О моем «интересном положении» на площадке сериала «По ту сторону волков» не знал никто. И вот предстоит снимать эпизод, где мы с Владом Галкиным едем на мотоцикле по проселочной дороге. Прошу его:
— Езжай очень осторожно.
— Почему? — удивляется Влад. — По сценарию мы вроде как торопимся...
— Я болею.
— Ладно, — промелькнувшая на его лице тревога сменяется улыбкой, мне кажется, заговорщицкой, — постараюсь.
Раскрыл Влад мою тайну или нет, не знаю, однако обещание сдержал — глубокие рытвины мы объезжали.
Но меня все равно растрясло так, что после съемок несколько часов пролежала не шелохнувшись. Умирала от страха: вдруг то, что живет во мне, куда-нибудь денется...
Моя единственная дочка — ребенок выстраданный и вымоленный. Я родила Сашу, когда мне было далеко за тридцать.
А между тем материнский инстинкт проснулся во мне лет в десять-одиннадцать. Ну да, тот жуткий скандал я устроила родителям в четвертом классе: «Почему вы не родили мне братика или сестренку?! Хотите, чтобы вы умерли, а я одна осталась?!» Прошло полгода, и я узнала, что мама ждет маленького.
За следующие три месяца насочиняла целую тетрадь стихов, посвященных его появлению на свет.
Однажды, вернувшись из школы, увидела на столе фиалки. Мы жили в городе Бийске Алтайского края, где достать цветы зимой было невозможно. «Вчера маму увезли на «скорой»... Сегодня — букет...» — догадка накрыла горячей волной: ЭТО случилось!
К Катюшке у меня было именно материнское чувство. Сама могла ее и накормить, и перепеленать, и успокоить. Уехав в Москву, больше, чем по папе с мамой, тосковала по сестренке. Сделала все, чтобы она, окончив школу, перебралась в столицу и была рядом со мной. Всячески поддерживала, пока Катюша училась в театрально-художественном колледже.
Сейчас сестра — самостоятельный человек, замечательный художник по гриму, которого приглашают ведущие режиссеры.
Ну вот, взяла и легко перескочила через несколько десятилетий, не рассказав о собственном «покорении» Москвы.
Еще в младших классах я знала, что стану актрисой. Но папа был категорически против. Офицер, военный летчик, он не любил пускаться в пространные объяснения. Отрезал:
— У нас в мире театра и кино нет никаких связей. Подумай: куда ты лезешь? Будешь поступать в музучилище. Преподаватель музыки — замечательная профессия для женщины.
Кажется, это был второй по счету — после категорического требования родить брата или сестренку — бунт с моей стороны:
— Нет, я пойду в девятый класс, а когда получу аттестат, поеду в Москву — поступать в театральное училище!
— В музыкальное!
И здесь, в Бийске! Если через четыре года, получив диплом, не оставишь бредовой идеи идти в артистки, может, и отпустим тебя.
Неизвестно, чем бы закончилось наше противостояние, если бы папа не заболел. Конечно, не мое упрямство стало причиной инфаркта, но все равно я чувствовала себя виноватой. И после восьмого класса безропотно отнесла документы в музыкальное училище — на теоретико-композиторское отделение.
На экзаменах по большинству предметов получала «отлично», но в душе понимала: не мое это, не мое! Ждать четыре года тоже не собиралась. Попросила маму устроить уборщицей на завод — трудовая книжка давала право поступить в школу рабочей молодежи.
Посещать занятия в музучилище и ШРМ одновременно я не могла физически — и выбила в гороно разрешение сдавать экзамены в «вечерке» экстерном. Готовилась сама, без репетиторов. Утром изучала гармонию и полифонию, днем усаживалась за школьные учебники, вечером мчалась на завод — драить полы. Приползала домой за полночь, иной раз ложку поднести ко рту сил не было.
Получила аттестат и стала собираться в Москву. Оставила на столе записку: «Мои дорогие, понимаю ваше желание видеть меня учительницей музыки. Но я поехала поступать в Москву, потому что хочу быть артисткой».
В Школе-студии МХАТ меня с первого тура сразу отправили на конкурс, который я благополучно прошла.
Однако в список студентов не попала — не хватило полбалла. Мне предложили стать вольным слушателем до той поры, пока не освободится место. Я готова была учиться на любых условиях: без стипендии и общежития. Ан нет, самостоятельность не прошла. Для пребывания в статусе вольного слушателя потребовалось разрешение родителей. Папа приехал за мной, «посадил в мешок» и отвез в Бийск — заканчивать музучилище.
Всю дорогу я проревела. Не только из-за того, что учебу в театральном пришлось отложить в лучшем случае на год, но и потому, что уезжала от Жени...
Не заметить его среди абитуриентов Школы-студии МХАТ было невозможно. Высокий светловолосый красавец с ходу моего сердца не поразил, но с каждым днем нравился все больше и больше. Провожая в Бийск, Евгений обещал ждать «сколько потребуется». Сам он уже был студентом — провалившись в театральное, тут же поступил в МВТУ имени Баумана.
Мы писали друг другу чуть ли не ежедневно, и в каждом его послании были клятвы в вечной любви и верности, стихи... По этим письмам я в Женю и влюбилась. Первый раз в жизни. И до умопомрачения.
Мама, собирая меня в очередной раз в Москву, принялась давать наставления: «Я понимаю: вы с Женей очень соскучились друг по другу. И может случиться, что он... В общем, будь осторожна и не наделай глупостей».
Ответом был мой возмущенный взгляд: дескать, нашла, о чем предупреждать! И вообще, главная цель моей поездки — покорение ВГИКа. Именно эту «вершину» я решила брать на сей раз.
Не взяла. И студенткой Сергея Бондарчука не стала. Зато была замечена Алексеем Владимировичем Баталовым. Помню наш с ним разговор:
— Тебе сколько до окончания музучилища осталось?
— Год.
— Отправляйся в Бийск, получай диплом, а следующим летом приезжай. Я тебя возьму. Будут проблемы — звони.
Женя тем, что нам еще год предстоит жить в разлуке, был страшно расстроен: — Ну как же так, Лариса?
Я уже представлял: вот мы живем вместе, у нас семья...
— Ты хотел, чтобы я прямо сейчас замуж за тебя вышла?! — вид у меня наверняка был ошарашенный. — А учеба? Нет, давай сначала получим дипломы, а уж потом поженимся.
Женя кивнул, хотя по всему было видно: такой вариант его не устраивает...
Полученным от Баталова номером телефона пришлось воспользоваться, когда выяснилось: свободный диплом выпускнице музучилища Ларисе Шахворостовой получить не удастся. Был выбор: или отправиться преподавать сольфеджио в крошечный, затерявшийся на просторах Алтайского края поселок, или поступать в консерваторию. По поводу второго варианта нужно дать пояснение.
Комиссию на выпускных экзаменах возглавлял профессор Новосибирской консерватории Александровский, с которым я вступила в спор о методах преподавания в музыкальных школах. Однокурсники крутили пальцем у виска: дескать, совсем сбрендила, нашла, с кем спорить! Кто-то рисовал в воздухе «кол». Александровский поставил мне «пять с плюсом», и вскоре из Новосибирска пришло приглашение, согласно которому я могла стать студенткой без вступительных испытаний. Но мне консерватория была не нужна. Набрав номер Баталова, пожаловалась:
— Свободный диплом не дают. Может, вы напишете директору училища письмо?
— Конечно, напишу.
Какие же замечательные, льющие бальзам на самолюбие слова были в том письме! «Шахворостова Лариса Анатольевна успешно прошла творческий конкурс», «подает большие надежды», «несомненные задатки для того, чтобы стать хорошей актрисой»... Говорят, директор училища до сих пор хранит эту просьбу от великого артиста Алексея Баталова — как реликвию.
Производственная проблема была решена, зато на личном фронте происходили вещи, которым я не могла найти объяснения. Я каждый день отправляла Жене письма — со стихами и признаниями, а он писал все реже и реже. И в этих ответах не было ни тепла, ни любви. Со временем и сухие отписки приходить перестали. Мои рыдания в подушку заставили маму пойти на откровенный разговор:
— Поедешь в Москву — не ищи его. Вам не нужно больше встречаться.
— Но я должна знать, что случилось, я же люблю его!
— Ничего хорошего из вашей встречи и разговора не выйдет.
Послушай меня!
Я не послушалась и сразу по приезде в столицу отправилась в общежитие МВТУ. Увидев меня, Женя побледнел: «Я встретил девушку, она ждет ребенка. Сейчас, при встрече с тобой, понял, что, быть может, ошибся, но ничего изменить уже нельзя — я не могу оставить ее в таком положении».
Как же я плакала в электричке, которая везла меня к тете в Малаховку!
Откуда взялись силы, чтобы собраться и пройти все испытания в институте кинематографии, не знаю. Но я была в числе первых и после творческого конкурса, и после сдачи экзаменов.
Уже считала себя студенткой, когда вышло распоряжение формировать курс исключительно из украинских и белорусских абитуриентов. Пятеро отобранных «лично Баталовым» жителей Российской Федерации, в том числе я, остались за бортом. Несколько дней пребывала в таком шоке, что даже плакать не могла. Только повторяла: «Это же неправильно, несправедливо...»
Из Бийска приехал папа. Они долго разговаривали с Алексеем Владимировичем, и Баталов пообещал: «Я постараюсь, чтобы вся пятерка из вольных слушателей перешла в студенты».
На сей раз отец не стал забирать меня в Бийск. Вольную слушательницу Шахворостову подселили в одну из комнат вгиковского общежития на дополнительное место и позволили посещать занятия.
Я еще долго, очень долго любила Женю.
Страдала так, что превратилась в щепку, а на лице остались одни глаза. Он появился, когда боль из сердца почти ушла. Подкараулил возле учебного корпуса ВГИКа:
— Мне очень захотелось тебя увидеть.
— Зачем?
— Не знаю.
— А как же твоя жена? Ребенок?
— Ребенка нет. Беременность была тяжелая и... в общем, она не смогла выносить... Когда потеряли ребенка, я понял, что больше нас ничто не связывает. Мы чужие друг другу люди. Совсем чужие.
Смотрела на него и не испытывала ничего, кроме недоумения: и по этому человеку я столько страдала?! Женя уже не казался мне ни красавцем, ни умницей.
— Зачем ты пришел? — спросила с досадой. — Несмотря на причиненную тобой боль, во мне жила память о первой любви. А сегодня ты ее убил! Прошу: никогда не ищи со мной встреч.
Больше мы с Женей не виделись.
Однокурсницы по ВГИКу вовсю крутили романы. Я со своей единственной — платонической, да к тому же оставшейся в прошлом — любовью была белой вороной. Все чаще слышала от подруг: «Ты, Лариска, наверное, так и помрешь девственницей!» Меня подколки совсем не трогали — становиться женщиной я не спешила...
Подходил к концу второй учебный год, когда вольным слушателям с баталовского курса объявили: с вашим переводом в студенты ничего не получается — пытайтесь поступить в другие учебные заведения.
Я подала документы едва ли не во все театральные вузы столицы — и прошла сразу в два: в «Щепку» и ГИТИС. Выбрала последний, потому что там меня зачисляли сразу на второй курс.
Стою у доски объявлений, в десятый раз читаю свою фамилию в списке студентов и вдруг слышу:
— Девушка, вы здесь учитесь?
Оборачиваюсь и вижу мужчину в элегантном костюме с деловой папкой в руках.
— Да! — гордо встряхиваю своей рыжей гривой.
— На втором курсе!
— Прекрасно! — радуется незнакомец. — А я ассистент по актерам режиссера Юнгвальд-Хилькевича. Нам для нового фильма на роль главной героини нужна актриса вашего плана. Не согласитесь пройти пробы?
На какое-то мгновение от восторга я лишилась возможности говорить. Стояла и кивала, как китайский болванчик.
Пробы проходили в Киеве, и в Москву я возвращалась совершенно ошалевшей от счастья. Меня утвердили! Я буду играть главную роль! В фильме, где снимаются Алла Пугачева и Михаил Боярский! Но потом в безудержное ликование вклинилась разумная мысль: «В сентябре начнется учеба, а я буду на съемках. Меня же отчислят!» В кабинет к руководителю курса профессору Ремезу вошла на дрожащих ногах:
— Оскар Яковлевич, у меня беда...
— Какая?
— Меня утвердили на главную роль, съемки закончатся к октябрю, и я целый месяц не смогу учиться, — боясь, что сейчас услышу: «Мы не приветствуем участие наших студентов в съемках, потому выбирайте: или учеба, или кино!»
— не даю профессору рта раскрыть: — Для меня это очень важно! Я, еще когда училась в школе, видела сон, что снимаюсь в кино с Боярским и Пугачевой! И вот сейчас он сбывается... Может сбыться, если вы разрешите... Если отпустите... Понимаете, это знак...
Растроганный моим искренним отчаянием, Ремез улыбнулся:
— Повезло вам, Лариса.
Наши студенты на весь сентябрь отбывают в подмосковные хозяйства — собирать картошку. А вы... ну что ж, отправляйтесь на съемки!
Про сон я, кстати, не придумала. Он действительно приснился мне классе в шестом или седьмом. О ночном видении я рассказала и маме, и всем подружкам. Так что при надобности они подтвердят: Шахворостова не врет.
Полученный за «Сезон чудес» гонорар позволил снять квартиру. Посиделками до утра в общаге, где плотным туманом висит табачный дым, я за два года наелась досыта. Однокурсницы ехидничали: «И зачем Шахворостовой отдельная квартира? Понятно, если б мужиков водить, а у нее же никакой личной жизни. Только учится и работает как подорванная!»
Тут они нисколько не преувеличивали.
После занятий в ГИТИСе я бежала во ВГИК, где меня продолжали считать своей, — сидела на лекциях, участвовала в подготовке спектаклей. Потом мчалась на «Мосфильм» на пробы или съемки в каком-нибудь эпизоде. А по ночам драила полы в Министерстве мелиорации и водного хозяйства и в кинотеатре «Художественный». Две ставки уборщицы по шестьдесят рублей плюс стипендия позволяли платить за аренду квартиры и полностью отказаться от родительской помощи. Но наубиралась я так, что и по сей день это дело ненавижу. Стирать, гладить, готовить — пожалуйста, а вот пыль вытирать, полы мыть — нож острый.
Что во мне, худой как вобла, с красными от половой тряпки руками, привлекало мужчин, не знаю — только ходили они за мной толпами.
Минимум раз в месяц получала предложение отправиться в ЗАГС. Некоторые кандидаты в женихи меня веселили, другие приводили в бешенство, а одного я даже спустила с лестницы. Парень был из непростой семьи — сын знаменитого композитора. Накануне мы познакомились в компании, поболтали четверть часа, а назавтра он, узнав каким-то образом адрес, явился незваным гостем. Едва перешагнув порог, сунул в руки бархатную коробочку: «Там серьги» — и по-хозяйски притянул меня к себе.
— Ты чего?!! — вырвавшись, заорала я.
— Да ладно тебе ломаться — взрослые же люди.
Через мгновение он вместе с коробочкой уже летел по лестнице.
Снизу до меня донеслось:
— Сумасшедшая! Идиотка! Я жениться на тебе хотел. Так до конца жизни в старых девах останешься!
Не угадал. Спустя пару месяцев, возвращаясь после каникул из Бийска в Москву, я встретила в самолете парня из параллельного класса — Лешу Тотунова. Он учился в Питере в Военно-медицинской академии. Мы месяц перезванивались-переписывались, потом Леша приехал в гости. Прислушиваясь к себе, чувствовала: родившийся при встрече интерес постепенно перерастает в нечто большее.
Предложение Леши пожениться приняла не раздумывая, потому что к моменту «сватовства» успела в него влюбиться. Сыграли свадьбу, и едва ли не на следующий день я развернула активную деятельность по переводу мужа из питерской Военно-медицинской академии во Второй московский мединститут.
Дипломы мы с Алексеем получили одновременно — медики учатся на два года дольше, чем актеры.
На распределении Тотунову выпала Тверь. И опять я ходила по кабинетам медицинских чиновников, упрашивала найти мужу место в Москве... Стремление опекать, решать проблемы близких и дальних родственников, подруг — у меня в крови. Леша этим не то чтобы пользовался, но и слов «Займусь всем сам!» я от него не слышала.
Алексея приняли в Институт сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева — ординатором в отделение для новорожденных. Спустя несколько месяцев профессора с мировым именем уже приглашали Тотунова ассистировать на сложных операциях.
Леше было дано все, чтобы стать замечательным хирургом: светлая голова, «умные» руки, способность быстро принимать правильные решения. А еще неравнодушие. Как он переживал, если кого-то из маленьких пациентов не удавалось спасти!
На приходивших в наш дом друзей мужа я смотрела снизу вверх, восхищалась их познаниями не только в медицине, но и в искусстве, литературе. Часами могла слушать философские дебаты о смысле жизни, предназначении человека, судьбе. И даже доля цинизма, неизменно присутствовавшая в беседах, меня не коробила. Это была защита, без которой никто из них просто не смог бы оперировать.
Через год после свадьбы, заняв огромную сумму, мы купили квартиру.
Отдавать долги предстояло мне — получал Леша совсем мало. Снималась во всем без разбора. Уставала страшно, но чтобы пожаловаться мужу — такое и в голову не приходило. Между собой мы решили: с ребенком подождем до тех пор, пока не расплатимся за квартиру. Но, как говорится, человек предполагает...
Беременность я переносила тяжело, но до шести месяцев продолжала сниматься. Уйдя в декретный отпуск, первые три недели отсыпалась. Только решила заняться счастливыми хлопотами: покупкой кроватки, коляски, пеленок-распашонок — как в квартире раздался телефонный звонок. Незнакомая женщина кричала в трубку проклятья, грозила выжечь глаза серной кислотой...
Короткие гудки «отбоя» звучали набатом, внутри все дрожало, а в голове проносились вопросы: «Кто это был?
Ошиблись номером? А если нет? Если кто-то возвел на меня напраслину и теперь и я, и ребенок в опасности?» Кое-как успокоившись, заставила себя выйти из дома — нужно было успеть на прием в женскую консультацию. Участковый гинеколог, проведя осмотр, сказала: «Малыш развивается нормально, вы, мамочка, тоже — в полном порядке. Жду через две недели».
Возвращаюсь домой в прекрасном настроении — утренний звонок кажется полной ерундой. На площади Киевского вокзала, в нескольких метрах от входа в метро, ко мне пристает цыганка:
— Красавица, дай погадаю!
— Не надо, — пытаюсь обойти ее стороной, но цыганка снова преграждает дорогу:
— Всю жизнь расскажу — недорого возьму!
— Отстань от меня, ради Христа!
Про свою жизнь я сама все знаю и тебе про твою, что хочешь, расскажу!
— Будь ты проклята! — несется вслед. — И чтоб не разродилась никогда!
В вагоне метро меня вдруг начинает трясти как в лихорадке. Из последних сил добираюсь до дома и только переступаю порог, как живот пронзает острая горячая боль. Набираю рабочий телефон мужа:
— Леша, мне очень плохо.
— Я звоню в «скорую» и еду к тебе!
Муж оказывается дома раньше, чем «неотложка».
Выспросив о симптомах, делает вывод: «Возможно, холецистит, но скорее всего острый аппендицит».
Предположения мужа пациентки приехавшим по вызову врачу и фельдшеру не кажутся достойными внимания. Меня везут в двадцать пятый роддом, где проверяют состояние плода («вроде нормальное»), кладут в палату и забывают. Ночью от жутких болей я несколько раз теряю сознание. Выплывая на поверхность, умоляю пустить мужа:
— Он врач, он знает, что со мной и как мне помочь.
— Мы тоже знаем, — обрывают пробегающие мимо медсестры. — Утром у вас возьмут анализы и назначат лечение.
Анализы действительно взяли, но почему-то решили, что у новой пациентки проблемы с почками.
Как Леше удалось прорваться в роддом, одному ему известно.
Увидев меня, корчащуюся от боли, с пепельно-серым лицом, он так пугается, что набрать номер профессора, которому ассистировал на операциях, получается не сразу. Старший коллега рекомендует Алексею перевезти жену в шестьдесят седьмую больницу, где есть и роддом, и отделение экстренной полостной хирургии. Судя по тому, что через четверть часа меня уже укладывают на носилки, а у подъезда ждет «скорая», профессор позвонил главврачу роддома и попросил ускорить мою отправку.
Машина с красным крестом и такси, в котором мчится Алексей, в шестьдесят седьмую больницу прибывают одновременно. Не дожидаясь, когда дежурный врач спустится в приемный покой, муж, перескакивая через несколько ступенек, бежит по лестнице в ординаторскую.
Через минуту чуть ли не за полу халата приволакивает хирурга. Пока тот моет руки, Леша твердит как заведенный: «Скорее, скорее! Ей нужна срочная операция! Я точно знаю, что это перитонит. Я медик. Других вариантов нет — это перитонит по всем симптомам!»
Проведя осмотр, хирург командует персоналу: «Срочно поднимаем наверх! Скажите, чтоб готовили операционную, — и повернувшись к Леше, добавляет: — Разрыв аппендицита произошел не меньше суток назад, потому шансов на благополучный исход почти нет».
Операция длится четыре часа. В реанимации, придя в себя после наркоза, первым делом хватаюсь за живот. Он на месте — большой и тугой. Вздыхаю с облегчением, и тут же сердце заходится страхом: «А если болезнь и долгий наркоз отразились на здоровье маленького?»
На мой зов:
— Кто-нибудь, подойдите!
— прибегает молоденькая медсестра.
— Успокойтесь, Лариса! — просит испуганно. — Вам нельзя волноваться, — и вдруг без перехода: — А я вчера журнал с вашим интервью купила...
— Что с моим ребенком? — прерываю я поклонницу.
— У вас плохие анализы, — понизив голос, говорит сестричка. — Возможно заражение крови. Направьте все силы на то, чтобы самой остаться в живых, а уж потом будете думать о ребенке.
— Пожалуйста, скажите: что с малышом?
Умоляю вас!!!
— Тише, тише. Пока неизвестно, но... — голос сестрички срывается — ...будем надеяться на лучшее.
Вечером она тайком от начальства провела в реанимационную палату Лешу. И с ним я говорила только о ребенке, просила узнать у врачей: смогу ли доносить, родится ли малыш здоровым? Леша в ответ твердил: «Вот увидишь, все будет хорошо», — а сам отводил глаза.
На третьи сутки после операции начались схватки. Кроме медсестры, рядом никого не оказалось. В расположенном по соседству роддоме делали сложное кесарево сечение, у роженицы остановилось сердце, и наш врач-реаниматолог был туда срочно вызван. Через час они прибежали вдвоем — мой доктор и акушер- гинеколог.
Будто сквозь вату, я слышала голоса:
— Плод уже почти вышел...
— Господи, как же она сама справилась-то?
До сих пор когда перед мысленным взором встает картина: руки доктора держат крошечное темно-синее тельце — все внутри заходится в немом крике. Я смотрела на мертвого сыночка всего долю секунды — потом отвернула голову и вцепилась в простыню зубами — чтобы не зарыдать.
На другой день медсестры пересказали услышанное от врачей: «Ребенок умер не при родах, а еще в тебе. Если бы диагноз сразу поставили правильный, был шанс его спасти».
Не знаю, как бы пережила эту страшную потерю, если бы рядом не было Леши.
Каждый вечер после работы он мчался ко мне: кормил, менял постель. Я не боялась, что он даже ненароком причинит боль, и нисколько его не стеснялась. Мое доверие к мужу и благодарность были такими огромными, что скажи кто: «Через несколько лет вы расстанетесь», — ни за что не поверила бы.
Моя собственная жизнь между тем по-прежнему висела на волоске. Уколы, капельницы, переливание крови — ничего не помогало. Воспалительный процесс продолжался. Было решено делать еще одну операцию. Накануне собрался консилиум. Доктора сыпали терминами, но я поняла, о чем речь. Удастся ли оставить мне возможность когда-нибудь стать матерью.
— Делайте что угодно, но я обязательно хочу родить!
— Здрасте-пожалуйста! — удивленно вскинул брови один из хирургов. — А с чего вы взяли, что мы обсуждаем именно эту тему?
— У меня муж — врач.
— Поняятно, — протянул доктор, — впредь придется обсуждать ваше состояние в ординаторской, — и вмиг став серьезным, пообещал: — Сделаем все, что в наших силах.
Когда через сутки после операции он вошел в реанимационную палату, я, с трудом поднявшись на локтях, выдохнула:
— Что?
— Шансов немного, очень немного, но они есть. Предстоит серьезное, длительное лечение, а там... А там, Лариса, как Бог даст.
Это прозвучало почти как приговор, но все мое существо восстало: «Я так хочу ребенка, что обязательно стану матерью!»
В реанимации я провела месяц. Все вечера и ночи Леша был рядом. Просыпаясь, я видела, как он дремлет, скрючившись в кресле. Сердце наполнялось жалостью: «Бедный Леша! Он так намучился со мной!»
Я благодарна врачам и медсестрам, но знаю: без Леши им не удалось бы меня вытащить. Спас меня, выходил именно он. И я буду помнить это до конца жизни. А еще его слезы...
Муж привез меня из больницы. Я выглянула через не просохшее от майского ливня окно на улицу: «Как красиво! И как же я счастлива, что наконец дома. У нас с тобой здесь так хорошо...» Леша стоял у меня за спиной.
Обернувшись, я увидела, что он плачет.
Что стало главной причиной того, что Леша решил уйти из медицины, точно сказать не могу. Укоры совести, которая мучает каждого порядочного мужчину, если добытчиком номер один является жена. Туманные прогнозы о сроках моего полного восстановления и возвращения к работе и, как следствие, перспектива какое-то время в одиночку содержать семью и выплачивать долг по квартире. Все это наверняка его мучило, заставляло искать выход. Но главным было, мне кажется, другое. Пережив потерю собственного ребенка, Леша в полной мере понял степень ответственности перед родителями своих маленьких пациентов и не смог эту ответственность нести дальше...
Создавать торговую фирму Алексею помогала я. Мы вместе составляли документы, вели переговоры, ходили по инстанциям.
Идея перехода мужа из медицины в торговлю не нравилась мне изначально, но принцип «Если можешь, помоги!» по-прежнему был со мной. Как и чувство благодарности к Леше.
Бизнес начал постепенно раскручиваться, в семье появились деньги, хорошие деньги. Но они меня совсем не радовали. Потому что вместе с ними в дом пришли люди, которые ни о чем, кроме как о «баксах» и кому что удалось «толкнуть», не говорили. Меня это не просто угнетало — уничтожало. Я с тоской вспоминала посиделки в компании прежних коллег мужа, общение с которыми было для меня сродни чистому воздуху. В присутствии нынешних партнеров Алексея мне нечем было дышать.
В новом окружении Леша тоже стал меняться. Катастрофически. С каждым днем я все острее понимала, что живу совсем не с тем человеком, которого когда-то полюбила.
Несколько раз начинала разговор:
— Неужели ты не чувствуешь, как мы отдаляемся друг от друга? Нужно что-то менять...
— Не говори глупостей! — сердился он. — Только-только начинаем жить по-человечески. Чего тебе не хватает?
— Тебя. Того, каким ты был прежде.
— Давай оставим эти пустые разговоры. Мне завтра в командировку, надо выспаться.
Я такой человек, что готова делиться со всеми радостью, но не проблемами. Тогда тоже не стала искать жилетку, в которую могла бы выплакаться, а все, что творилось на душе, доверила бумаге.
Вышедшее из-под пера трудно назвать стихами — о рифме и ритме я совсем не заботилась. Это был выплеск эмоций, попытка упорядочить мысли, которые не давали спать ночами.
Командировки мужа становились все более частыми. По возвращении я ощущала исходивший от него запах других женщин. Не чужой парфюмерный аромат, который ловит обоняние, а тот, что «вычисляется» интуицией. Считать героинь командировочных интрижек соперницами — да боже упаси! Ревности в душе не было. Не только потому, что знала: Алексей любит меня, гордится моими успехами в профессии, но и потому, что сама уже жила другой жизнью. На съемочных площадках, в театре, в новых компаниях, куда Леша «не вписывался», меня окружали удивительные, неординарные люди, с которыми мне было интересно и с которыми я говорила на одном языке...
Надеялась, что Леша сам заговорит о разводе — тогда его мужское самолюбие не пострадало бы.
Но муж молчал, и мне пришлось взять инициативу на себя. Разговор с глазу на глаз был не под силу. Я позвонила со съемок: «Нам нужно расстаться, — Леша попытался что-то горячо возразить, я прервала: — Тебе нужна женщина, которой будет комфортно с тобой нынешним. Пойми: я не могу и не хочу оказаться погребенной под бытом, под всеми этими бизнес-проектами, бесконечными разговорами о деньгах, тракторах, партиях рыбы. Считай, что уходя от тебя, я спасаю свою шкуру. Давай освободимся друг от друга и попытаемся начать новую жизнь».
Леша умолял одуматься, но остаться я не могла. Собрала чемодан и ушла на съемную квартиру.
Это был очень трудный шаг.
Понимая, что продолжать жить вместе нечестно по отношению к нам обоим, я по-прежнему считала Лешу родным человеком, была очень к нему привязана.
Однажды Леша попытался меня вернуть. Мы приехали в нашу квартиру, поужинали, долго говорили на какие-то отвлеченные темы. И все это время мой внутренний голос твердил: «Зачем ты здесь? Нельзя войти в одну и ту же реку дважды...» С приближением ночи к душевному раздраю прибавилась паника, и стоило Алексею на минуту отлучиться к соседям, я схватила пальто, сумку и выскочила вон.
Телефонный звонок раздался, едва переступила порог съемной «хрущобы»: — Что это значит?
— Леша, сегодня я окончательно поняла: назад дороги нет и одной семьей мы никогда не будем.
Но остаться друзьями, близкими друг другу людьми можем.
Я будто увидела, как Тотунов горько усмехается:
— Друзьями? Нет, не получится. Ты так со мной поступила... За что?! Ты бросила меня... Я тебя люблю, а ты бросила... Какая после этого может быть дружба?
Вскоре я узнала, что Леша привез из Минска актрису, с которой снимался у Шахназарова в «Цареубийце». Карен взял Тотунова на эпизодическую роль одного из, как бы сейчас выразились, «телохранителей» императора Николая Второго. Эта девушка бывала у нас с Лешей в гостях — приезжая в Москву, заглядывала к партнеру по съемочной площадке в гости.
Очень красивая, веселая, неглупая. Едва мы с Тотуновым оформили развод, они поженились.
В моей душе это известие не вызвало даже намека на упрек: дескать, быстро же он оправился и нашел мне замену! Я искренне радовалась за бывшего мужа и мечтала только о том, чтобы Леша был счастлив и не держал на меня зла.
Алексей не скрывал, что его бизнес приносит серьезные доходы, и однажды я обратилась к бывшему мужу с просьбой:
— Вы не могли бы снять квартиру? Или купить? Твои финансовые дела сейчас обстоят лучше, чем мои...
— Да-да, безусловно, — согласился Алексей.
— Я и сам собирался... Конечно, ты должна жить здесь.
Он мог предъявить права на квартиру, но не стал этого делать. Поступил достойно, по-мужски.
Со времени нашего расставания прошло несколько лет, в новой семье Алексея уже росли трое детей, когда однажды он позвонил мне: «Я разбирал бумаги и нашел твое стихотворение. Оно написано незадолго до того, как ты ушла. Прочитав, я понял причину... Жаль, что обнаружил листок только сейчас. Хотя... случись это сразу после нашего расставания, вряд ли бы стихотворение что-то объяснило — тогда меня захлестывали эмоции: гнев, обида...»
Кажется, это был наш последний с Алексеем разговор. О том, что теперь Тотунова называют одним из самых успешных бизнесменов России, о проектах возглавляемой им компании Talex Group я узнаю из теленовостей и газет.
Искренне радуюсь его успехам, но нет-нет да и вспомнятся слова коллег Леши по институту Бакулева, прочивших ему будущее выдающегося хирурга...
Тот последний звонок Алексея ничего не мог изменить ни в моей, ни в его судьбе. Но я вздохнула с облегчением: «Понял — значит, простил». А для меня его прощение было важно. Может, даже важнее, чем прежде. Я уже встретила и полюбила Сережу — и меньше всего хотела тащить в новую жизнь прошлые обиды.
Мы познакомились на пробах фильма «Простодушный». Меня на роль Мадлен утвердили сразу, а вот главного героя не могли найти очень долго. С кем я только не пробовалась, прежде чем появился питерский актер Сергей Маховиков.
Играем с ним один эпизод, второй...
Краем глаза замечаю: режиссер картины Евгений Гинзбург довольно потирает руки. Соглашаюсь с режиссером: лучшего кандидата на роль Геркулеса де Керкабона просто быть не может! Но отдавая должное достоинствам партнера: талантлив, мужественно красив, музыкален — не могу отделаться от ощущения, что немного его побаиваюсь. Пугают неординарность Сергея, его серьезность, сосредоточенность на внутренней жизни.
В перерывах между эпизодами народ пил чай, травил анекдоты, дремал в тени деревьев. А Маховиков что-то записывал в блокнот, с которым не расставался, или, обхватив голову руками, подолгу сидел, погрузившись в свои мысли.
Потом вдруг вскакивал, подлетал к Гинзбургу: «Надо переснять первое свидание Геркулеса и Мадлен! У нас получилось пошло, а так нельзя! Это не вписывается в рисунок образа. Его приставания должны быть не скабрезными, а смешными и трогательными».
Иногда их споры затягивались — Сергей не успокаивался до тех пор, пока режиссер не соглашался с его аргументами. А случалось, настроившись на долгую борьбу, тут же получал «добро». Едва выслушав Маховикова, Гинзбург кивал: «Ты прав. Так и будем делать».
Поначалу ни о каком романе и речи не было. Даже за пределами съемочной площадки мы были полностью погружены в процесс: так и этак крутили эпизоды, в которых предстояло сниматься, переиначивали реплики, перестраивали сцены.
Старшие коллеги: Зиновий Ефимович Гердт, Армен Борисович Джигарханян, Лариса Ивановна Голубкина, Николай Караченцов, Александр Абдулов — постоянно над нами подтрунивали, звали «шерочкой с машерочкой» и, кажется, были уверены, что между Мадлен и Геркулесом уже «все состоялось». А мы между тем держались на «пионерском» расстоянии. Некоторый романтизм в отношениях проклюнулся после того, как Серега напился.
Джигарханяну привезли в подарок чачу. Армен Борисович принес ее на ужин, и Маховиков, не ведая о коварстве напитка, употребил несколько рюмок. Я как истинный друг вызвалась проводить его в номер. Доставила, уложила и вернулась к веселой компании. Через пару часов пошла проведать. Постучав, спросила через дверь: — Сережа, ты как?
— Нормально.
Пойдем, погуляем?
И мы отправились среди ночи гулять по набережной Ялты. Любовались золотой дорожкой на иссиня-черной глади, слушали звучавшую из прибрежных кафешек музыку. А потом Сергей читал мне своего любимого Гумилева:
Соловьи на кипарисах,
и над озером луна,
Камень черный, камень белый,
много выпил я вина. Стихотворение «Пьяный дервиш».
Спустя какое-то время Маховиков будет уверять, что напился «от восторга чувств»: дескать, именно в тот вечер, за ужином, понял, как горячо и страстно влюбился.
Так это или нет, судить не берусь. Про себя же скажу: я помню даже минуту, когда Сергей перестал быть для меня «просто другом».
В тот день снимались эпизоды, в которых ни один из нас не был задействован. Маховиков предложил отправиться на пляж — ему, игравшему индейца, требовалось постоянно поддерживать «жгучий» загар. Говорили опять о фильме, о любимых поэтах, о прозе Ивана Шмелева, которую я недавно для себя открыла.
Потом Маховиков пошел купаться, а я осталась на берегу. Смотрела на удаляющуюся спину Сергея и вдруг поймала себя на мысли, что хочу родить от него ребенка. Девочку. Можно, конечно, и сына, но лучше — дочку.
Вскоре в съемках случился длительный перерыв. Оставшуюся часть фильма нужно было снимать во Франции, но для зарубежной киноэкспедиции не было денег, и когда они появятся, никто не знал.
Сергею предстояло вернуться в Питер, я оставалась в Москве. Жизни в разлуке мы оба не представляли, но все равно постоянно ругались. Поводы для скандалов находились самые серьезные и касающиеся исключительно творчества.
— Ты неправильно сыграла в эпизоде, где Мадлен жертвует честью, чтобы освободить Геркулеса из Бастилии, — внушал Сергей. — У тебя она выглядит прожженной особой, а не перепуганной девчонкой.
— Пойми ты: Мадлен уже пережила свой страх, она полна решимости во что бы то ни стало спасти любимого от смерти, а потому осознанно надела на себя маску опытной...
— Нет!
— взрывался Сергей. — Она ни в коем случае не должна выглядеть дешевкой!
Я вставала в воинственную позу:
— Объясняю еще раз...
— Все, я этого не вынесу! — Сергей вскакивал из-за стола и роняя по пути табуретки, устремлялся в прихожую. Кричал оттуда: — Уезжаю!
Скрестив руки на груди и прислонившись к косяку, я изображала полное равнодушие:
— Вот тебе порог, вот тебе семь дорог. Счастливого пути!
— Когда приеду в Петербург, позвоню.
— Зачем себя утруждать? Мне этот звонок совершенно не нужен.
Сергей пулей вылетал за дверь, доходил до ближайших касс, покупал билет на поезд... и возвращался обратно. Возникал на пороге со словами:
— Нет, этот вопрос мы все-таки должны до конца выяснить.
И снова все по кругу:
— Ты не права!
— Нет, это ты не прав! И если бы умел слушать чужие аргументы...
— В конце концов почему я, мужчина, должен все это терпеть? До свиданья!
— Всего хорошего! Только твой поезд уже ушел, а денег на другой билет у тебя, кажется, нет.
— Ничего, найду! Займу у кого-нибудь.
Сергей отправлялся в Питер, добирался там до первого телефона, звонил:
— Я соскучился. Хочу к тебе.
— А зачем, дурак, уезжал?
Через двенадцать часов поезд привозил его ко мне в Москву.
Съемки в Париже все же состоялись, и на французской земле Маховиков отчаянно демонстрировал свою бесшабашность. Видимо, как-то в пылу «разборки» я упрекнула его в излишней серьезности, которой пугаюсь, — вот Сергей и решил меня «успокоить». Сначала среди бела дня искупался в нескольких фонтанах.
Потом прогулялся по карнизу четвертого этажа гостиницы Le Grand Hotel, умудрившись при этом еще и вести экскурсию:
— Вон там светится огнями Эйфелева башня, справа — Собор Парижской Богоматери...
Я чуть не умерла от страха:
— Обалдел?! Кому нужны эти твои безумные выходки?
Сергей дурашливо раскланялся.
— Все подвиги совершены в вашу честь, мадам! — увидев мое остававшееся мрачным лицо, пробурчал что-то вроде: — Этих женщин не поймешь: то слишком серьезный, то «прекрати безумства». Ты уж определилась бы!
А я уже определилась. За полгода знакомства поняла главное — Маховиков умеет и готов нести ответственность. До конца. Во что бы то ни стало. За работу, за свои поступки, за близких. Редкое, если не уникальное для современных мужчин качество. Для меня оно было решающим.
До встречи со мной Сергей жил в гражданском браке со своей однокурсницей, актрисой, у которой была дочь. Маховиков полюбил девочку как родную. Когда та тяжело заболела, немыслимым образом доставал редкие лекарства, тратя на них и игрушки все заработанные деньги. О причине, по которой брак распался, говорить не буду — это не моя история. Скажу лишь, что Сергей переживал разрыв очень остро.
Наше знакомство произошло через несколько лет после расставания Маховикова с Юлей, но он продолжал заботиться о ребенке, который — по сути — был ему чужим.
Даже со съемок в Ялте звонил в Питер, узнавал, как дочка себя чувствует, не нужно ли чего.
Недавно «дочка» вышла замуж. Сергей очень расстроился, когда его не пригласили на свадьбу. Вернее, пригласили, но мимоходом: дескать, если хочешь — приезжай. Я понимаю его боль: все эти годы он считал и продолжает считать эту девочку родной...
О своей трагедии я рассказала Сергею в самом начале наших отношений. Не раз заводила разговор и когда стали жить вместе:
— Ты очень любишь детей, а мне врачи шансов практически не дают.
Маховиков делал вид, что не слышит, или сердился:
— Много понимают твои врачи!
На моих глазах появлялись благодарные слезы.
— Сережа, я уверена, что у меня будут дети!
— Ну вот и хорошо, что уверена, — бормотал Сергей, прижимая меня к себе.
Случалось, я слышала от Маховикова:
— Может, распишемся?
Махала рукой в ответ:
— Зачем? Тебе что, нужен штамп в паспорте? Мне нет...
Однако отправиться в ЗАГС нам все-таки пришлось. Но сначала мы обвенчались...
И я, и Сергей приняли крещение уже будучи взрослыми людьми. Мы оба были верующими, но в церковь ходили редко. До тех пор пока не случилась наша встреча с настоятелем Сретенского монастыря архимандритом Тихоном Шевкуновым. Мы познакомились на новоселье у друзей. Я уверена: такие встречи не бывают случайными. Отец Тихон заставил нас многое пересмотреть в своей жизни. Именно под его влиянием мы решили венчаться.
Приходим нарядные и торжественные в храм, а там у нас первым делом спрашивают свидетельство о браке. Оказывается, незарегистрированные в ЗАГСах пары венчать не положено. Стоим расстроенные, растерянные, не знаем, что делать.
Выходит батюшка, смотрит на нас внимательно и говорит: «Этих венчать буду».
И уже совершив обряд, берет с нас слово оформить отношения. Мы обещаем и при первой возможности отправляемся в ЗАГС.
Не стану лукавить: в глубине души тешила себя надеждой, что теперь, когда наш союз благословлен на небесах, у нас точно появится ребенок. Но прошел год, два, три... восемь... Я продолжала лечиться: лежала под капельницами, пила таблетки, ходила на физиопроцедуры. И молилась. Каждый день. Как и Сергей... Но чтобы Господь внял нашим молитвам, должно было пройти девять лет.
За столь долгий срок бывало всякое. Случалось, накатывало отчаяние — тяжелое, безмерное. Вслед за ним приходило желание отдалиться от мира, запереться в монастыре.
И я стала бы монахиней, если бы получила благословение. Но мне его не дали — венчанная жена должна оставаться с мужем...
Как-то в Сретенском монастыре ко мне обратилась одна из прихожанок: «Не поможете? Собралась в Дивеево, а денег на дорогу не хватает».
Я дала. Проходит несколько дней, и вдруг мне будто кто-то командует: «Ты должна поехать в Дивеево!» Эта мысль становится такой навязчивой, что, бросив все, отправляюсь в Нижегородскую область.
В Дивеево паломников в первую очередь везут к источнику Серафима Саровского. На обратном пути все уже направились к автобусу, а я все стою и в сотый раз повторяю заветную просьбу: «Хочу родить маленького...
Батюшка Серафим, помоги!» Вдруг невесть откуда появляется кошка — черно-белая, с огромным животом. Бежит прямо ко мне, трется о руки, лижет шершавым языком лицо.
«Сестрица, а ты не о ребеночке ли батюшку Серафима просила? — спрашивает одна из паломниц. Я киваю головой. — Так это он тебе знак подал! Пеструха-то вот-вот котяток родит».
Сережа встречал меня на вокзале. Помню его удивленный взгляд и слова:
— Ты какая-то другая. Что-то произошло?
Я рассказала, и мое настроение передалось мужу:
— Хорошо, что съездила. Просто замечательно!
Через некоторое время отправляюсь на очередную, плановую консультацию к своему доктору Елене Сергеевне Силантьевой, которая снова заводит разговор об искусственном оплодотворении:
— Решайся! Очень многие благодаря ЭКО стали родителями.
— Нет. Знаю: теперь у меня и без этого все получится.
За долгие годы, что Елена Сергеевна лечит и опекает меня, мы стали близкими, родными людьми.
— Лариса, девочка моя, — в ее голосе звучат любовь и сострадание, — тебе скоро сорок, а после определенного возраста и ЭКО...
Я обнимаю доктора за плечи: — Все будет хорошо.
...Съемки сериала «По ту сторону волков» проходили в старинном городе Торопец Тверской области.
Накануне Благовещения Пресвятой Богородицы режиссер Владимир Иванович Хотиненко объявил седьмое апреля выходным днем и группа едва ли не полным составом отправилась в местный храм. Во время торжественной службы я вдруг прислушалась к себе и поняла: что-то изменилось. «Может быть...» — продолжить догадку я побоялась даже в мыслях.
Едва дождалась возможности вырваться в Москву и чуть ли не с вокзала поехала к Елене Сергеевне. На ультразвук мы пошли вместе.
Лежу на кушетке и чувствую: от волнения внутри все трясется, ладони мокрые. Елена Сергеевна и врач УЗИ- кабинета смотрят на монитор.
— Ну, что там?
— спрашиваю и не узнаю свой голос.
По щеке Елены Сергеевны, которая сидит ко мне в профиль, течет слеза. Вытерев лицо ладонью, она поднимается и молча выходит из кабинета. А «узистка» выдает спокойно-деловитое:
— Пять-шесть недель беременности.
Внизу возле гардероба меня ждет Сережка. Пока спускаюсь, рассуждаю сама с собой: «Скажу ему дома. Сейчас нельзя. Он за рулем совсем недавно, еще врежемся во что-нибудь...»
Моего благоразумия хватает ровно до первого этажа. Увидев мужа, бросаюсь к нему, потрясая бумажкой с результатами УЗИ: — Сережа, у нас будет ребенок!
Он смотрит на меня непонимающе, даже с опаской:
— Ты подожди радоваться, еще же ничего не ясно.
— Да ты читай, читай, — смеясь и плача одновременно, сую ему под нос бумагу, — видишь, что написано?
Беременность!
— Как «беременность»? — Маховиков без сил опускается на стул.
— Пять-шесть недель!!!
Сергей закрывает лицо ладонями и сидит так минуту, может, больше.
Как удалось доехать до дома без приключений, диву даюсь. Ошалевший от счастья Маховиков, кажется, ничего перед собой не видел — пару раз мы едва не «вписались» в шедшие впереди машины.
Я ойкала, а потом радостным голосом отчитывала будущего папашу: «Осторожней! Помни, что везешь ценный груз!»
За всю беременность меня ни разу не тошнило, ноги не отекали, спина не болела. До последнего я не ходила, а летала.
В роддом легла в середине ноября — за неделю до срока. Сережка в это время снимался в «Слепом», на площадке у него каждый день — бои, погони за шпионами, схватки с контрабандистами. Так что про свои схватки я ему сообщать не стала — не хотела волновать.
Рожала сама — без стимуляторов и анестезии. Только-только процесс перешел в решающую стадию, как родблок заполнился студентами- практикантами.
Моя реплика «Ну что я за человек — даже рожать без публики не могу!» вызвала дружный смех.
Страха я не чувствовала. Только счастье — огромное, величиной со Вселенную. И была готова перенести любую боль, только бы дочка появилась на свет здоровой.
Потом акушерка скажет, что впервые видела роженицу, которая «почти все время улыбалась». А принимавшая роды доктор передаст свой диалог со студентами: «Спрашиваю:
— Ну как? Тяжело было смотреть? Никому дурно не стало?
И вдруг один парень говорит:
— Боже мой, это было так красиво! И это такое счастье!» Маме и мужу я позвонила прямо из родовой.
И получаса не прошло, как они примчались. Сережка — в камуфляже, с нанесенными грим-краской маскировочными полосами на лице. Акушерки, врачи обступили его со всех сторон:
— Дочка — копия папы!
Маховиков обводил всех сумасшедшим взглядом и, растерянно улыбаясь, повторял:
— Спасибо... Большое спасибо...
— А вот и мы! — провозгласила медсестра, внося новорожденную. И тут же палата огласилась мощным ревом, от которого зазвенело в ушах.
— Помяните мое слово: оперной певицей будет! — предрекла проходившая мимо открытой двери нянечка.
— Это ж надо, какой голосище!
Пророчество, похоже, сбывается — Саша, которой идет девятый год, поет с утра до вечера. Даже когда учит уроки, рисует, моет посуду и пылесосит.
Мне не в чем упрекнуть судьбу — я получила от нее все, что нужно для счастья. Любимого мужчину, за которым как за каменной стеной, бесконечно желанного ребенка, единственно возможную для себя профессию. Пусть сейчас у меня немного ролей, но среди них только те, на которые откликнулось сердце. Все материальные заботы о семье взял на себя Сергей, и у меня нет надобности сниматься ради гонораров. Мой нынешний «удел» — быт, воспитание дочки, решение проблем родственников — моих и Сережиных. Иногда этот груз кажется неподъемным, но сменить лозунг «Если можешь, помоги!»
на какой-то другой у меня уже вряд ли получится.
Прошлой весной мы въехали в загородный дом. Тихое Подмосковье, хрустально чистый воздух, бор с вековыми соснами. Здесь и время течет иначе, чем в столице, и мысли приходят не суетно-заполошные, а спокойные и светлые. Даже вечная, не оставлявшая в Москве ни на минуту тревога за Сергея, который сегодня едет с концертом в горячую точку, завтра сам выполняет на площадке сумасшедшие трюки, здесь немного отступает. Откроешь окно — а там ветви деревьев шумят: «Все будет хорошо... Все будет хорошо...»
Редакция благодарит за помощь в организации съемки FTF interior салон мебели «Рациональ М».
Подпишись на наш канал в Telegram