«Посмотри на себя, звезда, на кого ты похожа! Во что превратилась! Не стыдно?! Не противно?!» — разговаривала я со своим отражением.
«Что, кретинка, доигралась, допрыгалась? Поймала приключения на собственную ж...?!» — стоя в ванной, я разговаривала со своим отражением. Знакомо вам такое: смотришь на себя, а ощущение — будто ты там, по другую сторону зеркала? Словно некая субстанция вышла из своей оболочки и говорит с ней: «Посмотри на себя, звезда, на кого ты похожа!
Во что превратилась! Не стыдно?! Не противно?!»
Горечь уязвила так, что невозможно стерпеть, — и я разревелась! Вся моя тусовочная бестолковая жизнь молниеносно пронеслась перед глазами. Боже, как я живу, что творю?! Из зеркала убитым взглядом на меня смотрело помятое, с темными кругами под глазами, очень нехорошее — но мое! — лицо. Я зажмурилась — не помогает! — затрясла головой, словно пытаясь избавиться от этого видения, перемотать, перемотать пленку...
И вдруг в ушах зазвучали удивительные по своей красоте песнопения. Передо мной возникли лица собравшихся в круг пожилых кабардинских женщин, из уст которых лились эти неземные звуки. Дежавю! Маленькая, лет пяти-шести, кудрявая девочка со слезами в глазах сидит среди поющих бабушек и изо всех сил старается подстроиться под захватившее ее пение.
Так это ж я!
И моя бабушка! Ну да, помню, в селе она всегда брала меня, маленькую, с собой на Тхьэ лъэлу — национальные сборы. Весь род собирался петь закиры, чтобы вознести хвалу за исцеление тяжелобольного или попросить о даровании потомства бездетной семье. Я не просто увидела эту картинку, а почувствовала все так, как когда была ребенком. Сидела среди этих тетушек, не понимая ни слов, ни смысла происходящего, но их пение насквозь пронизывало все мое детское существо, осязаемо затрагивало, будто перебирало какие-то струны внутри меня. И я тоже пела как умела. Все это переполняло меня любовью, умилением, состоянием счастья настолько, что выходило из берегов и выливалось потоками слез.
Моя бабуля гладила меня шершавой от вечной работы рукой по щеке и приговаривала: «Плачь, детка, это хорошие слезы, слезы чистоты и радости». И я плакала. Очень любила бывать на Тхьэ лъэлу, после них я пропитывалась чем-то мощным, чему не могла найти объяснения. Ничегошеньки не понимая, для себя усвоила, что есть Кто-то — ты его не знаешь, не видишь, не слышишь, зато Он тебя видит, слышит и знает. Он может все, стоит только очень попросить. Это я знала точно, потому что проверила. И не один раз, частенько приставая к Нему со своими смешными, казавшимися такими важными, детскими просьбами. И Он никогда меня не подводил — слышал и исполнял.
Не выучила математику, а меня непременно должны вызвать к доске — вот ужас! — я умоляла: «Пусть меня не спросят!
Только сегодня — потом, обещаю, выучу, обязательно выучу!» И меня не спрашивали! Мне хочется пойти в гости, а папа с мамой судят-рядят совсем об иных планах, у них свои взрослые баталии, я выскакиваю из комнаты и прошу Его: «Пожалуйста, мне о-очень хочется в гости!» И мы идем! Мой любимый папочка был дальнобойщиком, если он неделю в месяц дома — это просто счастье для нас, детей. Без него я просто-таки умирала, скучая: никто не знал, когда отец вернется, даже мама, мобильных телефонов-то не было. Я всем своим детским сердцем уговаривала: «Пожалуйста, пусть папочка поскорее вернется! Ну хорошо, нельзя сегодня — давай завтра? Сделай так, чтобы я проснулась утром, а он уже дома!» Вы удивитесь, но так и было! Утром, едва открыв глаза, я слышала отцовский голос во дворе и неслась с радостными воплями к нему в объятия! Не удивлялась, не воспринимала как чудо, это было для меня естественно — забыв о своих просьбах небесам, я бежала смотреть, какие подарочки привез папа.
Но прочувствовала прямо до самой глубины души свой установившийся в то время прямой и тесный контакт с небесами — такая непосредственная детская вера.
А потом взрослела. Бушевали гормоны. Меня поманили другие «посиделки» и другие реалии, где в чести self-made women и напевы типа — «Ты этого достойна!» Одновременно с появлением положенных девушке форм задирался все выше нос, а пальцы складывались веером.
На ловца, как говорится, и зверь бежит. Наша семья тогда оказалась в затруднительном материальном положении, родственники, у которых был ресторан в Нальчике, уговорили моего строгого отца разрешить мне там подработать певицей.
Папа согласился. В городе мне «посчастливилось» попасть в тусовку девочек, которые смолят сигареты, выпивают, матерятся, дерутся. Нет, воспитанные в строгих традициях, в семьях, при родителях, мы все продолжали играть роль шелковых паинек, но ужом проскальзывали между запретами и находили любые лазейки, чтобы вдохнуть воздуха самостоятельности и дерзости. Эти тупые выплески бравады и самоутверждения казались нам верхом крутизны. Какая глупость! Я так сейчас завидую белой завистью тем, кто сохранил невинную цельность, ту, что дали семья и воспитание, и не попал под этот локомотив времени, — знаю таких людей.
Не то чтобы я пустилась во все тяжкие, нет! Но детское, духовно утонченное, окрыленное состояние улетучилось, крылышки за спиной сначала отяжелели, опустились, а потом незаметно и отпали вовсе.
Не было им места в моем новом облике. У меня были уже иные эталоны и модели поведения.
«Кто первый встал, того и тапки», «С волками жить — по-волчьи выть» — таковы были мои принципы. С ними я отправилась покорять Москву, представлявшуюся мне джунглями, где нужно рвать и хапать, чтобы выжить. На самом деле я жутко боялась — прямо тряслось все внутри — и именно со страху встала не в оборонительную позу, а вооружилась воинственным настроением: «Только попробуй тронуть!» То есть лучший способ защиты — нападение! Жуть! Вспоминая сейчас тот образ мыслей, стиль поведения, общения — боже, как я разговаривала с людьми! — ужасаюсь.
Но нельзя переписать прошлое.
Мне было чуть больше семнадцати, полгода пронеслось в стремительном порыве, я отрывалась на полную катушку в ночных клубах — а дальше что? Я же приехала с твердым намерением стать звездой, но ничегошеньки не делала для того, чтобы расти в профессиональном плане, работать с голосом — чем постоянно и с вдохновением занимаюсь последние несколько лет. Но тогда не было ничего этого. Посещение раз в полгода «Гнесинки», где числилась на заочном отделении, и подработка пением в ресторанах — не в счет. Вернуться ни с чем домой казалось невозможным.
Что мы имеем в сухом остатке? Абсолютное безделье, в течение двух лет не происходило ни-че-го! Я могла целыми днями просидеть дома в полном раздрае.
Никаких театров, музеев, выставок, даже концертов — не интересно! Полнейшее невежество, непонимание и, самое страшное, — нежелание! Прогулки по Арбату и Патриаршим прудам после ночных клубных тусовок составляли весь фон моей столичной культурной жизни. Сказать: «Пустота, бессмысленность, тупость» — значит ничего не сказать об этом жутком периоде.
В мозгах же пульсировало одно: сцена, сцена, большой экран. Как тупой, ленивый, но упрямый баран, я только и делала, что стучалась рогами в двери всех на свете кастингов. И ничего больше для осуществления своей мечты не делала. Если не считать одного случая, оказавшегося — как ни смешно — мистически судьбоносным.
Мне повезло устроиться на работу в культурно-развлекательный центр «Кристалл» артисткой-вокалисткой.
В новогоднюю ночь 2002 года я работала там. Выход на сцену сразу после двенадцати. Нам налили за кулисами шампанского, тут кто-то возьми да и скажи, что если под бой кремлевских курантов успеть написать на бумажке свое самое заветное желание, сжечь ее, пепел бросить в бокал и выпить — оно непременно исполнится в наступающем году. Я резко ставлю свой фужер, пока Путин поздравляет народ, бросаюсь как очумелая по пустым офисам искать бумагу и ручку. Тьфу, нигде нет, ищу и приговариваю: «Ну подождите меня, ну еще немножечко!» Нашла! Влетела обратно. «С Новым годом!» Первый удар часов — написала три слова и три восклицательных знака: «Хочу стать звездой!!!» Щелкаю зажигалкой. Второй удар, третий, четвертый — гори-гори ясно, чтобы не погасло! О блин, как же спалить записку до конца, пальцы обжигает!
Пятый, шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый! Наконец-то! Бросаю пепел в бокал, пью до дна! Двенадцатый удар! Вау! Успела! И — вылетела на сцену.
Шампанское помогло или мое упрямство, но — сработало! Я, правда, не знала тогда, какая жизнь меня ждет. Как в той шутке: пошла Маша по грибы да по ягоды, вернулась, дура, ни с чем, потому что цели надо ставить конкретные. Я хотела стать знаменитостью, но не задумывалась ни на секунду, зачем и куда должен привести меня этот путь. Но именно в 2002 году, осенью, за два дня до моего двадцатилетия случается «Фабрика звезд» номер один, после которой я и становлюсь той самой «звездой». Теперь я ставлю не три восклицательных знака, а большие кавычки, но это теперь, а тогда голову снесло по полной программе: «Все! Я — звезда!!!»
Только в следующую новогоднюю ночь меня осенило: «Так я же пепел глотала год назад, чтоб мое желание исполнилось!»
В общем, мечта материализовалась. Значит, так было предначертано, это мой путь, ведь с самого детства меня надо было упрашивать не спеть гостям, а, скорее, заткнуться.
Еще на три года впала в состояние полнейшей эйфории, просто балдела. По-прежнему не считала нужным как-то совершенствоваться, заниматься вокалом, свою горе-учебу в «Гнесинке» забросила окончательно: сплошные академические отпуска — в конце концов меня отчислили. «А-а! — махнула я рукой. — Ну и пусть, обойдусь! Зачем мне все это? Я и так знаменитость!» Меня несло и несло: попробовать то, попробовать это — вокруг столько соблазнов!
Может, это неизбежно в молодости, не знаю, но тогда мне казалось абсолютно немыслимым в чем-то себе отказать. В общем, это была полнейшая неразборчивость в мыслях, словах, поступках.
Влетев в гламурную звездную жизнь, как пробка из шампанского, я плескалась на вершине этой пьянящей струи, нежилась в ее пузырьках и брызгах: «Ах, кружите меня, кружите!» Пока не почувствовала — тону...
В женский день Восьмого марта мы с подружками собрались в каком-то клубе, гудели полночи, плясали, веселились, выпили прилично. Возвращаемся под утро ко мне домой на кураже, с настроем — аля-улю! — show must go on. И что-то вздумалось нам пофотографироваться. Щелкаем фотиком, хи-хи, ха-ха!
Дальше — больше, решили дружно взгромоздиться на стеклянный раздвижной стол. Камеру поставили на таймер, принимаем разные позы: и так, и эдак, и наперекосяк.
В очередном образе я сажусь на самую середину стола по-турецки, девочки пристраиваются вокруг меня. Вспышка, камера успевает щелкнуть — чик! И аккурат после этого — хрясть! — с жутким хрустом трескается стекло... Доли секунды, барышни с визгом успевают соскочить, а я, как йог со сплетенными ногами, рухнула в осколки. Чувствую — попа вся горит, тут же отвалился еще кусок стекла и виртуозно срезал кожу с ноги у лодыжки. Я вмиг пришла в себя. Огляделась: кругом кровища, от отражения в многочисленных осколках казалось, что она всюду. В ушах — истерически-вопящий девчачий хор: «А-а-а!»
Так, ясно, положиться не на кого.
Может поэтому, но у меня одной не было ни испуга, ни паники, ни слез. Неожиданно проявив удивительное самообладание, я вся внутренне собралась, кое-как выбралась из дыры в столе, поняв, что кровь хлещет там, где ягодичная складка, легла на живот и раздавала указания. Девочки мои очухались, послушно засуетились вокруг моей «пятой точки», стали пытаться остановить кровь из довольно глубоких порезов, вызвали «скорую» и сопроводили меня в «Склиф».
Девятое марта, шестой час утра, единственная бодрствующая — бабуля в белом халате — встретила дышавших мощным перегаром девиц неласково:
— Житья от вас нету! Режутся они в пять утра! Так вам и надо! Порядочные девушки дома спят в это время!
А этим делать больше нечего! Понаехали!
— Не специально же! — слабо оправдывалась я.
— Еще бы специально! Ума бы хватило!
В общем, отчехвостила она нас по полной программе. Ни грамма сочувствия не нашла я и у врача, которая явилась очень недовольная тем, что ее разбудили:
— Ну, что у вас там? Показывайте, —показала. — Хм-мм, повезло. Еще на сантиметр ниже, и задели бы ягодичную артерию, никто бы не спас — смерть наступает в течение нескольких минут.
Тут мои девицы защебетали наперебой:
— Понимаете, она певица, пожалуйста, зашейте как-нибудь красиво!
— Она ж..., что ли, поет?
— Да она звезда, у нее постоянные фотосессии в модных журналах — и в бикини!
Ну вы что, не узнаете?
— Я что, по-вашему, по заднице должна ее узнать? Не на лицо же смотрю!
Шутка не прошла, после ее заявления про ягодичную артерию мне было не до смеху. Рассмотрела она меня и когда наконец идентифицировала, стала нежной и ласковой:
— Здесь иголки плохие. Сейчас свои принесу и нитки специальные для пластической хирургии, их удалять не надо, сами рассосутся.
Израненная, заштопанная, уставшая и разбитая, я вернулась домой. Девочки тоже перенервничали, сразу уснули.
А мне не до сна. Закрылась в ванной...
Именно в этот момент я увидела там, за зеркалом, плохую Сати... потом хорошую — маленькую... Где она, куда подевалась эта девочка с ее ангельской невинностью и чистотой, с ее удивительной чувствительностью ко всему духовному и наивной детской верой?..
Я стояла и безудержно рыдала, всхлипывая как ребенок. Меня очень сильно встряхнуло. Давно, да нет — никогда! — я не испытывала такого стыда. Стыда до ноющей боли — где-то в середине груди. Стыда — за все-все-все! За нашу дурацкую фотосессию, за свое самодовольство, за то, что могла вести себя по-хамски, возносилась от своей известности, за то, что разменивала жизнь на пустяки, растрачивала себя на ненужные — ничего не дающие, только разоряющие душу — романы.
Если очень постараться, можно, наверное, начать с понедельника новую жизнь, измениться. Можно не курить, не выпивать, не материться — легко! Но я никогда не смогу пойти под венец с единственным в жизни мужчиной. Пойти так, как шли мои прабабушки, бабушки, моя мама — невозможно представить более прелестный образец настоящих жен, истинной женственности, кротости и чистоты! И это потеря потерь...
Именно в этот момент я как-то очень отчетливо осознала, что за блестящей зеркальной поверхностью жизни звезд, когда погружаешься в нее, обнаруживается оборотная сторона, где талант девальвируется в фальшивку, красота — в синтетическое уродство, любовь — в калейдоскоп мелких страстишек. И абсолютно все становится товаром.
Физически почувствовала, как капля за каплей иссякаю, как все это меня уничтожает и я стремительно и верно качусь вниз.
Мне еще долго пришлось спать на животе и стоять там, где другие сидят, как на суде гражданину Саахову. На концертах, которые нельзя было отменить, Ира и Саша нарезали круги возле меня, слегка повиливавшей бедрами. «Блатные» швы на «пятой точке» рассосались, но как жить с ранами, которые вскрылись в моей душе? Для них ниток не найдешь, не поставишь заплаты...
Очередное Восьмое марта стало переломным моментом, поменяло вектор движения, голова вернулась на место. Очнувшись от звездной эйфории, я приостановила свое неумолимое падение в никуда, но отказавшись от прежнего образа жизни и мыслей, я не знала, чем их заменить.
Возникло ноющее ощущение гадкой пустоты. Я судорожно бросилась на поиски. Была весна, и меня осенила догадка: надо влюбиться! Попробовала — не помогает. Моя проснувшаяся душа и даже тело требовали чего-то иного.
Тогда я решила наконец уделить должное внимание своему голосу, начала заниматься вокалом. Встреча с моим учителем, Владимиром Коробкой, тоже стала поворотной. Занятия вокалом с ним имели необычный характер. Перефразировав известный афоризм, Коробка говорил: «Спой, и я скажу, кто ты!» Он открывал мне прописные истины: мол, если избрала такой путь, то не пустые звуки должна издавать, они должны быть наполнены чем-то возвышенным, исходящим изнутри. И это перекликалось с моим новым состоянием.
Вопрос — чем наполнить? И Владимир увлек меня агни-йогой. Занятия йогой успокоили, сделали более уравновешенной и поправили проблемы со спиной. В какой-то момент я заметила, что уже полгода не ем мяса. И не хочу. Начиталась литературы буддистско-ведантского направления о принципе ненасилия, об эманациях страдания убитых животных, которые сохраняются даже в замороженной туше и трансформируются в человеке в агрессивность, злость, гнев. Мои попытки продвинуться дальше в этом направлении, практиковать медитации, читать мантры ни к чему не привели. Йога так и осталась прекрасной физической зарядкой, не лишенной светлой наполненности.
Продолжились мои искания в эзотерике, изучала Веды, Упанишады на курсах, прикоснулась к буддизму. После популярного фильма «Ешь, молись, люби», снятого на основе реальной истории, решила, что мне нужен духовный отец — мудрый опытный человек, который направит и подскажет, в каком направлении двигаться, как не ошибиться, не сбиться с пути.
В фильме фигурировал такой учитель — знахарь Кетут.
Вслед за героиней Джулии Робертс я отправилась на Бали совершенно одна. И неожиданно мне понравилось одиночество, погружение в себя, в молчание, за весь день — кроме «Good afternoon! Have a nice day!», сказанных кому-нибудь из работников отеля — я могла не проронить ни слова. Просто гуляла, думала, созерцала невероятной красоты природу, разговаривала с океаном, с пробегавшими мимо крабиками. Может, это тоже форма медитации — не в целях улететь в космос, а просто слиться с природой и услышать себя. Я испытывала тихое счастье.
Очень впечатлилась встречей с удивительной женщиной Викторией — москвичкой, бывшей актрисой.
Она просто блаженная, лучится вся, как светлячок. Пятнадцать лет назад, приехав на Бали в командировку, она была настолько потрясена этим островом и его обитателями, что, проревев весь обратный полет, продала-сдала в Москве все, что было можно, и с тех пор живет на Бали. Занимается дайвингом, подрабатывает в турагентстве. Я подумала: «Вот! Если у меня ничего не получится, тоже все брошу и уеду сюда!»
Попросила Вику помочь мне попасть к Кетуту. «Старый, выживший из ума аферист твой Кетут. Незачем к нему ходить!» — отрезала она. И я услышала хрустальный звон — рассыпался очередной выстроенный из моих надежд воздушный замок.
Я была на распутье и в профессии, и в личной жизни, ждала, что с помощью этого киношного провидца все разрешится как надо, как правильно и вернусь в Москву обновленной, наполненной уверенностью.
«Ладно, — не сдавалась я. — Помоги себе сам».
На Бали мне казалось, что я в гармонии с собой. Но вернувшись, поняла, что это иллюзия. Не произошло никакого катарсиса, был просто временный отдых, наслаждение красотой, тишиной и покоем. Моя пострадавшая пять лет назад «пятая точка» стала отправной, но перемены происходили медленно. И чем дальше во времени я отдалялась от той истории, тем все больше «аляулюшная» жизнь снова затягивала меня.
Начитавшись умных книжек, побывав у каких-то святынь, в том числе христианских, возле которых я всегда испытывала трепет, уже знала, что кроме ангелов света, направляющих и защищающих нас, есть и другие невидимые силы, которые нашептывают свое.
И очень убедительно. Порой твоя слабая, темная половина берет верх. Ты борешься с ней, падаешь, ушибаешься, поднимаешься и снова падаешь.
И не так давно случился мощный кризис. Я чувствовала невероятную усталость, меня будто выпотрошили эмоционально. Раздражаясь на ровном месте, просто чудом держалась, чтобы не сорваться, ни на кого не накричать — слава богу, последние несколько лет я работаю в этом смысле над собой непрестанно. Весна, все вокруг в ожидании майских праздников. Друзья строят какие-то планы на отдых — в Америке, в Европе...
А я понимаю, что не хочу ничего. Никуда и ни с кем. Навалилась такая тоска, такое одиночество, когда ты не то что не можешь, а просто не хочешь никому звонить, никого видеть. Полнейшая апатия, уныние, переходящее в отчаяние.
И тут позвонил папа. Не знаю, как и почему, но он неведомым образом сразу чувствует, когда мне плохо. Так было всегда. У меня малейший раздрай — тут же звонок: «Доченька! Я тут сон видел. Ты как?» Удивительный какой-то нюх, прямо в хорошем смысле — звериное чутье! Вот и на этот раз он просек, что мне одиноко и тоскливо. И так невзначай спрашивает:
— Как дела?
— Все хорошо, папочка.
— Чем занимаешься в праздники?
Родители у меня очень тактичны и предельно деликатны, не давят, ни на чем не настаивают. Несмотря на то, что скучают, никогда не станут требовать дочернего внимания, мол, приезжай, порадуй. Я вдруг выпалила:
— Приеду домой.
— Ой, как хорошо!
Покупаю билет, лечу. Мы едем в наше родовое село Верхний Куркужин. Утонувшая в своем тягостном состоянии, в машине я вперилась в телефон. Папа говорит мягко: «Слушай, брось ты эту игрушку, пять лет здесь не была, оглянись вокруг, посмотри на горы, на деревья — какая красотища!» Мне стало стыдно! Бросила телефон тут же.
Вот ни словечка я не проронила отцу про свое настроение. Как он все понимает?
И папа привозит меня к своему другу Зауру, местному целителю, человеку святой жизни — я его с детства знаю. Никогда не встречала такого светлого человека — это просто бездонное море любви. Увидела его, и тут же захотелось броситься к нему в объятия или на колени, или просто свернуться калачиком, как кошка, возле его ног и никогда никуда не уходить. И я сказала ему:
— Мне так худо! Никому и ни во что не хочется верить, страшно жить с этим чувством!
— Знаю, все знаю.
Забыла: ему ж ничего не надо говорить, он сам все видит. Заур посадил меня на стульчик, взял мои руки в свои, погладил, улыбнулся и запел закиры. У меня не просто завибрировало, задребезжало где-то в центре груди — так истосковалось все мое существо по этому забытому, испытанному в детстве ощущению!
Невероятная любовь и красота пения пронизали меня настолько сильно, что выплескивались через край, тело не вмещало огромности этих чувств. Если бы они не вылились слезами, я бы просто взорвалась!
Я безудержно ревела. А Заур стал дуть на меня, и с каждым дуновением все сильнее, все жестче, потоки воздуха будто гвоздили что-то вокруг меня. Перехватывало дыхание, боль и горечь сначала навалились и тут же вышли вместе с дрожью, которая охватила все тело. Это было как майский гром, как грозовая туча, которая должна пролиться. Слезы текут — я чувствовала, как грязь выходит из меня, — уже ревьмя реву, не безмолвно со всхлипами, а в голос. И только в конце, когда он запел какую-то витиеватую красоту, будто выглянуло солнышко — и слезы радости льются, льются, льются.
И — тишина.
Моя длинная туника и штаны — все было мокрое насквозь. Я вышла обалдевшая, выжатая как лимон, с блаженной, направленной в небо улыбкой. И тихое созерцательное состояние, когда каждая молекула внутри и снаружи будто шепчет: «Как хорошо просто быть!» И так тихо-тихо...
Папа понимал, что со мной, и не трогал, а мама спросила:
— Что молчишь?
— Перевариваю, — только и смогла пролепетать я.
Всю обратную дорогу, если я вообще могла думать, мысли появлялись только такие: «Какое счастье, что я родилась именно здесь, в этом райском уголке, который дал мне чудесную маму, мудрого и сильного папу — настоящего духовного отца, что есть такой проводник любви, как Заур!
Счастье, что нельзя убежать от себя, от своих корней!»
На самом деле я не могу до конца описать то, что испытывала, благодарность лилась и лилась чувственно, из сердца — без слов.
Я по-прежнему живу в зазеркалье. Пою, строю карьеру, хочу быть успешной. Это мой выбор. Но той девушки, которая думала только о своих «хочу», со всей ее ленью, надменностью, эгоизмом больше нет. Она пропала в зеркале, в том самом, куда заглянула однажды.
Снова, как в детстве, я веду разговор со своим невидимым собеседником — он живет в моем сердце.
Я вернулась!
И теперь если собьюсь, уже точно знаю, где найти камертон, который настроит мои лады, чтобы не фальшивила, — дома. Заблудившись в своих исканиях в трех соснах, я наконец нашла — то, что всегда имела... Я ведь в любой момент могу вернуться домой!
Редакция благодарит за помощь в организации съемки ресторан восточной кухни «Килим».
Подпишись на наш канал в Telegram