линии. Слушал, как она с воплями скачет по студии. Ужас!!!
Единственным, кто тогда не разделил ее восторга, был Хью Лори. Британец — что с него взять. Оливия Лори не то чтобы боялась, нет. В интервью она даже иронизировала: «Конечно, я преклоняюсь перед ним, это же папа самого Стюарта Литтла! А этот мышонок — мой кумир!» Но на съемочной площадке старалась как можно реже попадаться ему на глаза. Уж слишком Лори педантичен, слишком по-английски сдержан. Иногда хотелось подойти к нему, хлопнуть по плечу и сказать: «Да расслабься, это Америка, разве ты не рад, что оказался здесь?»
А потом Оливия случайно услышала, как Хью разговаривает с пресс-агентом сериала: «Я буду говорить с журналистами только о сериале.
Моя личная жизнь их не касается. Это предусмотрено контрактом».
«Вот поэтому, — подумала Оливия, — ты и не прижился в большом голливудском кино. Если играешь в эту игру — соблюдай правила».
...Проклятые правила. Когда они с Тао сняли фильм «Доза», долго сидели и ломали головы: кино некоммерческое, вроде бы художественное, но стилизовано под документалку. Ни один серьезный прокатчик им не заинтересуется, если не придумать какой-то сногсшибательный рекламный ход.
«Давай скажем правду, — предложила Оливия, — что у твоих родителей и брата были проблемы с наркотиками. Ты ведь потому и снял этот фильм».
Итальянские аристократы — наркоманы! Фильм тайного мужа знаменитой Тринадцатой из «Хауса»! Лакомые куски для бульварной прессы. Но и они не сработали. «Доза» даже не вышла в большой прокат. Публика заинтересовалась фильмом только после того, как сразу несколько мужских журналов признали Оливию самой сексуальной женщиной мира.
Уайльд смотрела на разворотные фотографии и не верила, что эта полуобнаженная красавица с зазывным влажным взглядом — она, Оливия. Подумала: главное, чтобы фото не были неприятны Тао. Разумеется, он знал об этих съемках. Но кровь не водица: о ревнивом нраве итальянцев легенды слагают.
— Зачем мне все это надо?
— растерянно спросила она мужа.
— Будешь получать лучшие роли, — спокойно ответил Тао. — И делать только то, что сама хочешь.
И Оливия в который раз поразилась, как рано она сумела найти своего мужчину. Никто не умеет любить как Тао. Поддержать и утешить как Тао.
Когда узнала, что вожделенная роль в «бондиане» досталась Еве Грин, Оливия долго сидела в потрясении.
— Они сказали, я слишком красивая!
— Так и есть, — невозмутимо отозвался муж. — Иначе разве про тебя писали бы такое? Вот смотри: «Звезда «Трансформеров» Меган Фокс говорит: «Оливия Уайльд настолько сексуальна, что ради нее я готова голыми руками задушить бизона!»
Оливия захохотала.
— А ведь ты отобрала у нее титул самой сексуальной женщины мира!
Много лет они с Тао жили мечтой о будущем успехе.
Вовсе не ради миллионных гонораров — деньги значат для них не так уж много. Им не нужно дорогое поместье в Беверли-Хиллз, достаточно большой и такой уютной квартиры в по-деревенски тихой калифорнийской Венеции. И автопарка с «феррари» и «бентли» тоже не нужно. И роскошной мебели за десятки тысяч долларов. Дома две собаки — Пако и Лола, они везде лезут, грызут все подряд, царапают, и плевать им, сколько стоит испорченное кресло. Но со своими любимцами Оливия и Тао ни за что не расстанутся.
Богатый дом, счет в банке — ерунда в сравнении с возможностью выбирать, делать в жизни то, что хочется, — вот это действительно дорогого стоит.
И вот теперь — роль в «Троне».
«Ремейк легенды! Джефф Бриджес! Бюджет огромный! Этот фильм полностью изменит твою жизнь! Ты проснешься мировой звездой, культовой актрисой, как Анджелина Джоли после «Лары Крофт»!» — восклицал агент, и на этот раз Оливия готова была ему поверить.
К роли готовилась не жалея сил: брала уроки восточных единоборств, тренировалась часами — в фильме ей предстояло не просто драться, делать это надо было, стоя на высоченных шпильках! Репетировала с Тао роль и требовала: «Забудь, что я твоя жена.
Смотри на меня как режиссер на актрису. Давай, я должна быть готова на все сто процентов!»
В последний съемочный день вздохнула с облегчением — теперь можно расслабиться. Вернуться к привычной жизни: бегать с собаками по пляжу, копаться в грядках с огурцами, ездить на старом велосипеде на фермерский рынок за свежим деревенским хлебом.
«Ты забыла о рекламном турне, — сдержанно напомнил Тао, когда она поделилась с ним этой радостью. — Придется объехать много стран и общаться с журналистами».
Действительно, в наши дни снять фильм — это полдела. Главное — собрать хорошую кассу. Америка, Европа, Азия — она едва успевала понять, где находится. В Японии люди тыкали в нее пальцами и кричали: «Тринадцатая!
Эй, Тринадцатая!»
— Я так устала, — жаловалась она Тао.
— Ну, такова жизнь звезды, — отвечал он.
А потом наступил перелом. Окруженная толпой фанатов, ослепленная вспышками десятков фотокамер, она вдруг поймала себя на том, что все это доставляет ей колоссальное удовольствие. Фильм еще не вышел, а тысячи людей бросили свои дела и пришли посмотреть на нее, Оливию Уайльд. Ей так хотелось насладиться каждым моментом, что она даже почти перестала скучать по Тао.
Оливия убеждала себя, что это нормально, — в конце концов, они женаты уже почти восемь лет. Не бывает браков, в которых с первого до последнего дня сохранялась бы юношеская страсть.
Умение жить на расстоянии друг от друга — признак зрелости. Ее родители часто расставались, что не помешало им остаться верными любящими супругами.
«Может, это так, а может, и нет, — сказала ей Джули Кристи. К Джули Оливия всегда относилась как к старшей подруге, наставнице и со всеми серьезными проблемами шла именно к ней. — Твои родители — это хороший пример. Но я в Голливуде не первый день и могла бы написать книгу о семьях, которые разрушила слава: Вивьен Ли и Ларри Оливье, Одри Хепберн и Мэл Феррер. Кейт Уинслет развелась с Сэмом Мендесом после того, как получила «Оскара».
Это знаменитое проклятие «Оскара»! Хотя, конечно, нет никакого проклятия. Проблема не в том, что эти люди не смогли сохранить семью.
С ними случилось нечто пострашнее развода — они позволили славе одержать над собой верх. Судьба любого, хотя бы раз завладевшего «кольцом всевластия».
«Слава проходит, — будто услышав мысли Оливии, продолжала Джули. — Молодость, красота, сексапильность — все это величины временные. Их нужно беречь как можно дольше, если хочешь играть по правилам Большого Голливуда. Штука в том, что если эти правила становятся твоими жизненными принципами, проигрываешь в любом случае. Есть только один способ выиграть: в любой ситуации держаться собственных правил. И ничего не бояться».
«Дай ему что-нибудь для громкого заголовка», — Оливия вспомнила слова агента.
Ну нет. Хватит. Теперь она будет говорить, что думает. Не ищите в Оливии того, чего в ней нет. И лучше присмотритесь к тому, чем она хочет гордиться.
В последнее время журналистам нравится иронизировать над ее образом жизни, искать в нем какой-то подвох или позу.
— Вы ведь вегетарианка? Причем пропагандируете даже веганство: не едите ни яиц, ни молочных продуктов? А сапожки-то на вас из кожи, — поддел ее репортер.
— Этим сапожкам двадцать лет, — растерялась тогда Оливия. — Я достала их из маминого гардероба, можете считать, что это винтаж.
Репортер рассмеялся, давая понять, что оценил ее находчивость. Но у Оливии осталось неприятное чувство, будто ее вынудили оправдываться.
Опять оправдываться. Что ж, больше этого не будет. Как только она поймет, что журналист ступил на запретную территорию, хочет заглянуть в ее личную жизнь, словно за вырез платья, — она вынет из тренированной актерской памяти ледяную учтивость Хью Лори и скажет: «Я готова говорить только о фильме».
Тяжелые металлические браслеты, джинсы, туника с намеком на стиль «милитари» — все, чтобы подчеркнуть: сегодня она будет говорить о своей героине, Куорре. Времена доктора Тринадцатой, готовой распахнуть халатик и подыграть журналистам, ушли. Теперь Оливия Уайльд — полновесная голливудская звезда. А если и стоит быть звездой, то только для того, чтобы жить по собственным правилам.
Подпишись на наш канал в Telegram