Мы с Антоном как лед и пламень, вода и камень — невозможно соединить несоединимое. Но невозможное случилось: мы слились воедино, прилипли друг к другу намертво.
Помните задачки из школьного учебника типа: из пункта А вышел пешеход, из пункта В — другой? Где они встретятся? Все мы с той или иной степенью легкости их решали. Но никакой Лобачевский не сможет ответить на этот вопрос, если не известно ни скорости, ни времени, ни расстояния.
Как же, каким образом два человека, двигающиеся из разных мест, каждый по своей непростой, запутанной траектории, пересекаются? Да так, что сливаются их пути в один, и на всю жизнь. Непостижимо!
Мы с Антоном встретились ровно двенадцать лет назад в Москве. Задолго до этого он прибыл из пункта Пенза, поступил в «Щуку», отслужил в армии. А я прибыла из Витебска, где родители осели после демобилизации папы-военного, до того нас помотало по всем городам и весям бывшего Советского Союза. Выучилась на эстрадного режиссера в ГИТИСе, пела на концертах со своей группой.
Шел 1998 год, все переживали последствия дефолта. Люди, которые собирались вкладывать деньги в мой сольный проект, теперь теряли свои миллиарды и им было не до меня.
Да пожалуйста — я стала работать доброй волшебницей. Какие шутки! Восемьдесят восемь представлений отыграла в музыкальном спектакле «Его величество Сказка» в цирке на Цветном. Скакала на лошади, летала на трапеции и пела не свойственные моему рокерскому существу лирические песни, специально написанные для меня Владимиром Пресняковым-старшим.
Любой мощный кризис — всегда возможность остановиться, встряхнуться, заглянуть вглубь и переоценить то, что имеешь. Что имела я? Близкого человека, с которым нас связывали четырехлетние отношения. Мы работали вместе: он — замечательный музыкант, я — певица. Весело сосуществовали, несмотря на параллельные адюльтеры, давать друг другу полную свободу — его позиция.
Мне это не нравилось, но музыкант был на шестнадцать лет старше, я — совсем юной, и он легко сумел внушить, что это нормально.
В новогоднюю ночь я вдруг отчетливо поняла, что живу не своей, а чужой жизнью. Каждый удар курантов будто выколачивал из головы и сердца скопившийся за четыре года сор. Мы мирно расстались в первые дни января.
Именно в эти же дни (мы потом сверялись с Макарским) тот самый пешеход из задачки, движущийся из своего пункта, расстался с девушкой, с которой встречался в течение двух лет. Я этого знать не могла, но появилось предвкушение чего-то иного, не испытанного ранее. Произошло сильнейшее расширение сознания, обострились все реакции — зрительные, слуховые, обонятельные, тактильные.
Для любителей искать во всем сказанном второе дно сразу замечу: я никогда не употребляла наркотиков и других веществ, изменяющих сознание. Хотя те мои ощущения, наверное, схожи с состоянием наркотического или иного транса. Я даже подумывала: может, умру скоро — так остро чувствовала надвигающиеся перемены, будто подошла к некой черте, за которой не будет прежней жизни.
Простудившись на сквозняках в цирке, я лежала дома с тяжелейшим воспалением легких, не в состоянии даже головы поднять, очень ослабла. Именно тогда мне стал сниться он — тот, с кем даже смерть не разлучит. Я встречалась с человеком, в котором растворялась полностью, который знает тебя, понимает, чувствует так, словно он — твое отражение. Я стала по нему скучать! Каждую ночь мне являлось светящееся солнечным светом существо, окутывавшее меня невероятной, неземной любовью и теплотой, покоем и радостью.
Лица видно не было. Я стала думать, что это ангел. «И тогда с потухшей елки тихо спрыгнул желтый Ангел и сказал: «Маэстро, бедный. Вы устали. Вы больны». Было такое сильнейшее смещение сознания, казалось, схожу с ума! Просыпалась — и чуть не плакала: ну зачем проснулась! Хотела только одного — снова уснуть, продлить очарованье. И я очень много спала. Хожу, работаю на автомате — в ожидании того момента, когда погружусь в свой дивный сон. Пыталась поговорить об этом со знакомыми и не находила понимания. Но уже точно знала: без того, кто мне постоянно является, жить больше не смогу! Параллельная жизнь захватила полностью, не исключаю, что могла однажды вовсе не проснуться, впасть в летаргический сон.
Я замкнулась и жила в предвкушении любви. Как потухшая елка в ожидании праздника.
А вокруг мелькали десятки новых лиц, начинался проект — мюзикл «Метро», место встречи отправленных друг к другу задачкой странников. Антона Макарского я, конечно, видела — но и не видела, как всех прочих, была закрыта полностью, застегнута наглухо, потому что хотела видеть только своего ночного гостя из сновидений. Двадцать второго мая, в мой день рождения, друзья взяли меня на абордаж, собралось полно народу — ребята из ГИТИСа, журналисты. И меня как прорвало: рыдала, захлебывалась слезами и приговаривала, что никогда не выйду замуж, потому что не смогу встретить того, кого хочу, знаю и люблю, потому что такие мужчины в реальности не-воз-мож-ны!
А тот самый невозможно прекрасный мужчина уже подошел совсем близко. Через неделю я его увидела! Была вечеринка дома у Марии Кац, Юдифи. По поводу зачисления в мюзикл собралась вся наша «метро»-тусовка: Света Светикова, Пашка Майков, Эвелина Блёданс, Теона Дольникова, Валера Боровинских, Саша Голубев... И я впервые с момента своей жизни в сновидениях обратила внимание на реального парня. Кучерявый брюнет с открытой улыбкой и добрыми глазами, очень позитивный, прямо излучал потрясающую энергетику, магнетизм. И в голове вдруг так — щелк! щелк! — память выдала бейджик «Makarsky». Ну да! Уже видела — не его, только бейджик — я ж смотрела мимо лиц. Подумала тогда еще, что он поляк: на репетициях было много тех, кто участвовал в американской и польской версиях.
И снова — щелк! щелк! — еще картинка. Мы шли после репетиции по Тверской, вижу впереди светящийся силуэт отлично сложенного мужчины, в его длинных, до плеч, черных вьющихся волосах играет солнце. Забежала вперед и заглянула в лицо, потом, прощаясь, когда ребята садились в такси, я поцеловала всех в щечку, а его — почему-то! — в губы. Это был Антон. Но тогда эти нюансы, как и с бейджиком, фиксировались, видимо, только подсознанием и вдруг стали укладываться, словно мозаика, в единый рисунок.
Заметив Макарского, я подумала: «Классный парень!» — и стала наблюдать за ним. Все выпили, Антон не пропускал ни одной дамы, никто не оставался без внимания: всем помогал раздеваться, одеваться, подносил, уносил, всем перецеловал ручки, со всеми перетанцевал. Он и меня приглашал, но я не танцую с теми, кто танцует со всеми.
«Но какой бабник, просто кобель!» — и у меня на автомате сразу блокировалось возможное развитие отношений. «Не-не-не — не мое! Нам этого не надо — прощай, кучерявый!» — свободой мы уже накушались. Посмотрела я на то, как он в очередной раз танцует ламбаду с Эвелиной Блёданс, резко поднялась и ушла. Где ж мне тягаться с такой красоткой?
Когда, прощаясь, я кинула клич всем желающим — айда ко мне, на Цветной, Антон подумал: «Надо же, между нами еще ничего нет, а она уже обиделась». Потом спрашивала:
— Как ты понял, что это из-за тебя?
— Так ты же Штирлиц никакой, на лице все написано.
Но я думаю, это дело рук моего крылатого небесного помощника.
В мою съемную квартиру передислоцировалось полтора десятка человек — плюс... Макарский! Бросил наш казанова своих красавиц. У меня дома его глаза из карих сделались бордовыми, чихал без остановки дуэтом со Светиковой — проявилась аллергия на мою кошку. Но взял гитару, сел рядом, запел, все — ах, ох! Я встала и вышла из комнаты, молча, чтобы не омрачать общего настроя, я ж профессиональный человек: ну поет что-то там парень под гитару, пусть поет — мне не понравилось. Антон в недоумении: впервые в жизни номер не прошел, не произвел нужного впечатления. Но когда Макарский, решив освежиться в душе, полуобнаженный, с полотенцем на бедрах вышел из ванной, тут я пропала: «Какие ножки! А щиколотки!» «Женщины умнее мужчин, — констатировала факт великолепная Фаина Раневская и подкрепила аргументом: — Вы когда-нибудь слышали о женщине, которая бы потеряла голову только от того, что у мужчины красивые ноги?»
Если нет, сообщаю — есть такая женщина! Виктория Макарская. Да! Я полюбила Антона за его красивые ноги! А он меня, кстати, за то, что похожа на бабушку, вырастившую его! Мы друг друга стоим.
Макарский уверяет, что сделал свой выбор сразу, как только увидел меня в самый первый раз. Сказал себе: «Вот она!» И что интересно: во всех крепких семейных парах, а я со многими обсуждала эту тему, мужчина выбрал свою женщину с первого взгляда — какой-то щелчок в сердце.
Прочел ли Антон на моем лице реакцию на его ножки — не знаю, но он перешел в решительное наступление: «У тебя такая зажатая спина, ты сутулишься, давай-ка сделаю массаж!»
Я и опомниться не успела, как Макарский стал мягкими сильными движениями разминать мои плечи, шею. Мужчина с такими красивыми ногами делает мне массаж! Я совершенно поплыла-поплыла и — утонула. «Ур-ра! Заработало! — возликовал обольститель. — Знай наших!» Но «наших»-то он как раз и не знал. Вот не для красного словца, но я не из тех, кто сразу в койку. Мне необходимо время, чтобы принюхаться к мужчине, понять, что влюблена, и влюблена безумно, до потери головы. Никогда не понимала, и не было у меня секса ради секса. А этот массажист хоть и поразил меня своими щиколотками, вообще зря размечтался: у меня против него иммунитет, жесткое табу, поскольку он кобель, ему нравятся все.
К утру все устали и разошлись по комнатам, благо их в старом доме было много. Квартира принадлежала когда-то академику Збарскому — друзья шутили, что, мол, в этой огромной чугунной ванне он Ленина и мумифицировал. Я, хоть и дико уставшая, как нормальная хозяйка должна была обойти всех, проверить, как гости устроились. У самого выхода была комната для прислуги, зашла — там Макарский на узенькой кроватке. Честное слово, я хотела только пожелать спокойной ночи...
И вот как перед Богом говорю: такое со мной произошло первый и теперь уж точно последний раз в жизни, чтобы мужчина меня так стремительно соблазнил. Мы долго спорили потом с Макарским, он хвастался, что совратил меня в первый же день знакомства, я настаивала на том, что у него с арифметикой плохо: «Была еще встреча накануне на Тверской, потом вечеринка у Маши, вечер и целая ночь на Цветном, и только потом — утром третьего дня!»
В общем, всячески пыталась спасти свою репутацию приличной женщины.
Не понимаю: как, ну как такое могло со мной случиться? Совершенно не собиралась углублять отношения с этим казановой. Но любовь не подчиняется нам. Я была не я, прежняя Вика, я была кем-то другим. И в то же время это была я — больше, чем когда-либо. Легко сейчас рассуждать, когда все хорошо, а в тот день проснулась в ужасном настроении, типа — пала. Как мне было понять, что он — это тот, кто в сновиденьях мне являлся, если я еще вечером считала его банальным кобелем.
Слухи бежали впереди нас. Перед репетицией меня встретила одна из множества вчерашних его партнерш по танцам: «Ну Вик, как ты могла?
С этим ловеласом? К нему ж девицы в очередь выстраиваются. Не ожидала от тебя!» Честно говоря, я сама от себя не ожидала. Добила она меня окончательно! Ясно, что из зависти, но так искусно, снайперски попала в яблочко, по больному месту. Поэтому после репетиции, когда Антон со своей ослепительной улыбкой подошел, взял за руку — мол, идем, я дернулась, резко и категорично:
— Послушай, давай сразу разберемся. То, что произошло, вообще ничего не значит. Твоей очередной телкой я не буду, — развернулась и ушла.
Антон потом рассказывал, что первой мыслью было: «Не понравилось! Как пою — ей не нравится, как это самое — не нравится!» Как в том анекдоте: всю Одессу удовлетворяю, а ее не удовлетворяю!
Улыбка слетела с него мигом:
— Пожалуйста, разреши проводить тебя. Просто проводить — ничего больше!
— Улица не купленная. Но повторяю: считай — ничего не было и ничего не будет.
Перед входом в квартиру я остановила его: «Ну все, пока». Он кинулся на меня, схватил в охапку, как Кинг-Конг, и до утра, нет — по сей день — не выпускает из объятий. Впрочем, я и тогда уже не очень сопротивлялась.
Как у всех порядочных влюбленных, у нас была своя «сцена на балконе». Рассвет очерчивает в полумгле силуэты Останкинской башни и кучерявого красивого парня. Солнце слепит, я не вижу его лица, только глаза, которые невозможно не увидеть — такие они огромные и полные любви.
И слышу:
— Я люблю тебя. Выходи за меня замуж.
Этого я не забуду никогда! Смотрю на него и каким-то внутренним взором узнаю из-за его озаренной солнцем шевелюры улыбку моего Желтого ангела! И я так: «А-ах!» — аж дух захватило! И выдохнула:
— Да!
Это было прекрасно! И шло как-то исподволь, не от нас, это было — свыше. Абсолютно точно.
Макарский говорил, что слова сами вырвались, без его участия, произнес и сам испугался: «Это чтой-то я такое сказал?» Я ответила «да» и тут же поразилась: «Ну, ты, Вика, даешь!» Так бывает, когда нами ангелы руководят и мы им не очень сопротивляемся.
В тот момент, не понимая происходящего, смущаясь возвышенного, как все земные человеки, мы пытались скрыться от пафосности момента за глупостями. Он сказал:
— Пока у меня ничего нет, кроме джинсов и майки, я понимаю, что не имею права звать тебя замуж. Но обещаю, у тебя будет все.
— Что именно? — кокетничала я, мне было дико интересно, что значит «все» для пензенского парня, который только что пришел из армии.
— Платья, шуба и дом, — вот то, чем, как тогда представлялось Макарскому, можно завлечь женщину.
За мной ухаживали состоятельные люди, которые готовы были дать мне любые деньги для раскрутки, одеть в бриллианты и любые шубы, поселить в горах Швейцарии, и все они, без ложной скромности, делали мне предложения.
Ни за кого из них не готова была выйти замуж. И вот приняла предложение мальчишки, который нигде не живет, ничего не зарабатывает. Это его запальчивое «Я обещаю, у тебя будет все!» меня подкупило больше, чем предложения всех олигархов, вместе взятых. Удивительно! Понимаю — верится с трудом. Ничем не могу помочь! Пока не случится с вами, поверить трудно. Происходит что-то такое, чего не было никогда раньше, и становится все равно — кобель он или не кобель, беден или богат, с ж/п или без ж/п, ясно одно: он — твой! Единственный! И это — счастье! Но не спешите немедленно начинать завидовать! Пусть даже самой наибелейшей и распушистой завистью! Рановато!
В наших с Антоном чувствах, безусловно, имели место быть и влюбленность, и желание, и страсть. Непобедимая страсть. Мы не могли друг без друга, через секунду начинали скучать душой и телом. Недавно наш режиссер Януш Юзефович вспоминал: «Вы ж как кролики! Целовались без остановки! Ставишь их на репетициях в разные концы сцены, только зазеваешься, они — хоп! — уже вместе, целуются. В балетном классе разведешь по противоположным углам, отвернешься на минутку, глядь — Антон уже по-пластунски подполз к Вике, снова целуются».
И два этих разнополюсных магнита в то же время совершенно не умели жить вместе. Абсолютная несхожесть во всем, начиная от элементарных вкусов до видения мировых проблем! Задайте нам любой вопрос, вы убедитесь, что ответы будут диаметрально противоположными — на все.
Как любит повторять Антон: «Мы с Викой совершенно разные, как правая и левая рука.
Но когда они, соединяясь, совмещаются, становятся одним целым!» Однако для того чтобы соединиться, нужно беспрекословное подчинение — если не одной руки другой, значит, командам из центра. Увы! Не было у нас ни того, ни другого.
Идем с утра на репетицию, Антон покупает глазированный сырок, я — вяленых кальмаров. Он — сладкоежка. Меня же постоянно тянет на солененькое, хотя я никогда не была беременной: люблю рыбку вяленую, кальмаров, селедку, квашеную капусту, огурчики. Антон категорически, на дух — в прямом смысле — не переносит все перечисленное. Открываю кальмаров, Макарского с души воротит, будто он — беременный. А я иду и ем: «Слушай, я это люблю».
Вот не могла себе отказать в удовольствии, ставшем привычкой, вяленая рыбка с салатными листьями — мой ежедневный рацион. Когда не было денег, Антон вместо цветов приносил мне букет из салатных листьев, но без солененького! Все равно я упорно и постоянно питалась вялеными морепродуктами. Нюх — одно из губительных для наших отношений дарований Макарского, ему бы у парфюмеров цены не было! Я так чистила зубы, что казалось: протру до дыр — тщательнее невозможно! Нет, все равно унюхает:
— Ффу-ффу! Опять рыбу ела! Как ты можешь, фу, гадость! Немедленно открой все окна!
— Какие окна? На улице минус двадцать!
— Открой, я сказал!
Слово за слово — и понеслось по кочкам!
Я обожаю духи — сладкие запахи, конфетные, карамельные. Антон терпеть не может никаких — фу-у, вонища, мерзость какая! Берет духи и выбрасывает.
— Ты охренел? Это мои новые духи!
— Зачем тебе эта вонючка, ты без нее так вкусно пахнешь, да я выбрал тебя по этому запаху!
Еще Антон доводил меня до трясучки своей общежитской привычкой. Нет, он не разбрасывает снятые ботинки и носки где попало — Макарский пошел дальше: просто не снимает уличную обувь, так и ходит по дому. Это ж невыносимо, все равно что в постель в ботинках залезть. Дикость! Для меня дом должен быть стерильно чистым, я вымываю, вычищаю каждый уголочек, у меня куча специальных тряпочек и чистящих средств с разными ароматами, чтоб все было не только чисто, но и пахло вкусно!
И — топ, топ — топает Макарский, весь мой труд, мой пот насмарку. Я ему:
— Это когда-нибудь прекратится? Объясни мне так, чтоб я поняла: как можно в обуви ходить по квартире? Дело ж даже не в гигиене, это ж просто кошмар!
Он плечами пожимает:
— По-моему, совершенно нормально. Мне так удобно.
Все, рыдаю, начинаю подтирать следы — не дай бог, где-то земля от обуви — для меня это катастрофа! Он заводится:
— Ты можешь не тереть постоянно полы?
Что ты заморачиваешься? Делай как я, ходи в туфлях — тебе понравится!
— Ты себя слышишь? Это ж нонсенс!
И такие перепалки изо дня в день — никакого консенсуса. Я страдаю, продолжаю вечно ходить с тряпкой, он — вытаптывать мои нервы грязными ботинками.
Мне хочется уюта даже в съемной квартире — я же девочка. Покупаю новую диванную подушку, хочу разделить маленькую женскую радость с любимым:
— Ой, Антоша, посмотри, какая прекрасная подушечка!
Он:
— Ужас какой! Ты не понимаешь, что это пошлость и мещанство?!
Я уже выкатила губу:
— А я думала, тебе понравится.
— Это как же так нужно думать, чтоб решить, что нормальному мужику подушечка может понравиться?!
Купила статуэточку, любой другой атрибут интерьера, повесила — неважно что — на стену.
— Что это?
Зачем?
— Это красиво!
— Что значит — красиво? Это не функционально. Почему на стене должна висеть вот эта хрень?
— Потому что это — красиво! А у тебя нет вкуса!
— Это некрасиво, а главное — совершенно бесполезно!
Начинаем орать, каждый доказывает свою правоту, и так по любому поводу. В магазине: «Ой, какие чашечки красивые!» — Антон такую гримасу состроит! Конечно, зачем ему сервизы, он чай в стакане заваривает.
Зато у него был бзик. Ритм жизни бурный, опаздываю, попила кофе, оставила чашку с ложечкой и унеслась. Все — скандал.
— Почему ты не моешь за собой посуду?!
— Послушай, я не успеваю! Что ты раздуваешь из пустяка трагедию? Ты, как свинья, ходишь по дому в ботинках и выносишь мозг из-за какой-то ложки в раковине! Бред!
Я обожаю драпировку, занавесочки, покрывальца, и угадайте, что слышу:
— Сними эти занавески ужасные! Зачем эти пылесборники? Вот объясни их функцию!
Объясняю. Он:
— Окно можно просто газетой закрыть!
— Идиотизм! — ору я.
Мои очаровательные мишки и обезьянки на диване — это тоже мешающие жить пылесборники. Если вещь не функциональна, значит — не нужна. Мне и кота моего любимого пришлось отдать, потому что у Антона аллергия, — я два года плакала.
У нас не сходились взгляды абсолютно на все. Любая ежедневная бытовая ситуация, лю-ба-я — у Антона такое мнение, у меня — прямо противоположное.
Нас доводил до исступления любой пустяковый пазл, из которого мы тщетно пытались сложить картину совместной жизни.
Эти абсолютные, не терпящие компромиссов минимализм с аскетизмом, доходящие до маниакальности с элементами агрессии, помноженные на мое строптивое сопротивление, выплескивались в перебранки с постоянством, достойным лучшего применения. Крыша съезжала у обоих! Да так, что рухнула окончательно, не у нас — не выдержал старый дом академика Збарского. Вот самым буквальным образом рухнула крыша. Ну, может, я слегка преувеличиваю разрушительную силу наших семейных трагедий, но так они мной воспринимались — ощущение кромешного ада. Но нет ни малейшего преувеличения в том, что в нашей следующей квартире на Арбате были в итоге разбиты все стены, двери, сломаны столы и стулья — так радикально Макарский пытался бороться с декором нового жилья.
Он не только дом переворачивал вверх дном, он и меня выворачивал наизнанку.
Зачем тебе длинные ногти?! Это же неудобно, нефункционально! Зачем лак? Это некрасиво. Скандал. Как ты можешь красить губы? Ты понимаешь, что это отвратительно? Мало того что ты какой-то химической хренью портишь свои губы, так я еще не могу тебя поцеловать, когда мне хочется! На кого ты ориентируешься? Это некрасиво! Зачем вообще на свое лицо что-то намазывать? Скандал. Зачем ты накрутила волосы? Выглядит ужасно. Оставь в покое свои прекрасные прямые волосы, нужно выглядеть естественно. Скандал.
У меня вообще до Макарского не было платьев в гардеробе, тем паче длинных. Могли быть юбки — по пупок примерно. И вдруг он запрещает носить мини, никаких ажурных чулочков, колготок в сеточку, которые я считаю эротичными: «Ничего сексуального в этом нет! Ты в них похожа на проститутку!»
И вот будет ходить и «бу-бу-бу»: ногти обрежь, чулки сними, ложку помой — зануда! Вы не представляете, какой он зануда! Это пытка просто, знаете, в старых восточных традициях, когда вода капала прямо на темечко человеку по капельке — кап-кап-кап — и люди от этой изощренной в своей простоте пытки с ума сходили.
Вот я, примирения ради, хочу устроить своему мужчине прекрасную ночь любви, надеваю новое сексуальное шелковое красное белье, в рюшках, со штрипками под чулочки, в надежде поразить воображение выхожу во всем этом как подарок — и что?
Немая сцена. Вопрошаю:
— Что ты смотришь на меня как солдат на вошь?
— Какой ужас!
— Что ужас?
— Да все это, сеточки эти вот, кружавчики!
— Это сексуально!
— Глупости! Неужели ты не понимаешь, что это кич, это асексуально, некрасиво, дико и вовсе тебе не идет?
— А что, что красиво, по-твоему? Что мне идет?
Я вам расскажу, что мне идет — по-макарскому.
Через пару месяцев после нашей встречи мы поехали в Пензу, знакомиться с родней. Дед Антона встретил меня словами: «Ой, Антоша молодую Лилечку привез!» Не только внуку показалось, что я на бабушку его похожа. Она умерла, когда Антоше было десять лет, он безумно ее любил и был для нее светом в окошке, единственным внуком. Родной отец только зачал сына и сразу бросил жену, рос Антон с отчимом, его фамилию носит. Через две недели после нашего приезда в Пензу семья всем составом уехала в Израиль. Остались в России только Антон и дед — совершенно уникальный человек, народный артист России Михаил Яковлевич Каплан. Он дал родне возможность быть принятыми в Земле обетованной — собрал нужные документы, а сам ехать отказался: «Никогда в Израиль не уеду, я — русский человек».
Ему восемьдесят лет скоро, а на нем по сей день половина репертуара его родного пензенского театра держится. И представляете, недавно впервые в жизни он снялся в главной роли в кино — и сразу в Голливуде, фильм «Потерпевший» еще не вышел на экраны.
И там, в Пензе, Антоша нашел старый халатик любимой бабушки Лили — знаете, байковый такой, в розочках: «Надень, пожалуйста!» Надела. «Ой, Викочка! Как тебе идет, какая ты красавица! Нет ничего сексуальнее!» Ну, вот... слов нет.
И когда нет слов, у нас все прекрасно, любовь-морковь. То есть чтобы не было ссор — нам не надо разговаривать. Как только мы открывали рты, начиналась борьба противоположностей. Те люди, которые симпатичны мне, ему не нравятся вообще.
— Какая красивая актриса, — говорю я.
Он:
— Да просто не удалась девочка!
— Ты издеваешься, что ли?
Красота ж очевидна! Ты специально это говоришь, назло мне?!
— Да клянусь — не вру!
Или мы меняемся ролями, буквально тот же диалог, но в зеркальном отражении.
В работе — то же. Ему нравится, как поют какие-то актеры нашего мюзикла, а мне категорически не нравятся именно они. Про тех же, чьи голоса я считаю хорошими, он говорит: «Да нет, ты что, это ужасно!»
У Антона есть четкая установка: на сцене ты не должен превосходить своего партнера, должен играть на его уровне. У меня совершенно иная: если кто-то не дотягивает до моего уровня, это его проблемы, пусть работает над собой. В «Возвращении мушкетеров» у Макарского была лучшая роль в его жизни, потому что он работал в кадре с Алисой Фрейндлих. Со слабыми партнерами в каких-то сериалах и он выглядит неважным актером. Такая позиция. Он не станет «переигрывать» кого-то даже себе в ущерб. И спорить бесполезно.
Я люблю комедии, кассета с «Мистером Бином» никогда не вынималась из моего видака. Вместе с Бином я делала все свои домашние дела — он как наркотик для меня. Антона это просто в бешенство приводило: — Как вменяемый человек может эту чушь смотреть даже один раз?!
Я говорю:
— Да он гениален!
Ничего смешнее не видела!
— Скажи, вот ты сейчас издеваешься надо мной? — выдирает кассету. — Убери немедленно! Спрячь, пока не выкинул!
Сам включает кровавые боевики, причем и меня заставляет сидеть рядом, смотреть, как бензопилой руки отрезают, выдавливают глаза. Меня начинает подташнивать, я зажмуриваюсь:
— Ты — чудовище! Неужели тебе приятно это видеть?
Он: — Зато какая режиссура, актеры!
— и готов крутить это мочилово всю ночь до утра.
Все это разбрасывало нас по разным углам. Но мы никогда не умели долго находиться в состоянии ссоры, таинственная сила бросала нас снова и снова в объятия друг друга. Но! — ровно до тех пор, пока один из нас не откроет рот. И вот однажды зимним вечером, в очередной момент гробовой тишины перемирия услышала:
— Я ухожу.
Я даже не сразу поняла:
— Куда?
— Я совсем ухожу.
Абсолютно спокойным металлическим тоном, от которого мурашки поползли по коже, Антон отчеканил что-то вроде того, что так больше продолжаться не может, что он мне не пара, что он не альфонс.
У меня — шок.
Я тогда действительно очень много зарабатывала со своей группой. Мы ездили по корпоративам, свадьбам и бар-мицвам к разным богатым евреям — они очень любили мой голос и платили высокие гонорары. Антон же в «Метро» зарабатывал двести долларов и тут же отдавал их за квартиру. Когда цену подняли, он метался, занимал, чтобы только не брать у меня, чтобы оправдаться в собственных глазах, что хоть жилье оплачивает. Я все это потом узнала. Он переживал страшно, ходил на кастинги, по студиям, режиссерам: возьмите, возьмите. Все хором резюмировали: немедийное лицо. Понятно, что он выпивал, фактически выходило, что пьянки-гулянки постоянно.
— Антон, ты понимаешь, что ни одного дня не бываешь трезвым?
— А что такого, мы там со всеми...
И вдруг без ора, без истерики, без нервов вскрылся такой нарыв! Я просто онемела, вдруг дошло, как Антон страдает — ведь он же обещал, что у меня будет все! А Макарский из тех мужчин, которые отвечают за свои слова, выполняют обещанное. Меня так резанула его боль, что я разревелась, не зная, чем помочь, и выскочила из дома. Он — за мной, догнал, остановил. Это была одна из тех картинок, которые фотографируются памятью на всю жизнь. Я обернулась: мы стоим на мосту, падает снег и его лицо — в желтом свете фонарей. Мне уже хорошо знакомо это сияние! И голос внутри шепчет, что если сейчас дать ему уйти, его ждет незавидная судьба. А следом мне буквально показали его будущее, я увидела никому не нужного, одинокого, спившегося человека, он прямо на моих глазах резко постарел, какие-то тени легли на лицо.
Я затараторила, повторяя и повторяя одно и то же: «Антоша, если ты сейчас уйдешь, ты испортишь свою жизнь, ты будешь несчастен, нельзя, нельзя этого делать». Я совершенно точно знаю, что уговаривала его не ради себя, спинным мозгом почувствовав последствия — испугалась за него, а он — за меня: «Ты была в таком состоянии, я подумал, что отведу тебя домой, потом все равно уйду». Довел, уложил спать... и лег рядом.
Все вернулось на круги своя, проблемы с работой у Антона не решаются. У нас постоянно тусовка собирается, стол накрывается за счет его бабы, то есть я даю деньги, чтобы он пошел купил водки. Может, кому-то это и нравится, кто-то может с этим мириться, но только не Макарский, ему это всякий раз как серпом по одному месту.
Антон буквально съедал себя! Иногда закусывая мною. И он ушел. Плотно закрыв за собой дверь. На этот раз я не сумела удержать его.
Я перестала есть и спать. «Зачем держать человека?» — уговаривала себя. Промучилась неделю и позвонила. Поняла, что Антон смертельно пьян. Он отключил мобильник. Я бросилась его искать. Села на телефон, обзвонила всех, нашла и легко вернула в дом — он не оказал сопротивления, просто не мог, был в совершенно невменяемом состоянии. Не подумайте, что я его, как краснокрестовская волонтерка, тащила на себе. Макарский, даже когда, напившись, ничего не соображает, все равно продолжает бегать как тот петух с отрубленной головой. Просто он уже был в шапке, примета такая: если Антон надел шапку, значит, допился до чертиков, до бессознательного состояния.
Судьба испытывала Макарского, еще три года он оставался практически безработным.
Я отбивала нападения подруг: «Ну, поигралась и хватит, зачем ты портишь свою жизнь из-за этого нищего актера?!» Самое обидное — то же я слышала и от своей учительницы, которая была для меня архиважным человеком, она просто ненавидела Антона: «Ты можешь стать звездой мировой величины, а этот провинциальный еврей все погубит». Я терпела, но когда они стали говорить то же Антону — что ж, ликвидировала и любимую учительницу, и всех подруг.
Сказав, что недостоин такой женщины, как я, он ушел в третий раз. Мне было очень плохо без него, хотя безумно все надоело, постоянные скандалы и выяснения отношений из-за глобального несходства во всем.
Но было что-то выше моего человеческого разумения, что руководило нами, это совершенно точно. Иначе не были бы вместе. В этот раз мы жили, если это можно так назвать, порознь две недели, бесконечные и изматывающие. «Пусть уходит, — думала я, — на помойке, что ли, я себя нашла, гоняться за ним».
Мы встретились в доме у Любови Полищук, на дне рождения Леши Макарова. Я, честно говоря, не знала, что он пригласит и Антона, подумала: заеду, поздравлю и уйду. Меня совершенно потрясло, как замечательно выглядела Любовь: красивая, молодая, как Лешина подружка, не как мама. И как ужасно выглядел Антон! Вернее сказать, это был не Макарский, а какое-то жуткое, несчастное существо, которое тупо бухало!
Вся моя женская гордость куда-то улетучилась — нет и не может быть речи ни о какой гордости в любви! — я думала только об одном: надо любыми путями затащить его домой, любыми. И в третий раз это было сделать уже безумно трудно. Делая вид, что ни о чем таком не помышляю, я веселилась со всеми под шутки нашего друга, который уже несколько лет смешил всю тусовку до колик в животе, а потом стал Гариком Харламовым. Оставаясь серьезным и неулыбчивым, он сыпал и сыпал байками, уже его просили остановиться — нет мочи, иначе разорвется нутро. Невесело было только Макарскому. Я отключила амбиции и включила всю свою хитрость, заламывала руки, умоляла буквально на коленях:
— Слушай, я не сплю, не ем, посмотри — у меня синяки под глазами. Ну, ты ушел и ушел, ладно. Но мы же не чужие люди, помоги мне, проводи, побудь со мной, заночуешь на кушеточке, просто чтоб и я немного поспала.
Он дал слабину:
— Хорошо, но учти, провожу, рядом, конечно, посижу, но все равно — уйду.
Никуда он не ушел, надо было только заманить его домой.
Как уйти, если он меня любит?! Нас тянет друг к другу так, что можно с ума сойти. Антоша всегда говорит, что любит меня гораздо сильнее, чем я его. Кто может измерить любовь?
И снова «мы смежены блаженно и тепло, как правое и левое крыло. Но вихрь встает — и бездна пролегла от правого — до левого крыла!» Не было ни у него, ни у меня уже сил бороться с этими враждебными вихрями, веявшими над нами.
Как-то в первую же совместную зиму я поймала «девятку», за рулем — огромный мужчина с окладистой длинной бородой.
Разговорились. Александр попал в тюрьму по наговору и добрый десяток лет отсидел ни за что. Добрым десяток оказался, с его слов, потому что он прочел Библию, уверовал в Бога, крестился. Жена его дождалась, они обвенчались недавно:
— Знаешь, нам очень повезло с духовником. Давай отведу.
— Ну уж нет, в церковь не пойду, была как-то, лет семь назад, поговорила со священником — хватило! Он мне сказал, что петь на сцене — дьявольское дело. Теперь дома молюсь, — отказалась я.
Как в результате получилось, что я, забыв про свои дела, оказалась в храме — ума не приложу.
Александр привез меня в храм Успения Пресвятой Богородицы в Путинках, прямо за «Ленкомом». Я была настроена скептически. Когда с вызовом сказала отцу Алексию, что я — певица, у него аж глаза засветились: «Да ты что, вот это да-а, несешь людям радость? Надо же! А ты понимаешь, что ответственна за тех, кто тебя слушает? Ты пой, но так, чтоб после твоего концерта людям жить хотелось!» Ну, надо ли говорить, что я взахлеб рассказывала Антоше про встречу с необыкновенным священником.
Антон никогда не снимал с себя креста, но в храме не был с тех пор как крестился, как многие. Он встретился с отцом Алексием, тоже впечатлился, мы стали ходить к священнику все чаще и чаще. Сначала просто беседовали, было очень интересно. Но вслед за каждым походом в храм нас колбасило еще больше, это был вообще какой-то ужас.
Батюшка постепенно, очень плавно и мягко вел нас. Мне внушал, что я должна слушаться мужа, прекратить спорить с ним. А ему — что муж полностью берет на себя ответственность за свою жену: «И если она не права — это твоя вина: не так воспитал, может, и не на той женился, но это все равно твоя вина». И однажды Антон вернулся от него и сказал: «Все — венчаемся!»
Он хотел купить кольца сам и только сам, но ему никак не удавалось заработать, самые дешевые колечки были непосильно дорогим удовольствием. Наконец я его устроила провести какую-то лотерею в казино, и он купил скромные, легонькие, тонюсенькие, из белого золота — но такие дорогие! Макарский был счастлив. И тут случилось такое...
Мы поссорились так, что я была уверена: это конец. Было настолько страшно, что я даже рассказать не могу, честно, не могу — стыдно, больно, невозможно вспоминать. После этого только в морду дать и уйти навсегда. Я чуть не сошла с ума, не спала ночь, наутро надо было лететь на юбилей Бориса Краснова в Киев. Весь самолет, полный гостей всех мастей, от Аллы Пугачевой до Юрия Башмета, видел, как я прорыдала всю дорогу туда и обратно и три дня там, прервавшись лишь на время исполнения песни на сцене. Я умывалась слезами и думала, что как бы ни было тяжело, наши отношения закончились. Не могу больше терпеть обид, нескончаемых претензий, занудства. Видимо, это же понял и Антон. Невозможно друг без друга и невозможно вместе! Или мы просто поубиваем друг друга.
И я сказала себе — о’кей, пусть будет так. К двадцать восьмому мая 2000 года, через год после первой встречи, год ада, ужасающего непонимания, мы подошли с тем, что несмотря на любовь, пропасть между нами разверзлась настолько, что не перепрыгнуть. Никак.
Я вернулась из Киева с готовым решением, еще обиженная настолько, что видеть его не хотела. Против ожидания Макарский оказался дома и встретил меня не то вопросом, не то утверждением: «Венчаемся...» В полном изнеможении я упала ничком на диван, уткнувшись в любимую подушечку. И Бог свидетель: я не знаю почему! — сказала «да». Ангел, мой Желтый ангел!
И через неделю, четвертого июня, отец Алексий нас обвенчал, не было никого, кроме наших свидетелей, того самого бородатого Александра и его супруги Татьяны.
Ни мне, ни Антону никогда не забыть этого счастливейшего дня, этих ни с чем не сравнимых ощущений.
Мы слились в единое целое, что-то такое произошло, что стало ясно: это начало совершенно иного, нового пути. Нас словно что-то отпустило! Будто и не было никогда этого страшного года, отвратительных сцен, омерзительных по отношению друг к другу поступков. Все стерлось, ушло в небытие. Я помню этот день до мельчайших подробностей: мы поехали в Парк культуры имени Горького, шли через мост, держась за руки, Антон все время поднимал руку и любовался тем, как сияет кольцо на пальце.
То, что соединено на небесах, человек не вправе разрушить — мы тогда это еще не осознали, но уже прочувствовали.
Стало ясно, что можешь — не можешь, надо находить общий язык. Для нас началась совершенно другая жизнь.
Если бы вы зашли сейчас в наш дом, увидели бы голые стены. Нигде ничего не висит. Я ликвидировала мини-юбки, кружевное белье, корсеты, чулочки и подвязочки. Перестала пользоваться косметикой, стараюсь не накручивать волосы, хожу в женственных туфельках — никакой платформы, агрессивных ботинок. В принципе совсем не мой имидж — в элегантных длинных платьях, которые нравятся Антоше. Потому что этот симпатяга со сладчайшей улыбкой и добрыми глазами на самом деле — домашний деспот, тиран и сатрап. Его мягкость и пушистость иллюзорны. Он всегда добивается того, что считает нужным, кстати, и вне дома тоже — легко, непринужденно и на мягких лапах, да так, что вы и сами не заметите, как уже пляшете под его дудку, причем добровольно и с удовольствием.
Изменить точку зрения Макарского практически невозможно, мне удавалось только иногда.
Антоша теперь балует меня семейными просмотрами комедий, но! — только тех, которые выбирает сам, считая качественными, а я сижу и скучаю по своему мистеру Бину — он по-прежнему персона нон грата. Но когда Антон в командировке, я достаю из тайничка колготки в сеточку, любимые сладкие духи, покупаю вяленых кальмаров и лакомлюсь с наслаждением в компании мистера Бина.
Антон перестал топтать мои полы уличными ботинками, носит подаренные мной тапочки — уже лет десять как носит, протер до дыр! Шлепает по полу голыми пятками и запрещает их выбрасывать.
Купила новые, точно такие же — нет, подавай ему старые тапочки, джинсы и свитер. То же — с заношенной курткой, с растоптанными кроссовками.
— Антоша, не позорь меня, перед людьми неловко!
— Я могу себе позволить носить то, что мне нравится?!
— Можешь.
— Вот и отстань от меня!
Под куртку он любит надевать тельняшку, у которой уже вся спина протерта до дыр. Лето наступило: «Викусь, отнеси, пусть заштопают». И я иду и несу. В ателье, где нас прекрасно знают, на меня смотрят как на ехидну: «Может, новую мужу купить?» Как я могу объяснить, что ему нужна именно эта майка?!
Пусть перезаштопанная, но эта! Купить! Да у него шкаф вещами забит! Все наши музыканты ходят в его шмотках! И мы, конечно, ссоримся, но теперь это выглядит иначе. Как два обленившихся кота, поделивших наконец пространство, мягкими лапами поцапываем друг друга — «уау-мур-мяу» — не ссоримся, только тешимся. Одно вдохновляет, что он и меня не бросит, как те тапочки, когда стану старой, больной, морщинистой, с отвисшей задницей старушенцией.
Антон и раньше не любил путешествий по модным курортам и фешенебельным отелям, ему бы в лес с палаткой и костром, а сейчас его и вовсе стала тяготить публичность. Отказывается давать интервью и вообще хочет уйти со сцены, из профессии, говорит, что отвлекает людей, а не радует. Мечтает уединиться в деревне, горюет, что в монастырь с женами не берут, а то б давно попросился.
Это его духовный путь.
Не надо думать, что после венчания все изменилось разом, как по мановению волшебной палочки. Мы учились любить, нас еще лихо крутило и заносило год, через два стало полегче, еще через два еще легче, а через семь мы наконец поняли, что созданы друг для друга. Ошибаются те, кто говорит, что любовь с течением времени неизбежно проходит. То, что проходит, любовью не является. Любовь с годами только крепнет, приобретая новые, лучшие оттенки качества, поднимаясь в цене, как хорошее вино. Но бутыль с вином поставил — и пусть себе настаивается. А любовь настоящую надо выстрадать, выносить — и не девять месяцев! — взращивать, культивировать, удобрять и защищать всю оставшуюся жизнь! Наше с Антоном первое чувство нам казалось любовью, но это почти ничто по сравнению с тем, что мы ощущаем теперь, через двенадцать лет!
Описать невозможно! Антон говорит: «Это еще что, вот в старости у нас будет любовь — просто кайф!»
Когда случился «Нотр-Дам де Пари» и мой супруг с немедийным лицом стал всеобщим любимцем Антоном Макарским, я потеряла голос. Чуть не в один день это произошло: меня прооперировали — а он запел.
Теперь Антон стал добытчиком и кормильцем и наконец мог дать мне все, как обещал. Меня прямо накрыло его любовью и нежностью. Я прекратила выходить на сцену, стала только женой, что называется — за мужем. Так что байки про то, что я принесла себя в жертву, — чепуха.
А что до обещаний Макарского, что у меня будет все: и платья, и дом, и шуба — с одним пунктом вышла осечка.
Наш дом мы строили-строили, но когда наконец построили, выяснилось, что огромный и с виду прекрасный, он не настоящий, дрянь, декорация. Не хочу повторяться, эта история многажды появлялась в прессе. Антон, чувствительный к любым скользким моментам, склокам и тяжбам, даже бросил мне однажды: «Давай не будем связываться. Бог с ними, пусть все заберут». Но вот уж нет, слишком много его труда было вложено в этот теремок, чтобы мы так легко от него отказались. Я — против, я — поборюсь.
Автоматически я стала вести все дела Антона, просто отбила и отстояла его у всех крутых продюсеров. Как же он теперь мне благодарен: прыгал бы, говорит, по сцене с хохолком, в джинсах, спущенных ниже задницы, рубил бы бабки для попсовладельцев.
Макарский сейчас абсолютно свободный творческий человек, который никому ничего не должен. Знал бы он, чего мне это стоило. Его-то я убедила, а у самой от ужаса волосы дыбом вставали: как, в какую сторону грести? Макарский, кстати, говорит: когда человек произносит слово «я», от него отлетают ангелы. А я все «я» да «я». Недавно он буквально вынудил меня снова выйти на сцену — мой голос вернулся. Мы сделали совместную сольную программу. Получилось здорово, зрители голосуют полными залами.
Антон бы рассказал нашу историю совсем иначе, типа: пришел, увидел, полюбил — и хеппи-энд. Все у него всегда прекрасно, сплошной мармелад с шоколадом, не от скрытности, а потому что он так воспринимает жизнь, помнит только хорошее, за все благодарит. Я же решилась вынести сор из избы с единственной целью — подсказать, где искать верное лекарство тем, кто еще мучительно пытается бороться за любовь.
И Антон, и я знаем точно, что не было бы нашей семьи, если б не попали к мудрому духовному отцу.
Теперь мы — счастливейшая пара. Но есть в нашей жизни одна печаль, пустотка, которую очень хочется заполнить. Мы думали усыновить ребенка, но отец Алексий не благословил пока. Одному Богу известно, сколько слез я выплакала. Никогда не избегала беременности, не делала абортов, то есть у нас уже было бы одиннадцать детей, если в год по ребенку. Лучшие наши и израильские врачи разобрали нас обоих на молекулы — нет ни единой причины, абсолютное репродуктивное здоровье. Мы ездим по монастырям, к старцам, нам говорят: все будет, ждите. Ждем... Но каждый месяц, когда выясняется, что я не беременна, — у меня слезы.
Антон со своим неистребимым оптимизмом и крепкой верой твердит: «Родим, Викочка! Всему свое время. Не нам решать. Наше дело маленькое — делать то, что супругам полагается! И просить». И я уже снова улыбаюсь, ведь рядом Антоша и мой Желтый ангел — хранитель нашей семьи.
Меня часто спрашивают, каково жить с мужчиной, от которого без ума тысячи женщин. Отвечаю: если встречу ту, которая не любит Макарского, она — мой личный враг.
Я ошибалась, Антон никогда не был казановой — чего нет, того нет. Хотя кто-то и сейчас может заблуждаться, потому что он по-прежнему на тусовках не обойдет вниманием ни одну женщину, со всеми потанцует. Да если мы просто в поезде едем с совершенно посторонними людьми, так я по полчаса жду, пока наш галантный кавалер всем — совершенно незнакомым!
— женщинам ручку не подаст, не поможет выйти, вещи вынести.
Я люблю его настолько, что если в порядке абсолютного бреда допустить, что Антон завтра скажет: «Полюбил другую и хочу уйти к ней», — отпущу его с миром. Но не дай бог, она его разлюбит — я ее просто придушу. Макарского нельзя не любить, потому что он прекрасен! Только вот с этим невыносимым занудой жить тяжело, и он сам это признает. Впрочем, я никому и не предлагаю. Это мой крест!
Редакция благодарит за помощь в организации съемки интерьерный салон Le Home.
Редакция портала 7DN.RU приносит свои извинения за первоначальный заголовок материала.
Подпишись на наш канал в Telegram