—Я не понимаю, что-о это?! Что-о происходит?! — кричало вместе со мной все мое существо, только-только пришедшее в устойчивое равновесие. Я не могла больше удерживать внутри распиравшие меня чувства, в которых еще не призналась даже самой себе. Этот восторженно-истеричный аккорд «взял на грудь» мой директор Роман Кокорев, читай — друг, товарищ и брат.
— Воробьев! Влюбилась! — с ходу поставил диагноз Роман, опытным взглядом врача засекший зарождавшийся вирус, когда оба пациента еще и не подозревали об этом. В первый же день нашего знакомства с Лешей.
— И что мне с этим делать?! — в знак попадания в точку продолжала орать я.
— Дерзай, девочка! — благословил Кокорев, который иногда по совместительству тянет лямку моего бебиситтера и наставника. — Лови кайф, радуйся жизни!
И последние три месяца я безудержно радуюсь и жадно ловлю каждую минуту состояния счастливой невесомости! И хочу-хочу, чтобы эти тысячи и тысячи мгновений вместе с Лешей протянулись в «провода, даль длящие». Вы спросите: это любовь? Надеюсь, да!
Но точно знаю, что это не оказание оплаченных эскорт-услуг! И не пиар-роман! Как упражняются-испражняются всякие говноиздания, зас-о-ряя (где вместо «о» — «и») мозг обывателей, которым я искренне не завидую. Хотя и завидую, потому что они могут влюбляться-целоваться вне пристального внимания охотников за чужой личной жизнью, очевидно потому, что нет своей. Если всякие фекальные бумагомаратели хотят изрыгать полнейшую чушь про каких-то артистов, а те несут, или не несут, им бабло за то, чтобы их задницы пиарили, потому что они ничего другого больше не могут, — флаг им в руки! Я — ау! вы хорошо меня слышите? — не отношусь к таким персонажам!
Но! Надо отдать им должное, они свое дело сделали. Никогда я не стала бы выносить на публику то, что хотелось бы хранить — а что-то и похоронить — в самых глубоких своих тайниках.
Когда-то попав в кино, я стала человеком, личная жизнь которого интересует не только его самого. Что ж, интересно — получите. Уж лучше сама выверну себя наизнанку. Чтоб заткнуть повизгивающих любителей ковыряться своим тупым рылом и превращать в гнилую помойку человеческую жизнь.
Прямо вижу, как вы поморщились, читая, — вам не понравилось, как резко изменились тональность и стиль изложения. Теперь представьте, каково нам! Как мне хочется заткнуть глаза, уши и рот, не видеть, не слышать и никому ничего не говорить! Ведь именно так разительно отличается то, что выносят на показ нашему зрителю гепатитного цвета СМИ, от того, что реально происходит у нас в жизни.
У-уф! Извините, накипело. Вернемся к прекрасному — еще раз про любовь.
Как оказалось, за пару месяцев можно прожить целую жизнь — мне удалось! На совершенно новом витке, обогащенном, или отягощенном, всем опытом прежних жизней. Большинство великих романов великих писателей — об одной-единственной великой любви, неважно, счастливой или несчастной. Потому что полюбить навсегда — идеал. Все, самый жесткий мачо и женщина-вамп, на самом деле мечтают об этом. «Как в груду мягкую скопившегося снега пылающие щеки погрузить — вот так бы полюбить!» И на веки вечные. Но жизнь — она жестче, люди легкомысленнее и нетерпимее, наши чувства противоречивее. Наверное, есть избранные, способные любить только раз. Это трудно, потому их меньше, скорее — исключение, чем правило.
Про всех остальных царь Соломон сказал что-то вроде того, что человек любит много раз, но только один раз человек любит.
Если повезет понять, что вот это — и есть настоящее.
Спроси меня еще совсем недавно, я бы ответила, что моя настоящая любовь и главный мужчина в жизни, бесспорно, Сергей Шнуров.
Теперь Сережа — одна из моих прошлых жизней, огромный, мощный, весомый кусок. Но с того момента, как пять лет назад он передал мне ключи от моей квартиры, в которой мы жили вместе, мы никогда больше не виделись и не звонили друг другу. В этом есть нечто мистическое. Буквально: он прилетает на самолете, я на этом же самолете улетаю, он заходит на какую-то тусовку, я оттуда ухожу — и мы не пересекаемся. Мы даже несколько раз останавливались в одних и тех же гостиницах, но я выезжала, а он в этот день заезжал. Мы ходили по одним и тем же коридорам в одно и то же время, но строго параллельно.
Недавно должны были сниматься в одной картине. Думала: неужели наконец встретимся, на интерес? Должна же я уже ради принципа просто пожать ему руку, сказать: «Привет! Ну как дела?» Но нет! Не сложилось.
Единственный раз, на съемках «Высоцкого», было такое веселое настроение, и случился кураж: «А позвоню-ка я Сереге!» И позвонила: «Привет!» — «Привет!» Он, конечно, был в шоке, пять минут поговорили, и все. То есть — ничего!
А ведь я любила много-много дней, месяцев и лет, а потом — раз! — и ты понимаешь, что все пережилось, исчерпалось до дна. Знаете, как книга, которую пишешь, пишешь, она выливается уже в многотомный роман, а ты все продолжаешь писать, и вдруг — бац!
— сюжет завершен. Просто подошел к логическому концу. Ничего ни убавить, ни прибавить. Книга дописана, издана в суперобложке, она очень важна и дорога тебе, но ты ее ставишь на почетное место в шкафчик за стекло, и — все. И даже не достаешь никогда.
А бывают отношения легкие, мимолетные, ничего как будто не значащие, как записка, которую написал себе когда-то с пожеланиями на Новый год. Ты небрежно бросил ее в ящик письменного стола, вдруг случайно натыкаешься на эту записку, перечитываешь и — вау! То есть ощущение любви всегда разное. Можно любить один день, и это тоже будет любовь. Выходит, отличия между тем и этим нет? Ну, раз и то и другое проходит?
Мне противно, когда кто-то публично поливает человека, которому признавался в любви, с которым делил постель хоть однажды. И уж тем более когда родили детей. Понимаю: как иначе объяснить разрыв? Трудно удержаться от того, чтобы не подставить другого. Эх, мне бы талант Эзопа! Но все же я попытаюсь не бросать камни в людей, с которыми была близка. Изо всех сил постараюсь смотреть только на свое отражение в зеркале совместной жизни.
Когда мы с Сережей дописали свою книгу и торжественно водрузили ее на полку пылиться, я была опустошена досуха, без остатка. Погрузив себя в пятнадцать лет с головой и ногами во взрослую жизнь с очень непростым человеком, я исчерпала все свои внутренние ресурсы. Это как роль в кино. Никто не отрицает, что бывают картины проходные, а бывают такие, которыми ты живешь, отдаешь всю себя.
И — «Стоп, мотор!» — съемки заканчиваются, и ты понимаешь, что абсолютно пуста. Хочется только расслабляться и расслабляться.
Так и здесь. Чтобы кому-то отдавать, надо иметь что отдавать. Кто знает, сколько времени должно пройти для восстановления, для накопления внутреннего потенциала. А мне еще долго хотелось быть только самой для себя.
И тут появился Дима Литвинов. С ним изначально было все по-другому. Это был какой-то безумный порыв. Как объяснить? К примеру, ты вечером веселишься с подружками, пьешь текилу. Отличный напиток! «Круто идет, да, девочки?» — «Да! Ура-ура! За любовь!» А с утра ты в трансе: «Ну кто меня дернул?! Почему я не пила прекрасное белое вино?» Ты понимаешь, что это та-а-кой невкусный напиток, тебе вообще не нужно было его пить!
Так и тут.
Утро было туманным. Но это не помешало понять, что мы совсем разные люди, что во всем полнейшая несовместимость жизненных установок. Вот это те отношения, в которых наступает утро, что, впрочем, очень банально и случается со многими парами.
И в первый раз моя пятая точка, предчувствующая не самые приятные приключения, дала сигнал, что нужно бежать, еще за неделю до свадьбы. Обычно я прислушивалась, а тут подумала: «Может быть, ну ее и правильнее, наконец, послушать маму. Она так хочет, чтоб дочь вышла замуж и стала как все. Может, пришла пора переломить себя? Все ж так делают, и у кого-то получается».
И мы сделали это — мы поженились. Как-то все вышло играючи-припеваючи, в порыве эмоций, веселья и мохито. Да и предложение руки и сердца — это был этакий крутой кураж: «А давай на спор поженимся?» — «А давай!» — «По рукам?» — «По рукам!» Ну и докуражились.
Решение не было для меня ни серьезным, ни ответственным, а само событие ни значительным, ни торжественным — я никогда, как бывает у девочек, не мечтала о свадьбе, о замужестве. Не было этого в моих детских грезах. Замуж я выходила в джинсах, в кроссовках, в порыве легкомысленного задора, с желанием просто испытать что-то новенькое. Не то чтобы у меня не было к Литвинову чувств — не так. Дима как-то вовремя оказался рядом в момент всяких моих переживаний. Я сломала руку, он очень заботился обо мне, это было необычно.
До сих пор приходилось все тащить самой — и за себя, и за «того парня». Поначалу непривычное внимание даже раздражало, но он терпеливо сносил мои взрывы и никуда не девался — и я поддалась естественной женской слабости. Благодаря Литвинову я смогла-таки научиться получать помощь и поддержку. И приняла это за любовь. А тут еще стали наслаиваться какие-то события, которые так или иначе давали продолжение чувству, закручивали узелки в цепочку нашей совместной жизни.
Перед свадьбой мы провели прекрасные дни на Сицилии и из этой волшебной сказки приземлились в жесткую повседневность. Это был очень крутой вираж, к которому ни я, ни Дима оказались не готовы. Мы оба совершенно не способны были справляться с бытом, какими-то посудами, мебелями, коммунальными и прочими обычными для всех людей проблемами.
Для нас это был шок.
Потом я забеременела — судьба все решила. Я поняла, что продолжавшие поступать сигналы о том, что Литвинов — не мой человек, надо засунуть туда, откуда пришли. У нас будет ребенок. И этим все сказано. Но сказать легче, чем сделать.
Дима продолжал отучать меня от стремления быть самой по себе и так в этом преуспел, что в какой-то момент сделал домохозяйкой, домработницей — всем, кем угодно, но с приставкой «дом». Это убило весь мой жизненный кислород, без которого я жить не могу. Сам он постоянно работал, уезжал, приезжал. Я же, вынашивая ребенка, отказалась от многих проектов. Моя жизнь превратилась в нудное сидение дома, дошло до того, что я целыми днями не выходила на улицу. Наверное, есть женщины, которым это по душе и по силам, но я начала сходить с ума.
У Литвинова были представления о том, какой должна быть жена, близкие к библейским, а вот в понятиях об обязанностях мужа перед женой был явный пробел.
Воспитанный горячо любящей мамой, он слишком зациклен на себе. Место для женщины вполне определенное — она может стать для него дорогой, но не дороже его собственной жизни.
А я-то знала уже, что любовь — это жизнь-для-другого, я так любила. И если бы я встретила Сережу сейчас, наверное, все могло сложиться иначе. Но я его встретила подростком. И невозможно от пятнадцатилетней девочки, что бы в ней ни было заложено, требовать, чтобы она стала мудрой, терпимой, покладистой еврейской женщиной.
Я и рада была бы стараться подстроиться под литвиновские представления в одностороннем порядке, но всю отпущенную мне природой жертвенность, так необходимую для любой женщины, я истратила в прошлом. Надеюсь, не навсегда. Но в тот момент я не могла быть до конца чьей-то. Честно — пыталась. Ради сына. Я не пила и не курила, была максимально спокойной и адекватной, чего нельзя сказать о Диме. Мне хотелось от супруга решения каких-то бытовых мелочей, ответного спокойствия и вменяемости.
Но желания жертвовать не было и у Димы. Его любовь ко мне на глазах трансформировалась в нечто странное: он любил меня в себе и для себя. Нет, у влюбленных всегда в той или иной степени сносит голову. Но это может быть приятное легкое опьянение, в котором скользишь и вальсируешь над паркетом вместе с предметом обожания.
А бывает более тяжелая степень, когда сам сидишь на ж..., скрестив ноги, но упорно хочешь заставить любимую женщину плясать под свою дудку.
И человек в этом состоянии не желает видеть ничего вокруг, кроме какой-то ему одному понятной цели. Вот я люблю именно этот компот, и пока этот компот не выпью — не успокоюсь. Ему говорят, что есть же еще десять вариантов отличного, вкусного компота. Нет, подавай ему этот! Но этот компот пластиковый, ты что, не видишь, это муляж. Нет, хочу и все!
Я еще пыталась цепляться за малейшие крючочки, но иллюзия семейного благополучия таяла на глазах. Литвинов в затуманенном сознании долбил и долбил в одну точку, как дятел, настойчиво и монотонно. И продолбил такое отверстие, через которое со свистом улетучились все мои благие намерения.
Передавил. Я, как пружина, в какой-то момент резко выпрямилась, чувствуя, что задыхаюсь. Еще немного — и потеряю себя как женщина, как личность. И я уехала в Питер.
Это я долго сказку сказываю, на самом деле наши отношения с Димой Литвиновым закончились едва начавшись, разошлись мы в первый месяц беременности. Встретились снова за две недели до рождения сына — я прожила все это время в Питере фактически одна. Но это не спасло ни меня, ни Филиппа, уединиться у нас не получилось.
Сколько себя помню, внутри у меня всегда была бомбочка с изрядным количеством взрывчатого вещества. Не знаю, досталась она мне от рождения или заложена была какими-то другими способами.
Но она с детства взрывалась от малейшей детонации. Беременность же провоцирует гормональные взрывы даже у самых спокойных женщин. Уехав от мужа, я вынуждена была проводить время в бесконечных телефонных разборках и скандалах с ним. Вместо наслаждения кайфом материнства, ожиданием рождения первого ребенка я находилась в постоянном непрекращающемся треморе и депрессии. Бедный Филипп! И я прекратила всякое общение с Литвиновым. Поставила точку. Оказалось, многоточие.
Когда я абстрагировалась на время от внешних помех, наконец уединилась со своим пузом в относительном спокойствии, кто-то вдруг включил некий внутренний инстинкт, подсознательное женское начало. Может, Филя, который во мне рос. Вдруг стало ясно, что эту бьющую через край радость невозможно разделить ни с мамой, ни с подружками, ни с кем другим — только с отцом ребенка.
Захотелось еще раз попытаться наладить какие-то нормальные человеческие отношения.
В итоге за две недели до родов наш папа приехал к нам в Петербург. И как-то неожиданно все стало о’кей. Дима вроде бы что-то понял, мне даже показалось, что в нем возникло искреннее стремление учитывать и мои желания. Я успокоилась. Было лето, было солнце, было перемирие. И родился наш сын. В этот момент мы были все вместе, втроем.
Рожала я долго, больше суток. Бесспорно, рождение ребенка — это счастье! Такое естественное чудо, но вместе с тем загадочное и таинственное. Подозреваю, что это многих удивит, но меня поразил не сам факт появления ребенка, а весь процесс родов, мучительный и прекрасный.
Только вот не надо обвинять меня в мазохизме! Цимес не в болевых ощущениях, а в том, какие невероятные эмоции ты проживаешь под этой болью. Я просто очень остро чувствовала все мистические процессы, происходящие внутри меня. Это непередаваемо! Весь кайф в ожидании чуда, в непосредственном участии его явления... не знаю, с чем сравнить. Спросите у верующего человека или у священника, что такое Божья благодать, — он не ответит! Каждый ее переживает по-своему.
Невозможно объяснить, но нереально круто! Наверное, что-то похожее могут переживать музыканты, не все, настоящие, когда сочиняют музыку, — вряд ли что-либо прекрасное можно родить без мук! Как бы я хотела писать музыку, но раз уж не пишу, то ради того, чтобы снова и снова пережить то, что испытала, я бы рожала и рожала каждый день.
Это тоже вряд ли возможно, но как минимум еще двоих деток рожу точно.
Чудо свершилось, Филя родился, мне дали обнять и поцеловать этот теплый комочек, я расплакалась, уже плохо соображая, что происходит. Ощущение блаженства довольно быстро ушло, и на какое-то время я, как и положено, превратилась в автомат по взращиванию и вскармливанию ребенка. Если бы после родов природа предусмотрительно не давала матери некий естественный приток сил, который вскрывает второе, потом третье дыхание, никто бы не выжил просто. И никто бы не рожал, потому что все бы сошли с ума. Но этот фальшактив, который необходим, чтобы выдержать бессонные ночи и все-все-все, через пару-тройку месяцев заканчивается, и вот тогда понимаешь, что ты — попал!
По-крупному! Стало реально очень тяжело, несмотря на то, что мне тогда очень помогала мама. Но и это тоже проходит спустя время, а скоро и вовсе забывается. Остается изумление, с которым ты наблюдаешь, как день за днем маленький человечек учится жить.
Еще полгода я прожила в Петербурге. Дима, как Карлсон, прилетал на выходные и праздники. Отношения между нами были довольно уравновешенные, и в очередной раз возродилась иллюзия, что у нас получится жить вместе. Надо было что-то решать, невозможно пытаться реконструировать семью на расстоянии. Но я долго психологически шла к факту переезда в Москву. Не могла себе представить, что смогу жить в этом городе. Для меня Москва всегда была просто каким-то невыносимым адом.
Поездка в столицу — это утром самолет, встреча и уже вечером обратно в самолет. Обязательно! Иначе я сходила с ума, у меня прямо взрывался мозг.
Моя мама, близкий, дорогой мой человек, к примеру, до конца не понимает таких резких реакций. Она не может воспринимать мир как я, как люди творческого склада, назовем их так. Они иначе чувствуют, все воспринимают остро, гипертрофированно, кожей, через поры ловят отовсюду разные энергетические потоки. Мои друзья-москвичи приезжают в Петербург и ноют: мол, в этом городе невозможно долго находиться, эта ваша бесконечно тоскливая погода... А петербуржцы в ответ: «Да это ж так круто, просто офигительно!» Наш вечный дождь, туман, эта депрессия питерская, наоборот, подпитывали нас. Я всегда была за Петербург. Но в какой-то момент город как будто устал, он перестал давать привычную энергию даже своим.
Любимый город резко отрезал меня, я оказалась в каком-то энергетическом вакууме с маленьким Филиппом на руках, с необходимостью что-то делать, что-то менять, и отчетливо ощутила, что для меня там ничего больше нет. А в Москве — муж и отец Филиппа.
Мы с Димой приняли решение, я переехала в столицу. Сняли новое жилище, его квартира была менее удобной для ребенка. Кроме того, она вызывала во мне неприятные воспоминания о моем одиноком сидении без каких-либо жизненных возможностей, средств и расслабона. Я искренне готовилась начать нашу жизнь заново.
В ноябре у меня образовались съемки в Рузе, где мы с мамой и Филей прожили месяц.
Этот сериал дал, в общем, только некоторую финансовую свободу — к Новому 2010 году мы с сыном переехали в московскую квартиру. И почти сразу улетели на полтора месяца в Испанию, если можно так выразиться, всей семьей. Не знаю, можно ли говорить о таких личных вещах... В общем, трудно представить мужа и жену, не объединенных супружескими отношениями в самом буквальном, физическом значении этих слов. Но и этого между нами уже не было. Мы пытались прожить еще несколько месяцев одним домом. Наша жизнь свелась к той фазе, когда мы ради Филиппа пытались высосать, за что нам зацепиться. Но было не за что. И сейчас для меня очевидно, что этого не было с самого начала. Не знаю, назвала бы я сейчас любовью соединивший нас с Литвиновым порыв, но и от этого чувства уже не осталось и следа.
Дима сматывался в какие-то бесконечные командировки, там ему было, естественно, легче, он хотя бы уходил с головой в работу. А я безвылазно сидела дома с Филей, уже без маминой поддержки. И хотя материнство, безусловно, изменило меня, сделало гораздо спокойнее, мягче, я начала понемногу подвзрываться. Ну не та я женщина, которая может жить только домом, кухней, семьей, ребенком. Я начинаю умирать просто физически. Прошел еще месяц, два, три такой жизни, которая переросла уже в бесконечное выяснение отношений, ссоры, драки и прочую чернуху и негатив.
Нас объединял только сын. И это много — это целый человек. Но именно ради него надо было развести по углам наши беспрерывно боксирующие «я».
Ситуация стандартная, до обидного банальная, многие пары расстаются в этот начальный период — всякая там притирка характеров, трудности первых лет после рождения ребенка.
Когда нужно учиться вынашивать отношения, чтобы сохранить любовь. Но! Я сразу, еще до свадьбы, почувствовала, что это не мой человек. Подсознательно угадав это, я не могла заставить себя жертвовать, не могла заставить все тянуть на себе. Я знаю, что это такое, когда во мне любовь и когда я готова отдать все. Не было этого с Литвиновым. Я пыталась себя ломать, уговаривать: «Ну, давай, Оксана, еще немножечко потерпи, живи, как все нормальные люди». Но — нет! Не вышло. Мое внутреннее чувство не проведешь! Никак!
И хотя в статусе замужней женщины я числилась больше двух лет, реально наша совместная жизнь продолжалась месяц до беременности, пару недель до рождения сына и пару после и четыре месяца агонии перед самым концом.
В мае прошлого года мы с Дмитрием Литвиновым расстались окончательно.
Кто виноват? Никто! Никто не виноват! Так сложилась ситуация, мы не можем знать, что, для чего и зачем было нужно. Сколько угодно можно биться головой о стену: «Как такое могло произойти?» Без толку! Нельзя зацикливаться на этом. Случилось, значит, должно было случиться, значит, именно так было нужно. Для Димы, чтобы он изменил что-то в себе, в своей жизни. Для меня, чтобы во мне появилось то, что я потом смогу дать другой моей семье в будущем. Для Филиппа, который должен был родиться и у которого не было никаких шансов развиваться в такой семье. Может, у него появится шанс, если его мама будет счастлива с другим мужчиной, а папа — с другой женщиной.
И у него будут не один, а два родных дома и две семьи. Никто не говорит, что так должно быть, но так случилось. Отрицательный опыт — тоже опыт, порой бесценный. Всем, кто был или есть в моей жизни, всем, кто явился на мгновение или прошел по касательной, я благодарна.
Пока наши отношения с Литвиновым оставляют желать лучшего, мы заводимся с пол-оборота, вспыхиваем при самом минимальном контакте. Но он отец Филиппа, это как для него, так и для меня — святое. Дима в полном объеме принимает родительское участие в жизни нашего сына.
Филипп — подвижный, активный ребенок, видимо, он — в меня, не домосед, для него окно — выход во внешний мир, и он упорно туда стремится. И как-то я не доглядела, он шмякнулся с подоконника и разбил голову.
Все в крови — я в ужасе. Прижала к себе плачущего Фильку, первым делом позвонила Литвинову, потом Кокореву, набрала «03», всем проорала в трубку: «Ребенок истекает кровью!»
Дима где-то за городом, Роман приехал первым, успокаивал меня: мол, даже при самой незначительной травме головы всегда много крови. Я, как всякая ненормальная мамаша, трясусь, ни фига не соображаю. Кокорев четко дает команды: «Едем в больницу. Одевайся. Дай, подержу Филю». — «Не тронь! Я сама!» — у меня одни инстинкты, вцепилась в сына мертвой хваткой. Но это зверь в момент опасности может взять детеныша в зубы и тащить в берлогу. У людей все сложнее. Однако я, не выпуская Филю из лап, как-то умудрилась натянуть на себя джинсы и куртку.
Не мне вам рассказывать, что такое наша медицина. В больнице у меня опять пытались забрать Филю — по какой-то непонятной причине врачи отказывались смотреть ребенка в моем присутствии. «Нет!» — орала я уже благим матом. Роман, дипломированный врач, тщетно пытался получить от коллег-эскулапов объяснения этому факту — без толку. Поскольку он человек тоже эмоциональный, обстановка накалилась до предела. Тут появился Литвинов — добрался с трудом по пробкам. Как-то сразу мастерски все разрулил, зашпаклевал и отлакировал. Рана оказалась пустяковой, ее обработали и отправили нас восвояси.
Так что я осталась без мужа, но мой сын не остался без отца — для меня это суперважный факт. Потому что я знаю, что такое расти без отца, мне всегда его не хватало, даже тогда, когда мои родители еще жили вместе.
Поэтому я влюбилась в Сережу Бодрова так, как хотела бы любить своего отца, он первый человек из мира взрослых, который стал для меня образцом мужчины.
У меня много друзей, близких людей, с которыми я могу поделиться своими проблемами. Это моя первая детская любовь Юрка, для которого его жена и я — две самые близкие женщины в мире. Женя — жена Пети Буслова, Агния Дитковските, Филипп Янковский, Лешка Чадов — все эти люди мне дороги. И в то же время по очень большому счету — у меня нет друзей, вот таких, чтоб я верила кому-то стопроцентно. Очевидно, верить можно во что-то высшее — не в человека. К этому я не пришла.
Зато повзрослев в своем неудавшемся замужестве, став мамой, я оценила, как важен институт семьи, как мне этого не хватает.
Настоящей, большой, дружной семьи с мамой и папой, бабушками и дедушками, дядями и тетями, чинными семейными обедами и шумными днями рождения, с огромной елкой на Рождество и подарками в многочисленных коробочках для всей семьи и собачки Жучки. У меня этого не было. Никогда. А это важно для любого человека, прямо очень-очень важно! Это дает такую... Ну, это просто все дает, некую естественную внутреннюю мудрость, целостность, это фундамент, на котором строится вся последующая судьба человека. Без этого невозможно создать гармоничных отношений в семье, нормально воспитать детей. Это азбука, знание которой человек потом применяет всю жизнь.
С Димой мы не сумели создать такую семью. Но я буду всячески стараться, чтобы она была-таки у Филиппа.
Для мальчика это еще важнее, чем для девочки. Современный мужчина и без того странный и стремный персонаж, а если у него нет этой необходимой семейной прививки, из него и с ним вообще ничего невозможно создать.
Филипп никогда не будет учиться в школе, подобной моей в питерском Купчино, где учителя не любят ни свою профессию, ни детей. Эти несчастные люди, вымещающие на детях свои неудачи и комплексы, гасят все лучшее в них, подавляя искренность и свободу суждений. Во мне им ничего не удалось загасить, потому что я до конца сопротивлялась, но я не хочу, чтобы мой сын, как я когда-то, дрался с учителем, который хамит и унижает его. Я «зажигала» с раннего возраста, в моей жизни были драки, алкоголики и наркоманы, подворотни и клубы. Не факт, что надо давать детям такую свободу, какую мне давали родители.
Мне было классно — я ничего не желала бы изменить в своем прошлом. Все, что было, — мое. Что выросло, то выросло. Но я не хочу, чтобы так жил мой сын, не хочу, чтобы ему в одиннадцать лет наливали портвейн. И надеюсь, что так и будет, потому что того мира больше нет. То есть, может, где-то и есть, но не в моей жизни, а значит, и не в жизни Филиппа.
Из старого кино у меня в памяти остались кадры, как на ярмарке на каком-то аттракционе мужики соревнуются, кто сильнее дунет. Так вот, уверена: самый здоровый из них, побивший все рекорды, проиграл бы мне в тот момент, когда я сделала выдох после расставания с Литвиновым. Это было так: «Фу-у-у...» Как если бы скинула с себя непосильный груз. Но официальное право на свободное дыхание я получила всего месяц назад, девятого марта мне вручили свидетельство о разводе — формальное право любить и целовать кого хочу.
Теперь наши отношения с отцом моего ребенка регулируют адвокаты, потому что мы даже коротко мирно общаться не можем. Хотя делить нам, кроме Филиппа, нечего.
Наступило ощущение такой легкости, такого полета, хотелось парить-парить, набирая, набирая чистого воздуха в освободившиеся легкие. Могучим вдохом стал «Высоцкий», этот проект —словно трамплин в новую жизнь.
Пригласил меня сниматься давний дружок Петя Буслов, романические отношения с которым мне приписывали «желтые» писаки. Его жена моя лучшая подруга — судите сами. Высоцкого я благодаря дедушке, который очень его любил, слушала с детства. Потом у меня были все его альбомы и я наизусть знала почти все песни.
На тот момент я не очень понимала, что это такой мега-мегазначительный фильм.
Что для меня Высоцкий? Много чего. Личность! Очень глубокий, несчастный «подонок», страдающий покоритель — для меня в нем есть параллель со Шнуровым, поэтому мне показалось, что я его очень чувствую. Высоцкий — один, а женщин вокруг него было много. Я должна была играть собирательный образ любви в его жизни, и мне очень помогало, что я жила с человеком того же рода и племени.
Не хочу никого обидеть, но на сегодняшний день «Высоцкий» — главный проект в моей жизни, которому я отдала больше, чем отдавала за свои актерские работы в любой другой картине. Я по-человечески и профессионально доросла, видимо, до того уровня, когда впервые действительно осознанно подошла к роли.
До этого я работала, этот проект — прожила. Мы все прожили, мы все отдали душу так, как это бывало, наверное, когда снимали советское кино. Настолько искренне и честно мы были увлечены процессом, что это первая работа, которая реально, по-настоящему дала мне почувствовать себя актрисой. Может, я просто очень повзрослела. На «Стилягах» была похожая атмосфера, но тогда я еще не подросла, еще парила в воздухе детства. Хотя в каком-то смысле я еще там — не приземлилась.
Киношная экспедиция, съемочная площадка — это свой мир, отдельная субстанция, в которой все дышат будущим фильмом. Не только актеры, режиссеры, продюсеры, это сто человек народу — от осветителей, операторов, реквизиторов до рабочих, без которых не будет кино.
Не будет и без того, чтобы не поболтать о прожитом со «светиками», не бухну?ть где-то на балконе с механиками камеры. Мы проживаем вместе отдельную жизнь, возвращаемся обратно, а тут все осталось как и было. И входить в ритм обычной жизни очень сложно, я называю это посткомандировочным синдромом. После «Высоцкого» меня ребята спрашивали: мол, в какой суперкартине тебе хотелось бы сниматься? Я ответила: «Ничего не хочу. Ну разве что какие-то стрелялки-догонялки, без какой-либо души вообще». Но кино наркотик, без него — ломки, кто раз попробовал, тот поймет. Хочется снова туда, в другую реальность.
И я не знаю, на какой фазе сорвалась героиня фильма «Самоубийцы», но им срочно нужно было найти актрису. Продюсер проекта Катерина Гечмен- Вальдек была известна мне не только как профи в мире шоу-бизнеса, но и как создатель многих популярных мюзиклов.
Понимая, что любой продукт, который она делает, становится успешным, и уступив нажиму своего директора, хорошо знакомого с Катей, я сдалась. Отчего ж не повеселиться месяцок на съемочной площадке с хорошими ребятами, подумалось мне, и я прыгнула на подножку уже тронувшегося поезда «Самоубийц» за два дня до команды «Мотор!». Так что во всем, что произошло по ходу поезда, виновны Роман Кокорев и баронесса Катерина Гечмен-Вальдек.
В первый же вечер, нет, ночь, я оказалась в квартире Алексея Воробьева. Правда, хозяина с нами не было, я вообще его еще в глаза не видела и знать не знала, кто он такой. Утром начинались съемки, надо было сфотографировать примерный образ героини.
То, что подобрали художники по костюмам, Катю не устроило. Ночь на дворе, Леша жил в соседнем доме, и мы пытались найти у него какие-то подходящие футболки.
Воробьева я увидела в первый съемочный день плещущимся в объятиях прекрасной Василисы — та радостно подпрыгивала и хлопала ластами от восторга, попав под пресловутое сумасшедшее Лехино обаяние. Все вокруг в умилении наблюдали за этой сценой. Василиса — моржиха, то есть не женщина, ныряющая зимой в прорубь, а самка моржа, съемки проходили в московском дельфинарии. Я прыгнула в воду, оказалось, что и у меня с обаянием все в порядке — Василиса радовалась мне ничуть не меньше. Восторженная публика рукоплескала, не зная, кому из фаворитов отдать предпочтение.
Так, начавшись с младенческого выпендрежа друг перед другом, и продолжались наши отношения: с какими-то бесконечными подколками, шутками, как говорится, мерялись п...ми.
То плавали с дельфинами, то висели на краю бассейна и чирикали о чем-то несущественном, то спасали Стычкина в кадре — в общем, веселились. Кто-то из друзей теперь утверждает, что все им было видно сразу, в тот самый первый день. Якобы внутренний магнетизм возник, невидимые ниточки протянулись — не знаю, может, большое видится на расстоянии, ничего такого не помню. Леха тоже говорит, что запал и стал заигрывать сразу. Думаю, врет.
Для меня все выглядело так. Я шла в этот проект, зная, что один из моих партнеров известный профессиональный актер Евгений Стычкин, второй — совершенно не известный мне Алексей Воробьев, ролей в кино которого я не видела.
Какой-то там попсовый певец для малолеток, буквально инопланетянин. Да и сам — малолетка, двадцать три года! О чем тут говорить, ни при какой погоде я не могла себя представить рядом с таким человеком!
Потом как-то Роман мне напомнил, что я не могла не видеть Леши, потому что он с Татьяной Навкой участвовал в проекте «Лед и пламень». А я приходила туда болеть за свою подружку Агнию Дитковските, в романтических отношениях с которой меня тоже подозревали «желтые» сплетники. Не могла не видеть, но не ви-де-ла.
Да я никого не видела и ни с кем рядом не могла себя представить в тот момент.
Я находилась в состоянии, когда ты ничего такого не ищешь, когда все свои ожидания в личной жизни ты отпустила в свободный полет. Но, видно, когда расслабляешься, тогда все и получаешь. Прошла всего неделя-другая переговоров со своим сердцем, которое как-то незаметно, исподволь, лишилось покоя, — и! — нас закружило в стремительном потоке. Да! Я, как та чудесная моржиха, попалась на крючок Лехиного обаяния! Да, он меня сделал! Страсть захватила, и сия пучина поглотила их в семь дней.
Полтора месяца съемок изо дня в день мы не расставались, все видели, как два исполнителя главных ролей кормят друг друга с ложечки. Леша, словно фокусник, доставал из рукава мои любимые пирожные — надо же, запомнил, нашел и притащил: мелочь, а приятно. Этот инопланетянин, ничего не значащий для меня еще неделю назад, с которым, казалось, мы разнополярны, вдруг заполнил собой все.
И поскольку мы практически все время вместе, то он уже и дружок Филиппа, они прекрасно воспринимают друг друга, дурачатся и играют как ровесники. Лешина семья тоже очень тепло приняла меня. Мама — простая и добрая женщина, воспитавшая троих прекрасных детей. Мы встретились у Леши дома, она сразу как-то очень по-родственному, с трепетом обняла меня. Мы замечательно общаемся с ней, в отсутствии Лехи можем сидеть вдвоем и болтать о своем, о девичьем.
Недавно нам пришлось принять непростое решение. Когда стало окончательно ясно, что в этом году на «Евровидение» едет он, мы все — я, Лешины мама и папа, брат с сестрой — с энтузиазмом решили отправиться с ним в Дюссельдорф. Как же без поддержки самых близких людей в такой мегаважный момент в жизни?
Увы, оказалось, что сопровождать российского представителя может кто угодно, но не родные ему люди.
Думали мы, гадали: кому ж отдать предпочтение? И придумали! Кто сумеет поддержать Алекса Спэрроу на «Евровидении» лучше, чем Элвис?! Его постоянный талисман удачи! Опять же, никому не будет обидно. Разве ж нам суметь так болеть за Леху! Да и в зеленой комнате его любимец, пес породы корги, будет смотреться прикольнее. Надеюсь, эта чудная собака, большой друг Филиппа, поможет Алексу Спэрроу достойно представить страну.
Конечно, мне жаль, что я не смогу держать его за руку перед выходом на сцену, но я хочу снова учиться жертвовать. По-моему, получается. Кому в Дюссельдорф, а мне — в Тулу.
Мы в этот супердень со всей Лешкиной семьей будем сидеть со своим самоваром и знаменитыми пряниками перед телевизором, скрестив за него пальцы.
Нашим отношениям всего три месяца, они, как любые, не похожи на предыдущие. Но в них точно нет той тяжести или негативного сумасбродства, какие были со Шнуровым или Литвиновым. Если в отношениях с ними я понимала, что все равно рано или поздно смогу, разгадаю этот кроссворд, то с Лешей не хочу ничего разгадывать.
Я нахожусь в каком-то очень спокойном и правильном состоянии абсолютной наполненности, гармонии и позитива. Я вся превратилась в одни большие легкие, которые жадно вбирают в себя необходимый мне кислород. И это дает возможность жить радостью, улыбкой и желанием, чтобы все это продолжалось all time.
Вот спросите у меня сейчас: «Оксана, ты хочешь выйти замуж?»
— «Да!» И любая баба все равно после всех падений и ушибов, после того как она, обжегшись на молоке, дует даже на холодную воду, чтобы она ни врала, — хочет выйти замуж! И все крики с лозунгами о свободе даже самых неистовых феминисток — только самозащита. Выйти замуж — естественное желание нормальной женщины! И сейчас, если это случится, я хочу быть настоящей невестой, с самым что ни на есть взаправдашним свадебным белым платьем. Обязательно!
Готова ли я лететь за ним на край света? На край света, если иметь в виду Америку, улететь не сложно. Для этого нужны только виза, билет и пара свободных недель. Если «идти на край света» в том смысле, чтобы кардинально поменять все в своей жизни, не думая ни о чем, то я же не та свободная девчонка, которая куда юбчонка, туда и она.
Отчасти, конечно, я так и продолжаю жить, но у меня есть Филипп, и это для меня главное.
Если б мы встретились с Лешей, когда нам было по пятнадцать! Но мы встретились сейчас. В наши пятнадцать и меня, и его судьба резко выхватила из детства и вбросила во взрослую жизнь, мы как бы проскочили, не прожили какой-то необходимый этап.
Ой, да! Мы тут недавно с Лехой вспоминали, на чем же мы выросли, не в смысле хорошей музыки, а вот попсового г... Ну конечно, это — ДеЦл «Мои слезы, моя печаль»! И я взахлеб рассказывала Лехе, как закатила истерику Бодрову на съемках «Сестер», чтобы сбежать на концерт к ДеЦлу.
Позже, став известной актрисой, я ловила на себе уже его горящие взгляды, встречаясь с ним в супермаркете «Азбука вкуса». Забавный поворот!
И мы устроили дома мемори-пати «У ДеЦла». Очень смешно! Туда же еще и «Иванушек» с «Тополиным пухом», и «Руки вверх!» — «Крошка моя» — это ж было the best. Мы впали в детство, отрывались, зажигали полночи вдвоем под YouTube: «О, круто!» — где ж мои шестнадцать лет...
Так мы, как девочка с мальчиком, взявшись за руки, летаем и ищем среди множества крыш ту, что наша, а среди облаков — то, что подхватит, закружит и унесет далеко-далеко. Во как! Стихами заговорила. Нет, мы, конечно, улетим, постараемся так организовать наши жизни, чтобы быть вместе. Если б Леша уезжал не в Америку, а в Иркутск, я бы ездила к нему туда — пока мы хотим колебаться по одной синусоиде.
Нам очень хорошо вместе, я ничего не хочу прогнозировать, строить планы. Как-то один продвинутый человек мне сказал, что любые мысли, которые ты прокрутил в уме, ты уже прожил. Я не хочу проживать то, что еще не прожила. Знаю, что любовь проходит, но не хочу об этом думать сейчас. Кроме того, я уже больше умею ценить и беречь этот подарок судьбы. Понимаю, что это совместная и не простая работа. Мужчине надо помочь отдавать то, что ты в итоге хочешь через него получить. Главное —очень захотеть.
А я хочу. Очень. У меня огромное желание помогать этому мужчине, отдавать все, что накопила за свою жизнь, потому что... Сейчас я скажу такую вещь, которая многим не понравится и многих удивит!
Двадцатитрехлетний Алексей Воробьев — первый мужчина, нет, первый человек в моей жизни, который оказался сильнее меня! Он гораздо сильнее. И потому я с ним.
Возможно, нам удастся построить свой ковчег, собрать там всех, кого мы любим, родных и близких и всякой твари по паре, и пережить Всемирный потоп. Может, так, а может, иначе. Пусть все будет как будет! Потому что никогда не было, чтобы не было никак.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон английской мебели «Nabokoff».
Подпишись на наш канал в Telegram