Слово за слово, и отец вдруг ударил маму, они сцепились, стали кататься по полу. Мама вырвалась, бросилась к сумке, выхватила баллончик и брызнула слезоточивым газом папе в глаза. А я стояла в коридоре и кричала: «Папа, не надо! Мама, не надо!»
Родители познакомились в институте психиатрии. Мой отец Геннадий Старшенбаум — известный психотерапевт. Его знают и ценят. Когда недавно пришла на кастинг к Василию Пичулу, режиссеру «Маленькой Веры», первое, о чем он спросил: «Не ваш ли папа — профессор Старшенбаум?»
Он написал множество трудов и дает консультации по проблемным ситуациям в семье, бизнесе. Но я не верю в психологию, однажды в разговоре с отцом даже назвала ее «лженаукой».
«Папа, вот ты доктор наук, авторитет в психиатрии, а у тебя трое взрослых детей, с которыми не получилось выстроить отношений, и две бывших жены — ни с одной из них ты не разговариваешь». Он пытался что-то объяснить, но неубедительно. У нашей семьи такая история, что возразить трудно.
Мама была пациенткой отца. Для меня, актрисы, такое сочетание генов — удача. Папин интеллект и мамины эмоции — что еще нужно? Нервы расшатаны с детства. Андрей Кавун на съемках «Детям до 16...»
как-то сказал: «Аня, от тебя не надо добиваться эмоций, их нужно только направлять». Если бы он знал, что мне пришлось пережить, чтобы стать таким подарком для режиссеров...
Двадцатиоднолетняя красавица Оксана пришла на прием к сорокачетырехлетнему кандидату медицинских наук. Она — экспрессивная, активная, эмоциональная — отказывалась втискивать свое поведение в социальные рамки. Еще в школе не испытывала трепета перед учителями, могла даже подраться. Жила в первую очередь для себя, не сильно «заморачиваясь», что о ней скажут другие. Мама и сейчас мало изменилась, ведет себя по-детски непосредственно, живет сегодняшним днем, не беспокоясь о том, что будет завтра. Но тогда она, видимо, обратила внимание, что люди вокруг строят жизнь по другим правилам, и решила разобраться: с ней что-то не в порядке или с окружающими?
Пошла на консультацию и там встретила папу.
Она мне не раз рассказывала, как впервые его увидела — в коридоре, со спины — и сразу поняла: этот человек станет отцом ее ребенка. Папа был красавцем — высокий, статный, черноглазый, очень харизматичный.
Несмотря на то, что у него были жена и двое взрослых сыновей, мама стала ждать его по вечерам, затаившись за углом. Когда в конце рабочего дня отец выходил из клиники, она, держась на приличном расстоянии, провожала его до самого дома. Долго так, конечно, продолжаться не могло. Папа заметил «наружное наблюдение», узнал свою пациентку и заговорил с ней. Через год он явился к маме, как говорится, с вещами.
С бабушкой молодые не ужились.
Квартиру пришлось разменять. Родителям досталась «двушка» в Измайлово, где я и провела детство. А бабушка уехала в Медведково. С возрастом с ней что-то случилось — она стала тащить в дом всякий хлам: банки, кирпичи, старые дверные ручки. Художница и литературовед рылась в мусорных баках, выискивая красивые, как ей казалось, вещи. От двери до бабушкиной кровати вел узенький проход, все остальное пространство было забито жутким барахлом, покрытым толстым слоем пыли. К тому же в ее квартире находили приют бродячие собаки и кошки, поэтому запах стоял невыносимый, находиться там нельзя было и пяти минут.
Так что скрыться от домашних скандалов, которые постоянно вспыхивали между родителями, мне было негде и не у кого.
Я и сегодня поражаюсь, как они, такие разные, продержались вместе почти десять лет. Мама всегда жила по принципу «здесь и сейчас», не любила ущемлений и не скрывала эмоций. А папа обожал порядок: весь его день строго расписан. Подъем в семь утра, в восемь — пробежка, с девяти — прием пациентов, ровно в два — обед. Потом он садился за пишущую машинку, как раз в то время, когда у маленьких детей послеобеденный сон.
— Гена, прекрати! Ты опять разбудил Аню! Дай ей поспать! — возмущалась мама.
В ответ папа запирался в своем кабинете и продолжал печатать свои научные труды — «дык-дык-дык».
— Ты думаешь, можно уснуть, когда ты так тарахтишь?!
— У меня работа!
Однажды эмоции накалились настолько, что мама решила в прямом смысле слова выкурить его из кабинета, чтобы прекратить это «дык-дык».
Она подожгла газету и подсунула ее под дверь. Именно тогда отец выскочил в коридор, набросился на маму с кулаками и повалил на пол. А она в отместку прыснула ему в глаза из газового баллончика. Дерущиеся родители — страшное зрелище для четырехлетнего ребенка. Я, рыдая, повела за руку ослепшего от слезоточивого газа папу в ванную промывать глаза, а мама выскочила на лестницу и кричала: «Помогите! Меня муж убивает!» Но соседи, привыкшие к нашим семейным скандалам, вызывать милицию не стали.
Сердце мое разрывалось. Я любила родителей несмотря ни на что. Главный принцип маминого воспитания заключался в том, чтобы давать ребенку свободу. В четыре года мне почти ничего не запрещали. Я выучила фразу «Я сама!» — и стала ходить в садик одна, благо он был рядом. Позже именно мама дала мне первую сигарету. Может, поэтому я до сих пор не курю.
Мама окончила институт иностранных языков, свободно владеет французским и итальянским. Она вообще очень умная, начитанная, интеллигентная женщина. К тому же мама всегда следила за собой, прекрасно одевалась, была очень стройной. Она и сейчас стройнее меня, весит пятьдесят килограммов. Мама работала в торговой фирме, занимавшейся поставками элитной итальянской сантехники, и быстро дослужилась до должности заместителя директора.
Она хорошо зарабатывала, умела достать любой дефицит, что меня, маленькую, конечно, восхищало. Помню, как в нашей семье появился первый мобильный телефон, в то время ни у кого из друзей такого не было. Мама постоянно летала в зарубежные командировки и однажды взяла меня с собой во Францию.
Мы в аэропорту Парижа ждали посадки на рейс. Я скакала по креслам, висела на них вниз головой, и какой-то темнокожий мужчина сделал маме замечание: мол, мадам, уймите свою девочку. Как же мама отбрила его на безупречном французском! Зарядила речь минут на десять, после чего месье сбежал в другой конец зала ожидания. Я ею гордилась — вот как она умеет!
Мама могла выдать моим обидчикам и на чистом русском. Однажды учительница за то, что я пришла в школу в брюках-клеш и туфлях на платформе, схватила меня за волосы и вытащила из класса.
Мама услышала эту страшную историю и со словами «Я им, б…, сейчас устрою!» ринулась в школу. Я ее тогда насилу удержала.
Что с дочкой происходит? Какие у нее оценки в школе? Сделала ли уроки? Где допоздна болталась? Вопросов, на которые дети каждый день отвечают в нормальной семье, мои родители не задавали. Мама вела себя скорее как подружка, у нас не было секретов друг от друга. Но это не значит, что меня не наказывали...
Мама любила днем прилечь и подремать. А я в это время приходила из школы, мешала ей, хлопала дверью или не успевала, включив телевизор, уменьшить громкость. Она тут же вскакивала, не стеснялась в выражениях, могла по голове треснуть, пнуть или в ярости чашку об пол грохнуть.
Общение наше было бурным.
Когда мне исполнилось восемь, наша семья распалась окончательно. Мама с подругой поехала отдохнуть в Крым и в каком-то баре познакомилась с певцом и гитаристом с Украины Сашей. Такого поворота сюжета легко было ожидать. Она рано вышла замуж, не нагулялась, никаких мужчин, кроме папы, не знала. Мама всегда была жизнелюбивой, изучала Кастанеду, эзотерику, считала, что душа — это главное. А рядом муж, у которого жизнь расписана по часам. В общем, вернувшись в Москву, мама заявила папе: «Я влюбилась». Тот наивно посоветовал ей включить голову. Но маму было уже не остановить, ее роман с Сашей набирал обороты. Наступали выходные, и мама мчалась в Харьков, а вскоре вообще перевезла Сашу в Москву.
Когда однажды они возникли на пороге нашего дома, папе не оставалось ничего другого, как собрать вещи и уйти. Какое-то время он помогал маме, ждал, пока она разберется в новой ситуации. Но потом исчез из ее жизни, а заодно и из моей.
Саша оказался очень обаятельным человеком, но я его так и не приняла — постоянно помнила: из-за него ушел папа, которого я очень любила. Саша — музыкант-самоучка, по профессии слесарь — был полной противоположностью столичному профессору. Мама очень скоро это поняла и стала раздражаться. Опять в доме пошла нескончаемая ругань.
Пару лет спустя папа женился. Думаю, Лариса, как в свое время мама, пришла к нему на консультацию. Меня она невзлюбила с первой же секунды. Может потому, что я очень похожа на маму и так проявлялась ревность Ларисы к бывшей жене?
Папа никогда сам мне не звонил.
Я набирала его номер, чтобы договориться о встрече. Трубку обычно снимала Лариса, успевала подскочить к телефону. Однажды я позвонила второй раз за месяц, что просто вывело ее из себя:
— До каких пор ты будешь навязываться отцу? Мы имеем право на личную жизнь?
— Простите, почему вы мне все это говорите? Я не жена его бывшая, не любовница, я дочь!
— Если ты ничего не понимаешь, у тебя проблема с мозгами! — отрезала Лариса и бросила трубку.
Папа меня не защитил, не вырвал у нее трубку.
Я стала рыдать — ведь звонила родному человеку, а в такие моменты душа нараспашку, это было единственное место, где, точно знала, меня не обидят, а тут раз — под дых! Когда ожидаешь плохого приема и закрыта — это одно, а когда открыта — это очень больно. Лариса изложила отцу свою версию нашего разговора. Выходило, что я чуть ли не матом ее послала. Папа перезвонил:
— Ты должна перед ней извиниться.
— За что?!
— За грубость.
— Это она нагрубила и должна просить прощения.
Но папа настаивал, я плакала и в конце концов бросила трубку, поняв, что я ему не особо нужна. Мы не общались почти год.
Единственным человеком, который мне сочувствовал, была моя подруга Юля.
Она позвонила Ларисе с детской угрозой: «Вы теперь на улице почаще оглядывайтесь, а то всякое может случиться». Глупость, конечно, но больше меня никто не поддержал.
Год спустя я попыталась наладить отношения, но ответного тепла не ощутила, наши разговоры стали все больше напоминать сеанс психоанализа. При этом я знала, что отец меня любит, ему со мной хорошо, что из всех детей и родственников только во мне он чувствует родного человека. Но папе было тяжело встречаться со мной, думаю, он видел во мне маму: те же черты, мимика, жесты. Он еще долго любил ее и не мог простить. Когда мы в последний раз с ним виделись, папа опять начал оправдываться, говорить, что все дело в его жене.
На это я сказала: «Папа, ты десять лет твердишь, что дело в Ларисе! Это смешно и глупо. Тебе семьдесят лет, ты взрослый человек. Если бы хотел видеть меня чаще — видел бы. Вы с женой уже довели ситуацию до того, что я чувствую себя виноватой из-за того, что с тобой общаюсь».
У меня всегда ноет сердце, если говорю о нем. Но все же решила больше ему не звонить, захочет повидаться — пусть звонит сам. Хотя надежды на это мало. Когда его младший сын от первого брака Юра начал выпивать, просаживать деньги в игровых автоматах и когда в конце концов из квартиры нашей бабушки исчезли все ценные вещи, отец не бросился его спасать, а просто обиделся и перестал с ним общаться. Изредка он созванивается со старшим сыном Володей, но они в основном обсуждают плохое поведение Юрки.
Мама с Сашей из Харькова прожила лет пять, а потом выгнала его.
С папой ей стало скучно, с Сашей было весело, но не о чем говорить. На первых порах их связывала страсть, но на ней одной долго не протянешь. После Саши появился Миша — личность, мягко говоря, неординарная, инвалид без руки, бывший наркоман и заключенный. Но с богатым внутренним миром. Он, как и мама, увлекался эзотерикой, духовными практиками. Это произошло, когда я была уже постарше, стала самостоятельной. Они друг друга сильно любили, но Миша чуть не погиб. Поставил на себе эксперимент: ничего не ел дней тридцать, чистил то ли организм, то ли карму. И мама была при нем. В результате он попал в реанимацию, а мама повторяла: «Все нормально, все нормально!» В реанимации Миша заявил: «Я хочу умереть!»
А мама: «Ну, раз он так решил...» Но я не могла этого допустить, взяла в долг у друга денег и положила Мишу в приличную клинику. Там его спасли, и он, наверное, до сих пор на меня обижается...
Со своей престижной работы мама ушла. Ей надоели иерархические рамки, она послала начальство куда подальше и все бросила. Красавица с высшим образованием устроилась не куда-нибудь, а дворником — мол, плевать мне на общественное мнение, хочу быть сама по себе. И вот такая вся из себя — красотка стройная с идеальным французским — убирала сугробы. Но вызов обществу ей быстро надоел. Она решила вовсе не работать и сдала мою комнату. Мы стали жить с мамой в ее комнате и спать в одной кровати. Это было в промежутке между мамиными романами с Сашей и Мишей.
Я ворочалась, и маму это жутко злило. От скрипа кровати она приходила в бешенство, ругалась, психовала, вскакивала и шла курить на кухню. В такие моменты лучше было ее не трогать, а то могло и до драки дойти, рука у мамы, при всей ее хрупкости, тяжелая. Мне первое время было трудно спать с мужем в одной постели — боялась лишний раз пошевелиться. Но Лешка меня от этого страха быстро избавил, он спит как младенец, а характер у него самый мягкий на свете.
В одиннадцать лет мама выделила мне полку в холодильнике, запретив прикасаться к ее продуктам: «Гена платит алименты, будешь отдавать из них половину квартплаты, на корм собаке, на оставшееся живи как знаешь».
Папа платил ежемесячно сто пятьдесят долларов, а половина квартплаты — это полторы тысячи рублей!
На что жить? Детей на работу, как известно, брать запрещено. К счастью, в кафе, куда пришла устраиваться официанткой, мой возраст никого не интересовал.
В четырнадцать я ушла из дома. Помню, мама замахнулась, собираясь меня ударить, а я перехватила руку: «Больше ты меня бить не будешь. Я не могу с тобой жить. Мы ненавидим друг друга». За месяц до этого умерла бабушка, и я переехала в ее жуткую, захламленную берлогу в Медведково.
Соседи по подъезду прозвали меня Золушкой. Три летних месяца я занималась исключительно тем, что выбрасывала мусор. Квартира на первом этаже блочного дома на окраине Москвы — просто жуть. Зато не надо было таскать барахло по лестнице: я открывала окно и вышвыривала бабушкины «сокровища» прямо на улицу, оттащить их на помойку оттуда было легче.
После моего отъезда отношения с мамой наладились, она приезжала, даже помогала мне вешать новые занавески на окна.
Школу я забросила, ежедневно ездить из Медведково в Измайлово через всю Москву было нереально. Да и отношения с одноклассниками не сложились. С одной стороны, мне повезло, попала в театральный класс 1811-й школы. Помимо общеобразовательных предметов, нас учили актерскому мастерству, сценической речи и движению. Но мне было там тяжело — одноклассники в основном ребята из богатых семей, а я была, по сути, дворовой девчонкой и в этот коллектив не вписалась. Да никогда и не стремилась вписаться, это у меня от мамы.
Хотя понимала: без аттестата о среднем образовании можно распрощаться с мечтами об актерской карьере.
Чему-чему, а уж личной ответственности перед собой мама меня научила. И я решила доучиваться в Экспериментальном театре-студии Вячеслава Спесивцева. Туда принимали с четырнадцати лет.
Если честно, занималась так себе, но документ об окончании школы мне в итоге оформили. Спесивцев сразу предложил пробоваться на роль Джульетты в фирменном спектакле театра. Когда увидела своего Ромео, сердце оборвалось. Гела Месхи был звездой труппы. Я влюбилась в него с первого взгляда, он был невероятно красивый и талантливый. Стоило мне поднять на него глаза, как я страшно зажималась и забывала текст. Гела побился-побился, но с ролью ничего не вышло.
Гела вскоре поступил в Школу-студию МХАТ, там на курсе Константина Райкина учился его друг Артем Чилек. Мы продолжали общаться, собираться компанией. Я замечала, что произвожу впечатление на Артема, но ведь я была влюблена в Гелу! Артем уже начал работать в «Сатириконе» и однажды пригласил нас всех на спектакль. Я прихватила с собой лучшую подругу Юльку. Сейчас уже не помню точно, что играли, по-моему, «Страну любви». Исполнитель одной из главных ролей Леша Бардуков бегал по сцене с голым торсом, но я была совсем ребенком и торсы меня волновали мало.
После спектакля ехали в троллейбусе. Лешка оказался приятным и обаятельным парнем. В него тут же влюбилась моя Юля. Она постоянно делилась со мной своими чувствами, рассказывала, как он посмотрел в ее сторону, что сказал. Оказывается, тем же самым занимался Артем, он постоянно обсуждал с Лешкой свои чувства ко мне, советовался, как завоевать мое сердце.
Но оно было полностью занято Гелой... В общем, в сумбуре всеобщих влюбленностей наша единственная встреча с Бардуковым так и осталась приятным эпизодом. Я тогда и не представляла, что он станет моим мужем! С Гелой серьезных отношений тоже не возникло. Это все было такое детское. Жизнь нас окончательно развела, когда стали учиться в разных институтах.
Мне тогда хотелось просто «повариться» в театральной атмосфере, в празднике, хотелось петь и танцевать, появляться на сцене в разных образах. И я поступила в ГИТИС, в мастерскую эстрадного искусства под руководством Владимира Назарова. И хочу сказать, что и попела, и потанцевала, все это нам дали, но души там я не нашла. Как только поняла, что у меня все получается, просто перегорела.
Еще в школе я хорошо бегала только на короткие дистанции, а на длинные совсем не могла. Собираюсь, выкладываюсь и выдаю результат. И потом забываю как страшный сон. Так и здесь вышло — отучилась всего полтора года.
Но в Театре Назарова у меня случилась первая большая любовь с Ромой Бабиным — в ту пору двадцатишестилетним певцом и актером театра, выпускником Гнесинского училища. У него был прекрасный тенор. Мы сразу друг в друга влюбились и скоро стали жить вместе, в моей квартире. Это были отношения, полные «телячьих нежностей». В шестнадцать я, конечно, не готова была вот так сразу замуж выйти, но очень этой нежности хотелось.
Где-то в подсознании скреблась мысль: «Мы очень разные». Достаточно было взглянуть на Ромину маму, чтобы это понять. Мама растила его без отца, Рома стал для нее светом в окошке. Она очень гордилась, что сын — певец, что сумел перебраться из Сибири в Москву. Сама она работала уборщицей в парикмахерской и имела на Рому очень большое влияние, с чем я никак не могла смириться.
Мама Ромы считала, что у меня проблемы со вкусом, хотя сама, при том что была полной женщиной, густо красила глаза зелеными тенями. Когда я приходила к ним после занятий по сценическому движению в трикотажных спортивных штанах и растянутой майке, тут же слышала:
— Аня, ну что ты так одеваешься? Почему не носишь юбки? Ты же девочка.
— Не люблю, и я только что с «движка», а там в юбке неудобно.
— Ну, тогда хоть накрасься, что ли... Приведи себя в порядок.
— Зачем краситься, мне же семнадцать лет, со мной и так все в порядке?!
Это, конечно же, мелочи, но из них складывается жизнь. Какие-то вечные правила, опасения «что люди скажут», желание загнать себя в рамки. Я стараюсь жить не так. Хочу постоянно расти, чего-то добиваться. А Рома оказался из тех людей, кто привык держаться за то, что есть. Думаю, это идет от семьи.
«Рома, — затевала я разговор, — неужели тебе не хочется большего? Ты талантище, у тебя роскошный тенор. Все в зале плачут, когда ты поешь, у меня мурашки бегут по коже! Пойдем на кастинг в «Кошки».
Или попробуйся в «Хор Турецкого». Неужели хочешь прожить всю жизнь в обшарпанной квартире в этом Медведково?»
Рома соглашался со мной, но, посоветовавшись с мамой, возвращался уже с другими мыслями: «А вдруг к Турецкому меня не возьмут, а у Назарова все потеряю?»
Так продолжалось полгода, пока однажды я не выдержала: «Рома, ты замечательный, с тобой хорошо, спокойно, но мне хочется большего. Чтобы рядом был настоящий мужчина. Мне даже поддержка не нужна, все сама смогу, но должен быть человек, который пер бы вперед как танк. Мне многого хочется достичь, сделать, прости, я не могу смотреть, как ты сидишь сиднем. Расстаемся, это решено».
Я тогда впервые причинила сильную боль близкому человеку. Рома заплакал, скатился на пол. Видеть это было страшно... Потом он ушел... Я чувствовала себя последней сволочью. Вскоре приехала мама, человек, который научил меня быть свободной, научил не бояться идти за своими желаниями. Только она не могла объяснить, как сделать так, чтобы от этой свободы не страдали другие.
В истерике я стала рассказывать, что обидела Рому, что мне его очень жаль, но я не хочу выйти замуж, нарожать детей и состариться в этом гребаном Медведково! «Не могу и не хочу так жить!» — закончила я и вдруг осознала смысл этих слов.
Бросилась в подъезд и помчалась по лестнице наверх. На двенадцатом этаже было распахнутое настежь окно. Я встала на подоконник, какой-то голос внутри подначивал: «Прыгай, так ты решишь разом все проблемы».
Я уже занесла ногу, чтобы ступить в пустоту за окном, как чьи-то руки схватили меня и со всей силы дернули назад.
«Аня! — мамин голос пробивался сквозь звон в ушах. — С ума сошла, дура!» Она меня спасла, мама спасла мне жизнь. Что было дальше, помню смутно. Она дала мне успокоительное, что-то говорила...
Мама по-прежнему не работала, у меня не было проектов. И тогда я продала бабушкину квартиру и купила ей дом в Подмосковье. Она стала жить там со своим новым возлюбленным, экстрасенсом, который, как и она, считает, что городская стихия губительно отражается на их духовном развитии. Нашу «двушку» мама обменяла на однокомнатную, с доплатой. А когда деньги кончились, продала и ее.
В результате мы с мужем снимаем мамину бывшую квартиру, а прописана я у Леши. До сих пор продолжаю жить в Измайлово, это мой любимый район, зеленый, уютный и такой родной.
Вскоре мама с новым гражданским мужем перебрались в Белгород. Она купила себе и ему по небольшому домику. Отношения у них сложные, живя отдельно, они меньше ссорятся. Когда она уезжала, я сказала: «Если припрет нужда, обращайся, с голоду помереть не дам». Теперь мама говорит: «Если что, приезжай, у меня натуральное хозяйство, куры, каждый день свежие яйца». Мне кажется, она там впервые по-настоящему счастлива. А подмосковный дом теперь мой. Я его пытаюсь продать, но пока безуспешно. Надеюсь, летом дела пойдут лучше.
Чуть не погибнув, я тут же ушла от Назарова — из ГИТИСа и театра, где все напоминало о Роме.
Постриглась наголо — как не раз делала мама — и решила начать новую жизнь.
Прошлое отпустило не сразу. Я ревела целыми днями. Когда недавно случайно увидела Рому на улице, не смогла окликнуть... До сих пор осталось какое-то чувство вины перед ним.
Тогда справиться с депрессией мне помогла хатха-йога. Это не облегченный вариант, который практикуют в фитнес-клубах, а настоящая йога с трудно выполнимыми асанами, которые раскрывают сознание, приводят в порядок мысли.
...Комплект фотографий, который я оставила в театре «Практика», был сделан, когда у меня еще были волосы. Снимки попались на глаза Елене Нестеровой, работавшей ассистентом по актерам на проекте продюсеров Ани и Нади Михалковых «Скажи Лео».
Меня пригласили на пробы. Увидев мою бритую голову, режиссер Леня Рыбаков не сдержался:
— Охренеть! Почему ты лысая? Что мне с тобой такой делать?
Говорю:
— Дайте почитать сценарий, и я вам объясню, почему героиня должна быть бритой наголо.
Видно, мои речи о том, что лысая голова придает образу героини новое измерение, глубину, произвели впечатление. Я получила первую в своей жизни главную роль в кино. С этим фильмом впервые попала на «Кинотавр». То, что в итоге получилось, увидела лишь в зрительном зале. Высидела недолго, а потом выскочила за дверь и пошла топиться.
При том, что алкоголь не переношу в принципе, купила в баре бутылку виски, и мы с моим партнером по фильму Андреем Щипановым на пару почти залпом ее выпили: так мне было неловко перед солидной публикой. Там были все — от Федора Бондарчука до Иосифа Кобзона. Им был явно не близок этот «крутой арт-хаус», да и я восторга по поводу своей работы не испытала.
Выпив виски, полезла в воду, но меня выловила бдительная охрана. На следующий день Бондарчук пригласил нас с режиссером в свою программу «Кино в деталях». Он умело «работал на камеру», задавал, как тогда казалось, безумно сложные вопросы, а я этого всего боялась.
— Какие формы искусства вы знаете? — интересовался Федор.
Я засмущалась и отшутилась:
— Как какие? Твердые, жидкие и газообразные.
Несла какой-то бред, но он все-таки попал в эфир, что называется, без правок. После чего молодую артистку заметили. Мой агент считает, что мне в фильмографии совсем не лишне иметь такой абсурдистский проект, как «Скажи Лео». А с Федором Сергеевичем мы недавно снялись в мелодраме «Про любоff». Работать с ним было одно удовольствие, он харизматичный, потрясающий актер и безумно обаятельный человек.
Мой любимый проект на сегодняшний день — сериал «Любовь — не то, что кажется». У него найдутся критики, но сниматься было здорово. Все всех любили, такой теплой атмосферы потом не встречала ни в одной съемочной группе.
На три месяца замечательные люди стали моей семьей. Была так счастлива, что из меня буквально перла энергия. Я тогда купила машину, села за руль.
Не ходила, а летала. На этой общей духоподъемной волне я придумала себе, что влюблена в партнера. Паша Баршак, казалось, тоже оказывал мне знаки внимания. В курсе моих чувств была вся съемочная группа, кроме него. Я садилась гримироваться, видела портрет Паши, висевший на стене рядом с моим (это было руководство к действию для визажистов), и начинала плакать от избытка чувств. Только меня накрасят, а слезы вот они, тут как тут. Гримеры умоляли: «Ань, поплачь после съемок, ну пожалуйста, а то нам начинать все сначала, тушь потекла».
Когда разговоры о моих любовных переживаниях дошли до Паши, он сказал: «Аня, ты очень хорошая, но у меня есть жена и скоро родится ребенок.
Давай с тобой просто дружить. Не заигрывайся. Роль ролью, а жизнь жизнью».
После этого все мои чувства куда-то сразу улетучились.
И вот последний съемочный день. Продюсеры устроили по этому поводу банкет. У всех прекрасное настроение, люди чокаются, пьют шампанское, говорят друг другу добрые слова, смеются. Счастливы все, кроме меня. Одна я брожу в толпе и плачу. «Ань, что с тобой?» — интересуется каждый второй. Не могу ничего говорить, рыдаю. Как будто предчувствовала, что ждет меня впереди...
Недавно одна «желтая» газета выдала сенсацию: оказывается, я увела мужа у Светланы Ходченковой.
Газету принес домой мой муж Леша Бардуков. Прочитала, и мне стало плохо, вызывали «скорую», кололи успокоительное. Пришлось даже отменять съемки, я была не в состоянии выйти на площадку. Все гадаю: как спится тем, кто публикует такие «сенсации»?
Действительно, мы снимались вместе с Владимиром Яглычем в сериале «Любовь — не то, что кажется», мило общались. И роман у меня был, но не с ним. Этот мужчина до сих пор женат, поэтому назову его Тимуром. Он тоже принимал участие в вечеринке, устроенной после окончания съемок. Видел, как я расстроена, предложил подвезти:
— В таком состоянии за руль садиться нельзя.
— Нет, — отрезала я, вышла на улицу, села в машину и поехала домой. От полноты чувств стала писать подруге эсэмэску: мол, как переживу такую потерю, съемки закончены, все разбегутся и больше не увижу этих прекрасных людей, опять останусь одна...
Вдруг — бац! — врезаюсь в припаркованный «фордик». С тех пор никогда не пишу эсэмэски за рулем. Выскочила и, увидев, что натворила, разрыдалась в голос.
И тут рядом тормознула машина Тимура. «Ничего, — успокоил он, — сейчас все «разрулю».
Действительно «разрулил». А ведь в первые дни съемок он мне не понравился. Подумала: «Боже, нельзя так себя любить. И зубы у него белые, и кеды». Но потом мы сыгрались.
Тимур оказался очень талантливым человеком. И женатым на актрисе. А потом он ушел от жены из-за того, что она снялась обнаженной для обложки мужского журнала. Я видела эти фотографии. Они очень стильные, вычурные...
И вот я сижу в его машине. Мы в три часа ночи тащимся неведомо куда вслед за эвакуатором, везущим в ремонт мою раздолбанную «тойоту». Тимур все устроил — с эвакуатором, ремонтом.
Мы ехали и хохотали — как он меня смешил! Тимур показался таким легким и таким близким. И было уже плевать, что машину разбила, на душе стало весело и хорошо.
Прошла пара дней. Съемок нет, деньги заканчиваются, а надо платить за ремонт машины и квартиру снимать не на что.
Что еще? А! Любви нет, и вообще жизнь не задалась. Я опять постриглась наголо. Это помогает, притягивает новые ситуации. И притянуло... Позвонил Тимур, пригласил пойти в клуб с его друзьями. У меня не было романтических мыслей, на этом проекте все стали как братья и сестры.
Вечером, когда он приехал и я села к нему в машину, Тимур удивленно поднял брови.
— Что ты на меня так смотришь? Не нравится? — спросила я.
— Еще как нравится! Хочу показать тебе кое-что.
Мы поехали не в клуб, а в... автомастерскую. Тимур какое-то время назад заказал там тюнинг для своего «харлея». На капоте красовалась обнаженная девушка с моей фигурой и бритой головой.
Лицо отвернуто. «Теперь понимаешь?» — спросил Тимур.
Я была в шоке, как будто наша встреча предопределена...
В клубе гремела музыка. Мы пошли танцевать. И в одну секунду между нами изменилось все — вспыхнула какая-то адская химическая реакция. Ни к одному мужчине до этого меня не тянуло так, как к Тимуру. Он поцеловал меня и произнес: «Если теперь у нас с тобой ничего не получится, это же будет кошмар!»
Он с самого первого дня дал понять, что все, что происходит между нами, для него очень серьезно. А вскоре сказал, что любит меня. И я отпустила свои чувства.
Страсти забурлили. Мы виделись каждый день, гоняли на мотоцикле по Москве вместе с его друзьями-байкерами. Поначалу наш роман был сумасшедше-счастливым. Я была как в бреду. Теперь, когда в каком-нибудь тексте мне попадается фраза «Любовь — это наркотик», очень хорошо понимаю, что это такое. Моя любовь была похожа на тяжелую болезнь, я просто помешалась на Тимуре, ни о ком другом думать не могла. Он стал моим наркотиком.
...И вдруг под Новый год Тимур вернулся к жене. Я не понимала, чем провинилась, рыдала, звонила, просила объяснить, почему он меня бросил. И в один прекрасный день Тимур возник на моем пороге со словами: «Я понял, что не могу без тебя». А потом опять ушел. Так повторялось раз за разом целый год. И раз за разом я умирала. В какой-то момент взмолилась: — У меня не осталось сил, не мучай меня.
Скажи, что между нами все кончено, что ты больше не любишь.
— Не могу, это неправда.
— Реши, наконец, кто тебе нужен: жена или я. Если она — уйди.
Мне было ее так же жалко, как и себя. И стало уже не важно, с кем он останется, лишь бы определился.
— Мне нужна ты, — говорил Тимур и через несколько дней возвращался к жене.
Многим понравилось, как я сыграла роль девушки, брошенной любимым в картине «Детям до 16...». Но я там ничего не играла, мне не нужно было погружаться в предлагаемые обстоятельства, я переживала их в реальности. До сих пор не могу смотреть эпизод, где Кир уходит от Леи.
У меня сразу ком в горле и слезы.
«Крыша» ехала, истерики случались чуть ли не каждый день. Когда Тимура не было рядом, посылали друг другу по сто эсэмэсок, счета приходили огромные. Этот эсэмэс-роман был неотъемлемой частью нашего существования. Гораздо позже я поняла: Тимур — вампир, также подсевший на этот наркотик, и мучая меня, он испытывал удовольствие, получал жизненный заряд. Держал меня на коротком поводке: чуть отпустит и снова притянет. Милый парень оказался самым страшным человеком из всех, кого я встречала за двадцать один год своей жизни, самым жестоким. Он причинял боль мне, жене, себе и не мог остановиться...
Я решила освободиться. Помог случай. Популярный мужской журнал предложил мне фотосессию в Египте.
Я уже знала, как Тимур к этому относится. Говорю ему:
— Лечу в Египет.
— Делай что хочешь. Мне плевать на все, что между нами было. Я решил — ухожу к жене.
И ушел, а я полетела на море, развеялась, снялась в фотосессии, довольно откровенной, с мыслью, что этого он мне точно не простит. Мой самолет прилетел около полуночи. Включила мобильный и тут же получила эсэмэску: «Ты где? Жду». Тимур опять уехал от жены, снял квартиру и жил один. Я, уверенная, что стала другой, новой, легко согласилась встретиться. Но снова «подсела» на него хуже прежнего, а он сказал, что любит только меня.
Следующие три месяца были счастливейшими в жизни. Но вышел в свет журнал со мной на обложке, и Тимур меня тут же бросил. Потом вернулся, потом опять ушел. Жила как зомби, в голове билась одна мысль: за что мне это?
А Тимуру, казалось, было мало моих мучений.
— Любить можно нескольких женщин, — сообщал он мне. — Вчерашнюю ночь я провел с новой знакомой.
— Ты специально говоришь это, чтобы обидеть, чтобы я сама ушла от тебя и взяла на себя ответственность за разрыв?! Я тебе не верю! — плача, кричала я.
Уговаривала себя, что он просто хочет помучить, что это все неправда. Но в какой-то момент вдруг почувствовала, что Тимур не врет.
Что у него таких, как я, много. Было, есть и будет.
Самооценка упала ниже плинтуса. Он постоянно раскручивал меня по винтикам — как одеваюсь, как выгляжу, все во мне его не устраивало. Все во мне было не так. Когда постоянно думаешь о том, что ты ничтожество, что ничего собой не представляешь ни как женщина, ни как человек, работать невозможно. Сегодня кажется: лучше бы совсем не выходило большинство картин, в которых тогда играла.
Я все-таки смогла порвать с Тимуром. Первое время чувствовала себя не просто измученной, а сломленной. Думала — из этого состояния уже не выбраться, и тут меня позвали на кинопробы в картину «Бомбер».
Приезжаю на студию, захожу в павильон — там стоит улыбающийся Бардуков.
А у меня за плечами год ужаса. Лешка показался мне светлым ангелом, такая позитивная энергия шла от него.
— Привет, — говорю, — ты, наверное, меня не узнаешь?
— Почему же, узнаю, мы с тобой шесть лет назад в троллейбусе ехали. Только ты тогда была брюнеткой.
Нам дали текст. Герою требовалось говорить примерно следующее: «Я с тобой буду вечно до конца жизни, хочу от тебя детей, выходи за меня замуж», а героиня отвечает: «Ты — моя единственная любовь». Мы ведем этот пафосный диалог и вдруг понимаем: что-то не то, нам совсем не до проб. Еще мгновение, и, не сговариваясь, запели одну и ту же песню: «Ничто не может быть чудесней волшебной песни этой, что звучит тогда, когда два сердца бьются вместе, вместе и навсегда».
«Стоп!
— скомандовал режиссер. — Ребята, что между вами происходит?»
А мы смотрим друг другу в глаза и смеемся. В общем, пробы мы провалили, не взяли в картину ни Лешу, ни меня. А на прощание режиссер сказал: «Придется, Бардуков, тебе на ней жениться».
Расставаться не хотелось. Леша предложил посидеть в кафе. Разговорились и не заметили, как пролетело несколько часов. Потом он заторопился:
— Мне на спектакль.
Леша уже стал уходить, и тут я неожиданно для себя окликнула его, подбежала и обняла. Он сначала опешил, а потом обнял меня в ответ.
Простояли так целую минуту. Стало так хорошо и спокойно. Я совершенно ясно почувствовала: мне больше не будет больно.
— Может, ты придешь ко мне в театр? — спросил Леша.
— Конечно, с радостью.
Леша записал номер моего мобильного и в тот же вечер пригласил на «Сиротливый Запад». Спектакль этот смотрела потом раз пять. Лешка творит на сцене что-то нереальное. Полтора часа не могла оторвать от него глаз, впервые не вспоминала о Тимуре, забыла. «Не может быть, — думала я. — С таким талантом этот человек остается добрым, светлым, чистым. Удивительное исключение — не гей, не псих, чудо какое-то!» Я ждала его у служебного входа.
Леша вышел, предложил: «Давай подброшу до дома».
Я с трудом находила слова, чтобы выразить восторг по поводу его игры, смущалась, зажималась. А он: «Ой, так все ужасно. Лучше бы ты пришла в другой день. У меня сегодня ничего не получалось».
Господи, он еще и скромный! А вдруг он сочтет меня развязной? Зачем только полезла к нему обниматься!
Мы незаметно доехали до моего дома, долго сидели в машине и не могли расстаться. У обоих слезы на глазах от счастья, что нашли друг друга. Потом я говорю:
— Все, пора. Мне надо кормить ребенка.
— Как?! У тебя есть ребенок?! — воскликнул Лешка.
— Пойдем, познакомлю. Покормим вместе.
Когда я открыла дверь, трехмесячный щенок чихуахуа с радостным визгом закрутился у наших ног. Говорю:
— Вот мой малыш.
У Лешки заметно отлегло от сердца. Мы просидели до рассвета, все говорили и говорили. Наконец Леша спросил: «Можно тебя поцеловать?»
От смущения я не разрешила. Наши отношения вообще не сразу стали близкими, мы боялись дотронуться друг до друга. Когда к тебе приходит что-то настоящее и важное, ты боишься сделать неверный шаг.
— Хочу, чтобы ты стала моей женой, родила нам детей и чтобы мы оставались вместе всю жизнь, — сказал Леша в первое же утро.
— Я тоже этого хочу!
Поверила ему сразу, ведь я его первая настоящая любовь. До меня романов у Лешки не было. А это говорит о многом, учитывая, что ему уже двадцать шесть. Лешины родители волновались, почему сын до сих пор не привел к ним любимую девушку. А он ждал и верил, что когда встретит настоящую любовь, сразу ее узнает. Так и случилось.
На следующий день Леша перевез ко мне свои вещи. До встречи со мной он жил с родителями — у Бардуковых большая дружная семья. Лешины папа и мама, так же как брат и сестра, не имеют никакого отношения к искусству, работают на заводе.
В день знакомства с ними я тряслась ужасно, боялась не понравиться.
Когда мы пришли в гости, позвонила Лешина сестра: «Скорее включайте ТНТ, Аню показывают в «Женской лиге»!»
Услышала это и чуть с ума не сошла: «Что они обо мне подумают? Это же скетчком, где я в основном предстаю дурочкой. А вдруг решат, что я и в жизни такая?!» Видя, что я онемела и покрылась пятнами, Леша вызвал меня в коридор: «Не бойся, мои родители хорошие люди, никто тебя здесь не обидит».
Так и вышло. В доме Лешиных родителей царит любовь, здесь я увидела, что такое настоящая семья. Несмотря на то, что младшие Бардуковы уже выросли, мама не перестает о них заботиться, расспрашивает о работе, переживает, если что-то случается.
Господи, счастье есть! Надо только очень в это верить и надеяться, что рано или поздно оно к тебе придет.
С первых же дней мы с Лешей стали называть друг друга мужем и женой. Однажды, гуляя по Арбату, зашли в ювелирный, купили обручальные кольца и сразу их надели. Но до Загса добрались лишь осенью. Теперь двадцать шесть — мое самое счастливое число. Двадцать шестого я родилась (правда не в октябре, а в апреле) и вышла замуж.
В свадебное путешествие мы отправились на Мальдивы. Оно совпало с Лешиным днем рождения. Что дарить? Когда день рождения был у меня, он просто завалил меня подарками, все не мог остановиться, мы целый день ходили по магазинам.
А я втихую засунула в чемодан шарики, конфетти, серпантин, мини-фейерверк и устроила мужу праздник. Заранее заказала магнитик с нашими портретами, пляжное полотенце с надписью «Лешеньке на 26 лет» и еще много разных милых глупостей.
Вернувшись в Москву, мы погрузились в беспрерывные съемки. Иногда сутками друг друга не видим и очень скучаем. Он приходит домой — я уже сплю, я ухожу — он еще не проснулся.
Леша смотрит все мои фильмы и сериалы. Меня это поначалу удивляло, ведь никто из близких не проявлял к моей работе особого интереса. Семьи-то у меня не было.
— Почему ты это смотришь? — спрашиваю мужа.
— Ну, ты же мне родной человек, — отвечает Лешка и добавляет: — И вообще ты у меня самая лучшая.
Леша так часто это повторяет, что я сама уже почти в это поверила.
А Тимур еще в начале отношений с Лешей продолжал слать мне эсэмэски, предлагал встретиться. Один раз я даже согласилась, чтобы убедиться: все кончено, ничего больше между нами нет. Посмотрела на свою большую любовь и поняла: да — все в прошлом. Леша знал об этом свидании, я ему все про себя рассказала, и он спокойно меня отпустил.
Сейчас снимаюсь в картине «Мой парень — ангел», играю в паре с Артуром Смольяниновым*, но, настраиваясь перед съемками на нужную волну, вспоминаю своего Лешу. Ко мне сейчас притягивается только хорошее — работа, проекты, все очень светлое.
Так страшно и странно вспоминать об отношениях, построенных на вампиризме, унижениях.
Леша недавно заметил, что у меня очень мало фотографий, это правда — я ничего не хранила, словно отрицала свое прошлое, детство, себя. А теперь понемногу становлюсь к себе терпимей. Это просто. Ведь если живешь с тем, кто по-настоящему тебя любит, с хорошим и чистым человеком — то и сам, наверное, становишься лучше.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки мебельный салон Donghia.
Подпишись на наш канал в Telegram