Со второго дубля я многое прожила бы иначе. Но знаю точно: случись мне жить по новой, история с Ташковым повторилась бы опять. Она не была ошибкой.
Я хорошо помню этот исторический момент... Мысль о том, что Ташков мне изменяет, буквально ударила по голове. Сейчас уже невозможно сопоставить по времени реальный факт его измены и удар этой мысли. Но уверена: все произошло одновременно. Информация об измене пришла откуда-то из космоса, причем я ее не запрашивала. Она вселилась в мозг и подчинила себе весь организм.
«Изменяет, подонок, изменяет...» — стучало морзянкой в голове.
Но реальных доказательств измены не было. И денег на их добычу тоже. Денег тогда не было совсем. Переход страны к рыночной экономике наша семья переживала тяжело. Папа — главный криптограф системы опознавания России «Свой—чужой», мама тоже работала в оборонке... Тогда этот пласт людей был выкинут за порог нищеты. Я числилась актрисой Театра имени Пушкина, но находилась в отпуске по уходу за ребенком — у нас с Андреем месяц назад родился сын Ваня. Моего пособия с трудом хватало на неделю. Потом приходилось нести очередное колечко в ювелирную комиссионку. Крутились как могли.
Я позвонила подруге. «Успокойся. Зачем тебе частный сыщик?
Чувствуешь, что изменяет? Ну и чувствуй. Занимайся ребенком. Только зря потратишься», — трезво оценила ситуацию моя подруга детства Вера Яченас, у которой я собралась занять денег на частное расследование.
Теоретически она была права. Но я была одержима манией. Кому бы еще позвонить?
Машинально набрала номер телефона квартиры Ташкова. Мобильных тогда не было, поймать его можно было только у него дома. Но появлялся он там редко. Поэтому я звонила постоянно... Зачем? Чтобы застать и промямлить: «Возвращайся, Андрю-ю-юша! У нас же ребенок...» — и все такое: стандартный и неэффективный монолог, через который поначалу проходят все брошенные жены.
Но Ташков в основном шлялся по друзьям, если этих придурков можно назвать друзьями.
Весь круг его общения казался мне вражеской сворой. «Это они во всем виноваты. Это они совратили безвинного Ташкусю с правильного пути», — думала я, в очередной раз набирая номер его телефона...
Внезапно в трубке возник щелчок, и я вклинилась в чужой разговор. Андрей говорил с Кореневой. Помню их диалог смутно — но после его прослушивания тратить деньги на поиск доказательств ташковской неверности было уже не нужно. Измена стала очевидной.
Удивительно, но в первый момент я даже обрадовалась. Потому что возникла ясность. И на сыщике сэкономила. Но что дальше? Ведь по канонам венчанный брак уничтожается изменой. Значит, все кончено? Вот на этой мысли я наконец сломалась, слезы брызнули из глаз, и я завопила дурным голосом на всю квартиру: «А-а-а-а!
Вся жизнь поломана! За что?!»
Но на самом деле я, конечно, понимала, что страдаю не безвинно. Свой карающий бумеранг я запустила сама. Вся моя дурацкая жизнь ретроспективой предстала передо мной.
Я никогда не думала о том, как бы получше устроиться в этом мире: карьеру сделать, мужика выгодного окрутить. Очень халатно я к подобным вопросам относилась. Все это казалось второстепенным.
Помню, мне было лет пять... Летом в Крыму папа указал на звездное небо: «Смотри, там бесконечность». У меня закружилась голова. И все земное разом отошло куда-то на второй план. А небо стало главным. И пошла я дальше по жизни вот с такими неземными приоритетами.
Мои родители были материалистами, но они всегда чувствовали присутствие в мире некой тайны.
И передали это мне — вся моя жизнь наполнена духовными исканиями и мистическими совпадениями. Они были далеки от театра — окончили мехмат МГУ, я планировала идти по их стопам. Считать меня научили раньше, чем читать. Но поскольку в нашей семье принято заниматься спортом, уже в три года меня поставили на коньки, потом отдали в спортивную секцию. Там я сразу стала перспективной и в двенадцать лет попала в группу Чайковской. Дело было так...
Нам дома сменили номер телефона. И наш новый телефон оказался бывшим номером Чайковской. Это стало понятно по тому, что квартира превратилась в Смольный — Чайковской звонил весь мир.
Мама приняла это за знамение и ринулась штурмовать Елену Анатольевну. Моя решительная мама нашла ее новый номер, позвонила и буквально заставила тренера меня посмотреть. Чайковская взяла меня в группу. Но фигурное катание в моей жизни оказалось только транзитом для театрального будущего. Если бы мама брала штурмом Тарасову, все сложилось бы иначе.
Чайковская была из актерской семьи, и в этой среде у нее было много друзей и знакомых. Ее друг Владимир Федорович Гордеев, лучший театральный репетитор Москвы, увидел меня «в телевизоре» на соревнованиях «Нувель де Моску».
Спортивные соревнования тогда шли в прямом эфире. Поэтому когда перед выходом танцевальной пары Скороходова—Бадайков вдруг сломалось табло, это увидела вся страна.
Мы уже катались возле бортика. Пока табло чинили, меня крупным планом показывали по Первому каналу. Я пыталась шутить, чтобы преодолеть волнение, нагнетаемое паузой. Перлов моих было не слышно, но игривым своим поведением я страну заинтриговала. Та поломка была мистической. Если бы ничего не случилось, моя жизнь, возможно, потекла бы в другом русле. Потому что внимание Владимира Федоровича больше всего привлекло именно то, как я кривлялась тогда на крупном плане. Он сам позвонил Елене Анатольевне: «Что это за девочка у тебя такая интересная появилась?.. Она не хочет стать актрисой?»
«Актрисой? — удивилась я, когда Чайковская передавала этот разговор. — Мне бы такое даже в голову не пришло.
Но мысль интересная. Я бы попробовала».
Тогда я активно готовилась к поступлению на мехмат, который, разумеется, был несовместим с тренировками. Это понимали все, даже я об этом догадывалась. Но больше всего боялась, что меня засунут в физкультурный и жизнь моя станет банальной, заранее просчитанной... Поэтому неожиданный ход в артистки меня заинтриговал. «Чему там учиться-то? — подумала я. — Эту их учебу наверняка можно будет совмещать со спортом».
В итоге после школы я двинулась по театральным вузам столицы со стандартным набором абитуриента: прозой, басней, стихотворением... В Щукинском училище на меня сразу бодро отреагировали. Доцент кафедры актерского мастерства Альберт Григорьевич Буров отвел в сторонку и тихо предложил срочно подавать документы.
В Щукинское училище я и поступила.
Театральный вуз нужен был мне ради того, чтобы совмещать учебу с тренировками. Но учеба захватила так, что тренировки автоматически сошли на нет. Так большой спорт плавно остался в прошлом, о чем я, кстати, совершенно не жалею.
Я пришла в богемный мир из иной среды. Самые твердые пятерки в моем аттестате были по математике, спорт же воспитал во мне дисциплину и аскетизм. А в театральном я попала в окружение дремучих гуманитариев, раздолбаев и бывших двоечников.
«Знаешь, Скороходова, сколько живу, столько удивляюсь: как это тучка луну закрывает, что такой ровный месяц получается?»
— этот перл, например, как-то выдал мой однокурсник, чем ввел меня в шоковое состояние.
Поначалу мне было с ними сложно. Но зато эти ребята были уверены в себе, раскрепощены и более приспособлены к жизни. Я же витала в небесах и представляла собой детский сад, ясельную группу. По натуре я очень стеснительная. Умела артистично кататься на стадионах перед многотысячной аудиторией, но природа выступления в спорте и в театре принципиально разная. Потому что в театре ты публично обнажаешь душу. Это стыдно, это практически интимный процесс. Первое время я жутко краснела, выходя на сцену.
Общаться с мальчиками тоже поначалу было непросто. С виду это было незаметно, но внутри меня всегда бушевали сложности. Однако жить в обществе и быть от него свободным, как известно, нельзя.
Обществу надо соответствовать. У всех вокруг были романы. А у меня нет. К тому же на сцене все пьесы вещают про любовь. Чтобы ее играть, надо ведь понимать, о чем там речь. Я чувствовала себя неправильно. И на третьем курсе наконец обзавелась романом. Под пытками не назову его имя и фамилию. Это совершенно не нужно. Сейчас он — крупный чиновник.
Ввязалась в ту историю, чтобы быть как все, хотя внутренне не имела на нее права — я не была влюблена. Зато он был положительным, надежным, непьющим, хорошо учился и нравился родителям. Он даже знал, почему на самом деле месяц ровный. Короче, был интеллектуалом. Наши отношения длились год. А потом мне стало тоскливо и я начала его бросать.
Делала это по-свински... Просто в один прекрасный момент вдруг демонстративно увлеклась общением с другим персонажем. Такое мое поведение, конечно, вызвало много вопросов.
«Я знаю всю свою жизнь с тобой наперед, и мне скучно», — гордо ответила и развернулась на сто восемьдесят градусов.
Потом началась трагедия: он пытался меня вернуть и я металась от одного персонажа к другому, чтобы походить на Настасью Филипповну. Именно в тот момент прочла «Идиота» и находилась, конечно, под впечатлением. В юности я была сильно подвержена дурному влиянию литературных персонажей. Кавалер был ни в чем не виноват. Все шло к тому, что мы должны пожениться. И это был бы, наверное, лучший вариант. Но тогда мне казалось, что наш союз банален.
Разрыв отношений длился месяц.
Помню, моя совесть очень противилась такому моему поведению. Но я ее не слушала. Очень нравилось, что по поводу меня человек страдает. Это питало самолюбие. Поэтому в течение месяца периодически давала надежду, потом уходила в сторону. Чушь какую-то несла, дословно уже не помню: стиль — Достоевского, слова — мои. А потом он собрал волю в кулак и перестал на меня реагировать. Перевернул страницу. Поначалу даже было обидно. «И все? — подумала я. — Что, уже больше не играем?» Ужасная была мерзавка.
И вот когда я заходилась рыданиями по поводу ташковской измены, в моей ретроспективе в первую очередь всплыла та давняя предательская история. Бумеранг ударил неспроста. Я это хорошо понимала.
Теперь... А по молодости строила жизнь, часто не отдавая себе отчета в том, что творю.
В Театр имени Пушкина я попала после училища, по распределению. Худрук курса Ю.В. Катин-Ярцев перед выпуском прочел мне отеческое наставление: «Лена, в театре надо вести себя иначе. Ты очень открытая. Это может навредить».
А Владимир Федорович Гордеев напутствовал так: «В театре ни с кем не дружить! Пришла, отрепетировала и ушла. Главное, не заходи в буфет. Все лишние разговоры происходят в буфете».
Поначалу ходила по театру как по минному полю. Примерно в таком же состоянии находилась Алена Бондарчук (для друзей Боня). Она тоже попала в Театр имени Пушкина после института, но из Школы-студии МХАТ.
Мы с ней тогда очень подружились. Удивительно, что никакой конкуренции между нами не возникло.
Все Бонины проблемы мы решали сообща. Сначала вместе собирались выдать Боню замуж за ее однокурсника Володю Ильина, а потом, когда возник бесподобный Крюков, коллегиально решили выходить за него.
Крюков Виталий Дмитриевич возник как стихия. Ухаживал он идеально, как настоящий принц. Смотрел на Боню восторженными глазами, ждал часами под окнами. Я лоббировала его интересы в наших с Боней секретных девичьих переговорах. Помню: декабрь восемьдесят третьего, мы сдаем худсовету спектакль «Мотивы». После спектакля сидим в гримерке, ждем результатов. Часа два ждем. Вдруг Боня вопит: «Ой, забыла. Меня же Крюков должен ждать!»
Мы ринулись к окну.
Смотрим: стоит Крюков, вытянутый и одухотворенный, с ноги на ногу даже не переминается, хотя декабрь, а ботинки на тонкой подошве... Было видно, что любовь переполняет его. Он просто зависает в воздухе от чувств.
«Да, тут надо замуж выходить», — изрекла я тогда тоном бывалого специалиста по замужествам.
Поженились они летом, во время репетиций «Обручения». К Гедрюсу Мацкявичусу, режиссеру спектакля, отпрашиваться на свадьбу шли с Боней вместе. Говорила я:
— Гедрюс Казимирович, извините, но мы завтра с Боней не придем. Мы завтра замуж выходим.
— Я вас не отпускаю, у нас выпуск спектакля! — возмутился Мацкявичус. Для него в жизни ничего важнее театра не существовало.
— Гедрюс, услышьте меня. У нас свадьба. Боня — невеста. Я — свидетель. Вы понимаете?
— Знаете, Лена... эти ваши свадьбы, похороны... а судьба спектакля вас не интересует, — Гедрюс определенно существовал в параллельном мире.
— Но мы же ставим спектакль «Об-ру-че-ни-е»! О чем он, Гедрюс? О любви! О выборе невесты! А у нас тут у Бони в жизни любовь, свадьба. Зачем тогда спектакль ставим, если в жизни этим пренебрегаем?
Гедрюс моей логикой был приперт к стенке.
— Ладно, отстаньте от меня, идите — женитесь, разводитесь, делайте что хотите. Только недолго. Чтобы послезавтра были на репетиции... — Гедрюс был абсолютным фанатом и большим ребенком. Мы все были от него без ума.
Бонина свадьба, конечно, состоялась. Но дружба наша с Боней на этом закончилась. Мое место занял Крюков. И это правильно — в браке жена объединяется с мужем в единый организм.
Потом в его бизнесе здесь возникли проблемы, и они с Боней и маленьким Костиком уехали в Швейцарию, где зависли на несколько лет.
Наши отношения с Боней возобновились только после ее возвращения и их развода. Кроме «не сошлись характерами» ничего сказать на эту тему не могу.
У Крюкова действительно непростой характер. Его влюбленность в Боню поначалу смягчала острые углы, а потом они все равно выявились. Он очень умный и образованный человек, и по-моему, это мешает ему общаться с людьми, которые все поголовно не дотягивают до его уровня. Это мое субъективное мнение.
Боня — очень светлая страница моей биографии. И очень трагическая. Ее уход ошеломил всех нас, ее подруг.
Последний год Бониной жизни мы общались практически ежедневно. Мы не говорили о болезни, в основном обсуждали ее спектакль «Трамвай «Желание» и мою непростую на тот момент жизненную ситуацию. Боня выдавала удивительно точные оценки происходящему и помогала мне претерпевать скорбь. Я заметила, что люди перед смертью становятся прозорливцами.
Так было с моим папой. То же было с Боней.
Когда произошла моя трагедия с Ташковым, Боня была в Швейцарии. Она узнала о ней постфактум, страсти уже улеглись. Но до Ташкова у меня был еще один официальный брак. И вот на первой моей свадьбе чета Крюковых—Бондарчук, конечно, присутствовала. Виталий Дмитриевич, помнится, даже был свидетелем в ЗАГСе.
Володя Виноградов появился в Театре имени Пушкина через два года после нас с Боней. Он был выпускником ГИТИСа. Мы снимались с ним до этого в «Счастливой Женьке», поэтому были уже знакомы.
Веник (так зовут его друзья) был безумно талантлив и фантастически обаятелен. Он знал кучу анекдотов, пел под гитару смешные песни...
И все у него складывалось прекрасно. Но угораздило же этого милейшего парня влюбиться в меня.
Я пребывала тогда в печали. Меня бросил один эпизодический персонаж: имя его никому ничего не скажет. Допустим, Вася. Я пребывала в печали по Васе. А тут возник Веник — в меня влюбленный.
Мы не подходили друг другу внешне. Я — выше на пять сантиметров, старше на два года. Но он втюрился. А я была трагически одинока и из вредности провоцировала его ухаживания.
«Выходи за Веника. Он — прикольный», — говорила Боня.
Я тяжело вздыхала. Дело в том, что я абсолютно не была в него влюблена. Но замуж выйти было надо. Зачем?
Понятия не имею. Почему-то в тот период мы все считали необходимым выходить за кого-то замуж. Пьесы же все про любовь, все героини замуж хотят. И комедии заканчиваются свадьбами. А трагедии свадьбами не заканчиваются. Но на то они и трагедии. Я творила сюжет собственной жизни на основе прочитанной литературы — и в реальной жизни руководствовалась образами и абстракциями. Я хотела, чтобы сюжет у меня получился увлекательным, наполненным перипетиями, и главное — небанальным.
К тому же Веник втрескался в меня до безумия. Он терял дар речи и чувство юмора, когда находился рядом. Только преданно смотрел на меня и исполнял любые приказы. Я издевалась над ним как могла, строила из себя королеву. «Вдовствующая королева и паж», — так кто-то окрестил нашу парочку.
— Что ты все «люблю, люблю». Ну докажи это как-нибудь! — заявляла я ему, например.
— Как? — спрашивал Веник.
— Не знаю. Придумай что-нибудь. Есть у тебя фантазия? Что ты готов сделать ради меня?
— Все.
— Ну, встань тогда на проезжую часть.
Веник шел на проезжую часть, прямо под машины. Я орала:
— Назад! Идиот! Ты обалдел!
Короче, вела себя ужасно. Или вот еще был случай...
Сидим, пьем шампанское. Оно заканчивается. На дворе полночь, в стране — антиалкогольная кампания.
Денег у нас нет.
— Достань шампанского, — говорю я Венику.
— Где?
— Где-нибудь.
— А на что? — спрашивает он.
— Откуда я знаю. Ты же говоришь, что любишь. Вот и достань. Ради меня.
— Хорошо, — произносит Веник через паузу.
Уходит и... возвращается с шампанским.
— Откуда? — спрашиваю я, и мне становится дурно. — Ты что, убил кто-то?
— Успокойся, все живы, — говорит Веник. — И здоровы, — добавляет он с криминальным подтекстом...
— Кошмар! — ору я. — «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла...»
Мерзкий у меня был характер, даже стыдно сейчас вспоминать. Все это однозначно формировало неотвратимость будущего возмездия.
А потом мне стало его жалко, он так безропотно мне служил. И защемило мое сердечушко. И решила я, что это любовь. И потащила его в ЗАГС.
После нашей свадьбы к Венику вернулись дар речи и чувство юмора. Он из любой ерунды мог сделать репризу. Я хохотала постоянно. «Как здорово, что мы поженились, Веник!» — орала я на всю квартиру.
Но в какой-то момент все закончилось. В моей жизни возник новый проходной персонаж. Фамилию даже не помню, имя самое обыкновенное. Допустим, Петя. И я не изменяла с ним Венику. Но этот Петя мне понравился. Я была опалена. Веник это почувствовал и психанул. Даже Боня тогда активизировалась ради спасения нашей семьи, стала звонить ему, убеждать: «Я тебе как лучшая Ленкина подруга говорю... Веник, там ничего не было!»
Но он не поверил. И правильно сделал. Мы не были парой.
Сейчас у нас прекрасные отношения. Все обиды прощены и забыты. У него лучшая жена на свете. Она родила ему троих детей, тянет весь дом, терпит Веников, нынче уже не сахарный, характер. Я на такое была бы не способна.
Но друзья мы пожизненно. Нас сплотили совместные испытания.
Когда в Театр имени Пушкина главным режиссером пришел Еремин, Веник, тогда еще мой муж, был ведущим артистом. Однако новый главреж освобождал места для своих, среди которых был и Андрей Ташков. Можно сказать, что Веника выгнали, чтобы взять Ташкова. Это было несправедливо. Мы все страдали. Я ненавидела пришедших с Ереминым, ненавидела Ташкова. Его сразу ввели на роль Веника, и он на первом же спектакле сломал руку. Все это восприняли как Божью кару. Я даже внутренне злорадствовала по этому поводу. Хотя Ташков был не виноват. Его взяли, его ввели, артист — человек подневольный. К тому же он был тогда женат, а Еремин взял и эту его жену.
Короче, одновременно Веника выгоняли, а Ташкова брали.
Потом Веника взяли в Театр имени Гоголя, а я осталась работать в Театре имени Пушкина. Наверное, надо было уйти и мне, как жене декабриста. Но, видимо, не хватало в наших отношениях цемента под названием «любовь». К тому же очень хотелось доказать зловредному Еремину, что я все-таки чего-то стою. У меня был спортивный интерес.
Поначалу Еремин меня демонстративно игнорировал. «Внешность у вас есть. А вот есть ли искра Божия?» — сказал он мне как-то.
У Еремина была потрясающая способность унижать человеческое достоинство артистов, которых он не любил. Но вступать в полемику было бессмысленно. Отвечать на подобные вопросы можно только работой. И я работала. Постепенно все стало налаживаться.
Даже показалось, что Еремин признал меня за свою, я стала играть главные роли...
С Ташковым мы постепенно наладили дружеские отношения. Он был звездой. «Сыщик», сериал «Подросток» по роману Достоевского, «Адвокат», «Сашка», «Беспредел» были хитами. К тому же сын актрисы Екатерины Савиновой, всенародно любимой Фроси Бурлаковой... А папа — режиссер шедевров «Адъютант его превосходительства», «Майор Вихрь», «Приходите завтра»... Андрея обожали, на него ходили в театр, с ним хотели общаться, в него влюблялись... Все, кроме меня. Во-первых, он был женат. Во-вторых, я не видела тогда его фильмов. И наконец, внешне он вообще не в моем вкусе. Мне брюнеты больше нравятся.
Правда, был между нами один проходной эпизод.
На гастролях в Киеве. Я уже была разведена. Мы с Ташковым у меня в номере после спектакля отмечали начало гастролей. И меня понесло: сначала я демонстрировала интеллект, рассуждая на философские темы, потом принялась читать свои стихи... Ну и Ташков, естественно, попытался ко мне пристать. Но я так его ногой толкнула, что он летел через весь номер, наискосок, головой в тумбочку. У меня даже мысль промелькнула: «Все. Посадят. Дококетничалась». Но, слава Богу, обошлось.
На наши отношения этот случай никак не повлиял, а больше никаких историй не было. Да и этот эпизод столь ничтожен, что, как говорят математики, им вполне можно было бы пренебречь.
У Ташкова какие-то романы проистекали на стороне, слухи доходили, но меня это не волновало.
Я существовала автономно.
Обычно зрители отождествляют актеров с сыгранными ими ролями. Бесстрашный, благородный, справедливый — таким Ташков виделся зрителю. Таким он, по сути, и являлся. Роли влияют на характер. Все сыгранное остается в нашей психофизической памяти. Но был и другой Ташков: скромный, ранимый и временами озорной ребенок.
У него была странная мания всех разыгрывать. Он устраивал из этого настоящие спектакли. Андрей умеет менять голоса и сохранять «серьез» в абсолютно идиотских ситуациях.
— Простите, пожалуйста, ваш телефон мне дал Юрий Иванович Еремин, — звонил он, например, какому-то артисту, говоря не своим голосом.
— О, да, — услышав имя главного режиссера, артист напрягался.
— У меня необычная просьба. Но ситуация безвыходная.
— Что случилось? — помочь приятелю главного режиссера хотели все.
— Он проездом в Москве. Всего три дня. Мне негде его разместить. Вы не могли бы его пустить к себе?
— Кого, Юрия Ивановича?
— Да нет... Крокодильчика... У меня крокодильчик. Он маленький, трехмесячный, не кусается... Ему нужна ванна... У меня в гостиничном номере нет ванны...
— Что?!!
Конечно, я рассказываю как помню. Но та история про крокодильчика по предлагаемым обстоятельствам была продумана настолько основательно, что люди в нее верили.
Один из разыгрываемых даже в итоге завопил: «Хорошо, везите вашего крокодильчика!!!»
Это было победой и доставляло Ташкову невероятное наслаждение.
Мне такое увлечение было непонятно. Вроде взрослый мальчик... И я, конечно, не могла предположить, что когда-нибудь стану Андрюшиным компаньоном в этом занятии на правах жены.
Ташков человек очень скрытный. Из него надо все вытягивать. Он хранит свою жизнь как военную тайну. Но если его раскрутить, то можно услышать в лицах много разных интересных историй из его детства. Он смешно пародирует домработницу, соседку по коммуналке, разных случайных прохожих...
Единственный человек, о котором Андрей ничего не рассказывает, — это мама. Мама — его самая сокровенная тайна.
Андрей абсолютно нечестолюбивый человек. С его актерскими и внешними данными можно было бы сделать грандиозную карьеру. Но это Ташкова никогда не привлекало. Он стесняется, когда его узнают, не стремится заработать всех денег... Его главным приоритетом тоже всегда был духовный поиск. И еще он любит просто наслаждаться жизнью: дышать свежим воздухом, купаться в море...
Например, сниматься в «Сыщике» Андрюша не хотел. Тогда, после окончания института и распределения в театр, он очень устал и мечтал съездить отдохнуть на море к тете Маше, сестре отца.
А тут эта главная роль в «Сыщике» нарисовалась. Но отказываться уже было неудобно — он прошел все пробы. Андрей не знал, что делать. И когда у него спросили, по какой ставке он намерен сниматься, с ходу назвал максимально возможную сумму за съемочный день. Кажется, это было рублей шестнадцать. Начинающие артисты тогда получали по восемь рублей. Группа ахнула: да, парень-то не промах. Но Андрюша просто очень хотел уехать к морю. Каково же было его разочарование, когда предложенную им ставку утвердили. Море пришлось отложить... Таким он был в юности, таким остался и сейчас. Море для него всегда главнее...
Андрей очень стеснительный человек. В институте, например, он боялся подойти к самым сильным студентам курса, чтобы предложить им сделать совместный отрывок. Считал себя недостойным...
И в театре он тоже вел себя предельно скромно.
В спектакле «Эти свободные бабочки» Герша у нас был страстный любовный дуэт. И хотя Андрей был звездой и любимчиком главного режиссера, но к моему партнерскому мнению относился очень внимательно. Я даже иногда подпольно брала руководство постановкой в свои руки.
— Слушай меня, Ташок. Играть будем так: больше любви, меньше секса, — давала я ему установку.
— Договорились, — отвечал Ташков.
Все эти иностранные пьесы сильно ориентированы на физиологическое существование. С нашим менталитетом играть такое стыдно, но мы с Андреем умудрялись американскую пьесу играть по-русски.
Сценические любовные истории иногда переходят в жизнь. Актерство — духовно опасная профессия. Мы ведь играем в человеческие отношения. Часто артисты не могут отделить правду от сценического наваждения. И разрушаются семьи... Но между мной и Ташковым ничего не возникало.
Как-то по поводу очередной придирки Еремина Ташков сказал мне: «Еремин тебя не любит и поэтому не понимает твоей индивидуальности. Он все время пытается тебя видоизменить. Не видит того, что ты сама по себе интересная. Твой низкий голос, твоя внешность, твоя органика...»
Мне было очень приятно это слышать. Но сказано сие было абсолютно по-дружески.
Я давно уже была разведена, личная жизнь не складывалась. Неожиданно узнала, что и Ташков тоже оформил развод.
Но меня это никак не беспокоило. Жену его я недолюбливала, мне казалось, что она строит отношения с людьми исключительно по расчету. Но она исчезла из труппы театра сразу после развода с Андреем. И мы вышли на финишную прямую по пути друг к другу...
Пьют все, это наша национальная проблема. Но в артистической среде все-таки пьют как-то особенно. Театральная жизнь — это вечный праздник, ведь нашей работой является игра.
Мы выпивали. В гримерке после спектакля, в ресторане Дома актера и прямо на Тверском бульваре... С гостями, приглашенными на спектакли, или своей узкой актерской компанией. Мы делали это весело: спорили о жизни, об искусстве, пели песни, читали стихи и выпивали за это...
Стояли так называемые «лихие девяностые».
Хваткие люди растаскивали страну на части, сколачивали капиталы, а мы не врубались, что происходит. Мы сдавали страну без боя. Выпивая на лавочке после спектакля, мы решали глобальные проблемы. Ну, так, как это себе представляет творческая интеллигенция.
— Я иногда думаю: что я делаю в этом театре? Кому это все надо? Устал... — говорил Ташков.
— А ты иди на фабрику какую-нибудь поработай. Отдохни, — предлагала я.
Артист репертуарного театра — заложник идеологии главного режиссера. Режиссер — кукловод, мы — обслуживающий персонал его творческих поисков.
Если артист — личность, может возникнуть диссонанс. Мы это обсуждали. У нас был диссонанс.
И мы совсем не говорили о сексе, как это сейчас принято в современных молодежных сериалах. Мы квасили одухотворенно. Но, увы, основательно.
И в какой-то момент стало ясно, что Ташков погибает. На него стало страшно смотреть. Его засасывала бездна.
Мы репетировали тогда «Историю одной лестницы». Он приходил на репетиции в тяжелом самочувствии. Хотя репетировал гениально. Я играла его жену. Вблизи существовать было сложно, после наших сцен я спускалась в зрительный зал и смотрела оттуда продолжение репетиции. И происходило чудо: на дальнем расстоянии Ташков выглядел прекрасно.
Есть в нем нечто неуловимое, что выделяет его из толпы артистов, какое-то глубокое внутреннее содержание.
Помню, Еремин выстроил нас всех во фронтальную мизансцену лицом в зал и вдруг закричал: «Посмотрите все на Ташкова! Вот таким взглядом надо смотреть!»
Мы все, естественно, ринулись изучать ташковский взгляд. Он смутился. И потом еще долго приставали к Андрею: «Покажи, как надо смотреть». Кажется, аналогичная история была у Смоктуновского в БДТ. А откуда такие взгляды у артистов берутся? Не знаю. Это же не техника. Это от Бога.
Ташков — артист от Бога. Он умеет «попадать в печенку». Если находишься с ним рядом на сцене, он затягивает в общение.
Как в танце: хороший партнер танцует за двоих.
Но играть с артистом, который с похмелья, неприятно. Особенно если надо играть любовь. У меня копилось раздражение. В конце пьесы по сюжету я орала на Ташкова очень прочувствованным гневным монологом. Отводила душу. Но Андрей был моим другом, и после репетиций я помалкивала, чтобы не обидеть его, не оскорбить.
«До Нового года не дотянет», — как-то сказал ему в спину один наш артист.
У меня защемило сердце.
Надо сказать, что с тех пор как папа в Крыму обратил мой взгляд на небо, моей страстью стала философия. Школа, фигурное катание, институт, театр — все это было второстепенным.
Главное — поиск истины. Поскольку семья у нас была атеистическая, этот поиск сначала происходил вдали от храма. Но когда мне в руки попало Евангелие, произошел переворот: вдруг стало ясно, где истина находится. И я, со свойственной всем артистам эмоциональностью, ринулась воцерковляться. Отреклась от мира падшего и полезла на небо.
Именно в это самое время мой свежепросветленный взгляд упал на погибающего Ташкова. А в духовной книжке, которую я тогда читала, было сказано: «Если кто-то рядом с вами погибает и вы не помогаете ему спастись, то вы будете отвечать за это перед Господом».
«Ужас!» — подумала я и ринулась Ташкова спасать. Купила икону Богородицы «Неупиваемая Чаша», акафист и начала молиться.
Можно сказать, ставила опыт по молитвенному воздействию на человеческий организм. Звоню Ташкову:
— Привет. Чем занимаешься?
— Ко мне друзья пришли...
— Выпивать будете?
— Ну-у-у... и что?
— Очень хорошо. А я сейчас молиться за тебя буду. У меня молитвенный набор от пьянства.
— Ты что? Не смей. Мне же плохо станет, — Ташков, кстати, верующий с детства.
— А я буду. Потому что я за тебя, извини, отвечать перед Богом не хочу. Ты мой ближний, понимаешь, я обязана тебя спасать, — повесила трубку и пошла молиться.
На следующий день встречаю мрачного Ташкова в театре.
— Ну, как самочувствие?
— Плохо.
— И это очень хорошо, — бодро заявила я.
— Сегодня опять буду за тебя молиться. Извини, старик.
И сработало! На третий день моего эксперимента Ташков бросил пить! Я была воодушевлена успехом. Я безумно возлюбила идею ташковского мною спасения и возгордилась непомерно. Еще бы, он преображался на глазах, а я уже готовилась к прижизненной канонизации. Весь театр ходил потрясенный.
Я почувствовала свою ответственность за Андрюшину судьбу. Взяла его за руку и повела за собой. Если бы мне сказали тогда, что ради него нужно жизнь отдать, решительно бы ответила: «Забирайте!» Я ощущала себя идущим по воде апостолом. Только б не усомниться!
Мы стали вместе ходить по храмам, монастырям... Я все время читала Ташкову лекции на основе религиозных книг, которые поглощала тогда запоем. Все мои действия и слова находили отклик в его душе.
— Да-да, ты все правильно говоришь, — только и твердил Андрюша.
— Это не я, это Священное Писание, — поправляла его я.
Все было у нас так правильно, как прописано в духовных книгах. И совсем не банально.
И решила я, что это любовь. И потащила Ташкова венчаться.
Есть история про истинно православный брак, которая мигрирует из книжки в книжку на эту тему: «Одна православная девушка полюбила юношу и захотела выйти за него замуж. И повела его к своему духовнику, но тот отверг его кандидатуру. Девушка из смирения рассталась с юношей. Потом в ее жизни возникли новый ухажер и новая любовь. И девушка снова повела его к духовнику. Но история повторилась. А потом за девушкой стал ухаживать третий ухажер, который ей не особо нравился, но она решила его тоже отвести к духовнику. Она была уверена, что тот отвергнет и его. Но священнику этот претендент понравился и он благословил девушку на брак с ним. И она из смирения вышла замуж... а лет через двадцать наконец ощутила бесконечную любовь и благодарность к этому своему мужу за счастливую семейную жизнь».
История хорошая и, наверное, имевшая место быть.
Но она ни в коем случае не должна становиться примером для всеобщего подражания! А меня именно эта история тогда увлекла и дезориентировала.
«Так вот она какая, настоящая любовь, — подумала я. — Главное — смирение и единство взглядов, а вовсе не греховное влечение друг к другу».
Я очень много читала литературы для монашествующих. При этом работала артисткой, играла в основном легкомысленных красоток. И в голове моей возник крутой замес из системы Станиславского и учения Святых Отцов... К тому же духовного руководителя у меня не было, а потому многое было понято буквально.
Конечно, единство мировоззрений — условие для брака необходимое.
Но недостаточное. Нужна человеческая любовь друг к другу, когда дыхание перехватывает и сердце замирает. Но в той эйфории временной победы над пороком мы с Ташковым почувствовали эмоциональный подъем и приняли его за взаимное чувство.
В церкви сразу после венчания священник нас предупредил: «Держитесь теперь. Лукавый сделает все, чтобы сорвать венцы». Я стиснула зубы и сжала кулаки...
И началась наша правильная супружеская жизнь, основанная на совместном пути к Богу. Но взаимного притяжения между нами явно не хватало. И все рушилось, рассыпалось на части...
По телевизору показывают «Жестокий романс». Ташков садится и задумчиво смотрит весь фильм, не отрывая глаз от главной героини. А меня всю скручивает от ревности, потому что я знаю, что была у него в прошлом с ней какая-то история. Ну с чего, спрашивается, нервничать? Он же женился на мне, а не на ней. Но пока не произнесу гневный монолог на эту тему, не успокоюсь. И так по любому поводу.
«Держись, — говорила себе. — Это все лукавый, его провокации». Но это были мои собственные ошибки. Сложности характера вылезали наружу и все портили.
Девки строили Ташкову глазки — я ревновала. Мужики звали выпивать — я злилась. Бывшая жена лезла к нему с общением — я скандалила. Весь мир казался мне вражеской группировкой.
Но мои военные действия оказались бессмысленными, потому что Андрей не стал в них моим союзником. Я фактически била по нашим отношениям.
И ему это, естественно, надоело. Он начал постепенно меня бросать. Я уже была беременна... Он стал исчезать, потом возвращался. Вместе с ним по квартире распространялся запах алкоголя. Я рыдала, умоляла, звонила его друзьям, обзывала их придурками, требовала прекратить спаивать безвинного Ташкусю.
— Слушай, ты, урод, если ты еще раз подойдешь к моему Ташкову! — орала на одного из артистов.
— Что ты со мной сделаешь, Скороходова? — паясничал он в ответ.
— Я не Скороходова, ты понял? Я — Ташкова.
Это сложно запомнить? — я с трудом приучала всех к новой фамилии.
— Лена, прекрати скандалить, — защищал друга Ташков.
Надо мной смеялись. Насмешки слышались мне из каждой кулисы нашего театра. Я ходила страшная, зареванная, беременная... и очень агрессивная. Все это обсуждали. Тема была действительно интересная.
В роддом легла заранее, потому что планировалось кесарево. И Ташков сразу исчез. Мобильных тогда не было. Застать его можно было только дома и в театре. Я висела на телефоне и плакала. Кстати сказать, правильно делала, что плакала. Потому что со слезами из меня все выходило наружу, возникала психологическая разрядка, я не копила негатив. Внутрь моего «инкубатора» к ребенку истерика не поступала.
Ванька родился очень спокойным и задумчивым.
Ташков появился сразу после родов. И он искренне хотел быть хорошим, это было заметно. Но сила дурной инерции была уже сильнее его воли. Ему было тяжко находиться с нами дома. Тем более что в первые дни после появления ребенка дом стоял вверх дном. Бесконечные стирка, сушка, глажка. Стиральной машины не было, стирали вручную.
Я сильно поправилась во время беременности, а за время кормления прибавила еще. Была жирная, липкая от молока, которое текло из меня как из крана. Повышенная лактация сжирала силы. Еле ходила, шаталась от усталости и брюзжала, что все не так, денег нет и прочее. Сказочный эльф, который увлек когда-то Ташкова, превратился в склочную жирную тетку.
Мне не хватало мудрости, гибкости, со второго дубля я бы многое прожила иначе.
Но знаю точно, что случись мне жить по новой, история с Ташковым повторилась бы опять. Она не была ошибкой. Это была судьба. Я действовала в абсолютном согласии с логикой своего вечного поиска чего-то небанального. Да и не могла я не ввязаться в ту ситуацию, ведь человек погибал. И хорошо, что все это прошла. Страдания были необходимы мне для эволюции личности. Надеюсь, я ими хоть что-то искупила.
Сейчас Андрей — мой лучший друг, отец моего единственного ребенка Ванечки Ташкова. Кстати, Иваном сын стал благодаря Андрею.
Всю беременность, в свободное от преследований Ташкова время, я провела в храме на лавочке.
Это стабилизировало расшатанные нервы. Сидела там, потому что стоять в моем положении было уже тяжело, смотрела на иконы, слушала службу и успокаивалась. Дома каждый день читала Новый Завет.
«Он никогда не будет пить вина» — сказано в Евангелии про Иоанна Крестителя. Когда прочла эту фразу, сразу решила: если будет мальчик, значит, Иоанн. Так я и стала звать его с рождения. Причем хотела записать ребенка не обрусевшей версией «Иван», а именно еврейским вариантом, с двумя «н». Ташков, когда услышал это, завопил как резаный: «Ты обалдела? Как это выговаривать?!»
Но я была уверена в своей правоте и пыталась Андрюшу переубедить. Тогда Ташков побежал в наш храм, налетел там на настоятеля: — Вы представляете, эта идиотка, моя жена, хочет назвать сына Иоанном!
Иоанн! Как это выговаривать?
— У меня сын — Иоанн, — спокойно сказал ему отец Федор. — Но в метрике он, конечно, записан как Иван.
Ташков побежал обратно домой. «Даже у отца Федора сын записан как Иван! Даже у священника!» — с порога закричал он.
И я смирилась. Потому что по канонам муж — это начальник. Жена должна перед ним смиряться. Все-таки иногда я вела себя правильно. Так мой Иоаннчик стал Иваном.
Недавно, когда я рассказала Ваньке эту историю, он заявил мне с абсолютно ташковской интонацией: «Ты обалдела, мама? Иоанн. Как это выговаривать? Вот уж спасибо папе».
После того как мы зарегистрировали Ивана, Андрей пропал окончательно. У него была квартира в Беляево, он переехал туда, но в основном шлялся по друзьям. Я все время плакала и звонила в Беляево. Потом возникла Коренева...
Они были знакомы давно, но завязка их отношений, возможно, произошла в тот день, когда мы встретились с Леной в ресторане Дома кино. Мы с Ташковым еще были новобрачными. Я уже была беременна, но об этом никто не знал. Выглядела я потрясающе, одета была прекрасно. Рядом стоял просветленный Ташков в костюме и при галстуке. Мне нравятся мужчины в костюмах, поэтому я старалась так наряжать Андрюшу. Я вообще любила его наряжать как куклу. Мама даже сказала как-то: «Что ты все его украшаешь? Смотри — уведут».
Мужчина, конечно, не домашнее животное, чтобы его водили кто куда захочет, но доля истины в маминых словах есть.
Мужчины наивны и прямолинейны. Женщины по природе хитроумны и изощренны в маневрах. Недаром лукавый в свое время совратил род человеческий именно через женщину.
Когда мы встретились в ресторане с Кореневой и Ташков нас знакомил, мне показалось, что ее пронзила какая-то эмоция. Я не придала этому значения — Ташков тогда нравился всем. Но потом, когда открылся факт его измены, в моем сознании сразу всплыла та встреча в ресторане. Думаю, что именно с нее начинается завязка сюжетной линии ухода Ташкова от меня.
После того как я врезалась в их с Кореневой телефонный разговор, со мной случилась вторая мистическая история.
Видимо, для подтверждения первой.
Приезжает к нам Ташков, ищет в шкафу какие-то документы. Все его вещи тогда еще были у нас.
— Что? Зачем? — спрашиваю я.
— Надо, — говорит он, находит документы и уезжает.
От театральных сплетников узнаю, что он оформляет документы для поездки в Австралию. Зачем? Никто не знает.
Хожу по квартире, делаю разные дела, размышляю на эту тему. Прохожу мимо кухни, там работает телевизор. Встречаюсь взглядом с диктором новостей культуры. И в этот момент диктор говорит мне прямо в лоб: «Известная актриса Елена Коренева едет в Австралию со спектаклем «Лу»...»
Не помню дословно этот дикторский текст.
Но все вопросы по поездке Ташкова в Австралию у меня отпали... И опять никаких расходов на сыщика.
После возвращения с «австралийских гастролей» Андрей еще какое-то время метался между двумя Ленами и перевозил в свою квартиру оставшиеся вещи. А потом подал на развод. Нас развели легко, я даже ни разу не заплакала. Только все время твердила судье: «Я со всем согласна. Претензий не имею».
Нам даже присудили судебные издержки оплатить поровну. Вот с этим уже не согласилась категорически. И меня освободили от оплаты этой пошлины «в связи с тяжелым материальным положением».
— При чем тут мое положение? — попыталась я оспорить формулировку. — Не я же ему изменила. За что должна платить-то?
Но мне сказали, что заниматься ерундой суд не будет. Просьба моя удовлетворена.
— Идите, женщина, не мешайте работать.
Я еще немного понервничала, поплакала, пострадала... А потом что-то щелкнуло внутри, и как-то разом вдруг успокоилась. И перестала пытаться вернуть Ташкова. Перевернула страницу.
Сейчас никаких конфликтов и противоречий у нас с Андреем нет. И никаких взаимных претензий, все прощено и забыто. У нас с ним теперь абсолютно счастливая послесемейная жизнь!
Он не ворует нашего ребенка, не прячет его непонятно где, не объявляет меня сумасшедшей наркоманкой, как среди звездных отцов сейчас модно...
Он прекрасно выглядит, ведет здоровый образ жизни, занимается самосовершенствованием, работает в кино, заботится о нас... Мы созваниваемся практически ежедневно. Но реанимации наш брак не подлежит.
Я не знаю, как возникает любовь. Физика там в основе или химия? Элементарные частицы вступают в какие-то реакции, и появляется притяжение и искажение сознания. Почему кто-то влюбляется именно в данного конкретного, а не в другого человека? Любовь — это мистика. В идею феромонов я не верю, моя самая дикая любовь возникла вообще на расстоянии. Я сидела в зрительном зале, а он бегал в массовке.
И что? И все. И меня не стало. И никаких феромонов.
Любовь нельзя вызвать по собственному желанию. Или заработать добрыми делами. Любовь — непознаваемая субстанция. Это такая всеобщая мировая сцепка, цемент человеческих отношений. Сила земного притяжения — это тоже проявление любви.
В последний год Бониной жизни я была влюблена до потери сознания и безмерно от этого страдала. Боня как раз помогала мне с этим справляться.
Когда у меня на фоне тех моих страданий снимали энцефалограмму мозга, я спросила у доктора:
— Там по вашим показателям видно, что я схожу с ума от любви?
— Не говорите глупостей, — сказала строгая тетя-доктор. — Все у вас нормально по показателям. Вам надо попить успокоительное.
Короче, ничего там не видно. Любовь не засекается приборами. Но она есть! Люди же страдают от любви. Но кто виноват в том, что нас с Андреем не сцепило это великое чувство?
Андрею повезло, что, уйдя от меня, он встретил Лену Кореневу. Потому что он в любом случае кого-то встретил бы. Лена оказалась для него лучшим вариантом. Во-первых, она умная, во-вторых, сильная, в-третьих, талантливая. Она его поддержала, участвовала в его спектакле «Кофе с Бибо». Андрей сам написал и поставил эту пьесу. Там было много сложностей. Ленино участие в этом проекте невозможно переоценить. Они много вместе снимались, ездили на гастроли, давали совместные интервью...
Думаю, они любили друг друга. Может быть, любят и поныне... Я не в курсе их взаимоотношений.
Недавно Коренева позвонила Венику. Потом он сообщил об этом мне:
— Представляешь, мне тут Коренева позвонила. Я поначалу слегка обалдел, потому что мы с ней незнакомы. А потом обалдел окончательно. Ты зачем Ташкову про гоп-стоп рассказала?
— Про какой гоп-стоп?
— На который я ради тебя ходил. Ташков эту историю Кореневой рассказал. Она не поверила. Они поспорили. И она позвонила, чтобы узнать, кто из них победил.
— И что ты ей сказал?
— Как что? Что она проиграла. «Видите ли, Лена, — сказал я ей. — Дело в том, что я был тогда безумно влюблен».
Мы все уже перемешались между собой и друг друга давно простили. Это очень важно. Мы все совершаем ошибки, делаем друг другу больно, говорим глупости, о которых потом жалеем. Надо каяться и выводить из себя обиды, как шлаки. Зачем отравлять организм ненужными ненавистями?
Но это я сейчас так здраво рассуждаю, а поначалу у меня ком в горле стоял и слезы лились градом. Я очень переживала, что у нас с Андреем так ужасно вышло. Ведь по канонам развод — это позор. Но недавно один священник так прокомментировал мне нашу ситуацию: «Не переживай, вы не сделали ничего глупого. Так тоже можно было строить семью — на общем духовном поиске. У вас просто не получилось.
Бог милостив. Получится что-то еще».
Но стереть факт венчания из нашей биографии уже нельзя. С точки зрения библейской цитаты «и будут двое одна плоть» мы с Андреем были когда-то одним организмом. Иначе я не почувствовала бы так явственно его измену.
После того как Ташков меня бросил, в моих отношениях с мужчинами что-то разладилось. Я снова похудела, помолодела, вернула себе форму, но как будто кто-то очертил вокруг меня круг, за который нельзя заходить. Я думала — это влияние венчания. Подала прошение в Патриархию, с нашего брака было снято благословение, мы развелись с Андреем официально, я вернула свою девичью фамилию. Но мистика продолжалась — у меня ничего в личной жизни не клеилось. Все, кто начинал за мной ухаживать, падали с сердечными приступами или что-то ломали...
Мужчин от меня отбрасывало. Если бы ходила к гадалкам, то, вероятно, мне поставили бы диагноз «венец безбрачия». Но я ходила в храм и очень много работала.
Страна переходила к рыночной экономике, наша семья оказалась в финансовом коллапсе, я боролась с нищетой... Именно в тот период начался мой творческий подъем. Я стала писателем, драматургом, поставила свой первый спектакль «Не бросайте пепел на пол», написала другие пьесы, стихи, статьи, издала первые книжки, съездила на гастроли в Новую Зеландию.
Мои попытки завоевать творческое признание Еремина потерпели фиаско. Главный режиссер меня так и не полюбил и вытолкнул из Театра имени Пушкина.
Я немного поплакала по этому поводу, а потом успокоилась и развернулась, наконец, на свободе. По моему сценарию сняли первый фильм «Женская дружба». Потом по моему же сценарию возник фильм «Большая разница» со мной в главной роли... В 2008 году я получила приз на фестивале «Амурская осень», потом поставила по своей пьесе спектакль «В поисках утерянного Грига» на народного артиста Юру Чернова. А недавно Сергей Николаевич Арцибашев взял мой «Не бросайте пепел на пол» на Малую сцену Академического театра имени Маяковского. Это было круто. Я верещала от восторга. Но верю, что все лучшее в творчестве у меня впереди...
Ну, и личная жизнь, возможно, еще нарисует какой-то красивый сюжет о большой любви. Хотя с поиском чего-то небанального в своей жизни я завязала. Пусть будет все стандартно, спокойно и без нервотрепки.
Я уже не в той возрастной категории, чтобы страдать как девчонка. «Я отстрадала свою дозу» — сказано в одном из моих последних стихотворений.
Не думаю, что история с Ташковым останется центральной в моей биографии. Хотя любовь — это такая мистика, с ней ничего нельзя предугадать заранее. Сегодня ее нет, а завтра она вдруг нагрянет откуда-то из космоса...
Но очень хочется верить в счастливый финал. Надеюсь, что мой бумеранг уже закончил свою воспитательную функцию.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон «Интерьеры colombo mobili» на Пятницкой.
Подпишись на наш канал в Telegram