Мы с мамой смотрели телевизор. В Питере шел фестиваль фильмов, посвященный Победе. Мелькают знакомые кадры: рядовой Алеша Скворцов встречает девушку Шуру. Именно эта роль в «Балладе о солдате» сделала знаменитой мою маму — народную артистку РСФСР Жанну Прохоренко. Но почему картину представляет не она, а Светлана Светличная — вдова Владимира Ивашова? Маму не позвали на фестиваль. Она молча сидела рядом со мной и курила одну сигарету за другой.
Неужели это было всего полтора года назад?
Через два дня ей исполнилось семьдесят. И снова никто, кроме нас, родных, не вспомнил, не поздравил с юбилеем. Я чувствовала, как ей больно и обидно. Но мама не произнесла ни слова. Считала, что выплескивать свои эмоции на близких недостойно. Только когда она ушла от нас навсегда, я поняла, как много не знала о маме. Мне было достаточно того, что она всегда рядом — нежная, спокойная, надежная. Теперь изо всех сил пытаюсь собрать по кусочкам наш опустевший без нее мир, по фрагментам — ее жизнь. Со мной и без меня...
При рождении маму назвали Жаннета. На вопросы журналистов она отшучивалась: «Когда я родилась, время было тяжелое. Прекрасного вокруг не наблюдалось. Вот люди и старались давать детям хотя бы красивые имена».
Может, и так.
А может, это была семейная традиция. Моя бабушка Элеонора — полька из обедневшего дворянского рода. Ее сестру звали Викторией, маму — Франциской. Мой дедушка Трофим погиб в первый же месяц войны. А бабушка с сыном Леней и дочкой отправилась в эвакуацию на Урал. Жаннета с детства узнала, что такое голод, может поэтому всю жизнь для нее было важно, чтобы никто не ушел из ее дома голодным, а уж готовила она просто потрясающе.
После войны бабушка с детьми и сестрой Викторией жили в Ленинграде, в огромной коммуналке. Позже дядя поступил в мореходку, служил на Северном флоте. А мама стала студенткой Школы-студии МХАТ.
Там и заметила ее ассистент по актерам из съемочной группы Григория Чухрая. Роли в картине «Баллада о солдате» были давно распределены, уже даже съемки шли. Но Чухрай получил травму, и возникла пауза. Режиссер рассказывал потом, что, лежа в больнице, вдруг подумал: травма эта случилась не просто так, ему надо что-то менять, герои не те — слишком взрослые и опытные, в них нет чистоты и невинности, отчего вся история приобретает совсем другой, неправильный смысл. И Чухрай убедил руководство «Мосфильма» дать шанс дебютантам Жанне Прохоренко и Володе Ивашову.
Канн, куда привезли фильм для участия в конкурсе, чуть не довел маму до слез. По знаменитой лестнице Дворца фестивалей следовало подниматься в вечернем платье, которого у нее, естественно, не было. Представитель «Совэкспортфильма» приобрел для актрисы Прохоренко вечерний туалет, сшитый по последней парижской моде.
Мама примерила платье и разрыдалась: «Как я покажусь на людях с таким декольте? Стыдно!» Еле уговорили.
Необходимость считать каждую копейку заставила ее стать потрясающей рукодельницей. Однажды надо было срочно идти в Дом кино. Мама достала давно купленный отрез, раскроила и сшила костюм.
— Жанночка, откуда у тебя такая красота? — поинтересовался Слава Зайцев.
— Сама сшила.
— Если так, мне в этой профессии делать нечего.
По соседству с ее домом располагался секонд-хенд, который мама называла «мой бутик».
Она иногда покупала там вещички на вес, но выглядела в них как королева. Такой она была всегда. Незадолго до ухода, когда все деньги тратились на врачей и лекарства, мама обронила фразу: «Чем хуже ты себя чувствуешь, тем лучше должна выглядеть».
После «Баллады о солдате» ей предложили роль в фильме «А если это любовь?» и... отчислили из Школы-студии: студентам театральных вузов запрещалось сниматься. Но маму принял с распростертыми объятиями ВГИК: сперва она попала на курс Михаила Ромма, а после академического отпуска, который пришлось брать из-за съемок, перешла к Сергею Аполлинариевичу Герасимову и Тамаре Федоровне Макаровой. А еще через год появилась я.
Мой отец, Евгений Васильев, был старше мамы на тринадцать лет, занимал пост директора учебной киностудии ВГИКа и одновременно учился на операторском. Он всегда мечтал стать режиссером и снял в итоге восемь фильмов. С гордостью смотрю его «Прощание славянки» или «Во бору брусника», их часто показывают по телевидению.
К стыду своему я не знаю, как познакомились мои родители. И спросить уже не у кого. Папа умер четыре года назад. Он очень тяжело болел, я за ним ухаживала. Чтобы быть рядом, даже перебралась к отцу в подмосковную Фирсановку. Он прожил достойную, счастливую жизнь. У него были увлечения, романы, жены. Но единственной Любовью навсегда осталась мама. В свои последние дни он постоянно звал ее, говорил, обращаясь ко мне: «Жанна, подойди!» В памяти сохранилось, как мы с родителями отдыхали в Крыму.
Они покупали бутылку домашнего вина для себя, треугольный пакет молока для меня, мы забирались подальше в горы, где журчал водопад, разводили костер, жарили цыпленка. Такие пикники — счастливейшее воспоминание моего детства.
Наверное, их семейная жизнь была небезоблачной. Папа порой вел себя как заправский барин-домостроевец. В перерывах между съемками мама должна была успевать и стирать, и гладить, и обед готовить, и квартиру драить. Она покорно нагружала продуктами неподъемные сумки, садилась с ними в переполненную электричку и тащилась за город, где папа отдыхал на даче. При этом на станции ее никто не встречал. Наверное, она уставала и раздражалась. Но — терпела. И терпела бы дальше, если бы в ее жизнь не вошел Макаров...
Артур был племянником и приемным сыном Тамары Макаровой и Сергея Герасимова.
Родной отец Артура — Адольф Мечеславович Цивилько — был арестован в день убийства Кирова. Он оказался в одной камере с Солженицыным и в результате стал одним из прототипов кавторанга Буйновского в повести «Один день Ивана Денисовича». А еще Цивилько упоминается в списках в посвящении к роману «Архипелаг ГУЛАГ». К счастью, Адольф Мечеславович уцелел, его не расстреляли. Людмиле Федоровне, сестре Тамары Федоровны, чудом удалось избежать репрессий. Но поскольку эта угроза была реальной и Артура в случае ареста матери могли отправить в лагерь для детей изменников родины, Герасимов и Макарова его усыновили.
В молодые годы Артур отсидел срок. Слышала, что он стал участником драки, в которой погиб человек. Макарову долгое время не разрешалось прописываться в столице, поэтому Герасимов вынужден был построить дачу не в престижном Переделкино, а в далеких Песках, за сто первым километром, где и был официально зарегистрирован Артур, преспокойно разгуливавший по Москве.
Когда ангажированная властями критика громила «Новый мир», имя Артура Макарова стояло в одном ряду с именами писателей, «порочащих советскую действительность», — Александром Солженицыным и Борисом Можаевым. С неблагонадежной репутацией и судимостью дорога на центральные киностудии была ему заказана. Фильмы по сценариям Артура снимали все больше на Одесской киностудии и «Узбекфильме». Правда, однажды «Мосфильм» объявил творческий конкурс сценариев на сельскохозяйственную тему.
Имена авторов были зашифрованы, а когда жюри подвело итоги, выяснилось: все три места завоевали произведения Макарова.
Артур, который был старше мамы на девять лет, рассказывал мне, что влюбился в нее сразу, как только увидел огромные зеленые глаза на усыпанном веснушками лице, детские губы и пшеничные волосы. Мама же очень долгое время отвергала все его попытки наладить близкое знакомство, что только подогревало охотничий азарт. Наконец, когда Артур в очередной раз подстерег ее на Мосфильмовской улице, она пристально посмотрела ему в глаза, и от этого взгляда сердце провалилось куда-то и ему стало нестерпимо стыдно. «Сначала я уйду от мужа, а потом мы с вами поговорим», — сказала мама.
Измена и предательство были для нее невозможны.
Моя подруга Ксения очень точно сказала о маме: «Она никогда никому ничего не навязывала, не декларировала громких принципов, но находясь рядом с ней, невозможно было поступить непорядочно. Она будто подтягивала людей на свой недосягаемый уровень». Еще ничего не произошло, с Артуром она даже на «ты» не успела перейти, но отца посчитала необходимым поставить в известность и предпочла САМА уйти от нелюбимого уже мужчины.
Папа призывал ее одуматься. Мама — ни в какую. Тогда отец сорвался: «Раз так, убирайся из квартиры!» «Квартира» — громко сказано, у нас была комната в коммуналке на Мосфильмовской. И мама, побросав в чемодан вещи, ушла куда глаза глядят. Мы с ней долго скитались по углам.
Я ни разу не слышала дурного слова ни от мамы, ни от папы по отношению друг к другу, поэтому не могла понять, почему они не вместе.
А потом привыкла, что живу с мамой, а к папе езжу в гости.
Когда у мамы была возможность, она брала меня с собой на съемки. Фильм «Один шанс из тысячи» снимали в Крыму. Мне исполнилось шесть. Утром, после завтрака, если мама была свободна, мы шли на море. Ее узнавали, здоровались, она кивала в ответ. Я была чрезвычайно горда. Мне и в голову не приходило, насколько мама знаменита. Для меня она была просто мамой — доброй, нежной и невероятно красивой. До самого конца...
Вечером, уложив меня в кровать, она уходила на съемку.
А в перерывах между дублями обязательно звонила из телефона-автомата. Я снимала трубку и слушала сказку. Иногда мама говорила: «Я сейчас стою на улице. Слышишь, дождик капает? — и постукивала пальцами по трубке. — Спи, засыпай». И я засыпала под этот стук.
Лето я проводила с бабушкой в деревне Коргово Тверской области. Этот дом мама присмотрела, когда ездила с Артуром на охоту. Приезжаем в первый раз: электричества нет, ближайший магазин — на другой стороне реки. Бабушка чуть не заплакала. Но к концу лета мы так привыкли, что на следующий год уже зимой начали туда собираться.
В нашей семье существует обычай: ни один мой день рождения, а родилась я девятнадцатого августа, не обходится без арбуза. И вот вечером накануне этого дня мы с двоюродным братом плещемся в речке, а бабушка сидит на берегу.
И вдруг подплывает надувная лодка, из нее выпрыгивает рассерженная мама со стертыми в кровь руками и говорит: «Держите ваш арбуз!» Оказывается, она, приехав в Максатиху (это райцентр в Тверской области), решила добраться до Коргово по реке, тем более что везла мне в подарок надувную лодку. Расстояние вроде небольшое, мама не учла только одного — речка-то не прямо течет...
Училась я средненько. Боясь огорчить маму, нередко исправляла в дневнике «трояки» на «пятерки». Хотя она никогда не наказывала меня за плохие оценки. Просто могла так посмотреть, что становилось не по себе. Ее взгляд будто говорил: «Эх, что ж ты меня подводишь!»
Я очень любила воскресенья. Можно подольше поваляться в кровати.
Проснувшись, делала вид, что сплю. Знала, что мама придет и начнет меня будить, все время по-разному. Могла сесть на краешек кровати и тихо спеть: «Что тебе снится, крейсер «Аврора»?» Спать после этого было невозможно, потому что от смеха у меня начинались колики. Сама я очень любила забраться к ней в кровать, дышать в ухо и делиться своими секретами.
Но это только в наших с мамой отношениях царила такая идиллия. Суды между родителями продолжались больше года. Отец закусил удила, его мужское самолюбие было ущемлено. А тут еще «доброжелатели» докладывали, что мама открыто появляется на людях в компании Артура Макарова. На «Мосфильм» обрушилась лавина анонимок, где говорилось, что моральный облик Жанны Прохоренко не дает ей права носить высокое звание советской артистки.
На заседании парткома киностудии разбирали ее персональное дело. Это случилось после драки в ресторане Дома кино. В шумной компании друзей мама и Артур отмечали какое-то событие, мешая культурно отдыхать солидному мужчине, сидевшему с женой за соседним столиком. Слово за слово, завязалась драка, в которой приняли участие и женщины. Артур при каждом удобном случае со смехом вспоминал, как мама вцепилась в волосы чопорной мадам и они покатились по полу. Слава богу, никаких санкций к участникам «разборки» применять не стали.
И тут, в самый разгар романа, Артур Макаров женился. Но не на маме. Оказалось, в его жизни давно присутствовала другая женщина. Мила, красавица-манекенщица, была без памяти влюблена в Артура. Он еще до знакомства с мамой чем-то тяжело болел, и Мила окончила курсы медсестер, чтобы оказывать ему профессиональную медицинскую помощь, а еще научилась печатать и стала литературным секретарем Макарова.
Когда Артуру разрешили вернуться в Москву, Сергей Аполлинариевич «пробил» для него квартиру на Звездном бульваре в доме Киностудии имени Горького.
Чтобы получить не «однушку», а «двушку», Макаров и расписался с Милой. По крайней мере, так он объяснил маме: «Ну разве я виноват, что ты никак не можешь развестись. А на квартиру подошла очередь, ее надо было срочно брать».
Объяснение, конечно же, так себе. Никогда не поверю, что Макаров не испытывал к Миле никаких чувств, кроме благодарности. Но больше всего, наверное, его мужское самолюбие грел тот факт, что две потрясающие женщины порхают вокруг как бабочки.
Ему это было удобно. Совесть не мучила. Писательский ум Макарова долгие годы закручивал сюжет этой изощренной интриги. И две стороны любовного треугольника приняли его условия игры. Мила знала о существовании мамы, мама, в свою очередь, признавала, что у Артура есть еще одна, законная, жена. Макаров открыто жил на два дома. Однажды он мне обмолвился: «Жаннетик пыталась от меня уйти, но у нее ничего не получилось». И не могло получиться. Для мамы Артур стал единственным мужчиной на всю оставшуюся жизнь.
Через некоторое время Макаров купил дом в деревне Заборовка Тверской области и практически выселил туда жену. Полгода проводил там: писал, ходил на охоту, беседовал с местными мужиками, как Лев Толстой, накапливая материал для своих сочинений.
Мила вела хозяйство, ухаживала за его собаками, перепечатывала рукописи. Макаров отвозил их в издательство в Москву, и мама вычитывала верстку. Многие свои сценарии — «Близкая даль», «Приезжая», «На новом месте», «Золотая мина», «Колье Шарлотты» — Артур написал специально для мамы. Она была его Музой. Именно так, с большой буквы.
Артур являлся не с пустыми руками, всегда привозил охотничьи трофеи — дичь, медвежатину, кабанятину. Мама становилась к плите, жарила потрясающе вкусные котлеты, лепила пельмени из разных сортов мяса. Ее коронным блюдом была уха с груздями. Новый год Макаров всегда встречал в деревне с Милой, Старый Новый год — с мамой и друзьями в Доме кино.
Ключи от московской квартиры Артура были розданы товарищам, чтобы те могли в любой момент использовать ее по своему усмотрению. А мама построила нам двухкомнатный кооператив на улице 26 Бакинских комиссаров. На собственные деньги. Артур не был тогда богатым человеком, частенько ему приходилось даже брать у мамы взаймы. Зато когда деньги появились, он ничего для нее не жалел. Макаров был щедрым.
Поначалу я относилась к Артуру с некоторой опаской, и он, чувствуя это, не форсировал события, не старался набиться в друзья. Никогда на меня не давил, не пытался воспитывать. Действовал тонко и деликатно. Невзначай подсовывал сборник рассказов Джека Лондона, которого очень ценил. Я читала запоем, потом пересказывала одноклассникам. В восемь лет на день рождения он подарил мне щенка лайки.
Я была в полном восторге, назвала это чудо Гошей. Но прожил Гоша совсем недолго, подхватил чумку и умер. Помню, как я рыдала, а Артур меня утешал.
Когда к нам приходили гости, меня не прогоняли из-за стола. Я слушала взрослые разговоры, споры о новых фильмах, книгах, но всегда чувствовала тот момент, когда надо уйти к себе в комнату.
У мамы и Артура было много друзей, среди них — художник и бард Анатолий Иванов. Однажды меня взяли на его концерт, я вышла из зала в таком восторге, что тут же решила научиться играть на гитаре. «Ты? На гитаре? Да ни в жизнь!» — подначивал Макаров, он уже понял, что я могу горы свернуть из духа противоречия. И действительно, вскоре я стала играть на гитаре, петь и даже сочинять песенки, что потом пригодилось в актерской профессии.
Артур дружил с Владимиром Высоцким и Мариной Влади.
После смерти Высоцкого Марина попросила Артура стать его душеприказчиком. Макаров занимался изданием пластинок Владимира Семеновича, собирал его записи, помогал Влади работать над сборником «Нерв», причем делал все это абсолютно бескорыстно.
Незадолго до смерти Высоцкий построил дом в ближнем Подмосковье на участке драматурга Эдуарда Володарского. Документов не оформляли. Просто договорились по-дружески. Марина собиралась продать дом, а Артур, зная, что мама давно мечтает иметь свой дачный уголок, решил его купить. Мы там даже встречали Новый год. Но Володарский вдруг передумал. И Артур прекратил с ним всякое общение, несмотря на то, что они написали вместе несколько сценариев.
Мама поступала так же. Некоторые люди переставали для нее существовать, она их просто вычеркивала из своей жизни. Поэтому ее настоящих друзей и подруг можно перечесть по пальцам. Ей была чужда женская болтливость, она никому не позволяла лезть к себе в душу, терпеть не могла сплетни, довольно жестко их пресекала.
Когда бабушка вышла на пенсию, она переехала в Москву — помогать маме растить меня. Артур тогда жил у нас. Однажды бабушка позвала его на кухню, прикрыла дверь, налила чайку и деликатно поинтересовалась:
— Артур, когда вы собираетесь жениться на моей дочери?
— Это невозможно, я уже женат, — ответил Макаров.
— Чтобы ноги вашей в этом доме больше не было!
— вскипела бабушка.
Но это никак не отразилось на отношениях мамы и Артура. Она стала уезжать к нему на Звездный бульвар и задерживаться там на несколько дней. Та часть жизни Макарова, которую он вел без нее, для мамы просто не существовала. Она ничего не хотела знать кроме того, что он ее любит. Не считала Милу соперницей, но и знакомиться с ней, как ни уговаривал Макаров, не желала.
Тамара Федоровна и Сергей Аполлинариевич, конечно же, были в курсе того, что их племянника и ученицу связывают серьезные чувства. Как они к этому относились, мне неизвестно. Могу лишь предположить, что Тамара Федоровна, всю жизнь игнорировавшая слухи о похождениях мужа, советовала невестке поступать так же.
К окончанию десятилетки я твердо решила поступать во ВГИК, тем более что в тот год актерско-режиссерскую мастерскую набирали Герасимов и Макарова.
Когда сообщила об этом маме, та огорчилась: «Боже мой, как же я этого не хочу». Она прекрасно понимала, насколько непредсказуема актерская профессия, как много в ней зависит от случая. Бывали периоды, когда ее совсем не снимали. Но мама не впадала в уныние, а сразу же находила себе занятие. Она не только шила, но и прекрасно вязала, вышивала. Могла купить торшер, снять пластиковый абажур, обтянуть каркас павлово-посадским платком — и на наших глазах рождалось настоящее произведение искусства. Однажды Артур после удачной охоты привез ей пару шкурок рыси, из которых мама сама сшила фантастической красоты манто.
Чтобы чем-то занять себя в период вынужденного простоя, она раздобыла несколько детективных романов Джона Ле Карре в оригинале, и хоть английский освоила в пределах школьной программы, обложилась словарями и тетрадками: в одну выписывала незнакомые слова, другую заполняла переведенными предложениями.
Мама читала вслух Артуру эти тексты на ночь, как сказку. А он, окутанный клубами сигаретного дыма, слушал и с нетерпением ждал продолжения.
Мама для меня недосягаемый эталон женской красоты, потрясающего вкуса. Мне кажется, она умела делать все: запросто могла забить гвоздь, починить электрическую розетку, в одиночку передвинуть шкаф и прибить книжную полку.
Мама регулярно делала зарядку и плавала по утрам в деревенском озере, с весны по осень. И меня с дочками к этому приучила.
На школьный выпускной я пришла в платье, сшитом мамой вручную из прозрачного голубого шифона. Швейная машинка могла испортить тончайший материал. На выпускной Марьяны она чуть-чуть его переделала, и моя дочка блистала среди своих одноклассниц. Сейчас это чудесное платье лежит и ждет, пока вырастет моя младшенькая.
Я иногда, смеясь, интересовалась у мамы: мол, как у такой талантливой женщины могла родиться я? Единственное, что теперь у меня получается лучше, чем у мамы, — печь пироги. А в юности я могла приготовить только яичницу с гренками, которые всегда пригорали. Помню, приехала к маме на съемки фильма «Близкая даль».
Ее партнер Андрей Смоляков в перерыве между дублями рассказал, как он заботится о своей маме, щи ей варит. Моя сидела, слушала и вдруг говорит: «Красота! А моя Катька только яичницу умеет... жечь».
Что касается моего поступления в институт, то она сразу предупредила, что не станет помогать: считала неприличным просить за дочь. В результате мы с Любой Германовой не добрали по полбалла по общеобразовательным предметам. Сергей Аполлинариевич добился, чтобы нас приняли вольнослушателями. «Эти две девочки мне нужнее, чем все восемь человек, которых вы зачислили», — заявил он ректору Ждану. Не прошло и месяца, как мы стали полноправными студентками ВГИКа.
Когда мама уезжала на съемки, а бабушка — к сестре в Ленинград, я оставалась с Артуром. Он часто заводил со мной беседы о жизни, говорит однажды: «Раз уж ты выбрала актерскую стезю, должна оставаться профессионалом до мозга костей, как мама». И рассказал такую историю: «Оператор попросил Жанну присесть в кадре, чтобы он выставил свет. А тут как раз объявили обеденный перерыв и все ушли из павильона. Только Жанна так и осталась на месте, потому что ее никто не отпустил, не сказал: свободна. Так и просидела целый час».
Сам Артур относился к актерской профессии со священным трепетом. Вместе с мамой он снялся у своего друга Василия Шукшина в картине «Калина красная», сыграл члена воровской шайки по кличке Бульдя, а мама — следователя прокуратуры. «Никогда в жизни больше не окажусь по ту сторону кинокамеры, — вспоминал Артур.
— Это такое мучение, такой ужас! Всем актерам надо памятники при жизни ставить».
Я была достаточно востребованной актрисой, много снималась. На картине «Что у Сеньки было» подружилась с Володей Носиком. Однажды пришла к нему в гости и увидела актера Театра имени Станиславского Тимофея Спивака. Влюбилась тут же, не остановило даже, что Тима старше почти на четырнадцать лет и находился тогда в процессе развода со второй женой. Мама понимала: отговаривать меня бесполезно. Когда появилась на свет наша дочь Марьяна, Тимофей построил кооперативную квартиру в Отрадном. И мама, чтобы нам помочь, моталась на другой конец города на общественном транспорте с сумками, полными продуктов.
Тимофей меня очень любил и ревновал безумно, без всякого повода. Я сидела дома с маленькой дочкой, а он шутил, что готов надеть на меня паранджу, но, как известно, в каждой шутке есть доля правды... А мне казалось, что пока я стираю пеленки, настоящая жизнь стремительно летит мимо. И вот после очередного приступа ревности мужа я взяла в охапку Марьяху и уехала к маме.
Квартиру мы разменяли, я перебралась поближе к маме на Юго-Запад. А Тимофей стал довольно часто навещать дочь. Видеть его тогда, если честно, не хотелось. Скорее всего, я просто вычеркнула бы бывшего мужа из своей жизни, если б не мама. Когда Тимофей приходил, она как ни в чем не бывало говорила: «Катюш, чего ты ждешь? Приглашай Тимофея за стол, покорми его, знаю этих холостых мужиков, наверняка голодный ходит».
И я бралась за половник и разливала борщ по тарелкам.
Конечно же, обиды постепенно забылись. И сейчас Тима для меня не просто Друг с большой буквы, он — член моей семьи, хотя мы и в разводе. Редко встретишь человека более доброго, надежного и преданного. Тимофей больше так и не женился. Он потрясающий отец, для которого Марьяша — смысл жизни, да и мою младшую Ксюшку он обожает. Мама его очень любила.
Наступили лихие девяностые. Фильмов почти не снимали, кинотеатры превращались в автосалоны. Зарабатывать на жизнь творчеством не представлялось возможным. Артур Макаров был не из тех, кто будет сидеть и ждать, когда какой-нибудь добрый дядя обратит внимание на его сценарий. Он организовал свой бизнес и зарегистрировал фирму под названием «Арт-гемма».
«Арт», сокращение от «Артур», расшифровывалось еще как «Агентство реактивных торможений». Сама видела это словосочетание в учредительных документах. Чувство юмора не изменило Макарову и в этом серьезном деле. Предметом бизнеса компании были якутские алмазы. Артур собирался открыть гранильный цех, чтобы продавать на международных рынках полноценные камни. Неисправимый романтик, Макаров мечтал, «чтобы Россия заткнула за пояс сраный «Де Бирс» — именно так он выражался.
К делу привлекли бельгийского банкира, который, воспользовавшись неопытностью самопровозглашенных бизнесменов, «кинул» их на деньги. Но Макаров каким-то образом выкрутился. Всю жизнь проходивший в свитерах и джинсах, частенько донашивая их до дыр, теперь Артур облачился в прекрасно сидевший на нем дорогой костюм.
Но чувствовал он себя в нем весьма неуютно и не мог дождаться момента, когда можно будет его скинуть.
Поначалу офис Артура находился в маминой квартире, туда толпами стекались какие-то люди. Макаров закрывался с ними в спальне, обсуждая коммерческие тайны. Мама носилась из кухни в гостиную, накрывая столы, заваривая чай.
В моей актерской карьере в тот момент случилась пауза: в так называемый кооперативный кинематограф я со своей внешностью никак не вписывалась — нужны были девочки с ногами от ушей. И я уехала на полгода в Болгарию, на озвучание «Просто Марии» — на телевидении настал век мексиканских сериалов.
В том же 1992 году осуществилась мамина мечта о даче. В Псковской области в деревне с трогательным названием Глушь она приобрела дом, став соседкой моей подруги Марины Левтовой. Макаров вздохнул: «Эх, Жаннетик, вот построила бы ты там для меня рабочий кабинет... Я б к тебе в Глушь отдыхать приезжал. А может, и писать бы снова начал. К черту этот бизнес!»
Самым добротным строением на участке оказался хлев. И вот силами местных умельцев мама начала строительство. Хлев раскатали и из его бревен, добавив пару венцов, сложили крепкий дом.
Иногда доходило до смешного. «Трофимовна! — разносился очередной бабий вопль по деревне. — Мой-то опять запил! Возьми ты его, Христа ради, на перевоспитание!» Строительных материалов тогда практически не было.
Гвозди, скобы и многое другое хрупкая народная артистка возила на себе из Москвы. А местные жители лишь спустя какое-то время поняли, что их соседкой стала Жанна Прохоренко — та самая Шурочка из «Баллады о солдате». Но любили и уважали ее не за это. Мама, как никто, умела слушать. Она с удовольствием внимала рассказам односельчан про их непростую жизнь. «Ты послушай, КАК они разговаривают, — говорила мама. — Ясно становится, почему речь речью называется: журчит как реченька».
Итак, мама пропадала в Глуши на стройке, а Макаров занимался развитием своего бизнеса, в суть которого мы с мамой посвящены не были, так как именно в то время под офис был снят номер в гостинице «Университетская», где Артур практически поселился. Домой, в мамину квартиру, он возвращался совершенно измотанный, раздраженный.
Молча глотал ужин, а когда раздавался очередной телефонный звонок, хватал трубку и запирался в соседней комнате. Он как будто пытался оградить нас от чего-то.
Мама должна была вернуться из Глуши ближе к зиме. Артур, если не сильно задерживался, заезжал ко мне домой пообедать, иногда я заранее оставляла ему еду на квартире у мамы. Макаров принес туда небольшой сейф с кодовым замком и вручил мне записку с шифром. Как-то, открыв сейф и показав на лежащие в нем документы, Артур произнес: «В случае чего... эти бумаги обеспечат вам безбедное существование».
Позже в «желтой» прессе распространялись слухи, что в сейфе Макаров держал золотые слитки и бриллианты.
Ничего подобного там не было.
Дня через три после этого разговора, ближе к вечеру, я позвонила Артуру:
— Ужинать приедешь?
— Нет, буду допоздна сидеть на работе, не жди.
Я, как всегда в таких случаях, упаковала пластиковые контейнеры с едой и отнесла их в мамин холодильник, чтобы Артур мог перекусить, когда вернется.
На следующее утро меня разбудила настойчивая трель телефона. Звонил один из партнеров Макарова:
— Катя, ты не знаешь, где Артур Сергеевич? Мы договорились созвониться утром, но он битый час не подходит к телефону.
Сон как рукой сняло.
— Нет, он не приезжал.
Попробую сейчас ему дозвониться.
— Если свяжешься, скажи, что мы скоро будем.
Телефон в маминой квартире отзывался протяжными гудками. Меня вдруг пронзило острое чувство тревоги, и я помчалась туда. Мой дом — в двух минутах ходьбы от маминого. Открыла первую дверь, вторая, железная, оказалась не заперта. Толкнув ее, увидела разбросанные на полу вещи. Я позвала Артура — он не откликнулся. Мне стало жутко, я выскочила из квартиры и спустилась вниз. С трудом дождалась людей, которые разбудили меня утром. Вместе мы поднялись на двенадцатый этаж...
В квартире все было перевернуто вверх дном. Сейф взломан. В спальне на диване лежал Артур, изумленно уставившись в потолок широко раскрытыми мертвыми глазами. Руки были связаны за спиной. А в грудь воткнут нож. И кровь повсюду, ею было залито буквально все. Хотелось кричать, но голос пропал. Мужчины отвели меня на кухню и вызвали милицию...
Когда я звонила маме в деревню, слова застревали у меня в горле: «Мама, Артур... Он убит...»
Соседи привезли ее в Москву в тот же вечер. Я сразу забрала маму к себе. Она была в шоке, сидела и отрешенно смотрела куда-то вдаль. Мы уложили Марьяшу спать, легли вдвоем на диван, обнялись. И тут она заплакала: «Знаешь, два дня назад рабочие достроили лестницу на второй этаж.
Когда на нижней ступеньке застывал бетон, я подошла, взяла палочку и почему-то написала «Артур» и дату: «1 октября 1995 года». А потом подумала: Господи, что я наделала? Ступенька выглядела как могильный камень...»
Макаров погиб третьего октября. Та ступенька с тех пор всегда накрыта ковриком.
За несколько лет до трагических событий мама с Артуром ездили к друзьям в Завидово на крестины. Вышел батюшка, оглядел собравшихся и произнес, указав на маму с Макаровым, которых видел впервые: «Ты и вот еще ты — некрещеные. Подойдите ближе, я вас окрещу. Ты Еленой будешь, а ты — Сергием, — и пристально вглядевшись в глаза Артура, добавил: — Тяжел твой крест, ох тяжел».
В мамином доме тогда не было православных икон. Только деревянный образок в рамке, который она когда-то привезла из Ниловой пустыни. Так вот, рядом с телом Артура валялся этот раскуроченный, вывернутый из рамки образок. Потом писали, что Макаров был убит ножом из коллекции холодного оружия, которая хранилась в доме мамы. Никакой коллекции не существовало, преступник воспользовался подаренным Артуру охотничьим ножом.
Похоронами занимались друзья Макарова. Мила заезжала к нам, выбрала костюм, в котором Артура положили в гроб. Долго стояла перед окровавленным диваном, на котором тот принял смерть...
Прощание состоялось в Доме кино. Тамара Федоровна еле держалась на ногах, от нее ни на секунду не отходила мама Артура Людмила.
Сергея Аполлинариевича к тому времени уже не было в живых.
Следствие очень скоро зашло в тупик. Нас с мамой тоже вызывали на допрос, но мы мало чем могли помочь: ни она, ни я не были посвящены в подробности бизнес-проектов Макарова.
Основная версия гибели Артура чисто уголовная. Вроде бы он одолжил крупную сумму какому-то «авторитету». Когда подошло время расплачиваться, тот подослал к нему наемного убийцу. Известно, что Макаров сам открыл дверь киллеру: вероятно, был с ним знаком и, судя по застывшему на лице изумлению, не ожидал, что его будут убивать. Но и этот тонкий след очень скоро оборвался, скорее всего, убийцу убрали как ненужного свидетеля заказчики преступления. Оно не раскрыто до сих пор.
На осенние каникулы мы с мамой и Марьяшей отправились в Глушь. Вернулись в середине ноября, заехали в мамину квартиру забрать теплые вещи. Вошли и увидели: стекло балконной двери разбито, вещи валяются на полу, книги сброшены с полок. Мамина шуба — единственная ценность, которая у нее оставалась, — исчезла. Были это обычные грабители или убийца Артура снова что-то искал — неизвестно.
Следующим летом двадцать четвертого июня я по привычке произнесла: «Сегодня день рождения Артура».
Мама изменилась в лице и, повернувшись, молча ушла в свою комнату. Слишком мало времени прошло со дня его гибели. Впрочем, и потом мама очень редко в нашем присутствии говорила об Артуре. Как будто не хотела бередить старые раны.
Кто знает, о чем она думала, что творилось в ее душе? Она никого не впускала в свое личное пространство. Да мы и сами старались беречь ее от этого. Ясно одно: мама любила Артура до конца дней своих. Каждый раз, заходя в храм, она ставила свечку за упокой его души. А недавно, открыв шкаф, где хранится ее архив, на самом видном месте я обнаружила аккуратно перевязанную ленточкой папку с надписью «АРТУР», полную старых фотографий...
Вскоре после гибели Макарова в квартире Тамары Федоровны стали раздаваться странные телефонные звонки.
— Артура Сергеевича можно?
— Его больше нет, — отвечала Тамара Федоровна.
— Ах да, он же на кладбище. Ну и ты там скоро окажешься, старая карга! — грозил неизвестный и бросал трубку.
Милиция так и не выяснила, кто это был.
Мы с Марьяшей часто ее навещали, но когда Тамара Федоровна слегла, Мила перестала нас к ней пускать. Знаю, что незадолго до смерти Тамара Федоровна попросила позвать к ней Катю Васильеву. Позвали, но не меня, а Екатерину Сергеевну. Та привела с собой священника, он исповедовал и причастил Тамару Федоровну. После похорон Мила отдала мне ее серебряный кубачинский комплект: браслет, кольцо и серьги. Сказала: «Тамара Федоровна обрадовалась бы, узнав, что эти вещи у тебя». Почему она так поступила? Может быть, чувствовала вину... Я надеваю эти украшения, когда у меня важная встреча или событие.
Они — талисман, который меня хранит. Мама Артура, Людмила Федоровна, ненадолго пережила сестру.
Первый год после трагедии был самым тяжелым. Мы жили в моей квартире — дочка в отдельной комнатке, мы с мамой в проходной. Приятелей, коих у Макарова было несметное число и каждый из которых на похоронах клялся маме, что не оставит ее без помощи, словно ветром сдуло. Может, они чего-то боялись, а может, просто не хотели общаться с отягощенными бедой людьми. Остались самые верные, Тимофей — в их числе. Работы не было, денег тоже. Мой отец кино уже не снимал и не мог дать мне даже самой маленькой роли. Именно в это время объявился мой сокурсник Саша Новиков и предложил работу переводчика, благо я хорошо знаю английский. Он организовал компанию, которая занималась дубляжем.
Компьютеров в то время не было, поэтому я обкладывалась словарями и писала тексты от руки. Уставала страшно — за день выкуривала по две пачки сигарет, глаза постоянно болели: дисков еще не существовало и я просматривала сериалы на видеодвойке, которую везде таскала за собой. Платили копейки, но я и этому была рада. Ни за один сериал, ни за один мультфильм мне не стыдно.
Через год после гибели Артура мама вернулась в свою квартиру, сказав: «Не позволю какой-то мрази портить мне жизнь. Хватит! Я никого и ничего не боюсь».
Мы с Марьяшей переехали к ней, мою «двушку» сдали, чтобы сводить концы с концами. А еще через три года в мою жизнь ворвалась новая любовь. Роман с каскадером Александром Малышевым разгорелся стремительно.
Я переехала к нему, а мама взяла на себя все заботы о Марьяше. Внучке досталось от нее столько любви, сколько я не получила. Вскоре родилась моя младшая дочь Ксюша, но отношения с ее отцом не сложились. Нам с Ксюшей не нашлось места в его жизни.
И тут вдруг заболел папа. Я переехала к нему в Фирсановку. Устроилась на работу в местный Дом культуры. Думала — временно, оказалось — навсегда. Ничуть не жалею, что уехала из столицы. Мне тут спокойно и хорошо.
Каждое лето мама проводила в Глуши. Она вовсе не была затворницей, как писали в прессе. По большому счету, ей было гораздо интереснее общаться с простыми людьми, чем толкаться на фестивальных тусовках.
Приусадебный участок она содержала в идеальном порядке. Мама говорила, что делает это ради нас: «Для того чтобы кто-то мог хорошо отдохнуть, кто-то должен хорошо потрудиться».
Однажды вздохнула: «Что здесь будет, когда меня не станет? Ведь пропадет все...» Увы, она была не слишком далека от истины. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы наша Глушь по-прежнему оставалась родовым гнездом, таким же теплым и надежным, как при маме.
Прошлым летом мама чувствовала себя неважно, у нее побаливал живот. Но она не любила ходить по врачам. Попила какую-то травку, вроде бы полегчало. В это ее последнее лето мы с Ксюшей много путешествовали по Псковской земле, ездили в Печоры, Изборск, на остров Залит. Стояло настоящее пекло, мы искупались в озере и подхватили желудочную инфекцию.
В Глушь вернулись совершенно больными, сначала Ксюша слегла с высокой температурой, затем я, а потом уж и мама. Ей было особенно тяжело: предстояла поездка сначала на кинофестиваль в Ялту, затем в Благовещенск, где секретарь Союза кинематографистов России Сергей Новожилов предложил устроить ее творческий вечер и отпраздновать, наконец, юбилей.
— Мам, может, стоит все отменить? — предлагала я.
— Неудобно подводить людей.
На своем творческом вечере мама не уходила со сцены несколько часов, рассказывала, вспоминала. Видела по телевидению фестивальный репортаж, мама там такая красивая! Она никогда не делала пластических операций и не придерживалась диет, считая, что человек прекрасен в любом возрасте.
В первый же вечер после возвращения из Благовещенска маму увезли на «скорой» в инфекционное отделение 4-й Градской больницы.
На десятый день лечащий врач объявил: «По нашей части все в порядке, будем вас выписывать».
Собрать вещи мама не успела — скрутил страшный приступ, желудок выворачивало наизнанку. И тогда наконец позвали хирурга. Тот пришел, пощупал живот и тут же отправил ее на операционный стол.
Я благодарна доктору Сажину, он облегчил мамины страдания, пусть ненадолго, но продлил ее жизнь. Диагноз звучал жутко: рак кишечника четвертой стадии. Мама лежала в палате на двенадцать человек — смиренно, ни на что не жалуясь.
А затем доктор Сажин подключил все свои связи и устроил ее в онкологический институт имени Герцена на курс химиотерапии.
Пенсия народной артистки — двенадцать тысяч рублей, такую же зарплату получаю я, Марьяна, плотно занятая в репертуаре театра «Сатирикон», зарабатывает немногим больше. Оплатить мамино лечение нам было просто нечем. Каждые две недели маме приходилось обходить множество врачей, чтобы получить необходимое направление, а потом ехать с ним в Департамент здравоохранения добывать бесплатную квоту на очередной сеанс химиотерапии. Я забрала ее к себе в Фирсановку и поначалу сама занималась хождением по инстанциям, но едва окрепнув после операции, мама решила: «Все, мне надо самой шевелиться, жить, двигаться».
Мама перенесла двенадцать курсов химиотерапии — это значит, что двенадцать раз она шла на казнь.
После тяжелейшей процедуры отлеживалась дня три у себя в квартире, нам приезжать запрещала: «Со мной все в порядке. Что я, до магазина не дойду?» Она боролась за жизнь. Но ей становилось все хуже, начались непрекращающиеся боли, а сильные обезболивающие приходилось «выбивать» буквально с боем.
Как только лекарства начинали действовать, мама возвращалась к привычному распорядку. Когда я приходила с работы, замечала: трава на участке скошена, цветы посажены. Покончив с садово-огородными работами, мама садилась читать или вышивала. Это были две иконки — Ксении Петербургской и Николая Чудотворца, которые она подарила внучкам.
Перед глазами стоит картина: мама, весившая сорок два килограмма, откинулась в шезлонге, поджав под себя одну ногу, словно кузнечик, а через короткий ежик волос просвечивает солнце, создавая над головой нимб, как у святой. Такая хрупкая, беззащитная... и такая сильная.
Когда лекарства перестали помогать, я вызвала «скорую».
— Что с больной? — поинтересовалась диспетчер.
— Рак, четвертая стадия.
— И что вы от нас хотите, чтобы мы приехали и поставили клизму?
— Нет, я хочу, чтобы вы вспомнили, что давали клятву Гиппократа, и облегчили страдания человека.
Надо ли говорить, что меня не услышали?
Мы снова поехали в институт имени Герцена.
Моя подруга Ксения, которая работает там врачом-анестезиологом, договорилась о компьютерной томографии. Пока ждали результата, она бегала по начальству, умоляя положить маму к ним. Отказали. Томограф выявил у мамы спайки кишечника.
— Это хирургический диагноз, — сказала Ксения, — с ним надо обращаться в Боткинскую больницу, они обязаны принять.
— Поступайте как считаете необходимым, — откликнулась мама, — конец все равно один.
Нам повезло: в приемном покое Боткинской дежурил молодой доктор — чуткий, деликатный, внимательный. Мамин диагноз звучал как приговор, но он все же принял решение положить ее в хирургическое отделение. Зато лечащий врач с редким именем был крайне недоволен: «Ну и зачем вы здесь? Везли бы к врачу, который ее оперировал, он лучше меня знает, что там ей отрезал».
Доктор, понимая безнадежность ситуации, практически не появлялся в маминой палате. Его все раздражало. А пожилые медсестры маму узнали и помогали всем, чем могли. Я больше не переживала, возвращаясь ночевать домой, была уверена: к маме подойдут, проследят за капельницей, подадут воды.
В соседнюю палату приходил священник, служил молебен. Я предложила маме:
— Давай и к тебе пригласим отца Кирилла из нашей Фирсановки.
— Не знаю...
— засомневалась она.
— Ну, раз не знаешь, значит «да».
Отец Кирилл приехал сразу.
— Матушка, вы когда-нибудь исповедовались? — спросил он маму.
— Нет.
— Вот и хорошо, это никогда не поздно сделать.
Я оставила их наедине. Все это происходило в субботу, а в понедельник мамы не стало...
Когда она начала уходить, мы с Марьяшей были рядом, держали ее за руку.
Дозваться доктора было невозможно. Возмущенные больные из соседней палаты пригласили своего лечащего врача. Тот пришел, при нас набрал номер его мобильного: «Ты что, хочешь, чтобы у тебя были крупные неприятности? Ты их сейчас наживешь».
Эскулап влетел в палату, когда мама уже умерла, толкнул остывающее тело: «Эй, бабань, ты чего?»
Потом всплеснул руками, пробормотал что-то и поспешил удалиться.
Почти половину расходов на похороны взял на себя Фонд Михалкова. Спасибо Никите Сергеевичу и всем, кто поддержал нас в те скорбные дни. Теперь мама лежит на Хованском кладбище рядом с бабушкой.
Марьяша на похоронах не присутствовала, именно в тот день «Сатирикон» уехал на гастроли в Израиль, ей не было замены в спектаклях. Рейс задержали, и в Иерусалим они прибыли довольно поздно. Но почему-то и Гефсиманский сад, и храм Гроба Господня еще работали. И единственный православный священник-грек оказался на месте. Он — не говоривший ни по-русски, ни по-английски — все же понял, что Марьяна хочет заказать панихиду, подарил ей свечи. Дочь походила по храму, а потом свернула в какой-то закуток, присела на ступеньки напротив иконы с изображением неизвестной святой и вдруг успокоилась. Когда позже поинтересовалась у экскурсовода, что находится в цокольном этаже храма, получила ответ: придел святой Елены. Именно это имя дали маме при крещении. «Мамочка, Жаннетик с нами, я знаю, она ведет меня, помогает, я ее чувствую» — я не стираю эту Марьяшину эсэмэску.
Вскоре дочь на репетиции сильно травмировала ногу.
Тогда ей впервые приснилась Жаннетик: вроде бы мы пришли навещать ее в больницу, принесли какую-то снедь, а она попросила: «Купите мне огурчиков, помидорчиков и... лук, конечно лук». На следующий день Марьяна нашла в Интернете: скорейшему рассасыванию гематом способствует... лук, конечно лук.
Мне мама долго не снилась. Я расстраивалась, Марьяша успокаивала: «Не волнуйся, в моих снах мы все вместе». Мне так ее не хватает. Я хожу по опустевшему дому, зарываюсь лицом в ее вещи и вдыхаю родной запах. Все время ловлю себя на мысли, что хочу маме позвонить, что-то рассказать, показать.
Недавно мама пришла и ко мне...
Кажется, это не было сном. Я лежала в полудреме и вдруг ощутила, как родные руки гладят мою голову. Стало хорошо и спокойно, как в детстве. Будто золотым коконом, я с ног до головы была окутана ЕЕ любовью. Я утопала в ее бесконечной любви, шепча: «Мама, мамочка!»
Подпишись на наш канал в Telegram