«Почему я обречена на эту пытку? ...почему я чувствую себя человеком в меньшей степени, чем все остальные... будто я существо низшее, ...даже физически — я всегда была уверена, что со мной что-то не так...»
Долгие годы никто всерьез не верил, что Мэрилин Монро вела дневники. Но эти слухи обрели подтверждение после того, как на чердаке ее дома в Брентвуде были найдены две картонные коробки. Их случайно обнаружила Анна Страсберг, последняя жена знаменитого режиссера и педагога Ли Страсберга — именно ему Мэрилин завещала свое имение. После смерти Ли в 1982 году дом Монро вместе со всем его содержимым — одеждой, книгами, личными вещами — перешел к Анне, что, по мнению друзей Мэрилин, было несправедливо, ведь последняя миссис Страсберг не имела к покойной актрисе никакого отношения.
Сенсационные откровения звезды и легли в основу этой истории.
Обычно с наступлением ночи ее маленький дом в мексиканском стиле переходил на осадное положение: наглухо задергивались шторы, запирались калитка и двери, два телефона на длинных шнурах, белый и розовый, переносились в гостиную и накрывались подушками. Любой звук, малейший проблеск света — и в вязкий наркотический сон Мэрилин врываются кошмары. Она начинает громко рыдать, с трудом просыпается и вызывает экономку миссис Мюррей, чтобы попросить еще одну дозу снотворного.
Экономка. Скорее уж надсмотрщица!
Эта женщина с колючими глазами до смерти пугает Мэрилин. Доктор Гринсон обещал, что с ее появлением многое изменится: миссис Мюррей, мол, не только отличная домоправительница, она еще и дипломированная медсестра: «С ней ты будешь в безопасности. И кроме того, кто-то же должен следить за домом».
Тогда Мэрилин и в голову не пришло, что слово «следить» ее доверенный психоаналитик употребил в буквальном смысле. Экономка решала, кого пускать к Монро, а кому говорить, что ее нет дома. Контролировала содержимое аптечки, бесцеремонно рылась в шкафах, пролистывала книги. И все это с выражением такого сурового презрения на лице, что Мэрилин постоянно чувствовала себя нашкодившей девчонкой. Экономка явно считала свою хозяйку глуповатой и не давала себе труда это скрывать.
Ну что ж, посмотрим, миссис Мюррей, что вы скажете завтра! Вы и все те, кто списал Мэрилин Монро со счетов.
Мэрилин распахнула окно и жадно вдохнула горячий, наполненный ароматом эвкалиптов воздух. Почувствовала, как сжалось сердце, — знакомое с детства ощущение подступающего страха. Много лет она глушила его таблетками и виски. Старалась отключить сознание раньше, чем страх из маленького зверька превратится в монстра с картин Гойи и поглотит все ее существо. Но сегодня она этого не сделает. Несколько глотков шампанского — и достаточно. Сегодня ей нужна холодная ясная голова.
Мэрилин осторожно потрогала пластиковый флакон, лежащий на белой крышке рояля Baby Grand. Пару недель назад она пообещала доктору Гринсону, что с транквилизаторами покончено.
И она сдержит слово, не станет глотать эти проклятые таблетки, которые почти уничтожили ее рассудок. Это просто маленькая подстраховка. Для спокойствия и собранности. Когда зазвонит телефон, она должна быть холодной, жесткой. Взрослой.
А телефон зазвонит, в этом Мэрилин не сомневалась. Ей все же удалось загнать в угол самого могущественного человека в мире. Ты считал себя неуязвимым — что ж, ты ошибся. По-настоящему неуязвим только тот, кому нечего терять. А ты можешь потерять все.
Мэрилин подняла голову и посмотрела на потолок. «Я знаю, что здесь полно ваших микрофонов и вы меня слушаете, — усмехнулась она. — Давно слушаете, ловите каждое слово. Ну, сегодня вас ждет настоящее представление.
Самая горячая ночь за всю вашу карьеру в ФБР, дорогой мистер Гувер. Посоветуйте президенту принять правильное решение».
Они думают, ей никто не поверит. Надеются объявить ее сумасшедшей — конечно, с помощью студии. Чертовы голливудские кровопийцы, они с радостью ухватятся за возможность уничтожить саму Мэрилин Монро. «Эта безмозглая, пропившая свои и без того скудные мозги психопатка обошлась нам в уйму денег! — буйствовал режиссер Джордж Кьюкор, узнав, что Мэрилин отказалась продолжать съемки в фильме «Что-то должно случиться».
Уж конечно, если его, продюсеров и партнеров по фильму спросят о Мэрилин, они найдут, что сказать. Ну разве что кроме Дина Мартина. Дин не такой, он всегда был добр к ней.
Старина Дин, с нежностью подумала Мэрилин, ты, как и я, прячешься от жизни за ироничной ухмылкой, не выпускаешь из рук стакан с виски и делаешь вид, что тебе все безразлично. Но даже ты не смог скрыть волнения, узнав, что я собираюсь сделать: «Детка, эту войну тебе не выиграть, силы неравны. И союзников у тебя нет. Ты понимаешь, что для тебя все будет кончено?»
Да, может закончиться очень плохо, но она все же рискнет. Потому что так у нее есть крошечный, но все-таки шанс. Долгие годы ей казалось, что она катится в пропасть. А неделю назад, взглянув на подброшенную фотографию, она поняла: вот оно, самое дно.
Питер Лоуфорд, зять Кеннеди, которому она ледяным тоном объявила, что намерена созвать пресс- конференцию и разворошить змеиное гнездо в Белом доме, пришел в ужас.
— Ты знаешь, что Джек собирается баллотироваться на второй срок и скандал ему не нужен.
Чего ты хочешь?! — воскликнул он, и в его отчаянии Мэрилин без труда различила наигранные нотки сценической истерики — все-таки можно жениться на сестре президента, можно быть вхожим в самые высокие кабинеты, но актерское прошлое не спрячешь.
— Я хочу, чтобы он мне позвонил. Сам. Лично. Хочу поговорить.
— Но зачем? Тебе мало унижений? Он никогда на тебе не женится!
Мэрилин едва не расхохоталась. Этот лощеный болван ничего не понял.
— В любом случае, передай, что у Джека есть время до полуночи.
Все еще можно уладить. И не надейся, что мне не поверят. У меня есть документальные свидетельства, о которых вы даже не подозреваете!
Мэрилин нежно погладила обложку толстой тетради. Под красной кожей — сотня исписанных страниц: имена, даты, обрывки разговоров. Монро никогда не уничтожала бумаги — для нее, как для всякого дислексика, каждая написанная фраза была победой. Когда-то это был обычный дневник влюбленной женщины. Кто бы мог подумать, что придет день и он превратится в бомбу. Сейчас дневнику место не в старой картонной коробке, где Мэрилин хранит кулинарные рецепты, наполовину исписанные блокноты и стихи, а в самом надежном банковском сейфе. Многие отдали бы полжизни за то, чтобы изучить содержание этой тетради. К счастью, с сарказмом подумала Монро, никому не приходит в голову воспринимать ее, блондинку, всерьез.
До сегодняшнего вечера даже мистер Гувер со всеми его микрофонами не представлял, что Мэрилин Монро может быть по-настоящему опасна.
Из тетради выпала фотография, явно снятая скрытой камерой. Обнаружив ее у себя в почтовом ящике несколько дней назад, Мэрилин почувствовала приступ тошноты. Бесчувственную белокурую женщину насилуют двое здоровенных парней. Один из них придерживает ей волосы. Так, чтобы было видно лицо и ни у кого не осталось сомнений — это Мэрилин Монро.
«Отвратительная сцена, зато зрители сплошь звезды, — пробормотала Мэрилин, наливая себе еще шампанского. — Что ни лицо, то знаменитость».
Она почувствовала, как на нее наваливается знакомое ощущение безнадежности.
Почему это случилось с ней? Почему сейчас? Не двадцать лет назад, когда она ради куска хлеба и призрачной мечты о Голливуде снималась в порнофильмах. Впрочем, на тех съемках все было честно — она по крайней мере знала, на что идет. А это — грязь и мерзость, но главное — вероломство тех, кому она верила.
Руки начали дрожать, голова закружилась, в горле пересохло. В таких случаях доктор Гринсон велел немедленно звать миссис Мюррей — она остановит приступ. Вкатит Мэрилин лошадиную дозу снотворного, а сегодня спать никак нельзя. Лучше принять одну или две таблетки транквилизатора. Они ее точно не усыпят — за годы организм Мэрилин настолько привык к сильным успокоительным, что теперь, чтобы заснуть, ей требуются инъекции.
Может, она станет немного вялой, зато отступит этот чертов страх.
Мэрилин запила таблетки шампанским и присела за рояль. Когда-то этот белый Baby Grand принадлежал ее матери. Родной, той, что вот уже много лет не помнит, что когда-то родила девочку и назвала ее Нормой Джин.
Нежно касаясь клавиш, Мэрилин думала: мама любила меня. Разве иначе стала бы она упрашивать Болендеров, первую приемную семью, в которой оказалась дочка, взять этот рояль? Разве подумала бы о том, чтобы заранее оплатить уроки музыки для дочки?
Baby Grand продали, когда стало ясно, что мать Мэрилин больше не выйдет из лечебницы.
Расставание с ним означало, что девочка лишилась ее пусть призрачной, но защиты.
«Больше она не придет», — жестко сказала Ида Болендер. Для Нормы это значило: «Теперь ты в моей власти и будешь делать, что я скажу». «И запомни, ты тут не главная. Ты вообще никто», — добавила Ида.
Главными были мальчик Лестер и девочка Нэнси, капризная маленькая стерва, которой нравилось изводить Норму Джин. Такие же приемыши, как она, только лет на пять моложе. Но их любили, а ее — терпели. Что бы ни сделала Норма Джин, для тети Иды она все равно была плохой. Называла ее мужа, мистера Болендера, папой, а не дядей Уэйном. Слишком много времени проводила в ванной. Однажды, застав девочку перед зеркалом, Ида выпорола ее со словами: «Из тех, кто так собой любуется, вырастают шлюхи!»
Любовь, нежность — все это доставалось другим.
А ей предписывалось сидеть тихо и выполнять приказы. Единственной, кто относился к ней по-человечески, была молоденькая учительница. Ради того, чтобы привлечь ее внимание, она отчаянно врала о том, что происходит в приемной семье, рассказывала ужасные вещи и получала что хотела: учительница жалела Норму Джин.
Мэрилин достала из коробки блокнот, в который, по совету доктора Гринсона, записывала свои воспоминания.
«…почему я привыкла лгать моей учительнице в первом классе о ней и дяде Уэйне и Нэнси, о том, как я толкнула Нэнси прямо в плиту — может быть так я сводила счеты единственным способом, которым могла, потому что никто больше не слушал меня, а эта учительница — она была молодой и темноволосой — казалось, верила мне, даже когда я говорила неправду — она интересовалась мною <...>
Возможно именно поэтому я постоянно рассказывала учительнице все эти небылицы, потому что ей, казалось, было это интересно, и она, казалось, говорила со мной, и я ей нравилась, возможно я не хотела, чтобы она относилась ко мне, как тетя Ида —»Цитаты из дневника Мэрилин Монро даны с сохранением особенностей письма и стиля автора.
Однажды она попыталась прочесть эту запись Джеку Кеннеди — думала, может быть, это поможет ему лучше ее понять.
«тетя И.
держала меня в страхе и порола меня — «плохая часть тела», говорила она — никогда нельзя трогать себя там или позволять другим».
Она декламировала это своим детским голоском.
И вдруг увидела, что Джеку скучно.
«Ну а потом ее муж залез мне в трусы», — зло оборвала себя Мэрилин.
Но Джек ничего не хотел знать о ее детских трагедиях. Ему это было неинтересно.
...Таблетки все не действовали. Несмотря на удушающую жару августовской ночи, пальцы Мэрилин заледенели. Она закрыла крышку рояля. Сколько же сил, денег и времени ей понадобилось, чтобы, став богатой и знаменитой, отыскать этот Baby Grand! И сколько адресов он потом сменил вместе со своей хозяйкой, пока наконец не осел в гостиной дома в Брентвуде.
Мэрилин обвела взглядом комнату.
Нет, эта маленькая гасиенда так и не стала для нее домом. Она привыкла жить на чемоданах и много месяцев обходилась здесь без мебели. Лишь под нажимом миссис Мюррей съездила в Мексику и заказала обстановку. Когда доставили столы, диваны и кресла, Мэрилин позвала Джо ДиМаджио. Несмотря на развод, Джо, с его итальянскими корнями, продолжал считать Мэрилин своей женой, и в последнее время это нравилось ей все больше. Впрочем, мебель его не заинтересовала. Он остановился у входной двери и ткнул пальцем в каменную плитку, на которой глазурью были выведены слова Cursum Perficio.
«Это латынь, — объяснила Мэрилин. — Строка из Нового Завета. Означает «Путь окончен».
Джо неодобрительно покачал головой. А когда он случайно увидел, что, заполняя документы, в графе «Адрес» Монро по-прежнему пишет «Нигде», вообще пришел в ярость: «Этот твой доктор Гринсон, твой обожаемый Страсберг сводят тебя с ума! Они говорили, что тебе станет лучше, но я не вижу никаких улучшений, ты по-прежнему напиваешься и горстями глотаешь таблетки!»
Ничего, Джо, имей немного терпения, очень скоро все изменится. Ты ждал столько лет, подожди еще несколько недель. Сейчас, вспоминая свою семейную жизнь с Джо, Мэрилин недоумевала: зачем они развелись? Ведь ДиМаджио, простой и надежный, давал ей именно то, что она искала всю жизнь, — безусловную, нерассуждающую любовь.
Но он был таким предсказуемым, таким обычным!
В газетах читал только спортивную страницу и искренне недоумевал, зачем Мэрилин «портит зрение» за книгами. Но тогда Мэрилин нравились такие мужчины — грубоватые, не слишком образованные, зарабатывающие на жизнь тяжелым физическим трудом. И неважно, машет ли парень бейсбольной битой в Высшей лиге или разгружает грузовики за три доллара в час. Было в них какое-то ощущение надежности, против которого она не могла устоять.
Таким был Джеймс Доэрти. Как всегда при мысли о первом муже, губы Мэрилин тронула сентиментальная улыбка. Жизнь у них была непростая, что уж там. Но первая любовь не забывается.
Мэрилин нашла несколько разрозненных машинописных страниц, свои старые записи о Джиме.
«<...> Он казался очень неуверенным, но не столько в себе, сколько в том, как я, девушка на шесть лет младше, буду на него реагировать — если честно, я бы никогда не осталась с ним, если бы не его любовь к классической музыке, его ум — хотя он и выглядел умнее, чем был на самом деле, — и его стремление казаться зрелым как в том, что касается личностных качеств, так и в сексуальном плане. <...> Он действительно меня привлекал, как один из единственных немногих мужчин, к которым я не испытывала отвращения в плане секса <...> На бумаге все это выглядит ужасно пресно, но тайные ночные свидания, мимолетный взгляд, брошенный в компании, прогулки у океана под луной и звездами, где были только мы и больше никого, превращали наши встречи в такое романтическое приключение, на которое может многое дать юной и довольно скромной девушке, пусть она и не всегда производила такое впечатление из-за своего желания кому-то принадлежать <...>».
Она вышла замуж в шестнадцать лет.
И главной причиной была не любовь. Шансов попасть в новую семью у нее немного: да, по документам Норма Джин — ребенок. Но внешне она уже вполне сформировавшаяся девушка, и это очень быстро замечают приемные папаши. С тринадцати лет ее постоянно возвращают назад, словно бракованный товар, — достаточно «маме» перехватить плотоядный взгляд, которым «папочка» смотрит на аппетитную попку «дочери».
Ей казалось, что брак принесет свободу. Кольцо на пальце, гордое звание «миссис», собственная кухня... Для бездомной девчонки, с малолетства скитающейся по чужим домам, это был предел мечтаний.
Конечно, в глубине души она считала, что достойна большего: во всем виновата Грейс Макки, подруга ее родной матери, которая таскала маленькую Норму по кинотеатрам и рассказывала о волшебном месте под названием Голливуд. Потом, после кино, Грейс приводила девочку к себе домой, завивала ей волосы горячими щипцами и укладывала красивыми волнами, как у белокурой Джин Харлоу. Красила детские губы яркой помадой и, посадив малышку перед зеркалом, говорила: «Быть кинозвездой — это самая прекрасная вещь на свете. И у тебя, поверь мне, есть для этого все».
Когда-то Грейс вместе с ее матерью Глэдис работали в кино. Не актрисами, конечно, на это не хватило везения. Они помогали монтировать фильмы, резали и склеивали куски целлулоидной пленки. От тети Грейс Норма узнала, что мать была просто помешана на Голливуде.
Даже дочку назвала в честь тогдашней звезды Нормы Толмедж.
Помешана на Голливуде... Если бы только на нем. Иногда, в минуты отчаяния, Мэрилин мысленно кричала матери: «Тебе вообще не следовало иметь детей! Ты знала, что в роду Бейкеров из поколения в поколение появляются безумцы!» Наследственное психическое заболевание. Глэдис боролась с ним, сколько могла. Но в конце концов ее разум все же погрузился во тьму. Заботы о будущем Нормы Джин взяла на себя тетя Грейс. Познакомила с Джеймсом Доэрти и сказала: «Выйдешь за него. Этот парень о тебе позаботится».
Она не спорила — не в ее положении было привередничать. Очередной приемный папаша то и дело норовит запустить лапы под юбку.
Жаловаться той, что называет себя приемной мамой, бесполезно. А Джеймс — он такой взрослый, такой сильный. Настоящий защитник. И кроме того, он был очень даже ничего, девушкам нравился. Так что Мэрилин пришлось даже побороться за Джеймса. Однажды, застукав Доэрти на пляже с другой, она всерьез подумывала оттаскать соперницу за волосы.
«<...> моим первым чувством был не гнев — но боль из-за того, что меня отвергли и из-за утраты/разрушения в некотором роде идеального образа истинной любви.
Моим первым порывом тогда была мысль о полном подчинении, унижении и расплате <...> От чистого отчаяния, я полагаю, я стояла и ждала час с четвертью, ужасно страдая <...> крупные капли пад струйками стекали по моему носу, отчего чесалось лицо — внутренне я была обеспокоена тем, что он придет и увидит меня такой жалкой: заплаканные глаза, красный нос, спутавшиеся растрепанные волосы, упавшие на один глаз <...> и я была благодарна богу за то, что сумела подстеречь его на пляже, чтобы торжественно отречься от своей бесмертной/ бессмертной любви — отказ я могла вынести, но выставить себя полной дурой, даже если он был искренен в своей любви, я могла не могла из гордости <...>
<...> Я думаю, возможно я буду спокойнее сегодня вечером и даже вероятно смогу сказать «я люблю тебя», глядя прямо в его глаза и чувствуя легкую примесь ненависти или чего-то близкого ей.
показать, что это моя женская суть, которая хочет удовлетворения;
прошлым вечером я так сильно обгорела, что надела только свитер и никакого бюстгальтера — это пробудило во мне очень сексуальное ощущение, которое, как я думала, передастся ему — теперь вопрос в том, солгал ли он мне — если бы он любил нас обеих, я бы еще могла принять это, но если он солгал, сказав, что я для него первая и самая лучшая и что он сообщит, когда его отношение ко мне изменится, то я не захочу играть вторую скрипку»
Бедный Джим.
Возможно, для него было бы лучше, если бы он женился на ком-нибудь другом. Он и представить не мог, что меньше чем через год после свадьбы юная миссис Доэрти поймет, что совершила ошибку. Тихая семейная жизнь стала казаться ей тюрьмой.
— Ты не купила еду, потому что потратила все деньги на платья и модные журналы!
— бесился он. — И вообще, кто разрешил тебе сниматься в таком непотребном виде?
Но Мэрилин пропускала его слова мимо ушей. Она нашла работу — позировала для рекламных плакатов и мужских журналов.
— Я нравлюсь публике, — безмятежно улыбалась она в ответ на упреки мужа. — Можешь думать что угодно, но я люблю свою работу.
— Выпячивать задницу перед фотографом — это не работа! — орал Джеймс. — Думаешь, это поможет тебе стать актрисой? Да ты двух слов связать не можешь!
Много лет спустя, когда она уже была замужем за бейсболистом Джо ДиМаджио, он сказал ей почти то же самое. Не так грубо, конечно. Всего лишь намекнул: не всем же получать «Оскара», есть женщины, которым лучше сидеть дома и рожать детей.
Единственным, кто в нее поверил, был Артур Миллер.
Знаменитый драматург, интеллектуал, редкий умница. Высшее существо из другого мира — вот каким он казался Мэрилин. Она влюбилась в него без памяти и ловила каждое слово. Слава Мэрилин вызывала у него брезгливое недоумение. Он не скрывал, что считает безвкусной дешевкой комедии, в которых она «давала сто процентов Монро».
«Ты можешь гораздо больше, — уверенно заявил Артур в самом начале их романа. — Шекспир, Чехов, Теннесси Уильямс — тебе по плечу великие женские роли».
И она, плоть от плоти Голливуда, его белокурое творение, без колебаний променяла солнечную Калифорнию на высокомерный Нью-Йорк.
Свадьбу элитарного писателя и «лучшего тела Америки» долго считали шуткой дурного тона, но Мэрилин это не волновало. Она была уверена, что встретила мужчину всей своей жизни.
Полистав блокнот, Мэрилин с горькой улыбкой прочитала запись почти десятилетней давности:
«Меня очень беспокоит то, как защитить Артура. Я люблю его — и он единственный — человек из всех, кого я знала, кого я смогла полюбить не только как мужчину, который нравится мне почти что до потери пульса — но он единственный — другой человек, которому я верю так же, как самой себе — потому что, когда я и впрямь себе верю (в определенных вещах), я делаю это целиком и полностью, и ему тоже <...>» Впрочем, справедливости ради, Миллер ей не врал.
Поговорить лицом к лицу у него, конечно, не хватило пороху. Он просто оставил на столе свой дневник открытым именно на странице с именем Мэрилин. Разумеется, она прочитала — а кто бы на ее месте удержался? В десяти строчках тот, кому она верила так же, как себе, сухо изложил, что считает свой брак огромной ошибкой. И виновата в этом, разумеется, она, Мэрилин. Она разочаровала его, она оказалась не такой, как он надеялся.
Мэрилин до сих пор помнила, какую испытала боль. Настоящую физическую боль, от которой перехватило дыхание, и она потом несколько дней разговаривала неестественно высоким голосом. Почему она не швырнула в лицо мужу эти оскорбительные слова? Почему с такой готовностью взвалила на себя очередной груз вины и покорно тащила его еще несколько лет, пока длился их брак?
На двух страницах — длинное стихотворение.
Когда же она его написала?
«моя любовь спит рядом —
в неясном свете — я вижу вдруг не мужественный подбородок,
а мальчишеский рот,
с с его мягкостью нежной,
ранимости что дрожью,
в безмолвии,
его глаза, должно быть,
с любопытством
смотрели из пещеры маленького
мальчика — когда вещи,
которых он не понимал —
он забыл,
но будет ли он выглядеть вот так, когда умрет,
о, эта мысль невыносима,
но неизбежна,
но скорее я или его любовь
умрет,
чем/или он?
боль его томления,
когда он смотрит
на других,
неутоленность с самого дня
его рождения.
И я в безжалостных муках,
терзаемая его Томлением —
когда он смотрит на других, когда ему нравятся другие <...>»
Глаза Мэрилин наполнились слезами.
Она перевернула страницу и подумала: не надо это читать, не стоит бередить старые раны. Но отложить тетрадь не могла. «Зрелище крушения — одно из самых завораживающих в мире», — вспомнила она слова Андре де Дьена, своего первого фотографа и старого друга.
«думаю, я всегда в глубине души боялась того и впрямь стать чьей-то женой, так как я знаю из жизни, что никто не может любить, никогда, по-настоящему».
Перед свадьбой Мэрилин заставила Миллера пообещать, что он никогда не станет описывать их отношения в своих пьесах.
Как же случилось, что в итоге она перестала быть женщиной и превратилась в литературный материал, к тому же не слишком ценный?
Она долго этого не понимала. Считала, что бесконечные ночные разговоры, когда Артур заставлял ее вспоминать детство и юность, — свидетельство любви, доказательство, что она ему небезразлична. А оказалось, что все это время он с холодным любопытством исследователя препарировал ее, словно лягушку. В ответ на упреки Миллер пожал плечами: «То же самое делает с тобой Ли».
Но Ли — мой педагог, чуть не закричала Мэрилин, он никогда не говорил, что любит меня!
К холодноватому жесткому Страсбергу, руководителю Актерской студии, Мэрилин пошла по совету Миллера. Под цепким, проникающим в душу взглядом Страсберга она поначалу растерялась. А потом подумала: в конце концов, он мужчина, такой же, как все остальные. Детский голосок, соблазнительно сброшенная туфелька, взгляд, говорящий «Вы самый умный человек в мире» — и он забудет о системе Станиславского. Но на Страсберга знаменитое очарование Монро не произвело никакого впечатления. Именно тогда она признала в нем Учителя.
Страсберг был не первым ее преподавателем актерского мастерства. Когда-то, на заре своей голливудской карьеры, Мэрилин занималась с Наташей Лайтесс.
Та тоже твердила, что Монро не просто хорошенькая дурочка, что она способна играть Чехова... А кончилось все постелью. Мэрилин была слишком податлива, слишком зависима, чтобы отказать Наташе.
Однажды Страсберг спросил: «Почему в обычной жизни ты так стремишься скрывать свои эмоции?»
Мэрилин ответила лишь на следующий день, прислав ему по почте стихи:
«<...> я играла в актрису, пока у меня не появилась работа,
которая есть сейчас.
Я не буду наказана
и не пытаюсь скрывать это, я наслаждаюсь жизнью
настолько,
насколько мечтаю, насколько хочу.
Я останусь такой же
чувствительной —
но не буду этого стыдиться»
«<...> На сцене — меня
не накажут за это,
не выпорют,
не станут запугивать,
не разлюбят
и не отправят в ад гореть
с плохими людьми,
или заставив считать себя
тоже плохой
И я не буду бояться или
стыдиться своих
гениталий,
обнаженных, узнанных
и увиденных кем-то <...>
и я не буду стыдиться своей
ранимости —
она и есть реальность,
и у меня и впрямь ощущение,
очень сильное ощущение
сексуальности,
с юных лет <...>»
Конечно, Ли великий.
Но вместе с Миллером они довели ее до нервного срыва. Соответствовать ожиданиям и требованиям двух великих мужчин — эта ноша оказалась для Мэрилин непосильной. Когда эйфория первых открытий прошла и настали дни тяжелого монотонного труда, ее стали мучить кошмары. Она все чаще замечала на лице мужа знакомое выражение брезгливой жалости.
Полистав блокнот, Мэрилин нашла стихотворение, которое написала в Нью-Йорке.
«Лучший из лучших хирург — Страсберг — ждет, чтобы разрезает меня, а я совсем не возражаю,
так как доктор Х.
подготовила меня — дала мне обезболивающее,
а также поставила диагноз и
согласилась с тем, что нужно сделать —
операцию — чтобы вернуть меня
к жизни и излечить от этой ужасной не-мощи, чем бы это, черт возьми, ни было <...>
Он думал, что найдет там многое — больше, чем было во всех остальных, но там оказалось совершенно пусто — я была лишена всех человеческих чувств — единственное, что они видят, это пыль — как из потрепанной куклы — и
пыль рассыпается по полу и по столу <...>
Все мечты и надежды
Страсберга о театре разбиты.
Все мечты и надежды
доктора Х.
на полное исцеление
напрасны — Артур
разочарован — обманут
в ожиданиях <...>»
Это было ужасно. Но то, что произошло дальше... Мэрилин прерывисто вздохнула. Доктор Гринсон говорит, что любая боль со временем проходит и превращается в смутное воспоминание. Он — мужчина, ему никогда не понять, что есть боль, которая не забывается.
Например, выкидыш на шестом месяце. Потерять ребенка на таком сроке — это не аборт, ты уже привыкла считать его своим, успела полюбить...
Миллер тогда еще больше отдалился. Он не скрывал, что ему надоели истерики и слезы жены. В его глазах Мэрилин читала молчаливое осуждение: он знал про ее многочисленные аборты, про наркотики, про нестабильную психику. И, разумеется, винил в потере ребенка только ее.
Сейчас она бы нашла, что ответить. Но тогда, сломленная горем, могла лишь склонить голову и безмолвно сносить моральные пощечины, которые становились все сильнее день ото дня.
Когда же она начала приходить в себя? Мэрилин торопливо перелистывала страницы. Идея жить в доме, который Артур когда-то выбирал вместе со своей первой женой, принадлежала ему.
Мэрилин там не нравилось, но ее чувства в расчет не брались. Она согласилась переехать, думая, что со временем полностью перестроит дом, даже встретилась с архитектором, но смета, по мнению Миллера, оказалась слишком дорогой. «Меня все устраивает, — сказал Артур. — Не понимаю, что тут переделывать».
Вот она, запись, сделанная в Роксбери весной 1958 года:
«начиная с завтрашнего дня я буду заботиться о себе, ибо это все, что у меня действительно есть, и, как я вижу это теперь, все, что когда-либо было. Роксбери — я всю зиму мечтала о весне — она пришла, а у меня по-прежнему нет надежды. Думаю, я ненавижу это место, потому что здесь больше нет любви. <...> Есть хорошая фраза, которая на самом деле не так уж и смешна — вот что она действительно подразумевает — боль: «Если бы мне выпал второй шанс испить горькую чашу жизни, я пил бы горькую».
Я вижу нежно-зеленые листочки на кленах, которым сто семьдесят пять лет <...> Это все равно что иметь ребенка, когда тебе девяносто.
Я не хочу детей, потому что я никому не смогла бы доверить своего ребенка, его нежные или грубые чувства, особенно в случае инцидента <...> нет никого, кому бы я доверяла. Я имею в виду, если бы что-то случилось. <...> Я думаю, я очень одинока — мои мысли скачут. Я гляжу на себя сейчас в зеркало: лоб в морщинах — если я нагнусь ближе, я увижу то, что видеть не хочу — напряжение, печаль, разочарование, мои голубые глаза потускнели, щеки изборождены капиллярами, которые выглядят как реки на карте — пряди волос лежат словно змеи.
Рот придает моему лицу наигрустнейшее выражение, вместе с этими мертвыми глазами. Меж губ темная линия, похожая на [неразборчиво] волны в бешеном шторме — эта линия словно говорит: не целуй меня, не обманывай меня, я танцор, который не может танцевать.
Когда кто-то хочет побыть один, что и демонстрирует моя любовь (Артур), другой должен оставить его в покое. <...>
Я думаю, что любить смело — лучше всего, а принимать нужно ровно столько, сколько можешь вынести».
Мэрилин бросила блокнот в коробку. Сеансы психотерапии у доктора Гринсона объяснили, откуда в ней столько овечьей покорности. В готовности принимать любое унижение как должное нет ничего «благородного».
Это всего лишь страх — мерзкий, липкий, унизительный страх.
Она так и не смогла побороть его до конца. До сих пор вздрагивает, натыкаясь в газетах на фамилию Миллер, — а ведь развод с Артуром был оформлен пять лет назад. Боится увидеть на развороте его счастливое лицо, фотографии его новой жены, которая спокойно и гордо носит свою беременность. Не может забыть и простить Артуру брака, на который возлагала такие надежды и который в конце концов чуть не разрушил ее жизнь.
Когда у них с Инге все началось? Неужели на съемках «Неприкаянных»? Мэрилин тогда из последних сил балансировала на грани нервного срыва и была благодарна Артуру, который вдруг стал часто появляться на съемочной площадке.
Ей и в голову не приходило, что он зачастил туда не ради нее и даже не ради того, чтобы увидеть, как его сценарий обрастает плотью, становится фильмом. Инге Морат — кто она вообще такая? Снимаясь в «Неприкаянных», Мэрилин даже не знала о существовании этой женщины, работающей на картине в какой-то незаметной должности. А теперь Артур везде рассказывает, что она интеллектуалка и талантливый фотограф...
А вот на Ли Страсберга она совсем не сердится. Хотя именно с его подачи нью-йоркский психоаналитик отправила Мэрилин в клинику для душевнобольных. Боже, это был настоящий кошмар. Ей обещали поддерживающую терапию и обманом заперли на этаже для буйнопомешанных. Она просила, умоляла выпустить, пыталась позвонить, но у нее отбирали телефон.
В конце концов тайком написала Ли — вот оно, это письмо, которое она так и не смогла отправить, полное страха и отчаяния.
«Дорогие Ли и Пола,
Доктор Крис направила меня в Нью-Йоркский госпиталь — психиатрическое отделение под заведованием двух докторов-идиотов — они оба не должны быть моими докторами. Вы обо мне ничего не слышали, потому что меня заперли вместе со всеми этими несчастными чокнутыми. Я уверена, что сама рехнусь, если останусь в этом кошмаре — пожалуйста помоги мне, Ли, я не должна здесь находиться — может ты позвонишь доктору Крис и убедишь ее в том, что я очень ранима и что я должна вернуться на занятия, чтобы лучше подготовиться к «Дождю».
Ли, я пытаюсь вспоминать, как ты однажды сказал на занятиях, что «искусство во многом превосходит науку».
И ужасные сцены вокруг меня, которые я хотела бы забыть — например кричащая женщина и пр.
Пожалуйста помоги мне — если доктор Крис станет уверять тебя, будто я в порядке — ты можешь заверить ее, что это не так. Мое место не здесь!
Я люблю вас обоих.
Мэрилин
P. S. простите меня за почерк — здесь нет ничего, на чем можно было бы писать. Я на опасном этаже!! Похоже на тюремную камеру, можете себе представить — цементные блоки. Я оказалась здесь, потому что они солгали мне, когда я хотела позвонить своему доктору и Джо, и они заперли дверь ванной, так что я разбила стекло, но кроме этого я не сделала ничего предосудительного».
Ни Ли, ни его жена Пола, которую Мэрилин считала своей подругой, палец о палец не ударили, чтобы вытащить ее из этого ада.
На помощь, как всегда, пришел Джо ДиМаджио. Верный Джо, который буквально вырвал ее из клиники. Поток истерической благодарности он прервал, сказав: «Однажды ты спасла мне жизнь. Я просто вернул долг. Да и кто еще о тебе позаботится, если не я».
После развода с Мэрилин Джо пытался повеситься на шнурках от спортивных туфель. Узнав об этом, она была потрясена и настояла, чтобы Джо немедленно пошел к психотерапевту.
Вообще говоря, с ним давно уже все было неладно — это Мэрилин заметила, когда еще была миссис ДиМаджио. Джо всегда был ревнив, но в последние годы брака стал просто зверем: впадал в дикую ярость при виде любой фотографии Мэрилин в прессе.
Последней каплей стали съемки фильма «Зуд седьмого года». Честно говоря, она до сих пор не поняла, почему Джо так взбесился. Подумаешь, постояла на решетке метро, придерживая раздувающуюся юбку... Но от дубля к дублю лицо ДиМаджио все больше мрачнело.
— Это просто кино, — втолковывала ему Мэрилин.
— Кино? Миллионы людей увидят трусы моей жены! — с яростью прошипел Джо, сплюнул и, круто развернувшись, ушел прочь.
Все это до мельчайших деталей повторяло ее первый брак. И Мэрилин подала на развод. Разве она могла представить, что их расставание доведет Джо до того, что он решит свести счеты с жизнью...
Джо во врачей не верил, но все же пошел. Пройдя курс психотерапии, он приехал к Мэрилин с букетом цветов и спросил, чем может ей отплатить. «Будь рядом». Джо тогда пожал плечами: мол, ну а как иначе?
Мэрилин поежилась. Все, что она увидела в психиатрическом отделении нью-йоркской больницы, прочно поселилось в ее ночных кошмарах. Тихая девушка, которая пыталась перерезать себе горло. Женщина, баюкающая несуществующего ребенка. Страшные крики, издаваемые существом, чей пол невозможно разобрать.
— Это существо было похоже на твою мать? — безжалостно выспрашивал Страсберг. — Может быть, на бабку, которая пыталась тебя задушить?
О бабушке, матери Глэдис, которая однажды в припадке безумия начала душить трехмесячную внучку подушкой, Мэрилин рассказала Страсбергу во время одной из бесед.
Мэрилин долго держалась, а потом взорвалась:
— Как вообще у тебя хватает наглости говорить со мной о больнице? Я там чуть не сошла с ума! Меня запирали, бесконечно заставляли раздеваться, трогали мое тело! Мне говорили, что я больна и закончу свои дни привязанной к кровати! А ты ни черта мне не помог! Если бы не Джо, эти так называемые доктора уже превратили бы меня в овощ!
Лишь через несколько минут она заметила, что Ли наблюдает за ней с очень довольным лицом.
— Ты возмутилась. Ты стала защищаться!
До сих пор она действительно умела лишь умолять, унижаться и просить прощения. Даже в самых громких своих истериках она обычно кричала: «Что я сделала? Я не хотела ничего плохого, почему вы так со мной обращаетесь?»
Глаза наткнулись на кривые строчки:
«<...> почему я обречена на эту пытку? или почему я чувствую себя человеком в меньшей степени, чем все остальные (я всегда чувствовала себя так, будто я существо низшее, почему; другими словами я хуже всех, почему?) даже физически — я всегда была уверена, что со мной что-то не так там — я боюсь сказать где, но я-то знаю где <...>».
Психиатры не раз говорили Мэрилин, что это типичное поведение человека, который в детстве стал жертвой сексуального насилия.
Ощущение грязи, от которой не отмыться. Чувство вины. Ненависть к себе. Уверенность, что ты достойна лишь самого плохого — потому что сама плохая.
Мэрилин посмотрела на портрет Джо ДиМаджио, стоящий на крышке рояля. Из всех, с кем сводила ее жизнь, только он никогда ее ни в чем не винил. И только его она никогда не разочаровывала.
«Вернись ко мне, и я буду счастлив, — сказал он месяц назад. — Давай снова поженимся. Давай попробуем еще раз».
Круг замыкается, подумала Мэрилин. Через несколько недель мы поженимся, и я снова стану миссис ДиМаджио.
Ее взгляд упал на торчащую из красной тетради фотографию. Боже, если Джо узнает, что случилось в ту проклятую ночь в номере отеля Лас-Вегаса...
Она схватила пузырек с транквилизатором, залпом проглотила несколько таблеток. Вспомнить подробности той ночи она не могла, как ни старалась, — видимо, была слишком пьяна и одурманена наркотиками. Аэропорт Лас-Вегаса, Синатра встречает ее у трапа частного самолета. Улыбающиеся Джек и Бобби Кеннеди. Один коктейль, второй... Она, спотыкаясь, идет в президентский люкс. Кивает Сэму Джанкане — все знают, что он один из самых влиятельных мафиози в стране, но ей плевать, к ней он всегда был добр. Шуршание сбрасываемой одежды, еще коктейль... А дальше провал.
Мэрилин рассматривала фотографию. Она не знала насилующих ее парней, зато людей, стоящих на заднем плане и наблюдающих за этой сценой, она знала очень хорошо. Особенно одного...
Найдя в почтовом ящике снимок, Мэрилин бросилась к Дину Мартину, кричала:
— Откуда взялась эта фотография? Зачем ее сделали? Кто эти мужчины со мной? Я помню, что была в номере с НИМ. Это был ЕГО номер. Как они там оказались?
— Откуда мне знать, — глядя в сторону, сказал Мартин.
— Ты сам говорил, Синатра тебе как брат и секретов у него от тебя нет. А еще я знаю, что хозяин в этом отеле — Фрэнк. Он и Джанкана. Фрэнк должен знать, что происходит в президентском люксе.
А значит, знаешь и ты!
Дин молча пил виски и крутил в руках незажженную сигарету.
— Ладно, я тебя поняла. Ответь только на один вопрос: почему это прислали мне? — устало спросила Мэрилин. — Чего они хотят от меня? Окончательно утопить мою карьеру?
— А может, цель вовсе не ты, — почти не разжимая губ, выдавил Дин.
Действительно, не слишком ли много усилий ради того, чтобы уничтожить актрису? Значит, давить будут на Кеннеди. А Монро — всего лишь средство. Компрометирующий материал.
Расчет прост: о ее связи с президентом догадывается вся страна. А после знаменитого «С днем рождения, мистер президент», которое она промурлыкала на юбилее Джека, — и весь мир.
Все знают о том, что у нее проблемы с алкоголем и самоконтролем. Вот почему на фотографии так четко видно ее лицо — чтобы участники оргии не смогли объявить это фото фальшивкой.
И еще кое-что: после той злополучной ночи в Вегасе Синатра словно перестал существовать для Белого дома. До Мэрилин доходили слухи, что Фрэнк несколько раз безуспешно пытался связаться с президентом. Бедняга, в глубине души он так и остался мальчиком из бедной итальянской семьи, который мечтает стать респектабельным джентльменом. В отсутствие поддержки Фрэнка, для того чтобы Джанкане добраться до Кеннеди, вполне подойдет Мэрилин. Увидев эти снимки, она непременно позвонит президенту. И с ней, в отличие от Синатры, он поговорит. А потом в игру вступят люди Джанканы и Джек вынужден будет пойти на все, чтобы замять скандал.
А если нет...
Ну что ж, тогда эта фотография появится в прессе. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать: у того, кто решился сделать такой снимок, достанет смелости пустить его в ход. И плевать, что вместе с непокорным политиком будет уничтожена какая-то там актриса.
— Я не допущу этого, — с вызовом сказала Мэрилин. — Я буду бороться за себя.
Дин поднял голову и невыразительно предупредил:
— Это не твоя игра, тебя просто используют. Самое разумное, что ты можешь сделать, — сидеть тихо. Иначе и пяти минут не проживешь.
Возвращаясь домой, Мэрилин кипела от ярости. «Не твоя игра». Ее, самую знаменитую женщину в мире, низвели до уровня жалкой статистки в спектакле, содержания которого она даже не знает. «Надувная кукла» — так во время съемок фильма «В джазе только девушки» в сердцах назвал ее режиссер Билли Уайлдер. Тогда она чуть не бросилась на Билли с кулаками, спасибо Тони Кертису, удержал. А теперь с ним не поспоришь — ее действительно использовали как надувную куклу.
Но больше всего страданий Мэрилин причиняли мысли о Джеке Кеннеди. Она не просто любила его — она была ему преданным другом. Смирилась с тем, что никогда не станет его женой. Бросалась к нему по первому зову. Собирала деньги на его избирательную кампанию. И вот чем он отплатил за преданность — отдал на потеху молодчикам Сэма.
Как когда-то, пресытившись, а может, испугавшись ее привязанности, «подарил» своему брату, генеральному прокурору Роберту Кеннеди. Боб был счастлив — Мэрилин ему всегда нравилась. А она... она пошла на эти отношения только потому, что Боб казался ей единственным, что еще связывает ее с Джеком.
Каждый раз, встречаясь с Бобби, в глубине души она надеялась, что Джек сходит с ума от ревности. Глупые, глупые мечты. Джек прекрасно знал, что стоит ему поманить Мэрилин пальцем, она забудет обо всем на свете и примчится. И он был прав — ведь поехала же она в Вегас, хотя собиралась провести несколько дней с ДиМаджио...
Эта фотография может появиться в прессе завтра, через месяц или никогда. Наверно, Дин прав и самым разумным было бы уйти в тень.
Но что это будет за жизнь — в страхе, в вечном ожидании позора?
Нет, она пойдет ва-банк. Если Джек не уладит все это, если не даст гарантий, что фотография будет уничтожена, она сама обратится к журналистам. И люди узнают, как все было на самом деле. В конце концов, она — жертва. И она скажет: такое может случиться с вашей сестрой, с вашей дочерью. Ее пожалеют. Ее простят. А Джек пусть выпутывается как знает. Ведь он допустил, чтобы это случилось.
Мэрилин была уверена, что с ним она в безопасности. Что ее окружают друзья. И их, богатых, знаменитых, могущественных, можно не опасаться. Ей и в голову не приходило, что именно от таких, считающих себя хозяевами жизни, надо держаться подальше.
Они просто не знали, что их снимают. И были уверены, что им можно все. А Мэрилин, жалкая психопатка, будет молчать, потому что скорее всего даже и не вспомнит событий той ночи, ведь она была так пьяна... Если бы только не эта фотография!
Мэрилин сложила тетради в коробку, посмотрела на молчащий телефон. «Он никогда на тебе не женится», — сказал Питер Лоуфорд. Бог мой, да какая нормальная женщина согласится стать женой такого чудовища! Даже приди он сейчас с обручальным кольцом, о котором, что скрывать, она когда-то мечтала, расхохоталась бы ему в лицо.
Нет, все, что ей нужно, — это его, Джека, личные гарантии, что она не будет впутана в публичный скандал. Хорошо бы еще услышать извинения и раскаяние, но на них Джек всегда был щедр. Уж что-что, а прикинуться овечкой он умеет.
Розовый телефон неуверенно тренькнул.
Мэрилин сняла трубку.
— Приезжай, президент согласен с тобой поговорить, — в голосе Питера Лоуфорда слышалась усталость. — Он готов встретиться.
Мэрилин почувствовала, как ее охватывает ликование. Предложение встретиться означало только одно: Джек напуган. Смертельно напуган. И готов на все, лишь бы не допустить публичного скандала. Она добилась своего!
Монро опустилась в кресло, заметила, что бутылка из-под шампанского пуста. Напряжение ушло, вместо него навалилась страшная слабость. Некстати вспомнилась старая поговорка «Что случилось в Вегасе — остается в Вегасе».
Что ж, похоже, так произойдет и в этот раз. Скандал замнут. Никто не пострадает.
Она выйдет замуж за Джо. Заплатит Страсбергу много денег, чтобы он занимался только с ней, а через год сыграет шекспировскую Джульетту. Да, ей тридцать шесть, но хороший грим и свет запросто превратят ее в пятнадцатилетнюю. Она наконец займется делами собственной кинокомпании и запустит фильм с Брандо... Убедить Марлона будет несложно... Ах да, еще она завтра же уволит миссис Мюррей...
Мысли путались. Губы онемели. Сознание после смеси транквилизатора с шампанским начало погружаться в липкую мглу. Знакомые ощущения, много лет она сознательно доводила себя до этого состояния при помощи таблеток и алкоголя. Но сегодня это вышло случайно...
Сегодня она этого не хотела.
«Я поговорю с Джеком. Но не сейчас, позже. Что может случиться за одну ночь? — Мэрилин чувствовала, как тяжелеет голова. — Завтра. Сейчас мне нужно в постель».
— Выезжай немедленно, — потребовал Лоуфорд, раздраженный долгим молчанием Мэрилин.
— Прости, Питер, но я лучше останусь дома.
После короткой паузы Лоуфорд настороженно спросил:
— Что ты еще задумала?
— Ничего. Я просто очень хочу спать.
Положив трубку, Мэрилин закрыла окна.
Глухие черные шторы, поколебавшись, опускать не стала. Никаких войн. Все, что ей нужно, — покой, работа и заботливый Джо рядом.
Мэрилин приняла еще две таблетки транквилизатора — в последний раз, доктор Гринсон! Легла в постель и укрылась шелковой простыней.
Она не слышала, как к дому тихо подъехал автомобиль. И не видела, как погасли в крошечном саду расписные мексиканские фонари. Она спала...
P. S. Красной тетради, в которую, по свидетельствам очевидцев, Мэрилин Монро записывала тайны семьи Кеннеди, среди найденных дневников не было. Она, как и фотография, бесследно исчезла.
Редакция благодарит издательство СЛОВО/SLOVO за предоставленные материалы из книги «Мэрилин Монро.
Жизнь, рассказанная ею самой», которая выходит в феврале 2011 года.
Подпишись на наш канал в Telegram