Весной 1993 года Киркоров спросил меня:
— А что ты скажешь, если я женюсь?
Я был его директором и как никто другой понимал, что вступать в брак Филиппу рановато, он — избалованный великовозрастный ребенок. Да вроде и не было рядом девушки, которая могла бы претендовать на роль невесты, — уж я-то это точно знал. Поэтому сказал осторожно: — Да ничего.
А на ком собираешься жениться?
И услышал:
— На Пугачевой.
Я просто остолбенел: Пугачева Филиппа терпеть не могла, считала слишком слащавым.
— Алла дала согласие?
— Нет, она еще ничего не знает.
Смотрю на Филиппа — он что, шутит? Но Киркоров совершенно серьезен. В тот день он поставил перед собой цель — во что бы то ни стало завоевать сердце Аллы. А она была холодна и неприступна.
Если сказать, что сподвигло Аллу изменить свое отношение к Филиппу, вы не поверите — жареная рыба, которую, между прочим, приготовил я!
Мы прилетели на концерты звезд эстрады в Севастополь.
Всех артистов разместили в гостинице, а Пугачева поселилась у моря — на даче командующего Черноморским флотом России. Я ценой невероятных усилий добываю для Филиппа соседнюю дачу, принадлежащую украинскому главкому. Киркоров фланирует по нашему участку в надежде, что Алла его окликнет, но она демонстративно не замечает Филиппа. «Подданные» Примадонны — Буйнов, Кальянов, Игорь Николаев, всегда чутко улавливающие ее настроение, стараются даже не смотреть в его сторону: дачи разделены только пирсом, на котором дежурят матросы.
Филипп весь извелся, он мечтает прорваться к своей королеве. И я придумываю, как ему помочь.
В доме мы вдвоем, хозяев нет, но нам любезно разрешили всем пользоваться. В холодильнике я нашел крымскую камбалу, которую обожает Алла, а в подвале целый ящик шикарного шампанского.
Пока жарил рыбу, Киркоров стоял рядом и нервно спрашивал:
— Ну что? Готово?
— Еще минут пять, не спеши.
Наконец я выкладываю рыбу на красивое блюдо, ставлю его на поднос, добавляю бутылку шампанского и отправляюсь на соседнюю дачу. С такими гостинцами охрана меня, разумеется, пропускает.
Подходя к дому, вижу, что Пугачева ужинает на веранде со своей свитой.
Заметив меня, она театрально негодует:
— Олег?! А ты как сюда попал?!
Я подхватываю заданный тон, сгибаюсь в поклоне:
— Я посол, прекрасная королева. Принес подарки от своего короля. Он сам выловил и пожарил рыбу, которую ты любишь, и велел отнести тебе. Этот божественный напиток тоже от него.
Алла издевательски спрашивает:
— А отравы он, часом, не подсыпал?
— Если ты чего-то опасаешься, дай попробовать рыбу своим придворным, — я ставлю поднос на стол.
После замысловатого ритуала с дегустацией «отравленной» рыбы ее сотрапезниками Пугачева ест камбалу, запивает шампанским и остается довольна.
— Хорошее шампанское, — замечает она.
— Где твой король его достал?
— Если пожелаешь, королева, мы принесем тебе целый ящик.
— Да ты хитрец! — смеется Алла. — Хорошо. Но пусть это сделает твой король.
Я возвращаюсь обратно, и мы отправляемся в гости к Пугачевой, Филипп тащит ящик шампанского. Нести его неудобно, но когда я пытаюсь помочь, он отмахивается:
— Не надо! Она же сказала, что шампанское я должен принести сам.
Алла встречает нас иронической улыбкой.
Филипп краснеет как мальчишка, не знает, что сказать. Но дело сделано, королева наконец-то подпускает его к себе. Они долго разговаривают о чем-то вдвоем у рояля...
Так все и началось. В ноябре на банкете после концерта Александра Буйнова Филипп признался Алле в любви и она беспечно бросила: «Если любишь — женись». Киркоров стал заваливать ее цветами. Начал, кажется, со ста одной розы, но с каждым днем количество цветов росло. Через месяц Пугачева сжалилась над влюбленным. О помолвке Аллы и Филиппа было объявлено тринадцатого января 1994 года. Пятнадцатого марта они расписались в питерском ЗАГСе, а пятнадцатого мая обвенчались в Иерусалиме.
Я присутствовал на этой церемонии и не мог до конца поверить в реальность происходящего.
Слишком быстро все произошло. Никогда не думал, что у истории с жареной рыбой будет такое продолжение!
Смотрел на счастливых новобрачных и вспоминал прошлое. Как впервые увидел Филиппа, познакомился с Аллой. Не Примадонной — скромной рыженькой девчушкой... Вспоминал, как начинались творческий путь и карьера других «королев», «королей», «принцесс» и «принцев» российской эстрады.
Многих я знаю не понаслышке. Для одних был директором, для других — учителем и другом, а для кого-то — «серым кардиналом». Из года в год я наблюдал их жизнь, скрытую от глаз публики, и сегодня мне есть что рассказать...
Когда мы впервые встретились с Аллой, она была студенткой музыкального училища имени Ипполитова-Иванова. А я преподавал пантомиму на третьем курсе эстрадно-циркового училища и готовился к летним гастролям со студентами, но никак не мог найти аккомпаниатора и вокалиста. Кто-то посоветовал взять Пугачеву.
Договорились встретиться в училище. На входе меня обогнал мой студент Миколас Орбакас. Я пожурил: «Опять опаздываешь? Лекция-то уже началась!» Он пробормотал что-то про сломавшийся троллейбус и побежал в аудиторию. А я остался в вестибюле. Оглянулся и увидел веснушчатую девушку, проводившую Миколаса странным долгим взглядом. Это была Пугачева.
О том, что гадалка предрекла ей в тот день встречу с будущим мужем, я узнал позже.
Им должен был стать первый мужчина, встреченный Аллой в «казенном доме». Вот почему она впилась взглядом в Орбакаса. Я потом шутил: «Не опереди меня Миколас, твоим мужем был бы не он, а я!»
После прослушивания мы ударили по рукам. И как только закончилась летняя сессия, Алла отправилась с моими студентами в «тур» по Калужской и Тамбовской областям. На сцене Пугачева расцветала, превращалась в яркую, сильную и страстную женщину, способную покорить любого мужчину. После той летней поездки у них с Миколасом все и закрутилось.
Осенью мои «часы» в училище сократили почти вдвое и мне пришлось искать другую, более денежную работу. В конце концов устроился на договор в «Росконцерт». Стал режиссером недавно организованного ВИА «Москвичи».
А параллельно ставил во Владимире новогодние елки. На них «подхалтуривали» мои бывшие студенты. Я снова встретился с Миколасом и уже беременной Аллой. Срок у нее был приличный, но она еще пела.
После новогодних каникул вернулся в Москву. Работа ансамбля не ладилась — мы как-то заскучали, «забуксовали». «Нужна свежая кровь, новая солистка», — решил я. И вспомнил про Аллу. Она уже нянчилась с маленькой Кристиной. Я ездил поздравлять их с Миколасом с рождением дочери и понял, что семейная жизнь молодых не складывается. Алла была раздражена, цеплялась к Миколасу, а тот, сдержанный, как все прибалты, обиженно отмалчивался. Вскоре они разошлись.
Пугачева жила с родителями на Крестьянской заставе в деревянном двухэтажном доме напротив училища Ипполитова-Иванова.
Туда я и отправился. Алла выглядела усталой и какой-то потухшей. Я подумал, что мое предложение стать солисткой «Москвичей» поможет ей встряхнуться. Но Алла вытаращила глаза:
— Ты что? А с Кристинкой кто будет сидеть?
— Да хотя бы я!
— Ну, не знаю. Нянькой тебя сложно представить. Ты ребенка-то хоть сможешь перепеленать?
— Конечно! — соврал я. — Тебе надо думать не о пеленках, а о возвращении на сцену. Ты же артистка! И какая!
Уговоры подействовали. Мне даже удалось вытащить Аллу на репетицию — с Кристиной и запасом пеленок.
Пока мама пела, я пытался баюкать дочку. Кристина недолго сохраняла спокойствие. Начала плакать, выплевывала соску.
— Наверное, мокрая. Перепеленай ее! — скомандовала Алла, продолжая репетировать.
— А как?
— Ты же сказал, что умеешь! Или врал? Как не стыдно! — она поменяла Кристине пеленки и тут же вернулась к музыкантам: — Теперь сам!
К счастью, мне не пришлось практиковаться в уходе за младенцем. С Кристиной согласилась сидеть мама Аллы — Зинаида Архиповна, милейшая женщина. Подготовка новой программы заметно ускорилась, но случилось непредвиденное — мы с Аллой разошлись во взглядах на режиссуру.
Она все переделала по-своему, не считаясь с моим мнением. Я понял, что ужиться в одном ансамбле двум постановщикам не удастся. И именно в этот момент из «Росконцерта» выгнали директора, взявшего меня на договор! Я оказался на улице.
К счастью, ненадолго. Устроился в театр Геннадия Юденича, работавшего в жанре мюзикла. Сначала был педагогом по танцу и хореографом, а потом стал еще и главным администратором. И видимо, неплохим, потому что вскоре получил приглашение в гастрольный отдел «Союзконцерта». На освободившееся место у Юденича мой друг, известный эстрадный администратор Миша Плоткин, попросил пристроить знакомого — Женю Болдина, отслужившего армию и работавшего учителем черчения в школе. Я выполнил просьбу, а сам в качестве представителя «Союзконцерта» отправился на гастроли с ансамблем «Червона рута».
Так начался в моей жизни «период Софии Ротару».
С Соней я гастролировал в общей сложности два года. У меня сложились очень теплые и дружеские отношения с ней и ее мужем и директором Анатолием Евдокименко. Работалось нам легко. Ротару была простой и милой, не «звездной», не капризничала, не закатывала сцен. А Толя оказался не только замечательным музыкантом и аранжировщиком, но и хорошим руководителем, все держал под контролем. Накладок не случалось.
После смерти Евдокименко пошли разговоры, что он сильно пил и тиранил Ротару. Ничего подобного я никогда не видел. Как истинный хохол, Толя уважал горилку, в особенности с салом, но пил не больше других.
И перед концертами, в отличие от некоторых артистов, не перехватывал сто граммов «для разогрева». Соню любил, был заботлив и нежен и никогда не выяснял отношения с женой на людях. Я еще удивлялся, как у них все чинно и благородно, а потом понял: Соня с Толей провинциалы, привыкли жить с оглядкой на других, как говорят украинцы, «як сусiд сказал». Возможно, они и ругались вдали от людских глаз, но никогда не выносили сор из избы.
Единственный недостаток Евдокименко заключался в том, что он был прижимист и не баловал Соню. А Ротару очень любила подарки — украшения, колечки. Она мне нравилась, и ради того чтобы ее порадовать, я даже пошел на «должностное преступление».
В Целинограде мы с ней зашли в ювелирный магазин и она увидела кольцо с небольшим бриллиантом.
Соня давно такое хотела. Стоило оно недорого — сто тридцать рублей. Я как раз получил в филармонии деньги за концерты «Червоной руты», а Евдокименко еще не отдал, ну и расплатился за кольцо.
Вечером вручил Анатолию конверт. Он пересчитал купюры:
— А где еще сто тридцать рублей?
— Да ты понимаешь, — замялся я, — случайно подвернулось колечко, красивое и недорогое, мы с Соней не могли не купить.
— А почему со мной не посоветовались?
— Ты ведь уезжал куда-то, мы тебя не нашли.
Евдокименко нахмурился:
— В следующий раз, Олег, прежде чем сделать Соне подарок, посоветуйся со мной. Деньгами здесь распоряжаюсь я.
— Конечно, — кивнул я в ответ.
Однако в Харькове не утерпел — отхватил Соне в центральном универмаге супердефицитный немецкий халатик. Опять не досчитавшись денег, Толя устроил дикий скандал. Больше я попыток порадовать Соню не делал — не хотел ссориться с Евдокименко. Сама же Соня всегда соглашалась с мужем и вообще держалась очень скромно, но при этом, конечно, прекрасно понимала, что является суперзвездой. О Пугачевой тогда еще мало кто слышал.
В Целинограде, помню, Ротару замучил кашель — он будет преследовать ее всю жизнь.
Видимо, из-за кашля многие считали, что у Сони туберкулез, но это неправда. Она никогда им не болела. Так вот, мы втроем — Соня, Толя и я — зашли в аптеку купить таблетки с кодеином. Она расплатилась и уже собиралась положить лекарство в сумку, как перед ней на колени упал молодой человек. Ротару с торжествующим видом повернулась к нам с Толей: все-таки любит меня народ, поклонники уже на колени падают!
И тут казашка как закричит из-за прилавка: «Не давать! Не давать! Наркоман!» У нее был страшный акцент, и Ротару ничего не поняла. «Автограф?» — спрашивает она парня, улыбаясь. А тот, ни слова не говоря, выхватывает из ее рук таблетки и убегает. Соня на мгновение застывает, а потом изрекает с неподражаемым царственным спокойствием: «Он, наверное, тоже кашляет».
То ли действительно не поняла, что произошло, то ли сделала вид...
Ротару по молодости относилась к своему кашлю довольно легкомысленно, старалась не замечать. С годами болезнь усилилась. Спустя несколько лет, когда я уже не работал с Ротару, мы встретились в Адлере, в аэропорту. Я ужаснулся — Соня едва дышала. Лицо бледное, губы синие. Стал спрашивать: что с ней, чем помочь?
«Да вот, опять прихватило, — еле слышно прошептала Ротару. — Пойди узнай, когда мой самолет. Господи, когда же я отсюда улечу?! Когда смогу свободно вздохнуть?»
Ей был противопоказан влажный климат. Еще в мою бытность в Сочи и Адлере она просто умирала. Но концертов никогда не отменяла.
Только однажды, в Караганде, не вышла на сцену после удаления аппендикса.
Все произошло неожиданно, после бурного празднования дня рождения Сони в Сочи. Тогда украинские поклонники носили на руках по парку «Волгу», в которой она сидела, а молдавские доставили в гостиницу торт невероятных размеров с надписью «Любимой Сонечке от земляков». Это чудо кондитерского искусства ее чуть и не погубило. Мы все тогда страшно объелись. Соне стало плохо в самолете. Она жаловалась на тошноту и боли в животе. В Караганде, едва поселившись в гостинице, вызвали врача. Он определил: «Аппендицит. Срочно в больницу!»
Соня боялась операции. Помню, ехали на «скорой», она плакала от боли и страха, а я держал ее за руку и уговаривал: «Ну что ты?
Все будет хорошо». Ротару кивала и слушала очень внимательно, как маленькая испуганная девочка.
После операции поклонники завалили Соню цветами.
Одним из самых преданных поклонников Ротару был и остается Алимжан Тохтахунов, более известный как Тайванчик. Я впервые увидел его в Сочи, на пороге Сониного номера, с полной сумкой продуктов. Соня Тайванчику обрадовалась. Называла Аликом. Я понял, что они давно и хорошо знакомы.
«Говорят, тебя опять кашель мучает, — сказал Тайванчик, доставая один из своих гостинцев. — Вот самое лучшее лекарство — конская колбаса. Будешь есть, все пройдет».
Мы накрыли стол из его подношений, посидели, выпили по рюмке. Тайванчик рассказывал об их общем с Ротару знакомом — Япончике. Мне ужасно хотелось спросить, где и при каких обстоятельствах они подружились с Соней. Но я счел за благо промолчать.
Не думаю, что Ротару знала о его делах. Я сам тогда еще многого не понимал. Толя был знаком с Тайванчиком и относился к нему нормально. Вокруг известных артистов всегда крутились самые разные люди, в том числе и весьма сомнительные. Они дарили цветы, угощали, поддерживали в трудные моменты. И эстрадные небожители милостиво принимали знаки поклонения и любви.
Перестав работать с Соней, я сохранил добрые отношения и с ней, и с Толей. Когда приезжал в Ялту уже с Пугачевой, Алла всегда говорила: «Олег, позвони Ротару, скажи, что я приглашаю ее на концерт».
Соня очень доброжелательно благодарила, но ни разу не пришла, все время что-то мешало.
После «Золотого Орфея» Пугачева предлагала мне стать ее директором. Я отказался. Работал в цирке и не хотел оттуда уходить. Считал, что в такой мощной структуре у меня больше перспектив. Но ошибся и через несколько лет, в канун Нового 1983 года, уже сам отправился к Пугачевой на поклон — просил взять к себе. Нас свел Болдин, провел меня к Алле в гримерку. Она очень грустно тогда сказала:
— А ты знаешь, что я очень изменилась? Работать с Пугачевой тяжело. Вдруг не сможешь?
— Смогу, — как когда-то у нее дома ответил я.
Не понимая, что меня ждет.
Я стал директором коллектива Пугачевой, Болдин был директором самой Аллы. Мне пришлось заниматься технической частью выступлений, музыкантами, балетом, бухгалтерией и кучей других вещей. Уже через пару месяцев я был полностью захвачен новой жизнью. И боготворил Пугачеву.
Как артистке равных ей не было. Однако соответствовать ее творческому и человеческому темпераменту оказалось нелегко. Алла не признавала никаких препятствий на пути к цели, не терпела возражений, в общем, вела себя как королева. Нас с Женей гоняла в хвост и в гриву. Не дай бог, что-нибудь сорвется! Размажет по стенке.
Поехали как-то на гастроли в Томск. Незадолго до выступления Болдин предупредил: — Алла не в духе и на тебя сердится.
Ни в коем случае не показывайся ей на глаза.
— За что? Вроде ничего такого не случилось. И как же, скажи на милость, мне на глаза не показываться, если я объявляю ее выход и передаю микрофон?!
— Не знаю. Сам выкручивайся.
Понимая, что разгневанная Алла может выкинуть какой-нибудь фортель, я не стал выходить из кулис, а спрятался под сценой, что было гораздо безопасней, и оттуда произнес: «А сейчас перед вами выступит любимая всеми нами Алла Пугачева!» Открыл люк и высунул руку с микрофоном. Алла подходить не стала, кто-то из музыкантов взял и отдал его Пугачевой.
После концерта я сказался больным и сразу ушел в номер.
Никакой вины за собой не чувствовал, но, зная Аллу, понимал, что мне не следует попадаться ей на глаза, пока она не «перегорит».
Вдруг стук в дверь. Открываю — Пугачева! Смотрит недобро:
— А где наш балет?
— У себя в номерах.
— Да? Ну что ж, давай проверим.
Идем по коридору. Номера танцоров пусты. Я в ужасе. Алла в ярости. Испепеляя меня взглядом, она сообщает, что балет гуляет на дискотеке в профтехучилище неподалеку от гостиницы. «Интересно, кто донес?!» — думаю я, пытаясь сообразить, как реагировать. Пугачева хватает список размещения коллектива и, показывая на две не известные ей фамилии, спрашивает:
— А это кто такие?!
Сердце мое уходит в пятки.
Это две фанатки, взятые на гастроли с разрешения Болдина втайне от Аллы. Они помогают по хозяйству, стирают и зашивают костюмы. Но объяснять что-то Алле, когда она в таком состоянии, бесполезно, ей надо выпустить пар.
Пугачева влетает в номер. Я остаюсь в коридоре. Девушки, видимо, в ванной, слышен шум воды. А потом плеск и крики. Появляется Алла с засученными рукавами. За ее спиной вижу перепуганных мокрых девиц. Не иначе, Пугачева пыталась их утопить. Объяснить им ничего не успеваю — Алла направляется на дискотеку. Я спешу следом.
В ПТУ веселье в разгаре. Стол заставлен закусками и бутылками водки и шампанского. Все сильно навеселе. Я замираю в ожидании страшной развязки.
Пугачева берет за шкирку совершенно пьяного балетмейстера, провозит его лицом по столу, сметая грязные тарелки, и выкидывает за дверь. Одну из балерин она хватает за волосы и макает лицом в торт. Остальные артисты разбегаются — кто куда.
В гневе Пугачева была страшна. Хотя до рукоприкладства обычно не доходило. Но если кто-то схалтурил, напортачил, Алла могла не только обложить матом, но и выгнать — раз и навсегда. Как-то на концерте она почувствовала запах спиртного от одного из наших балетных. Парень в тот же вечер был уволен.
Я тоже часто получал от Аллы. Иногда — без всякого повода. Однажды провел Зинаиду Архиповну на сольник дочери в «России», Пугачева устроила разнос: «Я же сказала, чтобы на концертах никого из семьи не было! Не лезь куда не надо! Занимайся своим делом!»
Это было ее любимое выражение — «Занимайся своим делом». Она и Жене могла при всех заявить: «Да кто ты такой? Много на себя берешь! И вообще — занимайся лучше своим делом!»
По отношению к близким Алла часто вела себя очень жестко, если не сказать — жестоко, чужих она гораздо чаще одаривала своей милостью. Услышала записи Кузьмина и объявила гением. Включила в свой репертуар написанные им для нее песни. Через несколько лет почти та же история повторилась с Челобановым. Пугачева вывела на большую сцену Агузарову, Воробей и с десяток других наших звезд.
Она и материально многим помогала. Не то чтобы была уж очень доброй и щедрой. Все зависело от настроения.
Когда оно было хорошим, Алла любила поиграть. Мы с ней и Женей Болдиным когда-то разыгрывали целый сериал «из английской жизни».
Приходим однажды с Болдиным на Тверскую. Алла на кухне, у плиты. Начинаем рассказывать, как идет подготовка к «Рождественским встречам», а она вздыхает:
— Какая тоска... Нет бы выдумать что-нибудь интересное! Давайте так: я живу в Англии, а вы ко мне приехали.
— Хорошо, — подхватываю я. — Но тогда я прибыл первым. Женя, выходи, ты еще в пути.
Он удаляется за дверь. Алла начинает игру:
— У меня теперь свое кафе. Что будешь заказывать?
— На твой вкус. Ты же прекрасно готовила в России. А где Женя?
— Представляешь, он тоже приехал в Лондон! Сейчас придет!
— Да, бывают же совпадения! А Кристина как поживает?
— О, она вышла замуж за англичанина, летчика, у нее уже двое сыновей.
Я слегка запутался и решаю уточнить, какой нынче год.
— Да? А сколько вы уже тут живете?
— Семь лет, — спокойно отвечает Алла.
— Интересно, где Женя? Ему давно пора появиться.
Услышав эту реплику, в кухню входит Болдин. Алла радостно бросается к нему:
— Женя, господи! Как ты изменился!
— А ты, Алусик, прекрасно выглядишь, — улыбается он.
— По делу приехал или в отпуск?
— По делу. Хочу пригласить тебя в свой театр. Есть роль.
— Хорошая? Ладно, подумаю. Но мне ведь в Москве негде жить!
— У меня прекрасная квартира, тебе понравится, — подыгрывает Болдин.
Тут входит домработница Аллы Люся. А я как раз в этот момент спрашиваю:
— Алла, откуда у тебя такие красивые серьги?
Очень тебе идут.
— Да? — вертится перед нами Алла. — Это Женя мне их когда-то подарил! Спроси по старой дружбе — нравлюсь я ему еще или нет?
— Чево это вы такое говорите? — недоумевает Люся. Она туговата на ухо.
— Алла спрашивает, нравится она Жене или нет, — громко объясняю я.
— А почему? — недоумевает домработница.
— Они давно не виделись, — я с трудом сдерживаю смех.
— С ума сошел? Да я сама сегодня Жене завтрак готовила!
Мы хохочем до слез.
Но бывали и другие дни, когда Алле было сложно сказать что-то без опаски. Приходилось даже по пустячному поводу искать обходные пути.
Помню, перед очередными «Рождественскими встречами» встал вопрос: надеть Пугачевой белое платье или черный костюм с пилоткой. Я видел, что белый цвет Аллу полнит. Но заявить ей об этом было равносильно самоубийству. Стал действовать через Болдина: «Женя, когда Алла выходит в черном костюме, это потрясающе! Такое впечатление, что видишь Эдит Пиаф в лучшие годы, только Алла намного красивее и стройнее». Мой голос услышали. Пугачева выбрала черный костюмчик.
Она постоянно пыталась худеть, сидела на диетах. От одной из них мы все просто умирали со смеху.
Несколько дней Алла ела только свиные стейки и запивала их белым вином. Диета ей очень нравилась, но, увы, сбросить лишние килограммы не удалось.
Пугачева все время нервничала, а похудеть в состоянии стресса нельзя. У Аллы не бывало спокойных периодов, ее всегда одолевали проблемы, терзала тревога. Поводом для волнений могло стать все, что угодно — новая программа, намечающиеся гастроли, фильмы, личная жизнь, отношения с дочерью. Они с Кристиной не ссорились, но Алла тревожилась за нее как мать. И положение первой артистки страны, конечно, тоже давило на нее и лишало покоя. Быть королевой непросто.
...Мы были в Самаре. Готовились к концерту. Я сидел у Аллы в гримерке, когда зазвонил телефон. Снял трубку.
— Алло, Олег? Это брат Аллы, Женя. (К сожалению, ныне уже покойный.) Не повторяй за мной, если она рядом. Надо ее подготовить.
— Хорошо, я слушаю.
— Умерла мама...
Внутри у меня все оборвалось. В растерянности положил трубку. Стоял и думал, как сказать Алле. Она увидела, что я побледнел, и сразу все поняла. Спросила:
— Что? Мама? — и заплакала.
Я смог только кивнуть, к горлу подступил комок. Зинаиду Архиповну я хорошо знал и очень любил. Сердце у нее давно побаливало, но никто не ожидал такого скоропостижного конца.
Мама Аллы была чудесной женщиной, очень доброй и домашней.
Любила потчевать гостей. И за день до смерти она испекла пирог с черной смородиной. Поставила на холодильник. Приятельница спросила: «Зина, зачем это?» Зинаида Архиповна ответила: «Завтра понадобится». Как будто знала, что случится. Что мы приедем...
Алла закурила, вытерла слезы.
— Что будем делать? — спросил я. — Отменять концерт?
— Нет, — после паузы ответила она.
Телефонистка, соединявшая нас с Москвой, все слышала. И по городу моментально распространилась весть, что у Пугачевой умерла мать. Многие зрители пришли в трауре.
Перед концертом Алла не плакала, только нервно курила — одну сигарету за другой.
Думала, как начать. Обычно после музыкального вступления она выскакивала на сцену с речитативом: «На меня билеты проданы, значит, есть, выходит, спрос! Ну спасибо, люди добрые, буду петь для вас всерьез! Эх, раз вы такие добрые, буду петь для вас всерьез!»
В тот вечер удалого захода не было. Алла вышла не в своем обычном ярком балахоне, а в черной юбке и кофте — молча. Зал встал. Пугачева сказала: «Этот концерт я посвящаю памяти моей матери, которая сегодня скончалась. И начинаю с ее любимой песни — «Дочка, мама, ты и я».
Она убрала из программы слишком веселые песни. Держалась довольно спокойно, но в некоторых местах с трудом сдерживала эмоции. Публика рыдала. Я еще раз убедился, что Алла великая артистка.
Она тяжелый человек, с ней было нелегко. Но на концертах Пугачевой я испытывал такой восторг и потрясение, что забывал обо всех обидах.
Алла много раз поражала меня и в обыденной жизни. Она могла снять головную боль прикосновением рук, непонятным образом «оживить» заглохшую машину, предсказать погоду. Помню, стоим на набережной во Владивостоке. Небо ясное, светит солнце. Алла, ни к кому не обращаясь, задумчиво говорит: «Завтра будет цунами». Наши хмыкают — конечно будет! В концертном зале! И море аплодисментов!
На следующий день город чуть не смыли огромные волны.
Там же, во Владивостоке, Пугачеву долго уговаривали возложить цветы к Вечному огню.
Она отказывалась, но потом сдалась: «Ладно, если вы так этого хотите...»
Довольно большой делегацией мы поехали к памятнику морякам торгового флота. Вышли из автобуса. Я шел рядом с Аллой и слышал, как она прошептала: «Что-то будет...» Когда Пугачева наклонилась к огню с цветами, он погас!
Присутствующие ахнули. Моряки, стоявшие в карауле, занервничали, стали щелкать зажигалками. Пламя удалось разжечь, но странный осадок, я уверен, остался у всех свидетелей этого происшествия.
В Кемерово для Аллы никак не могли найти приличный номер. И тогда ей любезно предоставил свой дом начальник местной милиции. Пугачева провела там ночь, а утром сказала: «Олег, спроси у местных, что здесь было раньше.
Меня кошмары замучили. Всю ночь снились гробы и покойники». Стал расспрашивать старожилов и выяснил: в старину тут располагалось кладбище. Аллу опять не подвело ее шестое чувство.
Дьявольская интуиция вела ее не только в жизни, но и в творчестве. Алла знала, когда сменить курс, и умела подогреть интерес публики романтической историей или скандалом. Горбачевская перестройка совпала для нее с кризисом в творческой жизни. И рядом с Пугачевой появился Кузьмин.
Она искала возможность для нового взлета, сменила имидж, репертуар, а народ — с подачи прессы — перемывал подробности нового романа певицы. Люди верили, что молодой рокер вскружил ей голову. Но Пугачева никакой любви к Кузьмину не испытывала.
Да, они везде появлялись вместе и пели, бросая друг на друга страстные взгляды, но Володя, вопреки рассказам «очевидцев», никогда не жил у Аллы на Тверской. И вещи его Пугачева из своей квартиры не выбрасывала, как писали те же «очевидцы», когда через год распался их дуэт. Это была красивая сказка, придуманная для очередного перевоплощения Аллы. Ее новый сценический образ понравился зрителям и добавил Пугачевой тысячи новых поклонников. Кузьмин, молодец, быстро сориентировался и хорошо подыграл.
Однако Болдин поверил, что его жена влюбилась, и страшно переживал. Однажды вдруг сказал: «По-моему, она сошла с ума. Что делать, Олег? Что делать?! Я не хочу потерять Аллу! Я ее так люблю!» Схватился за голову и заплакал.
Я пытался его успокоить, объяснял, что Алла не любит Кузьмина, но переубедить Женю было невозможно.
Вскоре Алла вызвала нас с Болдиным и сказала: «У меня сейчас сложный период. Нужно время, чтобы перейти в новое качество. Нам с тобой, Женя, лучше разъехаться. Думаю, за год все устаканится. Тогда и решим, как жить дальше».
Она не просила, просто поставила перед фактом. О любви к Кузьмину речи не было. Пугачева хотела, чтобы ей не мешали искать себя. Ведь ее затея с новым образом нравилась далеко не всем. Очень многие в окружении Аллы не разделяли ее восторга в отношении творчества Кузьмина. Женя, разумеется, тоже воспринимал все в штыки, ведь он оказался в двусмысленном положении: работал с Пугачевой, но уже не ездил с ней на гастроли; был официальным мужем, а жил отдельно.
Но Алла, как настоящая самодержица, объявила о своем решении, и мы взяли под козырек...
Через год все действительно устаканилось. Страсти улеглись. Газеты перестали отслеживать каждый шаг «двух звезд». И Пугачева снова забеспокоилась.
В августе 1987 года, дня за три до гастролей в Ленинграде, я зашел к ней на Тверскую. Алла сидела в халате, сонная, не накрашенная. Увидев, что я просматриваю прессу, довольно вяло спросила:
— Ну, что? Обо мне ничего?
— Ничего, — признался я.
Она фиксировала — что о ней пишут, сколько.
— Понятно. Нужен скандальчик, — задумчиво произнесла Пугачева.
Эти слова я потом вспомнил.
В Ленинграде Алла всегда жила в «Прибалтийской» в номере 10 000. Приезжая на гастроли, артисты стараются расположиться в одном и том же номере, чтобы создать хотя бы видимость стабильности и домашнего уюта. В гостинице таких номеров было два — роскошных по советским меркам, двухуровневых, с дополнительными помещениями для гостей и обслуги.
Вестибюль в тот день был полон грузинских школьников, приехавших на экскурсию. Они вели себя как стадо диких обезьян, шумели и показывали на Пугачеву пальцами. Я почувствовал, что она занервничала, как только мы вошли в отель.
Подходим к стойке — девушка-администратор заявляет, что наш номер уже занят иностранцем. И предлагает такой же, только двумя этажами выше. Но Алла — пока еще спокойно — просит дать «ее» номер: «Может быть, иностранец согласится со мной поменяться?» Девушка зовет старшую — небезызвестную нам Нину Ивановну Байкову. У нас не очень добрые отношения. Администраторша появляется со словами:
— Что, опять Пугачева изгаляется?
И тут Аллу охватывает ярость.
— Что значит изгаляется? Я требую дать мне МОЙ номер! Если уж страна платит мне копейки за концерты на стадионах, то хотя бы это одолжение может сделать?!
Байкова поджимает губы.
— Переселять из-за ваших капризов никого не стану. Будете жить в том номере, какой вам оставили.
— Да кто ты такая? — кричит Алла. — Думаешь, раз взятки не даю, можно по-хамски разговаривать?
Байкова не остается в долгу. И Пугачева добавляет несколько крепких выражений. Но делать нечего, приходится заселяться в другой номер. Как только за нами закрывается дверь, я вижу на губах Аллы странную полуулыбку.
Через пару часов к ней стучится... милиционер. Говорит, что «есть сигнал об инциденте», и просит дать письменные показания. Алла пишет, как все было. Тот уходит. А на следующее утро телефон разрывается, в газетах — статьи о скандале в «Прибалтийской».
Сообщение о нем появляется даже на ленте ТАСС. Алла своего добилась, о ней опять кричат все СМИ.
Но на Пугачеву заводят административное дело по факту хулиганства в общественном месте, из ЦК КПСС в Министерство культуры поступает указание разобраться и наказать виновных. Отменяют все концерты и гастроли Пугачевой, ее песни изымают из эфира. Алла понимает, что переборщила. Замыкается в себе, впадает в депрессию и даже поговаривает о том, чтобы уехать за границу.
Министерство культуры отправляет в Ленинград двух ответственных сотрудниц для проверки обстоятельств «дела». Я их сопровождаю. Оказавшись в «Прибалтийской», беру книгу регистрации и списываю имя и адрес «иностранца», занимавшего в тот злополучный день номер Пугачевой.
Его зовут Тигран Погосян. Звоню ему.
— Я платил три цены, — рассказывает он. — Был в отпуске с женой и дочерью.
— Вам разве не сообщили, что номер забронирован для Пугачевой?
— Никто не сказал! Веришь? Я бы его отдал! Скажи ей! И еще скажи, как я ее люблю!
— Обязательно, — обещаю я. Но «дебош» в «Прибалтийской» уже вписан в историю российской эстрады. Молодые артисты хорошо усвоят урок, преподанный Пугачевой: скандал — лучший пиар. Концерты в Сочи, которые Алла дает после вынужденного перерыва, проходят с безумным успехом.
Ленинградскую историю Пугачева не планировала. Это порыв. Но нечто подобное с ней должно было в то время случиться. Алла привыкла к постоянному вниманию, поклонению. Мы смеялись: «Если Пугачева крикнет зрителям «Все на штурм Зимнего!» — они встанут и пойдут за ней». А тут Алле показалось, будто публика к ней охладела. Пугачева занервничала, и когда в Ленинграде произошел выброс эмоций, постаралась сыграть свой гнев по максимуму, как талантливая актриса. Да только перестаралась...
Вскоре истек срок, который она отвела себе на раздумья и творческие поиски. Пугачева пригласила Женю Болдина, Володю Кузьмина и меня и сказала:
— Спасибо всем за понимание и поддержку. За этот год я многому научилась, многое осмыслила заново. Ты, Женя, можешь поступить так, как считаешь нужным, — остаться со мной или развестись.
— Какой развод!
— испугался Болдин. — Я же тебя люблю!
Он был на все согласен и получил право вернуться на Тверскую.
Но брак Аллы и Жени уже дал трещину. Вскоре стало ясно, что ничего не склеить, и у Болдина появилась Ира. Когда-то она была одной из поклонниц Пугачевой и сумела через добрейшую Зинаиду Архиповну проникнуть в семью. Помогала по хозяйству, провожала Кристину в школу, держалась скромно и стала незаменимой. В «Театре песни» Ира работала секретаршей у Болдина и потихоньку прибрала его к рукам...
Женя был директором «Театра песни Аллы Пугачевой». Я — главным администратором.
Казалось бы, куда уж лучше! А я скучал по творческой работе и обрадовался, когда Алла предложила мне стать директором Преснякова. Она взяла его к себе и относилась с нежностью, как к любимому зятю. Володя с Кристиной уже жили вместе, у его родителей.
Программу «Прощание с детством» мы подготовили довольно быстро. Концерты в «Олимпийском» прошли с аншлагами. Преснякову очень хотелось знать, что думает о его выступлениях «теща», но подойти к ней с этим вопросом он не решался. Отправил послом меня. Алла сказала: «Все вроде нормально. Только пусть не поворачивается к публике задом. Нельзя прерывать энергетическую связь с залом». Я передал Володе слова Аллы, и он неожиданно увлекся этой «энергетической» темой. Говорил, что я его «подпитываю».
Вскоре отправились на первые гастроли. Кристина ездила с нами. Алла поручила мне присматривать за дочкой. Периодически звонила и спрашивала:
— Ну, как там наши молодые?
— Хорошо, — абсолютно честно отвечал я.
— Да ну тебя! — сердилась Пугачева. — Никогда правды не скажешь!
А у нас действительно все складывалось прекрасно. Проблем с Володей и Кристиной не было. Пресняков на меня молился, просил, чтобы во время выступлений никуда не уходил из кулис.
— Что за фантазии? — удивлялся я.
— Мне нужна твоя энергетика, — на полном серьезе объяснял он.
— Если тебя нет рядом, я не могу петь.
В одном из городов потерялся наш багаж. Целый день я безуспешно занимался поисками, обзвонил кучу людей, и только вечером, во время концерта, из аэропорта сообщили, что чемоданы нашлись.
Возвращаюсь обратно из дирекции, куда меня вызвали к телефону, и слышу, что в зале свистят и топают ногами. Покрываюсь холодным потом — что случилось? За кулисами вижу растерянного Преснякова, рядом курят взбешенные музыканты.
— Где ты был? — возмущается Володя.
— Постой, а почему ты не на сцене? — недоумеваю я.
— Какая сцена! Ты меня бросил! У кого я должен брать энергию?!
Я открыл рот от изумления.
Хотел сказать пару «ласковых» слов, но испугался, что наш «принц» совсем слетит с катушек. Кое-как уговорил продолжить концерт.
Перед следующим выступлением Володя поставил кресло за кулисами: «Здесь ты будешь сидеть. Попробуй, удобно или нет». Как только присел, двое охранников привязали меня к «трону». От возмущения я потерял дар речи. А Пресняков пошел на сцену — очень довольный!
Он еще не раз меня привязывал, утверждая, что мое присутствие за сценой ему помогает. Я не сопротивлялся, понимая бессмысленность борьбы с этим энергетическим «вампиром».
Мы проработали около трех лет. Володя выпустил первый альбом, получил музыкальную премию в Монте-Карло и во всех отношениях окреп и повзрослел. А потом уехал в Лондон с Кристиной, ждавшей ребенка. Когда Никита появился на свет, я звонил ребятам, поздравлял с рождением сына и интересовался, когда они вернутся в Москву. Володя и Кристина не могли сказать ничего определенного.
Очередной этап моей жизни заканчивался, и в «Театре песни» я был лишним. После одной из финансовых операций у меня испортились отношения с Женей Болдиным. Это была фантастическая история в духе того смутного времени.
Алла выступала на «Ростсельмаше», и ей заплатили рупиями. У заводчан не нашлось наших денег, только индийские, за проданные за рубеж комбайны и тракторы.
Чтобы превратить их в рубли, я предложил закупить в Индии майки и продать у нас. «Театр» получил колоссальные деньги, на которые была приобретена уже следующая партия — миллион штук! Из одесского порта майки развозили трейлерами по всей стране. Прибыль исчислялась миллионами. А тому, кто все придумал, заплатили двадцать пять тысяч рублей.
Я обиделся, что скрывать, и попросился за границу на гастроли с нашим балетом. Греческий импресарио предложил выгодный контракт. Алла не возражала. Мы ехали на полгода, но в Москве неожиданно случился путч. Все порядком струхнули и остались за границей. Я пробыл там больше года. В Греции, Израиле, Болгарии. Когда уже подумывал о возвращении, раздался звонок: «Олег Наумович, здравствуйте. Это Филипп Киркоров...» Впервые судьба свела нас в 1984 году на концерте Пугачевой в «России».
Я сидел в кассе. Что там творилось — не передать словами! Взрослые заслуженные люди ругались, толкались и даже дрались. И вот в разгар очередного скандала ко мне в окошко администратора заглядывает парень с длинными черными волосами и на ломаном русском говорит:
— Я из Блгарского посолства для концерта Пугачевой. Будьте лубэзны два билета!
— Нет билетов! — вскипаю я. — Понимаете? Нет! Я и послу вашему уже отказал!
После третьего звонка отправляюсь в зал. Иду по проходу и вижу этого парня! Как же он просочился?
— Это ведь вы сейчас были в кассе из болгарского посольства?
— Да.
— А как прошли?
— Это тайна, — отвечает он без малейшего акцента.
Мое лицо вытягивается, а псевдоболгарин улыбается, довольный произведенным эффектом...
Через два или три года я с изумлением опознал этого «артиста» в начинающем певце Филиппе Киркорове, выступавшем в одной из телепередач. Позднее, когда мы уже работали вместе, он любил вспоминать случай в «России»: «А все-таки здорово я тебя провел!» Но так и не признался, как попал в зал.
Во второй раз мы встретились лет через пять, уже в «Театре песни Аллы Пугачевой».
Филипп был еще мальчишкой, на большой сцене делал первые шаги и терпеливо сносил подколки и выпады «мэтров» в свой адрес. Алла шутила, что из Киркорова надо «выбить болгарскую эстраду». А ее музыканты во всеуслышание называли его «Лучезарным п...здодуем». Филипп пытался вести себя на сцене как настоящая звезда, эффектно кланялся и ослепительно улыбался, но первое время не всегда попадал в музыку. Опыта не хватало.
Постепенно все наладилось. За пару лет Киркоров заметно вырос в профессиональном плане и ушел от Аллы. Вот тогда-то он мне и позвонил в Болгарию...
— А, Филипп, здравствуй. Как дела?
— Вы ведь слышали, наверное, что я теперь работаю самостоятельно? Хочу попросить вас стать моим директором.
— Даже не знаю, что сказать.
Давай так: скоро приеду в Москву — там и решим.
Я понимал — Филипп обратился ко мне, потому что я много лет проработал директором Пугачевой. А он преклонялся перед Аллой, старался ей подражать.
Как только вернулся, ко мне пришли Пресняков с Орбакайте. Володя хотел возобновить наше сотрудничество и предлагал огромную по тем временам зарплату — десять тысяч долларов. А я соврал, что уже договорился с Киркоровым, хотя ничего для себя не решил и Филипп никаких сумм не называл. Свалился как снег на голову, произнес буквально пару фраз и пропал. У него всегда все неожиданно, бурно, спонтанно. Логика включается уже потом.
Все решил звонок матери Киркорова.
Виктория Михайловна попросила за сына, а ей я отказать не мог. Она была необыкновенной женщиной, умной и красивой, и обожала Филиппа. До двадцати семи лет именно мать вела его по жизни. Она умерла в день рождения Киркорова — тридцатого апреля 1994 года. И ее место в жизни Филиппа заняла Алла...
У нас с Викторией Михайловной был деловой разговор. Она не расхваливала своего мальчика. Просто сказала: «Олег, ты не пожалеешь, если возьмешь Филиппа под свое крыло. Увидишь, на что он способен».
И я согласился стать директором ее сына.
Вскоре я убедился, что у Киркорова действительно большой потенциал.
Публика принимала его с восторгом. Лучезарный болгарин постепенно превращался в короля российской эстрады. Уже не помню, когда именно Филипп впервые «примерил» на себя этот титул. Я посчитал, что он копирует Аллу с ее любовью к играм. Спрашивает однажды:
— Как думаешь, из меня получился бы монарх? — мы сидели в гримерке перед концертом. — Ты стал бы моим кардиналом. Тебе бы пошло обращение «ваше преосвященство».
— Возможно, — соглашаюсь я, — но, ваше величество, вы слишком беспечно правите своим королевством. Дела приходят в запустение, расцветают интриги. Некоторые подданные дают вам дурные советы.
Так я намекаю на непростую обстановку в нашем коллективе.
Монарх смотрит вопросительно и надменно. Я продолжаю:
— Обер-канцлер подает дурной пример.
— Ты считаешь, его следует наказать?
— Возможно. И не только обер-канцлера, но и его друзей.
Король улыбается. Его забавляют эти шарады. Хочу кое-что добавить, но Филиппа вызывают на сцену. В дверях он оборачивается — все еще «в образе»:
— Спасибо. Ты меня развлек...
Такие беседы мы вели довольно часто. Постепенно все артисты и техперсонал получили свои роли. Например, один парень из балета, позже ставший администратором коллектива, был королевским шутом.
Балерины — фрейлинами. Провинившуюся «челядь» монарх отправлял на «конюшню». Чаще всего эту функцию выполнял хвостовой салон нашего самолета, где летал техперсонал. Когда на гастролях нам устраивали банкет, Филипп спрашивал:
— А кто дает бал?
И я отвечал в полюбившемся ему стиле:
— Да здешний герцог. Из газпромовской династии.
Филипп увлекся игрой всерьез. И у него все чаще стали случаться приступы «монаршего» гнева. При мне он несколько раз бросался на костюмершу.
Во время концерта у него было не одно переодевание, и на каждое — секунд двадцать-тридцать. А костюмы непростые. Быстро одеться не получается.
И Филипп кричит: «Что ты копаешься?! У тебя руки из ж...пы растут?»
Костюмершу трясет. Пальцы не слушаются, не могут справиться с застежкой. Филипп поворачивается и замахивается кулаком. Я подскакиваю: «Успокойся! Иди на сцену! Ты сорвешь номер!»
Ругаясь, Филипп уходит.
В следующий раз разыгрывается еще более неприятная сцена. Кто-то из «шутников» прячет ботинок Филиппа. Костюмерша все заранее развесила, разложила. Киркоров прибегает переодеться, а ботинка нет. Он орет, хватает вешалку — и на нее. Я вырываю у Филиппа «орудие убийства» и тоже ору: «Хватит истерить! Времени в обрез!» Киркоров нехотя подчиняется.
В то время Филипп не жаловался, что делается психически неадекватным, когда на него повышают голос. Я часто гасил таким способом вспышки его ярости. При мне они случались в основном в узком кругу. Но иногда Киркоров выходил из-под контроля и свидетелями его агрессивного поведения становились тысячи людей.
Помню, выступали в Махачкале. Филипп всегда был противником того, чтобы во время исполнения песен публика дарила ему цветы. Принимая букет, артист должен сделать паузу, отставить микрофон. Звук пропадает, вклиниваются посторонние шумы. Мы предупреждали охрану, чтобы людей с цветами пропускали только во время аплодисментов, и все равно на сцену кто-нибудь выскакивал. И в Махачкале в самый неподходящий момент появилась девочка с розами.
Филипп был вынужден взять у нее букет, но сделал это слишком поспешно и уколол руку. Я стоял сбоку от сцены и видел, как он разозлился. А Киркоров показывает взглядом: «Подойди. Забери цветы». Выхожу на сцену и вижу, что глаза у него бешеные. И тут Филипп со всего маху бьет меня этими розами по лысой голове. Зал испуганно ахает. Я выхватываю у Киркорова розы и даю сдачи. Бью куда-то в плечо, а потом тихо говорю: «После концерта улетаю в Москву». И ухожу с этими злополучными цветами.
До конца шоу остаюсь за кулисами, пытаюсь справиться с бешенством. Если бы это произошло где-нибудь в кулуарах, я бы еще мог проглотить обиду, но стерпеть публичное оскорбление — нет уж, увольте.
Как только концерт заканчивается, раздается звонок: — Олег, это Алла.
(В то время они уже были вместе.) Не уезжай, прошу тебя. Он сорвет гастроли. Вернетесь в Москву — все обсудим.
— Ладно. Остаюсь, — соглашаюсь я. — Но исключительно в интересах дела.
Кладу трубку и думаю: «Откуда она знает? Филипп признался? Или «добрые» люди успели донести?»
Гастроли доработали нормально, но Филипп передо мной не извинился. Считал, что я сам во всем виноват. Пропустил девочку. Алла тогда смягчила ситуацию, уговорила меня забыть обиду. Иногда она играла между нами роль своеобразного буфера, но все чаще закрывала глаза на выходки мужа...
Когда они поженились, их многие осуждали — за то, что наплевали на значительную разницу в возрасте (восемнадцать лет), сделали шоу из помолвки и бракосочетания, расписались в Великий пост и обвенчались через две недели после смерти матери Филиппа.
Многие говорили, что это не любовь, а пиар. Я сам сначала склонялся к мысли, что брак Аллы и Филиппа — новая игра. Слишком театрально и шумно начиналась лав-стори двух звезд. С букетами в «миллион роз», золоченой каретой... Возможно, Алла и Филипп и сами не представляли, во что выльется их затея, а потом по-настоящему привязались друг к другу. Я видел — это был союз двух любящих людей.
Помню, ездили в Германию. Алла строила дом на Истре, и они с Филиппом покупали постельное белье, шторы, покрывала, посуду и всевозможные безделушки для своего семейного «гнездышка». Им доставляло огромную радость вместе ходить по магазинам и обсуждать, куда и что они повесят и поставят.
Оба просто светились от счастья.
Потом Филипп захандрил. Они, как я понял, обсуждали какие-то творческие вопросы, зашли в тупик и решили привлечь к дискуссии меня. Это было во Франкфурте-на-Майне. Мы обедаем в ресторане на открытой веранде, и Алла говорит:
— Ты знаешь, мы каждый вечер сидим с Филей и пытаемся понять: что дальше? В каком направлении ему двигаться? Хочется чего-то действительно яркого, нового. Но ничего определенного не вырисовывается. А ты каким его видишь в будущем?
«Ничего себе, — думаю. — Неужели она верит, что я вот так запросто выдам сейчас нечто судьбоносное?» Решаю перевести все в шутку, но говорю очень серьезно:
— Ты хочешь знать, каким я вижу в дальнейшем Филиппа?
В длинном черном платье в белый горох. На груди бант, волосы аккуратно уложены. Туфли на низком каблуке...
И тут Алла как захохочет! Ее просто трясет.
— Ой, не могу! В платье в горошек. С бантом!
Филипп любил наряжаться в немыслимые наряды, украшать себя перьями, блестками. Алле это не нравилось.
Три года она не работала — не было желания — и занималась Филиппом. Присутствовала почти на всех его концертах. Следила за тем, как поставлен свет, проверяла костюмы и говорила: «Это хорошо, а это — никуда не годится».
Помню, Алла хвалила желтый пиджак, купленный Киркоровым в Америке.
Филипп в нем пел «Я поднимаю свой бокал...» и всегда поворачивался к ложе, в которой сидела Алла. Ее высвечивал прожектор. Она вставала с места, и в зале раздавались аплодисменты. Это выглядело очень красиво и трогательно. И было в диковинку. Зрители слезы вытирали. Это сейчас в шоу-бизнесе сплошные парочки, действительно делающие пиар на любых перипетиях любви и брака. Но никто не воспринимает эти игры всерьез. А тогда вся страна следила за жизнью Аллы и Филиппа. За них переживали, их любили.
Только приближенным Аллы не нравился ее новый избранник, ведь он стал не просто очередным фаворитом — мужем.
А Филипп рядом с Пугачевой окончательно почувствовал себя королем. И требовал должного отношения.
В киевском аэропорту не подали лимузин к трапу самолета. Он возмутился: «Теперь я понял, как относятся на Украине к российским артистам! Филиппа Киркорова здесь ненавидят! Я не поеду на гастроли в Харьков! И видеть никого не хочу!» Заперся в номере и ни с кем не контактировал.
Я пытался исправить положение. Объяснял организаторам тура:
— На глазах у Филиппа какого-то местного чиновника встречала машина прямо у самолета. Неужели Киркорову нельзя было обеспечить этот треклятый лимузин?
— Да можно, конечно, — соглашались киевляне, — мы все исправим.
Слава богу, гастроли продолжились.
Вскоре в Минске нас чуть не посадили. Концерт начался с серьезной накладки. Зрителей сорок минут не пускали во Дворец спорта, никак не удавалось решить вопрос с пожарными инспекторами, протестовавшими против использования пиротехники. Наконец шоу началось, но Филипп уже был на взводе. Поклонники принимали его с восторгом и пытались прорваться к сцене, чтобы потанцевать. Омоновцы не пускали.
Киркоров начал кричать на них со сцены в микрофон: «Политические проститутки! Сволочи, привыкшие разгонять демонстрации! Защитники сталинского режима!» Милиционеры с трудом дождались конца шоу.
В гримерку Филипп шел под конвоем. Он попросил прощения, но на его протянутую в знак примирения руку никто не отреагировал.
Я понял, что дело плохо, и вызвал огонь на себя: «Правильно поносил вас Филипп. Вы и правда ведете себя по-свински». Это заявление вызвало бурю возмущения, меня чуть не прибили. Пришлось звонить помощнику президента Лукашенко. Когда он вмешался и все уладил, Филипп даже «спасибо» не сказал — ни мне, ни ему. Гордо прошествовал к машине и уехал на вокзал...
Я пытался понять, что с ним творится. Сначала думал, что все дело в тайских таблетках. Филипп принимал популярное средство для похудения, которым тогда увлекались почти все наши артисты. Позже выяснилось, что в них содержались психотропные вещества, подавляющие аппетит, но одновременно вызывающие непредсказуемые изменения в психике человека.
Филипп похудел, но сделался неуправляемым.
Решать с ним серьезные вопросы стало невозможно. Финансовый директор нашей компании «Филипп Киркоров продакшн» Гена Руссу брал меня с собой в кабинет «монарха». Но когда тот в очередной раз срывался, мы даже вдвоем ничего не могли сделать. На все объяснения Киркоров твердил как заведенный: «Не хочу ничего слышать! Не хочу ничего знать!»
Анализируя поведение Филиппа, я вычислил, что психовать он начинает примерно за час до приема лекарств. И говорил прямо при нем: «Спокойно, Гена. Через час зайдем снова и все вопросы решим».
Знал: он примет препарат и успокоится.
А потом таблетки кончились, но Киркоров продолжал гневаться, и делал это все чаще. Никогда не забуду его любимую фразу, приводившую меня в бешенство: «Это не мои проблемы». Помню, летели на концерт в Архангельск. Коллектив уже сидел в самолете, когда Филипп сказал, что никуда не поедет. У нас не было возможности взять всю аппаратуру, которую он просил, для нее требовался отдельный самолет, стоивший одиннадцать тысяч долларов. А он твердит:
— Это не мои проблемы! Не мои проблемы!
— А чьи? — говорю. — Чьи?! Я должен достать деньги из своего кармана? Да столько стоит весь концерт!
Через пару часов Филипп все-таки остыл. И мы улетели.
Как-то понадобилось сто сорок семь тысяч долларов на шоу в «Олимпийском». Мы с Геной объясняем, что таких денег нет, надо искать спонсоров. Филипп нас не слышит, кричит:
— Это не мои проблемы!
Я не выдерживаю и опять спрашиваю:
— А чьи же?
Киркоров каменеет и надменно, по-монаршьи, бросает:
— Делайте что велят.
Наверное, он и в этом копировал Аллу. Но Пугачева была настоящей самодержицей, чью власть никто и не пытался оспорить, а Киркоров только играл в короля.
Все нити руководства коллективом держал в своих руках я. С «кардиналом» Непомнящим королю Филиппу приходилось считаться.
Когда летали на гастроли на своем самолете, в первом салоне сидели мы с Филиппом и два охранника, во втором — балет и оркестр, в третьем — техническая часть. Если случалась стычка по какому-нибудь поводу, Киркоров начинал искать поддержку в коллективе, открывал двери салонов и кричал на весь самолет:
— Ну, что притихли? Испугались? Запомните — я здесь хозяин!
Я вставал с места, отодвигал его в сторону и почти так же громко говорил:
— Напоминаю: меня зовут Олег Наумович! И я ваш директор.
Народ безмолвствовал.
— Ничего он вам не сделает! Главный — я! — кипятился Киркоров.
Надо отдать Филиппу должное: он мог быть и другим — по-королевски добрым и щедрым. Однажды спрашивает:
— Олег, что тебе подарить на день рождения?
— Дубленку, — отвечаю. — Моя совсем обтрепалась.
— Хорошо, — говорит Киркоров. — Поехали в магазин.
Приезжаем в шикарный бутик на Краснопресненской набережной. Он подводит меня к дубленкам — выбирай. Я смотрю на ценники и вижу, что самый скромный «тулупчик» стоит пять тысяч баксов!
— Давай лучше деньгами, — предлагаю Филиппу. — На эту сумму я куплю себе в менее пафосном месте и дубленку, и костюм, и хорошие ботинки.
— Нет уж! Раз обещал дубленку, значит, куплю, — упорствует он. — Ну, какую берем?
Пришлось показать...
Мы проработали вместе семь лет. За это время Филипп очень изменился: возмужал и стал настоящей звездой. Он резко «взлетел», когда стал супругом Пугачевой. Она была для него идеалом — и в творчестве, и в жизни. Филипп ей даже завидовал, я знаю. С разрешения Пугачевой Киркоров включил в свой репертуар многие ее песни, переделанные под исполнителя-мужчину. «Без меня тебе, любимая, — пел он, — лететь с одним крылом», «За окном сентябрь провода качает. Этим летом я встретился с печалью.
А любовь прошла стороной». Публика была в восторге. Киркоров исполнял и выходные песни Пугачевой, и финальные, произносил ее тексты. И это сыграло колоссальную роль в его карьере.
Алла направляла Филиппа почти как его мама. Но она редко прислушивалась к моим жалобам. А однажды довольно резко заявила: «Олег, ты просто постарел. Бурчишь, ворчишь, все тебе не так». Пугачева была на стороне Киркорова, интересы дела ее волновали гораздо меньше, чем настроение и капризы мужа. Я понял: нам с Филиппом придется попрощаться.
Расставание было мирным. Мы сели втроем: Пугачева, Киркоров и я — и Алла сказала:
— Все, вы устали друг от друга. Я со стороны вижу, как испортились ваши отношения.
— Ты права, работать с Филиппом больше не хочу, — подтвердил я.
Сейчас отношения с Киркоровым у нас даже лучше, чем прежде.
Поминать старое нет желания. И поводов для конфликтов давно нет. Я знаю, что после развода с Пугачевой у Филиппа была затяжная депрессия. Алла просила его поддержать. Я еще удивился: между ними вроде все кончено, а она продолжает беспокоиться о бывшем муже.
Было лето. Вдруг звонит Алла:
— Олег, прошу тебя, съезди в Сочи. У Филиппа там концерты. Говорят, он совсем плох. Черт его знает, что взбредет ему в голову. Боюсь, наделает глупостей. Перелет и проживание тебе оплачу.
— Хорошо.
Если считаешь нужным, съезжу конечно, не вопрос.
Прилетел в Сочи и пришел на концерт Филиппа. Он ахнул:
— Олег?! Какими судьбами?
— Да вот приехал отдыхать и узнал, что ты здесь. Захотелось увидеться, послушать, как поешь.
По просьбе Аллы не стал рассказывать о нашем сговоре. И Филипп до сих пор не знает, почему я тогда оказался в Сочи.
Пошли в ресторан, посидели, выпили. «Если бы ты знал, как мне сейчас скверно, — сказал Киркоров. — В душе такая пустота... Ничто не радует ни в жизни, ни в творчестве. Я один, совсем один.
И тяжелее всего мысль, что ничего нельзя изменить. Алла всегда все решает сама...»
Вокруг «короля попсы» все время крутились люди — его свита, но настоящих друзей у Филиппа никогда не было.
Я провел в Сочи еще три дня. Приходил на концерты Киркорова, мы гуляли по городу. И вместе вернулись в Москву. Мне показалось, что Филипп ожил, пришел в себя. Мы с Аллой больше не предпринимали попыток ему помочь. Сколько можно? Мальчик давно стал взрослым...
Время от времени мы перезваниваемся. В последний раз говорили по телефону несколько месяцев назад. Я считал, что Киркоров в порядке. И тут — очередной скандал.
Смотрел на него по телевизору, слушал, как он рассказывал о своем «психическом заболевании», и думал: «Что за чепуха! Это не болезнь — распущенность». Если бы я был с Киркоровым на репетиции «Золотого граммофона», ничего бы не произошло. Рядом с ним сейчас нет сильного и авторитетного человека, который может осадить и привести в чувство. Не зря Филипп твердит: «Все меня бросили», «Я совсем один». Жаль, конечно, что он так и не научился адекватно реагировать даже на самые простые житейские ситуации, что так и не понял — время игр, в том числе и королевских, прошло. Короли от шоу-бизнеса давно потеряли ореол небожителей, люди больше не хотят им поклоняться. Индустрия развлечений каждый день выбрасывает на рынок новых «звездочек», и публика перебирает их — одну за другой. А Филипп продолжает биться за трон короля эстрады.
Отсюда и скандалы, и конфликты, которые с пугающей периодичностью случаются в его жизни.
С Аллой мы практически не общаемся, только улыбаемся друг другу при встрече: «Привет!» — «Привет!» А когда-то она сказала своей «свите», показывая на меня: «Смотрите, вот кто останется со мной до конца!» Я не в обиде. Даже самые близкие и теплые отношения однажды могут закончиться. Тем более с королями и королевами. Сегодня они благоволят к тебе, благодарят за помощь и поддержку и чуть ли не объясняются в любви, а завтра забывают, как ненужную вещь. В какой-то момент рядом с Пугачевой появились другие люди, я в их круг не вписался, и меня перестали принимать. А может, кто-то что-то нашептывает. При «дворе» королевы Аллы все так запутанно и непонятно...
Подпишись на наш канал в Telegram