«Женщин любимых своих оценив
Тебя отмечу особо:
Брошу использованный презерватив
На крышку твоего гроба».
Эта эпитафия написана замечательным детским писателем Эдуардом Успенским по случаю кончины нашей семейной жизни. Эдуард Николаевич не один день трудился над сим произведением, я привожу наиболее приличный из созданных вариантов.
Нас связывают двадцать лет. Десять из них мы вместе работали и у нас были тесные и теплые дружеские отношения — согласитесь, срок более чем достаточный, чтобы считать, что прекрасно знаешь человека.
Оглядываясь назад, с горечью признаю, что ошибалась. На самом деле я не знала его. То, что мне открывалось в течение долгих лет, было только маской. Свое истинное лицо Эдуард Успенский показал, когда я переступила порог его дома в качестве жены.
Познакомила меня с Успенским Людмила Ивановна Яковлева — коллега по Всесоюзному радио.
— Лерочка, не хотите поработать с Эдуардом Успенским? Да-да, с тем самым, кто написал «Чебурашку».
Я бралась за любую работу, мне все было интересно, но упоминание Чебурашки оптимизма не прибавило, показалось — это как-то несерьезно.
Сказала нерешительно:
— Давайте попробуем...
Офисом Успенского была его же московская квартира. Сам он с семьей, женой Еленой и двумя дочками, жил за городом. В квартире не протолкнуться от журналистов, мультипликаторов, художников... Меня встретили как будущего редактора тогда еще только радийной программы «В нашу гавань заходили корабли». Предполагалось, что буду делать выпуски по сорок шесть минут два раза в месяц.
— Не справлюсь! — перепугалась я, поскольку всего год работала на Всесоюзном радио. И только половину из этого времени — редактором.
Детский писатель — небольшого роста, взлохмаченный — носился между сотрудниками на огромной скорости.
Подлетел ко мне, включил магнитофон с записью программы: «Слушай!» и умчался.
Из колонок неслись дворовые песни, которые мне совершенно не понравились.
— Лерочка, понимаете, какое дело, — вкрадчиво вводила в курс Людмила Ивановна, — программу хотят закрыть, прежний редактор отказалась работать с Успенским. Если бы он сам принял решение о закрытии, это один разговор. Но навязывать себе чужое решение он не позволит. В этом смысле с Эдуардом Николаевичем лучше не связываться. Вы с ним несколько выпусков сделаете, и тогда он сам закроет проект. Лерочка, надо помочь.
Слова «надо помочь» действуют на меня гипнотически.
Услышав их, отказаться я уже не могла.
Но — увы! — не услышала того, что куда важнее было услышать, того, что могло предотвратить опасный пируэт моей судьбы: гениальную в своей точности фразу «С Эдуардом Николаевичем лучше не связываться!» Теперь понимаю: это был предупредительный знак сверху! Пропустила мимо ушей, не обратила внимания и… вот именно связалась, точнее не скажешь, да такими замысловатыми узами, которые непростительно долго не в силах была разорвать. Все мы поздним умом сильны...
А тогда, в начале знакомства, маска Успенского показалась очень привлекательной, искрила сочетанием замечательного таланта и блестящего ума. Передо мной нарисовался человек яркий, эксцентричный, с пронзительным чувством юмора, великолепный придумщик, сметающий со своего пути каноны и шаблоны.
Мне даже увиделось, что у нас в характерах много общего. Оба энергичные, креативные, пунктуальные, любим и умеем работать. Правда, первое время я опасалась его экстравагантных выходок. К примеру, Успенский мог в останкинском лифте вдруг опереться руками на поручень и, сделав уголок, поднять вверх прямые ноги, несмотря на присутствие кучи посторонних людей. Но потом я, заразившись его неуемным озорством, раскрепостилась. И когда Эдуард сказал, стоя напротив лестницы в Политехническом музее, где у нас проходили концерты: «А давай наперегонки?», понеслась вверх что есть духу.
В студии засидевшимся гостям он предлагал: «Кто дальше прыгнет?» Почему прыгнет? Зачем прыгнет? Но люди включались и действительно начинали упражняться.
Его фантазию не останавливало присутствие даже самых именитых гостей, он прикалывался и над ними. И сам легко отзывался на любую авантюру.
Секрет профессионального успеха Эдуарда Николаевича в том, что он все делает не как все, в каждой строчке, в каждой передаче совершая маленькую революцию. И я тоже всегда пыталась сделать что-то свое. Оценив деловые качества друг друга, мы быстро сработались, стали слаженным тандемом. «Как быстро ты схватываешь!» — хвалил меня Успенский.
И передача не только не закрылась, а стала успешно развиваться уже и в телевизионном формате. Пахота была сумасшедшая, именно тогда я поняла: чем больше делаешь, тем больше успеваешь.
Эдуард Николаевич подкупал своим отношением, он был неравнодушен к моей жизни, проблемам: помог устроить в подмосковный экстернат сына Дениса.
Услышав это предложение, я сначала только рассмеялась в ответ. Но когда увидела этот «интернат» воочию: какие необычные методики погружения в предмет используют в обучении, какие там театр, библиотека и хор — загорелась. В итоге Денис проучился в экстернате два года и в шестнадцать стал студентом юрфака МГЮА, сейчас занимается адвокатской практикой.
В ранней молодости я мечтала родить троих детей. Но нам с мужем все время чего-то не хватало — то денег, то квадратных метров. Теперь я понимаю, что на самом деле не хватало любви. Может быть, поэтому муж не очень одобрял рождение второго ребенка.
Зато Эдуард Николаевич удивился: «Что за глупость?! Конечно, надо рожать! Ребят должно быть много!»
«Какой замечательный! — обольщалась я маской. — И как любит детей!»
Успенский старше меня на двадцать пять лет, но дело не только в возрасте, авторитет его в те годы в моих глазах был непререкаем, я внимала каждому слову старшего товарища.
С мужем мы были одноклассниками, полюбили друг друга еще в школе — первая любовь. Он был ярким, энергичным. Поженились в восемнадцать лет, совсем молодыми, и очень скоро стало понятно, что мы совершенно разные, каждый развивается своим путем, никаких пересечений нет. Муж стал каким-то грубым, мне это претило, но поначалу терпела, выходила ж замуж раз и навсегда.
Работа в «Гавани» довела накалившуюся в семье обстановку до критической отметки. Мои редакторские обязанности не заканчивались с концом рабочего дня. Я вынуждена была и дома вести постоянные телефонные переговоры. Муж же раздражался и возмущался так, что слышно было моим собеседникам. В конце концов мы решили расстаться. В самом страшном сне мне тогда не могло присниться, что двое этих близких мне мужчин на самом деле так похожи между собой...
Успенский часто подвозил меня домой, по дороге много рассказывал о себе, о своей войне с чиновниками всех мастей. Например, как «снял» с должности главного редактора Госкино СССР — тот закрыл их с Аркадием Хайтом картину. Эдуард Николаевич скрупулезно три месяца занимался только этим, не жалея ни времени, ни сил, собрал целую папку компрометирующих доказательств, что за взятки тот продвигал своих.
Другой «жертвой» детского писателя стала председатель жилищного кооператива, построенного для деятелей культуры, которая хотела заселить в дом «блатных». Эд провел огромную работу, собирая документы, опрашивая людей. Конечно, я восхищалась непримиримостью Успенского, ни на минуту не подумав удивиться его педантичной мстительности.
О своем детстве Эдуард Николаевич практически не рассказывал. Несколько раз невзначай бросил: «Мать меня не любила». Отец умер, когда ему было десять, отчим частенько воспитывал Эдика ремнем. С его слов выходило, что он рос дворовым, чуть ли не беспризорным мальчишкой, который пробился «сквозь асфальт» только благодаря своим способностям.
Я слушала его затаив дыхание, сердце щемило от жалости к маленькому, не знавшему родительской любви и ласки мальчику. Одному Богу известно, сколько раз в течение моего добровольного десятилетнего заточения в браке с талантливым «сказочником» эта печальная история а-ля Дэвид Копперфильд останавливала меня в решимости уйти...
Насколько достоверны были эти врезавшиеся глубоко в мою душу, живописно преподанные талантливым словом детские картины, не скажу. Но так получалось, что единственным человеком, любящим маленького Эдика, была бабушка. Так же, как и мою, ее звали Вера. И эта, казалось бы, ничего не значащая деталь оформилась в моем сердце до масштабов магического знака судьбы.
«Я никогда ее не любил, — говорил Успенский про свою жену Елену, — но мы партнеры. В браке любовь только помеха».
Ну вот, разве подобное заявление не равнозначно ушату холодной воды на мою закружившуюся голову? Увы, нет. Я слышала только то, что хотела слышать, все больше и больше поддаваясь его обаянию. «Как же так? — думала я. — Разве не любовь основа основ любой семьи? Конечно, и в этом все дело — в их семье, так же как и в нашей, просто нет любви, потому ему и кажется, что она не нужна! Что толку в их с Леной партнерстве, если я вижу, как нас с Эдуардом Николаевичем тянет друг к другу?»
Он казался идеальным — все, что я хотела видеть в мужчине, я видела в нем. И конечно, чувствовала, что Успенскому со мной не просто интересно, я нравлюсь ему.
Наконец мы решили, что должны жить вместе.
Из-за меня он расстался с женой Еленой, которая, не простив измены, запретила Эдуарду Николаевичу видеться с дочками-двойняшками.
Тогда тот объявил ей войну и практически прекратил давать деньги на детей. Мне Успенский объяснял это благими намерениями: только так, перекрыв бывшей жене кислород, он скорее добьется от нее разрешения видеться с девочками.
Знать бы мне тогда, каким многократным эхом откликнется все это!
Если бы, как в сказках, у меня было волшебное зеркальце, которое показало бы наш огромный прекрасный загородный дом и прочий материальный достаток, но при этом хоть малюсеньким эпизодом там мелькнула страшная тень наших будущих отношений, я бежала бы от этого человека как от огня.
Я же внимала ему как оракулу, свято верила, что там, в той семье, нет любви, там партнерство, а значит, я вроде как ничего и не разрушаю. И как я могла подозревать, что меня ожидает, если за все десять лет совместной работы у нас случились всего три мелких конфликта.
Следующие десять лет, став мужем и женой, мы ссорились минимум трижды в день. В семейной жизни Успенский оказался совершенно другим человеком. Словно переступив определенный порог отношений, маска доброго и веселого друга таинственным образом стала растворяться. И мне открылся совершенной иной его образ — агрессивный и истеричный. Как я теперь понимаю: такой Эд настоящий.
Он просто стал самим собой.
Кто бы мог подумать, что камнем преткновения для прекрасного детского писателя станет ребенок — маленький мальчик, мой сын.
Я много занималась с Владиком, в четыре года мы прочитали «Тома Сойера». До работы на радио я окончила пединститут, несколько лет проработала в детском саду. Все, чему учила детишек, теперь досталось ему: песенки, стишки, потешки. Но что я по сравнению с Успенским! Радовалась, надеясь, что веселый, энергичный, умный, легко справляющийся с любыми проблемами человек, настоящий мужчина станет ему лучшим другом, рядом с ним Владик откроет для себя целый мир. Но Успенский невзлюбил моего сына с первой встречи, которая состоялась у нас дома. Я накрывала на стол.
— Владюша, познакомься, это Эдуард Николаевич.
Мы будем жить все вместе.
Шестилетний Владик, услышав, что ему теперь придется делить любимую маму с чужим дядей, приревновал. Глядя, как я в суете ношусь по дому, спросил, уткнув глаза в пол:
— Мама, ты ему слуга, что ли?
Я рассмеялась:
— А кому я слуга? Тебе, что ли?
Эдуард Николаевич, услышав фразу Владика, просидел весь вечер кислый, неразговорчивый. Затаил обиду на ребенка. Уважаемый детский писатель, это классика и хрестоматия мировой литературы в одном флаконе! Не надо быть тонким психологом, чтобы понять и принять реакцию ребенка.
«Он не воспринял меня с первой же минуты, — скажет Успенский потом. — Так за что же мне его любить?»
И это реакция взрослого и мудрого человека? Я была в недоумении, не могла сразу понять, что происходит с моим кумиром. И только со временем осознала: в нем продолжает жить недолюбленный обиженный ребенок, агрессивный и злой — творю что хочу, никто не накажет. Владика Эдуард воспринял как конкурента.
Каждый день я с изумлением делала все новые и новые открытия в новом образе своего старого друга. Оказалось, что моему мужу не достает важных человеческих качеств: он не способен понять переживания другого. Может продемонстрировать свое хорошее настроение, но не готов пожалеть или проявить сочувствие.
Не дано.
Владик привык, что каждый вечер я читаю ему на ночь, он делится со мной детскими секретами, я сижу рядышком, пока не уснет. Кто станет спорить, что такие отношения между матерью и ребенком — норма? Эдуард Николаевич! Он пресек все это на корню. В его огромном доме, куда мы вскоре переехали, комната Владика находилась на другом этаже — конечно, маленькому сыну было страшно и непривычно в большом доме. Иногда он просыпался среди ночи, поднимался на этаж, совершенно бесшумно открывал дверь в нашу спальню и на цыпочках делал несколько шагов ко мне. Эдуард Николаевич спит крепко, но на Влада у него был особо настроенный локатор. Он мгновенно вскакивал, и дом вздрагивал от вопля: «Кто разрешил?!! Вон отсюда!!!» Я в ужасе хватала ребенка, спускалась с ним в его комнату и ждала, пока сын уснет.
Но это тоже не устраивало Эдуарда: «Он парень! А ты растишь из него слюнтяя и труса!»
Однажды после объявленного отчимом отбоя сын рискнул появиться у нас в спальне. Мы с Эдом смотрели телевизор, когда дверь отворилась и на пороге возник Владик с пластиковой бутылкой колы: «Не хотите попить?»
В два прыжка Эдуард Николаевич подскочил к сыну, схватил бутылку и заорал: «Пошел вон отсюда!» Влад бросился бежать, и тогда Успенский запустил ему бутылкой в спину. Это счастье, что Влад не стал заикой. Он даже заплакать не мог, только губы дрожали от ужаса.
Я очень сильно в тот вечер поругалась с Эдом. А надо было подхватить сына и бежать без оглядки.
Но я осталась.
Предвижу ваше возмущение, но поверьте: я сегодняшняя сама не до конца понимаю, как могла все это терпеть. Трудно, почти невозможно влезть в шкуру другого человека, это нужно прожить, прочувствовать все, каждую минуту, каждый штрих. Долгие десять лет бок о бок я проживала с этим — но с другим! — человеком. Когда-то полюбила, врастала в него всеми своими чувствами все сильнее и сильнее, пуская корни. И эта корневая система уже разветвилась и укрепилась настолько, что разом не вырвать. И то доверие, тот авторитет сразу не уничтожить, видимо, на это тоже нужны были годы. Может, у кого-то иначе — у меня получилось так.
Всякий раз после таких сцен у меня словно поднималась температура, но тут передо мной возникал тот самый несчастный мальчик, выпоротый отчимом...
И усилием воли я останавливала себя, оправдывая поведение Эдуарда его тяжелым личным «анамнезом». Верила, что со временем сумею любовью и терпением переломить отношение Эда к моему сыну. Ведь я любила обоих. Непросто отказаться от мужчины, на которого ты молилась десять лет, лишиться женского счастья, которое только-только обрела...
Став старше, Влад признался, что иногда по ночам сворачивался калачиком под дверями нашей спальни и лишь под утро, когда было уже не так темно и страшно, продрогший, уходил к себе. Смогу ли я когда-нибудь простить себя за это?..
В начале своей новой семейной жизни я забеременела. Состояние это переношу очень плохо, мучаясь сильнейшим токсикозом.
У Эда есть дети и внуки, у меня двое сыновей и вот-вот должна была родиться внучка, думала: куда нам еще малыша? И потом, как я оставлю Влада — а мне предложили на месяц лечь в больницу — на Эдуарда Николаевича, если он, когда мальчик пытается к нему приласкаться, руки отдергивает. А еще, узнав о беременности, Эд начал зло подшучивать над сыном: «Скоро у тебя будет братик или сестричка. Что? Не хочешь? Эгоист! Конечно, мама тогда не будет носиться с тобой как с писаной торбой. У тебя обязательно будет братик или сестричка, чтобы тебе жизнь медом не казалась!»
И я сделала аборт и не пожалела ни разу. Сейчас даже страшно представить, что было бы, оставь я ребенка. Как бы мы делили его при нынешнем разводе?! Эд всегда за то, чтобы женщина рожала, — теоретически.
Но заниматься детьми не любит и не умеет. Первое, что приходит Успенскому на ум при виде любого ребенка: «Садись, читай». Других достойных занятий, позволенных подрастающему поколению, с его точки зрения нет.
Эдуард Николаевич не выносит не только моего сына, похоже, он вообще не любит детей — ни чужих, ни своих. Со старшей дочерью от первого брака Татьяной, которую воспитывал, забрав у матери, практически не общается. И шутки Успенского, если вчитаться в его книги, отнюдь не детские и строятся на том, чтобы насмехаясь над кем-то одним, рассмешить многих. Случилось мне недавно перечитать «Чебурашку». К своему удивлению, обратила внимание, что не такой уж он добрый и положительный. Это ведь Чебурашка придумал прислонить к калитке палку, чтобы она больно шарахнула Шапокляк по носу.
Заметила, что после детских концертов и выступлений Успенский чисто механически подписывает книги детям, даже не глядя на них.
Но если рядом с малышом появлялась мама, Эдуард Николаевич тут же преображался, срабатывала привычка эстрадника: «Какой чудесный мальчик! Меняю на стиральную машину, — мама заливалась радостным смехом. — Не хотите на стиральную, меняю на «мерседес».
Мама хохотала пуще прежнего, а стоящий рядом малыш в растерянности хлопал глазами. Бог знает, о чем он думал: а вдруг мама и правда согласится променять его на «мерседес»?..
Эдуард любит рассказывать, как Влад лет в тринадцать сломал его мотоцикл. Пока мы были в отъезде, к сыну пришли приятели, они без спросу взяли мотоцикл, повредили фару и поставили в гараж, никому ничего не сказав.
Обнаружив поломку, Эдуард Николаевич был просто счастлив возможности излить на Влада свое раздражение.
— Как же так, Влад? — спросила я. — Мне-то почему не сказал? Знал ведь, что будет.
— Если честно, мам, испугался...
Мы все в детстве чем-то грешим, раздражаем взрослых. Но что страшного, к примеру, в том, что ребенок, меняя в телевизионном пульте батарейки, перепутал плюс с минусом? Можно сделать замечание, а не орать на весь дом:
— Ты разве не понимаешь, что у тебя ребенок дебил?! Он только в компьютер с утра до вечера играет!
— Если бы в твоем детстве, Эд, был компьютер, ты бы тоже в него играл.
— Да я только и делал, что читал!
Пусть тоже читает!
Эдуард Николаевич приводил в пример своих дочерей. Во многом благодаря моим стараниям он примирился с Леной и девчонки стали навещать отца. Таких послушных детей я больше не видела. Когда они приезжали, Эд давал им в руки по своей книге: «Читайте».
И девочки безропотно утыкались в страницы. Когда он им ничего не говорил, они просто сидели и смиренно молчали. Мне кажется, такой подход к детям — верный путь воспитать инертного, безынициативного человека. Понятно, что на их фоне Влад казался неслухом. Он не читал книжки, он их слушал на CD, в восемь лет осилил «Преступление и наказание».
Вообще-то диск слушала я в машине и, когда ехала куда-то вместе с сыном, собиралась поменять его на что-то более детское. Но сын попросил оставить: «Мне интересно!»
Через наушники он освоил всю классику — Чехова, Толстого, Куприна. Он играл в компьютер и одновременно слушал. Так что обвинять его в необразованности никак нельзя. Но Успенский не хотел видеть хорошее. Он постоянно изводил сына придирками, его раздражало все: то, что тот ходит без тапочек и в халате, не замечая, что сам часто из него не вылезает. Это такие мелочи! Но из-за них он не давал парню жизни: «Я его кормлю, а он в магазин сходить не может!»
С нами жила помощница по хозяйству, которая делала покупки. Она что, должна была специально вычеркнуть из списка хлеб и молоко, чтобы за ними пошел Влад?
Тогда Эдуард вменил ему ежедневное мытье посуды, сопровождаемое командными окриками: «Ну-ка, быстро мыть посуду, не то п...ей навешаю».
Вот так примерно выглядел тот яркий и интересный мир, который открыл для себя мой сын рядом с Эдуардом Успенским. Что делать ребенку, который так «попал»? Родители хотят, чтобы его не было видно и слышно, — вот он и ушел в компьютерный мир, где никто его не ругает, не гонит прочь. Каюсь, в первые годы жизни с Эдуардом я значительно больше времени уделяла ему, а не сыну. Старалась выстроить отношения с мужем-гением. Подстроиться под него. Влад отошел на второй план. А домработница, посторонняя женщина, видела, что происходит в доме, и старалась отнести обед Владу в комнату, жалея мальчика, чтобы он лишний раз не столкнулся с отчимом.
Зато Эдуард Николаевич любит животных.
Кто только не жил в нашем доме — собаки, куры, совы, попугаи... Муж был в отъезде, когда я влюбилась в игуану. Позвонила, спрашиваю:
— Эдуард, тут такой дракончик чудесный, можно?
— Купи, конечно!
У этой замечательной животины оказался интеллект собаки. Она так привязалась к нам, что когда мы уезжали, бросалась на человека, который за ней ухаживал.
Но когда Влад попросил щенка немецкой овчарки, Эдуард резко воспротивился: «У нас есть собаки, чего ему еще надо?»
Сама не знаю, как мне удалось дожать Успенского, но щенка мы все же купили.
И Эдуард Николаевич тут же его возненавидел. В семье появился еще один повод для конфликтов. «Это твоя собака сделала! — слышалось по нескольку раз на дню. — Ты с ней не занимаешься!»
В итоге, чтобы избежать скандалов, я, несмотря на протесты сына, отдала овчарку в хорошие руки.
Владу исполнилось четырнадцать, мы ехали в машине, и на очередную придирку Эдуарда он ответил не то чтобы грубым словом, а позволил себе недовольный тон, подросток все-таки. Успенский замахнулся на него, Влад подставил руку.
— Не надо, Эд, — попросила я, когда мы вышли из машины, — парень вырос, может не сдержаться.
Успенский заорал:
— Пусть только попробует поднять на меня руку!
Что первое попадется, тем и размозжу ему башку!
Я была в шоке. И ты говоришь это мне? Его матери?!
Все время пыталась урезонить:
— Дом большой, вы же можете жить в нем так, чтобы не пересекаться.
— А меня раздражают следы его жизнедеятельности, — отвечал муж.
Пытаясь и Влада отправить в тот же экстернат, что и Дениса, Эд постоянно приводил в пример жен великих людей, которые ради своих мужей отсылали детей кто куда: кто к бабушке, кто в интернат.
Но Влад другой ребенок, очень домашний. В свои шестнадцать сын может подойти и обнять меня, не каждый подросток на это способен.
— Чего ты добиваешься? — недавно спросила я. — Ты хочешь доказать, что мой ребенок плохой?
— Да.
— Может, мне его убить и закопать?
— Это было бы неплохо! — ответил Эд, как мне показалось, на полном серьезе.
— ??!!!
Что должен думать парень, видя такое отношение?
— Мама, почему ты с ним? — спрашивал меня повзрослевший Влад. — Из-за денег?
Других причин не вижу.
— Влад, я его любила.
— За что?!!
Попыталась рассказать ему, как начинались наши отношения.
— Ты мне сейчас про кого рассказываешь? — Влад таким его уже не застал. — А почему сейчас не уходишь? Я же вижу, как ты мучаешься!
— Пойми, взрослым людям не просто порвать отношения, нас многое связывает, в том числе «Гавань», от которой я не готова отказаться.
И это было не простой отговоркой — наша совместная передача была той пристанью, о которую разбивались даже десятибалльные волны наших семейных неурядиц.
Однажды под Новый год в мое отсутствие Эд напился, нырнул в бассейн и чуть не утонул, приятель едва успел его вытащить.
— Еще немного, и конец! — эту историю из уст спасителя услышал Влад.
— Да лучше б он утонул... — бросил сын, в голосе которого чувствовалась обида на человека, унижавшего его всю сознательную жизнь.
Я в ужасе стала ругать Влада. Хотя понимала, что этой фразой подросток всего лишь продемонстрировал отношение к отчиму. Добрый друг Эда передал ему слова моего сына.
Тут уж Успенский оторвался по полной. «Ограничить в еде! Я его кормлю, а он что себе позволяет?! Зина, — приказал Эд домработнице, — с этих пор запрещаю тебе возить его в школу».
Приказной тон и нелепые требования возмутили меня до глубины души. Неужели я оставлю сына на голодном пайке?! Попыталась объяснить Эду, что это просто высказанный негатив, а не пожелание реальной смерти. Но муж ничего слышать не хотел. Сына я стала возить в школу сама.
Через некоторое время фантазия Успенского развила подкинутую мысль до полного абсурда, он стал повторять, что Влад его, чего доброго, отравит. Мой сын не ангел — не лучше и не хуже других мальчишек, но в нем есть как раз те черты, которых не хватает Эду: сочувствие и доброта. Сейчас, когда мы живем с ним вдвоем, Владик вдруг сказал про Успенского: «Мам, ты знаешь, мне даже жалко его. Как он там совсем один?»
В общем, не прошло и десяти лет, как капля за каплей своим безумным, иначе не назовешь, отношением к моему ребенку Эд вытравил из меня любовь к нему — полностью.
Но хотя Успенский говорил, что все проблемы в нашей семье происходили из-за Влада, это не так.
Я считаю, что Эдуард Николаевич любит только себя, а других использует, проявляя интерес к человеку до тех пор, пока тот ему нужен. Долгие годы при нем состоял секретарь, служивший верой и правдой. Однажды он серьезно заболел. И Эдуард Николаевич каждый день звонил ему, чтобы выяснить, выполнил ли тот, наконец, его поручение, забывая даже поинтересоваться самочувствием помощника.
Эдуарда лично знает огромное число известных людей. Когда мы встречались на концертах, приемах, все они мило улыбались ему, обещали приехать в гости, но на деле не торопились в дом доброго детского писателя.
Никто, за исключением Григория Остера, не спешил насладиться обществом Эдуарда Успенского, хотя он внушал мне: «Я только свистну — все прибегут».
Среди тех, кто так и не отозвался на приглашение, был и Олег Павлович Табаков, озвучивший его Кота Матроскина.
Даже дети и внуки бывали у нас крайне редко. С моим старшим — Денисом — Эдуард Николаевич виделся пару раз в год, когда тот с женой и дочкой приезжал навестить нас.
Для меня в порядке вещей помогать детям, которые только становятся на ноги. Эдуард же не хотел помогать своей старшей дочери Татьяне и был не в восторге, если я подкидывала денег Денису.
Я же, наоборот, всегда была только «за», если Эд хотел материально поддержать своего младшего брата или сестру. Мама моя, с тех пор как стала свидетелем общения Влада и Успенского, просто перестала у нас бывать. «Ты попала в золотую клетку, дочь», — сказала она. Своих внуков, Таниных детей, Эдуард видит раз в полгода. Маленький Эдик, бывая у нас, с дедом почти не общался, он подружился с моим сыном и все время проводил у него в комнате.
У Успенского есть такая особенность: он не понимает, зачем женщинам дарят цветы. В нашей программе есть замечательный участник — Борис Колотов, который каждый раз перед эфиром уже в течение долгих лет дарит мне розу. Прохожу мимо вазы, и на душе теплеет.
— Не могу понять, — говорил Эд, — чего тебе дались эти цветы?!
— Если бы, идя домой, ты по дороге купил мне цветок, я бы знала, что ты думаешь обо мне.
— Да ладно! Тебе что, денег не хватает?! Поди и купи хоть полмагазина.
Однажды принес мне керамическую вазочку с сухим букетиком.
— Что это? — удивилась я.
— Цветы, чтобы ты отстала от меня уже раз и навсегда.
Еще одна «цветочная» история была спровоцирована скандалом. Эдуард, как-то вечером основательно выпив (к слову, делал он это довольно часто), решил, что ему мало, и собрался ехать в магазин.
Я не пустила его в таком виде за руль и сама не поехала, выслушав в свой адрес массу «милых» выражений. Большой букет роз — первое, что я увидела, выйдя утром из нашей спальни на третьем этаже. Стала спускаться. На каждой ступеньке лежало по цветку. На втором этаже — еще один букет роз. Ступени лестничного пролета, ведущего со второго этажа на первый, опять же украшены цветами. На первом этаже снова огромный букет.
«Что случилось?! — всполошилась я. — К нам кто-то приехал?»
Нет, это Эдуард осознал вину и вместе с Владиком съездил с утра пораньше за розами, чтобы устроить для меня супершоу. Он даже сказал мне спасибо за то, что сберегла его здоровье.
Как мало надо человеку для счастья!
Несколько дней я просто порхала, но, увы, для Успенского это была всего лишь одна из его экстравагантных выходок. Или такой случай на ту же тему. В компании его дочек мы поехали в наш строящийся в Троицком дом. Я ходила, смотрела, как продвигаются работы. Вдруг ко мне подошла одна из девочек и протянула два десятка красных роз в оберточной бумаге, в которой цветы поставляются на оптовую базу неподалеку, в Рассказовке.
«Батюшки! — удивилась я. — Спасибо, Света!»
Поставила букет в вазу. Пошла дальше. Тут подошла ко мне вторая девочка и преподнесла точно такую же «вязанку» желтых роз.
«И тебе спасибо, Ира!»
В третий раз ко мне подошла снова Света и протянула двадцать белых роз.
Мне кажется, Эдуард Николаевич так и не понял, что цветы женщине дарят, чтобы сделать ей приятное, а не приколоться.
Правда, я все равно была благодарна. Очень люблю цветы в доме.
Конечно, это неправда, что все ссоры начинались из-за Влада. Два года назад мы полетели в Японию. Сына с нами не было, а скандалы следовали один за другим. Даже из-за того, что я слишком много денег трачу на подарки не своим, а его родным и знакомым. На обратном пути Успенский вдруг вспомнил о Владе: «Пересели его! Что он живет в такой большой комнате, как барин?! Я в свое время вообще в лифте работал».
Как только мы переступили порог, Эд рванулся к комнате сына и стал вышвыривать оттуда его вещи. Влада не было дома — когда сын вырос, Эд уже опасался позволять себе при нем злобные выпады.
Я перенесла вещи в мансарду, не самую удачную комнату — из-за раскаляющейся на солнце крыши там бывает очень душно. Про себя решила, что куплю сыну в утешение новый компьютер. А чем утешить себя? Не нашла ответа на свой вопрос, как ни старалась.
На следующий день сказала мужу:
— Эдуард, наш союз уже окончательно исчерпал себя, давай разведемся. Не могу я больше с тобой жить.
— Тогда закрою программу, — ответил Эд.
Именно это сейчас и происходит. А могло произойти еще пять лет назад. «Гавань» — это образ жизни, который дорог не только мне, но и людям, которые с нами работают.
Для большинства она единственный источник заработка.
Эд тем не менее не хотел разводиться. Говорил, что любит.
«То, что ты меня любишь, — моя заслуга, то, что я тебя больше не люблю, — твоя», — сказала я ему.
На следующее утро он подошел:
— Что я должен сделать, чтобы ты не уходила?
— Эдик, я не в силах больше выдерживать твою агрессию.
— Останься, я постараюсь, — уговаривал Успенский.
В общем, в конце концов пожалела я его тогда и осталась.
Но ничего не изменилось. Летом прошлого года после очередного выяснения отношений Эд уехал в Финляндию, я написала ему «прощальное» письмо и положила на стол в кабинете. Но письмо так и осталось непрочитанным. Домой он не доехал, позвонил, сказал, что плохо с сердцем, и я, помчавшись ему навстречу, отвезла мужа в Центр сердечно-сосудистой хирургии. Врачи, проведя обследование, рекомендовали проверить желудок. Проверили — у Эдуарда Николаевича обнаружили тяжелейшее заболевание.
Стало ясно, что ни о каком разводе речи быть не может. Нравится мне или нет — буду рядом. А как иначе? Я сделала то, что должна была: нашла клинику в Германии, где Эда успешно прооперировали. Сидела возле него, пыталась вести душеспасительные беседы, уже не ради себя и сына, ради него самого: «Эд, говорят, что болезни не просто так даются человеку, это повод остановиться и понять, что в тебе не так.
Ты своей агрессией убиваешь себя и отравляешь жизнь близким тебе людям».
В Германии нас застал звонок из российской радиокомпании, на один из вопросов журналиста Эд ответил: «Я хочу быть добрее к людям, хочу быть не таким агрессивным...» «Слава тебе, Господи!» — вздохнула я.
Не успели мы вернуться в Москву, его благие намерения растаяли как дым. «Надо терпеть — человек болен», — скажут некоторые. И я подпишусь под этим. Но одно дело сказать, совсем другое — иметь силы выносить бесконечные ежедневные придирки.
В постоянных бессмысленных конфликтах мы провели время до следующего обследования в Германии.
За ужином по приезде Эд нахваливал меня переводчице, рассказывая, какая я хорошая и как много для него сделала, но я уже понимала, чего стоят его слова. Еле дождалась, когда мы наконец окажемся в наших апартаментах, устала в тот день смертельно: «Эд, я лягу спать, плохо себя чувствую».
Проснулась от грохота посуды на кухне, дверь в спальню была открыта.
— Эд! — крикнула я. Он сначала даже не услышал. — Эд! Ну, дверь хотя бы можно было закрыть?!
Я не визжала, не орала, просто высказала с досадой: да что ж такое! Закрыла глаза, надеясь задремать, но тут над ухом раздалось громогласное:
— Ты что себе позволяешь?!
На тумбочке зазвонил телефон. Я взяла трубку, услышав мой сонный голос, на том конце провода извинились и отключились.
— Выключи свой е... телефон, пас...уда, п...дла, засранка!
Вроде бы мне не привыкать к изысканной лексике детского писателя, из уст которого чуть что вылетало: «Пошла в ж...! Закройся!» Но, видно, наконец наступил предел упругости. Я приподнялась и словно отбивая такт ладонью по кровати, удар за ударом, четко произнесла:
— Не смей! Меня! Оскорблять!!!
И тут он кинулся на меня с кулаками. Заслоняясь руками от ударов, я как-то вывернулась и выбежала из комнаты.
— Этого я тебе никогда не прощу! — крикнула с порога.
Закрылась в другой комнате, заснула только под утро.
Разбудило меня легкое невозмутимое насвистывание на кухне. Вот такой он человек, писатель Успенский, — особенный.
Всегда после ссор я вставала совершенно разбитая, а Эд словно черпает в них энергию, расцветает на глазах. Очевидно, этим, а не обостренным чувством справедливости, объясняется его всем известная воинственность. Он же без конца со всеми судится — с издательствами, «Союзмультфильмом», фабриками по производству Чебурашек.
Мне кажется, в тот момент я чувствовала уже не обиду, а ненависть: сколько ж можно терпеть?! Вызвала переводчицу, на оставшиеся три дня перепоручила Успенского ее заботам и улетела в Москву.
«Пусть катится!
— вскричал в праведном гневе брошенный муж. — Она вообще на меня последнее время волком смотрит. Даже бросается!»
Эта сцена стала точкой невозврата. Сейчас между нами война, а в ведении боевых действий Эдуарду Николаевичу нет равных. Он обвиняет меня в том, что бросила его больного, предала: «Предателей я не прощаю!» О том, что послужило поводом, предпочитает не вспоминать.
— Почему ты не попросил прощения на следующий день? — спрашивала я его.
— Лучше я руку себе отгрызу, чем буду просить прощения.
Мужественное заявление!
Узнав, что я ухожу от Успенского, знакомые сказали: «Теперь, Лера, держись!»
Через редакторов программы он передавал мне указания: «Пусть извинится. Если поделим имущество как мне хочется, оставлю ее в программе».
А за что я должна извиняться? Если бы оставался еще хоть намек на желание жить вместе и дальше, мы бы, может, как-нибудь разобрались, как делали десять лет до этого. Но пути назад нет.
Всем вокруг он не устает повторять, какого потрясающего человека я теряю. Да и я наслушалась за столько-то лет: «Лер, я же твоя опора. За мной как за каменной стеной».
Но за этой стеной скрыт пороховой склад. Никто не знает, сколько слез я выплакала за эти годы, успокоительное пила горстями...
Нет в Успенском ни опоры, ни надежды — чуть что не по его, отберет все.
Вернувшись из Германии, он первым делом перекрыл мне доступ к деньгам. Я осталась без копейки.
С Эдуардом Николаевичем первое время жила моя двоюродная сестра, которая убирала и готовила. Несмотря на разрыв, я хотела быть уверенной, что он накормлен и ухожен. Но долго Ира не выдержала, Эдуард изводил ее разговорами обо мне: «Да кто она такая?! Никому не нужная говорящая голова!»
Потом Успенский заявил, что у «Гавани» будет новая ведущая, прекрасно понимая, что наносит этим запрещенный удар ниже пояса. Он обзвонил всех моих подруг, предлагая им «свято место».
Как же мне было больно!
Вернувшаяся из отпуска продюсер программы сказала Успенскому: «Или вы ведете вместе с Лерой, или никак».
Несколько программ мы все-таки провели как прежде, легко и непринужденно. В кадре мы идеальная пара: живые, энергичные, он чудаковатый, юморной, я строгая — не догадаешься, что между нами война. А потом Эдуард Николаевич снова потребовал убрать меня из программы, пообещав: «Остаток жизни и сил положу на борьбу с ней!»
— Не надо закрывать программу, — попросила я продюсера. — Пусть он ее проведет один.
— Сомневаюсь, что у него получится.
— Получится — назло мне, — ответила я и добавила: — Если что, вызывайте, вдруг Эдуарду Николаевичу будет трудно осилить три дня подряд по три смены.
Но он справился! Как я и ожидала. Про меня — ни слова. На исходниках осталась реплика, сказанная уже по окончании записи. В студии внезапно воцарилась полная тишина, в которой Успенский произнес: «Мне это напоминает минуту молчания. Тут, в общем, есть кого помянуть...»
Меня обвиняют в том, что бросаю больного мужа. Останься я — меня наверняка упрекали бы в том, что мечтаю стать богатой вдовой. Хотя со здоровьем у Эдуарда Николаевича сейчас все в порядке, и я желаю ему долгих лет жизни.
Я ухожу из богатого дома, от полного достатка с тяжелым сердцем, потому что никак не могу простить себе, что не сделала этого раньше, много раньше — когда он бросил вслед сыну бутылку колы.
Питая свою любовь к мужу пустыми надеждами на счастливую семейную жизнь, я столько лет мучила своего ребенка!
Он пострадал и теперь, при разводе: я вынуждена в выпускном одиннадцатом классе переводить сына в другую школу. В сентябре Влад пошел в московский экстернат, ему нужно ездить из Переделкино, где мы сейчас живем, в город три раза в неделю. В Москве у нас с Эдом есть общая квартира, которую мы оба использовали по мере необходимости, в основном для подготовки программ. Я думала, что в дни учебы там сможет бывать Влад. Услышав об этом, Эдуард словно с ума сошел: — Почему ты устроила его в Москву, а не в Переделкино?!
Я против того, чтобы вы там жили!
— Но это же наша с тобой квартира.
— Не допущу!
Бросил трубку, не стал ничего обсуждать. А потом позвонил и радостно сообщил: «Я врезал в квартире новый замок. Больше ты там не появишься!»
Моим подругам он так объяснял свой поступок: «Не хочу, чтобы Влад спал на моей кровати. Не хочу, чтобы квартира пропахла табаком, он курит. Не хочу, чтобы там пахло едой, когда приходят деловые партнеры. Да просто — не хочу!»
Я просила: «Не надо на меня давить, не надо уничтожать, давай спокойно разойдемся — в противном случае я буду защищаться».
Эдуард Николаевич не внял. Что ж, эта открытая мною правда — мой способ самозащиты. Кто-то меня поддержит, кто-то обвинит в том, что обо всем этом рассказала. А зачем он поменял замок? Зачем убрал из программы? Зачем постоянно делает больно?
Теперь он не пускает меня еще и в наш общий дом в Троицком. Когда я позвонила, чтобы забрать зимнюю резину для машины, Эд сказал: «Ты забыла, что я писатель? В своих мемуарах пропишу тебя как высокопоставленную б...»
Высокопоставленную потому, что я имела честь быть его женой? А может, ему до сих пор не дает покоя шутка, о которой я потом страшно жалела. Дело было еще летом, когда он, после приезда из Германии, оставил меня без денег.
Я тогда протянула Эду книгу про Чебурашку и попросила поставить автограф.
— Кому? — буркнул он.
— Да я тут в один дом устроилась уборщицей.
Рассчитывала, что он скажет: «Ты в своем уме?! Зачем меня позоришь?» Тут бы я и спросила: «А что мне делать, если денег нет?» Но Эдуард не отреагировал и книжку подписал. И тогда я съязвила неумело:
— Кстати, приплачивают за то, что телеведущая и жена Успенского.
И забыла об этом. Спустя десять дней мне позвонила сестра и рассказала, как вернувшийся от приятеля-художника Успенский орал благим матом: — Ира!
Что она со мной сделала?! Она стала проституткой!
— Почему, Эдуард Николаевич?! С чего вы взяли?
— Она пошла в ВИП-уборщицы, а мне объяснили: это то же самое, что проститутки!
— Эдуард Николаевич! Что вы говорите? Лера не такой человек! И не забывайте, сколько ей лет!
Но Успенского переубедить было невозможно. Он уже ничего не слышал. Стал обзванивать наших знакомых и рассказывать о моем падении и своем позоре. И тошно, и смешно. Я позвонила ему: «Эд, окстись, что ты говоришь?!» Объяснила, что блефовала. Он вроде слушал, но через пять минут перезвонил с криком: — Кто тебе нашел этого клиента?!
— Сколько стоит шляпа на твоей голове? — спросила я.
— Какая шляпа?
— А какой клиент?
Я и не предполагала, что эта ситуация может обернуться таким кошмаром.
Эдуард Николаевич хоть и творческий человек, но разнообразия в личных отношениях не проявляет. Разводясь с Еленой, он точно так же врезал в квартирах новые замки, перекрывал доступ к деньгам, а главное, бросив ее ради меня, обвинил в том, что она завела любовника — мужа своей подруги. Сейчас он готов верить в любую сказанную про меня грязь. Те, кто с ним не знаком, могут подумать, что это проявление болезни. Но близкие к Эдуарду Николаевичу люди знают, что это его нормальное состояние.
Отними у него наш конфликт и программу «Гавань», и у Успенского пропадет жизненный стимул. Бог дал ему талант. Он пишет легко. Литературная работа занимает всего час-два в день. Все. Потом он не знает, чем себя занять. Мается. Ни один фильм не в состоянии досмотреть до конца — скучно. Рыбу ловить дольше часа тоже утомительно.
«Эдуард Николаевич, у вас же все есть, — говорила ему в свое время наша домработница. — Деньги, слава, красивый дом, любящая жена. Ну чего вам не хватает?»
Я отвечу. Доброты.
Когда мы строили роскошный особняк в Троицком, я хотела, чтобы там жили наши дети, внуки. Он всех разогнал.
Хорошо ли ему живется теперь там одному? Вспоминая, как обустраивала этот дом, думаю, не лишним было бы повесить на воротах табличку с цитатой классика детской литературы Эдуарда Успенского: «ОСТОРОЖНО: ЗЛОЙ ЧЕБУРАШКА!»
Редакция благодарит за помощь в организации съемки мебельные салоны Donghia и de Le Cuona.
Подпишись на наш канал в Telegram