«Может, расскажете что-нибудь об Алле...» — попросил корреспондент. А я подумал: если бы вспоминал о наших с ней отношениях, то стал бы рассказывать не о ней (чужая душа — потемки), а о себе, о том, что видел человек, оказавшийся в самом центре тогдашней эстрадной тусовки.
Недавно ко мне домой приехали телевизионщики брать очередное интервью по поводу выхода новой книги или фильма — не помню уже, что был за повод. Они долго ходили по квартире, снимали все ее уголки на камеру, а потом корреспондент неожиданно спросил:
— Александр Борисович, у вас все стены завешаны разными картинами и фотографиями.
А почему же нет хотя бы одного фото с Пугачевой?
— А с какой стати оно тут должно висеть?
— Ну как же, вы ведь были ее мужем и я думал, что у вас все в фотографиях Аллы Борисовны. Так, между прочим, многие считают.
— Считать не вредно, — ответил я. — На самом деле Алла была только одним из эпизодов моей бурной жизни. Ярким, но коротким. А приключений у меня и без нее хватало.
— Может, расскажете что-нибудь о ней...
— жалобно попросил корреспондент. — Мы потом это обязательно в эфир пристроим.
А я подумал: если бы действительно вспоминал о наших с ней отношениях, о четырех прожитых вместе годах, то стал бы рассказывать не о ней (чужая душа — потемки), а о себе. О том, что видел и что чувствовал человек, оказавшийся в самом центре тогдашней эстрадной тусовки.
С Аллой мы познакомились осенью 1976 года. Я тогда работал на «Мосфильме», снял уже несколько картин. В том числе первый советский мюзикл «Дорогой мальчик» по пьесе Сергея Михалкова на музыку Давида Тухманова. Песни к этому фильму написал замечательный поэт Леонид Дербенев, с которым мы подружились. Необыкновенно остроумный человек, он был не только автором песен, которые пела и до сих пор поет вся страна (один только шлягер про зайцев, что косят трын-траву, чего стоит!), но и частушек, которые считались народными.
Например:
Что все чаще год от года
Снится нашему народу?
Показательный процесс
Над ЦК КПСС.
Авторство такой шутки по тем временам тянуло лет на десять лагерей строгого режима. А вторая частушка могла претендовать уже на высшую меру наказания:
Каждый день на огороде
Над говном грачи галдят,
А Ульянова Володю
Даже черви не едят.
Обе были написаны в самый разгар строительства коммунизма. Одна к очередному юбилею Октябрьской революции, а другая — к столетию со дня рождения Ленина.
Дербенев был еще потрясающим импровизатором.
Однажды Карл Ильич Элиасберг, известный дирижер, его подначил: «Вот вы, Леонид, пишете эпиграммы на всех подряд, а на меня — слабо?» И Дербенев мгновенно выдал:
Мне ваше имя-отчество
Произносить не хочется,
Ведь из-за Карла с Ильичем
Мы все остались ни при чем.
Так вот, это именно Лене пришла в голову идея познакомить меня с Пугачевой. Однажды при встрече он сказал:
— Есть одна девушка, очень талантливая, нужно ей помочь. Я думаю, ты это сумеешь сделать. Может, у вас даже что сложится.
Только учти, она совсем без тормозов. Я тебя об этом заранее предупреждаю. Чтобы потом претензий не было.
— А она симпатичная? — поинтересовался я.
Дербенев своим предложением попал в мое слабое место — помогать красивым девушкам для меня одно из любимых развлечений.
Тут надо сказать, что о Пугачевой как о певице я к тому моменту ничего не слышал. Ну, крутилась по радио песенка «Арлекино», но у меня она никак не ассоциировалась с будущей знакомой. И вообще, эстрадой я не очень интересовался. В нашей кинематографической среде к этому жанру относились весьма пренебрежительно. Кино, театр — это искусство. А эстрада — что-то такое второсортное.
Через какое-то время Леня и его жена Вера пригласили к себе.
Они жили в небольшой квартирке на проспекте Мира. И вот я приезжаю и вижу симпатичную девушку — стройную (во что теперь трудно поверить), рыжую, конопатую, губастую и безумно темпераментную. Было ей тогда двадцать семь лет. Мы посидели в кухне за столом, потом перебрались в гостиную, где стояло пианино. Возле инструмента Алла почувствовала себя в родной стихии. Ударила по клавишам, спела одну песенку, другую, принялась пародировать модных тогда певиц — Пьеху, Ротару, Миансарову. Леня читал веселые стихи. Я рассказывал анекдоты. В общем, вечерок удался. А она оказалась в центре внимания. В чем Пугачевой нельзя отказать, так это в умении в любой компании перетянуть одеяло на себя. Одно из ее «самопальных» четверостиший повествовало как раз об этом:
Я не боюсь быть убежденной
В том, что вас надо убедить.
Не страшно мне быть побежденной,
А страшно вас не победить.
Декламируя последнюю строчку, она направила палец в мою сторону.
Стишки, конечно, были корявые, но зато откровенные. В общем, эта рыжая бестия произвела на меня впечатление.
Я вызвался ее проводить и повез на своих «Жигулях» домой. Она жила в конце Волгоградского проспекта. Едем мы, за окнами ночь, хлещет дождь. Все вокруг такое унылое, серое. И вдруг на обочине дороги я замечаю большую бетонную звезду высотой несколько метров, покрашенную бронзовой краской, — какой-то военный памятник, что ли. Алла, прищурившись, спрашивает:
— Видишь звезду?
— Да.
— А знаешь, почему она тут стоит?
— Почему?
— Потому что здесь звезда живет.
Когда мы прощались, то договорились снова встретиться.
Через некоторое время я ей позвонил и пригласил в ресторан Дома кино, в то время один из лучших, но она предложила другой вариант — поехать на Рублевку, в ее любимое заведение «Сосновый бор», которое она упорно называла «Еловая шишка». Ладно, на Рублевку так на Рублевку. С гражданками, за которыми ухаживаешь, желательно не спорить.
В «Еловой шишке» Пугачева выкинула эффектный трюк. Я всю жизнь веду записные книжки. И на первых страницах прошу что-то написать знаменитых людей, с которыми общаюсь. Там оставляли свои приветствия и пожелания Иосиф Бродский, Евгений Рейн, Григорий Чухрай, Иннокентий Смоктуновский, Леонид Дербенев, Давид Тухманов, Пьер Ришар, София Ротару, Михаил Боярский и многие-многие другие.
Я дал тогда книжку Пугачевой и сказал: «Слушай, напиши тут что-нибудь, вдруг когда-нибудь станешь знаменитой». Она взяла нож, разрезала палец, выдавила на страницу капельку крови и написала: «Это кровь Аллы Пугачевой. Определите на досуге мою «группу». Потому, как петь это мое «кровное» дело. Алла. 24.XI.76 г. Ресторан «Еловая шишка».
Этой выходкой она меня, конечно, поразила. Чтобы поскорее определить вышеуказанную группу, я после ресторана повез девушку в гостиницу «Мосфильма», где тогда жил. То есть действовал в соответствии с ее письменной инструкцией — было как раз время досуга.
В моей комнате на столе стояла пишущая машинка. Когда Пугачева пошла в душ, я вставил в машинку лист бумаги и напечатал: «Алла, ты мне безумно нравишься! Ты самая прекрасная певица на свете, а кроме того, самая очаровательная женщина. Я очень рад, что у тебя нашлось немного времени для меня. Я этого никогда не забуду. Сегодня я почти счастлив, если оно (счастье) есть. По этому поводу Дербенев написал бы десять песен, а я одним пальцем на машинке стучу то, что придет в голову».
Алла появилась в комнате, и в душ пошел я. А вернувшись, прочитал на том же листке: «Пусть будет так... не знаю как. Но пусть будет. Один йог сказал: «Если нельзя, но очень хочется, значит — можно».
Шутка про «нельзя, но очень хочется» была понятна нам обоим. Это было любимое выражение Дербенева, который нас, можно сказать, и «сосватал».
А на следующее утро я сделал возлюбленной первый творческий подарок. В записной книжке, рядом с ее «автографом кровью», я написал: «Идея. «Театр Аллы Пугачевой». 25.11.76».
— Что это значит? — спросила она.
— Это совет. Ты попробуй не просто петь песню, а сделать из нее маленький спектакль.
Все должно быть как в театре. И платье у тебя должно быть такое, которое могло бы трансформироваться в разные сценические костюмы, чтобы играть в нем множество разных ролей. Реквизит, который у тебя в руках, ты тоже должна обыгрывать.
— Но у меня в руке только микрофон.
— Представь, что это не микрофон, а факел, которым ты освещаешь себе путь, а через минуту это уже скипетр царицы, а еще через минуту — бокал, из которого ты пьешь вино.
— Действительно, микрофон можно обыграть, — подхватила она. — Вот в этой песне я сделаю так, а в этой — так. Это можно использовать.
То есть она все очень быстро сообразила и, как губка, впитала полезный совет.
— А еще у тебя есть идеи?
— спросила она.
— Это я расскажу при следующей встрече.
Мы стали встречаться, но делали это тайно. Тому были причины. У меня была невеста, дочка управделами Совета министров РСФСР, актриса. Не буду называть ее фамилию, она уже давно в Америке семейной жизнью живет. А до этого я семь лет состоял в браке с актрисой Наташей Богуновой, партнершей Саши Збруева по известному сериалу «Большая перемена», но к моменту встречи с Аллой мы с Наташей разошлись. С невестой все было серьезно. Мы даже ходили в ЗАГС, где взяли анкеты для заявлений.
У Пугачевой, в свою очередь, был жених-армянин, руководитель эстрадного оркестра, где она тогда работала певицей. В армянском коллективе Алла смотрелась, мягко говоря, странно.
Однажды она пригласила меня на свой концерт. Но это только так звучало — «на свой». На самом деле где-то в середине второго отделения она пела всего две песни. Песни были армянские, а ее черное парчовое платье в пол, пошитое по лекалам закавказских умельцев, было украшено пристегнутой к коленке искусственной бумажной розой. В общем, тихий ужас. Я честно сказал ей о своем впечатлении.
В ответ Алла поведала грустную историю о том, как после победы с «Арлекино» на фестивале «Золотой Орфей» она переругалась с музыкантами из ансамбля «Веселые ребята», где тогда работала.
И когда волна повсеместной популярности «Арлекино» схлынула, она не могла никуда пристроиться, кроме как в оркестр своего жениха. «Я и сама понимаю, что это не мое. Но ведь нужно, чтобы кто-то всем этим занимался: организацией концертов, костюмами, аккомпанирующим коллективом...» — произнесла она с горечью.
В то время единственным светлым пятном в ее творческой жизни было сотрудничество с Зацепиным и Дербеневым. Здесь ей очень повезло. Потому что Александр Сергеевич Зацепин, один из лучших в нашей стране композиторов, был не только талантливейшим мелодистом, но и хорошим инженером. «При чем здесь это?» — спросите вы. А при том, что Зацепин создал в своей квартире первую и единственную в Советском Союзе частную звукозаписывающую студию.
Государственных студий в Москве было только две — на фирме «Мелодия» и в Доме звукозаписи. И очередь туда измерялась месяцами, если не годами.
Будучи людьми инициативными, Зацепин с Дербеневым монополизировали производство песен для окраинных киностудий — «Таджикфильма», «Узбекфильма», «Казахфильма» и так далее. Студия Зацепина не простаивала ни минуты. К какой только кинобелиберде не сочиняли они песенок! Фильмы были кошмарные, но из своих произведений Зацепин с Дербеневым ухитрялись делать хиты. Например, была такая, сразу же почившая в бозе, детская картина «Отважный Ширак». А вот песенка к ней про «волшебника-недоучку» живет до сих пор: Даром преподаватели
Время со мною тратили,
Даром со мною мучился
Самый искусный маг...
Большинство этих песен исполняла Пугачева.
Иногда мы целые ночи просиживали в студии Зацепина. Я был свидетелем того, как Алла, озорничая перед микрофоном в образе «недоучки», вдруг не в такт затянула припев: «Да-а-ром...» А потом, испугавшись, зажала руками рот и воскликнула: «Ой!» Это было совсем не по музыке и не по тексту, но Дербенев с Зацепиным оставили в окончательной фонограмме ее «художественное хулиганство». Потому что такую находку заранее никогда не придумаешь!
На этой же студии рождались и настоящие шедевры, такие как песня «Есть только миг между прошлым и будущим». Однажды я спросил у Лени, как ему в голову приходят настолько гениальные стихи. «Это в Союзе писателей «гениальные» стихи пишут, а у меня дело на поток поставлено. Часто я должен выдать текст новой песни за какой-нибудь час, чтобы запись не сорвать...» — пробурчал он и показал мне свой тайный ящик. Там были записаны на карточках некие заготовки — мудрые мысли и цитаты.
«Вот смотри, Саша, я прочитал в книжке китайское изречение: «Настоящего нет. Есть только прошлое и будущее». Теперь понимаешь, от чего я оттолкнулся, когда написал: «Есть только миг между прошлым и будущим — именно он называется жизнь»? Или вот, например, поразившая меня строчка Бориса Пастернака: «Прощайте годы безвременщины...»
Это про нашу жизнь при советской власти. Я в известной песне про «Остров невезения» эту мысль использовал так: «Ребятня и взрослые пропадают зря — на проклятом острове нет календаря! — и еще добавил: — Что они ни делают, не идут дела, видно, в понедельник их мама родила...» — когда узнал, что день Октябрьской революции двадцать пятое октября 1917 года (седьмое ноября по новому стилю) выпал как раз на понедельник!»
Мне кажется, что такая озорная творческая атмосфера царила у Зацепина не случайно. Ведь в этом доме в Большом Ржевском переулке жила Маргарита, героиня бессмертного романа Булгакова. В свое время я дружил с ее прототипом, вдовой писателя Еленой Сергеевной, и она мне о своей жизни рассказывала. Именно оттуда Маргарита отправилась в свой полет...
Как я теперь понимаю, Дербенев познакомил меня с Аллой не без задней мысли: если у нас все сложится, то трио может превратиться в квартет.
То есть я буду делать музыкальные фильмы, Алла в них сниматься и исполнять песни Зацепина и Дербенева. Мысль, надо сказать, не лишенная изящества.
Я работал в мосфильмовском Объединении комедийных и музыкальных фильмов. И карьера у меня развивалась весьма успешно. Комедии тогда снимали выдающиеся мастера — Гайдай, Данелия и Рязанов, а я делал музыкальные картины, которые били рекорды посещаемости. К тому же сотрудничал с Сергеем Владимировичем Михалковым, не только автором гимна СССР, но и председателем Правления Союза пи сателей РСФСР, лауреатом Ленинской премии, Героем Соцтруда, депутатом Верховного Совета СССР, и так далее и тому подобное.
Поэтому наши с ним авторские гонорары и отчисления от тиража фильмов оплачивались по высшей в стране ставке.
Режиссеры «Мосфильма» относились к элите общества. На них тогда буквально висли все лучшие девушки Москвы. И не только из-за материального достатка или возможности сняться в кино. Мэтры пользовались различными привилегиями — от внеочередного получения званий и бесплатных квартир до поездок на международные фестивали. Они были завсегдатаями и желанными гостями закрытых творческих клубов, о которых простым смертным оставалось только мечтать: Дома кино, Дома литераторов, Дома журналиста, Дома актера — перед входом там постоянно дежурили толпы людей в надежде попасть в узкий круг избранных.
Сегодня, когда на каждом углу по ночному клубу со стриптизом, легкодоступной наркотой и музыкой на любой вкус, рассказы про «закрытые клубы для творческой интеллигенции» могут вызвать ироническую улыбку.
По нынешним меркам это понятно. Но наша повесть относится к определенному историческому периоду и оценивать ее события нужно по правилам той жизни. А тогда общество было устроено так: с одной стороны, коммунисты делали вид, что строго контролируют все сферы жизни, с другой — в творческих кругах царила атмосфера «Понизовой вольницы». При этом наше кино, во что сейчас трудно поверить, занимало ведущие позиции в мире. Популярные фильмы собирали по пятьдесят-семьдесят-девяносто миллионов зрителей, общее количество кинопосещений в стране достигало полумиллиарда.
На любом заборе висел лозунг: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино. В.И. Ленин» — потрясающая, между прочим, находка ушлых советских киношников, выудивших «правильную» цитату из поучений вождя. Советские режиссеры получали призы на самых престижных кинофестивалях. На творческих встречах в переполненных залах зрители смотрели на них как на небожителей. Короче, жизнь била ключом.
У нас с Аллой все складывалось хорошо. Одно неизменно при всех режимах: тайные романы рано или поздно становятся явными. И как-то на очередное свидание Пугачева пришла с квадратными глазами:
— Мой армянин меня подозревает. Дикий скандал, кавказская ревность.
Ты должен спасти мою честь. Должен что-нибудь придумать!
Ну, в общем, классическая женская логика: «Ты должен — и все!»
— Ладно, — говорю, — давай устроим образцово-показательную встречу. Ты придешь к Дербеневу с женихом, а я — с невестой.
И вот собираемся мы на кухне у Лени с Верой. Я висну на своей девушке. Пугачева — на армянине. Написанный мной сценарий продуман до деталей. С Аллой у нас, разумеется, исключительно творческое содружество, мы встречаемся только чтобы обсудить совместные проекты, будущие фильмы и тому подобное. Жених Пугачевой — солидный, между прочим, человек лет шестидесяти — в растерянности смотрит вокруг. Но мы с Аллой играли свои роли с такой достоверностью, что убедили даже его, и моя тайная возлюбленная могла вздохнуть с облегчением.
Армянин вроде бы успокоился, перестал устраивать Алле сцены, но ей и самой надоел этот фарс.
И однажды она сказала:
— Слушай, а чего мы, блин, придуриваемся? Встречаемся как шпионы в детективном романе. Давай пошлем всех подальше и будем жить вместе.
— Давай, — согласился я.
Она пригласила меня к себе — но не в родительскую квартиру, куда я за ней заезжал и где жила Кристина, а в другую — свою собственную. Оказывается, у нее была «однушка» в Вешняках, в панельном доме на окраине у МКАДа, доставшаяся в результате развода с бывшим мужем Миколасом Орбакасом.
Алла там не жила. Отдала эту «хату» «Веселым ребятам». Кое-кто из солистов-вокалистов водил туда девушек и употреблял любимый народный напиток в немереных количествах. Обстановка была соответствующая.
Я просто обалдел, когда увидел эту жилплощадь. Комната была совершенно пустая. На полу — полосатый матрас не первой свежести, а вокруг — водочные бутылки и горы всякого мусора. Алла ушла на кухню готовить еду, а я взял веник, ведро и стал разгребать этот бардак. Одних бутылок вынес на лестничную площадку сто сорок штук. Я их сосчитал из любопытства. А когда комнату расчистил, стал прикидывать, как бы поуютнее организовать пространство.
На глаза попалась картонная коробка с Кристинкиными вещами — первыми подгузниками и носочками и даже с первой прядью ее волос.
Там же лежали искусственная елочка, свечки, мишура и игрушки. До Нового года оставалась пара недель. Я установил елку на коробку, а из мишуры на полу выложил извилистую «дорожку» до двери. Разложил шарики. Зажег свечи. Получилось очень эффектно. Когда Алла вошла с подносом, то чуть не уронила курицу, которую пожарила. Вместо гадюшника, который она видела еще час назад, в комнате царила атмосфера праздника.
— Это что такое? — спросила она, показывая на мою «инсталляцию».
— Звездный путь, — ответил я. — Путь жизни Аллы Пугачевой...
С того вечера мы поселились в этой квартирке. У нас были нежные отношения.
Конечно, мы не демонстрировали каждому встречному наши чувства, но перестали скрывать, что живем вместе.
Несмотря на искреннюю привязанность друг к другу, мы с Аллой оставались самостоятельными творческими единицами и занимались каждый своим делом. Я — фильмами, которые тогда снимал. Алла — концертами и гастролями. Утром мы уезжали каждый на свою работу, а вечером садились за стол, ужинали, рассказывали друг другу, как прошел день. Конечно же, ходили в гости к друзьям, в театры, на кинопремьеры, в рестораны, особенно часто — в Дом кино.
Постепенно обустроили квартиру. Первым делом купили югославскую стенку и мягкую мебель — диван, столик и два кресла. За это я дал взятку директору магазина — еще одну стоимость этих вещей.
Достать тогда ничего было невозможно. Алла пачками раздавала билеты на свои концерты (это тоже был дефицит!), чтобы мы с заднего крыльца могли приобрести цветной телевизор, одеяла, подушки и постельное белье, посуду...
Я съездил в Питер, привез из родного дома несколько фамильных антикварных вещей. Но комната была небольшая, шестнадцать метров, особо там не развернешься.
Мы жили настоящим. Но и о прошлом друг другу, конечно, рассказывали. Я узнал, что жизнь Пугачевой складывалась непросто. Алла окончила дирижерско-хоровое отделение Музыкального училища имени Ипполитова-Иванова, работала аккомпаниатором в цирковом училище. А мечтала петь на эстраде. С шестнадцати лет стала выступать в «сборных солянках» артистов, гастролировавших в провинции.
Это была далеко не сладкая жизнь. Там было все: и изнурительные поездки по глубинке, и нищета, и бесконечные приставания мужиков — музыкантов, композиторов и всякого рода начальников, считавших, что молоденькая певица обязательно должна с ними переспать. Она не сдавалась и поэтому долго не могла пробиться. Ездила по маленьким городкам и селам, где зачастую не было никаких условий. Артистов укладывали спать прямо в клубе, на раскладушках, а в углу ставили ведро — чтобы ночью не бегали на улицу.
Так продолжалось десять лет. Другой давно опустил бы руки. Но однажды ей повезло. Она попала на фестиваль «Золотой Орфей» в Болгарии. Попала случайно.
За год до этого Алла участвовала во Всесоюзном конкурсе молодых артистов эстрады и заняла третье место. Первое отдали певцу с чудной фамилией Чемоданов. Он-то и должен был ехать на болгарский фестиваль «Золотой Орфей», но то ли что-то натворил, то ли заболел. Когда Чемоданов отпал, решили послать парня, получившего второе место. Тот оказался «невыездным».
Тут вспомнили о Пугачевой, буквально за несколько дней до конкурса. Она едва успела найти песню для выступления — нужно было петь болгарский хит, сделать аранжировку, русский текст. Алла поехала в Болгарию и победила. Но это была только первая ступенька к славе. Ведь на конкурсах в странах сателлитах СССР побеждали многие: и Пьеха, и Ротару, и Ненашева, и Кристалинская, и Миансарова, и Лещенко... До положения суперзвезды было еще ой как далеко.
Песню «Арлекино» знали все, но Пугачева народу была толком не известна.
Расставшись с женихом, Алла устроилась в «Москонцерт». Начались поиски нового аккомпанирующего коллектива, хорошего администратора, гастрольного репертуара. Я чем мог помогал любимой девушке. Чтобы пошить новое концертное платье, снял ее в эпизоде своего музыкального фильма «Диск», создаваемого специально для гастролей ансамбля «Песняры» в США. Для сюжета фильма Пугачева была там даром не нужна, но под смету картины художник Марина Левикова изготовила для нее в пошивочной мастерской «Мосфильма» красивое концертное платье, отвечавшее новым сценическим задачам.
Фотограф Слава Манешин, всегда работавший на моих фильмах и впоследствии ставший личным фотографом Пугачевой, сделал на съемках «Диска» портрет, где она в этом платье сидит у меня на плече. Фотка эта потом обошла многие издания.
Есть в западном менеджменте такое понятие — «человек со стороны». В налаженный бизнес, который катится по наезженным рельсам, запускают дилетанта. Тот смотрит на все свежим «незамыленным» взглядом и предлагает: «А почему бы не сделать это иначе? Вот так или так?» Наверное, я выполнял похожую роль. Когда Пугачева рассказывала о порядках, царивших в эстрадной жизни, я советовал, как их обойти или как исправить положение.
Простой пример. Алла пожаловалась, что на гастролях в провинции ее — солистку, имя которой на афишах по всему городу, — селят в маленьком гостиничном номере.
Провинциальные журналисты приходят брать интервью у столичной артистки и с изумлением реагируют на это убожество. Но концертные администраторы в ответ на просьбу Пугачевой переселить ее в люкс отвечают: «Переселить? С какой стати? Ты что — народная артистка? Живи где полагается по чину. Так заведено».
Выслушав печальное повествование на эту тему, я вспомнил, что мне как режиссеру-постановщику в экспедициях всегда предоставляют лучший номер в гостинице и в нем, как правило, для красоты стоит рояль. Я ей посоветовал: «А ты не проси люкс. Требуй номер с роялем для репетиций. Не будут же они тащить инструмент в тесную однокомнатную щель! Скорее всего, рояль оставят на месте, а ты будешь жить в трех-, четырех- или пятикомнатных апартаментах».
И что вы думаете? Сработало. Вскоре Алла сообщила: «Теперь живу как королева. Все знают — Пугачева селится там, где есть рояль»...
Больше на гастролях проблем с «жилплощадью» у нее не было.
Но Алла и сама могла защитить собственное достоинство. Однажды она попросила сопровождать ее в Министерство обороны на концерт, посвященный Двадцать третьему февраля, Дню Советской армии и Военно-морского флота. Переодевшись в гримерке в нарядное платье, она в замечательном расположении духа шла по коридору по направлению к сцене и перед самыми кулисами столкнулась со всемирно известным тенором, солистом Большого театра, который только что закончил выступление.
Он был красный как рак и ругался отборным матом: «Какой позор! Чтобы я еще раз сюда пришел! Трам-тарарам...»
Оказавшись на сцене, Алла обнаружила, что это не концерт, а прием для иностранных военных атташе, аккредитованных в СССР. Эти люди стояли спиной к сцене, пили водку, жевали, громко разговаривали, орали песни и всем своим видом демонстрировали, что выступающие на сцене — самые знаменитые артисты страны — им «до фени». Сегодня наши «звезды шоу-бизнеса» спокойно реагируют на такое поведение публики на «корпоративах» — лишь бы платили. А в советские времена к артистам было принято относиться иначе.
Пугачева подошла к микрофону и сказала: «Минуту внимания! Попрошу тишины в зале!» Тут действительно наступила гробовая тишина.
Такой наглости от какой-то там артистки никто не ожидал. Кто-то из зарубежных гостей даже подавился черной икрой. А Алла продолжала: «Сегодня у нас в стране национальный праздник. В этот день мы приветствуем защитников Отечества. Настоящих мужчин. Надеюсь, такие найдутся и в этом зале. Им я посвящаю свою песню...»
Ушла она со сцены под аплодисменты зала. Но за кулисами генералы, устроители приема, вылили на Пугачеву ушат грязи: «Ты кто такая? Что себе позволяешь? Кто разрешил обращаться к старшим по званию? Тебя привезли сюда, чтобы ты пела и обслуживала банкет! Вот и пой! Вот и обслуживай! Поздравлять иностранцев может только министр обороны, лично! Ты что о себе возомнила?», и так далее и тому подобное. Проорав несколько минут, они убежали писать докладные записки.
Пугачева была на грани истерики.
Ситуацию спас какой-то моряк — капитан первого ранга. Он поцеловал артистке руку, подарил цветы и сказал: «Алла Борисовна, я хочу, чтобы вы знали — не все военные такие. Запомните, моряки к этому инциденту никакого отношения не имеют. Но я все равно приношу вам извинения»...
На этом дело не кончилось. В Министерство культуры пришла «телега», что Пугачева в День Советской армии и Военно-морского флота, в присутствии руководства Министерства обороны сорвала банкет для иностранцев, произносила со сцены «незалитованный» цензурой текст и вообще много чего себе напозволяла. Ей пришлось долго оправдываться.
Несколько месяцев я наблюдал за тем, что и как делала Алла, и однажды напечатал на пишущей машинке несколько строчек и повесил листок над столом в кухне.
«Это еще что?»
— поинтересовалась она. Понять содержание бумажки можно было не сразу. Текст был шутливо зашифрован. Вот что там было:
1. Театр.
2. Исповедь.
3. Одинокая женщина.
4. Русская ниша.
5. Пугачевский бунт.
Человек я педантичный, особенно в том, что касается профессиональных вопросов. Должен обязательно систематизировать то, что нафантазировал, выработать план действий.
Вот и составил для Аллы «меморандум» из пяти пунктов, которым она, по моим представлениям, должна была следовать.
Пункт первый был напоминанием о «театрализации песни», о чем я говорил Алле после нашего первого свидания. Мне казалось, что именно артистизм является ее сильной стороной. На него и нужно было делать ставку, чтобы обойти более сильных вокалисток — Долину, Понаровскую, Отиеву...
Пункт второй ориентировал на исповедальную форму как на наиболее доступный путь к душе зрителя. Я предложил Пугачевой, чтобы отныне все тексты ее песен были только от первого лица. Не вообще — «наша страна», «наш паровоз, вперед лети», а — «это было со мной, это было в моей жизни».
Леня Дербенев сразу оценил идею, когда я с ним поделился, и написал прекрасный «исповедальный» текст: «Так же, как все, как все, как все, я по земле хожу, хожу. И у судьбы, как все, как все, счастья себе прошу...»
Третий пункт — про несчастную женскую долю. По моим представлениям, основными потребителями эстрадных песенок были школьницы и «пэтэушницы», страдающие от неразделенной любви, а также брошенные мужьями одинокие продавщицы с малыми детьми на руках. В создании близкого их сердцу образа матери-одиночки важную роль должна была сыграть семейная ситуация самой Аллы. Мой друг замечательный фотограф Валерий Плотников сделал для этого серию снимков Аллы с дочкой на руках.
Четвертый пункт определял национальный характер будущего проекта.
Пение на английском языке мне казалось бесперспективной затеей для советских сценических площадок. Подражатели Эллы Фицджеральд могли рассчитывать в лучшем случае на рестораны. К тому же на советской эстраде тогда правили бал Эдита Пьеха со своим «иностранным» акцентом, София Ротару и несколько прибалтов. А «русская ниша» оставалась практически пустой. Сам бог велел возглавить отечественную эстраду певице с такой звучной исторической фамилией — Пугачева!
«Пугачевский бунт» — это пятый пункт. В то время обязательной частью репертуара любого певца была гражданская лирика — все эти «За того парня», «Ребята семидесятой широты» и так далее. Алле нужно было сознательно отказаться от любых гражданских тем. Я пою только о любви!
Это пусть Соня Ротару выводит: «Я, ты, он, она — вместе целая страна!» Этими темами народ тогда перекормили. И любой «инакопевший» — Высоцкий к примеру — притягивал всеобщее внимание.
В этих «Пяти пунктах» была, так сказать, стратегия по завоеванию эстрадного Олимпа. А еще были тактические «Двадцать пунктов» — как достичь этих главных целей, я напечатал их на другой бумажке и повесил рядом. Растолковал Алле их содержание и посоветовал: «То, что слева, — просто заучи как «Отче наш». А что касается правой бумажки — это тебе руководство к конкретным действиям». Кстати, первый пункт во втором списке звучал так: «Любить Сашечку».
Бумажки видели многие друзья, приходившие к нам в дом. Вот что потом написала в своих воспоминаниях «Без поблажек: автобиографическая проза» Ирина Гинзбург-Журбина, жена композитора Александра Журбина: «...Видно было, что Алла счастлива, что Стефанович ей дорог.
В то время она целиком и полностью отдала себя ему в руки, и он творил из нее звезду мирового класса. Над кухонным столиком висел написанный им перечень необходимых для этого условий... Как я понимаю, Стефанович вообще всерьез занимался тогда пугачевским «просветительством» и «облагораживанием» и старался привить ей вкус к хорошим стихам. Думаю, не было бы его — не было бы ни песни об Александре Герцовиче, ни превращенного из «Петербурга» «Ленинграда»: ведь Мандельштама, одного из любимых своих поэтов, Стефанович мог шпарить наизусть часами... Наверное, вся эта смесь начитанности с душком антисоветчинки выделяла его из многочисленного окружения лабухов, циркачей и эстрадников, с которыми Пугачеву связывала судьба.
К тому же Стефанович был прирожденным менеджером, вникавшим во все перипетии, тонкости и проблемы ее карьеры...»
Но не надо полагать, что мы с Аллой, как маньяки, думали только о карьере. Нет, мы жили веселой молодой жизнью. Нежно относились друг к другу.
Я упоминал про пишущую машинку, на которой мы с Пугачевой обменивались записками во время первого свидания. Так вот, каждый раз, уезжая в командировку, я оставлял Алле какое-нибудь любовное послание, а когда она отправлялась на гастроли, я находил отстуканный ею листок. Например такой: «Сашечка! Я тебя люблю! Ты у меня один.
Я хотела кому-нибудь позвонить, оказалось некому. Мне стало страшно. Это страшно! Я чего-то боюсь. Приезжай скорей!»
Я ей отвечал в том же духе.
Еще мы писали друг другу письма из разных городов. Они носят личный, интимный характер и не предназначены для посторонних глаз.
Важнейшей составной частью пятого пункта было также грамотное управление слухами, скандалами и «правильными» появлениями на телевидении, создающими определенный образ в общественном сознании.
Я считаю — телевидение изобретено не для того, чтобы его смотреть, а для того, чтобы тебя там показывали. Тогда, как, впрочем, и сегодня, оно было самым главным способом раскрутки артиста.
Ведь в народном сознании давно уже сложилось представление: кто в «ящике» — тот герой, а кто не в «ящике» — того как бы и нет. И люди старались попасть на экран любым способом, и деньги за это платили.
Вероятно, взятки появились на телевидении одновременно с его изобретением. Просто сейчас «откаты» достигли заоблачных высот, а тогда, чтобы премьера той или иной песни состоялась в «Голубом огоньке», нужно было «занести» в музыкальную редакцию «каких-то» десять тысяч рублей. Столько стоил лучший в стране автомобиль «Волга». Но деньги останкинские редакторы гребли не с артистов, а с авторов стихов и композиторов. Ведь на следующий день после эфира песня становилась шлягером и затраты окупались.
Алла, конечно, не могла столько платить за свои эфиры, но могла выстроить тактику своих появлений в телевизионных передачах. Я ей советовал:
— Не участвуй в программах, посвященных годовщине Октябрьской революции, дедушке Ленину или съездам КПСС, пусть там Ротару поет. Ты должна засвечиваться в других, «душевных» передачах — в «Огоньках» к Новому году или к Восьмому марта, в концерте, посвященном Дню милиции. (Благодаря личному покровительству министра внутренних дел Щелокова это был самый популярный и качественный телеконцерт, собиравший лучших артистов.)
— Но все артисты мечтают участвовать в кремлевских концертах! — пробовала спорить Пугачева.
— А тебе не надо. Пойми, если ты не появишься в концерте к Седьмому ноября, вся страна решит, что это неспроста. Пугачева, мол, диссидентка, ее преследуют и вырезают из программ. И тебя полюбит фрондирующая интеллигенция, а именно она, а не отдел пропаганды ЦК КПСС, задает сегодня тон в общественном сознании.
На вооружение были взяты слухи. Помню, сидели за столом в компании и кто-то пошутил: «Пугачева, как ты еще не убила своего мужа утюгом?» Все засмеялись. Мне запомнилась реакция публики на эту фразу, и я в застольных тостах стал обыгрывать ее на разные лады. И что вы думаете? Кто-то эту тему подхватил. Когда Алла приехала в очередной провинциальный город на гастроли, на ее выступление вдруг пожаловал местный прокурор. И на полном серьезе спросил: «А вам можно петь?
Вы же под следствием находитесь, убили мужа, как я слышал». Это было неожиданно. «Вот так возникает «обратная связь», — подумал я. И понял: нужно не бояться слухов, а наоборот, надо запускать про Пугачеву всевозможные небылицы. Прав был один известный исторический персонаж: «Важно, чтобы о тебе говорили, и совершенно не важно — что!»
Мой товарищ Саша Шлепянов, один из сценаристов фильма «Мертвый сезон», рассказал такой анекдот: «В будущем «Большая советская энциклопедия» на вопрос «Кто такой Брежнев?» будет отвечать так: «Мелкий политический деятель эпохи Донатаса Баниониса». Банионис, сыгравший советского разведчика в «Мертвом сезоне», тогда был безумно популярен. Я этот анекдот несколько раз процитировал знакомым (шутить про Брежнева было модно), но однажды решил: «А зачем нам Банионис?»
И стал рассказывать анекдот в новой версии: «Брежнев — мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой». Он тут же ушел в народ, его цитируют до сих пор. Этот анекдот даже президент вспомнил, вручая орден Алле Борисовне.
Но такие шутки хороши для простого слушателя и зрителя, а нам было очень важно завоевать еще и интеллигенцию, которая от советской эстрады нос воротила. У нее были другие кумиры: Высоцкий, Галич, Окуджава, Евтушенко, Вознесенский, Бродский. И чтобы попасть в этот список, требовалось вылепить образ интеллектуальной певицы.
Мой приятель, будущий главный редактор журнала «Огонек» Лева Гущин возглавлял тогда один из отделов «Комсомольской правды». И вот я как- то затащил его в ресторан Дома кино и там, под шашлычок и грузинское вино, принялся рассказывать о любви Пугачевой к французской живописи и к китайской поэзии.
(Подозреваю, что о существовании последней она даже не догадывалась.) Называл среди ее любимых поэтов Ли Бо и Ду Фу, цитировал «ее любимое» китайское стихотворение:
Плывут облака отдыхать
после знойного дня,
Стремительных птиц
улетела последняя стая.
Гляжу я на горы, а горы
глядят на меня,
И долго глядим мы, друг другу не надоедая.
И далее в том же духе про других ее кумиров — Босха, Эль Греко, Луиса де Камоэнса, Сартра, Кафку, Дос Пасоса и модного тогда Хемингуэя.
Лева рыдал.
В результате в «Комсомолке» вышли три «подвала» о Пугачевой! Публикация в самой популярной газете страны произвела эффект разорвавшейся бомбы. Ксероксов тогда не было, поэтому те, кто сумел купить экземпляр газеты, перепечатывали статьи на машинке и переплетали в самодельные брошюрки. Я сам потом видел такую затертую до дыр «книжечку» у одной из поклонниц Аллы.
После «Комсомолки» к ней стали проявлять интерес и другие издания. Звонят, к примеру, к нам на квартиру из газеты «Советская культура»: — Можно Аллу Борисовну?
— Нет, она на гастролях.
— Ой как жалко.
Женский день Восьмое марта на носу, мы хотели сделать о ней небольшой материал. Так, может, вы расскажете что-нибудь интересное про ее последние творческие достижения?
— Хорошо, пишите... Японская газета «Асахи»... (С какой стати «японская»? Что это меня занесло в такую даль?) назвала Аллу Пугачеву... (А сам думаю: кем же она ее назвала?) и Юрия Гагарина... (О, какая хорошая получилась компания!) самыми знаменитыми людьми двадцатого века... — неожиданно для самого себя вдруг завершаю я.
— Как интересно. А это точно?
— Да точно, точно.
— А еще?
— Что же еще?.. Ах да, чуть не забыл, пишите — общий тираж ее пластинок достиг ста миллионов экземпляров.
— Вот это да! Большое спасибо! Как вы нас выручили!
На следующий день в «Культурке» народ читает и про «Асахи», и про сто миллионов дисков. Правда, если посчитать даже с мягкими вкладками в журнале «Кругозор», пластинок ее и трехсот тысяч не наберется, но кто будет спорить с печатным органом ЦК КПСС? Эти небылицы радостно перепечатывают другие издания. Как их пропускала цензура, до сих пор не пойму. Но главное сделано — в сознание народа вбивается «залепуха» про немыслимый успех Пугачевой не только в СССР, но и в остальном мире.
Через какое-то время у Аллы намечаются концерты в Ленинграде. Я тоже еду, чтобы навестить родной город. Выступление проходит на стадионе «Юбилейный». В перерыве заглядываю в артистический буфет. И глазам своим не верю. Потому что за одним из столиков сидит кумир всей советской «фронды», небожитель, великий театральный режиссер Георгий Александрович Товстоногов.
Я был с ним немного знаком. Подхожу, вежливо здороваюсь и недоуменно спрашиваю:
— Георгий Александрович, простите великодушно, но что вы здесь делаете? На эстрадном концерте?
— Да вот, сегодня выступает какая-то восходящая звезда — Пугачева. Жду второго отделения, когда она должна выйти на сцену. В газетах пишут, что это — явление.
И я понимаю, что волна, поднятая «Комсомолкой», докатилась и до Питера.
На тех же гастролях в Ленинграде произошел драматический случай.
В перерыве между песнями, когда зрители стали выходить с цветами на сцену, какой-то мужик тоже подошел с букетом. Задержался, что-то сказал Алле, оттопырив отворот пиджака, оскалился и ушел. Спустя несколько минут я почувствовал неладное. У Пугачевой прямо на сцене начал садиться голос, она даже сократила программу, хотя и довела концерт до конца. Бросился к ней в гримерку.
Она сидит бледная, трясется. Оказывается, этот тип на сцене показал ей «финку», торчавшую во внутреннем кармане пиджака, и сказал: «Бойся меня.
Я тебя прикончу». Задержать его не удалось, но Аллу пришлось отвезти в больницу, чтобы снять спазм голосовых связок.
Девки-фанатки тоже ее все время доставали. Однажды подожгли дверь в квартиру. Мы проснулись ночью от запаха гари. Я не понял спросонок, откуда дым, подумал — что-то горит за окном. Потом распахнул входную дверь, а она пылает. Видимо, бензином облили. Еле потушили. На что обозлились поджигатели, мы так и не поняли. Фанаты вообще странный народ. Могут обидеться просто на то, что артистка не ответила на их письмо. А она физически не могла отвечать на такое количество посланий. Весь «Москонцерт» был ими завален. Поклонники не мудрствовали с адресом, просто писали: «Москва, Алле Пугачевой». И почту несли мешками...
Фанаты часто вели себя неадекватно. Был случай, когда я встречал Пугачеву на «Жигулях» у Театра Эстрады. Как только она села в машину, толпа приподняла наш автомобиль! Я нажимаю на газ, колеса бешено крутятся, а машина не едет. Потом эти сумасшедшие успокоились, поставили «тачку» на землю.
В другой раз только отъехали от концертного зала, вижу — за нами увязалась машина, полная подозрительных мужиков. Говорю: «Кажется, нас преследуют». На дороге они пытались нас подрезать. Как ни выжимал акселератор, оторваться не получилось. Так и неслись эти бандиты за нами по пустынным ночным улицам через всю Москву до самых Вешняков. Там я совершил обманный маневр — влетел в ворота отделения милиции, развернулся, перекрыл выезд из двора и закричал: «Милиция! Помогите!» Менты выскочили, вытащили этих бугаев из машины, а те дураками прикидываются: «Да мы ничего плохого не замышляли, просто хотели к Пугачевой после концерта в гости зайти...»
Вскоре стал присылать письма с угрозами маньяк: «Вы недостойны таланта, который вам отпущен Богом, и поэтому не должны жить».
Однажды раздается звонок в дверь. Пугачевой не было, уехала на гастроли. Открываю и вижу крепкого парня, коротко стриженого, с каким-то странным взглядом. Он спрашивает:
— А где Алла?
— Ее нет.
— А вы кто?
— Друг.
— Разве у нее кто-то есть?
— Как видите.
— Ну и пусть! Все равно она недостойна своего таланта... — завел он знакомую песню.
— Это ты ей пишешь все время? — говорю я.
— Да. И я ее убью.
— За что?
— За то, что она танцует голая на столе...
Я захлопнул дверь и позвонил в милицию. Так, мол, и так. Мне предложили дождаться следующего визита. Через пару дней приходит очередное письмо: «Алла! Делаю тебе последнее предупреждение. Если завтра не придешь в двенадцать часов дня на Почтамт, я подстерегу тебя на лестнице и убью топором».
Показал этот бред ментам. С двумя оперативниками мы рванули на Почтамт. Я должен был опознать маньяка со второго этажа, с галереи, и подать сигнал. Ждали его долго. Было жарко. Я подумал, что он уже не придет, и решил выйти на улицу, подышать свежим воздухом. Сотрудников потерял из виду и неожиданно столкнулся с психом в дверях. К счастью, его повязали. У него за пазухой действительно был топор.
Неизвестно, откуда появился слух про танцы Пугачевой на столе, но он долго и упорно циркулировал в народе.
Однажды мой хороший знакомый Слава Цеденбал, сын хозяина Монголии и постоянный представитель своей страны в Совете экономической взаимопомощи, красавец и известный московский плейбой, был остановлен ГАИ на выезде из Москвы.
— Куда направляемся?
— поинтересовались гаишники.
— В ресторан «Арлекино», — ответил Слава.
— Это где Пугачева поет и на столе танцует? — ухмыльнулись сотрудники.
В ресторан «Арлекино» тогда рвалась вся Москва. А возникла его немыслимая популярность совершенно случайно.
Однажды мой второй режиссер Валентина Максимовна Ковалева (сыгравшая впоследствии важную роль в кинематографической судьбе Пугачевой) пригласила нас на открытие грузинского ресторана «Сакартвело». Ее знакомый Торнике Копалейшвили открыл под маркой привокзального буфета железнодорожной станции Одинцово настоящий грузинский ресторан с лобио, сациви, аджапсандалом, чахохбили, чихиртмой, хачапури, чакапули, чашушули, харчо, шашлыками, копчеными поросятами, цыплятами табака, хашем и другими изысками национальной кухни.
Нас встретили с распростертыми объятиями.
Усадили, накормили. Подходит хозяин, очень красивый и гостеприимный человек:
— Дорогие гости, вам у нас понравилось?
— Понравилось, — вежливо отвечаем мы.
— Как вы думаете — поедет сюда публика?
— Нет, — честно говорю я.
— Почему?
— От Москвы далеко. На МКАДе пьяных будут менты ловить. Чтобы в такую даль ехать — нужна приманка. И еще, как называется ваш ресторан?
— «Сакартвело».
— А что это такое?
— Древнее название Грузии.
— Грузины, может, об этом знают. Но для русского человека «сакартвело» всего лишь труднопроизносимое незнакомое слово. Знаете что — назовите лучше свой ресторан «Арлекино»...
— Почему?
— Вся страна знает эту песню. И поет ее девушка, сидящая с нами за столом. Знакомьтесь, Алла...
— Здравствуй, Алла, — кланяется хозяин. — А в этой идее что-то есть...
Тогда я, оседлав тему, начинаю импровизировать:
— Если вы переименуете свой ресторан в ее честь, мы подарим вам большой живописный портрет Аллы. Закрепите за нами постоянное место, будем к вам иногда приезжать. А если нас нет, гостям вы сможете говорить: «Это личный столик Пугачевой».
Торнике сразу «просек фишку», ресторатор он гениальный, и говорит в зал:
— Друзья, я ошибся, когда выбирал название для ресторана. Теперь в честь присутствующей здесь певицы Пугачевой он будет называться «Арлекино»!
Посетители кричат, аплодируют, приветствуют Аллу.
Она садится за рояль и поет: «По острым иглам яркого огня...»
Через месяц бывший вокзальный буфет становится самым модным местом Москвы. Его украшает портрет Пугачевой. Перед входом столпотворение машин. Торнике с нашей подачи запускает слух, что Алла у него каждый день выступает. На самом деле мы бываем там значительно реже, ну, может, раз в две недели. Тихо сидим в уголке, клюем свое лобио. Действительно, Алла в «Арлекино» пела разве что пару раз, да и то одну-две песни — в честь хозяина.
Но местный ансамбль исполнял весь ее репертуар.
Не попавшая в ресторан и мерзнущая на морозе публика слышала доносившиеся изнутри звуки и домысливала разгул, устроенный там Пугачевой. А если счастливчики, прорвавшиеся внутрь, спрашивали «Где же Она?», им отвечали: «Только что уехала. Приезжайте в следующий раз пораньше, обязательно будет».
А Славу Цеденбала, с которого я начал свой рассказ, в ресторан так и не пустили.
«Вы иностранец, монгол, и за пределы Кольцевой дороги можете выезжать только по определенным трассам. В Одинцово вам нельзя», — с этими словами гаишники отправили его обратно в Москву. А в отчете написали, что иностранец на «мерседесе» пытался прорваться в ресторан «Арлекино», где поет и танцует Пугачева. Из пятого управления КГБ, занимавшегося культурой, сообщили в Минкульт.
Пугачеву вызвали «на ковер»:
— Алла Борисовна, есть сигнал, что вы поете в ресторане и танцуете там на столе. Такое поведение недостойно звания советской артистки.
— Да с чего вы взяли, что я там пою?
— Несколько дней назад был задержан иностранец, который ехал в ресторан на ваше выступление. У нас точные сведения.
Алла пустилась в долгие объяснения. Ее пожурили и в конце концов отпустили. Она ведь собирала полные залы и приносила государству немалые доходы. Но в любимом ресторане, несмотря на выволочку, мы бывать не перестали.
В ресторане «Арлекино» мы встречали и Новый 1977-й год. Выпили со всеми шампанского под бой курантов, а потом ушли в кухню. Только там можно было посмотреть телевизор. Алла тогда снялась для «Голубого огонька» с песней «Все могут короли». Мы хотели убедиться, что эта озорная песня прошла в эфир, боялись, что ее вырежут. Песня-то была с намеком на власть имущих. Текст сочинил Леня Дербенев, а у него всегда была «фига в кармане». Пока народ пил, ел и танцевал, мы три часа сидели на табуретках между плитой и огромной металлической раковиной для мойки посуды и не отрывали взгляда от маленького черно-белого экранчика. Вокруг сновали повара и официанты, готовили еду, носили грязные тарелки. Но какое же это было счастье, когда с экрана наконец зазвучало: «Жил да был, жил да был, жил да был один король...» От радости мы обнялись и чуть не прослезились.
Вышли в зал, и Алла объявила: «Друзья, сейчас я вам спою песню, которая завтра станет самой популярной в нашей стране».
Под овации она сошла со сцены, мы покинули ресторан и поехали продолжать веселье в Переделкино, на дачу к моему другу детства Валерию Плотникову.
Вот так мы и жили. Легко, весело, с озорством и куражом.
Когда пару лет назад я прочитал мемуары ее следующего мужа, Жени Болдина, то пришел в большое недоумение. Оказывается, их жизнь состояла из постоянных скандалов, пьянок и загулов Пугачевой с другими мужиками на глазах у изумленного супруга. У меня возникло впечатление, что он пишет не об Алле, которую я знал, а о каком-то другом человеке.
Или, может быть, это вообще особенность женской натуры, неплохо показанная в картине «Красотка» Джулией Робертс?
Там проститутка становится светской дамой, когда встречается с героем Ричарда Гира. Речь в этом фильме идет о том, что женщина такова, каковы окружающие ее мужчины. Впрочем, загадки женской психики — это тема для другого разговора, а возможно, и для серьезного философского трактата.
А мы вернемся к нашим овцам...
Продолжение следует
Подпишись на наш канал в Telegram