Через несколько минут меня увезут в операционную. Транквилизатор уже вкололи, я начинаю чувствовать его действие. Сижу на кровати и смотрю в стену. Сейчас мне хорошо... Тело какое-то невесомое. Голова пустая. Все тревоги последних дней куда-то улетучились...
Сами собой возникли мысли о маме. Актерство во мне — от нее. Когда родители переехали из Нижнего Новгорода в Москву — отца назначили главным инженером завода в Люберцах, ее приглашали показаться в несколько московских театров, но мама отказалась.
Из-за меня. Я родилась, когда ей было тридцать семь. Единственный, долгожданный и болезненный ребенок. Наверное, не было ни одной болячки, которая бы ко мне не пристала. И мама посвятила себя мне.
Папа снимал для нас номер в подмосковном санатории, чтобы ребенок круглый год мог дышать свежим воздухом. И мои первые воспоминания — это сосновый бор, уютный особнячок пансионата и мама.
Я мало общалась с детьми. В детский сад не ходила, потом в школе тоже появлялась редко. Приезжала раз в три месяца, чтобы написать контрольную и по ее итогам получить четвертную оценку. Можно сказать, у меня было домашнее обучение. В те редкие дни, когда выбиралась в Москву, учителя приходили ко мне домой.
А в санатории со мной занималась мама.
Мы очень много времени проводили вдвоем. Мама никогда не жаловалась, старалась быть веселой и жизнерадостной, но я чувствовала, что она не совсем счастлива. В детстве это было лишь смутным ощущением, но став старше, я поняла: она тоскует по сцене. Когда-то ей пришлось сделать выбор. Она выбрала дочку и ни разу не дала понять, что жалеет об этом. Но меня всегда мучило чувство вины, что моя жизнь сложилась за счет маминой. Может, поэтому я никогда не представляла себе иной судьбы, кроме актерской.
К окончанию школы я уже твердо знала, что буду поступать в театральный. К творческому конкурсу в «Щуку» меня готовила мама. Все как обычно: стихотворение, проза, басня.
Поступила легко, с первого раза. Прошла туры, сдала экзамены — все сама, без «волосатой руки», хоть в это и не все верили. Потом оказалось, что нас таких, без связей, на курсе всего двое — я и Вася Седых. На самом деле ничего не имею против актерских династий. Но природа на детях знаменитых родителей чаще все же отдыхает!
Конечно, о том, что «люди, львы, орлы и куропатки» постоянно борются за выживание, я узнала еще в школе. Не элитной, самой обычной, районной. Мы жили в Орехово-Борисово. Главным достоинством школы было то, что она находилась прямо во дворе нашего дома. С первого по третий класс я там совсем мало появлялась — болела. Пришла сразу в четвертый, совершенно уверенная, что если, как учили родители, буду относиться к людям хорошо, мне ответят тем же.
Однажды я надела в школу новые туфельки — папа привез из какой-то зарубежной командировки.
Но у нас в классе учились «дивные» девочки! Они, как только я пересекла периметр школьной раздевалки, эти туфли у меня отняли.
Пришлось отдать, их было трое на одну. Правда, они оказались гуманистами и оставили мне свои старенькие, на два размера больше, в них и явилась домой. Увидев меня, мама, задохнувшись от гнева, произнесла слова, которые я запомнила на всю жизнь: «Если ты САМА их завтра не вернешь, каким хочешь образом, — помрешь тряпкой и проиграешь эту жизнь!»
Ее слова так запали мне в душу, что я вернула туфли! Это был мой первый сильный самостоятельный поступок.
Я приперла обидчицу к стенке и потребовала отдать мне мою вещь. Наверное, во мне клокотала такая ярость, что она растерялась, не ожидала, что эта воспитанная интеллигентная девочка на подобное способна, и отдала! За десять школьных лет моя мама лишь раз приходила в школу урегулировать конфликт, все остальное время я защищала себя САМА!
В институте ситуация сложилась несколько иная, но не намного приятнее. Я всегда чувствовала себя чужой. Например, долго не могла понять, почему перед показами, когда я желаю ребятам удачи, все смотрят на меня как на умалишенную. Но с этим можно было смириться. Все осложнилось, когда меня начала травить руководитель курса Марина Александровна Пантелеева.
Сначала она взъелась на Васю Седых: попыталась отчислить его после первого же семестра. Заявила, что он профнепригоден, стала настраивать против него других педагогов. Кафедра с ней не согласилась, Васю оставили. Но Пантелеева не успокоилась и развернула настоящие военные действия.
От нее не укрылось, что я, единственная на всем курсе, сочувствую Васе и продолжаю с ним дружить. В конце учебного года Пантелеева вызвала меня к себе на беседу:
— Что ты нашла в Седых? У вас роман?
— Какая разница?!
— Поищи себе другую компанию, я его все равно отчислю.
Меня эта уверенность в своем праве распоряжаться чужими жизнями просто убила. Говорю:
— Нет, Марина Александровна, мы своих на войне не сдаем!
Было видно, что Пантелеева неприятно поражена.
— Ах вот как ты заговорила! Тогда готовься, у тебя тоже будут большие проблемы.
— И пугать меня не надо.
— А я не пугаю. Просто уничтожу тебя, и все.
Представить не могла, какой ад мне, девчонке, устроит моя руководительница, взрослая женщина. Пантелеева не гнушалась ничем, чтобы сломать, добиться своего. Спустя какое-то время после нашего разговора мы с Васей стали изгоями.
Многие однокурсники нас откровенно игнорировали, совсем не занимали в отрывках, некоторые даже перестали здороваться. Поэтому до сих пор благодарна тем, кто ослушался мастера, не испугался ее гнева, — Олегу Кассину, Димке Кошмину, Антону Макарскому. Они нас тогда не сдали, продолжали общаться, репетировали отрывки. Люди, черт побери!
Однажды, когда ситуация достала меня настолько сильно, что я задумалась о переводе на другой курс и поделилась этой идеей с мамой, та снова сказала: «Если переведешься к другому мастеру, считай — все кончено, рубеж сдан и эта ведьма одержала над тобой верх. Стой до конца, докажи всем, что ты личность».
Мама всегда умела найти нужные слова.
Я тут же позвонила Васе, мы вместе отрепетировали очередной отрывок и на следующий день показали его на занятиях по мастерству.
— Посмотрите на них! И эти бездарности хотят называться актерами?! — картинно возмущалась Пантелеева. — Да я им не доверю в театре программки продавать!
Кто-то из однокурсников заржал. А я почему-то чувствовала олимпийское спокойствие.
— Марина Александровна, что бы вы сейчас ни говорили, я окончу институт. Окончу у вас, и с отличием, вы собственноручно поставите мне в дипломе «пятерку», я это вам обещаю.
Пантелеева аж задохнулась:
— Ну, Погодина, ты совсем обнаглела!
Наша война была открытой и беспощадной. Каждый год Пантелеева ставила перед кафедрой вопрос о моей профпригодности. К ее огромному сожалению, единолично принять решение об отчислении она не имела права. И каждый год руководство кафедры, откровенно наслаждаясь этим спектаклем, оставляло меня на курсе.
Многие сочувствовали. Евгений Князев, набравший мастерскую следом за нами, не раз предлагал перевестись к нему:
— Оля, не порть себе нервы, доучишься у меня, получишь диплом годом позже, тебе же не идти в армию.
— Нет, спасибо, — неизменно отвечала я.
Бессмысленная борьба с Пантелеевой не доставляла мне никакого удовольствия.
Но отказаться от нее значило сдаться, потерять уважение к себе. А этого я допустить не могла. С тех пор стало принципом: я сама распоряжаюсь своей жизнью. Тогда все поставила на карту и не имела права проиграть.
На последнем курсе Пантелеева отказалась занимать меня и Васю в дипломных спектаклях. И тогда, поняв, что ситуация зашла слишком далеко, репетировать с нами (случай уникальный, единственный в истории Щукинского училища) взялись проректор Петр Глебович Попов и один из самых лучших педагогов Владимир Петрович Поглазов. До земли кланяюсь этим людям, хотя прошли многие годы! Мы с Васей играли в инсценировке чеховских рассказов. В моем дипломе, подписанном Пантелеевой, стоит «пятерка» по мастерству. Могу только догадываться, чего ей стоило поставить свою подпись, ведь это было все равно что подписать акт о капитуляции.
Вася, кстати, тоже стал известным актером. Особенно его полюбили за сериал «Солдаты».
Удивительная вещь: сегодня мне совсем не больно об этом вспоминать, я понимаю, что мне не повезло — столкнулась с нереализовавшейся, одинокой женщиной. Наверное, когда-то у нее были мечты о большой актерской карьере, которые так и не сбылись. Счастья в личной жизни тоже не досталось. До последнего дня смыслом ее существования оставалось училище, она панически боялась стать никому не нужной. На похороны я не ходила — думаю, мое прощение было ей ни к чему, так же как и мне когда-то ее извинения. Так сложилась жизнь, что мы друг друга не поняли. В конечном счете все слезы, которые я пролила по ее милости, пошли на пользу, а закалка, которую получила, пригодилась.
Сегодня в любой, даже самой сложной ситуации держу удар, ведь актерская профессия приносит не только цветы и аплодисменты...
Погрузившись в воспоминания, я не заметила, как прошло время. В дверях палаты появились санитары с каталкой: «Оля, мы за вами. Пора».
Какой длинный коридор, кажется, он никогда не кончится! Смотрю на проплывающие над головой плафоны дневного света. Мне не страшно, только очень жаль маму и папу, они так за меня переживают!
Я обожаю своих родителей. Когда была ребенком, обижалась на папу: почему другие отцы приходят домой в семь, все выходные и праздники проводят с семьей, а мой вечно занят? Но он был трудоголиком. Несмотря на это, ни загородных особняков, ни дорогих иномарок в нашей семье не наблюдалось.
Отец, хоть и стал начальником главка Министерства химического и нефтяного машиностроения, своим положением никогда не злоупотреблял. Что у нас было? Кремлевская поликлиника, служебная «Волга» с водителем, югославская стенка, чешский хрусталь, гэдээровский ковер — вот и все благосостояние семьи советского чиновника высокого ранга.
Когда мама осторожно спросила отца, может ли руководитель его уровня рассчитывать на бесплатную государственную жилплощадь, он ответил: «Сначала надо отработать в главке года три. Иначе нескромно получается». И тогда мама буквально заставила его вступить в кооператив и купить квартиру в Сивцевом Вражке. Она хотела, чтобы я была обеспечена жильем.
Очень скоро оказалось, что мамина дальновидность в буквальном смысле спасла наши жизни.
Социалистический строй рухнул, пришли времена дикого капитализма. Папа, окрыленный новыми перспективами, решил, что надо заниматься бизнесом. Он ушел из министерства и вместе с партнерами открыл машиностроительный концерн, поставлявший оборудование для нефтегазовой отрасли.
Я была уверена, что все идет хорошо, пока однажды, возвратившись домой после занятий, не застала такую сцену: папа положил голову на мамино плечо и плачет. Это так не вязалось с его образом сильного, шикарного мужчины, что я испытала шок.
— Что случилось?!
— Ничего, — ответила мама.
— Как ничего? Я же не слепая!
— Оля уже взрослая, надо ей рассказать, — еле слышно выговорил отец. — Да и все равно она узнает рано или поздно.
Оказалось, на отце многомиллионные долги. Его деловые партнеры набрали кредитов, якобы на развитие бизнеса. Выплачивать их, как выяснилось, они не собирались — в лихие девяностые это была одна из самых популярных финансовых махинаций. Миллионы рублей растворились вместе с партнерами, а крайним оказался отец: ведь именно он был генеральным директором и именно его подпись стояла на кредитных документах.
Пока была надежда договориться с банками, папа молчал. Но на смену относительно цивилизованным кредиторам пришли бандиты-коллекторы.
И они были настроены выбить долги любыми средствами.
Мою квартиру в центре пришлось продать, но вырученная за нее сумма не покрыла всех долгов, лишь дала небольшую отсрочку. Ситуация накалялась с каждым днем. Папа теперь не подходил к телефону, на звонки отвечала мама. Некоторое время ей удавалось отговариваться: мужа нет в городе, а она вообще не понимает, чего от нее хотят. Но однажды мама взяла трубку и услышала: «Если через неделю не соберете нужную сумму, дочь больше не увидите. А если обратитесь в милицию, получите ее обратно по частям».
Мама, которая до тех пор сохраняла самообладание и старалась ободрить отца, опустилась на пол и зарыдала.
Это напугало меня гораздо больше телефонных угроз. Я впервые по-настоящему осознала ужас происходящего с нами.
Родители тут же решили отправить меня за границу — там я буду в безопасности. Поехать со мной они не могли, нам бы просто не дали этого сделать. Я возмутилась:
— Вы что?! Я не предатель, без вас не поеду!
— Мы приедем позже, — пообещала мама. — А тебе здесь все равно сейчас нечем заняться, работы нет, так что собирайся.
Это было правдой. Я только что окончила институт, но кино в стране не снимали, а театры были озабочены только тем, как выжить. Новичков в труппы практически не брали.
Да и, честно говоря, после прослушивания у Константина Райкина в театр я не рвалась.
Когда Вася предложил сходить на показ в «Сатирикон», я тут же согласилась: известный театр, почему бы не попробовать. Что придется столкнуться с хамством сына великого артиста по отношению к своим же коллегам, даже в голову не приходило. Мы вошли в кабинет главного режиссера Райкина. Поздоровались. Все произошло быстро и обидно. Константин Аркадьевич был не один — за столом сидели еще несколько сотрудников. На нас он едва бросил взгляд. Даже на приветствие не ответил, только рукой махнул: мол, приступайте. Начинаем читать, успели обменяться лишь парой реплик, Райкин вдруг резко нас обрывает: «Хватит попусту тратить мое время!» И отвернувшись, заговаривает с кем-то из сидящих за столом.
Нам даже «до свиданья» никто не сказал. Мы потоптались секунду и вышли, чувствуя себя оплеванными.
Думаю: чтобы я еще пошла на показы, да ни за что, никогда! Но Вася все-таки меня уговорил: «Пойдем попробуемся в «Школу современной пьесы», ведь к самому Иосифу Райхельгаузу!»
На просмотр пришли человек пятнадцать. Райхельгауз не дал нам ничего сыграть, мужчин тут же отправил восвояси, а девушек выстроил в шеренгу. Мы стояли словно путаны на Ленинградском шоссе. А он медленно прохаживался мимо и пристально нас рассматривал. Наконец важно изрек: «Ты, ты и ты, — ткнув пальчиком и в мою сторону, — идите за мной».
Мы вошли в его приемную.
— Как тебя зовут? — обратился ко мне Райхельгауз.
— Ольга Погодина.
— В мой кабинет. Вы двое подождите здесь.
Плотно закрыв дверь, Райхельгауз усадил меня на диван. Сам сел рядом, придвинулся вплотную, положил руку на мое колено.
— Ну, что ты мне покажешь?
Я отодвинулась и, с трудом преодолевая брезгливость, ответила:
— Ничего.
— Тогда зачем пришла?
— Думала — поступаю в театр. Не ожидала, что попаду в бордель.
— Мой театр начинается с этого дивана, — заржал Райхельгауз. — Ну ладно, кончай ломаться, иди ко мне.
— Думаете, вы Карабас-Барабас? Дернули за веревочку, и марионетка заплясала?!
Он продолжал ухмыляться. Видно, моя ярость его забавляла.
— Вас, большого режиссера, никто еще не посылал? — я поднялась с дивана. — Ну, тогда это сделаю я. Пошел ты...
Развернулась и ушла.
Через неделю с помощью Седых я улетела в Софию. Его мама была замужем за болгарином. Они помогли мне снять квартиру.
...В операционной надо мной склоняется анестезиолог. Видя мой испуг, гладит меня по голове и успокаивает:
— Ничего не бойся.
— Только попробуйте тронуть руку...
— Дурочка, — перебивает он, — все обойдется.
Тебе повезло, тебя оперирует лучший хирург ЦИТО. А теперь считай до десяти.
— Один, два, три... — шепчу я и проваливаюсь в бездну.
Я сижу на зеленой траве, на берегу реки. Смотрю на спокойную голубую воду, кожей чувствую солнечное тепло. Оборачиваюсь и в отдалении вижу мужчину. Это Саша. Он машет мне рукой, но почему-то не подходит. Я пытаюсь позвать его по имени, но не могу произнести ни звука — голоса нет. И вдруг замечаю, что вокруг даже не тишина — безмолвие.
Где мы? Как мы смогли опять встретиться?
С Сашей мы познакомились в кафе, куда меня привела подруга. Забежали на минутку и увидели компанию ее знакомых. Пересели за их столик, разговорились. Ребята все оказались симпатичные, образованные, хорошо воспитанные. Но Саша... Он был лучше всех. Влюбилась в него с первого взгляда.
— Я актриса, — сказала ему, надеясь заинтересовать.
Так и получилось: Саша этому обрадовался.
— А я учусь на юрфаке, собираюсь стать адвокатом. Адвокат — это ведь тоже немножко артист. Поделитесь со мной актерскими приемами?
Пришлось признаться, что в театральный я только-только поступила. Впрочем, это было неважно — мы оба понимали, что разговоры о работе всего лишь предлог.
Это было мое первое по-настоящему глубокое чувство. Любовь к Саше помогала справляться с сыплющимися на голову неприятностями. Я встретила мужчину своей мечты и была счастлива. Надеялась, что мы будем жить долго-долго и никогда не расстанемся. Верила: он мой единственный, другого не хочу, не надо. О замужестве я не думала, просто не представляла своей жизни без него.
Узнав, что я уезжаю в Болгарию, Саша стал меня утешать: «Это временно. Все утрясется, и ты вернешься. К тому моменту моя стажировка в Америке тоже закончится».
Я была потрясена: мы встречаемся несколько лет, близки так, что, кажется, ближе невозможно, а он собирался уехать на год в Америку и ничего мне не говорил! Почему? Этот вопрос я вслух не задала. Посчитала, что спрашивать ниже моего достоинства. Может быть, Саша, зная обстоятельства нашей семьи, опасался, что попрошусь с ним, не хотел лишних проблем? Что ж, навязываться кому бы то ни было не в моих правилах.
И я уехала в Болгарию.
Так ясно помню тот день. Очень солнечный, жаркий. Я сидела на пляже на белом пластиковом стульчике и смотрела в прекрасное синее, но безразличное к человеческому горю небо и на шапки сосен, впечатанные в него. Зазвонил мобильный. Это была Сашина сестра. Она сказала: «Автокатастрофа на крутом склоне, Саша был в машине.
Выживших нет».
На похоронах меня не было, вернуться в Москву даже на день было невозможно. Родителям продолжали угрожать, я могла стать для бандитов «серьезным аргументом в споре». Вспоминала это через восемь лет на похоронах моей единственной подруги детства Иры, которую сбила машина, думала: правильно, что я тогда не поехала. Терять близких невыносимо. В тот день мое детство закончилось навсегда...
Я забыла про свою обиду. От свалившейся беды, от одиночества не было сил жить. В таком состоянии я провела несколько месяцев. А однажды проснулась и подумала: судьба отняла у меня любовь, но дочерний долг еще никто не отменял. Надо взять себя в руки и начать зарабатывать деньги, чтобы вытащить маму и папу из финансовой ямы.
Составила список актерских агентств, съездила туда и в каждом оставила свое портфолио.
Болгарский я к тому времени подучила, говорила легко, без акцента — это было несложно, языки-то у нас родственные. Вскоре мне предложили рекламировать болгарскую косметику. На съемках ролика познакомилась с продюсером и его русской женой Наташей. Узнав, почему я живу в Болгарии, она взялась помочь и сняла меня в рекламе мебели. Потом мои новые друзья решили продюсировать кулинарную программу на телевидении, а меня позвали ведущей.
Я сразу же выписала из Москвы Васю — знала, что он сидит без работы. Болгарским он владел свободно — прожил тут в детстве пять лет.
У нас получился отличный дуэт. Я рассказывала о новых рецептах, Седых готовил, причем так виртуозно, будто всю жизнь стоял у плиты. Мы много шутили, подкалывали друг друга, так что программа получилась веселая. В эфире она продержалась семь месяцев. Выходила бы и дальше, но у спонсора случились финансовые проблемы и нас прикрыли.
Впрочем, заработать я все же успела. Даже кое-что отложила, несмотря на ежемесячные переводы родителям. И вернулась в Москву. О «ссылке» в Болгарию мне напоминают кожаные джинсы от Армани. Не удержалась и купила их в Софии с первого своего гонорара. Ношу по сей день.
К тому времени папа окончательно расстался с бизнесом, бандиты от него отстали, видимо, поняв, что больше все равно не вытрясти. Позже, когда моя карьера пошла в гору, первые приличные заработки я потратила на то, чтобы вернуть родителям трехкомнатную квартиру.
Нет, не ту в Сивцевом Вражке. Купила просторную, светлую — но другую. На пепелище не возвращаются, это мой принцип.
Жизнь налаживалась, но внезапно заболела мама. Страшная головная боль, рвота, температура высокая. Мы с отцом подумали, что она чем-то отравилась, и вызвали «скорую».
— Это микроинсульт, — сказал доктор. — Срочно в больницу.
— Никуда не поеду, — заявила мама. — Мне уже гораздо лучше.
И мы с отцом дали слабину, не настояли на госпитализации. Я предпринимала все, чтобы обеспечить ей необходимый уход и лечение.
Научилась делать уколы, следила, чтобы мама вовремя принимала лекарства. И вытащила ее.
Потом заболел папа. Он перенес три инфаркта и выжил только чудом. После третьего врачи развели руками:
— Состояние тяжелое. Ему может помочь операция на сердце, но мы ни за что не поручимся. Ваш отец может умереть на операционном столе. Сосуд очень тонкий, туда вряд ли пройдет даже самый маленький стент.
— Но без операции он тоже умрет?
Хирург пожал плечами. Ясно: он не хотел брать на себя такую ответственность. Решать нужно было мне.
— Если есть хоть малейший шанс помочь, делайте отцу операцию, — сказала я.
Тот час, сцепив пальцы, я просидела рядом с операционной, постоянно думала: если что-то пойдет не так, смерть папы будет на моей совести.
Но, к счастью, он выкарабкался.
Это было очень трудное время. Работы никакой. Обошла все актерские агентства, но везде на меня смотрели как на пустое место. Я словно уперлась в стену, через которую ни перелезть, ни перепрыгнуть. Сводила концы с концами только благодаря рекламному контракту: два года была лицом фирмы, выпускающей косметологическую аппаратуру.
А потом стена неожиданно рухнула. Меня утвердили на роль девушки с паранормальными способностями в картину «Если невеста — ведьма». Партнером был Сережа Безруков.
Продюсер предупредил: «Работать будешь бесплатно».
Сейчас это звучит дико, но тогда отсутствие гонорара не имело для меня, жившей на копейки, никакого значения. Главное было — пробиться, заявить о себе. И время показало, что я приняла правильное решение.
Карьера моя пошла в гору. Я снялась с Димой Харатьяном в «Перекрестке судьбы», где режиссером был Сергей Петрович Никоненко. И покатилось: меня утвердили на главную роль в потрясающей картине, которая потом стала очень популярной. Я наконец-то добилась того, к чему так долго стремилась!
И вот уже роль выучена и отрепетирована, костюмы сшиты... Желая поделиться с друзьями радостью, собрала их в ресторане «Ностальжи».
В самый разгар вечера вышла в туалет. Стала намыливать руки, надавила на левую кисть... И потеряла сознание от внезапно пронзившей меня адской боли. Очнулась от холода и поняла, что лежу под раковиной на кафельном полу. Рука побагровела и опухла.
Обморок длился недолго, друзья не успели меня хватиться. Я вернулась за столик и сказала:
— Ребята, я, кажется, сломала руку.
Все засмеялись, подумали, что шучу. Но боль была совсем нешуточная и с каждой минутой усиливалась. Единственным, кто отнесся к этому серьезно, оказался мой двоюродный брат.
— Оля, надо в больницу.
Но я отмахнулась:
— Пройдет.
Ночью боль не дала мне сомкнуть глаз. Промучилась всю ночь, а утром увидела, что рука почернела. Тут уж я сама понеслась к врачу.
В поликлинике меня отправили на рентген. Всем уже отдали их снимки, а я так и сидела в коридоре. Через полчаса врач пригласил меня в кабинет. «Постарайтесь не волноваться, — начал он. Сердце мое бешено заколотилось. — Ничего обнадеживающего, к сожалению, сказать не могу. У вас не перелом, а энхондрома. Это опухоль, которая поражает суставы и кости. С операцией не тяните, энхондрома растет не по дням, а по часам. Промедлите — лишитесь руки. Я советую оперироваться в ЦИТО, там лучшие специалисты».
Не помню, как вышла из больницы и доехала до дома.
В голове стучала единственная мысль: ну почему, почему я такая невезучая? Почему как только удача поворачивается ко мне лицом, жизнь тут же ставит подножку?
Деньги на операцию удалось собрать за два дня...
«Оля, просыпайся, — кто-то трясет меня за плечо. — Оля, ты меня слышишь? — С трудом разлепляю глаза. Надо мной склонился хирург. — Не бойся, твоя рука с тобой. Операция длилась два часа, мы вставили эндопротез. Будешь как новенькая».
Чувствовала я себя на удивление неплохо, так что уже через неделю меня выписали, дав напутствие: «Внимательно следите за своим организмом.
Энхондрома — штука противная, так просто не сдается. Но если в течение полугода новая опухоль не появится, считайте — проскочили».
Первым делом поехала на студию. Когда режиссер увидел меня в гипсе, схватился за голову. Я так хотела сниматься, что пообещала договориться с врачами и срезать гипс.
«Я на такое не пойду, — хирург смотрел на меня как на сумасшедшую. — Если не послушаешься меня, останешься без руки».
Как быть? Снять гипс на свой страх и риск и сыграть звездную роль? Но она может оказаться для меня последней... К счастью, победил здравый смысл — я отказалась от роли и честно отходила с гипсом положенные полгода. Ждать меня съемочная группа не могла, и долгожданная роль стала судьбоносной для другой актрисы.
Когда гипс сняли, я чуть не разрыдалась: рука была неподвижной.
«Надо разрабатывать пальцы, — сказал физиотерапевт.
— И времени у вас не так много. Если не научитесь сжимать их в кулак в течение месяца, рука атрофируется».
Каждое утро я разогревала руку в растворе теплой соленой воды с йодом, потом подвешивала к ней гирьку и пыталась шевелить пальцами. Боль была такая, что из глаз градом катились слезы. А результат — ноль. Первое время пальцы совсем не действовали. Но потихоньку, превозмогая себя, я все же вернула руке подвижность. Сегодня непосвященный даже не заметит следов операции.
После всего, что мне пришлось пережить, я стала относиться к жизни недоверчиво. Есть «ближний круг» — семья и друзья, которым я доверяю безоговорочно, но у меня он довольно маленький. Ведь иногда и от, казалось бы, близких людей можно получить странные сюрпризы, которых ты ничем не заслужил. И сейчас в Интернете легко найти откровения актера Михаила Дорожкина, который несколько лет назад решил рассказать одному глянцевому журналу удивительную сказку. Оказывается, у нас был долгий и серьезный роман.
«За те восемь лет, что мы общаемся с Олей, в наших отношениях были разные периоды. И у меня, и у Ольги даже случались романы. И мы подходили к этому разумно: садились и решали, как жить дальше. Но романы быстро исчерпывали себя и оказывалось, что лучше друг друга у нас никого нет, что любовь никуда не ушла.
И все начиналось заново. ...Оле, как любой женщине, хочется стабильности. Она мечтает о свадьбе, роскошном платье и белом лимузине. Но я пока не готов дать ей это», — «откровенничал» Дорожкин.
Мы действительно познакомились с Мишкой в Щукинском училище, я училась на первом курсе, он на четвертом. И правда, между нами сложились прекрасные отношения. Мишка очень пробивной, если его приглашали на роль — он рекомендовал и меня, я, в свою очередь, делала то же самое. Но романа у нас не было и быть не могло! На то у Миши была непреодолимая причина. Так к чему было выдумывать эту дичь, да еще и с деталями? Я тут же набрала его номер:
— Миш, зачем ты это сделал?
— Оль, черт попутал, хотел пропиариться, поддержать имидж.
— А обо мне ты подумал?
Ужасное чувство было, ведь меня предал человек, которого я считала близким другом...
В моей жизни так перемешалось плохое и хорошее, судьба ведет меня таким прихотливым путем, что когда выпадает удача, я настораживаюсь и начинаю думать: а в чем подвох?
Снималась как-то в фильме, который финансировал «авторитетный» бизнесмен. Съемки проходили в Донецке, где ему принадлежало все, в том числе и отель, где меня поселили, и казино в этом отеле. За день перенапряглась и не смогла заснуть. Спустилась ночью в игорный зал, села за покерный стол. Никогда в жизни мне так не везло!
У меня выпадали такие комбинации, которые у заядлых игроков случаются несколько раз в жизни: роял-флеш, стрит, стрит-флеш, а тут еще и джокер привалил, я заказываю семерку треф, и... она моя! В итоге выиграла тридцать тысяч долларов!
Но не успела я встать из-за стола, как распорядитель игорного зала тут же взял меня под локоток:
— Вам придется пройти со мной в офис.
Ну ясно, кто же меня выпустит — с таким-то выигрышем!
— Я актриса, снимаюсь в фильме, который финансирует ваш хозяин, — затараторила я и назвала фамилию распальцованного «мецената». — У меня предложение: давайте поделим мой выигрыш. Позвоните ему, думаю, он согласится.
Наверное, я была убедительна, потому что с «добрым дядей» связались и деньги мне все же отдали — не все, половину.
На судьбу я больше не полагаюсь.
И от других людей стараюсь не зависеть, потому что в этом тоже есть элемент везения: с равным успехом чужой человек может повести себя порядочно, а может и кинуть. Поэтому открыла собственную продюсерскую компанию и сама решаю, какие картины мне снимать, какие роли играть. Когда кино получается, чувствую себя счастливой. Когда не получается — стараюсь не отступать. К примеру, четыре года бьюсь над художественным фильмом «Дистанция» о судьбе прославленной бегуньи Светланы Мастерковой.
Сейчас я замужем. Игорь руководит крупным бизнесом.
По долгу службы ему приходится вести так называемую светскую жизнь. Иногда сопровождаю его на мероприятия, но если на какой-то прием идти не хочу, муж не настаивает. Я человек прямой, жесткий, не скрывающий своих чувств, особенно когда приходится общаться с малоинтересными мне людьми, далекими по духу и образу жизни. А как их скрыть, когда на подобных приемах дамы, у которых нет ни таланта, ни профессии, начинают кичиться миллионами своих мужей? Или делиться мечтами о покупке очередной сумки от Луи Виттона из новой коллекции? Разве мечта может быть такой убогой? Я подобных людей презираю, они мне неинтересны.
Конечно, в рублевской тусовке попадаются и другие персонажи. Среди моих знакомых немало состоятельных людей, которые разбогатели, но не зациклились на деньгах и вещах, интересуются искусством, много читают.
Общаться с ними всегда интересно, но их не так уж и много. В общем, предпочитаю работать на студии, потом приехать домой, забраться с ногами на диван и читать сценарии, размышлять...
Однажды мне позвонили из Комитета по наградам и сообщили: «Принято решение наградить вас общественным орденом «Трудовая доблесть. Россия». Приходите на вручение».
Я ни на секунду не поверила в то, что это правда. Как-то не подумала, что вообще-то у меня шестьдесят ролей в кино, что это вовсе не слепое везение, а самая что ни на есть заслуженная награда. Была уверена, что стала героиней программы «Розыгрыш». Решила: сделаю вид, что повелась, поеду, но в уме буду держать, что все это несерьезно.
Приезжаю и вижу полный зал уважаемых людей: художник Шилов, Светлана Савицкая, множество народных артистов. Ну, думаю, ни фига себе, Первый канал разошелся! Меня вызывают на сцену, Михаил Ножкин прикалывает на лацкан пиджака наградной знак... Я уже начинаю соображать, что это как-то слишком масштабно даже для Первого канала. Но все же тихонько спрашиваю у Ножкина:
— Когда же вы скажете: «Розыгрыш!»?
— Вообще-то это вы должны сейчас сказать слова благодарности за оказанную честь, — понизив голос, отвечает Михаил Иванович.
— Это само собой, я все сделаю как надо. Но когда закончится розыгрыш?
В свои тридцать четыре мне довелось пережить столько, что врагу не пожелаешь.
(А есть люди, которые пережили еще больше, но стали только лучше, добрее!) Зато на экране у меня глаза не пустые — биография наполняет актера. И даже в проблемах — а их и сейчас немало — учусь находить плюсы. Когда наваливается тоска или чувствую себя вымотанной, я не тону в жалости к себе. Сажусь в машину, жму на газ до отказа и наматываю километры по пустым ночным шоссе. И меня отпускает. Возвращается уверенность: со мной никто ничего не сможет сделать. Я сама решаю, как мне жить. Всем, что у меня есть, я обязана самой себе. А слепая удача пусть останется тем, кто только на нее и рассчитывает... И еще — я никогда не сдаюсь!
Редакция благодарит за помощь в организации съемки мебельный салон Baker.
Подпишись на наш канал в Telegram