«Как же ты, мама, даже с двумя детьми не смогла удержать отца?» — упрекнула меня однажды Алика.
«Во-первых, это было невозможно, — ответила я, — а во- вторых, не в моем характере кого-то удерживать». Да, расстаться красиво не получилось. Но разве можно выглядеть «красиво», когда режут по живому? Мирно расстаются пары, где не было горячих, страстных отношений. У них меньше претензий друг к другу, некоторым даже удается после развода сохранить дружбу.
А большая любовь перерастает порой в большую ненависть.
Но тридцать один год, до сегодняшнего дня, о моих переживаниях знали только подруги. Молчала всегда, даже когда Смехов в каждом интервью заявлял, что ничего хорошего вспомнить о нашем браке не может кроме того, что я подарила ему двух прекрасных дочерей. Молчала, хотя хотелось кричать: «Я никому ничего не дарила, я не суррогатная мать, не свиноматка, дающая при опоросе качественный приплод. Наши дети родились от взаимной любви, большой дружбы, поддержки, участия — всего того, что составляло нашу жизнь, иначе не прожили бы мы вместе двадцать лет!»
У меня все прошедшие годы не было никакого желания вступать в диалог с бывшим супругом, постоянно рассказывавшим журналистам, как он обожает дочерей, как сидел у дверей палаты, где Алика рожала второго сына, как подарил ему серебряную ложечку.
Ну, захотелось покрасоваться в прессе, ладно. Но Смехов договорился до того, что стал называть бабушкой Артема, Макара и Лени свою нынешнюю жену — Галину Аксенову! Эта парочка приложила немало усилий, чтобы, словно ластиком, стереть присутствие матери в судьбе наших со Смеховым дочерей. Но здесь они явно переборщили. Другой жизни у меня уже не будет. И я не хочу превращать ее в ничто только потому, что такой изображает нашу совместную историю мой бывший муж. Неправда — и счастье было, и любовь. Была семья, гостеприимный дом, в который многие стремились попасть, потому что было в нем хорошо, уютно и весело. И создала этот дом я — для мужа, для наших девочек. Веня любил наш дом. Сегодня он не хочет об этом вспоминать, а я вот решила вспомнить...
С худеньким студентом Щукинского училища Веней Смеховым мы встретились в подмосковном доме отдыха.
После завтрака я, студентка третьего курса Московского технологического института пищевой промышленности, каталась на лыжах с новыми знакомыми из института физкультуры. Один из них, аспирант, настойчиво оказывал мне знаки внимания. Когда вернулись, в зале у рояля увидели компанию молодых людей. Петь я любила, поэтому сразу к ним присоединилась. Вдруг какой-то мальчик в сером свитере сел за рояль и запел военную песню, глядя мне прямо в глаза. Слова были очень романтичные. Я влюбилась в ту же секунду.
Потом были танцы. Мой «предмет» скромно просидел весь вечер у стеночки.
Когда все закончилось и я с неотступно следовавшим за мной аспирантом стала спускаться по лестнице, увидела вдруг, что «серый свитер» стоит внизу и выискивает кого-то глазами. Заметил меня, встрепенулся. Наши взгляды пересеклись, и я поняла: сейчас или никогда. Говорю аспиранту: «Забыла перчатки. Вы идите на улицу, я вас догоню».
Как только он скрылся, я схватила юношу, имени которого так и не узнала, за руку и мы побежали.
«Алла, куда вы?!» — кричал вслед ничего не понимавший аспирант, но мы были уже далеко.
Ночь выдалась лунной, снег поскрипывал под ногами, Вениамин с чувством читал стихи, в особо драматичных местах срывал с головы и бросал в снег шапку, яростно жестикулируя.
Меня заворожили его руки. Заметив это, Веня сказал: «Видишь мои большие пальцы? Один короче другого на целый сантиметр».
Мы расхохотались, было такое чувство, что знакомы сто лет. Утром отправились кататься на лыжах. Заехали далеко в лес, остановились под сосной, Веня ударил по ветке лыжной палкой — на нас обрушилась лавина снега. И тогда он привлек меня к себе, поцеловал и предложил выйти за него замуж. Я рассмеялась, подумав: «Вот артист! Вернемся в Москву, он обо всем позабудет...»
Но на следующий день после возвращения Веня встретил меня возле института: «Я сказал родителям, что у меня появилась любимая и мы собираемся пожениться. Они приглашают тебя в гости».
Однако смотрины пришлось отложить.
Я слегла с жесточайшей простудой. Когда Веня пришел меня проведать, он извлек из-за пояса подарок — две книжечки. Сборник детских стихов и книжку в голубой обложке в белый горошек под названием «Дневник матери». Там подробно описывалось, как ухаживать за грудным младенцем, пеленать, чем кормить. И несколько чистых страничек, чтобы молодая мама могла записывать данные своего ребенка. Удивительно полезная книжица, я потом растила по ней Лену и Алику, аккуратно фиксировала их прибавки в росте и весе, первые слова. Ленины успехи записывала синими чернилами, Алики — красными.
Маме понравился Веня, хотя она посчитала, что жениться нам рано. Растила меня мама одна. Мы жили в шестнадцатиметровой комнатке в огромной коммуналке с сорока пятью соседями!
В кухне еле умещалось двадцать столов, ванной не было — только кран с холодной водой. Коридор был увешан корытами, в них стирали белье, которое развешивали на веревках на кухне. Помню, как-то собралась купать Леночку, нагрела ведро воды, а в него вдруг закапало с ватных штанов дядьки-соседа, который работал проводником на железной дороге.
Смехов в отличие от меня воспитывался в полной семье. Его мама Мария Львовна — крупная, красивая, энергичная женщина — была терапевтом. Отец Борис Моисеевич — экономист, профессор — преподавал в Плехановском институте. У него защищал диссертацию будущий академик Абалкин. Жили Смеховы на 2-й Мещанской в академическом общежитии с коридорной системой в двух маленьких комнатках-клетушках.
Общая кухня, умывальник, четвертый этаж без лифта. Зато на первом этаже работал душ, куда раз в неделю за двадцать копеек пускали помыться.
Когда Веня наконец привел меня знакомиться с родителями, стол был накрыт красной бархатной скатертью. Обед из трех блюд подавала домработница Настя, которая решала все бытовые проблемы Смеховых. Веня, к примеру, узнал, что обувь можно починить, только когда мы стали жить вместе.
Приняли меня как родную. Мама тут же вытащила семейный альбом под цвет скатерти и стала показывать фотографии: Венечка держит головку, Венечка во дворе... «Он был таким красивым мальчиком, что с ним здоровалась вся улица», — умилялась Мария Львовна.
Веня был не просто любимым — залюбленным. Поэтому его выбор невесты не обсуждался. Венина младшая сестра Галя смотрела на меня с обожанием.
Ухаживал Смехов очень настойчиво, встречались каждый день. Если удавалось улизнуть, чтобы провести время с друзьями, возвращаясь домой, еще издалека замечала знакомую фигуру, маячившую у подъезда. Я подходила, он, замерзший, доставал из кармана яблоко и протягивал мне — фрукты были в те времена невиданной роскошью.
Смехов познакомил меня с однокурсниками: Людой Максаковой, Ирой Буниной, Сашей Белявским, Ваней Бортником, Юрой Авшаровым, Сашей Збруевым, Зиновием Высоковским... У одного из друзей имелась огромная коллекция пластинок, ребята могли целый вечер слушать Скрябина, потом взахлеб спорили об искусстве.
Я все больше отмалчивалась — для меня актерская компания была тогда чем-то инопланетным.
Летние каникулы решили провести в Крыму. Но о том, что едем туда вместе, знали только Венины родители, от своей мамы я это тщательно скрывала, иначе она ни за что бы меня не отпустила. Спали мы с Веней в разных палатках. Потом из Ялты поплыли на пароходе в Сочи, каюта была нам не по карману, и Смехов устроил меня в спасательной шлюпке, а сам прикорнул рядом, на канатах. Так что домой я вернулась, не потеряв девичьей чести. Но когда мама узнала, что мы ездили вдвоем, долго со мной не разговаривала.
На четвертом курсе Веня стал участвовать в дипломных спектаклях, которые «обкатывали» на публике.
За каждый спектакль он получал по рублю и копил их, чтобы отвести меня в ресторан Дома актера. Мы правдами и неправдами просачивались в этот закрытый клуб, где за два пятьдесят можно было вполне прилично поужинать — съесть цыпленка табака, выпить бокал вина.
Смехов все настойчивее требовал, чтобы мы расписались. У меня голова тогда была напичкана всякой романтической ерундой: карьеру надо начинать в провинции, там ты нужен, там тебя ждут люди. Именно так поступали мои любимые герои Василия Аксенова и Анатолия Гладилина. Я поставила Вене условие: «Замуж за тебя выйду только в том случае, если уедешь работать в провинциальный театр».
Представляю, как удивился ректор «Щуки» Борис Захава, когда мальчик из столичной профессорской семьи попросил распределить его на периферию.
Но он списался все-таки с Петром Монастырским, который был главным режиссером Куйбышевского драмтеатра, и попросил принять молодого актера Смехова в труппу.
Шумной свадьбы мы устраивать не хотели, но на этом настояли Венины родители: их многочисленные родственники обиделись бы, если б Смеховы женили сына по-тихому. Комендант академического общежития выделил под «мероприятие» пустовавшую комнату. Купленные продукты надо было как-то сохранить, а холодильника в доме не было. И Веня полдня таскал на четвертый этаж авоськи со льдом, который покупал у газировщицы. А я тем временем «отоваривала» талон в парикмахерской на Кузнецком мосту, где из моих длинных кос в течение нескольких часов сооружали модную бабетту — прическу с начесом.
«Что за вид?»
— недовольно произнес Смехов, разглядывая меня. На следующий же день после свадьбы я с огромным наслаждением отрезала свои косы. С тех пор ношу короткую стрижку.
В свадебном салоне «Весна» я приобрела дефицитные белые туфли на шпильках. А вот на платье сэкономила. Когда-то маме подарили отрез кремового японского шелка, из которого потом мне сшили платье к школьному выпускному — очень скромное, закрытое, с оборочкой по подолу. Перед свадьбой моя тетя вырезала на платье декольте, а подруга дала нижнюю юбку из поролона. О фате не могло быть и речи — этот символ невинности казался тогда мещанским пережитком.
Мы расписались в недавно открывшемся Дворце бракосочетаний. Было очень торжественно, я все время улыбалась.
В свадебное путешествие отправились в Осетию — к другу, танцору Косте Бирагову. Принимали нас с кавказским гостеприимством, угощали вкусностями, устраивали интересные поездки...
По возвращении новоиспеченный муж отбыл в Куйбышев, а я осталась в Москве — доучиваться. В профессиональном смысле работа в Куйбышевском драмтеатре стала для Вени благом. Его однокурсники начинали с «кушать подано», а Смехов был загружен ролями по горло. За год службы в театре он скопил сто восемьдесят рублей и купил мне в подарок черную цигейковую шубу с воротником-шалькой. Она была ужасно тяжелая, но я ее любила.
А позже шуба перешла по наследству к нашей Лене, которая ходила в ней, когда ждала своего сына Леню.
Я заканчивала пятый курс, писала диплом. К мужу вырывалась при каждом удобном случае. Ассортимент куйбышевских магазинов удручал, на полках лежали селедка, хлеб да квашеная капуста. Каждый раз родня собирала меня к Вене всем миром: всегда везла кусок мяса, сливочное масло, лимоны.
Наконец я стала дипломированным специалистом и приехала работать на местную кондитерскую фабрику. Идиотский трудовой энтузиазм и беззаветная вера в светлое будущее сыграли злую шутку. Мне положили зарплату в шестьдесят рублей и определили в карамельный цех лаборантом. Обиделась ужасно — ведь на фабрике кроме меня только директор и завпроизводством имели высшее специальное образование.
Но тем не менее сидела в душной конторке перед микроскопом и проверяла инвертный сахар. Что это такое, убейте — не вспомню. Мимо к чану, где варился сахарный сироп, сновали рабочие с мешками.
— Девочка, ты восемь-то классов хоть окончила? — обратился ко мне один из них. И видя мое вытянувшееся лицо, добавил: — Ну, ничего, скоро научишься воровать.
— Как воровать?
— Ты что, не в курсе, что в конфетную начинку добавляют коньяк? Как только тебе дадут ключи от кладовки, принесешь нам бутылку.
Еле сдержалась, чтобы не разрыдаться.
Возвращаясь домой, заметила, как работницы фабрики перекидывают через забор мешки с мукой и маслом. Не потому, что им нравилось воровать, просто их семьи недоедали. Одна женщина с голодухи съела на фабрике в течение смены сорок яиц, ее увезли на «скорой».
Квартирный вопрос добил окончательно. Театр обещал предоставить жилье молодому специалисту Смехову, но вместо этого нам сняли комнату в квартире начальника местной тюрьмы. На месте двери висела только бамбуковая занавеска, которая время от времени постукивала, так как возле нее крутились сыновья хозяев. Мальчишкам было интересно, чем занимаются жильцы. И нам приходилось ждать по вечерам, пока все угомонятся и мы сможем, наконец, обнять друг друга. А ведь чтобы добраться на трамвае до фабрики к началу рабочей смены, мне нужно было встать в три часа ночи!
Я жутко не высыпалась, плакала, и в конце концов Смехов принял мужское решение: «Все, не могу больше видеть тебя несчастной, возвращаемся».
Жить в Москве было негде. Нам уступил свою комнату на первом этаже в бараке на Бутырском хуторе Венин двоюродный брат. Зима выдалась холодной, низенькие, почти у земли, окошки закрывала наледь, сосульки росли прямо внутрь нашей комнаты. В ней была печка, мы топили ее обнаружившимися во дворе старыми ящиками. Но все равно мерзли. Веня спал в ватнике, а на голову ему я повязывала белый платочек, чтобы не простудился. Сама ложилась во фланелевых лыжных штанах, но ночью мои ноги нередко сводило судорогой от холода, Веня вскакивал, растирал их, целовал... Воду брали на колонке, «удобства» находились на улице, дверь в туалет примерзала, поэтому ее не закрывали.
Некрашеные полы приходилось отскребать песком. Но мы были счастливы!
Я устроилась во Всесоюзный научно-исследовательский институт продовольственного машиностроения старшим техником в лабораторию ультразвука. Ходила на работу через железнодорожные пути — так было короче. Веня беспокоился: «Осторожнее, не упади».
Кстати, ежедневно в течение всех лет супружества он не уставал говорить мне вдогонку: «Ходи осторожнее». А как только наша семейная жизнь закончилась, я упала и сломала ногу в двух местах.
Вене приходилось гораздо хуже: актеры в столичные труппы не требовались, а проситься самому — не позволяла гордость.
Так что муж был «на хозяйстве», с чем отлично справлялся. Покупал банку консервированного борща, шестикопеечные котлеты, жарил картошку (ящик с ней стоял прямо в комнате, чтобы не померзла) и ждал меня с обедом. До сих пор помню вкус тех котлет, пухлых, сочных. А когда к ужину добавлялось вино — бутылка молдавского «Рошу де десерт» стоила рубль двадцать две — вообще было счастье.
И вот в этих, приближенных к боевым, условиях одним прекрасным утром я поняла, что беременна.
Точно сказано: Бог даст ребенка — Бог даст на ребенка. О том, что любимый ученик Смехов не может никуда устроиться, прослышала его преподавательница из Щукинского училища. Она дружила с Готлибом Ронинсоном, работавшим в Театре на Таганке.
Он и замолвил словечко за Веню перед главным режиссером Плотниковым. Театр, ставший впоследствии культовым, был тогда махрово провинциальным. Но именно там поставили свои спектакли великолепные режиссеры Михаил Левитин и Петр Фоменко.
Летом труппа выехала на гастроли в Архангельск. Десятого августа у Смехова был день рождения, и я решила поздравить его лично. Устроили замечательное застолье, актеры подарили Вене шерстяной клетчатый плед, после чего мы отправились гулять по берегу Северной Двины. Шли-шли и наткнулись на квасную бочку, запертую на огромный амбарный замок.
— Кто хочет кваса? — спросил озорник и балагур Фоменко.
— Все хотят, — хором ответили мы.
И тогда Фоменко, обладавший недюжинной силой, отогнул край крышки руками.
— Аллочка, тебе какую кружку — за три или пять копеек?
В общем, квасом в ту ночь Петр Наумович угостил всех желающих, потом перемыл кружки, оставил продавщице деньги и точно так же загнул крышку назад.
За Смеховым на долгие годы закрепился имидж прекрасного семьянина. Меня он, где только можно, возвышал, постоянно ссылался: «Алла сказала, Алла сделала, Алла так считает...»
Веня меня очень оберегал, считал, что во время беременности я должна смотреть исключительно на красивое.
Схватки начались неожиданно, под вечер, когда я поехала навестить тетю.
Жила она на Плющихе, рядом с Клиникой акушерства и гинекологии. Молодая докторша осмотрела меня и сказала: «Родите вы еще не скоро, так что пойду — посплю». Я мучилась двадцать три часа. Ребенок перевернулся, шел ножками. В этих случаях делают кесарево сечение, но ночью никто не торопился везти меня в операционную. Я истекала кровью, порвалась так, что потом наложили двадцать шесть швов. Когда вкололи обезболивающий укол, занесли инфекцию. Бедро загноилось, пришлось оперировать.
Дочка родилась придушенная, синюшного цвета, почерневшая ножка, которой она зацепилась за пуповину во время родов, поначалу болталась плетью.
Но потом все, слава богу, обошлось. Меня перевели в инфекционное отделение, ребенка не приносили целую неделю. Веню тоже не пускали. Моя палата находилась на первом этаже, но окна были до половины замазаны краской. Не знаю как, но он дотягивался до верха, чтобы хоть одним глазком меня увидеть, помахать рукой.
Лена появилась на свет под самый Новый год, тридцатого декабря, за что потом постоянно меня корила: «У всех еще ничего не приготовлено, а у меня уже все съели. Все собирают гостей, а у меня уже нет на это сил». Наши дети всегда недовольны нами.
После выписки из больницы я с ребенком поехала к маме в коммуналку, а Веня к своим родителям. Кто-то из коллег по работе дал коляску, кто-то распашонки с не отстирывавшимися пятнами от сока, кто-то оцинкованную ванночку, в которой Лена спала, потому что не было кроватки.
Вставать с постели, садиться, брать на руки ребенка мне не разрешалось, чтобы не разошлись швы.
Никогда не забуду, как на крестинах дочки Венины коллеги, выстроившись в очередь, клали на одеяльце немудреные подарки: актриса Таня Жукова принесла крошечные валенки, а у Петра Фоменко ничего детского не нашлось, и он трогательно положил в кроватку апельсин.
Веня каждый вечер приходил нас навещать, купал дочку, сидел со мной. Волнуясь, рассказывал, что у него в театре произошли кардинальные изменения — пришел новый главный режиссер Юрий Любимов. Слухов о нем ходило много. Говорили, что он, конечно, талантливый, но вспыльчивый, очень нетерпимый и театр ему доверили только благодаря протекции знаменитой жены — звезды советского кино Людмилы Целиковской.
Она, действительно, пользовалась огромным авторитетом, легко входила в кабинет любого начальника. Позже Целиковская неоднократно спасала спектакли Любимова от закрытия.
Новая «Таганка» началась с «Доброго человека из Сезуана» Бертольда Брехта. И что бы по этому поводу ни говорили (мой папа, к примеру, утверждал, что все это он уже видел у Таирова), для молодежи острая направленность спектаклей Любимова стала новым словом в искусстве. С «Добрым человеком...» в труппу влилась компания молодых актеров — учеников Любимова. Из «стариков» осталось несколько человек. Смехов вошел в их число. Может потому, что, как и Любимов, был «щукинцем».
А может быть, ему требовался фактурный актер, неплохо справлявшийся с амплуа резонера. Он потом часто поручал Смехову читать со сцены текст от автора. Его, Высоцкого и Золотухина Любимов позже назовет «кирпичами «Таганки».
Веня всегда советовался со мной по поводу своей работы. Любимов предложил актерам сыграть в спектакле «Антимиры» по стихам Андрея Вознесенского. Постановка была внеплановой, Юрию Петровичу требовались добровольцы.
— Обязательно соглашайся, — сказала я.
— Но тогда я не смогу к вам приходить. Репетиции заканчиваются в час ночи.
— Ничего, как-нибудь справимся. Это твой шанс, не упусти его.
Спектакль, который предполагалось сыграть один-единственный раз для Фонда мира, так понравился публике, что навсегда обосновался в репертуаре «Таганки».
Смехов и Высоцкий блистательно читали отрывок из поэмы «Оза». Я потом пересматривала «Антимиры», без преувеличения, сотни раз. Высоцкий стал другом нашей семьи.
Мой декретный отпуск закончился, надо было выходить на работу, а Леночку устраивать в ясли. Она тут же подхватила там пневмонию, от которой ее долго лечили. К этому времени мы получили крошечную двухкомнатную квартиру на первом этаже в районе Крестьянской заставы. Зато до «Таганки» было рукой подать, поэтому Венины коллеги постоянно зависали на нашей четырехметровой кухне.
Иногда днем после репетиции прибегал Высоцкий. Он подходил к дивану, выныривал из ботинок и падал лицом вниз. Никогда потом не видела, чтобы кто-то ставил обувь носками к дивану. Володя проваливался в сон минут на двадцать, потом вскакивал свежий и бодрый и мчался по своим делам.
Боря Хмельницкий тоже был постоянным гостем. Однажды он привел к нам знакомиться свою новую девушку — Маргариту Терехову. Мы оставили парочку ночевать. Утром Рита закрылась в ванной и час не выходила, делала прическу. Мы уже стали беспокоиться, что опоздаем на работу. Я думала, что увижу у нее на голове что-то сногсшибательное, и страшно удивилась, когда Терехова появилась с распущенными до плеч волосами.
Чувства Хмельницкого и Тереховой иссякли довольно быстро. У Бори почему-то не складывалось длительных любовных отношений.
Главными женщинами в его жизни всегда оставались мама, дочь Даша и сестра Луиза. После спектакля он обязательно покупал в буфете два пакета сока, что-нибудь вкусненькое и нес это маме в портфельчике. Многие не принимали его всерьез, мол, он только тусуется по кинофестивалям. Но я до сих пор считаю Борю самым достойным, добрым и благородным человеком из всех, кого знала. Мне его очень не хватает, как и многим его друзьям и близким.
Еще мы дружили с Валерием Золотухиным, который был тогда женат на красавице Нине Шацкой. Он ее очень любил. Как-то Валера позвал нас в гости и по этому поводу раздобыл дефицитную индейку. Нина засунула ее в духовку и потом торжественно водрузила на стол. Стали резать, а мясо внутри сырое.
Тогда Золотухин сказал: «Ничего, у нас в деревне ее варят». И срочно поставил на плиту огромную кастрюлю с водой. Пока ждали, Высоцкий пел нам свои новые песни, мы долгое время были их первыми слушателями.
На актрисе Люсе Абрамовой Володя женился, когда их младшему сыну Никите исполнилось девять месяцев, а старшему Аркаше было три года. Помню, на свадьбу пришли Галя Польских, Сева Абдулов, Гена Ялович. Толя Васильев опоздал и влез в окно... Мы с Веней подарили молодым картофелечистку. И вот в разгар вечера Золотухин схватил поднос и пошел по кругу: «А теперь все бросайте деньги для молодых, кто сколько может! У нас в деревне так принято! Так что давайте — раскошеливайтесь!»
Кто-то бросил рубль, кто-то трешку, а Жора Епифанцев — шнурки от ботинок, когда поднос пошел по третьему кругу и денег у актеров уже не было.
С Люсей Абрамовой мы дружим по сей день.
Она потрясающая женщина: в ней соединились любовь, самоотречение, гордость, юмор, толерантность, доброта... Она рассказала мне, как в день смерти Володи Смехов появился в квартире Высоцкого с Галей Аксеновой. Дверь открыла мать Володи Нина Максимовна.
— Знакомьтесь, это моя жена Галя, — сказал Веня.
Нина Максимовна поджала губы:
— Я знаю только одну вашу жену, Аллу. Вы еще подарили Володе на свадьбу картофелечистку.
Я была благодарна ей за такие слова.
Жаль, что потом особый дух «Таганки» напрочь улетучился. Когда Любимов расстался с Людмилой Целиковской и женился на Каталин, та тут же перессорила его с актерами. Мне кажется, эта женщина увезла Юрия Петровича за границу лишь затем, чтобы, оторвав от родной почвы, было легче подчинить его себе. Коля Губенко считался лучшим артистом театра, когда ему негде было жить, он долгое время ночевал в кабинете главного режиссера. Коля это помнил, был благодарен Любимову и сделал все, чтобы вернуть его на родину. А тот Губенко вышвырнул...
«Таганкой» последние годы правит Каталин, мне передавали, как она орала на актеров на собрании: «Скоты, мерзавцы! Как я вас ненавижу!» На следующий день Юрию Петровичу пришлось за нее извиняться перед труппой.
Но вернусь к прошлому. Мы тогда жили дружной, счастливой жизнью, я буквально купалась в Вениной любви и нежности. Поэтому, забеременев во второй раз, не сомневалась ни секунды. Веня снова меня оберегал, водил за ручку, велел смотреть только на красивое, чтобы ребенок родился красивым. Я посмеивалась, но так и случилось.
Он возвращался домой после спектакля и иногда приносил мне граммов двести дефицитной буженины: «Буфетчица просила тебе передать, сказала: «Аллочка беременная, пусть поест вкусненького». Зрители не часто дарили Смехову букеты, но Веня обходил гримерки и реквизировал у коллег самые красивые, чтобы порадовать меня. Артисты охотно делились, меня в театре любили.
Алика появилась на свет через четыре года после Лены.
К счастью, легко, без проблем.
Отпуск мы проводили все вместе, в доме творчества ВТО в Мисхоре. Это было единственное место, где принимали с детьми. Туда съезжались актеры из разных театров, вечером покупали вино, сдвигали столы и за разговорами засиживались за полночь. Столько актерских баек я там услышала, так над ними смеялась, что Леня Каневский прозвал меня «Серебристая ты наша».
В Мисхоре я особенно сблизилась с женой Евгения Павловича Леонова — Вандой. Их сыну Андрюше было тогда лет девять. Мне захотелось с ней посоветоваться.
— Ванда, что делать? Мне скоро тридцать, у меня прекрасная семья, а вот с работой не повезло. Тоска. И тружусь не по своей специальности, и люди вокруг чужие.
— А ты поступай, как я, в ГИТИС, на театроведческий.
— Меня, наверное, не примут.
Это же второе высшее образование, ты же знаешь, что это не приветствуется. Да и как я буду учиться с малыми детьми!
— Примут, не сомневайся.
В итоге я поступила на вечернее отделение, поскольку все равно надо было работать — денег по-прежнему не хватало. Отец Бори Хмельницкого — он тогда был заместителем директора Театра киноактера — взял меня к себе главным администратором. Труппа была огромной, актеры — сильно пьющими, но с большими амбициями.
Моим коллегой в театре стал Эдик Мошкович.
Он был женат на Татьяне Самойловой, у них недавно родился сын. Когда Татьяна к нам заходила, Мошкович кривился: «Что пришла? Нечего здесь толкаться! Иди домой!» Эдик был неотразимым мужчиной, по которому вздыхали все дамы, правда, грубый и наглый, но Таня его любила и терпела. А меня это возмущало, было страшно обидно за Таню. И я с ней очень подружилась, опекала ее. Выяснилось, что мы и родились в один день — четвертого мая. Мое тридцатилетие и Танин день рождения отмечали вместе. За Таней тут же стал ухаживать мой сводный брат, но я это быстро пресекла. Среди гостей из «Современника» была Галя Волчек, она подарила мне польские тени для век, что было редкостью.
Администраторская располагалась в полуподвале, и когда спектакль начинался, я вылезала в окно и мчалась на лекции в ГИТИС.
Возвращалась перед тем как закрывался занавес. Смехов меня очень поддерживал, ходил со мной на экзамены, помогал писать курсовую про Золотухина. Тему диплома мы тоже выбирали вместе, он был посвящен военным спектаклям «Таганки». Ее долго не утверждали, но в конце концов я получила красные «корочки» и стала работать сначала в учебной редакции Центрального телевидения — Веня договорился, а потом на радиостанции «Юность». На телевидении рабочий день выпускающего редактора ненормированный, так что уроки с Леночкой, которая пошла в первый класс, учила по телефону.
Телевидение показалось настоящим гадюшником, тем более что меня невзлюбил начальник по фамилии Сатюков, бывший главный редактор газеты «Правда». Его потом «прославил» в одной из своих песен Высоцкий: «Завцеха наш товарищ Сатюков недавно в клубе так скакал».
Володя часто слышал, как этот человек портит мне кровь, и таким образом ему отомстил.
Смехов за меня переживал, обсуждал мои проблемы с коллегами по труппе. И тогда прима «Таганки» актриса Зина Славина попросила подругу, журналистку Алину Силикашвили, устроить меня на радиостанцию «Юность». Пришлось потратить немало сил, чтобы доказать: я не просто жена известного актера, но и сама что-то из себя представляю. Конечно же, семейные профессиональные связи были задействованы по полной программе. На передачу охотно приходил Олег Павлович Табаков, с которым мы дружили семьями, писатели, поэты, космонавты... Я запускала в эфир начинающего композитора Славу Добрынина и рок-музыканта Стаса Намина, многих артистов, режиссеров.
Радиостанция «Юность» помогла мне «нарастить мускулы» в журналистской профессии, что пригодилось потом во время работы в литературно-драматической редакции.
Я часто бывала в театрах, смотрела все столичные премьеры. Дома делилась с Веней впечатлениями. Он потом повторял мои высказывания в компаниях, выдавая их за свои, чем снискал репутацию образованного, эрудированного человека. Пусть, мне не жалко. Я его никогда не выдавала. Хотела, чтобы окружающие были о Смехове высокого мнения.
К тому времени мы съехались с моей тетей и жили в центре, на улице Станкевича, сейчас это Вознесенский переулок. Нас окружало множество друзей, и дом был для них всегда открыт.
Смехов мог позвонить и сказать:
— К нам сегодня придут Миша Козаков с Региной.
— Ой, я же освобожусь только после семи. Что делать?
— Не волнуйся, я все купил, даже поставил гуляш на плиту тушиться.
Посуду я мыла нечасто, Веня меня опережал: надевал фартук и становился к раковине.
Отцом он был фантастическим, много занимался девчонками: рассказывал сказки, возился с ними, разыгрывал сценки, бегал, прыгал. С Леной у Вени установились особые отношения, может потому, что досталась она нам так тяжело. По вечерам он подходил к кроватке, клал голову к ней на подушку и что-то тихонько рассказывал — у них были свои секреты.
Самым большим счастьем было садиться вчетвером за стол и ужинать всей семьей.
Я смотрела на мужа и дочек и светилась от радости: вот они, мои самые дорогие люди на свете.
Когда купили машину, «копейку», стали выезжать за город. Ехали и хором пели любимые бардовские песни — Окуджавы, Визбора, Никитина и Берковского, Новеллы Матвеевой...
Эти зеленые «Жигули» и болгарская дубленка, которую мы купили мужу на гонорар от «Трех мушкетеров», как я потом горько шутила, разрушили мой брак. Обновку хотели купить мне, но я подумала, что моя старая еще сгодится, а вот Веню можно и приодеть.
Смехов всегда был видным, фактурным. Правда, девушек почему-то не привлекал, в отличие от Высоцкого и Филатова ему не хватало сексапильности. Однако машина и красивая дубленка этот недостаток скомпенсировали. А тут он еще и Атоса сыграл, поклонницы стали дежурить у служебного входа.
Звоночки, что называется, звенели. Но я была слишком уверена в себе, в том, что муж предан семье, и искренне ничего не замечала. А надо было сойти с пьедестала на грешную землю и обратить внимание на некоторые «мелочи».
Лена вдруг начала прогуливать уроки. Четырнадцатилетней девчонке стало неинтересно учиться, хотелось свободы: на занятиях она довольно правдоподобно «падала в обморок» и педагоги сразу же отпускали ее домой.
Когда я об этом узнала, страшно забеспокоилась и едва встретив мужа, прилетевшего с гастролей, сказала:
— Лену надо переводить в другую школу, она прогуливает занятия.
— Как ты узнала?
— Допросила ее подружку.
Мы вошли в дом, Лена бросилась отцу на шею. Снимая пальто, услышала, как Веня шепчет ей на ухо: «Правильно делаешь, молодец, прогуливай и дальше».
Это было предательством. За мой счет муж стремился набрать очки у дочери, а ведь знал, что у нас с Леной непростые отношения. Но я ничего не сказала: мир в семье дороже...
Смехов стал раздражительным, заводился из-за каждой мелочи.
Я тоже не молчала, в доме начались скандалы. Но мне и в голову не приходило, что в его жизни появилась другая женщина. Каждый день в десять вечера он возвращался с цветами, нигде не задерживался, всегда ночевал дома. Как я потом догадалась, встречался он со своей пассией по утрам. Смехов самолично отвозил меня на работу и ждал, пока я не исчезну в проходной. Страховался.
Не насторожил меня и самый главный признак измены: мужа вдруг перестала устраивать моя внешность, он отправил меня худеть в Институт питания, где я сбросила шестнадцать килограммов. Правда, чувствовала себя при этом отвратительно, организм к таким встряскам готов не был и отвечал стрессом.
Его избраннице, Аксеновой, тогда было девятнадцать лет, она училась в ЛГИТМиКе на театроведческом, в Москву приехала на практику.
Аксенова была замужем, но тем не менее искала приключений. Как мне потом рассказывали, девушка тут же наметила себе в жертву Высоцкого, стала его преследовать, но Володя в ее сторону даже не посмотрел. Мой муж оказался третьим в списке после заведующего постановочной частью, который тоже не попался на крючок.
За адюльтер я его не осуждаю. Вене было под сорок — кризис среднего возраста. Допускаю, что ему осточертела домашняя рутина, дети, которые визжат: «Где мой шарф?!» или «Ты съела мою жвачку!», восьмидесятипятилетняя старушка, моя тетя, которая все еще путается под ногами, придирчивая жена, которая талдычит, что хорошо, что плохо. Посмотрев спектакль, могла сказать: «Ты попку втягивай и в ухе на сцене не ковыряй».
А он ждал от меня совсем других слов: «Ты гений, как ты сыграл Атоса!»
Слабовато он его сыграл! Я виновата, что жила жизнью мужа, что волновалась за него, нервничала, хотела, чтобы он играл еще лучше. Правда, о форме своих замечаний не задумывалась, а она порой была излишне категоричной.
Жены обо всем узнают последними...
Тридцать первое декабря 1979 года, наверное, можно считать последним днем нашей некогда счастливой семьи. Все не задалось прямо с утра. Я полезла на антресоли за искусственной елкой и игрушками, свалилась со стремянки, разбила какие-то шары, сильно ударилась. Веня выскочил в коридор и страшно на меня наорал, он вообще был каким-то дерганым в этот день, но я решила не обострять отношений.
Приготовила экзотический фруктовый салат из семнадцати ингредиентов, отстояв за ними днем длиннющую очередь, но в эту новогоднюю ночь никто к нему даже не притронулся. Лена рвалась в компанию к товарищу. Мы решили ее отвезти. Показалось, что когда мы вышли из дома, муж вздохнул с облегчением. В два часа ночи отправились в Дом актера. В одном из залов сидели Гриша Горин с женой Любой. Мы подсели к ним за стол. Люба подарила мне подсвечник с ангелочками: «Алла, у вас дети, пусть эти ангелы их хранят».
Меня подмывало спросить: от чего? Я вдруг почувствовала свою неуместность. Показалось: нашей семьи больше нет и все это видят, поэтому никто нас с Веней, по большому счету, за столом не удерживает.
Да и вдвоем с мужем стало как-то неуютно. Поэтому мы поехали с Михаилом Жванецким в Дом кино. У входа стояли Белла Ахмадулина с Борисом Мессерером. Белла заметно мерзла в босоножках на шпильке и тоненьких чулках.
— Веня, давай отвезем их домой, — предложила я.
— Конечно, — заметно обрадовался муж.
Остаток ночи мы провели на Поварской, в мансарде-мастерской Бориса Асафовича. Белла велела мужу принести ее новую книжку стихов и размашисто, нетвердой рукой надписала ее Смехову.
Домой вернулись под утро, я разложила диван, застелила его чистыми простынями, но Веня сказал, что устал и ляжет отдельно...
Позже он заявит, что я больше не волную его как женщина, и будет демонстративно укладываться спать на полу на толстых диванных подушках.
Дальше все покатилось как снежный ком. Восьмого марта праздновал свой день рождения наш друг Сережа Никитин. По дороге к нему разговорились с Веней о кино, он раскритиковал только что вышедшую картину «Москва слезам не верит».
— Когда ты успел посмотреть? Ты вроде бы раньше не любил ходить в кино, — удивилась я.
— Теперь полюбил, — ответил муж с вызовом. — Думаешь, мне не с кем туда сходить?
В гостях у Никитина был журналист-международник Томас Колесниченко.
Сели за стол, его жена Света развернулась и стала в упор меня разглядывать. Я вообще почувствовала, что все смотрят на меня с каким-то огромным сожалением, грустью, все знают что-то такое, чего не знаю я.
Несколько дней спустя Смехов пришел домой навеселе, а наутро у него начались желудочные колики. Приехала «скорая помощь». Врачи сделали укол, сказали: надо серьезно обследоваться, сдать анализы, сесть на диету. На спинке стула висел клетчатый Венин пиджак, я сняла его, чтобы убрать в шкаф, и вдруг почувствовала: что-то сильно оттягивает карман. Оказалось, это огромная связка больших ключей, которые были явно не от наших замков. Я ни о чем не спросила.
Не знаю, что Смехов после этого наплел нашим друзьям. В одном его интервью прочитала, как Визбор ему сказал: «Веня, от любви уходить нельзя.
А твоя жена, мне кажется, хочет стать вдовой артиста Смехова». Не верю, что Юра такое говорил, он всегда ко мне относился по-доброму. Но под первой частью этого высказывания могу смело подписаться. Нельзя предавать любовь. Прежде всего любовь к собственным детям.
Наш брак трещал по швам. Конечно, до меня доходили сплетни, что у мужа роман. Называли даже фамилию — Аксенова, но я упорно отказывалась верить. Старалась избежать правды, но земля уходила из-под ног. Жизнь в постоянном стрессе довела меня «до ручки». Стала с трудом передвигаться, боялась потерять сознание на улице, упасть и больше не встать. Знакомый поэт предложил съездить к врачу-травнику в Калугу. Я попросила у Вени машину, и мы отправились туда вчетвером, были еще двое моих коллег по работе.
За руль сел поэт.
На обратном пути на мосту через реку машину вдруг сильно тряхнуло и понесло на ограждение. Когда все-таки удалось затормозить, мы увидели, что одно колесо отскочило и улетело метров на сто.
Проезжавший мимо гаишник остановился:
— Что случилось? Чья машина?
— Моего мужа и моя, — ответила я.
Страж порядка все тщательно осмотрел и вынес вердикт:
— Наверное, у вашего мужа есть враги. Кто-то отвернул три гайки на колесе, оно держалось на одной — четвертой, и последний болт сработал на срез.
Мы остались живы только потому, что поэт оказался профессиональным водителем. Кое-как приладили колесо и добрались до Москвы. Предавая ключи Смехову, сказала: «Отвези машину в автосервис или покажи механику».
Муж никак не отреагировал, не поинтересовался, что произошло, даже, как обычно, не поругал меня, хотя к автомобилю всегда относился трепетно. В тот момент я была очень напугана и лишь потом, задним числом, задалась вопросом: как случилось, что колесо, на котором стояли гайки-секретки, вдруг подвело? Специальный гаечный ключ хранился в машине в потайном месте, о котором знали лишь мы с мужем. Кто мог им воспользоваться? И не нашла никакого объяснения. А может, все-таки кто-то хотел угробить меня? Но кто? У меня до сих пор нет ответа на этот вопрос...
Наступило семнадцатое апреля. День рождения нашего приятеля Саши. Смехов сказал:
— Иди одна, я подъеду после спектакля.
— Не пойду, — говорю. Настроение было просто ужасным.
Тогда Саша специально приехал за мной на такси, подождал, пока соберусь. В десять вечера раздался телефонный звонок, Саша с кем-то поговорил, а потом вызвал меня в соседнюю комнату: «Алла, Веня не придет. Вообще. И домой тоже».
Все, что было потом, помню плохо. Я выскочила из дома, схватила «левака», Саша догнал меня и тоже сел в машину. Что он объяснял, не слышала — уши словно заложило. Очнулась у своего дома, по соседству шел капитальный ремонт, все было огорожено деревянным забором.
Как я об него билась, как кричала, плакала! К счастью, меня никто не видел, улица была пустынной. Саша как-то уговорил подняться в квартиру.
Я не понимала, как можно прожить с женщиной двадцать лет и так с ней обойтись — не поговорить, не объясниться, а передать, что уходишь к другой, через постороннего человека. Если бы Смехов честно признался, что полюбил другую, наш разрыв не стал бы для меня таким ударом.
Потом выяснилось, что все наши знакомые и друзья были в курсе его романа. Юра Визбор повинился, что давал им ключи от своей квартиры.
— Алла, прости, — сказал он, — так жаль терять твой дом. Мне будет без тебя грустно. Но ты не беспокойся, этот роман у Вени года на полтора, не больше.
— На полтора!
— ахнула я.
Этот срок показался мне вечностью, но я готова была ждать, хотя бы ради наших детей. Смехов с ними как-то объяснился, Лена и Алика не задавали мне вопросов, почему папа больше не ночует дома. Они ничем мне не помогли в тот страшный период. Но дети не виноваты: они поверили отцу, что бросает он не их, а меня, его же любовь к ним никуда не денется.
Веня появлялся в квартире днем, принимал душ, грязное белье складывал в стиральную машину и исчезал.
Желая опередить слухи о том, что бросил семью, Смехов ходил по гримеркам «Таганки» и говорил всем и каждому, какая я б..., как наставляю ему рога.
Леня Филатов потом мне об этом рассказал: «Ты совсем не такая, мы все знаем тебя как облупленную». А Виталий Шаповалов заявил, что не простит этого Смехову: «Он — не мужик».
Я поделилась своим горем с Люсей Абрамовой и Таней Жуковой. Придя домой, обнаружила записку: «Алла, не гони волну. Говори всем, что я на даче». Театр собирался на гастроли в Польшу, и дойди слухи до парткома — Смехова не пустили бы за рубеж.
Приближалось четвертое мая — мое сорокалетие, которое я решила назло обстоятельствам отпраздновать. Пригласила друзей, специально самых знаменитых — Юрия Сенкевича, Юрия Яковлева, Владимира Этуша и других. Смехов накупил дефицитных продуктов и завез их в дом в мое отсутствие. На торжество он явился в красной байковой рубашке, которую я очень любила.
Подарил мне кольцо с изумрудом, о котором давно мечтала, вел стол, весь вечер заливался соловьем, какая я прекрасная и замечательная. Но ровно в десять встал, сказал, что едет на творческий вечер в Ленинград, взял два яуфа с пленками и уехал. Уверена, не на вокзал.
Но все равно надеялась, что муж одумается. Он каждый день бывал дома и что-то забирал: то книжки, то картины, то какие-то сувениры. Однажды пришел, когда я еще не уехала на работу. Говорит:
— Пусть Лена постирает мне белье. А то мне не в чем ехать на гастроли, все грязное.
— Я не разрешу ей этого делать. Пусть трусы тебе стирает твоя новая любовь, — свернула белье в узел и вручила ему.
— Этого я тебе никогда не прощу, — разъярился муж.
— Это самый худший поступок в твоей жизни.
После его гастролей я очень быстро получила повестку в суд, где слушалось дело о нашем разводе и разделе имущества.
Наша общая знакомая — жена писателя Владимира Тендрякова Наташа — посоветовала: «Пусть пока ваши «Жигули» постоят у меня под окнами, я присмотрю». И я их к ней отогнала. На следующий день ко мне явился оперативник из милиции: «Вы украли автомобиль Вениамина Борисовича Смехова, немедленно верните его и все документы на транспортное средство».
Оказывается, муж потребовал завести на меня уголовное дело.
Потом мне вручили опись имущества. Наш старый скарб был перечислен в двадцати двух пунктах: шесть заварных чайников по три рубля шестьдесят копеек, три электрофена «Волна» по пятнадцать рублей, мясорубка, кофемолка, катушечный магнитофон «Яуза-6», который мне на тридцатилетие подарили родители мужа, сильно не новая стенка из ДСП... Кто-то в театре вывесил этот документ на доску объявлений. Смехов по сей день уверен, что я, но видит бог — в этом не участвовала. Просто в «Таганке» ко мне хорошо относились, ведь он сам меня постоянно возвышал и расхваливал. Я не подавала встречный иск о взыскании алиментов на детей. Он сам назначил сумму в сто двадцать рублей в месяц. Я согласилась, хотя могла бы получать треть со всех его заработков.
О разделе квартиры не могло идти и речи.
Ему полагалось бы в ней девять квадратных метров жилой площади. А нас было четверо: я оставалась с двумя детьми-подростками и старенькой тетей, вложившей в обмен свою площадь. Насколько я знаю, Аксенова долго не могла успокоиться, что он не стал разменивать квартиру, но у Смехова, видимо, возобладал разум. Я просила оставить нам машину, обещала выплатить за нее деньги.
— Откуда они у тебя? — ехидно поинтересовался муж.
— Мама продаст свои серьги с бриллиантами.
«Жигули» он у меня все же отсудил, правда, через три месяца продал. Главное, чтобы не достались мне.
Вопрос о том, с кем останутся дети, даже не поднимался. Смехов не собирался их брать.
Задним числом пожалела, что не предложила ему тогда забрать с собой старшую дочку. Она была очень привязана к отцу. Думаю, что его история с Аксеновой пошла бы совсем по другому сценарию, окажись с ними под одной крышей Лена — подросток в сложном переходном возрасте. А так я избавила сладкую парочку от этих проблем. У самой Аксеновой детей нет.
И все-таки я изо всех сил пыталась отсрочить конец нашей семейной жизни. Делала какие-то глупости, унижалась. Показала судье журнал «Юность», где муж опубликовал когда-то повесть «Служенье муз не терпит суеты» с посвящением: «Любимой Аллочке — вдохновительнице всего того, что сделано, делается и будет делаться». Умоляла:
— Хоть он и написал в заявлении о несходстве характеров, разберитесь, не принимайте поспешных решений, дайте нам время вернуть любовь...
— Неужели мой муж может так же поступить со мной?
— всплескивала руками судья.
Это не помешало ей удовлетворить иск гражданина Смехова и расторгнуть наш брак с первого же раза, несмотря на то, что у нас было двое несовершеннолетних детей. Я потом подошла к судье и спросила: «На какой спектакль он вас пригласил?»
Когда я объявила девочкам, что нас развели, Алика заплакала, а Лена была абсолютно спокойна. Видимо, была уверена, что теперь она, а не мама займет переднее сиденье папиного автомобиля и что особое место в его сердце всегда останется за ней. Но там воцарилась папина подруга.
Встречался с детьми Смехов нечасто, звонил, просил выйти на угол дома, минут пять разговаривал, не выходя из машины, где всегда сидела Аксенова. Однажды Лена принесла домой белую поношенную плиссированную юбку — подарок мачехи. Я выкинула ее в окно: «Никогда ничего у нее не бери».
Я долго не могла прийти в себя. Да и здоровье подкосилось.
Было трудно смириться с тем, что кто-то взял и разрушил мою жизнь. Судьба свела меня с девушкой по имени Татьяна. Разговорились и выяснили, как тесен мир. У Татьяны в свое время был роман с младшим братом Аксеновой — Евгением. Семье Евгения не нравилось, что у Тани годовалый ребенок, они были против их брака. И когда дело шло к свадьбе, кто-то из них выписал из Киева в Москву черную колдунью, горбатую Таисию. С этого момента Евгения словно подменили: он стал агрессивен, раздражителен и в конце концов куда-то исчез на несколько месяцев.
Естественно, брак расстроился.
«Не сомневаюсь, что Таисия причастна и к моей, и к вашей истории, — сказала Татьяна. — Говорят, Аксенова не теряет с ней связь».
Не очень-то верю в сглаз, порчу и прочие колдовские штучки. Но нет-нет да и закрадывается шальная мысль: а вдруг правда? Ведь в какой-то момент я тоже перестала узнавать своего мужа. До сих пор думаю, что он находился под влиянием каких-то странных чар. Ведь в молодости Веня был совершенно другим человеком. И как только люди не боятся делать зло другим: давно известно, что оно по закону бумеранга непременно вернется назад с удвоенной силой.
Правда, сейчас это уже не имеет никакого значения. Я не пропала без мужа, продолжала работать журналистом на радио. Сначала четырнадцать лет на радиостанции «Юность», затем шестнадцать — в литературно-драматической редакции Гостелерадио в отделе театра. Часто ездила на лучшие театральные и кинофестивали страны, освещала их в своих авторских программах, открывала новые имена, а когда Гостелерадио упразднили, приняла приглашение Николая Сличенко возглавить литературную часть Московского цыганского театра «Ромэн», где продолжаю успешно работать по сей день.
И дочек вырастила хороших и красивых. Лена окончила институт культуры. Стала писателем, опубликовала роман «Французская любовь». Ее сын Леня, отучившись на филфаке МГУ, пошел в аспирантуру, а потом остался там преподавать.
Алика окончила ГИТИС.
Она профессиональная актриса и певица, играет в антрепризе, снимается в сериалах. У нее растут сыновья Артем и Макар.
Мне кажется, что у Алики с отцом не было особой близости, пока наша дочь не стала известной актрисой. Тут-то он и полюбил появляться в свете в ее обществе. Мой «однофамилец» любит рекламировать себя по любому поводу — поздравлять с юбилеем полузнакомых коллег, мелькать на похоронах. Пиар-стратегии для него кто-то разрабатывает. Придумали, что Смехов — востребованный на Западе режиссер, театры Америки просто рвут его на части. Он действительно ставил спектакли в США, но не на Бродвее, а в скромных любительских труппах из университетских городков, в колледжах, где рады любому последователю системы Станиславского, который согласен поработать за небольшие деньги.
Личную судьбу я так и не устроила.
Хороших мужчин успели разобрать, а абы кто мне не нужен. Пару раз попадались достойные кандидаты на руку и сердце, но их принимали в штыки мои дети.
Настоящие друзья и после развода остались со мной. А тех, кого потеряла, мне не жалко.
У нас в роду по женской линии не все удачно складывалось. Иногда думаю, что нам в наследство от предков досталось нечто неладное по судьбе. Я с пяти месяцев росла без отца, Лена без отца с пятнадцати лет, Леня, Ленин сын, — до одиннадцати лет не имел отца, Алика — с одиннадцати лет без отца, ее Артем — с семи лет без отца, Макар без отца с рождения.
Это хорошо, что у моих дочерей родились мальчики. Может быть, им суждено прервать эту линию семейного неустройства и продолжить лучшее, что было и в моей жизни, и в жизни Лены и Алики...
Подпишись на наш канал в Telegram