Матросов приехал, когда сыновьям исполнился год: «Мальчишкам нужен отец. Я готов с тобой расписаться, но сначала нужно сделать экспертизу ДНК». От унижения у меня перехватило дыхание: «Экспертизы… не будет». — «Выходит, мама была права…» — Денис попытался изобразить скорбь, но в голосе звучало облегчение…
Вот уже четвертый год я просыпаюсь с ощущением огромного счастья. Тихонько, чтобы не разбудить спящего рядом Сережу, шепчу: «Спасибо тебе, Господи!» Наверное, за это счастье нужно было заплатить. Горечью от предательства, годами одиночества, скитаниями по чужим углам и отчаянием, когда не на что накормить детей.
Знакомые, увидев в очередной раз моих близнецов, всегда изумляются:
— Ну надо же было парням так в отца уродиться!
Две уменьшенные копии Дениса!
Я смеюсь:
— Слышу это от вас на протяжении двенадцати лет! Хоть бы раз кто сказал, что заметил в сыновьях мою черточку!
А вот Матросов всегда сильно нервничал, слыша о своей схожести с Вовкой и Юркой. Еще бы! Репутация «отца-кукушки» звезде сериалов ни к чему. В конце концов Денис решил заявить, что знать не знает, его это дети или нет, поскольку их мать ему изменяла.
От этой подлости у меня чуть не «снесло крышу» — я жаждала поквитаться. Но мудрые люди посоветовали: «Ты отдышись, успокойся, а придет время — расскажешь все как было не рвя сердце, без эмоций».
И вот это время, кажется, наступило.
Мы познакомились в мае 1994 года, когда Дениса призвали на действительную службу, местом прохождения которой был определен Центральный академический театр Российской армии. В разное время в его команде служили многие известные актеры: отец и сын Лазаревы, Олег Меньшиков, Саша Домогаров... Помимо участия в спектаклях рядовые, успевшие окончить театральные вузы, ставили и разбирали декорации, мыли полы, подметали территорию. Жизнь, конечно, не сахар, но все слаще, чем у ребят, попавших в обычные части.
Солдаты ЦАТРА из числа москвичей могли ночевать не в казарме, расположенной на пятом этаже театра, а дома, на выходные ездить в Подмосковье отдыхать.
Я работала в театре второй сезон, была занята в половине репертуара, играла несколько главных ролей, в том числе в мюзикле «На бойком месте», где моим партнером был Домогаров, зачисленный в штат после демобилизации. Однажды Сашка предложил:
— Мы едем в воскресенье на Волгу. Давай с нами!
— А на чем?
— На моем авто и на машине Матросова. Едем, кстати, к нему на дачу.
— У меня в воскресенье спектакля нет...
— Вот и поехали!
Чего в пыльном городе сидеть?
Кажется, именно во время первой поездки, у костра на берегу реки, когда гитара ходила по кругу и звучали песни о любви, мы и зацепились с Денисом взглядами. Потом были гастроли, на которые отправились и труппа, и «команда». Там Денис объяснился мне в любви — смешно, неуверенно, будто боялся отказа. А как я могла ответить «нет», если уже была влюблена по уши!
Мне хотелось семьи, но предложения жить вместе все не поступало. Мы встречались тайком в крошечной комнатке, выделенной мне руководством театра на четвертом этаже — как раз под казармой.
Однажды я обмолвилась:
— Денис, мы с тобой любим друг друга, а ведем себя как воры. Ты даже не представил меня родственникам.
— Понимаешь, у моей мамы к иногородним очень сложное отношение.
— Она считает меня провинциальной акулой, жаждущей оттяпать кусок столичной жилплощади?
Денис отвел глаза:
— С мамой я тебя в ближайшее время познакомлю, но она вряд ли разрешит нам поселиться в своей квартире.
За маму все решил случай, едва не закончившийся трагедией. Я и Денис поехали за Галиной Федоровной на дачу, а на обратном пути в наш «хендай», который только-только тронулся на загоревшийся зеленый, на огромной скорости врезалась мчавшаяся на красный «скорая помощь».
От удара автомобиль Дениса так покорежило, что приехавшие на место ДТП гаишники, увидев груду металлолома, спросили: «А где трупы?»
У Дениса осколками стекла было посечено плечо, у Галины Федоровны распорота нога, а я так сильно ударилась о подголовник переднего сиденья, что могла, подняв кверху глаза, видеть свой лоб — страшно вздувшийся и синий. После оказания первой помощи Дениса и его маму сразу отправили домой, а меня с подозрением на травму черепа и ушиб мозга оставили в больнице. Когда сделали рентген, врач — весельчак и балагур — сказал: — Татарову отпускаем.
Никакой трещины в ее крепком черепе не обнаружено.
— А ушиб мозга? — улыбаясь, поинтересовалась я.
— Были бы мозги — тогда мог бы быть и ушиб!
Я позвонила Денису: «Все хорошо! Меня можно забирать!» Он тут же примчался и радостно объявил: «Мама велела везти тебя к нам. Сказала, пусть Люда у меня под присмотром полежит».
Быстро идя на поправку, я все ждала — вот сегодня Галина Федоровна скажет: «Погостила — пора и честь знать». Но однажды утром услышала: «Ладно, живите здесь. Только жениться я вам не позволю — еще не хватало, чтобы Люда могла претендовать на метры в моей квартире».
Штампа в паспорте я не жаждала, на метры претендовать и не думала... Но то, что Денис промолчал, меня больно задело. В ту пору я и предположить не могла, до какой степени мой возлюбленный зависит от матери, как боится сказать ей поперек хоть слово.
Зато от моей мамы не укрылась инфантильность кандидата в зятья. Когда мы с Денисом впервые приехали к родителям в Севастополь, она, отведя меня в сторонку, прошептала:
— Люда, мне кажется, это не тот человек, с которым можно связать жизнь.
— Больше ничего не говори! — первый раз в жизни я повысила на маму голос. — Он самый лучший!
— Хорошо, но помни: я тебя предупредила.
За четыре года между мной и Денисом случалось всякое: мы и ссорились, и мирились. Причем второе делали так же горячо и страстно, как первое. Галина Федоровна в наши отношения не вмешивалась, хотя давалось ей это с трудом. Иногда я перехватывала взгляд, в котором читала: «Ты моего сына недостойна!» Утешала себя тем, что вряд ли на свете найдется девушка, которая устроила бы Галину Федоровну в качестве спутницы жизни любимого сына.
Материнская ревность прорвалась наружу, когда стало известно, что я беременна.
Лето 1998 года мы с Денисом провели вместе: июнь и июль прожили у Матросовых на даче, потом поехали к моим родителям в Севастополь. В конце августа Денис вдруг сорвался в Москву — кажется, его пригласили на какие-то кинопробы.
Я осталась еще на неделю. В ночь со второго на третье сентября, едва задремав, вдруг распахнула глаза и села на кровати. За окном — полная луна, звезды — по всему небу. Рука сама легла на живот, а сердце забилось в радостной догадке: я беременна! Остаток ночи не смогла сомкнуть глаз — представляла, как расскажу Денису... А в полдень позвонила его сестра:
— Люда, Денис в больнице! У него что-то с носоглоткой, вчера забрали, готовят к операции. Потом будет нужен уход, а ни я, ни мама не можем...
Я не дослушала:
— Сегодня же выезжаю!
В палату внеслась вихрем. Увидев розовощекого, улыбающегося Дениса, облегченно выдохнула: — Тебе лучше?
— Да особенно плохо и не было.
Ты чего примчалась-то?
— Чтобы ухаживать за тобой, а еще чтобы сказать: у нас будет маленький!
Как же Денис обрадовался! Даже прослезился...
Зато Галина Федоровна восприняла новость, мягко говоря, без восторга:
— Сумела, значит... — и подозрительно прищурившись, уточнила: — А как ты, собственно, узнала, что беременна?
Я, сияя глазами и улыбкой, повторяю рассказ о своем счастливом «открытии»: мол, Денис уже уехал, а я проснулась среди ночи...
Не дослушав, Галина Федоровна оборачивается к сыну:
— Заметь, это было без тебя!
Я теряюсь:
— На что вы намекаете?
— Сама знаешь, на что!
— она окидывает меня полным гнева и презрения взглядом. — На то самое!
Я разрыдалась. Денис было кинулся ко мне, но на полпути развернулся и потрусил вслед за матерью. Его не было больше часа — и все это время за стеной звучал монолог Галины Федоровны: мать внушала сыну, что гражданская жена «могла понести от кого угодно...» Матросов молчал — ни единого звука его голоса я не слышала. Усилием воли заставила себя сдержаться: «Тебе сейчас нельзя волноваться! Думаешь, Денису легко все это выслушивать?
Он терпит, чтобы не накалять обстановку, потому что боится за тебя и ребенка...»
Вернувшись в комнату, Денис иллюзию разрушил:
— Мама считает, что за те несколько дней, что оставалась одна в Севастополе, ты успела с кем-то...
— Она не понимает, что неделю беременности невозможно почувствовать?! Я забеременела гораздо раньше, когда мы жили у вас на даче!
— Мама говорит, ты и там могла. С соседом, который постоянно ходил к нам в гости.
— Господи, что за бред! Чем я дала ей повод? Но ты-то, ты мне веришь?! Не считаешь, как твоя мама, что могу с каждым встречным?
— Я не считаю, но мама...
Дальше я слушать не могла — собрала свои вещи и, обливаясь слезами, выскочила за дверь.
Через несколько часов в комнатке на четвертом этаже театра появился Денис:
— Ну что ты так расстроилась?
— Считаешь, не из-за чего?
— Забудь. Мама не против, чтобы мы вернулись.
— Она меня ненавидит.
— Ты не права. Если бы ненавидела — не позвала бы обратно.
Поддавшись уговорам, я вернулась. Месяца на полтора в доме воцарился мир.
Может потому, что со «свекровью» я почти не сталкивалась, с утра до позднего вечера пропадая в ЦАТРА — на репетициях и спектаклях.
До четырех месяцев в театре о моей беременности знали только костюмеры. Прося расшить платье или юбку, в которых предстояло выйти на сцену, я умоляла: «Девочки, только никому ни слова! Иначе со мной не продлят договор и не дадут «декретные»!» Не имея российского гражданства и прописки в Москве, я не могла быть зачислена в штат, поэтому каждую осень подписывала новый контракт. Поставив свой автограф под документом пятого ноября, я еще три недели едва ли не каждый вечер выходила на сцену. Играла бы и дальше, до той поры, пока живот на нос не полез, но...
Давали веселый музыкальный спектакль «Изобретательная влюбленная», где у меня была главная роль.
Один из танцев заканчивался залихватским соскоком с небольшого помоста на сцену. Приземляюсь на обе ноги — и чувствую внутри сильнейший толчок. От боли и страха: «Что же я наделала?! Вдруг будет выкидыш?!» — едва не теряю сознание, но спектакль доиграла. Дома рассказываю о происшедшем Денису. Он не на шутку пугается: «Все, хватит хранить свое «положение» в секрете! Завтра же идешь к Морозову — пусть срочно ищет тебе замену!»
В кабинет к главному режиссеру вхожу с виноватой улыбкой:
— Борис Афанасьевич, я больше играть не смогу, потому что беременна.
— Как?!! У тебя же в четырех спектаклях главные роли — без замены!
— Извините, но так получилось.
Продолжая пребывать в прострации, Борис Афанасьевич набирает номер заведующего труппой:
— Зайдите ко мне в кабинет. Срочно.
Едва завтруппой переступает порог, главреж обрушивает на него новость:
— Олег Степанович, у нас артистка Татарова беременна!
— Я знаю.
У Морозова, который считает, что обо всем происходящем в театре он должен узнавать первым, отваливается челюсть. Главный смотрит на меня с таким укором, что я чуть не падаю на колени:
— Борис Афанасьевич, клянусь, я никому еще в театре не говорила!
— Людмила не обманывает, — вступается за меня завтруппой.
— Неделю назад я пригласил на спектакль «На дне» своего давнего приятеля — гинеколога с сорокалетним стажем. Сидим с ним в амфитеатре, смотрим — и вдруг он говорит: «А артистка-то, которая Наташу играет, беременна...» Меня как кипятком окатило: «Этого не может быть! На Татаровой — полрепертуара. Да и как ты издалека мог рассмотреть?» А приятель спокойно продолжает: «Пятый месяц. Я, батенька мой, беременных за километр вижу!»
— Так почему же вы со мной этим не поделились? — негодует Морозов.
— Как я могу? Это ж не моя тайна. Ждал, когда Людмила сама расскажет.
— Так, завтра у нас спектакль «На дне», — чешет затылок Борис Афанасьевич, — надо кого-то срочно вводить.
Талызину! Она где? На репетиции? Пригласите ее сюда.
— Ксюша, ситуация сложная — вся надежда на вас, — сразу берет быка за рога главный режиссер. — Люда беременна, поэтому завтра Наташу будете играть вы.
— А я не могу, — отвечает Ксюша.
— Почему?
— Потому что тоже беременная. Хотела после репетиции к вам зайти — сказать, что мне нужно в больницу ложиться, на сохранение.
Лицо Морозова становится серым:
— Вы что, сговорились все?!!
Жребий пал на Аню Кирееву, которую я до полуночи вводила в спектакль — рассказывала, где в какой мизансцене она должна стоять, откуда подавать реплики. Героическая Анюта меньше чем за сутки выучила огромный текст — и сыграла замечательно. Потом таким же экспресс-методом ввелась в другие спектакли.
А я со своим стремительно растущим животом осела в декретном отпуске. Жили мы с Денисом в комнатке на четвертом этаже театра, но иногда, когда становилось особенно голодно, на пару-тройку дней поселялись у Галины Федоровны. После рождения дочки сестра Дениса вместе с мужем и старшим сыном переехала к маме, и в небольшой трехкомнатной квартире всемером стало не повернуться.
Про «голодно» я написала не для красного словца. Осень 1998 года, кризис.
Крошечные театральные зарплаты превратились в ничто. Денис пытается найти хоть какой-то приработок — безрезультатно. У меня гемоглобин — ноль, врач рекомендует усиленное питание, а денег взять неоткуда. На последние рубли два раза в неделю Матросов покупает по одному гранату, остальные пять дней я пью жуткий коктейль из измельченной в кофемолке гречневой крупы и свекольного сока. Откуда был взят этот рецепт, не знаю, но премерзкий вкус этой бурды помню до сих пор.
Очередной конфликт между мной и Галиной Федоровной случился, когда выяснилось, что я жду двойню, и на семейном совете стали выбирать мальчишкам имена. Первое — Володя — было принято единогласно. Мой папа — Владимир, и покойного отца Дениса звали так же.
— А второго назовете Федей! — не терпящим возражений тоном скомандовала Галина Федоровна. — В честь моего отца.
— Но мне это имя не нравится, — мягко возразила я. — Будут дразнить в школе: «Дядя Федя съел медведя!»
Галина Федоровна одарила меня испепеляющим взглядом и воплощением оскорбленной гордости удалилась на кухню. Своеволие Люды, живущей в доме на птичьих правах, должно было быть отмщено — и «свекровь» вернулась к разговорам о моей неверности.
Едва положив трубку после звонка Бориса Афанасьевича Морозова, который по-дружески, по-отечески интересовался моим самочувствием, я слышала злобное шипение: — Она со своим любовником разговаривала!
— Это наш главный режиссер звонил.
— Как будто главный режиссер не может быть любовником!
Очень даже просто. Ей вон и директор театра звонит — небось, тоже неспроста...
Я впадала в такое отчаяние от несправедливости, что чуть не плакала:
— Зачем вы так? Это неправда... Я люблю Дениса, и кроме него у меня никого нет.
Матросов в подобных ситуациях занимал позицию невмешательства. Стоял, прикрыв глаза и тяжело вздыхая, или, услышав начало обличительной речи, уходил в другую комнату и включал телевизор. Он ни разу не оборвал мать, не защитил меня, беременную.
Мне было горько, больно, но, отодвинув обиду на задний план, опять принималась жалеть Дениса: «Как ему тяжело разрываться между мной и матерью!»
В конце февраля меня вдруг жутко обсыпало, и с «аллергической реакцией неизвестного происхождения» я загремела в роддом на сохранение. Несмотря на лечение, мой огромный — я ела, поставив на него тарелку, — живот покрылся коростой. Наконец кому-то из докторов пришло в голову сделать анализ крови на количество белка и почечные пробы. Выяснилось: белка впятеро меньше нормы, а потому бедной печени просто не на чем работать. Начались бесконечные капельницы, уколы. Сыпь прошла, но белок стремительно набиравшие вес мальчишки продолжали качать из меня как два маленьких насоса.
В ночь со второго на третье апреля на небе висела огромная луна. Я опять не спала и, глядя на голубую «подружку» через окно палаты, мечтала, как мы с Денисом будем гулять с малышами по скверу возле театра — сначала уложив их в большую двухместную коляску, потом — взяв за руки.
Утром меня в коридоре перехватила лечащий врач:
— Татарова, немедленно в смотровую!
— Я еще не завтракала.
— Какой завтрак? У тебя давление — двести!
— А я его не чувствую.
— Не чувствуешь, потому что тебя нет — твои пацаны тебя съели!
— Что же делать?
— Рожать!
— Я не хочу сегодня рожать, мне еще две недели до срока.
— А жить ты хочешь? Детей вырастить, артисткой работать хочешь?
— Хочу!
— Тогда рожай!
Мне прокололи околоплодный пузырь, сделали эпидуральную анестезию, и в течение нескольких часов я лежала и слушала, как орут товарки по предродовой палате. Вовка попросился на свет примерно в половине шестого. Похожая на гренадера акушерка — рост под два метра, косая сажень в плечах — давила огромными ручищами на мой живот и командовала басом: «Давай!
Давай!» А я, не понимая, чего она от меня хочет, плакала и кусала от дикой боли губы. Промучившись полчаса, гренадерша взяла скальпель и лихо им полоснула. Вовка тут же выскочил, закричал, а из меня фонтаном хлынула кровь. Скальпель задел крупный кровеносный сосуд. Только его зажали пинцетом — опять раздалась команда: «Давай второго!» Тужусь из последних сил — толку никакого. Обрадовавшись, что остался на тесной «жилплощади» один, малыш ушел под грудь и там притаился.
Огромные руки снова давят на живот. От боли почти теряю сознание. Слова пробиваются будто сквозь толщу воды: «Не могу достать... Поставить бы ее на ноги — сразу бы выскользнул... Но нельзя — кровотечение откроется и мы ее прямо тут потеряем... Будем ждать, когда опустится...» В памяти одна за другой всплывают жуткие истории, услышанные от соседок по палате, в голове стучит невесть откуда взявшаяся информация: «Если после первой потуги прошло пятнадцать-двадцать минут, а ребенок еще в утробе, он может задохнуться...»
Акушерка подходит к окну и, не оборачиваясь, спрашивает:
— Внизу женщина и молодой черненький парень.
Твои, что ли?
С трудом разлепляю спекшиеся губы:
— Да-а... Моя мама и муж.
Вижу, как гренадерша демонстрирует через окно похожий на сардельку указательный палец, а потом буквой «Х» складывает руки.
И за окном начинается паника! Мама и Денис по жестам акушерки читают: «Первый умер».
У обоих подкашиваются ноги, и чтобы не упасть, они хватаются друг за друга... Реакция родственников на информацию: «Первый родился!» удивляет акушерку своей неадекватностью, она подает уточняющий «сигнал» — выставляет вперед ладони и кивает: дескать, все хорошо, можете радоваться!
О страшных мгновениях, которые мама и Денис пережили под окном родовой, я узнаю спустя несколько недель, когда меня наконец выпишут домой. Как, впрочем, и о разговоре, состоявшемся между Матросовым и врачом-гинекологом вскоре после моей госпитализации.
— Конечно, надо бы делать кесарево, — начал доктор, — но вы же понимаете...
— Вы о деньгах? — догадался Денис. — Сколько нужно?
— Минимум — сто долларов...
Ровно столько у нас было отложено на одежду для близнецов.
Эту сумму мы договорились считать неприкосновенной.
— У нас нет таких денег.
— Ну, тогда придется рожать самостоятельно...
На какое-то время от боли я провалилась в густую и вязкую темноту, где не было ни малейшего просвета, ни единого звука. Из нее вытащил спокойный, даже ленивый диалог врача и акушерки:
— Ну что — который там час?
— Девятнадцать тридцать.
В голове как вихрь пронеслось: «Прошло полтора часа!!! Маленький задохнулся!!!» Все матерные слова, которые когда-то слышала в бабушкиной деревне во время каникул, вспомнились сами собой. И откуда-то взялись силы. Я орала так, что звенели стекла! В конце нелитературной тирады выдала: «Немедленно делайте что-нибудь, иначе...»
Договорить угрозу не дала акушерка — с силой саданула локтем в солнечное сплетение. Дыхание зашлось, в глазах потемнело, но сквозь багровую пелену я рассмотрела синенькое тельце на огромной ладони. Второй рукой гренадерша шлепнула малыша по попке, и его крик: «А-а-а!» — показался мне самой прекрасной музыкой на свете. С мыслью «Слава Богу, живой!» я потеряла сознание.
Очнулась через двое суток в реанимации.
К обеим рукам тянулись «шланги» капельниц — с кровью и плазмой. Кровопотеря и истощение организма были такими, что в обычную палату меня перевели только через неделю. Привезли на каталке, «сгрузили» на кровать. А через пять минут детская медсестра уже принесла близнецов: «Мамаша, вставайте! Вон сколько отдыхали — пора самой за сыночками ухаживать: подмывать, пеленать, кормить». Я кое-как поднялась с кровати, сделала шаг — и упала. На крик соседок по палате сбежался медперсонал. Померили давление — девяносто на шестьдесят. Сунули под мышку термометр — тридцать девять и девять. От уколов температура не упала даже на десятую часть градуса. Меня повезли в операционную, где без наркоза чистили почти час. На следующий день процедура повторилась. И на третий день — тоже. На четвертый в моей палате появилась гинеколог из медсанчасти, к которой был прикреплен ЦАТРА.
Видимо, о моем критическом состоянии ей рассказал Денис. Это я ничего не знала, а Матросова и маму врачи предупредили: «Вы должны быть готовы к самому худшему. Мы делаем все возможное, но бывают случаи, когда медицина бессильна».
Наблюдавшая меня во время беременности врач-гинеколог с минуту стояла у постели молча. Потом, разжав сурово сомкнутые губы, спросила:
— Сколько ты так?
— Три дня.
Резко развернувшись на каблуках, она вылетела из палаты и направилась в кабинет главного врача. Такого скандала стены роддома еще не слышали!
Через полчаса меня перевели в отделение, где лежала всего одна пациентка — такая же, как я, «приговоренная».
Сразу нашлись антибиотики нового поколения, которые «роженице Татаровой» начали колоть лошадиными дозами. Через три дня температура спала, и впервые после родов самостоятельно встав с кровати, я первым делом пошла посмотреть на сыночков. Впрочем, это громко сказано: «пошла»! Поплелась, держась руками за стены. С минуту постояла возле кювезиков, в которых посапывали мои малыши, погладила их кончиками пальцев по головкам и отправилась в палату. На обратном пути несколько раз присаживалась: ждала, когда перестанет кружиться голова. Вернувшись в палату, взглянула в висевшее над раковиной зеркало и отшатнулась: из него на меня смотрела прозрачная серая тень.
Вскоре с ладоней и ступней стала слезать кожа — огромными кусками.
Аукнулись лошадиные дозы антибиотиков. «Это ничего, — успокаивал Денис, который частенько одному ему ведомыми путями пробирался ко мне в палату. — Кожа нарастет. Главное, что мальчики здоровы и твоей жизни больше ничего не угрожает. Скоро я заберу вас домой. Сестра с семьей перебралась обратно к себе — так что у малышей есть своя комната. Поначалу, конечно, будет тяжело, но твоя мама решила остаться еще на несколько недель — помочь ухаживать за мальчишками, пока ты не окрепнешь. Ничего, справимся!»
И столько в его голосе и гладивших меня по волосам руках было нежности и заботы, что я едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
«Ты решила, как назовем младшего? — пытал Матросов. — Пора, а то ему обидно: старшего зовем Вовкой, а его все — второй да второй... Я тебе завтра книжку с именами принесу — изучай, определяйся».
Я часами листала толстый том, но прийти к какому-то решению все не могла...
Выписали нас с мальчишками в канун майских праздников. До начала длинных выходных оставался один день, и я с утра начала теребить Дениса:
— Сегодня нам нужно поехать в ЗАГС — зарегистрировать сыновей. В роддоме сказали: «Обязательно в течение месяца — потом будут проблемы с выплатой «декретных».
— А со вторым-то именем вы определились?
— увидев, как я складываю в сумку документы, спохватилась моя мама.
Я замешкалась, а Денис торопливо проговорил:
— Мы решили Федей.
— Подожди! Кто это «мы»? — воскликнула я.
— Будет Федей! — отрезал Матросов.
— Денис, я уже говорила, что мне не нравится это имя.
— Но мама хочет, чтобы в честь ее отца, моего дедушки...
Слова «мама хочет» подействовали на меня как красная тряпка на быка:
— Если бы это было твое личное решение, я скрепя сердце, может, и согласилась бы.
Но делать так, как хочет твоя мама, я больше не буду! Пройдя через страдания, чуть не умерев, имею я право голоса или нет?
— Регистрируй как хочешь! — рявкнул Матросов и, развалившись на диване, принялся щелкать пультом телевизора.
— Ты едешь? — спросила я, уже стоя в прихожей.
Ответом Матросов меня не удостоил.
Качаясь от слабости, я шла к троллейбусной остановке мимо припаркованной возле дома машины, ехала стоя несколько остановок, а потом еще час ждала возле ЗАГСа. Надеялась: Денис одумается, поедет вслед за мной — и мы все решим, уладим. Но он так и не появился.
В отделе регистрации новорожденных со мной случилась истерика. Девочки совали какие-то таблетки, воду, носовые платки. Захлебываясь рыданиями, я умоляла:
— Давайте впишем отца... Он есть — просто мы поссорились...
— Без него не имеем права, — объясняли регистраторши. — Сделаем так: сегодня оформим на детей свидетельства, где в графе «отец» будет стоять прочерк, а после праздников вы придете вместе, он скажет: «Да, я отец» — и мы документы перепечатаем! Никаких проблем!
Я кивнула головой:
— Хорошо.
Начали заполнять первое свидетельство: — Имя?
— Владимир.
— Отчество?
— Денисович.
— Фамилия?
— Татаров.
Перешли ко второму:
— Имя?
И у меня с языка само собой слетело:
— Юрий.
Дома я застала Дениса в прежней позе — расслабленно сидящим перед телевизором.
— Ну что, записала?
— не поворачивая головы, спросил он.
— Да.
— И как ты его назвала?
— Юрием.
— А отчество?
— Денисович.
— А в графе «отец» что написано?
— Там прочерк.
— Ах, вот как?! — Матросов в деланом недоумении вскинул брови.
— Ты же не пришел, — начала объяснять я. — Но мне сказали, что в любое время можно эту графу заполнить...
— А я тебе говорила!!! — влетев в комнату, Галина Федоровна потрясала воздетым к потолку указательным пальцем. — Давно говорила, что ты им не отец!!!
— Как вы можете?!
— Могу! Теперь я понимаю: ты назвала детей в честь своих любовников!
Именно эта фраза дала старт моему «вертикальному взлету»:
— Все, больше не могу!!! Забираю детей — и ухожу!
— Куда? — мне показалось, в голосе Матросова прозвучала не только растерянность, но и издевка. — Куда ты пойдешь?
— Есть куда! — шагнула вперед мама. — Терпеть оскорбления моя дочь больше не будет!
Люда, звони Лене, скажи, что мы едем к ней!
Лена — моя тетя, мамина сестра — жила в Мытищах. Только я начала набирать ее номер — подлетел Денис. Вырвал трубку, с корнем выдрал из стены розетку, разбил, грохнув об пол, аппарат.
— Это ничего не изменит! Все равно уйду! Тетя Лена нас примет!
Я бросилась к тумбочке, где были припрятаны сто долларов — та самая неприкосновенная заначка. Денег в ящике не оказалось.
— Где они, Денис? Отдай!
— Не отдам. Я их перепрятал. Даже не ищи — не найдешь.
И тут меня накрыла новая волна: я хватала с полок книги, трясла их и бросала на пол.
Потом пришел черед ваз, кувшинов и сахарниц, которыми был набит буфет. Они разлетались на мелкие осколки. Матросов пытался блокировать мне руки, а когда не получилось, схватил за горло. С криком: «Что ты делаешь?» — мама бросилась мне на помощь. Денис разжал руки и, схватив ее за ворот платья, со всей силы ударил лицом о шкаф. Я, обезумев от ужаса, выскочила на лестничную площадку и стала колотить в двери:
— Телефон!!! Дайте телефон!!!
Открыла старенькая соседка. Пролетев мимо нее в прихожую, дрожащими пальцами набрала номер ЦАТРА. Трубку взял начальник театра Виктор Иванович Якимов.
— Это Люда Татарова! — закричала я, захлебываясь рыданиями.
— Помогите!
— Что случилось?
— Денис сошел с ума! Он бьет меня, бьет маму! Спасите детей!
— Люда, Люда, скажи толком: что надо делать?
— Пришлите автобус и солдат!
— Я понял! Сейчас будут!
Виктор Иванович еще что-то говорил, но я его уже не слышала. Перед глазами вдруг ясно предстала картина: Матросов выбегает на балкон и сбрасывает вниз детей. Швырнув трубку на пол, я, не помня себя от ужаса, рванула обратно. Мама стояла у двери комнаты, в которой спали внуки, уперев ладони в косяки. По ее лицу ручьем лились слезы... Денис сидел в гостиной перед телевизором.
Галины Федоровны не было видно — судя по всему, заперлась на кухне. Но как только я начала собирать по квартире вещи: свои и сыновей — хозяйка жилплощади тут же материализовалась. Ходила за мной по пятам, выкрикивая все новые и новые оскорбления. Я, стиснув зубы, молчала. Одежду складывала на простыни, завязывала их узлом и оттаскивала к порогу. Минут через двадцать раздался звонок в дверь — приехал театральный автобус с тремя солдатами. Ребята взяли узлы, мы с мамой схватили Вовку и Юрку и почти бегом стали спускаться по лестнице. Уже садились в автобус, когда в дверях подъезда показался Матросов:
— И как ты собираешься жить?
— Хорошо! — крикнула я с веселым отчаянием. — Я собираюсь жить хорошо, Денис!
Пока ехали до Мытищ, в моей голове крутилась одна мысль: «Как я могла любить этого человека?! Как могла не видеть его истинной сущности?!» Перед глазами вставало искаженное злобой и ненавистью лицо Матросова — и меня передергивало, как от коктейля из гречки со свекольным соком.
Весь май мы прожили у тети Лены. Раньше мама пускаться с нами в дорогу до Севастополя не решалась: «Давай ты немножко наберешься сил, а ребятки хоть чуточку подрастут».
Матросов звонил едва ли не каждый день — просил одуматься и вернуться. Несколько раз передавал трубку матери — она убеждала меня «смирить гонор ради детей». Я была непреклонна: «Больше в ваш дом не вернусь».
Денис приехал в Мытищи накануне нашего отъезда. Взяв детей, мы отправились в ближайший парк.
Он катил двухместную коляску, я шла рядом. Шла и вспоминала, что именно такую картину рисовала в мечтах накануне родов. Вспоминала с горькой усмешкой...
— Если ты сейчас уедешь, то между нами все закончится навсегда, — голос Дениса звучал глухо, надтреснуто. Чувствовалось, что он волнуется. Только мне уже было все равно — человек, которого я еще совсем недавно горячо любила, теперь был совершенно безразличен.
— Закончится — так закончится.
— Не боишься, что пожалеешь, но будет поздно?
— Нет, не боюсь.
Следующая наша встреча состоялась третьего апреля 2000 года, в первый день рождения Юрки и Вовки.
Матросов прилетел в Севастополь и явился к дому моих родителей ни свет ни заря. Меня растолкал папа: «Там этот... ну, твой у калитки стоит. Хочешь, сама открывай. Если я пойду, не сдержусь — сразу по морде врежу! Напомню о том, что он моей жене устроил. Я за всю жизнь пальцем ее не тронул, а этот... Поганец!»
Мне встреча с Матросовым была не нужна, но я понимала, что не могу запретить отцу видеть детей. Мы снова, как почти год назад в Мытищах, пошли гулять. И снова Денис завел разговор о том, что нам нужно быть вместе:
— Давай попытаемся все склеить. Мальчишкам нужен отец. Снимем квартиру, будем жить отдельно.
— Не получится. Ты стал мне чужим.
— Не руби с плеча! Подумай!
И я начала колебаться: а вдруг и вправду все может наладиться? Вдруг мне удастся забыть искаженное ненавистью лицо Дениса, простить его?
— Я готов оформить отношения, расписаться с тобой, — продолжал Матросов. — Вот только мама настаивает, чтобы сначала, до похода в ЗАГС, мы сделали экспертизу ДНК. У нее все-таки есть сомнения: мои ли это дети?
От унижения у меня перехватило дыхание:
— Этого... не... будет.
— Выходит, мама была права... — Денис попытался изобразить скорбь, но в голосе звучало облегчение...
— Да, права! — выкрикнула я Матросову в лицо. — Это не твои дети! Забудь о них и обо мне! Нас больше нет в твоей жизни!
И Матросов забыл — послушно и безропотно. Вспомнил через два года.
Меня окликнули театральные вахтерши:
— Люда, вам тут посылочка. Денис приходил — оставил мальчикам подарок ко дню рождения.
Открываю пакет — там книжка. Толстая, в хорошем переплете.
— «Золотая коллекция сказок», — прочла на обложке возникшая у меня за спиной партнерша по спектаклю. И посоветовала: — Ты книжку-то потряси!
— Зачем?
— А вдруг там деньги?
— Да ты что! За три года Матросов ни копейки не прислал.
— А если в нем совесть проснулась?
С минуту мы трясли книгу, потом пролистали все страницы — безрезультатно.
— Не проснулась, — горько рассмеялась я.
Сейчас, когда Денис в интервью рассказывает, что на протяжении нескольких лет содержал «чужих детей», я могу только пожать плечами: «Да-да, конечно. Книжка и два велосипеда, подаренные Вовке и Юрке на четыре года, — вот и все содержание...»
Большая часть моей зарплаты уходила на аренду квартиры, а оставшихся денег едва хватало на хлеб, молоко и картошку.
Случалось, что и эти нехитрые продукты купить было не на что, — тогда я шла к начальнику театра:
— Виктор Иванович, вы не можете подкинуть мне пару «сухпайков»?
Он смотрел с жалостью и отеческим участием:
— Конечно, Люда, какой разговор? Ты, когда голодно будет, без стеснения обращайся.
Мне было не до пестования собственной гордости — я готова была принять любую помощь, в том числе и от Матросова. Поэтому когда Денис вдруг объявился, да еще и с двумя велосипедами... Мальчишки давно их просили, но для меня такое приобретение было неподъемным.
Еще по телефону, договариваясь о визите, я сказала:
— Только давай не будем грузить ребят нашими взрослыми разборками и «непонятками» — я представлю тебя Вовке и Юрке как «дядю Дениса».
— Ладно, — легко согласился Матросов.
И в эту минуту мне показалось, что на щедрые подарки он сподобился не сам, а с подачи Маши Куликовой, с которой у Матросова в ту пору только начинались отношения. Отзывчивая, добрая Маша наверняка испытывала неловкость от того, что Денис не помогает сыновьям. А может, Матросов сам захотел выглядеть щедрым и благородным в глазах новой возлюбленной.
Мы вошли в квартиру. Мальчишки сразу отправились в комнату — к игрушкам. Я на кухню — готовить ужин.
Денис двинулся за мной. Сел и принялся рассказывать, в каком он нынче шоколаде: и приглашений сниматься выше головы, и отношения с Машей складываются самым замечательным образом. Я слушала-слушала, а потом спросила:
— Ты, кажется, хотел повидаться с детьми?
— Ну да, — он растерянно захлопал глазами.
— Так и иди к ним — поиграй в машинки, кубики.
— Но...
— Пойми, Денис, мне твоя жизнь совершенно не интересна.
Он нехотя поднялся и пошел к мальчишкам.
Вернулся минут через пятнадцать:
— Ты знаешь, мы с Машей готовы брать их на выходные.
— Зато я к этому не готова.
— Но ты обращайся, если вдруг что-то понадобится: одежда там, ботинки.
— Хорошо. Спасибо.
Благодарила, а сама думала: «Если и обращусь, то только при крайней необходимости. Дай бог, чтобы ее не было!»
Надобность, однако, случилась. По ночам близнецы начали задыхаться, и я повела их по врачам. «Аденоиды четвертой степени, — поставил диагноз отоларинголог. — Нужна операция, и как можно скорее».
Морозовская детская больница отпала сразу, как только выяснилось, что детей положат одних:
— Они не груднички, обойдутся без мамы.
Услышав это, Вовка с Юркой вцепились в мою юбку, а в устремленных на меня глазах была такая мольба!
— Нет, я должна быть рядом.
— В таком случае ищите другие варианты.
И я нашла. Координаты одного из лучших хирургов-отоларингологов мне дали в дирекции театра. Однако предупредили: «Доктор работает в Красногорском военном госпитале, среди пациентов которого, сама понимаешь, детей не бывает. Скорее всего, понадобятся деньги на специальный инструментарий.
Найдешь?»
В кошельке у меня было шаром покати, но я сразу вспомнила о Денисе и его предложении.
Чудо-доктор согласился сделать операцию бесплатно, но расходы на инструментарий попросил взять на себя. Я позвонила Матросову:
— Денис, детям нужно делать операцию — ты не можешь дать денег?
— Сколько?
— Двести долларов. Они нужны до конца недели.
— Я сейчас занят. Позвони завтра.
Звоню.
— Понимаешь, у меня проблемы. Моя мама и отец Маши лежат в больнице.
— Я все поняла. До свидания!
Насобирала эти двести долларов по друзьям и знакомым, сделала детям операцию. Спустя неделю — звонок:
— Как дела?
— Все в порядке. Операцию мальчишки перенесли нормально, уже дома. Так что спасибо тебе, Денис, большое! Огромное материнское спасибо!
— Ну зачем ты так? Я же объяснил, что у меня серьезные расходы: мама лежит в больнице...
— Я это уже слышала... И все поняла. У тебя был порыв — искренний или нет, не знаю. А когда я обратилась к тебе в критической ситуации, ты помощь оказать не смог.
Из этого я делаю вывод: Юрка с Вовкой для тебя обуза. Они тебе не нужны.
— Но ты же понимаешь: я не могу быть до конца уверенным, что это мои дети. Твой отказ сделать экспертизу только укрепил сомнения.
— Дорогой, — прошелестела я, едва сдерживая ярость, — если бы даже экспертиза состоялась... Ты, наверное, в курсе, что стопроцентного результата она никогда не дает. Написали бы специалисты в заключении: «Девяносто девять процентов, что отцом близнецов является гражданин Матросов Д.В.» — так ты и твоя мама и за один процент уцепились бы, не так ли?
Ответом мне было молчание.
— Ты забываешь наш номер телефона. Забываешь, что у тебя были дети.
Считай их чужими — они не твои.
— Так точно не мои?
— Точно! — рявкнула я и швырнула трубку.
Это был наш последний разговор. А спустя два года Матросов дал интервью, где сказал, что так и не уверен, что это его сыновья, и представил меня особой, спавшей в театре со всеми подряд.
Огромный комок грязи был брошен в спину не только мне, но и людям, которые на протяжении многих лет помогали детям Матросова, которые выхлопотали для них квартиру. В интервью Денис поделился версией своей мамы о том, что моими любовниками были главный режиссер и начальник ЦАТРА. Прочтя интервью бывшего гражданского мужа, я пошла к ним с повинной:
— Простите меня, пожалуйста!
Мне очень стыдно... Как представлю, что вам придется объясняться с женами и детьми...
— Люда, ну а вы-то здесь при чем? — в один голос принялись успокаивать меня Морозов и Якимов. — Это Матросову должно быть стыдно!
— Вы столько сделали и для меня, и для детей, а вас за это опорочили...
— Если кого Денис и опорочил, то только себя. Это ж какое «мужество» надо иметь, чтоб всенародно признаться: имея под боком меня, молодого и красивого, жена все время ходила налево! Прямо-таки «исповедь рогоносца»!
Я расхохоталась — и на душе немного полегчало.
Казалось, опыт семейной жизни с Матросовым раз и навсегда избавил меня от заложенного природой в каждую женщину стремления выйти замуж.
И все-таки однажды оно меня накрыло. Желание иметь полную семью, мужа, за которым чувствовала бы себя как за Кремлевской стеной, стало со временем почти параноидальным. Об этом мы и разговорились с Ирой Шведовой в гостиничном номере Благовещенска, куда приехали с несколькими антрепризными спектаклями. Третьим при нашей беседе был Сергей Джигурда — старший брат Никиты, тоже актер, музыкант и поэт. Я и Ира почти до утра изливали друг другу душу. А Сережа молчал, курил и слушал. Потом мы не раз встречались на гастролях. Джигурда рассказывал о сыне-подростке, я — о своих мальчишках, мы вместе ходили по магазинам, выбирая детям игрушки.
Случалось, Сережка жаловался на нелады с женой — я утешала: дескать, все еще наладится.
Сентябрь 2008 года. С антрепризами, в которых и я, и Сергей участвуем, наш сборный коллектив гастролирует по Украине. Принимают везде прекрасно, но в Луганске — как национальных героев, не меньше. Селят в роскошном отеле элитного теннисного клуба, после спектакля устраивают пышный банкет. И там, изрядно выпив, Сережа смелеет:
— Может, остаток вечера проведем вдвоем?
Изумленно таращусь на партнера по сцене:
— С чего это? Я, кажется, никаких авансов не давала!
— Понимаешь, — вдруг смущается Сергей, — ты давно мне нравишься.
— Такие слова я слышу по сто, двести раз на дню! А что за ними стоит? Желание перепихнуться, а потом сказать «адью»? Как же вы все мне надоели!
— Здрасьте пожалуйста! А почему я-то должен за «всех» отдуваться? Может, я жениться на тебе хочу.
— Ты женат.
— Мы давно не живем вместе.
— Это неважно. Официально ты женатый человек.
— А если разведусь?
— Вот когда разведешься — тогда и поговорим.
Наутро Сергей встречает меня у дверей моего номера:
— Ты вчера сказала, что согласишься стать моей женой, если я оформлю развод. Это было всерьез или так, на хмельную голову?..
— Я прекрасно помню наш вчерашний разговор. И с моей стороны все было абсолютно серьезно.
— С моей — тоже. Считай, что сейчас я делаю тебе официальное предложение, поэтому отвечай без всяких экивоков: да или нет?
Я на мгновение зажмурилась — и будто прыгнула в ледяную воду:
— Да.
В тот же день мы разъехались: я — в Москву, он — в родной Киев.
Через неделю раздался звонок. В трубке — голос Сережи:
— Я тут подумал... Раз мы все окончательно решили... В общем, я собрал чемодан и уже еду. Утром буду в Москве.
Я на минуту зависаю, а потом робко интересуюсь:
— Но ты же остановишься у Никиты? Хотя бы на первое время? Ко мне мама приехала. Ее надо подготовить, детей — тоже.
— Конечно. Ты права. Я с вокзала поеду к Никите, а оттуда тебе позвоню.
Поезд из Киева пришел в одиннадцать, а в пять минут двенадцатого зазвонил телефон: «Людочка, я тут подумал: если мы уже все решили, зачем я поеду к Никите? Диктуй свой адрес».
Я, как под гипнозом, называю улицу, номер дома, квартиры. Кладу трубку и, схватившись за голову, стою у аппарата несколько минут. Потом плетусь на кухню:
— Мам, а мам...
— Что?
— Я замуж выхожу.
Мама от неожиданности роняет чашку.
— Когда?
— На днях практически.
— А за кого?
— За Сережу Джигурду.
Мама рушится на стул: — Он такой же, как Никита?!
— Нет, мамочка, он другой.
— Тогда выходи.
Получив материнское благословение, направляюсь в комнату к детям.
С минуту мнусь в дверях, потом решаюсь: так, мол, и так, сыночки, мама собралась замуж — как вы на это смотрите?
Вовка, оторвавшись от экрана компьютера, оборачивается и серьезно спрашивает:
— Он хороший?
— Да.
— А на гитаре играть умеет? — даже не обернувшись, уточняет Юрка.
— Умеет.
— Тогда выходи! — дуэтом разрешают сыновья.
Влетаю в свою комнату, чтобы переодеться, и застываю перед распахнутым шкафом. В голове в диком сумбуре скачут мысли: «Люда, что ты делаешь? Столько лет одна, и вдруг тут появится мужчина... В шкафу ни одной свободной полки — куда он будет класть свои вещи? Боже, что у меня за прическа! Сколько времени осталось? Полчаса! Зачем я согласилась, чтобы он поехал сюда, а не к Никите?!»
Через тридцать минут Сережка вошел в квартиру, а еще через полчаса мне казалось, что он всю жизнь жил тут, с нами. Мальчишки теребили его, показывая машинки и самолеты, звали играть на компьютере в «стрелялки», а мама была будущим зятем просто очарована.
Весь вечер они проговорили «за жизнь», и если я заглядывала на кухню с каким-то вопросом, мама досадливо махала рукой: «Иди, не мешай!»
Ночью, устроившись на Сережкином плече, я дурашливо спросила:
— Как ты можешь на мне жениться, если все обо мне знаешь?! Я ж тебе за шесть лет знакомства всю свою жизнь рассказала, всю подноготную открыла.
— Вот и хорошо, — тихо рассмеялся Сергей, — хорошо, что у тебя нет в шкафу никаких скелетов!
Первый год главной кормилицей в семье оставалась я. Ездила на гастроли, съемки, а Сергей занимался детьми и домом. Варил, стирал, гладил, шил одежду. Руки у Джигурды золотые — все, за что ни брался, получалось по высшему классу.
Если друзья спрашивали: «А Сергей все без работы сидит?
Пилишь его, наверное?», искренне протестовала: «За что пилить-то? Да я ему благодарна до невозможности! Когда бы ни вернулась из театра или со съемок, в доме чистота, мальчишки накормлены, уложены, уроки выучены, портфели собраны. Сережка ремонт в квартире затеял — так я даже боюсь, что на него гастроли свалятся. Пусть уж сначала все благоустроит, а потом... Ничего, со временем у Джигурды и с работой все будет хорошо!»
Как пожелала — так и получилось. Сергей закончил ремонт, и тут же косяком пошли заявки на концерты и спектакли, где они играют вместе с Никитой. Впервые в жизни я узнала, как это здорово, когда мужчина приносит в дом деньги. Впервые смогла расслабиться и играть только в свое удовольствие, не думая о том, что должна зарабатывать на прокорм семьи.
Радуюсь и тому, что перестала быть для Вовки и Юрки главным авторитетом.
Заглянут пацаны по старой привычке с учебником на кухню: «Мам, нам тут задачку задали... — и тут же спохватятся: — Ты вряд ли решишь, лучше мы к папе пойдем».
Поначалу мальчишки пытались называть Джигурду «дядей Сережей», но он подобное обращение пресекал: «Только не дядя! Зовите лучше Сережей».
Со временем к имени прибавилось слово «папа». Когда на улице или во дворе кто-то из близнецов кричал: «Папа Сережа, посмотри!» — люди недоуменно оглядывались. А однажды соседка принесла газету, где был опубликован снимок нашей с Сережей свадьбы и фотография Дениса.
Автор заметки рассказывал о моих отношениях с Матросовым и встрече с Джигурдой. Рассказывал беспристрастно — почти в телеграфном стиле. Мальчишки, увидев газету, спросили:
— Можно нам почитать?
Я сильно напряглась, но разрешила:
— Можно.
Вовка и Юрка отправились в свою комнату и долго оттуда не выходили. Пока их не было, я извелась:
— Сережа, они же еще маленькие — вдруг для них это обернется стрессом? Дура я, дура — надо было спрятать газету!
— Ты все правильно сделала, — успокоил Джигурда. — Они умные парни. Увидишь: поймут все как надо.
Через полчаса дверь открылась и Вовка положил газету на стол.
— У тебя есть какие-то вопросы? — с замиранием сердца спросила я.
— Нет, мам, все понятно. Папа, а ты научишь меня и Юрку с ножовкой обращаться? А то нам одну штуковину выпилить нужно.
От этого «папа», без «Сережа», у меня сердце зашлось в ликующем крике: «Приняли! Мальчишки окончательно его приняли!»
Мы с мужем были на гастролях в Киеве, когда на сотовый пришла эсэмэска от приятельницы: «У Матросова и Куликовой родился сын». Дав прочитать ее Сергею, я сказала:
— Маша так хотела ребенка, и я искренне за нее рада.
Пусть она будет счастлива.
Сергей привлек меня к себе:
— Нисколько не сомневаюсь, что твое пожелание — от чистого сердца.
— Объясни, почему так получилось: мы четыре года были с Денисом вместе, а как только мальчишки появились на свет — сразу расстались?
— Значит, этот человек был дан тебе судьбой только для того, чтобы ты родила Вовку и Юрку. На этом его миссия в твоей жизни была закончена.
— Какой же ты мудрый, Сергей Борисович! И как же я тебя люблю!
В ответ Сережа рассмеялся:
— Говори об этом почаще!
Подпишись на наш канал в Telegram