Знаю, что скорее всего меня осудят за то, что выношу сор из избы. Но есть причины, из-за которых я решилась обнародовать эту историю.
Наш союз с Виктором Ерофеевым трудно назвать браком. Сначала он не торопился оформлять развод с женой — полячкой Веславой, хотя к моменту нашей встречи давно с ней не жил. Потом, став свободным, все-таки сделал предложение, но не мне — матери его ребенка, а секретарше своего издательства Кате. Нет, сразу после развода, в феврале 2009 года, он сказал, что теперь мы можем (через девять лет совместной жизни) расписаться.
И очень удивлялся, что я не прыгаю от счастья и не бегу выбирать свадебное платье. А у меня тогда уже в голове был один вопрос: как бы сбежать?
После моего ухода Ерофеев, как настоящий литератор, черпающий вдохновение в собственных переживаниях, задумал написать роман о том, что с нами произошло, о неравном браке. Мне случайно попался на глаза синопсис. Весь он строился на том, что героиня, судя по всему мое олицетворение, не давала, не сосала и вместо того чтобы удовлетворять сексуальные фантазии мужа, кокетничала и флиртовала с другими, впрочем, была при этом абсолютно фригидна.
Цитирую: «Диагноз: нелюбовь с ее стороны и моя перепуганная любовь. Феодосия с козлами. Нечем похвастаться. Я стараюсь вспомнить счастливые моменты. Поездки? Какие поездки? В Японию? Но она и там мне не хотела давать на день моего рождения. Она вообще в поездках почти никогда не давала. Ложный образ обольстительницы. Вытащил буквально из помойки. Разложилась полностью. Она была ярко выраженной антиинтеллектуалкой».
Дожив до шестидесяти трех лет, большой русский писатель (произношу это без иронии) пришел к выводу: главное и исключительное предназначение женщины — удовлетворять сексуальные потребности мужчины. Она при этом может быть набитой дурой, старой, толстой, одноногой, уродиной, главное, чтобы послушно опускалась на колени и расстегивала ему ширинку, когда прикажут.
А я отказывалась.
По молодости лет считала эти его «философские» рассуждения какой-то глупостью, мужской слабостью, надеялась, что все между нами в конце концов наладится. Ведь семейная жизнь — союз равных, а не сексуальное рабство.
Я вовсе не ловила богатого столичного мужа. Приехала в Москву учиться, поступила в МГУ. Да и «бедной крошкой» себя не ощущала: у мамы в Феодосии успешный издательский бизнес.
С Виктором Ерофеевым мы познакомились случайно — в модном ночном клубе «Китайский летчик Джао Да», где я подрабатывала фотографом. Встречаться стали по его инициативе. Я не сразу увлеклась Ерофеевым- мужчиной, но как с собеседником с ним было очень легко и интересно.
Мы одинаково смотрели на жизнь, оценивали людей, события. До Виктора у меня ни с кем не складывалось серьезных отношений. Потенциальные бойфренды быстро исчерпывали себя, с ними становилось отчаянно скучно.
Было лишь одно «но»... Ерофеев не вызывал у меня влечения, не привлекал физически. Виктор это знал со дня нашего знакомства. Нет, первые годы близость доставляла мне удовольствие, но только как физиологический акт, а вот эстетика, романтика... И дело тут вовсе не в нашей тридцатичетырехлетней разнице в возрасте — он не был, что называется, моим сексуальным типом. Но поскольку такой духовной близости, слияния с другим человеком у меня никогда не было, я думала — стерпится, слюбится, как-нибудь сладится. Можно, в конце концов, выключить свет, закрыть глаза, не смотреть.
Но Виктор предательски его включал и подавлял меня своим животом-арбузом.
Майя — любимый и желанный ребенок. Решение рожать в Париже принимали вместе, имя выбирали вместе. Тогда у нас еще было много разных «вместе». Хотя отношения не были гладкими с самого начала.
Наивная дурочка, хиппушка, я грезила о партнерстве на равных. Но постепенно поняла, что мои душевные и человеческие качества Виктор ценит лишь в качестве довеска. А может, и вовсе считает лишними. Писателя волновал секс. Только секс. Насколько важную роль доигрывала эта сфера в жизни стареющего Виктора, я осознала только после ухода, когда у меня появилось время разложить всю нашу жизнь по полочкам. А пока мы жили вместе, я смеялась над этой странной зависимостью.
Когда отказывалась делать минет, Виктор кричал: «Ты меня не любишь!
Все сосут, а ты нос воротишь!»
Если рассказывать о причинах нашего развода с Виктором в двух словах, то точнее о сути его претензий ко мне не скажешь. Вот она, ключевая фраза, вот момент истины! Эта фраза стала рефреном наших отношений.
Девять лет он старательно пытался доказать мне, что я его не люблю. И даже сейчас шлет эсэмэс, когда прошу денег на еду для ребенка: «Меня интересует лишь одно: ты живешь с одним, а требуешь от другого, которого ты никогда не любила, платить по счетам».
Однажды мы были в гостях. Ерофеев крепко выпил и пристал с вопросом:
— Ты меня любишь?
— Да.
— Ни х...
ты меня не любишь! На х... ты мне такая не нужна!
— Виктор, успокойся!
Он начал кричать, я попыталась спрятаться в туалете, но Виктор успел ворваться и запер дверь изнутри. Я в соплях и слезах скрючилась на полу, хозяин дома стучит в дверь с просьбой прекратить безобразие, а Виктор маниакально твердит одно и то же:
— Ты должна признаться, что не любишь меня. Только тогда отсюда выйдешь.
В конце концов я сломалась, выбрав из двух зол — сказать ложь или продолжать этот затянувшийся бред — меньшее.
— Хорошо, я тебя не люблю.
— Так я и знал!
Еле державшегося на ногах Виктора отвели к машине и отправили домой.
Я вернулась утром.
— Где была?! Почему не ночевала? — грозно поинтересовался Ерофеев.
— Страшно было составить тебе компанию.
— А что я такого сделал? Ну, что? Ну, повтори! Нет, я этого не говорил, не подтасовывай, неправда!
Подобные тексты повторялись словно заезженная пластинка всякий раз, как Ерофеев перебирал с алкоголем.
А с алкоголем он стал перебирать все чаще.
Виктор никогда мне не доверял, хотя поводов подозревать во лжи я не давала. В принципе воспитана так — «жить не по лжи», как любил приговаривать Дмитрий Александрович Пригов. Но ведь каждый меряет по себе.
Не могу забыть одну сцену. Я, доведенная до отчаяния, рыдала и умоляла Ерофеева определить мой и дочкин статус:
— Ну в самом деле, шесть лет живем, неужели нельзя развестись? У нас пятимесячная дочка, подумай о ней — ни прописки, ни соцстраховки, ничего, умрешь — ей же наследство делить с женой твоей законной, нас вышвырнут из квартиры в два счета! Я не прошусь замуж, я прошу только развода!
Ради ребенка! Мне ничего не остается, как забрать Майю и уехать. Не вернусь, пока не разведешься!
Ерофеев смотрел на меня бешеными холодными глазами:
— Не играй со мной в эти игры, проиграешь! Силенок не хватит!
Виктор обещал оформить хотя бы разрешение на временное проживание, я же гражданка Украины, но не делал и этого. Я вынуждена продлевать московскую регистрацию каждые три месяца, пересекать границу, платить штрафы. Однажды завозила фотографии в «Огонек» Володе Чернову, он был там тогда главредом, а бдительный охранник вызвал наряд милиции, узнав, что у меня нет регистрации. Отвезли в отделение, начислили штраф. Володя потом пенял Ерофееву: «Ну как же тебе не стыдно ставить Женю в такое положение?»
Но не всем друзьям Виктора я нравилась, это естественно, я не золотник.
Наша антипатия с Дмитрием Дибровым оказалась взаимной. Никогда Диму не уважала и не однажды говорила ему резкости, а он мстил, внушая Ерофееву: «Если каждое утро жена не делает тебе минет, значит, не любит». Согласно этой логике я не просто не любила — ненавидела своего мужа. Впрочем, говорят, теперь Дима не любит Катю и ставит ей и Виктору меня в пример.
Ерофеев страшно меня ревновал — к друзьям, знакомым, просто к моей возможности общаться с другими людьми. Не понимал, как я могу ценить кого-то еще, кроме великого ЕГО.
— Ты влюбилась в Хуана (в своем синопсисе он называет его «Лупоглазым Пидором»)!
— Виктор, он же гей и не скрывает этого.
— И что?
Тем хуже! Ты влюбилась!
Чтобы оградить меня от потенциального друга, Ерофеев стремился очернить Хуана в моих глазах. Ради этого предложил ему: «Хуаш, давай трахнемся, все равно ж никто не узнает!» Тот отшутился: мол, любит мужчин пофигуристей.
Однажды утром Виктор говорит:
— Мне приснилось, что ты мне изменяешь.
— И?
— Но как ты можешь оправдаться?
— В чем?
— Ну почему ты мне во сне изменила?
— ...
— Ты позволяешь мне спать с другими женщинами, это значит — я должен позволить тебе спать с другими мужчинами?
— Ты не должен, и я не прошу у тебя такого позволения.
— Зачем же ты позволяешь мне спать с женщинами?
— Я же не наивная дурочка, если тридцать лет ты изменял жене, то и мне будешь, неужели лучше, если я стану устраивать скандалы?
— Значит, и я тебе должен дать позволение мне изменять? Я не могу на это пойти!
Не знаю, как такое комментировать.
Сам же Ерофеев вел жизнь вольную, сполна пользуясь тем, что я смотрю на это сквозь пальцы.
Неделями жил на даче: «В тишине мне лучше пишется». Я, конечно, не возражала: работа для писателя — прежде всего. Музы к нему слетались туда не только в переносном, но и в прямом смысле. Виктор возил на дачу множество женщин, я узнала о них, когда Ерофеев в очередной раз попросил настроить его мобильный. В нем вперемежку с Майкиными фотографиями были изображения женских гениталий с раздвинутой пальцами плотью. Так он увековечивал свои победы на сексуальном фронте. Благодаря этим фотосессиям я стала постоянным пациентом гинеколога. Каждый раз она меня встречала вопросом: «Что, опять была близость с мужем?».
Меня не покидало ощущение тревоги, каждую минуту ждала: сейчас разразится очередной скандал.
Девять лет на птичьих правах.
Завтра, случись что, окажусь на улице. Однажды, когда меня уже начала сводить с ума фраза «Ну, что я тогда сказал, ну, повтори!!», я стала записывать его претензии на диктофон, чтобы иметь возможность повторить приказание Ерофеева дословно. Недавно прослушала — ужаснулась. Паутина гадости, липкое болото абсурда.
Виктор мечтал о секс-игрушке, а не о равноценном партнере. Сейчас у меня уже есть четкая формулировка — «сосать за бабло». Звучит грубо, но суть передает точно. Все, что от меня требовалось, — сосать. И была бы в шелках и брильянтах.
Но я не умею без желания. Механически. Понятно, что сложного ничего нет, но тогда я бы перестала уважать того, кто меня к этому принудил. Виктора не хотелось не уважать. Сосать за бабло я не могла. И ни денег, ни мехов, ни бриллиантов от Ерофеева не видела. Хотя Виктор человек небедный: ведет еженедельную телепередачу «Апокриф», издает книги, публикует статьи здесь и за рубежом.
Денег постоянно не хватало. Вот яркий пример. Я только родила, Майке было месяца три, сидела дома, куда ж от нее? Виктор — за кормильца. Октябрь. Холод. Отопление еще не включили. Я в двух свитерах, Майка — без теплого одеяла. «Завтра съезжу в банк, сниму деньги и куплю», — обещал Ерофеев.
«Завтраками» он кормил неделю, и я выпустила пар в Интернете. На форуме ведь всегда ответят, посочувствуют.
Пожаловалась... Мне же потом и аукнулось. На книжной ярмарке к Виктору подошла незнакомая женщина и протянула с укором деньги: «Купите уже ребенку одеяло!»
Домой Виктор приехал в бешенстве: «Как ты могла? Ну вот зачем ты это написала?»
Мне нужен был нормальный заработок, раз уж семейный бюджет так нестабилен и дыряв. С помощью Виктора, надо отдать ему должное, мои фотографии стали публиковаться в западных газетах и журналах, часто они иллюстрировали его эссе. За съемку мне причитался пусть скромный, но гонорар.
«Давай переводить его на мой счет во Франции, — предложил Ерофеев, — так будет проще, чем ждать чеки». Но когда я попросила отдать мне мои деньги, Ерофеев ответил: «Ну, ты же должна вносить свою лепту в семейный бюджет, ты же здесь живешь, ешь».
На мне было легко экономить.
Вот как проходил у нас шопинг. В Париже мы ехали в Латинский квартал, в скромный магазинчик мужской одежды к давнему знакомому Ерофеева месье Ренару, который делал Виктору хорошие скидки. Прежде всего одевали его, ведь он — «лицо из телевизора», ему нужно прилично выглядеть. Я настаивала на этом. Не знаю, как сегодня, но еще год назад потратить пятьсот евро на костюм было для Ерофеева непозволительной роскошью. В такую сумму должна была входить стоимость не только костюма, но еще рубашки и свитера. Где-то триста евро выделялось на ботинки. Когда вставал вопрос об обновлении моего гардероба, Виктор обычно разводил руками: — Все, деньги кончились.
Но ничего, ты молоденькая, тебе не нужно много платьев. И вообще, для кого я тебя должен наряжать?
— Для себя! — сердилась я. — Когда мы куда-то выходим, я должна быть достойной оправой такому брильянту, как ты, это же твоя репутация!
— Ну ладно, вот тебе сто пятьдесят евро, на NAF NAF хватит.
Несколько лет это прокатывало, скромненько одетая жена Ерофеева выезжала на своей молодости, потом ситуация стала просто неприличной. Я поняла, что должна сама позаботиться о своем гардеробе. Подружилась с дизайнером Ириной Селицкой, потом с Максимом Черницовым, рисовала модели, шила у них по своим задумкам. С Максом было вообще волшебно, его коллекции мне подходили и по идее исполнения, и по цене, а иногда он даже позволял взять что-то из шоу-рума, если было какое-то особенное мероприятие.
Появилась работа на Первом канале, сначала у Разбаша в «Прости», потом, после родов, в «Малахов +» и «Модном приговоре».
Я купила компьютер, обновила фотокамеру, оптику. Это было необходимостью.
«Ты работаешь ради своего удовольствия, няня нужна только на время твоего отсутствия, значит, будешь платить половину ее зарплаты», — резюмировал Виктор.
С тех пор привычным диалогом у нас стал такой:
— Виктор, я собираюсь за едой на рынок.
— У меня нет денег, купи на свои, потом отдам.
Проходит несколько недель, он спрашивает:
— Сколько я тебе должен?
— Тридцать тысяч.
— Откуда так много?! Я должен за тобой записывать!
Ссор становилось все больше. Виктор старательно ломал меня, давил на психику: «Кто ты такая?! Кто? Мать моего ребенка? И на этом основании ты хочешь жить в моей квартире? Нет, ты меня не устраиваешь! Вышвырну вон, если не будешь делать то, что я сказал! Да на твое место очередь стоит! Любая будет лизать и сосать, и никто не задаст вопрос про мой живот или про то, что я женат!» Тогда эти обвинения казались мне логичными.
И правда — не хочу его, значит, все — виновата, преступница. Какое право я имею не хотеть Виктора? Это же почти что уголовно наказуемо. Назвалась женой — значит, обязана хотеть!
Обличитель методов НКВД Ерофеев дома вел допросы — со знанием дела и каким-то особым наслаждением. Не давал мне спать, светил лампой в глаза. Силой поднимал с постели в пять утра, заставляя «давать показания». Борец против культа Сталина, он убеждал, что право на его стороне, потому что он сильнее. Соответственно, может творить любое беззаконие, а я должна сидеть и не вякать.
Именно в тот момент я в первый раз решилась раскрыть душу читателям «Коллекции». Жизнь с Ерофеевым заканчивалась. Мне нужно было сформулировать для себя, к чему мы пришли.
Балансировала на грани, чтобы и правду сказать, и не оказаться за эту правду вышвырнутой за дверь в ту же секунду. Я очень тщательно выбирала выражения. И сегодня продолжаю себя одергивать: «Что ты опять ляпнула? Виктор придет в бешенство». Рефлекс. До сих пор боюсь его до истерики.
Ерофеев, конечно же, прочитал тот мой текст, но скандала удалось избежать. Может быть потому, что он уже был сильно занят Катей.
Когда все кончилось? Семейный отдых... Ерофеев поведал о нем миру в гламурном журнале, озаглавив рассказ «Развратная любовь». Он описал, как мы приехали в Коктебель семьей, а уехали распавшейся парой.
«Пробежавшись по барам возле моря, ты натыкаешься на свою жену, которая сидит одна.
Ты бросаешься к ней, она недовольна. Ты зовешь ее домой, она не идет, она приросла к бару, ее не сдвинет никакая сила. Но ты сдвинешь страшной угрозой молчания. Она идет за тобой, сталкиваясь с прохожими. Она, кажется, немного пьяна», — писал Виктор.
Что же произошло в действительности? Я была жутко уставшей — и от напряженной работы в «Останкино», и от тяжелой обстановки дома. Ловила себя на мысли, что все меньше и меньше стараюсь бывать дома. Пора было честно поговорить с самой собой.
Мы приехали в Коктебель, я уложила Майю спать и сказала Виктору:
— Пойду посижу на набережной.
— А я?
— Мне надо побыть одной.
Пришла в прибрежное кафе, заказала чаю. А потом смотрела на море и спрашивала себя: «Почему, почему ты бежишь из дома?» Было страшно признаться в катастрофе: наши отношения с Ерофеевым приблизились к финалу. Мне тяжело делить с ним постель, заниматься любовью, я больше не хочу этого мужчину. Меня бросает в дрожь от прикосновений Виктора, от одного вида его тела.
Ерофеев каждые десять минут звонил на мобильный. Я отвечала: нет, еще не возвращаюсь, мне надо побыть одной. По набережной прогуливались парочки, держались за руки: счастливые лица, смех... Почему же в моей жизни все так мучительно и нелепо? Неужели рядом никогда не будет мужчины, на которого я буду смотреть с обожанием, а не с отвращением и страхом?
Грустные размышления прервал Ерофеев. Он отыскал меня на набережной, схватил за руку и грубо потащил домой. В гостинице втолкнул в номер, запер на ключ, а сам ушел. Явился под утро со словами: «Мне тоже нужно было побыть одному».
Вернулись в Москву — и понеслось. Скандалы, мои слезы, унижение... Неделями было страшно просыпаться. Открывала глаза, возвращалось сознание, и я впадала в ужас. Манила мысль о самоубийстве, но я вспоминала о дочке, начинала рыдать и биться в конвульсиях. Когда удавалось их унять, вливала в себя грамм триста виски, в качестве анестезии, чтобы как молотком по голове, и опять проваливалась в небытие.
Я сходила с ума. Пришла психиатр, милая женщина, поговорила со мной, потом долго беседовала с Виктором, говоря, что мое здоровье в его руках.
Но когда в очередной раз под утро я давилась рыданиями на кроватке у ребенка, уже сломленная, после многочасового допроса, после лампы в глаза, он кричал, нависая над моим лицом: «Не смей ломать комедию! Не надо угрожать мне психушкой! Врач сказала, что ты абсолютно здорова! Прекрати истерику!»
Жить было противно. Просыпалась утром и думала: зачем? Зачем я живу? Почему терплю себя, такую гадкую, перхоть подъяичную, слизь болотную? Я ведь позор человечества, дрянь, мразь последняя. На любое мое слово в два счета доказывалось, что я дерьмо, обманываю Виктора, лгу беззастенчиво: «Отсужу Майку! Не допущу, чтобы моя дочь ползала среди твоих любовников!»
Так прошли осень, зима, весна, и наконец началось лето. Я с дочкой поехала в Крым к маме.
И Крым показался спасением. Такого теплого лета, такого тесного общения с друзьями давно не было. Я перестала бояться навсегда отказаться от возможностей Москвы. Больше того — мне захотелось вернуться в Феодосию.
По традиции я уезжала в Крым к маминому дню рождения, а Виктор подъезжал позже, недели через две. За сутки до его приезда мы собрались с приятелями в чайхане попить чаю. И вдруг Ташкин, мой самый близкий друг, бросил: «Кстати, Тема в городе».
С Артемом я познакомилась в тот же день, что и с Ташкиным, — 23 февраля 1997 года. Но он был всегда как-то в стороне от нашего тесного кружка. Впрочем, осенью того же года мы даже пытались встречаться. Артем сейчас рассказывает, что хотел меня поцеловать, я вывернулась, он смутился и больше не настаивал.
Отношения остались сугубо платоническими: мы бродили вечерами по осенним пляжам, он рассказывал мне о преферансе и не верил, что я умею и люблю в него играть, отбирал у меня Гессе, говоря, что я все равно не пойму. Мы легко расстались, так толком и не сойдясь. Раз виделись в Москве, году в 2004-м, летом. Целый день гуляли, он сводил меня в «Щепку», где тогда работал декоратором, сидели в Александровском саду, о чем-то жестоко спорили и разошлись недовольные друг другом. И вот Ташкин говорит:
— Тема в городе.
— У тебя есть его телефон? Позвони, пусть приходит!
Звоним, Ташкин дает мне трубку: — Привет!
Это Женя.
— Какая? Жень много.
Приехал. Носатый, как всегда, насмешливый. Договорились на другой день встретиться, уже одни — за жизнь поговорить.
Говорили и не могли наговориться. Потом каждый раз давали слово себе и друг другу, что это последняя встреча, надо заканчивать, все равно наши отношения ни во что не выльются, у нас просто нет будущего! И встречались снова и снова.
Я не чувствовала вины, история жизни с Виктором была кончена уже год назад, осталось только придать этому событию официальный статус. Мы жили словно соседи по коммуналке. Вернувшись в Москву, я стала готовить свой уход. Надо было понять: когда, куда и как.
Вернулся из Крыма и Артем, мы встретились еще несколько раз, но потом договорились на полгода прекратить любые контакты, чтобы, во-первых, иметь возможность закончить свои предыдущие истории (Артему тоже было что заканчивать), а во-вторых, проверить, насколько мы вообще нужны друг другу. Может, остынем и пройдет. В общем, расстались. Началась самостоятельная жизнь самостоятельных решений.
Первым надо было решить вопрос: «Когда?» Ответ пришел от Майки.
Было очередное застолье, гости разошлись, я убирала посуду. Виктор, как всегда, выпил лишнего. Слово за слово, и вот мы уже орем друг на друга. Наши крики разбудили Майку, она расплакалась. Я подбежала к кроватке, дочка протянула ко мне руки, обняла: «Мама, папа опять тебя обижает, собирай вещи, поедем к Ире в Феодосию.
А папе скажи, что мы к нему не вернемся никогда!»
Это «никогда» стало последней каплей.
Я решила начать новый 2010-й год с чистого листа и с чистой совестью. К тяжелому разговору готовилась заранее. Подозревала, что Ерофеев тут же продемонстрирует на убедительных примерах мою неправоту, низость, ущербность. В словесном споре ему нет равных, легко докажет, что черное — это белое.
Поздним вечером Виктор сидел на кухне, я вошла со словами: «Надо поговорить». Сказала, что не вижу нашего совместного будущего. Будет или так же отвратительно, или еще хуже. Значит, надо расходиться.
«Есть два варианта дальнейшего развития событий.
Первый и самый желательный для меня: я забираю дочку и мы с ней переезжаем в Крым. Москву не потяну. У меня нет гражданства, нет даже вида на жительство. Нет жилья. А в Феодосии собственный дом, бизнес у мамы, я найду себе занятие. Брат уезжает учиться в Англию, мама остается одна. Да и Майке лучше не сидеть в каменном мешке, а дышать чистым воздухом. Французский она не потеряет, пойдет в мою школу с углубленным изучением языка. За Москву я не держусь, больше того — бегу из нее! Это самый простой и приемлемый для всех вариант. Но если ты категорически не хочешь отпускать от себя ребенка, есть и другой. Ты покупаешь нам с Майкой квартиру, «двушку» — у Майи должна быть отдельная комната. И поддерживаешь нас финансово».
Виктор воспринял мой монолог на удивление спокойно, сказал, что должен все обдумать и взвесить. Я перевела дух... Рано радовалась.
Звонок в дверь, на пороге наша подруга Леночка. В давние времена она работала на Первом канале ассистентом жены Эрнста Ларисы Синельщиковой. Леночка делилась со мной своими проблемами с ее немолодым человеком Яшей-цыганом, я с ней — своими семейными неурядицами. На общих горестях и сошлись. Потом она, в очередной раз расставшись с Яшей, месяц жила у нас, пока не сняла квартиру в соседнем доме.
Пришла. Виктор вызвал меня на кухню. И начался второй этап разговора. Пошли детали. Виктор размышлял: как же теперь Майка будет ездить в Париж, во Флоренцию? Я говорила, что с ним ребенка не отпущу.
Леночка подливала масла в огонь:
— Понятно, к чему ты ведешь. Сама хочешь ездить во Францию, Италию, всеми силами цепляешься за шикарную жизнь и спекулируешь ребенком. Давай уж начистоту! Не лукавь! Ты ведь этого добиваешься?
Что я могла ответить? Ведь она знала о моей «шикарной» жизни! Каждый меряет по себе.
Ерофеев распалялся все больше. Разговор начал перерастать в ссору.
— Виктор, уже светает, давай на сегодня закончим. Через два часа мне будить Майю.
Дочка училась в подготовительной школе при французском посольстве, и я возила ее туда каждый день к восьми тридцати.
Не тут-то было. Тогда я стала собирать Майкины вещи.
Ерофеев встал у кроватки и заслонил ее от меня:
— Не подходи! Ребенка не отдам! Уйди!
Майка кричала, просилась ко мне. Я бросилась к дочери, но Виктор, уже не владея собой от ярости, размахнулся и ткнул меня куда-то в висок. Раз — я отшатнулась, но устояла, два — меня вынесло в коридор, три — я полетела на пол и очутилась у входной двери. Тут я обрела дар речи и взвыла:
— Ну так убей уже меня, убей!!
— Папа, зачем ты уронил маму?! — рыдала Майка.
Леночка носилась кругами, кудахтая: — Смотри, какой Виктор интеллигентный человек!
Мой Яша на его месте уже убил бы!
Я валялась на полу и ждала, что сейчас Виктор пнет меня ногой, но он лишь плюнул и ушел на кухню. Схватив Майку на руки, я заперлась в гостиной. Остаток ночи провела, прижав дочку к груди, еле-еле удалось ее успокоить.
На следующий день Ерофеев сказал: «Я тебя не бил. Я защищал от тебя ребенка».
Когда страсти поутихли, мы вернулись к вопросу: как нам жить дальше?
«Я категорически не хочу, чтобы Майка переезжала в Крым, — заявил Ерофеев. — Мы можем с тобой договориться. Ты переписываешь участок в Коктебеле на Майкино имя. А я покупаю вам квартиру в Москве».
Проект строительства дома в Коктебеле возник много лет назад. Сначала приватизировали землю. Поскольку владеть ею здесь могут только граждане Украины, то часть участка находится в моей собственности, а часть — в собственности моей мамы. На земле стоят два недостроенных дома, в которые уже вбухано около трехсот тысяч долларов, но чтобы закончить строительство, требуется вложить еще тысяч двести.
Переписать землю с домами на дочку невозможно. Она несовершеннолетняя, и потом, у нее нет украинского гражданства, только российское. Рожала я во Франции, и Виктор тогда же оформил Майкино свидетельство о рождении в российском посольстве. Хвастался, как ловко это проделал. Ерофеева там попросили предъявить свидетельство о браке, а поскольку расписаны мы не были, Виктор наврал, что забыл его в Москве, но обязательно вышлет копию факсом.
Ему, как известному человеку, поверили и выдали нашей дочке свидетельство о рождении, на основании которого он оформил ей российское гражданство.
У меня была мысль: может, эти дома с землей продать и на вырученные деньги купить ребенку квартиру в Москве, раз уж иначе не получается? Но после кризиса это нереально. Да и Виктор грозит судом, говорит, что хочет получить назад потраченные на строительство деньги. Хотя у него достаточно и другой недвижимости. Например, стометровая квартира в писательском доме на Можайском шоссе.
Был вариант получить двухкомнатную квартиру в новом доме в Ружейном переулке, примыкающем к Плющихе, где проживает Ерофеев. Майя могла бы общаться с отцом хоть каждый день.
Но когда Виктор пошел смотреть этот элитный жилой комплекс, ему так понравилась четырехкомнатная стовосьмидесятиметровая квартира, что он решил приобрести ее для себя. А для этого нужно было заложить одну из уже имеющихся квартир и взять огромный кредит чуть не в миллион долларов. Себе он в итоге квартиру купил, а вот нам...
Решение квартирного вопроса все откладывалось, но оставаться под одной крышей с Виктором дольше было невозможно. Спала я в гостиной на полу на надувном матраце. Почти каждую ночь ко мне под бок перебиралась Майка, ей было спокойнее рядом с мамой. Виктор ходил вокруг меня кругами и спрашивал: «Ну, когда уже?»
Стала готовиться к отъезду, собирать свои «богатства».
За девять с половиной лет совместной жизни накопилось немало. Книг — коробок пятнадцать. Видеокассеты. Теперь думаю: зачем взяла? У меня нет телевизора, не к чему подключить видеоплеер. Когда Виктор, возвращаясь домой, видел растущую в гостиной груду картонных ящиков, он менялся в лице.
— Здесь стояла Малая медицинская энциклопедия. Почему ты ее забрала?
— Потому что она из собрания книг моего деда.
— Зачем ты утащила гитару?
— Затем, что ее подарили мне друзья взамен сломанной, которую я привезла из Феодосии.
В день переезда Ерофеев был дома и лично следил, чтобы я, не дай бог, не прихватила лишнего.
«Ты и так уже много набрала. Больше ничего не трогай. В конце концов, заедешь в следующий раз», — потребовал он.
Спорить не хотелось, и я оставила кухонную утварь. Ее потом вынесли на помойку, сказали — старая была. Старая, да. Но у меня не осталось и такой, пришлось покупать...
Виктор поставил условие: дочка первое время, пока я не устроюсь, остается на Плющихе. И ничего ей не говорить. Ни слова. Скрепя сердце, согласилась, ведь поначалу я арендовала квартиру со старым приятелем и его сестрой, комнаты смежные, в одной жил он, другую делили мы, девушки. Через десять дней я оттуда съехала, сняв для нас с дочкой «двушку» на «Алексеевской».
В тот последний день на Плющихе я, закрывая за собой дверь, оставляла перепуганного ребенка, которому никто ничего не объяснил. А видела дочка одно — мама с вещами уезжает. У меня разрывалось сердце. Поцеловала Майю, пообещала, что завтра увидимся.
Вернувшись утром на Плющиху, я открыла дверь и сразу же наткнулась на чужие тапочки. В кабинете стоял новый диван и растения в горшках. Прошла в детскую, спросила няню:
— Чье это?
— Вещи гостьи Виктора Владимировича. Сами они на кухне.
Увидев меня, Ерофеев сказал:
— Знакомься — это Катя.
Миловидная двадцатидвухлетняя блондинка, практически мой клон — тот же рост, те же цвет и длина волос, то же худощавое телосложение, маленькая грудь, только тип лица другой, — сидела, прижавшись к Виктору всем телом, и нежно ласкала его поцелуями, совсем не смущаясь присутствием Майи.
Не прошло и суток после моего отъезда. Выходило, что Ерофеев перевез Катю к себе, как только за мной захлопнулась дверь. Дочке досталось по полной программе: мало того что мама уехала неизвестно куда, так еще папа привез новую тетю.
— Вот, — раздраженно накинулся на меня Виктор, — попросил домработницу пришить пуговицу к пиджаку, а в доме не оказалось ниток! Ты что, не могла подумать о том, что мне понадобятся нитки? Не могла хоть пару катушек оставить?
Как будто мне было до этого в бедламе сборов...
Представилось, как Ерофеев рассказывает знакомым: «Увезла все! Даже НИТКИ!»
После моего отъезда домработница передавала мне слова Виктора: «Она приходит на Плющиху, ворует вещи, продает на блошином рынке и на это живет».
У Майи, наслушавшейся папиных россказней, вырвалось однажды:
— Мама, а это ты на Плющихе украла?
— Что ты сказала?! — оторопело переспросила я.
Дочка смутилась, почувствовала, что ляпнула что-то не то. Я промолчала: зачем втягивать в грязные разборки ребенка?
А жила я на деньги от проданного автомобиля.
Очень жалко было первую модель «БМВ», записанную на мое имя. На ней ездили водители Виктора, убили машину в хлам, он платить за ремонт не хотел — машина не его. Продала. Как Ерофеев кричал! Но выбора-то у меня не было. Заработка катастрофически не хватало, он даже не покрывал расходы аренды, а на Майку Виктор давал десять тысяч рублей в месяц, не разгуляешься, только на еду.
Ерофеев поставил условие: дочь одну неделю живет с ним, другую — со мной. Пришлось согласиться, я не хотела лишать ребенка отца. Но даже на моей неделе Майка проводила три дня у папы, потому что рядом с его домом у нее занятия в кружках, а Виктор не желал, чтобы она ходила в кружки в моем районе.
Летом Майя рыдала на плече у бабушки: хочу жить с мамой!
Я предложила Ерофееву:
— Пусть дочка живет у меня в будни, а выходные и каникулы проводит с тобой.
Виктор отрезал:
— Нет.
Он категорически не хочет, чтобы ребенок жил со мной постоянно. Если я буду настаивать — суд. Ведь он, Виктор, оплачивает медцентр, школу... Школу! Каждый триместр у нас заканчивается разговором с учительницей: «Вы просрочили оплату на два месяца. Если не заплатите, Майя не сможет вернуться в класс».
Раньше, когда Майя была у меня, Виктор выделял ей семьсот рублей в день на питание. Недавно они с няней подсчитали, что это много, достаточно и пятисот.
И «птички ему напели», что я варю большую кастрюлю супа и три дня ем его вместе с ребенком. «Непорядок, — возмутился Виктор, — готовить суп для нашей дочери следует отдельно и каждый день новый!» А тут я еще и замуж вышла. Ерофеев сказал, что теперь он давать деньги не обязан.
Если бы я подала на алименты, могла бы требовать с него не меньше двух тысяч долларов в месяц. Не делала этого, во-первых, потому, что Виктор обещал купить нам с дочкой квартиру, а во-вторых, хотелось договориться обо всем мирно. Но с каждым новым скандалом надежды на это остается все меньше.
Папа видит дочь нечасто. Виктор с молодой женой, как всегда, много путешествует по миру. Но расписание пребывания Майи на Плющихе неизменно, она живет там с няней.
Наши общие знакомые отмечают, что Катя оказалась девушкой не по годам практичной и покладистой. Мне описывали сцену, как Катя ползала на коленях, завязывая Виктору шнурки, а он с высоты своего роста спрашивал удовлетворенно: «Ну, Катенька, каково тебе быть женой великого писателя?»
Еще Катя, видимо, с удовольствием воплощает в жизнь старческие сексуальные фантазии великого писателя, которому идет седьмой десяток. По крайней мере, уже и шубка появилась, и гардероб быстро наполнился туалетами известных брендов. Пусть все это довольно безвкусно подобрано, пусть она продолжает быть такой же серой мышкой, зато уже помеченной заветными лейблами. Что ж, хоть кому-то из женщин удалось заставить Ерофеева раскошелиться. Да, и Катя больше не секретарь, теперь она — заместитель генерального директора издательства, учредителем которого является Ерофеев.
Светские тусовки я перестала любить давно, задолго до разрыва с Виктором.
Скучно. Но юбилей «Эха Москвы» было жалко пропустить. Первые два часа прошли спокойно, потом появились Виктор с Катей. Я уже выпила пару бокалов шампанского, храбрость разлилась по крови, и когда Ерофеев отвлекся, подошла к Кате:
— У меня единственный вопрос. Как у любой нормальной матери: Майя.
— Ой, — ответила Катя, — не думай, пожалуйста, ничего дурного! Я знаю, что никогда не смогу заменить ей тебя. Мы с ней только подруги!
Этот ответ меня удовлетворил, казалось, Катя не лукавит. Подошел Виктор.
Я спросила его:
— А как вы будете отмечать твой день рождения?
Оказалось, что Ерофеев позвал по старой привычке человек пятьдесят, а Катя вообще не умеет и не любит готовить. И тогда я на волне возвышенных чувств вызвалась помочь:
— Если хотите, приду, помогу.
— Давай, — обрадовалась Катя, — а то у нас даже домработница в отпуске.
Стол удался, как всегда, Катя и ее приятельницы усиленно работали ножами под моим чутким руководством.
Среди гостей расхаживал Дибров, которого я старалась пореже приглашать в дом. Честно говоря, не сразу идентифицировала его новую жену Полину.
Вкус у Димы с возрастом вконец испортился, он стал брать в жены безликих девиц, напоминающих героинь фильмов про андроидов.
Многие гости тактично обходили вопрос моего удивительного присутствия на празднике, вели себя так, будто я остаюсь хозяйкой дома. Максим Галкин* звонил мне на мобильный, спрашивал код в подъезд, а Юра Башмет признался: «Витя, шел к тебе в дом с дрожью. Но когда мне открыла дверь Женя, успокоился. Подумал: все между вами, слава богу, нормально, несмотря на то что расстались. Умеешь ты сделать так, чтобы бабы плясали вокруг тебя!»
Я хотела как-то наладить отношения с Катей и Ерофеевым. У Майи должен быть отец, что бы между нами ни происходило. Виктор тоже считает, что у Майи должен быть отец, но вывод из этого делает парадоксальный: «Отдай Майку мне, зачем она тебе?
Ты себе другого ребенка родишь».
Я от таких заявлений теряю дар речи. Нет, он, конечно, понимает, что я — это весь мир для Майки, а все остальные стоят на сто пятнадцатом месте... Но ведь и ему зверушечку хочется. Она себе живет, щебечет, приставлена няня, чего еще надо?
Когда мы с Виктором разъехались, друзья, переживая за меня, советовали: ты должна выйти замуж за деньги, подумай о будущем дочки. Совет, наверное, дельный, но — увы! — не для меня. Даже ради ребенка. Мне противно. Я способна жить с мужчиной только по любви. И как бы Виктор это ни отрицал, с ним я жила только потому, что любила.
И вот вместо богатого нефтяника на «мерседатом шестисоте» свыше мне был дан Артем.
И ему теперь достается все, о чем так мечтал Виктор, — и обожающие взгляды, и любование, и запредельная нежность. Хотя наши отношения складывались непросто. Казалось, мы настолько из разных миров, что нам вовек не сойтись. А если и сойдемся, то только погубим друг друга. Расходились. Он уходил, я закрывала перед ним дверь, каждый раз думали — навсегда. Умничали — каждому из нас нужно пройти свой путь. И каждый раз путь этот оказывался бессмыслен без другого. Ниточка от сердца к сердцу.
Майя еще с лета твердила нам: «Вы должны пожениться и родить мне братика. Или сестричку».
В этом году мне исполнится тридцать. И остро замаячил вопрос: когда же я буду рожать третьего, если я еще не беременна вторым?
Артем тоже стал заговаривать о ребенке, и вот дождались — ждем малыша.
Свадьбу сыграли в Феодосии. Для нас обоих это первый и, надеюсь, единственный брак. Замечательная рок-н-ролльная свадьба, о такой можно только мечтать! В теплом кругу родителей и друзей. Никаких белых платьев, никаких голубей и лимузинов! Только Чак Берри и коллекционный портвейн «Солнечной долины».
Ерофеев узнал, что я вышла замуж, когда увидел свадебные фото в Интернете. Собственно, для этой цели я их туда и выложила. Он встретился с Артемом, сказал, что не решал наш с Майей квартирный вопрос только потому, что мой образ жизни не вызывал у него доверия. И как всегда, начал плести паутину сказок. Он может дать нам триста тысяч долларов, но мы должны дать слово не уезжать из Москвы и переписать крымскую землю на Майю.
Деньги он даст хоть завтра, но сначала надо продать квартиру на Можайке, а если ее продавать срочно, значит, получится дешевле, поэтому мы должны ждать. В общем, наша песня хороша, начинай сначала. Мы опять в тупике.
Недавно я напомнила Виктору, что он не разобрался с дочкиным квартирным вопросом как обещал — до середины февраля, и теперь я вправе выставить коктебельскую недвижимость на продажу. Ерофеев пришел в бешенство. Грозился все отсудить, ведь он столько вложил в эти дома! «Да и вообще, неблагодарная дрянь, кем бы ты была без меня?! Забыла? Кто купил тебе ту зеленую сумочку, с которой ты позируешь на свадебных фотографиях?!» Признаю, сумочку я в незапамятные времена упросила его купить в Милане: «Через три месяца у меня день рождения.
Будем считать, что это твой подарок». В ответ мы с «Лупоглазым Пидором» подарили Виктору к его дню рождения MacBook, потратив в четыре раза больше, чем стоила та несчастная сумочка.
«Без эрудиции, без профессии, без работы, без образования, — писал недавно Ерофеев мне в эсэмэске, когда мы в очередной раз выясняли, кто должен платить за одежду для Майи. — Ты обычный хиппарь, жаль только, что десять лет ушли на твои мелкие измены и дикую злобу ко мне».
«Нет, — ответила я, — на твои крупные измены. Тебе с этим жить. Столько ненависти в душе носишь, это же страшно!» «И опять ты не права.
Измены — это все по твоей части!»
Мама пересказала мне разговоры, которые с ней вел Виктор, когда мы только расстались.
— Как ваша дочь могла отказаться от ТАКОЙ жизни?! — возмущался Ерофеев.
— Я бы перестала ее уважать, если бы она осталась только ради ТАКОЙ жизни.
— Все передо мной преклоняются, считают гениальным писателем, а она обращалась со мной как с простым смертным!
Читая тексты Ерофеева, я чувствую, насколько он обижен не только на меня, но и на весь женский пол. Выходит, Виктор — наивный, верный семьянин, а его окружают злобные гадюки и алчные похотливые сучки.
Перечитывала недавно эссе «Пьяная баба себе не хозяйка» и ужаснулась. Большой русский писатель дает мужчинам руководство по соблазнению: спаиваете, везете на дачу, там еще добавляете выпивки, а потом берете. Она, конечно же, станет сопротивляться, но утром с пьяных глаз ничего не вспомнит. В финале автор вопрошает: «Вот, где твоя суть? В вине — значит, твои тормоза: ложь, жалкая борьба с животным желанием нравиться и трахаться. И тогда: зачем ты, трезвая, прикидываешься целкой?»
Гадко, тошнотворно...
Я благодарна Ерофееву, что вылетела из его мира как пробка из бутылки. Еще живой. Теперь не нужно постоянно оглядываться и ждать, что тебя в чем-нибудь обвинят, по делу ли, без дела — просто потому, что Виктору не дала очередная пассия.
Рада, что смогла вырваться из болота, где чувствовала себя половой тряпкой, о которую большой писатель с удовольствием вытирал ноги. Welcome, Катя! Только не удивляйся, если через некоторое время тебя вышвырнут на помойку.
Я рада новой жизни, рада неустроенности, отсутствию перспектив, я счастлива быть простой домохозяйкой, неприметной крупинкой в толпе метро. Я счастлива не слышать каждый день бесконечное ерофеевское «Денег нет!» и счастлива, что Артем никогда не станет миллионером. Я пожила «наверху». Мне не понравилось. Оставьте мне мое простое, честное, трудовое счастье. Я наконец чувствую себя человеком. Мне хочется радоваться каждой прожитой минуте, просто дышать и наслаждаться тем, что у меня есть.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон Domus Aurea.
Подпишись на наш канал в Telegram