В майском номере журнала я рассказал об отношениях с Машей — в надежде, что это поможет их наладить. Но она в наказание лишила меня детей…
Мои отношения с Машей давно перестали быть безоблачными. Вернее, не были таковыми никогда. Даже в первые месяцы знакомства, до того как стало известно о Машиной беременности, она нет-нет да и устраивала скандалы.
Поводом могло стать что угодно: не то сказал, не там сел. Потом я понял, что так Мария сбрасывает накопленную отрицательную энергию. В конфликт не вступал — уезжал к себе и не появлялся, не звонил два-три дня. Дольше продержаться не мог, потому что был влюблен как мальчишка, потому что прежде ни к кому в столь сильную эмоциональную зависимость не попадал. И не было для меня большего счастья и большей награды, чем изредка оброненное Машей обращение — «Боречка».
А уж когда стало известно, что Мария беременна… Теперь я готов был терпеть от нее все — ведь в сорокалетнем возрасте впервые готовился стать отцом. Отцом двух мальчишек.
Когда близнецам «стукнуло» по восемь месяцев, Шукшина вышла на работу. Еще до рождения малышей Машей было оговорено: няню нанимать не будем — справимся сами. На деле получилось, что «справляться» мне предстояло одному. Из бизнеса, забрав свою долю, пришлось уйти.
Деньги, даже немалые, имеют обыкновение быстро таять, если их изъять из дела и просто тратить. Незадолго до рождения близнецов я подарил Маше «мерседес» — очень дорогой, из разряда бизнес-класса. В Испании и Германии, куда возил Машу, оплачивал горы нарядов. Маша вообще ни в чем не знала отказа.
Теперь, когда подобные траты оказались мне не по карману, я постоянно слышал: «Ты обещал сделать мою жизнь сказкой — почему не выполняешь?» Любые попытки объяснить: дескать, совмещать бизнес с уходом за двумя детьми невозможно — встречались новым потоком обвинений в никчемности и неспособности отвечать за свои слова.
Когда мальчишки немного подросли, появилась возможность параллельно с работой «круглосуточной няней» совершать небольшие сделки с недвижимостью — благо опыт и связи в этой сфере оставались при мне.
Доходы были несравнимо меньше, чем прежде, но все-таки я смог снять дачу по соседству с Машей, куда переехал вместе с Фомой и Фокой. Просто устал слышать от Маши одно и то же: «Это моя территория! У тебя ничего своего нет!»
Мальчишки были на полном моем обеспечении: я покупал им одежду, оплачивал занятия в хоккейной секции «Серебряные акулы». Когда мы с Машей решили, что Фоме и Фоке обязательно нужно пойти в детсад, где с ними будут заниматься логопеды, — эти расходы тоже легли на меня.
Теперь в течение недели дети ночевали в московской квартире матери.
Именно ночевали. Потому что утром, без четверти шесть, я забирал их, чтобы отвезти на тренировку, а после ее окончания — в детский сад. В шесть вечера мы снова встречались, заезжали в какой-нибудь парк, немного гуляли — и отправлялись к Шукшиной. Там я забирал одежду сыновей и мчался на дачу, чтобы успеть ее выстирать, выгладить и утром привезти приведенные в порядок костюмчики. Зачем такие сложности, спросите? Да затем, что потребляющая «серьезную» энергию техника в доме Марии всегда включалась только после одиннадцати вечера. Столкнувшись пару раз с тем, что мальчишкам нечего надеть (отстиравшиеся к часу ночи штаны и рубашки оставались киснуть до утра в барабане машины), я решил и эту заботу взять на себя.
Мне не трудно, да и на пару лишних киловатт я всегда заработаю.
Из рассказанного может сложиться впечатление, что после «отселения» на соседнюю дачу между мной и Машей прекратились супружеские отношения. Отнюдь. Не часто, но мы выбирались вдвоем в какой-нибудь закрытый подмосковный санаторий, а прошлой осенью даже съездили на полторы недели в Италию. Я забронировал номер в потрясающе уютном дорогом отеле, где нам было очень хорошо…
Пока сыновья еще не ходили в детский сад, а постоянно жили со мной на даче, Мария могла неделями их не видеть. Да что там — она даже не звонила мне, чтобы узнать: как дела, не болеют ли «масики»?
Меня такое равнодушие расстраивало и тревожило, но я находил Маше оправдание: «Она очень занята на работе, устает. А потом Мария же знает, какой я сумасшедший отец, и чувствует себя спокойно, когда мальчишки под моей опекой».
У нас и прежде возникали конфликты из-за того, что Шукшина использует Фому и Фоку для своего пиара. Что забирает их на день-два — запечатлеться для глянцевого журнала, поиграть-повозиться под объективами фотокамер — а потом возвращает обратно. В душах еще таких маленьких, но уже умных, тонко чувствующих мальчишек эти сеансы материнской любви напоказ не могли не оставлять следа. Сознаюсь, мне тоже бывало обидно: вожусь с сыновьями с утра до ночи, а Маша предстает перед народом в образе матери-одиночки, которая, заботясь о четверых детях, умудряется оставаться привлекательной женщиной и блистательной телеведущей.
Но свои обиды я научился засовывать подальше…
Еще осенью, сразу после возвращения из Италии, мы решили, что проведем рождественские каникулы вчетвером: я, Маша и сыновья. Забронировал апартаменты на одном из престижных горнолыжных курортов, внес аванс. Но случился конфликт (о нем я писал в прошлый раз), после которого супружеские отношения между мной и Шукшиной были прекращены. Семейная поездка «накрылась», но я надеялся, что смогу отправиться на курорт с Фомой и Фокой. Однако Маша заявила, что малышей не отпустит.
Деньги пропали, каникулы оказались испорчены. И вдруг через месяц, в феврале, Маша объявляет: — Я с Фомой и Фокой лечу в Болгарию, на горнолыжный курорт.
— Куда?
— не поверил я своим ушам. — Маша, какая из тебя горнолыжница? Ты даже не горнопляжница, поскольку на лыжах, да и то простых, последний раз стояла на уроках физкультуры в школе!
— Это не твое дело! Привези горнолыжные костюмы сыновей ко мне — через пару дней мы вылетаем.
— А то что «масики» не совсем здоровы, тебя не волнует? У Фоки еще температура держится!
— Если до завтра не спадет, мы отложим отъезд.
— Маша, отмени поездку!
— Если вздумаешь ставить мне палки в колеса — пожалеешь.
Наказание за неповиновение могло быть одно — отлучение от малышей. И я привез горнолыжное снаряжение Фомы и Фоки, которых сам поставил на лыжи, когда им исполнилось четыре года, которых сам тренировал…
На курорте Маша с близнецами, Макаром и Лидией Николаевной пробыли четыре дня. По сути — два, поскольку на первый и последний пришлись перелеты. Эти самые перелеты, резкая смена климата не могли не сказаться на здоровье мальчишек — спустя пару дней после возвращения они снова заболели. Но зато в глянцевом журнале появился фоторепортаж об отдыхе телезвезды Марии Шукшиной с мамой и детьми на горнолыжном курорте. И на одном из центральных телеканалов — сюжет о том же…
Я злился на Машу и одновременно жалел ее, понимая: Шукшина не виновата в том, что неспособна на беззаветную, всепоглощающую материнскую любовь.
Потому что и сама в детстве таковой не испытала. Василий Макарович очень любил дочерей, баловал их, но он ушел очень рано, когда Маше было семь лет, а Оле — всего пять. Уверен: в первый раз Мария так рано выскочила замуж только потому, что ей хотелось тепла и защищенности. Хотелось настоящей семьи, где бы ее любили, заботились. Но слишком юная, она не понимала: чтобы получать любовь и заботу, нужно быть готовой самой их отдавать. Вряд ли Маша понимает это и сейчас, перешагнув сорокалетний рубеж.
Когда мы вместе бывали за границей, я не уставал поражаться ее ненасытности в покупках. Она буквально опустошала бутики, скупая самые дорогие платья, туфли, сапоги, сумки. Все это приобреталось Шукшиной исключительно для себя.
Среди моих знакомых есть несколько супружеских пар, имеющих взрослых дочерей, и я знаю, как мамы этих девчонок из кожи вон лезут, чтобы их наташеньки и лизоньки одевались не хуже других. Сами могут пять зим подряд ходить в одних сапогах, но доченькам каждый сезон приобретают новые. Ане Маша не покупала почти ничего. Как, впрочем, и Макару, и близнецам. В лучшем случае — конфеты в дьюти-фри.
Года полтора назад Макар приехал к нам с малышами на дачу в куртке, из которой давно вырос: полы пупок едва прикрывают, рукава — чуть за локоть.
— Макар, ты чего в такой куртке ходишь? На улице мороз — а у тебя все наружу!
— Другой нет.
Утром следующего дня поехал в «Европейский» — купил Макару новую куртку. Парень был очень доволен: наверняка в двенадцать лет у него уже имелась тайная любовь и появляться перед ней в одежде, из которой давно вырос, Макару было стыдно. Того, что Маша позвонит и скажет «спасибо», я и не ждал. Не в ее это правилах.
Столь же искренний порыв был у меня, когда прошлой весной предложил Ане:
— Ты молодая, красивая девушка, да еще из такой семьи, а ездишь на развалюхе! У меня сейчас есть деньги — купи себе новую машину.
Аня обрадовалась:
— Ой, спасибо тебе, Боря!
— Только давай договоримся: деньги, что ты выручишь от продажи той, на которой ездишь сейчас, отдашь мне.
Идет?
— Конечно!
— С продажей не торопись — деньги на покупку новой я дам полностью.
— Хорошо!
Аня позвонила следующим же утром:
— Я нашла хорошее авто — когда можно приехать за деньгами?
— Да хоть сейчас.
Старую машину Аня продала спустя несколько месяцев. Принесла деньги:
— Здесь меньше, чем сумма, на которую ты рассчитывал. Рынок подержанных машин перенасыщен — пришлось на тридцать тысяч рублей сбавить цену.
— Но ты же работаешь — и сможешь покрыть эту разницу?
— Без вопросов.
Вопросы появились у меня, когда спустя пару месяцев в кошельке не осталось ни рубля.
Сделки с недвижимостью, на гонорар с которых рассчитывал, по объективным причинам откладывались.
Позвонил Ане — напомнил о долге.
— Я в ДТП влетела, помяла крыло, — пожаловалась она. — Сам же знаешь, сколько в техцентрах дерут…
— Я вошел бы в твое положение и простил долг, если бы у самого с деньгами не было туго.
— Да ладно, рассказывай! — раздраженно оборвала Аня. — Как будто я не знаю, какими ты суммами ворочаешь!
Ее тон мне не понравился. Категорически. Поэтому ответил очень сухо:
— Я много лет проработал в бизнесе, и там данное слово дорого стоит.
— Хорошо, я буду отдавать тебе понемногу каждый месяц.
— Так не пойдет.
— Не хочешь — не бери, — буркнула Аня и бросила трубку.
И с тех пор на звонки не отвечала. Если мы сталкивались в квартире, когда я привозил Фому и Фоку из детского сада, она проходила мимо, не повернув головы и не поздоровавшись.
О том, у кого дочь взяла деньги на покупку машины, Маша не знала.
Я не счел нужным ей об этом сообщить, Аня — по каким-то ей одной известным причинам — тоже…
— Мне нужны деньги, — не соизволив ответить на приветствие, заявила Мария, когда мы встретились в дачном поселке. — Аня купила новую машину в долг — кредитор долго ждать не будет.
Я расхохотался:
— Ай да Аня! «Кредитор», говоришь? Да это я купил ей машину!
— Ты?! — искренне изумилась Шукшина и, преисполнившись праведным негодованием, продолжила: — Как она могла принять такой подарок от совершенно чужого человека?! Неужели не понимает, что это неприлично?!
«Формулировка» задела меня за живое:
— Ну почему же — «совершенно чужого»?
Я очень хорошо отношусь к Ане, и она, полагаю, тоже, потому что неоднократно, оказавшись в безвыходной ситуации, именно ко мне обращалась за помощью.
На это Маше возразить было нечего. Наверняка она помнила, как год назад после их ссоры дочь ушла из дома и кинулась ко мне: «Боря, мне жить негде!» Я отдал девушке ключи от московской квартиры, где она прожила три месяца. Не стерся из Машиной памяти наверняка и эпизод, когда Анюта тяжело заболела.
Звонок раздался посреди ночи: «Боря, срочно приезжай! Ане очень плохо — нужно вызвать «скорую» и встретить врачей».
Здесь, видимо, стоит сделать отступление и рассказать об одной странности Машиного характера.
Она панически боится любых новых контактов. Общение с посторонним человеком — пусть даже короткое, мимолетное — для нее серьезный стресс. Шукшиной кажется, что все ее рассматривают, ищут изъяны и несоответствия экранному образу.
Я примчался минут через пятнадцать — благо дороги в ночной Москве более или менее свободны. Ане действительно было плохо — приступы острой боли, как потом выяснилось, провоцировали почечные колики. Я вызвал «скорую», сам разговаривал с врачами — услышав звонок домофона, Шукшина скрылась в спальне и не вышла оттуда, даже когда врачи заявили: «Нужно ехать в больницу!» Аня подписала отказ от госпитализации, приняв это решение сама, без участия матери.
На следующий день лечь в стационар ей все же пришлось. Но это уже была не обычная больница, а хорошая клиника.
А в середине апреля между мной и Аней произошла серьезная ссора. Я привез малышей из детсада. По пути мы заехали в пару магазинов игрушек, а потому в квартиру Шукшиной прибыли уже в восьмом часу. Дома была только Аня, она приехала присмотреть за братьями по просьбе матери.
Стою в прихожей — жду, когда старшая сестра Фому и Фоку переоденет и я смогу забрать их вещи в стирку. Что меня толкнуло заглянуть на кухню, сам понять не могу. Захожу и вижу, что в посудном шкафу нет ни одной чистой тарелки, ни одной чашки. Открываю посудомоечную машину. Она забита доверху.
Все понятно: экономя электричество и воду, в доме копили грязную посуду, чтобы помыть разом после двадцати трех ноль-ноль. Достаю два комплекта и начинаю мыть губкой в раковине.
Услышав шум воды, на кухню вбегает Аня:
— Что ты тут делаешь?! — в ее голосе звучит такая ярость, что становится не по себе. Отвечаю, однако, спокойно:
— Мою посуду. Детей нужно кормить.
— У меня есть чистая посуда! Вот тебе пакет с вещами — и…
Аня не договаривает, но смысл ясен: «… вали!»
Внутри у меня все начинает закипать, но я стараюсь не давать воли эмоциям.
Набираю номер Машиной домработницы, спрашиваю, что она приготовила детям на ужин. Разогреваю в микроволновке, ставлю перед сыновьями. И иду в гостиную к Ане. Прикрыв дверь, чтобы нашей беседы не слышали малыши, спрашиваю:
— Ты почему со мной так разговариваешь? Какое имеешь право? Я в этой жизни сделал для тебя больше, чем кто-либо.
Аня стоит ко мне спиной. Вдруг резко поворачивается и буквально выплевывает:
— Пошел вон отсюда!
Сжимаю челюсти так, что ломит зубы. Аня с вызовом смотрит прямо в глаза. На провокацию не поддаюсь. Иду к дверям и уже из прихожей говорю: — Завтра у детей тренировка, без четверти шесть я за ними приеду.
Ты поняла?
— Да.
Всю ночь пью успокоительное, но уснуть все равно не удается. Утром сажусь за руль в самом что ни на есть поганом состоянии и настроении. Приезжаю и нахожу дверь на площадку закрытой. С минуту жму на звонок — тишина. Набираю номер домашнего телефона — никто не подходит. Я спускаюсь в машину. Через полчаса вижу, как к подъезду идет домработница. Бросаюсь к ней:
— Доброе утро! Там что-то случилось? Почему никто не открывает и не подходит к телефону?
В ее глазах мелькает тревога: — Сейчас узнаю.
— Если все в порядке, соберите, пожалуйста, детей поскорее — на тренировку мы уже опоздали, но в детсад, к утреннему занятию с логопедом, вполне успеваем.
Домработница скрывается за дверью.
Проходит минут десять — я набираю ее номер и слышу:
— Мальчики сегодня в детсад не пойдут.
— Почему? Заболели?
— Нет, просто Маша так решила.
Бормочу растерянно:
— Ничего не понимаю… Сейчас я приду.
Поднимаюсь на этаж, а у двери стоит Аня со своим молодым человеком.
Диалога, который происходит между мной и ее бойфрендом, передавать не стану — скажу лишь: закончился он тем, что мы пару раз друг другу врезали. Одним из ударов парень рассек мне губу. Хорошенько рассек — так, что пришлось накладывать швы. Но я на него не в обиде — бог знает, с какими придуманными подробностями Анна поведала о вчерашнем инциденте. Парень, можно сказать, вступился за девушку — честь ему и хвала.
Маша в этой истории заняла нейтральную позицию. Во всяком случае, тон, которым разговаривала со мной последние полгода, не сменила. Общалась по-прежнему холодно, по-деловому и только на тему детей.
На Пасху, двадцать четвертого апреля, мы с сыновьями едем в храм. Слушаем праздничную службу, причащаемся, а по дороге обратно мечтаем о том, как весело проведем вместе майские праздники.
Переживаем немного, что Маша не отпустила нас на десять дней в Турцию (мои друзья сняли там виллу и настойчиво приглашали приехать вместе с Фомой и Фокой), но в конце концов решаем: и никуда не улетая, сможем здорово и с пользой провести время.
Накануне я забиваю продуктами холодильник, составляю план развлечений, где первым пунктом идет посещение Бородинской панорамы, куда мы с мальчишками давно собирались. Утром тридцатого апреля приезжаю к Шукшиной на квартиру, а детей мне не отдают. Под тем предлогом, что близнецы «немного приболели». Я в недоумении: за четыре года, что Фома и Фока жили со мной, от каких только болячек я их не выхаживал. Слава богу, и компрессы, и ингаляции не хуже любой медсестры делать умею.
Однако на домработницу, которая получила от Маши наказ: «Детей не отдавать!» — мои аргументы не действуют. Пытаюсь дозвониться до гражданской жены. Трубку она не берет. Стреляю телефон у живущего неподалеку приятеля — и набираю ее номер снова. Слышу приятное, грудное: «Алло!» и на одном дыхании выпаливаю:
— Почему ты не разрешаешь мне взять «масиков»?
— Потому, — голос Маши кардинально меняется — теперь в нем звучит металл. — Я прочла анонс твоих «откровений» «Коллекции Каравана историй». Ты облил грязью меня и опорочил мою фамилию. Теперь будем общаться только через домработницу.
— Ты же еще не видела публикацию!
— Мне и того, что успела прочесть, достаточно.
— Когда дети выздоровеют, я смогу забрать их на дачу? Майские каникулы длинные…
Не дав закончить фразу, Маша нажала отбой.
На дачу возвращаюсь расстроенный, но, ложась пораньше спать, успокаиваю себя мыслью: поеду завтра снова — вдруг все же смогу забрать сыновей? А наутро обнаруживаю припаркованный возле дома «мерседес» без колес. Мне кажется, я знаю, кто мог это сделать…
Первое мая, автосервисы не работают. Звоню друзьям. Те договариваются с руководством автоцентра и вызывают эвакуатор. Колеса ставят в тот же день, но ближе к вечеру у меня от случившихся за последнее время стрессов поднимается давление.
Приходится вызвать «скорую». Глядя на тонометр, врач ахает: «Верхнее — двести двадцать! Нужно госпитализировать». Уговариваю, сделав укол, оставить меня дома. Наутро кое-как доезжаю до Москвы — в таких ситуациях лучше иметь дело с врачами, которые постоянно тебя наблюдают.
Лечь в больницу все-таки приходится, поскольку ни таблетки, ни уколы не помогают — давление держится на отметке «двести».
Четвертого мая, пролежав двое суток под капельницей, сбегаю домой — в квартиру, которая досталась мне от мамы и вот уже несколько лет служит в самые тяжелые моменты убежищем. В ней, мне кажется, до сих пор живет мамина душа. В родных стенах потихоньку прихожу в себя.
Ближе к вечеру раздается звонок. Звонит домработница Маши:
— Борис, вы на даче?
— Нет, в Москве. Что мне делать за городом без мальчишек?
— Как же быть? Фоме и Фоке совершенно нечего надеть. Мы из-за этого даже не гуляем. Маша попросила меня забрать у вас с дачи летние вещи мальчиков.
Каюсь, с языка чуть не слетело: «А доехать до ближайшего магазина, чтобы самой купить пару футболок и шортиков, ей в голову не пришло? Или, может, телевизионных гонораров не хватает даже на такую ерунду?» Сдержался. Объяснил, где взять ключи и где лежат летние вещи Фомы и Фоки.
Через несколько дней выбираюсь-таки на дачу.
Вхожу в комнату и застываю на месте: все полки, на которых лежали вещи близнецов, пусты! Нет ни осенних курток, ни зимних комбинезонов — ничего! Исчезли альбомы для рисования, книжки, игрушки. Остался только завалившийся за кресло заяц. Сердце падает: «Маша решила забрать детей насовсем!»
Дрожащими руками запираю замок и судорожно соображаю, что делать: мчаться обратно в Москву? Звонить Марии?
— Боренька, что с вами?
Оборачиваюсь на голос и вижу соседку, которая смотрит на меня с искренним участием и тревогой.
— Вот приехал, а из дома все детские вещи вывезены… — Да-да, — кивает головой соседка.
— Я видела, как рано утром домработница Маши выносила из квартиры огромные бумажные пакеты — такие, знаете, в которых корреспонденцию на почту доставляют. И столько этих пакетов было, что я подумала: «На легковой машине все это точно не увезти».
Прежде чем сесть за руль, я решил пройтись по дачному поселку — немного успокоиться. Вдруг вижу: навстречу идет Макар — приехал на их дачу, которая, как я уже говорил, находится рядом с моей. Бросаюсь к нему:
— Макарик, а где Фомочка и Фокочка?
— На море, в Геленджик уехали.
— С кем?
— Я не знаю.
— Но они точно на море?
После секундной заминки Макар кивает:
— Точно.
Набираю номер Маши — идут длинные гудки. Значит, она в Москве. Режим жесточайшей экономии распространяется и на телефонные разговоры — роуминга у Маши нет, и когда хозяйка выезжает за границы Московской области (пусть даже в Питер), механический голос в трубке вещает: «Этот вид связи для абонента недоступен». Звоню на домашний в квартире Маши — никто не отвечает. А вот домработница свой сотовый берет сразу. После приветствия спрашиваю:
— Вы в Москве?
— Да.
— А где именно?
— У себя дома.
— А с кем дети?
— Их отправили на море.
— С кем они поехали на это море?! — я почти срываюсь на крик. — Маша и вы в Москве, Макар на даче! А дети с кем?
— Маша наняла няню — с ней и отправила.
— Как она могла отправить малышей с человеком, которого знает несколько дней?
— Ей виднее.
— А как понимать то, что вы вывезли все — и летние, и зимние — вещи? Это означает, что я больше не увижу сыновей?
— Не знаю.
Нажимаю отбой, а самого колотит как в лихорадке.
В голове стучит: «Все вранье. И няня — Маша не отпустила бы детей с непроверенным человеком, и сама поездка в Геленджик».
Поведение Машиной домработницы, с которой мы всегда были в хороших отношениях, ее ложь кажутся дикостью. Неужели эта женщина не понимает, что Маша нуждается в ней больше, чем она в Шукшиной? Почему позволяет вовлекать себя в эти игры? Зачем врет с подачи хозяйки? Ведь ей это наверняка противно…
В течение месяца ежедневно набираю номер квартиры Шукшиной. Всякий раз трубку берет Макар и выдает заученный текст: «Дети на море. Им там хорошо.
Мы каждый день разговариваем с Фомой и Фокой по телефону няни».
Дать мне номер этой самой няни не прошу — не хочу заставлять парня еще глубже погружаться в придуманную матерью ложь.
В один из июньских дней на мой звонок снова отвечает Макар и выдает «песню», которую я слышал уже множество раз. Что меня толкает буквально через полминуты набрать номер снова, не знаю. В трубке — голос Фокочки: «Папочка, забери нас на дачу!»
Сын еще что-то говорит: мол, мы с Фомой совсем не гуляем, нам запрещают говорить с тобой по телефону, и вдруг вскрикивает. Дальше — короткие гудки. Я понимаю: Макар, скорее всего, дал маленькому брату за ослушание подзатыльник.
Набираю номер снова и снова, но к телефону больше никто не подходит.
Мечусь по комнате: «Она что, зверь? Запереть детей летом в московской квартире, где даже нет кондиционера! На полтора месяца! Как в тюрьме! Что же они там делают целыми днями? Смотрят телевизор? Фомочке, у которого стремительно падает зрение, «ящик» категорически противопоказан!
Ну хорошо, Маша решила наказать меня… Хотя я искренне не понимаю, за что, ведь в моем рассказе журналу нет ни слова лжи… Пусть я виноват в том, что решил рассказать правду. Но дети-то здесь при чем? За что их наказывать?»
Сердце сжимается от тревоги: а что происходит вечерами, когда домработница отправляется домой, Макар — к друзьям, а близнецы остаются одни?
Шестилетние пацаны! Да еще такие шустрые и любознательные! А если им вздумается включить плиту или, взобравшись на подоконник, посмотреть, что творится на улице? Квартира на четырнадцатом этаже!
Основания думать, что малышей оставляют одних, у меня есть. Месяца три назад я как-то вечером позвонил на квартиру Шукшиной и услышал от Фомочки: «Макар ушел гулять, а мама уехала».
Мария трубку сотового не взяла. Тогда я набрал номер ее водителя:
— Где Маша? Дети дома без присмотра!
— Мы отъехали совсем ненадолго, — «утешил» шофер.
И я с полчаса рассказывал своим парням по громкой связи стихи и сказки — лишь бы в отсутствие старших ничего с собой не сотворили.
Узнав, что дети сидят взаперти в квартире, теперь я каждый день мотался к Машиному дому.
Часами сидел в машине, надеясь, что мальчишек все-таки выведут на прогулку и я смогу их увидеть. Не дождавшись, поднимался на четырнадцатый этаж и припадал к замочной скважине. Вот мимо прошел Фока, за ним — Фома. Оба — в костюмах спайдермена, которые я подарил им на Новый год. Неужели они целыми днями бродят по душной квартире в этих «скафандрах»? Где-то в глубине комнаты шумит пылесос. Домработница с утра до вечера занята уборкой и готовкой. Может, и хотела бы вывести детей погулять — но нет времени. Впрочем, зачем тешить себя иллюзиями? Скорее всего, Маша просто-напросто запретила прогулки — чтобы я, даже несколько минут в день, не общался с сыновьями.
Кто бы знал, как это больно, горько и унизительно — видеть своих детей только через замочную скважину!
И однажды я решился: взял ключ от Машиной квартиры, который хранился у меня со времен, когда между нами еще были нормальные отношения, и открыл им дверь… Мальчишки (кроме них, дома был только Макар) бросились ко мне наперегонки. Я целовал их в макушки, гладил ручонки и с горечью отмечал про себя, какой у «масиков» неухоженный вид: отросшие волосы, руки грязные. Наверное, в этот поход мне не стоило брать с собой телевизионщиков. Но как иначе я мог получить документальное свидетельство, что сыновья не на море, а в Москве? Что их от меня намеренно скрывают?
Доказательства были мне нужны для визита в опекунский совет, где я намеревался подать заявление о фактическом восстановлении своих отцовских прав — юридически их, естественно, никто меня не лишал.
Заявление я подал, но даже после этого у меня оставалась надежда, что и без участия третьих лиц, без вмешательства государственных учреждений мы с Шукшиной сможем спокойно поговорить и придем к решению: и я, и Маша будем иметь возможность общаться с детьми в любое время. И никто никому в этом препятствий чинить не станет.
Надежды рухнули в тот момент, когда Шукшина в разговоре объявила меня запойным алкоголиком, которого нельзя подпускать к детям на пушечный выстрел.
Мои вопросы: «А почему же тогда ты позволяла им постоянно жить со мной на протяжении четырех лет и неделями не звонила? Почему не тревожилась: как там сыновья с отцом-алкоголиком?» — ею были проигнорированы.
Я хорошо осознаю, насколько велика магия имиджа Шукшиной, созданного телевидением и глянцевой прессой: до слез сострадающая героям телепередачи «Жди меня» ведущая, бесконечно любящая, заботливая мать… И как завораживает людей ее знаменитая фамилия — тоже в курсе. Тем не менее заявляю, что буду бороться за своих детей до конца! Я не хочу, чтобы их ждала участь старших дочери и сына Шукшиной, которые выросли без отцовской любви и заботы! Если, по мнению Марии, любовь и забота состоят в том, чтобы наказывать ребенка за невыученный урок так, что на следующий день он не идет в школу, то я ее точку зрения не разделяю!
Я не хочу, чтобы мои сыновья, став взрослыми, ненавидели друг друга и не общались между собой, как ненавидят и не общаются Маша и ее сестра Ольга.
Мое единственное желание — чтобы Фома и Фока выросли достойными людьми и были счастливы.
А Маша… Пусть живет, как считает нужным. Как привыкла. Пусть найдет очередного простака, который поверит ее экранному образу, купится на искренность и теплоту ее телевзгляда. И которому потом Мария так же, как мне, объявит войну. Или просто вычеркнет из своей жизни.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон Domus Aurea.
Подпишись на наш канал в Telegram