Мы поженились. А брачной ночи все нет и нет: ни первой, ни второй, ни третьей. Тут уж я решила заявить свои права: «Друг мой, вы мне муж или не муж? Будьте любезны, наконец, стать моим мужем — я этого очень сильно хочу».
«Будем рожать! И точка!» — твердо заявил мой отец маме и решительно разорвал на мелкие кусочки направление на аборт. Когда мама забеременела в четвертый раз, врачи окрестили ее «старородящей». А семья у нас была не шибко обеспеченная, самая простая. Папа из рабочей династии: вслед за отцом и дедом всю жизнь на пермском мукомольном заводе.
Мама — там же. Уже подрастали два сына, а третий, Андрюша, умер, не дожив и до двух годиков, еще до моего рождения. В общем, взвесив все «за» и «против», мама отправилась в клинику избавляться от беременности. Отец, вернувшись со смены, бросился вдогонку и буквально снял ее со ступенек автобуса.
И вот на родильном кресле маме показали прехорошенькую девочку, то есть — меня: «Посмотрите, какая красавица, принцесса!» Мама начала истово креститься и бормотать: «Слава Богу, дочка, слава Богу, здоровая!» В атеистические семидесятые акушеры решили, что баба на радостях умом тронулась. Отец неделю был в счастливом запое. И только одному Богу известно, как благодарят его мои родители за то, что он уберег их от рокового шага.
Особенно теперь, когда я у них не единственная девочка, а просто — единственная. Так случилось, что ни Сережи, ни Васи уже нет с нами — болезнь сердца унесла обоих моих братьев. Но это было позже.
Росла я в большой дружной семье, затетешканной и затисканной в восемь рук. Сказала, что семья у нас простая, — исключительно в общепринятом социальном значении. На самом деле она не простая, а золотая. И даже больше того — прошедшим летом мы отметили ровно пятьдесят два года со дня рождения нашей семьи. Вот такие мы — Пермяковы из Перми.
Папа мой на все руки мастер: и чтец, и жнец, и на дуде игрец — никакого труда не гнушался, в том числе и женского, научил свою молодую жену и хозяйство вести, и стряпать. Его «фирменные» макароны с жареным луком — ням-м, пальчики оближешь!
— до сих пор мое любимое блюдо. Он и на заводе работал как вол, но уж если отдыхал на праздник — так всем стоять смирно, мало не покажется, гудел на всю катушку. Так, бывало, разгуляется, что мы с мамой у соседей укрывались до утра, от греха подальше. Утром отец ходит с виноватым видом сам не свой, тише воды, ниже травы, а никто и не думал обижаться — ну, как удары молнии, как гроза: прошла и нету. Никто после этого отца меньше не любил и уж тем паче меньше не уважал. Он по-прежнему хозяин в доме, его слово — закон. Такой нормальный домострой, но не в совковом негативном смысле, а в самом что ни на есть — превосходном.
Всеобщая любовь и внимание с четырех сторон непрерывно изливались на меня — младшенькую, единственную девочку, красавицу и принцессу.
С четырех сторон одни восторженные эпитеты: ты — наше солнышко, золотце, наш бриллиант, самая лучшая, самая умная, самая красивая. Я и была симпатичной девочкой с длинной русой косой, хоть и не худенькой, но никакие комплексы не могли дать сорняковых всходов на любовно удобренной моими родными почве — ни тогда, в детстве, ни сегодня. Света Пермякова всегда знала себе цену, была бойкой, спортивной, общительной и всегда — в центре внимания.
Помню, в пионерском лагере я со своим обостренным чувством справедливости бросилась на чью-то защиту и один мальчик прокричал вслед: «Ты посмотри-ка, толстая, а какая деловая!» Оп-па! Вот это заявление! Не было ни больно, ни обидно, напротив, я даже восприняла это как комплимент — так сильны были семейные прививки.
Это просто стало неким открытием. Значит, раз ты толстая — так и сиди тише воды, ниже травы и не высовывайся? Раз толстая, должна быть непременно тихоней, задавленной комплексами? Фигушки! Я — не такая! Да и толстой я себя вовсе не считала. И не считаю. Нет, конечно, к тридцати годам, оказавшись в Москве, пробовала сидеть на разных диетах, поддавшись общему ажиотажу, запрещала себе есть, подсчитывала калории, то-сё. Но это, скорее, дань моде — «всэ побэжали, и я побэжал», как сказал незабвенный джентльмен удачи Василий Алибабаевич.
В общем, возвращаясь в детство, я ощущала себя прекрасно, жизнь казалась большим светлым праздником, на котором для меня очень много места. В школе всегда была вожаком — октябрятским, потом пионерским, комсомольским. Мне было невдомек, как и почему в первый же день приезда в пионерский лагерь совершенно незнакомые ребята выдвигают меня в командиры отряда, в совет дружины лагеря.
Привыкла быть маленьким начальником, и это, конечно, никак не убавляло моей уверенности в себе. Но была одна странность — я удивлялась, какую смелость надо иметь, чтобы на вопрос, кем вы хотите стать, отвечать: артисткой, режиссером, телеведущей. Вдруг неожиданно и непривычно робела. Как я могу такое заявить? Это мир, где парили небожители. Куда мне в калашный-то ряд. Отвечала уклончиво и осторожно: «Я бы хотела, чтоб моя жизнь была связана с миром искусства». Может, уверенность в себе и самоуверенность — это, как говорят в Одессе, две большие разницы?
Была еще одна необъяснимая странность. Все ко мне относились с уважением и даже боязнью. Но я-то привыкла к обожанию, к любви взаимной и, в конце концов, была взрослеющей девочкой.
Подружки взахлеб рассказывают о своих романах, вовсю целуются, а у меня — ноль. Почему ж в меня, такую красавицу-раскрасавицу и умницу-разумницу, мальчики не влюбляются, в обморок не падают и сами в штабеля не укладываются? Загадка. Но я не парилась, нет никого — и не надо. Справедливости ради скажу, что я и сама ни в кого особо не влюблялась.
Нет, вру, была любовь! Еще какая! В квадрате! Я была влюблена в Женю... и в Женю. Сразу в двоих, одновременно. В детском садике. Один Женя красиво картавил и рассказывал мне про войнушку: «И вокруг пиу-пиу, бомбы летят, летят — вж-ж-ж, бум-бум!» «Какой он красивый, какой умный!» — захлебываясь от восторга, пересказывала я дома это его «пиу-пиу, вж-ж-ж, бум-бум».
Второй Женя был тих и застенчив, улыбался мне, гладил по ручке, а что дальше делать, он же не знал. И я решилась его поцеловать. Вот так вдруг, ни с того ни с сего набросилась на него, как бабы набрасываются, в коридорчике прямо у дверей заведующей детским садом, с разбегу — и в десны. Налетела, с ног сшибла — он и обалдел. Что это было, поди знай: я-то считала, что поцелуй, а он решил — нападение. Я недавно нашла его в «Одноклассниках», написала, так он не ответил даже, как вспомнил наш первый поцелуй, так и вздрогнул, наверное.
В шестом классе я пару дней проплакала в подушку, влюбившись в старшеклассника. На третий день проснулась и, как Скарлетт О`Хара, сказала себе: не буду больше плакать, на кой мне эта головная боль. Так что к окончанию школы, когда в нашем классе была уже одна беременная, я все еще ходила в нецелованных.
И этот неотведанный плод манил и прельщал.
Сфера искусства манила не меньше. К моему желанию приобщиться к ней отец относился скептически, в Москву не отпустил, но против Пермского института искусства и культуры возражать не стал. Цель казалась недосягаемой, но я сделала это — поступила на режиссерский факультет, на «скромный звездный курс», как нас называли.
Учеба и студенческая жизнь захватили меня полностью. Я развлекалась тем, что доказывала себе и окружающим, что могу добиться чего и кого угодно. Выбирала жертву и добивалась внимания и чувств. Ах, он этакий мачо с выпускного курса? И весь институт за ним ходит хвостом? Легко! И делала это! Мы встречались, целовались- миловались — я всем утерла нос.
Спросите меня, как это получалось, и я вам отвечу — загадка! Были вокруг него воздыхательницы и красивее, и стройнее. Никакого стратегического плана у меня никогда не было, я не просчитывала ходы. Впереди была цель — и я упорно двигалась к ней, но наобум, импульсами, всячески демонстрируя интерес, стреляла глазами «в угол, на нос, на предмет». Но как только попадала в цель — все, теряла всякий интерес и отходила в сторону. И уж, конечно, ничего общего с любовью это не имело. А хотелось и мечталось о большой и чистой любви. Расстаться со своими детскими идеалистическими иллюзиями о «небожителях сферы искусства» сразу не получалось, и я нарисовала крылышки за спиной нашему педагогу по режиссуре. Вот он-то прекрасен, он возвышен и свят, и все человеческое ему чуждо. Я в него влюбилась страшно.
И этот страстный роман длился все четыре года учебы — хотя существовал только в моем воображении. Эта была та самая тайная любовь, о которой «не знал» весь институт и сам Сергей Николаевич. Он действительно был замечательным человеком и педагогом, привил нам тягу к постоянному совершенствованию в профессии. Еще на первых занятиях определил наш жизненный вектор, мол, первым делом самолеты: «Выбрали профессию — будьте добры постичь и овладеть ею, а уж потом устраивайте свою личную жизнь». И сам того не желая, «проклял» нас — мы достигли определенных профессиональных успехов, но почти все ходили бобылями. Кстати, курс подобрался больше актерский, чем режиссерский.
Когда у нас был выпускной, я прибежала к нему и, по-актерски заламывая руки, пылко призналась: — Я люблю вас, Сергей Николаевич!
И буду любить вечно!
Он подыграл мне и тоже театрально ответил:
— Извините, Светлана, но я не смогу составить вашего счастья!
Я, обливаясь слезами, выбежала, прорыдала на плече у однокурсника и отправилась в провинциальный театр маленького городка Лысьва продолжать постигать профессию. Я так старательно выполняла благословение любимого учителя, что очень быстро стала ведущей актрисой. На премьеру спектакля «Мурлин Мурло» по пьесе Николая Коляды приехал сам автор, подарил мне открытку с надписью: «Вы — лучшая Ольга, которую я видел». И это после Елены Яковлевой, которая играла ее в московском «Современнике»! Я была на седьмом небе от счастья, ведь это был дебют.
Потом на фестивале «Коляда-Plays» в Екатеринбурге меня называли «маленькой Дорониной».
Задирать нос было некогда, мы выпускали по восемь спектаклей в сезон, жизнь сузилась до маршрута от дома до театра и обратно, по принципу: идешь в театр и то — на работу. Где я могла найти себе какую-то личную жизнь? Я нашла ее в театре. Он был молод, хорош собой и женат — наш актер, герой-любовник, — и я опять сама выбрала его жертвой.
Я набросилась на Сашу в коридорчике, как на того мальчика в детском садике, но на этот раз у меня вышло лучше, потому что он ответил на мой поцелуй. Я не то спросила, не то констатировала:
— Это же не все...
Он сказал:
— Не все.
Это было согласием на роман. Мы стали друзьями-любовниками. Но мне и этого было мало. А смогу я сделать так, чтоб он меня полюбил? И он полюбил. И мне опять стало неинтересно. Это опять было не «ах-любовь», а нечто между игрой гормонов и девичьей грустью — в общем, на безрыбье. Я дала ему отставку: мол, ты женат, возвращайся в семью, а я стану ждать своего принца на белом коне.
А потом — раз, сунула руку в карман, а там шоколадка и записочка: «Ты сегодня замечательно играла» или «Спасибо судьбе, что я встретил такую женщину». Раз — и нахожу в кармане забавную игрушку или Сашину детскую фотографию, а на обороте — трогательные слова любви. Это были лихие девяностые, я жила на одной грече — стройная была!
— но начался авитаминоз. Раз — звонок в дверь, открываю — а там корзина, полная фруктов, и плюшевый мишка с открыткой «Я тебя люблю». Надо отдать ему должное: Саша сумел влюбить меня в себя. И на этом новом витке наших отношений мои чувства стали серьезными и глубокими. Саша называл меня Черепашкой, он помог мне раскрыться, вылезти из панциря — я на самом деле стала такой ранимой, тонкокожей черепашкой.
Это я на сцене хорошая артистка, а в жизни — никакая. По абсолютному доверию и наивности — впереди планеты всей, Станиславский бы мною гордился. Меня обдурить может любой, что и произошло впоследствии — в зрелые тридцать шесть лет. И то, что происходило с Сашей, изначально не было холодным расчетом, это было естественно и органично.
Я в него влюбилась, потом охладела, а потом снова влюбилась, да так, что мечтала уже родить ему ребенка — мы вместе хотели этого, потому что у Сашиной жены не получалось. Я даже ввела его, женатого человека, в дом своего отца! И родители, и я ждали, когда он попросит моей руки. Но Саша продолжал жить на два дома и забеременела его жена. Для меня это было трагедией, и в то же время я была искренне, по-женски рада за нее, потому что знала, через какие трудности она прошла.
Когда она лежала в роддоме, Саша жил у меня, я стирала и гладила ее белье, лепила для нее пельмени. Такой вот «жалелкой», «терпелкой», «всепринималкой» наградили меня мама, бабушки и гены многих поколений русских женщин. Правда, в моем случае, в деформированном греховном варианте, — последствия современной мутации.
Если любишь, то принимаешь человека со всеми достоинствами и недостатками. Сашиным «недостатком» было то, что он женат, и я любила его вместе с его женой — такие вот пироги. Я радовалась рождению сына Саши и глотала слезы от того, что его родила не я. Такое раздвоение не могло пройти бесследно — я повзрослела. Эта история отбила у меня охоту покорять и брать нахрапом все, что приглянется, потому что на другой чаше весов чья-то судьба, не менее важная, чем твоя собственная. И придется хлебать эту горькую чашу. Я выбрала Сашу очередной целью, я добилась его, но жертвой пала сама. И поделом.
Какое право я имела лезть со своими чувствами в чужой огород? Поставив себе однажды задачу получать все, что захочу, я больно получила по носу. И вернулась домой, в Пермь.
Мама сказала: «Доченька, время все расставит на свои места». Она была права. Еще год у нас с Сашей тянулся период вязких больных отношений, он продолжал приезжать, держать меня на крючке чувств. Я вопреки здравому смыслу ждала, что теперь не я отвоюю его «у всех других, у той одной», а он меня решительно возьмет за руку и поведет к алтарю. Но этого не случилось. Случилось другое. Был городской праздник, народные гулянья, все актеры принимали участие в уличных театрализованных действах. Я была наряжена цыганкой, трясла плечами, многослойной юбкой и, как положено, приставала к прохожим: «Эй, молодой-красивый, вижу глаза грустные, позолоти ручку — все, что на сердце у любимой, расскажу!», «Ой, барышня, не пожалей копеечку, я тебе принца нагадаю».
Удивительно, но от меня не шарахались, как обычно от цыганок, в очередь выстраивались, с улыбками протягивая свои ладони. Было забавно: я им дарила сказочно нереальные перспективы, а они мне в ответ — совершенно реальные деньги, которые ловким профессиональным движением руки прятала в складках цыганской юбки. У меня уже в глазах рябило от многорукой толпы. Поэтому когда, глядя в очередную ладонь, я подняла голову и увидела Сашу, не поверила глазам — он давным-давно не приезжал. И вот так, вдруг... Все у меня внутри отозвалось, дрогнуло, я поняла: чувства живы по-прежнему. Он взял меня за руку и увел от толпы. Я была голодна — с утра трудилась на «цыганском» поприще, и мы зашли в кафе поесть шашлыков. Когда нам принесли счет, Саша никак не отреагировал. То есть отреагировал странно — отвернулся и стал очень пристально разглядывать что-то за окном.
Шашлыки съедены, вино выпито, счет лежит, Саша демонстративно молчит, официанты поглядывают на нас в ожидании. Я покопалась в недрах цыганской юбки, высыпала на стол всю заработанную мелочь, сижу, считаю, мой кавалер замер аки скульптура. Насобирала нужную сумму, расплатилась — статуя ожила. Мы мило простились, я не подала виду, но жирная точка в конце нашего романа мною была поставлена.
Итак, четверть века позади, мне ох как хочется вздохов на скамейке и прогулок при луне. И ничего такого — зеро. Я придумала, что всему виной то, что живу с родителями, отношения с ними начали портиться. При первой возможности ушла на съемную квартиру, но это ничего не изменило. Стало очевидным, что мама с папой ни при чем, было очень стыдно.
По-прежнему случались только мимолетные встречи — на ночь, другую, не приносившие никакой радости ни уму, ни сердцу, так — обоюдный и сиюминутный зов гормонов. Наступило время затяжного депресняка в бесплодном ожидании любви — «так мчалась юность бесполезная, в пустых мечтах изнемогая».
Но я не показывала и не показываю своих переживаний, на людях всегда весела и жизнерадостна. Только моя подушка видит мои слезы, но она ж не может обвинить меня в слабости. Спасал театр. После трехлетнего ввода в сказки про корову Мурку и фею Моргану начались серьезные роли, спектакли уже ставились на меня. Профессия всегда была на первом месте, вся жизнь — театр. Ради спектаклей я дважды отказалась от данной мне возможности стать матерью и расплачиваюсь за это. Теперь, когда я так хочу родить, увы, не получается.
Театральная карьера складывалась успешно, я и в Перми стала ведущей актрисой, еще немного — и получила бы звание заслуженной.
Но вмешался КВН. Знаменитых кавээновских пэтэушниц Светку и Жанку нашли в капустнике нашего ТЮЗа. Моя подруга и однокурсница Жанна написала маленькое поздравление к мужскому празднику, мы его отыграли — и забыли. Зато наш дуэт запомнили зрители, через неделю «Светку и Жанку» позвали поздравить учителей, потом художников, металлургов, молодоженов Сашу и Дашу, и понеслись корпоративы. Мы не возражали — это была приличная подработка. Поэтому когда руководитель пермской команды КВН Ямур Гильмутдинов пригласил нас, мы поначалу отнеслись к этому только как к легким деньгам — за одно выступление получали больше, чем за месяц в театре, играя до сорока пяти спектаклей.
Но очень скоро терпкий вкус КВНа отравил и нас закрутило в этой машине на полную катушку.
Вечером мы где-то в Рязани участвовали в игре, оттуда сломя голову на самолет, потому что утром у нас в театре спектакль. Однажды, не успевая на репетицию, я позвонила нашему худруку и услышала в ответ: «А пошли бы вы на …!» Мы и пошли, несмотря на извинения и уговоры, написали заявления об уходе из театра. Расстались плохо, но сейчас у нас прекрасные отношения. Через два года он позвал меня на главную роль в спектакле «Чонкин», уже как приглашенную звезду и на совершенно иных условиях. Я никогда не жалела о своем выборе, КВН — это кузница, которая кует и кует звезд в невообразимых масштабах. Все мои сегодняшние киношные проекты возникли через кавээновскую братию.
Но все же я считаю себя театральной актрисой, очень скучаю по театру, мне не хватает сцены, дыхания зала, и очень рада, что сейчас у меня появилось несколько антреприз.
В какой-то момент наша пермская команда «Парма» выходит в высшую лигу, из Москвы приезжают редакторы отсматривать материал, чтоб показать «барину», так за глаза называют Александра Васильевича Маслякова. Наши «командиры» перед ними в полуприседе, все на нервах — пока ждали решения, приняли на грудь.
Московские полпреды заявляют: «Берем! Но девочек надо вырезать!» Ямур молчит, все молчат, смотрят им в глаза по-собачьи. И тут моя полузабытая напористость, подогретая до определенного градуса, проснулась — и «Остапа понесло».
Я выдвинулась вперед, руки в боки, грудь колесом, морда красная:
— Это чой-то? С ума вы тут, что ль, посходили? Вырезать! Это по какой такой причине? Да у нас офигительный номер, миллион вариаций, и всегда — на «ура»!
Тишина в зале гробовая. И один из заезжих редакторов, прям как Винни-Пух, спросил:
— А у вас еще что-нибудь есть?
— Есть, — бросаю я вызов. И мы с Жанной зарядили им на полчаса все наши шутки-прибаутки, песни и пляски. Строгие судьи нас не останавливали, потому что слова не могли вымолвить от смеха. И с полным правом могу сказать: «Молодец, Светочка, ты отстояла номер». Нас показали «барину», а у Александра Васильевича абсолютный нюх на успех, и проблем больше не было.
Наши «Светка с Жанкой» стали просто всероссийским дуэтом. Да чего там всероссийским, нас узнавали везде, даже в магазинах на Брайтон-Бич. Тинейджеры кричали вслед наше: «Ну, че ты, как кобыла-то...»
Кроме того, моя «Светка», толстенькая, но лишенная всяких комплексов, прикольная и активная, исцелила полстраны страдавших от того, что у них ноги от ушей не растут и что они не «девяносто-шестьдесят-девяносто». Я получала огромное количество записочек и писем с выражением благодарности.
За один гастрольный год мы объездили триста шестьдесят городов. Концерты были построены так, будто Светка ищет себе жениха. Из зала кричали: «Светка, выходи за меня замуж!»
Я отвечала: «Хорошо, только Жанку с собой еще возьмем» или «Ладно, только после концерта не убегай». И я все время ждала: а вдруг и впрямь какой-нибудь принц на белом коне — раз! — и в гримерке окажется, или пусть не принц, пусть сантехник, и произнесет заветное: «Светлана, люблю вас, бросайте все, останьтесь со мной здесь, в Барнауле». И я бы осталась. КВН, наши бесконечные переезды дали мне какую-то совершенную свободу, не было никаких барьеров, не было страха перед выбором, я готова была к любым переменам. Но, увы — принц с предложением руки и сердца так и не явился.
А явился продюсер и ведущий «Русского радио», небезызвестный Пряник — Андрей Чижов, с предложением стать соведущей в его программе. Это было примерно так же, как если бы мне, артистке из Перми, вдруг позвонили из МХАТа: «Знаете, Олег Павлович Табаков очень хочет вас пригласить на ведущую роль».
Поэтому когда наш директор команды Ямур сообщил об этом предложении, я уточнила:
— Ямур, ты ничего не перепутал, точно речь шла обо мне?
— Да, дорогая, звонил, хочет тебя.
И я ничтоже сумняшеся в одночасье ушла из команды, получила благословение родителей и уехала в Москву. А здесь — ни кола ни двора, на месяц приютили знакомые, потом на свою новую «крутую» зарплату я сняла квартиру. Радио для меня совершенно чуждая среда, не могла понять, что там делаю. Андрей, как отец родной, водил за руку, опекал, подсказывал и даже придумал под меня новое шоу «Полный привет — доподсолнечный период».
И что я? Я, конечно, в него влюбилась. Он каждый вечер заезжал за мной, мы ехали куда-то в кафе, он все что-то рассказывал, пытался увлечь своими идеями. В общем, Чижов так соловьем заливался, так меня окучивал, что я приняла все это за проявление чувств определенного свойства. Ах, обмануть меня не трудно... А он был заинтересован во мне только как в работнике и сподвижнике. Все это мы выяснили, а я уже была умная, посягать на недосягаемое не стала. Мы остались добрыми друзьями и по сей день, несмотря на то что через год с радио я ушла — выдавили какие-то подковерные и мало интересовавшие меня интриги.
Спасибо доброму другу, он предупредил о предстоящем увольнении, я, не будь дурой, быстренько взяла кредит и купила себе квартирку. А поскольку в это время меня позвали сниматься в сериале «Солдаты», катастрофой увольнение не стало.
Катастрофа грозила случиться чуть позже, когда экранная жизнь моей героини прапорщика Топаловой завершилась, чего нельзя сказать о пресловутом экономическом кризисе. Сначала я «бомбила», пытаясь выжить, потом машину пришлось продать. Когда я всерьез подумывала о продаже квартиры, кредит по которой нечем было выплачивать, раздался спасительный телефонный звонок.
Это был Слава Дусмухаметов, продюсер «Интернов».
— Светка, готовься, медсестрой будешь.
Тогда у нее ни имени, ни лица не было. И Слава, и Семен Слепаков* — соавторы и отцы еще и «Универа» — вырастали и мужали под надежной крышей «барина» КВНа.
И так выходит, что эта кавээновская крыша до сих пор объединяет нас и собирает в одну команду.
— Ой, спасибо, ребятушки, буду кем скажете, — уговаривать меня не пришлось.
Они потом рассказали, что образ медсестры, которую задумывали как этакую матрону предпенсионного возраста, никак у них не выписывался. Тут Слава вспомнил о моей «Светке» и все пошло как по маслу — Любу писали уже конкретно под меня.
Поначалу я была благодарна всем за эту роль, потому что она дала мне возможность расплачиваться за квартиру, а теперь очень люблю свою Любовь Михайловну, прикипела к ней душой и сердцем. И ко всей съемочной группе. У нас замечательная команда актеров, все мне теперь как родные.
Нашу звезду Ивана Охлобыстина, к которому все относятся с таким пиететом, я, стесняюсь сказать, впервые увидела на площадке «Интернов» — знать не знала, ведать не ведала, кто таков.
Он протянул мне руку:
— Ваня.
Я ему в ответ — свою:
— Света.
Так и познакомились. И вот то и дело наблюдаю, как один из наших возьмет его под руку, отведет в сторону и долго о чем-то беседует, потом другой, третий. Я кумекаю, что Охлобыстин таким образом продолжает свое неформальное пастырское служение. Ну все уже переходили- пересоветовались, одна я все стою в сторонке, платочек в руках теребя.
Почему? Не знаю. Вся такая загадочная, такая непредсказуемая.
Андрей Чижов, перестав быть моим начальником, продолжал меня опекать, баловал чудесными и неожиданными подарками: однажды притащил велосипед, потом пылесос на новоселье и наконец — ноутбук на женский день Восьмое марта. Приобщил меня к Всемирной паутине, настроил кучу всяких программ, в том числе и «Одноклассников», которые в тот момент были на пике популярности.
Вот оттуда и выскочил мой суженый-ряженый как черт из табакерки. Неловко, стыдно, больно-больно и обидно признаваться, но я за свои тридцать шесть лет ожидания со всей верой, надеждой и наивностью попалась на банального альфонса, отягощенного неслабыми психическими расстройствами и, мягко говоря, сильно пьющего.
И вышла за него замуж! Если на этом месте вам еще не захотелось сказать что-нибудь типа: «Сама дура», то непременно не раз захочется по мере ознакомления с подробностями. Умоляю, не делайте этого!
«Не судите, да не судимы будете» — не просто слова, а духовный закон, ах как я это сейчас понимаю. И не важно: верим мы в это или нет — объективная реальность от этого не меняется. Стоит только возгордиться, мол, со мной бы такого никогда не случилось — и все! Мы уже потянули одеяло чужих искушений на себя, и они становятся нашими. Нам непременно предоставят возможность убедиться на собственном опыте, как, что и почем. Именно так все и было со мной.
Искуситель подкатил ко мне с сайта на буланом коньке, все началось с безобидных деловых предложений.
Он представился продюсером, сказал о своем желании снять меня в клипе какой-то певицы, спросил, сколько стоит мой съемочный день, получая таким образом представление о моем материальном статусе. Я пока ни о чем таком не думаю, отвечаю согласием. А почему бы и нет — он, судя по переписке, культурен, интеллигентен, временами трогателен и очень проникновенен, сыплет комплиментами, но в меру.
Наше первое свидание состоялось на кладбище. Было это так. Еще во время своей великой депрессии в Перми я прилепилась к церкви, стала ходить на службы. И вот я готовилась к причастию на Троицу, а суббота перед Троицыным днем — поминальная. У меня есть кого помянуть, но мои все похоронены в Перми. По русской традиции если нет возможности пойти к могилкам своих близких, надо сходить к другим.
И я решила пойти на Новодевичье, почтить память многих людей, которые там лежат. Обмолвилась об этом своему виртуальному другу, и он выразил желание составить компанию. На фотографии мой виртуальный друг был вполне симпатичным мужчиной, таким и оказался, но только с сильно помятым лицом. Это меня смутило. Но он сразу рассеял мои подозрения:
— Извини, я не в лучшей форме, с похмелья, вчера такое случилось — пил всю ночь.
— Ну, мы друг друга стоим, у меня, видишь, герпес расцвел на губе, — постаралась я его утешить.
Во время прогулки мы отворачивали друг от друга лица, пряча свои изъяны.
И вдруг краем глаза вижу — он плачет. Я вскинулась:
— Что с тобой?
— Ты понимаешь, у меня вчера погибла сестра в автокатастрофе.
И он рассказывает душещипательную историю о трагической смерти родной сестры и как ему тяжко и невмочь оставаться сейчас одному. «Жалелка» моя тут же включилась на полную мощность, я пригласила его к себе: подобрала, обогрела.
И вот мы сидим на моей кухне, он топит горе в бутылке — ну кто ж осудит при таком-то раскладе — и продолжает излагать страсти-мордасти. Отец его, какой-то серый кардинал одного из самых крупных в стране банков, с горя запил. И теперь все похоронные хлопоты на моем новом несчастном друге, наличные деньги ушли на это, а отец — у них случился полный разрыв дипломатических отношений — заблокировал его счет.
Параллельно «страдалец» ведет бесконечные телефонные переговоры про гроб, могилу, венки, поминки. Такими липовыми мазками картину он живописал вполне реалистичную. Бедолага оплакивает сестру, я уже почти рыдаю от жалости и сочувствия — накормила его и спать положила. Утром он напросился поехать со мной на съемки, по дороге я ему покупаю алкогольные коктейли поправить здоровье, спрашиваю:
— Разве тебе не надо ехать на похороны?
— Видишь ли, все не просто. Вчера выяснилось, что там будут люди, с которыми мне никак нельзя встречаться. Я потом, на девять дней схожу.
Он продолжает мне наворачивать сценарий про мафиозного отца, и обрывки телефонных переговоров, которые я слышу постоянно, косвенно подтверждают все его слова — режиссура безукоризненна!
Три дня мы не расставались, вечером он поминает сестру — утром лечится. Я думаю: срыв у человека, несчастье — и все же пытаюсь уже приговаривать, что пора брать себя в руки, мне ж невдомек, что это его нормальное состояние. На четвертый день сама везу его до дома, где он снимает квартиру. Нет, у него есть своя крутая «бэха», и даже с водителем, но отправил того куда-то по делам в командировку. Он же как-никак — владелец ночного клуба и продюсер известной певицы, и я опять слышу их беседы о предстоящем концертном туре, о съемках клипа. Мама у него владеет сетью бутиков и тоже, естественно, ездит с водителем, но вот беда, именно в этот момент машина в ремонте.
Я все принимаю за чистую монету. А как иначе? Он даже предлагает мне забрать себе «мерседес» сестры, когда его отремонтируют после аварии.
— Да зачем же, у меня своя машина есть.
— На кой тебе это китайское железо, ты должна ездить на нормальном автомобиле. Хочешь, поедем посмотрим?
Но я так и не увидела ни машину, ни квартиру. И даже не насторожилась! Видно, меня отравило исходящими от этого существа алкогольными парами, миазмами. Он совершенно меня приворожил. Его безукоризненный маникюрчик, повадки феминизированного мужчины все-таки навели на некие мысли, и как-то я впрямую спросила:
— А у тебя были мужчины?
— Были, — ответил он опуская глаза, обнял меня и добавил: — Ну, было и было, быльем поросло.
— Спасибо, что признался.
И даже это от него не оттолкнуло, напротив, он подкупил меня своей откровенностью.
Реально помрачение какое-то! Он ведь частенько выпадал из нашего перманентного контакта на ночь-другую, а потом вдруг возвращался с денежками. Теперь, когда нормальное восприятие ко мне вернулось, мысль о том, за что он мог получать эти деньги, вызывает у меня естественное отвращение.
А тогда, с момента появления этого субъекта, у меня началась какая-то дикая жизнь, все встало с ног на голову.
То он сидит на моей кухне в состоянии тяжелой депрессии, заливая ее алкоголем, то пропадает и я начинаю дергаться, переживать: не случилось ли чего? Мне уже не все равно — а не голодно ли, не холодно ли ему — меня уже потянуло на чувства.
Каким-то необъяснимым образом я стала платить за его съемную квартиру, покупать ему одежду, продукты. Это я, которая рассталась с мужчиной только потому, что однажды заплатила за съеденный шашлык! Что характерно, мой подопечный ни о чем не просил, он грамотно подвел меня к этому решению, я все сделала сама. Ведь счет-то все еще заблокирован отцом, «большим и страшным», а он переживает, несчастный. И я по доброте душевной сама и предложила, очень деликатно, дабы не задеть мужского достоинства: «У тебя сложный период.
Давай пока я тебе буду помогать, отдашь потом, когда все разрешится». Он чуть ли не прослезился, благодарил, пообещав, что будет учитывать каждую копейку и все компенсирует. Однажды, как-то совершенно спонтанно, у нас возникает разговор о детях. Я делюсь с ним, что давно и страстно хочу иметь детей, что это превратилось в пунктик. И вдруг слышу:
— Продолжение рода — это здорово. Но наши дети должны иметь полную семью, нам надо пожениться...
Наши дети! Пожениться! Ух ты, как интересно. Я не верила своим ушам. Заикаясь и краснея, уточняю:
— А мы можем пожениться?
— Кто же нам может помешать...
— И мы пойдем подавать заявление?
— А чего тянуть? Завтра и пойдем.
У меня, как говорится, в зобу дыханье сперло — никто за тридцать шесть лет не делал мне подобного предложения. Я буду невестой! И женой! И у меня будет кольцо, и белое платье, и букет. И это все реально? Какая прелесть! Именно «прелесть», что в первоначальном значении слова — прельщение лукавым духом. Вот действительно — уж замуж невтерпеж! Это исключение из правила русского языка, так смешившее меня в школе, сыграло со мной злую шутку. Мы познакомились в июне, а в июле уже подали заявление, в сентябре была свадьба.
Венчаться решили у меня на родине, в Перми, мама с папой и вся родня готовились к этому невероятному празднику.
Я, естественно, хочу познакомиться с его мамой. «Все, едем в пятницу», — не возражает жених. В пятницу выясняется, что нас не ждут: бизнес-леди занята. Тогда предлагаю пригласить маму к себе, он — пожалуйста, звонит, договаривается. Я в естественном волнении неделю готовлюсь, делаю генеральную уборку, закупаю продукты, новую скатерть, цветы. В назначенный день — снова форс-мажор: у мамы срочная командировка, она дико извиняется, приехать не сможет. Так он морочит мне голову до самой свадьбы. Я рассылаю приглашения, заказываю свадебное платье, покупаю ему костюм, кольца, арендую кафе — все это, конечно, на собственные деньги.
При этом между нами не было интимных отношений, он мог меня обнять, поцеловать, если оставался ночевать, мы спали вместе на одном диване, но попа к попе.
Мне было достаточно такого тепла, но вопрос все-таки повис в воздухе. Он и под это подвел логическое обоснование, как-то мастерски хитро умея все объяснить. По образованию-то жених, оказывается, дерматовенеролог, окончил медицинский институт, это уж потом переквалифицировался в шоу-бизнесмена. Он и говорит:
— Мы же хотим рожать здоровых детей. Ты давно была у женского доктора?
— Да уже лет пять не была, — созналась я.
— Ох уж мне эти современные деловые женщины, недосуг им заботиться о репродуктивном здоровье.
Прямо за руку отвел меня к врачу. И пока я решала свои мелкие проблемы женского здоровья, об углублении отношений он мне думать прямо-таки запретил.
Думаю: каков молодец, такой заботливый, ответственный, разумный. Я закрывала глаза на очевидные недостатки и концентрировалась на достоинствах — и это во всех смыслах правильно, если бы мой избранник не был воплощением лжи, самой ложью.
Свою свекровь я увидела в загсе, да и то краешком глаза, сын тут же выпроводил ее, сказав, что она, как обычно, занята. Мама пришла своими ногами, тихая и скромно одетая, она была совсем не похожа на бизнесвумен. Но мне в тот момент было не до вопросов.
Моими стараниями — гулять так гулять — у меня была-таки замечательная свадьба, с морем цветов и моих друзей: я сделала все, чтобы доставить себе удовольствие. Стояла прекрасная золотая осень, но этим все прекрасное в моей семейной жизни и ограничилось.
Мы поженились.
А брачной ночи все нет и нет: ни первой, ни второй, ни третьей. Тут уж я решила заявить свои права: «Друг мой, вы мне муж или не муж? Будьте любезны стать моим мужем, наконец, я этого очень сильно хочу». Это была первая и последняя наша ночь.
Муж — альфонс альфонсом: пьет, нигде не работает, целыми днями сидит в Сети. Пазлы в моей голове начинают складываться, картина возникает омерзительная. Я чувствую, что вляпалась в болото, погружаюсь в него все глубже и не могу выбраться. Срочно нужна была сильная рука, способная вытащить меня из засасывающего зловония, в которое я сама себя ввергла. Впервые с момента встречи с этим субъектом меня непреодолимо потянуло в храм.
И вдруг мой покладистый муженек восстал:
— Что ты забыла у этих попов? Я против!
— Зачем ты такое говоришь? — пыталась я его урезонить, но все было бесполезно, супруга несло и несло. Чувствовала, что мне не хватает воздуха, — все, тону.
Я буквально ворвалась в храм, упала в ноги своему батюшке и — в слезы. Он больше часа внимательно меня слушал, я выплакала ему всю историю своего замужества. «Не ты первая, не ты последняя, это все козни бесовские, — дал батюшка определение происходящему. — Господь не оставит нас, Светлана, лишь бы мы его не оставляли — причащайся почаще. Слава Богу, вы так и не повенчались. Ты еще найдешь свое счастье. Но не с этим человеком». Он будто встряхнул меня, вернул голову на место.
Я вышла из храма, а навстречу — бдительный супруг.
Смотрит пристально, словно в первый раз увидел, и спрашивает:
— Что с тобой случилось?
— Со мной все в порядке, — отвечаю. — А что?
— Ты по-другому смотришь...
— Может, у меня глаза открылись, — и я увидела испуг на его лице, он понял, что теряет надо мной власть.
Я причастилась, пелена с глаз спала окончательно, сразу же подала на развод, а муженек предстал во всей красе, в своем истинном обличье. Он рвал и метал, вопил и бесновался: «Хрен тебе, а не развод, ты мне еще кучу денег за это выложишь».
Куда только былая интеллигентность подевалась, мат-перемат стоял несусветный. Верите, меня этот бред уже совершенно не трогал, я была спокойна и невозмутима — ноль переживаний. Я очнулась от многомесячного наваждения. Нас развели без всяких проволочек.
О том, что мой горе-супруг страдает психическими расстройствами, зависимостью от алкоголя и наркотиков, повышенным интересом к мужчинам и к тому же в принципе не способен к деторождению, я узнала от его «покойной» сестры. Она, слава богу, оказалась жива-здорова и сама меня нашла.
Узнав, что я в курсе ее «воскрешения», больное воображение моего мужа продолжало генерировать версии криминального чтива: «Я давно хотел открыть тебе эту тайну.
На отца покушались, и он инсценировал смерть сестры, чтобы обезопасить ее жизнь. Похоронили совершенно другую женщину, а сестре сделали пластическую операцию и отправили в Испанию. Теперь злоумышленники обезврежены, ей ничто не угрожает и она вернулась». Он нес всю эту чушь и лил крокодиловы слезы. Я искренне восхитилась — передо мной был народнейший артист больших и малых театров, сцена плачет по такому таланту.
Плачут его мама, отец и сестра. В восемнадцать лет он сбежал из дома, пустился во все тяжкие — выпивка, наркотики... Нигде никогда не учился. Это сестра окончила медицинский. В его больном сознании она была успешна, любима, а он — нет, потому он ее «убил и закопал». Не работал ни дня в жизни. Мама — милая, добрая женщина — действительно работает в магазине, но простым продавцом, а папа — шофером.
Узнав все это, я не свихнулась, не впала в депрессию, напротив, почувствовала тихую радость, словно человек, родившийся во второй раз.
Я и впрямь, как младенец, смотрю широко раскрытыми глазами на мир вокруг себя — новый, незнакомый и необычайно привлекательный. Мне интересен каждый день, и я радостно вдыхаю свежий аромат жизни, ничего наперед не загадывая. Я получила хорошего пинка за свою самонадеянность и нетерпеливость.
Как в старом еврейском анекдоте, недовольная тем, что имею, желая, чтобы — все! — я купила себе козу, помучилась, продала козу и оценила: до чего же хороша моя жизнь!.. Без козлов.
Мудрая мама говорит: «Доченька, ты верь, надейся — и все получится. Знай, что побеждает терпеливый!» И я терплю, верю и надеюсь! Какие наши годы!
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон интерьеров Flamant.
Подпишись на наш канал в Telegram