Я считала, что после развода Алиса должна остаться со мной. Но как только заикнулась об этом мужу, тихий и интеллигентный Слава точно с цепи сорвался. Стал кричать: «Дочку не отдам! Захочешь судиться — обращусь в «желтую» прессу. Расскажу о тебе такое, что до конца жизни не отмоешься! Все судьи будут на моей стороне». Я была в ужасе — никогда его таким не видела, но сдаваться не собиралась. Скандала не боялась, да и какой у него мог быть на меня «компромат»? Слава явно блефовал.
Муж понял, что угрозы не подействовали, сменил тактику и призвал на помощь свою семью.
Собралась вся его родня. Приехали даже отец и сестра, живущие в Америке. Стали уговаривать:
— Юленька, у тебя же нет условий для воспитания ребенка! Отдай Алису нам.
— Что значит «отдай»? Ребенок должен жить с матерью.
— А где и на что вы будете жить? У тебя — ни денег, ни жилья. Девочка совсем маленькая, ты ее погубишь.
— Ничего, как-нибудь выживем. Не такая уж она маленькая — год и два месяца.
— И все-таки подумай, не пори горячку. С тобой Алисе будет плохо, а мы создадим для нее все условия. Ее у тебя никто не отбирает, будешь приходить когда захочешь.
Появится возможность забрать девочку — препятствовать не станем...
Они долго меня обрабатывали, и я поддалась на уговоры, поверила, что в семье отца Алисе пока и правда будет лучше, чем с нищей матерью-одиночкой. Я еще была в декрете, не снималась, сидела без копейки. Мы с дочкой могли поселиться только у бабушки, где кроме нее обитал ее сын, мой дядя — сильно пьющий и психически нездоровый человек. Привезти туда маленького ребенка было немыслимо. Да и на что бы мы жили?
Мама моя помогать не могла. Преподавала физику в колледже и жила небогато — в однокомнатной квартирке со вторым мужем. С папой они разошлись, когда мне было двенадцать. Он остался в Феодосии, где я родилась.
Мы с мамой уехали в Питер и поселились у ее родителей, не слишком обрадованных нашим приездом. С отцом я отношения практически не поддерживала и у матери совета давно уже не спрашивала. Стала самостоятельной, как только поступила в Санкт-Петербургскую театральную академию, в неполные пятнадцать. Это был первый и пока единственный случай в истории прославленного вуза, когда в него взяли девочку, не успевшую получить аттестат.
У меня многое происходило «с опережением графика». На сцену вышла в пять, школу окончила — еще шестнадцати не было, замуж вышла в восемнадцать. Спешила жить. И с разводом тогда поторопилась, поддалась эмоциям. Женщина взрослая и умная наверняка поступила бы иначе: дождалась какой-нибудь роли в кино, заработала денег, забрала ребенка по-тихому и потом диктовала мужу свою волю.
Я же была слишком молодой, глупой. И попала.
Я все-таки переехала к бабушке, и там мне приходилось сидеть взаперти в своей комнатке. Выйти из нее было страшно — даже ночью в туалет. Дядя мог накинуться, устроить скандал. Припадки бешенства случались довольно часто. Он и на бабушку бросался. Я предлагала ей разные варианты: устроить дядю в клинику, разъехаться, но она не хотела разменивать квартиру и расставаться с сыном, говорила: «Я из этой квартиры уйти не могу. Мы здесь столько лет прожили с дедом твоим покойным! И сына не могу бросить — он без меня пропадет. Что поделать, буду нести свой крест...»
С Алисой сначала я могла встречаться беспрепятственно, приходила к дочке почти каждый день.
Но однажды позвонила по телефону:
— Хочу завтра зайти... — и услышала недовольный голос свекрови:
— Нет-нет, завтра мы не можем. Давай в какой-нибудь другой день.
Визит пришлось отложить. Славина мать, с которой я вела переговоры, все чаще находила благовидные предлоги отказать мне во встрече с дочкой.
Вскоре меня стали вытеснять на улицу. Свекровь не скандалила, но всячески давала понять, что мое присутствие в их со Славой доме нежелательно. А однажды сказала: «Ты не поднимайся, мы с Алисой сейчас выйдем. Погода хорошая, зачем сидеть в четырех стенах?» С тех пор в квартиру я больше не заходила. Дочку приводили во двор или к метро.
Почти каждое наше свидание для меня заканчивалось истерикой.
Встречи были слишком короткими, и их приходилось вымаливать у чужих и враждебных людей. Я хотела наладить с ними отношения, забыть старые обиды и вместе воспитывать Алису. Но они не собирались мириться и не скрывали неприязни.
У меня началась депрессия. Я почти не ела, не спала, совершенно обессилела и чувствовала себя старухой, словно мне было семьдесят, а не двадцать два. Слишком много пережила за несколько последних лет. Тоскливыми бессонными ночами беспрерывно курила и прокручивала прошлое в памяти, как кинопленку. Думала: где же допустила ошибку? Как угодила в ловушку?
Слава был моим вторым мужем. Познакомились мы в питерском театре «Приют Комедианта». Я играла там заглавную роль в «Эвридике» Жана Ануя. Слава заведовал музыкальной частью. А вообще он был дирижером симфонического оркестра.
Сначала я его в упор не замечала. Была поглощена работой над сложной ролью и не могла отойти от разрыва с первым мужем. А Слава решил меня покорить и все время оказывался рядом, как по волшебству. То «случайно» встретит на улице, то так же «случайно» выйдет вместе со мной из театра и вызовется проводить. Так и взял «измором».
Мне было двадцать, ему — тридцать три. Но я уже успела побывать замужем, а Слава не имел опыта серьезных отношений. Жил вдвоем с мамой-музыкантшей и мечтал о семье и детях. «Приятный парень, — думала я, — интеллигентный, воспитанный.
Но разве можно сравнить его с моим первым мужем?!»
В юности я была максималисткой и мечтала об идеальной любви, такой, как в книгах и кино. Сама сниматься начала в шестнадцать и сразу в главной роли — в «Письмах к Эльзе» Игоря Масленникова. Фильм наделал в свое время шума на «Кинотавре». Там мне и предложили следующую главную роль — в новогоднем телемюзикле «Золушка». После премьеры я, как говорится, проснулась знаменитой. Подходили люди в магазинах и на улице, просили автографы. Я не могла поверить в реальность происходящего. Тут-то и накрыла меня любовь, о которой я так мечтала. Моему «принцу» было за пятьдесят, и я влюбилась в него с первого взгляда.
Мы встретились на вечеринке у знакомых, а потом сбежали оттуда, всю ночь бродили по городу и говорили, говорили — до самого утра.
Когда прощались, мой новый знакомый сказал: «Никогда не думал, что с такой юной девушкой можно проболтать всю ночь». Мы падали с ног от усталости, но не могли друг от друга оторваться.
Он был американцем русского происхождения. По образованию — японист. Родился в Питере, окончил с красным дипломом Ленинградский университет. Как отличника его послали в Японию. А он уехал оттуда в Штаты и попросил политического убежища, потому что ненавидел советский режим и давно мечтал сбежать из СССР.
Имя этого мужчины, ставшего моим первым гражданским мужем, пусть останется тайной. Наши отношения закончились восемь лет назад, возможно, он обзавелся семьей и детьми.
Зачем нарушать их покой? Когда-то в шутку я называла его Пигмалионом, ведь он сыграл в моей жизни очень большую роль, многому научил и в каком-то смысле «вылепил». Это удивительный человек.
В Америке он сначала работал переводчиком, а потом попал в Голливуд. Был консультантом на нескольких картинах о России и постепенно обзавелся связями в кинематографической среде, сам увлекся кино. Сыграл несколько небольших ролей, стал снимать документальные фильмы. Как только поднялся «железный занавес», приехал в родной город, о котором тосковал все тридцать лет своей американской жизни. Когда мы встретились в Питере, он работал над новой лентой для американского телевидения — о русских женщинах.
После нашей прогулки я проспала до вечера и проснулась в удивительном настроении. Помню, лежала и думала: «Что за волшебная ночь!» Была уверена, что продолжения не будет, но вскоре позвонил «американец»:
— Мне нужно еще раз тебя увидеть.
— Хорошо, давайте встретимся, — я была с ним на «вы».
Мы опять всю ночь бродили по городу. Он рассказал, что десять лет назад женился на русской и она родила ему дочь. Семейная жизнь не сложилась, после развода жена захотела жить в Штатах. Сначала их дочка оставалась в Питере с бабушкой и дедушкой, а потом мать ее увезла. Для него это была тяжелая травма. Я сочувствовала. Словно предвидя, как сама буду мучиться, не имея возможности видеться с ребенком.
Я не рвалась в Америку. Мне с моим «американцем» было хорошо и дома. Мы сняли квартиру и стали жить в гражданском браке. Маме это страшно не нравилось. Несколько раз у нее даже сердце прихватывало. Она взывала к моему разуму:
— Юля, одумайся, что ты творишь?! Он же тебе в отцы годится! Да нет, скорее, в дедушки! С ума сойти — тридцать пять лет разницы! Неужели не понимаешь? У вас все равно ничего не получится, — но тщетно. Я только пожимала плечами:
— Ну и что? Когда-нибудь все заканчивается. И вообще — это моя жизнь и я буду строить ее так, как считаю нужным!
Он пытался наладить отношения с «тещей», приглашал в гости, делал подарки. Но к маме моей на хромой козе не подъедешь.
С «зятем» она разговаривала сухо, сквозь зубы, и на лице ее было написано все, что она о нем думает. Когда мы собрались в Америку, мама чуть с ума не сошла. Боялась, что я там останусь.
Муж хотел показать мне мир. Я никогда не выезжала за границу и американскую жизнь представляла только по фильмам и книжкам. Действительность имела с ними так же мало общего, как наша жизнь — с жизнью инопланетян.
Конечно, я старалась скрыть свою растерянность, изображала крутую. Мол, подумаешь — Америка! Видали и не такое! Но часто попадала в нелепые ситуации и чувствовала себя героиней эксцентрической комедии о провинциалке, очутившейся в высшем обществе. В Нью-Йорке мы жили на Манхэттене, в роскошной двухуровневой квартире друзей моего мужа, раньше принадлежавшей Эрику Клэптону.
Я ходила по ней как по музею и до многих вещей просто боялась дотронуться.
Однажды ужасно захотелось есть. Мужа дома не было, и я не рискнула что-нибудь приготовить. Это же не кухня, а космический корабль с неведомым оборудованием! Решила пообедать в ресторане. Вышла на улицу и остановилась в замешательстве. Языком не владела, как улица называется — не знала. Решила: главное не уходить слишком далеко от дома, чтобы не потеряться. Смотрю — рядом какое-то заведение, с виду приличное, даже пафосное. Народу никого. Рискнула зайти. Официанты посмотрели как-то странно, но ничего не сказали. Видно, были неплохо вымуштрованы. Усадили за столик, предложили меню. А я не знаю, что заказывать!
Ткнула пальцем в первое попавшееся блюдо. Они переглянулись. Как потом выяснилось, это был весьма экстравагантный выбор. И далеко не последний мой промах.
Принесли какое-то жуткое блюдо. Съесть его я не смогла. Расплатившись, встала, не оставив чаевых. А потом слишком резко повернулась, зацепила скатерть и свалила на пол посуду. Стою вся красная, бормочу что-то в растерянности на ужасном английском, а они успокаивают: «Не волнуйтесь, мэм, все о’кей, сейчас уберем осколки». Боже, как же было стыдно!
Домой пришла голодная, вся в слезах. Муж спрашивает, что случилось. Я рассказываю, как сходила в ресторан. У него истерика от хохота:
— Ты прямо Джулия Робертс в фильме «Красотка». Помнишь, как она там ела улиток в ресторане?
Неужели не знаешь, что женщина не может в одиночку посещать такие места? Это неприлично. Если захотелось просто перекусить, днем принято заходить в места попроще.
— Да откуда мне это знать? — обиделась я. — Тебя дома не было, а мне так хотелось есть...
Постепенно освоила ресторанный «этикет». Помог муж. Без него я не могла ступить ни шагу, как слепая без поводыря.
Однажды он повел меня в шоу-рум своей подруги — знаменитого модельера Дианы фон Фюрстенберг. Мол, посмотришь, какие бывают женщины — успешные, яркие, светские. И я действительно была восхищена необыкновенной простотой и элегантностью Дианы, ее аристократическими манерами, великолепной фигурой и волнующим низким голосом.
Из-за плохого английского я сама почти все время молчала, но внимательно наблюдала за разговором мужа и хозяйки. Не знаю, может быть, я чем-то понравилась или ей хотелось сделать приятное другу, но она предложила примерить пару платьев из последней коллекции и выбрать то, что больше подойдет. Я плохо разбиралась в моде, дизайнеров не знала и не оценила этот жест. Да и знаменитые платья с запахом от Дианы фон Фюрстенберг оказались не в моем стиле. Об этом я и заявила мужу:
— Слушай, платья неплохие, но не на мою фигуру. Не буду я ничего брать.
— Ты что, с ума сошла? — зашипел он. — Это то же самое, что отказаться от подарка Шанель!
Пристыженная, я выбрала коротенькое черное платье и сделала вид, что счастлива. Впоследствии в Питере разрезала его на две части — топ и юбку. Юбку выбросила, потому что мини не носила.
Муж не ругал меня после посещения его прославленной подруги. С таким же успехом можно было отчитывать кошку или собаку. Что толку? Только уши прижмет, а что такое «от кутюр», не поймет все равно.
В Нью-Йорке пробыли пару месяцев и отправились в Лос-Анджелес. Я немножко пообвыкла в Америке, и она стала терять для меня свой инопланетный ореол. Помню, стояла около знаменитой надписи Hollywood и удивлялась: «Почему люди с таким восторгом рассказывают об этих белых буквах? Я, например, не вижу в них ничего особенного. Ну, Голливуд. Не рай земной — комплекс студий».
А муж мой, как выяснилось, строил грандиозные планы, хотел сделать меня звездой американского кино.
Учил английскому, снимал на камеру и готовил промо-ролик для показа знакомым киношникам. Я не сопротивлялась, но и не проявляла должной активности, потому что не стремилась в Голливуд. Многие знакомые в Питере потом удивлялись: «Почему ты не осталась в Америке?» А мне это в голову не приходило. То ли была слишком маленькая и глупая, то ли здесь все было хорошо. В Штатах пришлось бы все начинать с нуля. Я себя в этой стране чувствовала чужой, не жила, а как будто наблюдала за происходящим со стороны. Словно фильм смотрела — не самый интересный.
Однажды поехали в Лас-Вегас, развлечься.
А это особое место, не зря его называют «городом греха». Там царит атмосфера праздника, кружащая голову даже самым серьезным людям. И мы впали в какое-то веселое безумие. Поиграли в рулетку, в блэк-джек, а потом решили пожениться. Получили лицензию, зашли в ближайший храм и обвенчались. Церемония заняла считаные минуты. Мы посмеялись и отправились дальше. Хотя для моего мужа, гражданина Америки, это был вполне законный брак. А для меня — игра. Юридически я так и осталась незамужней.
В Штатах мы провели почти год. Это был очень яркий и важный период моей жизни, за который я благодарна своему первому мужу. Очень многое тогда повидала. И повзрослела. Галатея больше не нуждалась в Пигмалионе. Он же не хотел с этим смириться и начал давить на меня. Начались упреки, сцены ревности на пустом месте.
Как назло, кризис наших отношений у мужа совпал с личностным кризисом. Пятьдесят пять для мужчины — сложный возраст. Раньше он не чувствовал или делал вид, что не чувствовал этих злосчастных тридцати пяти лет разницы, а теперь они не давали ему покоя. Муж все время твердил: «Скоро я стану старым, а ты еще больше расцветешь и меня бросишь. У меня все позади, а ты только начинаешь жить...»
Вернувшись из Америки, мы опять поселились вместе. У меня начались репетиции «Эвридики», отнимавшие все мое время и силы. Я уходила рано утром, приходила поздно вечером и думала только о роли. Какому мужчине это понравится? Мы стали ссориться чаще прежнего. На премьере мужа в зале не было. Незадолго до этого он уехал в Америку решать семейные проблемы.
Я пришла из театра с цветами, села на кухне и разрыдалась. Поняла, что все кончено. У меня больше нет сил на эту историю.
На следующий день собрала свою одежду, написала какую-то нелепую записку и ушла. Хотела стереть из памяти все, что было. А потом жалела, что не оставила себе ни единой фотографии этого периода жизни.
Поселилась у бабушки. Вечерами сидела дома, курила одну сигарету за другой и пила, чтобы забыться. А потом стала писать. Это был неконтролируемый поток мыслей и чувств, которые можно доверить только бумаге. Исписала несколько толстых тетрадей и впала в тоску. Несмотря на юный возраст, я никогда не питала иллюзий в отношении своего гражданского брака, понимала, что наша любовь вряд ли продлится долго, но в глубине души все-таки надеялась на чудо.
Его не случилось. Мы расстались.
Муж не звонил, не пытался вернуть. А однажды, когда все уже было в прошлом, я встретила его на улице. Подошла:
— Прости меня, пожалуйста, за то, что я сделала! Не держи зла.
— Ну что ты, малыш, — сказал он. — Разве я могу обижаться на тебя или злиться? Спасибо за эти чудесные два года. Я был счастлив.
— И тебе — спасибо. Мне тоже было хорошо.
Мы обнялись, и у меня словно камень с души упал...
Я долго страдала после разрыва. Слава видел мои мучения и пытался помочь.
Наверное, я казалась ему слабой и беззащитной. Не раз убеждалась, что вызываю у людей это обманчивое впечатление. На самом деле я гораздо сильнее, чем кажусь, в критический момент всегда собираюсь и вытаскиваю себя сама.
Слава этого не знал и с большим энтузиазмом начал меня спасать. Пытался вытащить «на природу», водил в театры и на концерты.
— Юля, сегодня идем на выставку...
— Да ну ее к лешему, не хочу!
— Нет, ты не понимаешь, тебе надо встряхнуться. Ладно, не хочешь на выставку — погуляем. Тоже нет? Ну давай хотя бы постоим у реки.
— Пошли, — нехотя соглашалась я. — Все равно ведь не отстанешь.
Вскоре я сама задумалась о том, что пора начинать новую жизнь.
Слава убеждал, что главное для женщины — семья. Я должна выйти замуж, родить ребенка. И тогда все встанет на свои места. Мужем, разумеется, должен стать мой верный рыцарь. Не зря же он обхаживал меня столько времени! Однажды я решила: «А действительно, замужество — самый лучший вариант. Слава помог мне, избавил от тоски и боли. Почему бы и правда не родить ему ребенка?» Наверное, Бог соединил нас только для того, чтобы на свет появилась Алиса. Через три месяца я забеременела, и мы со Славой поженились. В тот момент я искренне верила, что мы сможем быть счастливы вместе.
Жили у него, вместе со свекровью. Она меня недолюбливала, считала недостойной ее замечательного сына и постоянно учила жить.
Я была девочкой из Феодосии. Провинциалка! Попса! А они — семья потомственных питерских интеллигентов. Серьезные музыканты. В этом доме слушали только классику, включить какую-нибудь легкомысленную песенку было нельзя. И я возненавидела Бетховена и Моцарта.
Первое время старалась быть хорошей женой и хозяйкой, а потом махнула на все рукой. Две женщины на кухне — это катастрофа. Мне было важнее сохранить душевный покой, ведь я была уже на шестом месяце.
Говорят, у беременных обостряется интуиция. Слава не давал поводов для ревности, но я поняла каким-то шестым чувством, что у него есть другая женщина. Стала искать доказательства. Влезла в почтовый ящик мужа в компьютере, в закрытую папку с фотографиями, и подозрения подтвердились.
Там было море компромата — снимки мужа с этой особой, их переписка. Я проглядела пару любовных посланий и ужаснулась: «Это не интрижка, а многолетняя связь!» С этой женщиной Слава встречался уже десять лет. У них были сложные отношения. Они расходились и сходились вновь, но муж не бросил любовницу, когда завел семью!
Я долго сидела перед компьютером и не могла прийти в себя. В голове стучало: «Он меня предал. Как жить? Как теперь жить?» Было безумно больно.
Потом пришел Слава, и начался фарс. Я предъявила ему «компромат», а он повел себя как мальчишка. Стал юлить, изворачиваться, отрицать очевидные факты: — Ну и что?
Между нами ничего не было!
— А письма, фотографии?
— Они ничего не доказывают.
— А что вы делали в квартире твоего отца? Это ведь там снято?
— Ну подумаешь, встретились, пообщались.
— Пообщались?! Это так теперь называется?
— Юля, это совсем не то, что ты думаешь! Я люблю тебя! Только тебя!
Хотела собрать вещи и уйти — Слава уговорил остаться. Сказал, что запутался, но больше не повторит прежних ошибок. Клялся, что дороже меня и будущего ребенка для него никого нет.
Ради нашего малыша я и осталась. Очень хотела верить, что все будет хорошо.
Через три месяца родила красивую, здоровую девочку и назвала ее Алисой. Муж присутствовал при родах и, по-моему, перенес это испытание гораздо тяжелее, чем я. Помню, прямо в родилке попросила поесть. Рожала достаточно долго — с шести утра до трех дня — и проголодалась. Принесли тарелку супа. Я повернулась к Славе, стоявшему в изголовье: «Не хочешь присоединиться?» И вскрикнула. Он был не просто бледный — зеленый, сейчас рухнет. К нему тут же подскочили сестры, увели в коридор.
Сначала дочку показали мне, а потом дали подержать ему. Слава взял ее на руки и улыбнулся. И с этой секунды стал сумасшедшим отцом.
У меня материнский инстинкт тоже включился сразу. Отчетливо помню, как впервые посмотрела на Алису и подумала: «Теперь моя жизнь принадлежит этому крошечному существу. Я за нее в ответе».
Сначала многого не знала, не понимала. Совсем дурочка была. Лежала с ребенком в отдельной палате и сходила с ума. Когда кормить, как пеленать — непонятно. Ночью Алиса расплакалась, я не смогла ее успокоить и побежала в коридор искать дежурную медсестру. Увидела ее и закричала:
— Помогите! Пожалуйста!
— Что такое? — испугалась она.
— Ребенок плачет, а я не знаю, что делать!
— О, господи, — выдохнула женщина. — Я думала, что-то серьезное случилось...
Мне не сказали, что девочку можно отдать в специальную детскую комнату, чтобы привести себя в порядок и немного отдохнуть, и я двое суток не знала ни минуты покоя.
Потом кто-то из женщин спросил:
— Почему ты ее не отнесешь?
— А это всем можно?
— Конечно!
Сходила в детскую и отправилась в душ. Открыла кран, встала под теплую воду и ощутила неземное блаженство. Время словно остановилось. Тела я практически не ощущала, буквально парила. Ничего подобного со мной никогда в жизни не было — ни до ни после! Наверное, после родов в организме произошел мощный выброс гормонов счастья.
Я была очень тощая.
И даже во время беременности ухитрялась худеть. Дочка росла, а я не прибавляла в весе. После родов сразу пришло молоко, и грудь пятого размера на моем тщедушном тельце смотрелась довольно странно. В роддоме мне многие завидовали. Молоко было далеко не у всех женщин. Многие мамочки почему-то изливали мне душу: «Знаешь, после кесарева все так болит», «Разрывы страшные», «Молоко пропало»... Я чувствовала себя непростительно счастливой на фоне чужих несчастий и даже стыдилась, что у нас с Алисой все хорошо.
Мы продолжали жить со Славиной мамой, и она с энтузиазмом учила «непутевую невестку» уму-разуму. Однажды и моя родительница пришла к внучке. Бабушки объединились и вдвоем стали давать ценные советы.
Я озверела и выгнала их из нашей комнаты:
— До свидания, дорогие бабули! Со своей дочкой разберусь как-нибудь сама. Во-первых, я мать и инстинкт меня не подведет. А во-вторых, прочитала столько книжек, что в ваших советах относительно стирки пеленок — при том, что сейчас есть памперсы, — не нуждаюсь!
— Это ужасно! — хором закричали они. — У нее будет преть попка!
— Ну, тогда сами стирайте внучке пеленки, если так за нее боитесь. Помогите делом, а не разговорами!
Я взяла все на себя. Первое время, кроме Славы, вообще никого к Алисе не подпускала. Мною владел животный страх, казалось, если чужой возьмет девочку на руки, она забудет мой запах.
И я буквально рычала, как волчица, когда к ней кто-нибудь приближался.
Было очень тяжело. А потом я вспоминала это время с умилением и нежностью. Счастливые воспоминания помогали пережить разлуку с дочкой, делали боль не такой острой и невыносимой. Обстоятельства заставили меня приглушить материнский инстинкт. Если бы я этого не сделала, не смогла бы жить дальше...
Я долго не могла «отпочковаться» от дочки и укладывала с собой спать. Все возмущались, пугали: «Ты можешь ее задавить! Надо класть малышку в детскую кроватку!» Я пробовала укладывать Алису отдельно, а потом раз пятнадцать за ночь вскакивала посмотреть: спит ли она, дышит или нет.
Так намучилась, что послала к черту советчиков. Слава обижался:
— Ну понятно, ты — с Алисой, а я с кем должен спать? С Людвигом ван Бетховеном?
Я пожимала плечами:
— Почему бы и нет?
Мы пытались сохранить семью. Но разбитую чашку не склеишь. Я так и не смогла простить ему предательства. Жили мы вместе, но с каждым днем все больше отдалялись друг от друга и вскоре стали практически чужими. Совместная жизнь сделалась невыносимой. Я оставалась с мужем только ради дочки.
Сначала пребывала в каком-то возбужденном истерическом состоянии, потом оно перешло в апатию.
Я опять не спала и не ела, не могла репетировать и играть. Никуда не выходила, не разговаривала с людьми. Лежала и тупо смотрела в потолок, не понимая, как быть дальше. Ребенком занималась «на автомате», делала то, что положено по режиму. Жизнь превратилась в нескончаемый «день сурка». Чувствовала себя роботом и тихо сходила с ума.
От психушки спасла иллюзия нового чувства. Однажды показалось, что я влюбилась. Наверное, в организме сработала «резервная кнопка», включилась защита. В мозгу наконец-то что-то щелкнуло, и я ушла от Славы. Но не к другому мужчине — просто ушла...
Свекровь до сих пор не в курсе истинных причин нашего разрыва. Она считает, что легкомысленная актрисуля разрушила семью ее сына. Слава не рассказывал о своей измене и все представил в выгодном для себя свете.
Я не знаю, сложилось ли у него что-то с той женщиной. Мы уже несколько лет общаемся исключительно по поводу Алисы. Других тем у нас нет. Не могу сказать, что осталась в хороших отношениях с отцом своей дочери. Но мы оба делаем вид, что все прекрасно, — для Алисы. Хотим, чтобы ей было хорошо.
По этой же причине я когда-то отдала дочку отцу и бабке. Боялась, что не справлюсь одна, что Алисе со мной будет плохо. Но оказалось — потерпеть оставалось всего два месяца! Однажды, когда у меня уже не осталось денег даже на лапшу «Доширак», раздался звонок из Москвы:
— Юля, мы приглашаем вас на пробы в сериал «Дочки-матери». Приедете?
— Конечно! — закричала я. Мне было совсем хреново.
Но именно отчаяние дало нечеловеческую энергию и помогло получить роль. Для других актрис это был просто кастинг, для меня — вопрос жизни и смерти, и я выложилась по максимуму, показала, на что способна.
Когда начались съемки, я поселилась на съемной квартире в Москве. Взять туда дочку не получилось — Слава и его мама были категорически против. Я поняла, что надо покупать квартиру в Питере, чтобы у нас с Алисой была своя территория. Пахала как проклятая по четырнадцать часов в сутки, деньги зарабатывала, а как только выдавался выходной, бросалась в аэропорт. Днем гуляла в Питере с Алисой, а вечером отрывала от себя плачущую дочку и возвращалась в Москву. Летела и сама плакала. Иногда приезжала всего на пару часов. Летом малышку вывезли на дачу, и я едва успевала смотаться за город и примчаться в Пулково на последний московский рейс.
Муж и свекровь не считали нужным подстраиваться под мой график.
Конечно, все было бы намного проще, если бы сериал снимали в Питере, но там для актеров работы практически нет. А так я, конечно, видела бы Алису гораздо чаще. Мы договорились со Славой о равных правах на ребенка. Даже составили специальное соглашение о том, что дочка должна проводить одинаковое количество времени с обоими родителями. На деле я общалась с ней урывками, и это было невыносимо тяжело. Сердце мое разрывалось на части. Казалось, жизнь кончена, в ней уже никогда не будет любви и счастья. И тут я встретила Никиту...
Мы оба снимались в Киеве в украинском сериале «Территория красоты» — о клинике пластической хирургии.
Я играла старшую медсестру. Никита Зверев — главврача областной больницы. Помню, меня сразу «торкнуло», когда впервые увидела его на площадке. Даже странно стало. Подумала: неужели это любовь? До этого Никиту не знала и фильмов с ним не смотрела.
Вскоре я пригласила съемочную группу в боулинг — отметить день моего рождения. Там присутствовал и Никита, и мы сразу подружились. Оказалось, что познакомиться с ним я могла на год раньше, на съемках картины «Летит». Никита туда приходил к другу. Сказал, что сразу обратил на меня внимание:
— Ты была очень красивая и грустная, сидела и смотрела куда-то в стену. Мне очень хотелось подойти, но я не решился.
— Ну и зря! — засмеялась я.
В тот вечер мы уже не смогли расстаться и утром проснулись вместе. У нас с Никитой оказалось много общего — во взглядах на жизнь и в самой жизни. Мы оба были совершенно измучены и высушены предыдущими отношениями и уже всерьез не верили в любовь. Я — после развода, и он тоже. У меня — маленькая дочка, и у него. Шли по разным тропинкам, но встретились на одной «горке», проделав похожий путь. И не было резона врать, притворяться, пудрить друг другу мозги. Мы сразу подошли друг другу, как две половинки одного целого.
В гражданском браке живем два с половиной года и за это время ни разу всерьез не повздорили. Первое время вообще не ругались! И сейчас наши короткие размолвки нельзя назвать ссорами.
Мы ведь сразу миримся. В основном люди ругаются по глупости, из-за каких-то бытовых мелочей: «Почему ты пасту не закрыла?» — «А ты почему бросил здесь носки?» У нас такого нет. Если один затевает уборку, второй тут же подключается. Можем вместе что-нибудь приготовить. Если мне не хочется стоять у плиты, к ней встает Никита, без лишних вопросов.
Единственная проблема — наша работа, связанная с частыми разъездами. В последний год и Никита очень много снимался, и я часто уезжала. Мы виделись только пару раз в месяц. Приезжая домой, падали от усталости и просто отсыпались. А через сутки-другие ехали обратно. Но и работая в Москве, мы, бывает, не видимся неделями, если не совпадает график.
Оказаться бы опять вместе на каком-нибудь проекте, как тогда в Киеве на «Территории красоты»!
Это было волшебное время. Стояла чудесная золотая осень, мы гуляли по городу и чувствовали себя абсолютно счастливыми. Я уезжала только к Алисе.
Однажды Никита собрался в Питер на параллельные съемки и спросил, не надо ли что-нибудь передать моей маме. Я обрадовалась: «Да-да! Надо ей кое-что отвезти. Как прилетишь, позвони ей, договорись». Никита не просто выполнил поручение, он повел мою маму в кафе и сделал все, чтобы ее очаровать.
На следующий день звоню ей:
— Ну что, встретились?
— Встретились, Юленька. Как он мне понравился!
— Не может быть! Ну, тогда ты, наверное, обрадуешься, узнав, что у нас роман?
— Ой, а я так и подумала! В такого мужчину невозможно не влюбиться!
Никита — единственный из моих избранников, в ком мама души не чает. Она всегда на его стороне.
Муж у меня безумно обаятельный. Женщины на него сразу западают, начинают отчаянно кокетничать. А я, глядя, как они стараются, только усмехаюсь: «Ну-ну, попробуйте, отнимите». Конечно, ревную, но никогда этого не покажу. Разве что отпущу какое-нибудь шутливое замечание в его адрес.
А Никита хоть и старается не устраивать сцен ревности (знает, что у меня на них жесточайшая аллергия после первого брака), иногда не выдерживает, срывается.
Смотрит какой-нибудь фильм с моим участием, доходит до любовной сцены и начинает:
— Надо же, как ты с ним целуешься! По-настоящему, не как в кино! Очень убедительно!
Я тут же залезаю в Интернет, нахожу фильм, в котором есть любовная сцена с его участием, включаю и говорю:
— А ты тоже неплохо целуешься, прямо как я.
— Но я же мужчина!
— И что? Тебе можно, а мне нет? Ты же знаешь, это работа! Сам ведь актер!
Какой-то придурок выложил в Интернете мои фото ню. Нашел кадры в мюзикле «Золушка» и фильме «Письма к Эльзе».
Картинки красивые, не грязные, там ничего толком и не видно, мне стыдиться нечего. Никита понимает, что я ни в чем не виновата, но все равно злится. Когда начинает в очередной раз заводиться, я объясняю:
— Послушай, все уже быльем поросло! Девять лет прошло! Я была маленькой и глупенькой. Сейчас, конечно, ни за что бы не стала сниматься обнаженной. Но ты тоже хорош, сам разгуливаешь в фильмах с голым торсом!
— Я мужчина, и у меня нет бюста, — оправдывается он.
— Не знаю, по-моему, у тебя грудь больше, чем у меня. Очень накачанная. И вообще — что за шовинизм!
Он смеется и успокаивается. А я думаю: «Какое счастье, что мы занимаемся одной профессией. Нам проще договориться».
Наверное, мои неудачи с другими мужчинами были связаны с тем, что они не актеры. Но раньше я считала, что с коллегами нельзя построить серьезные отношения. Актеры же не мужчины! Странные бесполые существа.
Никита хороший актер и при этом настоящий мужчина. Сильный, добрый, внимательный. Есть мужики, которым бесполезно что-то объяснять, они ничего не хотят слушать. А он способен воспринимать критику и прислушиваться к чужому мнению. Жаль, что в кино Никиту эксплуатируют исключительно в образе героя-любовника, он ведь замечательный комик и характерный актер. И в жизни очень остроумный и веселый человек. Не дает мне хандрить и впадать в депрессию, когда наваливается тоска. А поводов хватает. Я разрываюсь на два дома, на два города и по-прежнему вижу дочку не так часто, как хотела бы...
Мы с Никитой живем в Москве.
В Питере у меня теперь есть квартира, чудом купленная перед самым кризисом. Стоила она тогда три миллиона рублей. Полтора я заработала на сериале «Дочки-матери». Остальные деньги взять было негде. Подумывала об ипотеке, но вмешался отчим — мамин муж. По профессии он балетмейстер, зарабатывает немного. Но именно в тот момент у него неожиданно появились деньги. Умерла его старенькая мама, у которой была большая комната в коммуналке на Васильевском острове. Отчим продал наследство и получил как раз полтора миллиона!
Я об этом не знала, но в любом случае никогда бы не стала у него занимать. Мы не были особенно близки. Он случайно услышал, что собираюсь брать ипотеку, и возмутился:
— Ты что, с ума сошла?
Это же грабеж. Представляешь, сколько придется переплатить?
— Представляю, конечно. А что делать? Другого выхода все равно нет.
— Что делать? Я знаю. Поехали в банк.
В тот же день он перевел на мой счет полтора миллиона рублей. Я была тронута, не знала, как благодарить. И переживала, что не смогу быстро отдать такую большую сумму.
— Да ладно, — сказал отчим. — Отдашь, когда сможешь. У меня не горит.
Только расслабилась — грянул кризис. Квартира куплена, но ремонт в ней делать не на что. Работы не было восемь месяцев, а когда она появилась, мою актерскую ставку урезали вдвое.
Долг я все-таки вернула — в течение двух лет. Очень помог мой последний проект: сериал «На солнечной стороне улицы». Хотя денег все равно катастрофически не хватает.
Но для Алисы я ничего не жалею. Наверное, хочу компенсировать то, что не могла дать ей раньше, и покупаю самые лучшие вещи, игрушки. Благо теперь у нас есть собственная территория. Уже не нужно ждать, пока Алису выведут на улицу — погулять и пообщаться со мной. Этот тяжелый период, слава богу, позади. Теперь могу приехать, забрать ребенка и пожить с ней в нашей квартире неделю, а то и две-три, если график позволяет. Слава не просит денег на содержание дочери, но никогда не отказывается, если я их даю.
Алиса однажды спросила:
— Мама, почему ты с нами не живешь? Бабушка сказала — ты меня бросила.
У меня прямо сердце оборвалось. Говорю:
— Доченька, разве я тебя бросила? Мы же все время вместе. Общаемся по скайпу, по телефону, я к тебе приезжаю и стараюсь делать это как можно чаще. Мы не живем вместе, потому что я ушла от папы.
— А почему?
— Разлюбили друг друга. Так бывает.
Она очень серьезно слушала и, по-моему, все поняла правильно. Наверное, если бы мы разводились сейчас, когда дочке уже пять, это могло стать для нее настоящей драмой.
Поэтому я и старалась разрубить отношения с ее отцом, пока Алиса была маленькой. Она росла с ощущением данности сложившейся ситуации, не воспринимая это трагично. Хотя каждый раз плачет, провожая меня в Москву:
— Забери меня, мамочка, я хочу быть с тобой!
Конечно, со мной лучше, я ведь каждый раз устраиваю праздник, не ругаю, ничего не заставляю делать. Спрашиваю:
— Ты же будешь скучать без папы?
— Нет, не буду! Я очень тебя люблю!
Я ни разу не позволила себе сказать Алисе что-нибудь плохое про отца. А он, судя по ее рассказам, меня не особенно щадит: — Знаешь, мама, папа опять тебя ругал.
Но я еще больше тебя после этого люблю!
— Что же он сказал?
— Ну, что мало делаешь...
— Мало делаю? Давай посмотрим. Я вот денежек заработала, квартиру купила. Тебе — игрушки, кроватку, шкафчик. А папа?
— А папа ни одной квартиры не купил, — очень серьезно сказала моя дочка.
И я подумала: «Вот так мы общаемся через ребенка, который уже сам неплохо соображает».
Недавно Алиса мне заявила:
— Знаешь, я хочу жить и у тебя, и у папы.
— Но сейчас вроде так и есть?
— Нет, с папой я провожу больше времени! А хочу, чтобы поровну!
То есть она в своей маленькой головке уже строит определенные планы! Я сказала:
— Вот будет тебе десять лет, и ты сможешь решить, с кем тебе жить.
— Сколько лет?
— Десять.
И она стала считать, сколько осталось... По нашим законам именно с десяти лет ребенок может решать, с кем из родителей он хотел бы жить под одной крышей.
Если появится возможность забрать Алису, Никита будет только рад. Он несколько раз сам предлагал:
— Давай ее заберем.
— А как?
— отвечала я вопросом на вопрос. — Это невозможно.
И дело не в наших порывах, а в интересах и желаниях ребенка. Сложившуюся схему уже не поломать. У Алисы в Питере детский сад, кружки, подружки и главное — папа, которого она любит и который безумно любит ее. Я уважаю за это бывшего мужа, сейчас такая отцовская любовь — большая редкость. Слава ею много занимается. Если я лишу Алису отца, ей будет больно. И он этого так не оставит. Начнутся еще суды, разборки... Девочка будет страдать. Нет, так нельзя. Сейчас ситуация пришла к равновесию, и мне страшно его разрушить. Страшно, что Алисе будет плохо.
В каникулы и выходные я часто беру дочку в Москву. У них с Никитой замечательные отношения. В январе мы с ним ездили в Питер, встречали Новый год с моей мамой и отчимом, а потом взяли к себе Алису и провели с ней все зимние каникулы. Гуляли, развлекались. Никита очень любит детей, и дети его обожают.
Я буду рада, если через пять лет дочь захочет жить со мной, сделаю все, чтобы ей было комфортно. Но не обижусь, если через какое-то время она скажет: «Нет, пожалуй, у папы лучше и привычнее. Вернусь-ка я обратно». Это ей решать. Мне бы хотелось, чтобы у моей дочки все было хорошо...
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон мебели «Promemoria».
Подпишись на наш канал в Telegram