Когда возник всем известный скандал, показалось: мир распадается на осколки. Несмотря на боль, мне удалось поступить мудро, сохранить семью, восстановить рухнувшую жизнь. Но если вы думаете, что я тогда боролась с Женей, с его желанием уйти, то ошибаетесь: Жариков никогда не хотел развода. Этого хотела я. Это я боролась со своей любовью к нему, но любовь победила.
Синяя морская гладь, слепящее солнце, я сижу на горячем песке и не могу отвести взгляда от мужа и сына. Они плывут, удаляясь все дальше от берега. Помню охватившее меня острое ощущение счастья — нет никого их дороже.
Мой муж Женя, Евгений Жариков, очень красиво плавал и научил этому Федю.
На юге они часами плескались в море как дельфины. Если две фигурки пропадали из виду, я тут же начинала плакать от страха, а весь пляж меня успокаивал: «Что с ними станется? Сейчас вернутся».
Довольные Женя с Федей вылезали из воды, я с облегчением вздыхала и тут же устраивала разнос. Так — для порядка, чтобы не пугали больше. Но сердиться на них было невозможно, через пару минут я снова заливалась счастливым смехом...
Актерская профессия дарила мне встречи с достойнейшими мужчинами. Но в мужья я выбрала Женю, о чем, несмотря ни на что, не жалею.
Тридцать восемь лет нас объединяла любовь. Когда возник всем известный скандал, показалось: мир распадается на осколки. Несмотря на боль, мне удалось поступить мудро, сохранить семью, восстановить рухнувшую жизнь. Но если вы думаете, что я тогда боролась с Женей, с его желанием уйти, то ошибаетесь: он никогда не хотел развода. Этого хотела я. Это я боролась со своей любовью к нему, но любовь победила. Ведь нас связывала целая жизнь — счастливая, трудная, разная...
Мы оба учились актерскому мастерству во ВГИКе у Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. Только Женин курс выпустился на четыре года раньше. Но «герасимовцы» не теряли связи с мастерами, частенько заглядывали в институт, советовались с ними. Однажды провалялась неделю с гриппом, когда явилась на занятия, девчонки сообщили:
— Пока ты болела, приходил Жариков.
Он и в жизни красавец невозможный! Мы в него все влюбились.
Женя тогда уже был звездой, в кино шла комедия «Три плюс два» с его участием, а «Иваново детство» Тарковского прогремело на Венецианском фестивале. Я восторгов сокурсниц от его визита не разделила:
— Ну и что? Подумаешь!
Мне было не до ахов и охов, думала только про учебу.
Если бы не случай, мы вообще с Женей не встретились бы никогда. Я ведь актрисой становиться не собиралась. Жила в Одессе, хотела стать врачом — всегда спасала, спасаю и, наверное, буду спасать всех, кто у меня под боком.
Училась в балетной школе при Одесском театре оперы и балета, занималась гимнастикой в спортивной секции. В общем, искала себя. А вот моя старшая сестра Мила (у нас семилетняя разница в возрасте) окончила актерский факультет ГИТИСа и работала в труппе Ленинградского театра миниатюр Аркадия Райкина. Я часто ездила к сестре в Питер и увидев однажды, как ее наряжают перед выходом на сцену, заявила: «Тоже так хочу!»
Папа, бывший военный, был категорически против моего поступления в театральный. Но Мила с мамой его уговорили: «Пусть попробует. Если не поступит с первого раза, пойдет в мединститут».
На удивление легко прошла все туры в одном столичном театральном училище. До общеобразовательных экзаменов оставалась неделя, и я решила махнуть к Миле.
Вместе с ней в театре служила Ольга Николаевна Малоземова, талантливая актриса, очень сексапильная и харизматичная. Она нас с сестрой любила, а я обожала слушать ее рассказы «из жизни замечательных людей» — Ольга Николаевна со многими дружила еще с юности.
Прослышав, что я в Питере, она попросила непременно зайти к ней. Приехала, позвонила в дверь и увидела... Тамару Макарову!
«Ты Наташа? Проходи, — я в ступоре, а Тамара Федоровна этого как будто не замечает. — Ольга Николаевна говорила, поступаешь на актерский... Ты могла бы что-нибудь почитать?»
Еле справившись с волнением, отбарабанила «обязательную программу».
Макарова терпеливо слушала, вдруг дверь в соседнюю комнату распахнулась и оттуда влетел Герасимов. «Ну здравствуй, значит, Наталья, — протянул руку Сергей Аполлинариевич. Его взгляд пробуравил меня насквозь. — Хочешь учиться у меня?» Кивнула, еле живая от страха.
«Подожди минутку, — он направился к телефону и позвонил министру культуры Фурцевой. — Екатерина Алексеевна, я набрал курс, но мне нужна еще одна единица. Спасибо».
Повесил трубку и улыбнулся: «Поздравляю, ты моя студентка...»
Моими сокурсницами оказались еще три Наташи — Белохвостикова, Аринбасарова и Бондарчук. Нас во ВГИКе так и называли — «курс четырех Наташ», хотя с нами учились и Нина Маслова, и Ирина Азер, и Оля Прохорова, и Надя Репина, а еще Коля Еременко, Талгат Нигматулин, Вадим Спиридонов...
Всех тут же отправили на картошку.
Девчонки поначалу меня демонстративно не замечали, считая, что я поступила «по блату». Мальчишкам на это было глубоко наплевать, они изо всех сил пытались отточить на мне свое мужское обаяние. Сережка Малишевский оказался самым настойчивым, все звал прогуляться и угощал печеной картошкой. Потом у него появился соперник — Коля Еременко. Помню, как Колька гнался за мной по сельской дороге с вилкой в руке, обещая заколоть, если выберу Малишевского, а не его. Несся и орал песню: «Смотри, какое небо звездное, смотри, звезда летит...» Оба ушли рано — Коля в пятьдесят два года, Сережа в пятьдесят...
Тогда на картошке я выбрала Сережу. Но романа не случилось, поскольку слегла с воспалением легких. Потом в Москве мы и с Колькой какое-то время встречались, прогуливались под ручку по вечерним улицам. Еременко писал мне любовные записки и бросал их во время лекций на стол, где сидели мы с Бондарчук. Наташа их читала, поскольку была уверена, что они адресованы ей. И не сразу поняла, что это не так.
Коля был симпатичным малым, но и самым хулиганистым на курсе, постоянно что-то устраивал. Сценическую речь нам преподавала гениальный педагог профессор Марина Петровна Ханова — дама строгая и жесткая. Она держала всех в черном теле, по любому поводу кричала: «Вы самодеятельность, а не будущие артисты!» Аудиторию разделяла ширма.
И вот я стояла, старательно выговаривая все эти «птки, птке, птка», а Коля подкрадывался сзади и вякал что-то такое, после чего начинала давиться от смеха и получала выговор.
— Хоть ты и маленькая, но голос сильный, — сказала однажды Марина Петровна, — будешь читать «Медного всадника».
— «На берегу пустынных волн стоял он, дум великих...» — завела я.
— Стоп, — хлопает в ладоши Ханова. — Понимаешь, не стоит он у тебя!
Мальчишки начинают хохотать, Колька просто катается. А преподавательнице невдомек, что же тут такого веселого!
Учились мы будь здоров как, и не только из одержимости избранной профессией, для кого-то имела значение и стипендия.
Для Талгата Нигматулина, парня из бедной семьи, лишиться ее вообще было смерти подобно. Часть тех крох, которые получал, он отсылал матери. Иностранными языками Талгат не владел и немецкий выбрал наобум. Писал слова на бумажных квадратиках-карточках и заучивал с маниакальным упорством. Измучил всех, от него даже бегали, а Талгат ловил, всовывал в руки свои квадратики и просил: «Погоняйте меня по немецкому». Помогали, конечно, зная, что ему нельзя провалить экзамены.
Помню, мы с ним читали отрывок из «Белого парохода» Айтматова, ездили на занятия к Хановой домой. «Пока не уберете квартиру, репетировать не будем», — требовала Марина Петровна. Мы быстренько протирали пыль, раскидывали вещи по углам, а Ханова потом кричала, что не может ничего найти.
Время от времени я приглашала Талгата и других сокурсников-немосквичей в гости.
Лепила пельмени, кормила, они оставались ночевать — наш курс был как огромная семья. Все «герасимовцы» словно связаны родством, до последнего мы тесно общались с Тамарой Федоровной и Сергеем Аполлинариевичем, что навсегда изменило нашу душевную структуру. Это еще больше роднило и нас с Женей...
Самой близкой моей подругой стала Наташа Аринбасарова. Когда Наташа поступила во ВГИК, она была уже обладательницей награды Венецианского кинофестиваля за роль в «Первом учителе», который снял ее муж Андрон Кончаловский. Но никакого высокомерия по этому поводу Наташа никогда не проявляла.
На первом курсе их с Андроном сыну Егорушке исполнилось семь месяцев. Если Наташе нужно было куда-то пойти, а няня в это время отсутствовала, я вызывалась посидеть с малышом, оставалась у них ночевать. Недавно мы пересеклись с Егором на фестивале. «Помню вашу длинную белую косу и как вы играли со мной в мячик», — сказал он.
Как-то мы вместе с Аринбасаровой готовились к экзамену по истории КПСС, Андрон помогал, долго пытался втюхать в наши головы хоть какие-то знания, но потом сдался. «Вы как собаки, — резюмировал он, — глаза вроде умные, все понимаете, а воспроизвести не можете».
Нам, конечно же, хотелось сниматься, но делать это в первые два года мастера не разрешали. Тамара Федоровна вызвала меня и предупредила: «Если еще раз услышу, что твоя косица мотается по «Мосфильму», тебе не сдобровать».
Как много она нам дала!
Учила не только мастерству, но и правилам хорошего тона. Показывала, как нужно держать вилку, размешивать чай, каким ножом резать рыбу. Эти уроки позже очень пригодились.
Когда мы получали дипломы, Сергей Аполлинариевич нарисовал каждому из нас свой профиль и написал пожелание. Меня он напутствовал так: «Наталья, не теряй того, чего достигла».
Не так давно Рома Карцев, работавший с моей сестрой у Райкина и ставший другом нашей семьи, вспоминал молодость: «Какие же вы с Милкой были красивые!» Но я об этом никогда не задумывалась.
Если спрашивают: «Как ты оценивала свои внешние данные?» — отвечаю «Никак». К Сереже Никоненко, который работал с нами как режиссер, частенько захаживал его приятель Никита Михалков. Девчонок рассматривал заинтересованно. Дожидался, когда Герасимов с Макаровой уезжали, подходил к нашей аудитории, где продолжалась репетиция, и орал на весь ВГИК имя понравившейся красотки, в том числе и мое.
В какой-то момент захотелось почувствовать себя взрослой, самостоятельной, вырваться из-под опеки. Ну и объявила Миле, на московской квартире которой жила:
— Перебираюсь в общежитие.
— Нет, будешь жить дома, со мной, — отрезала сестра.
Я осталась, но ненадолго: вскоре после ВГИКа вышла замуж.
Не люблю вспоминать свой первый брак — с Александром мы прожили четыре не слишком счастливых года. Он был физиком, но познакомились мы в киношной компании. Отношения развивались стремительно, к чему я была совершенно не готова. Не прошло и месяца, как он повел меня знакомиться с родителями. Будущей свекрови я понравилась, и она тут же предложила: «Оставайся у нас».
Пышной свадьбы мы не устраивали, не хотела ни фаты, ни белого платья, ни куклы на капоте «Волги». Просто сходили в ЗАГС. С нами были только Наташа Аринбасарова и Егорушка Кончаловский.
Муж ревновал меня к каждому столбу.
Если уезжала на съемки в другой город, мог ворваться среди ночи в гостиничный номер — проверить, одна ли я в постели. Скандал следовал за скандалом, хотя поводов для ревности, видит бог, я не давала. Меня окружали достойные мужчины, некоторые из них даже нравились, но изменить мужу для меня было табу. Один только раз я нарушила свое правило — когда встретила Женю. Но это случилось не скоро.
Видя, как плохо мы живем, мама просила: «Только не рожай детей». А свекровь, напротив, считала, что ребенок укрепит наш брак. Я пыталась разговаривать с мужем, убеждала, умоляла успокоиться — бесполезно. В депрессию не впадала лишь потому, что была завалена работой.
Василий Шукшин «высмотрел» меня еще в институте. А потом позвонили из съемочной группы фильма «Печки-лавочки» и попросили прийти на пробы.
Но их как таковых не было. Василий Макарович просто объяснил, что я должна сыграть роль девчонки из стройотряда, которая приглашает героя присоединиться к компании в соседнем купе.
Когда Шукшин запускался с «Калиной красной», позвонил уже сам: «Наташ, можешь приехать на «Мосфильм»?»
Тут же бросила все, примчалась. Василий Макарович протянул сценарий:
— Запру тебя в соседней комнате. Сиди читай, потом обсудим твою роль.
— Как это запрете?!
— На ключ: сценарий никуда выносить нельзя. Давай. У меня очень мало времени. Закончишь читать, постучи в стенку.
Переворачивая последнюю страницу, я была под огромным впечатлением, но хорошо понимала: главную роль будет играть жена Шукшина Лидия Федосеева, более или менее заметную роль следователя — Жанна Прохоренко, ведь в картине играл близкий друг Шукшина гражданский муж актрисы Артур Макаров.
Кто остается мне?
Василий Макарович зашел в комнату:
— Ну что? Кого бы ты хотела сыграть?
— А возьмите меня в «малину»!
Шукшин подвел к зеркалу:
— Посмотри на себя. Ну какая «малина»?! Сыграй девушку на почте. Буду очень благодарен.
Естественно, я согласилась. Вместе с гримером мы придумали героине смешную прическу — косы-«баранки». Съемки проходили в Белозерске. Когда я приехала, Лидия Николаевна была в Москве, группе Шукшин дал выходной. Так что весь день принадлежал нам — долго гуляли по городу, разговаривали. Василий Макарович расспрашивал о моей жизни, интересовался тем, что я думаю по поводу кино, политики... Посидели на лавочке у роддома. Лето выдалось теплым, из открытых окон доносилось разноголосое «уа-уа».
— Если у тебя будет сын, как его назовешь? — спросил Шукшин.
— Не думала об этом.
— Назови Егором.
Шукшин был погружен в свой фильм и роль Егора Прокудина.
Потом пошли в кино. На дневном сеансе в местном кинотеатре показывали «Овода» с Олегом Стриженовым, в зале были одни мальчишки да мы с Василием Макаровичем. Ближе к вечеру забрели на танцплощадку, понаблюдали за танцующими. Но пробыли там недолго. Утром предстояло рано вставать, съемочная смена начиналась с восьми. Шукшин предупредил: «Наташ, мы снимаем на «Кодак», экономим каждый метр пленки. Ты понимаешь, что не должна ошибиться?»
На следующий день играли эпизод, где Егор приходит на почту, а я его отчитываю. Прозвучала команда «Мотор!», начали снимать, и тут выясняется, что Шукшин неправильно произнес свой текст. Вот уж когда не на шутку разнервничалась. Видя это, Василий Макарович объявил перерыв: «Пошли на набережную».
Мерили ее шагами из конца в конец, Шукшин рассказывал о каторжанах, которых доставляли в Белозерск на баржах, — он увлекался историей, знал много интересного. Прошло часа два, вернулись на площадку и отработали без сучка без задоринки.
Мы потом не раз пересекались в мосфильмовских коридорах. Василий Макарович всегда останавливался, расспрашивал: «Как дела? У кого снимаешься?»
Он горел идеей фильма о Степане Разине. Когда завершил сценарий «Я пришел дать вам волю», позвонил: «Даю тебе рукопись на один вечер, завтра верни. Читай, готовься к работе».
Не случилось... В роковой день я была в Питере на спектакле у сестры. В антракте заглянула к ней в гримерку.
Вскоре туда вошел побелевший Аркадий Райкин: «Только что звонил из Москвы Костя. Шукшин умер... Мы доиграем второе отделение, а потом объявим об этом зрителям».
Я тогда снималась в «Рожденной революцией», бросилась отпрашиваться на похороны. Но режиссер не отпустил, по сей день не могу ему этого простить...
Прошло время, мы встретились с оператором, близким и преданным другом Шукшина Толей Заболоцким, обнялись, поплакали, вспоминая Василия Макаровича. И вдруг Толя сказал: «Наташ, а ведь он тебя любил. Ты для него была воплощением юности, другого поколения, его все интересовало: твой взгляд на жизнь, точка зрения. И Вася очень хотел с тобой работать».
Это ценно. Никогда бы не могла помыслить о большем в наших отношениях — Шукшин был для меня небожителем, гением, он принадлежал творчеству. Ну и мне кажется, я была совсем не его типажом.
Вот ведь странно: снималась у замечательных режиссеров, в прекрасных фильмах, а на любой творческой встрече чаще всего расспрашивают о «Большой перемене». Не ожидала, что картину ждет такая длинная жизнь. Утверждена я была одной из первых, а сниматься начала последней. Оператор Толя Мукасей попросил: «Наташ, давай сделаем тебя темненькой, а то у нас уже есть две блондинки — Крючкова и Богунова. К тому же вы с Богуновой обе носите распущенные волосы на прямой пробор. Вас будут путать». Перекраситься я не могла, параллельно играла балерину в фильме «Петр Рябинкин». Так что снималась в парике.
Но нас с Богуновой все равно путают, по сей день спрашивают: «Это вы играли жену Ганжи?»
Лето в тот год выдалось жарким. Мы жили в Ярославле, по два человека в номере, на всю гостиницу — два туалета и четыре душа, куда постоянно выстраивались очереди. Так что отснявшись, бежали на речку купаться и загорать на пляже. Мишка Кононов, глядя на нас, страдал: ему приходилось сидеть в тени под грибком — кожа его героя Нестора Петровича должна была оставаться бледной.
Именно «бледный» Кононов сорвал мой первый экранный поцелуй, что было... не так уж и приятно. Миша тут ни при чем — просто я человек брезгливый и все эти поцелуи, мягко говоря, не люблю.
Команда на «Большой перемене» сложилась дружная. После съемок и по воскресеньям все вместе шли в ресторан или сидели у кого-нибудь в комнате, пели песни. Душой компании был Ролан Быков — фейерверк остроумия. Я ему нравилась, он хотел снимать меня в своих фильмах. Но сам видел, что не получится: «Понимаешь, по телосложению ты девочка, а глаза выдают, что взрослая».
По вечерам Ролан Антонович приглашал прогуляться: «Значит так, каблуки не надевай, иди в тапочках». Для того чтобы казаться повыше ростом, Быков постоянно носил шляпу. Гарцевал вокруг меня, это было видно, но я испытывала к нему лишь дружескую симпатию.
Через несколько лет мы пересеклись на телефестивале в Ницце.
— Наташ, давай бросим всех и кутнем где-нибудь, только ты и я, — предложил Быков, вынимая из кармана пачку денег.
— Да вы что, Ролан Антонович? Ни в коем случае. Мы оба здесь по делам, поэтому каждый и продолжит ими заниматься.
К счастью, Быков не обиделся. Последний раз виделись с ним в его Центре детского кино, где снимался клип Андрюши Державина. Узнав, что я задействована в клипе, Ролан Антонович пришел на площадку. Мы обнялись, тепло вспоминали «Большую перемену». На прощание Быков признался: «Когда впервые увидел тебя в Ярославле, попятился и не заметил, что сзади клумба. Прямо ноги подбило, так в нее и сел. Вот как ты на меня подействовала».
Во время съемок «Большой перемены» мы подружились с Сашей Збруевым и Савелием Крамаровым. Савва разительно отличался от своих экранных героев, был человеком замкнутым, не хохмил, не прикалывался. Кто-то пустил слух, что он делал мне предложение. Было совсем не так. Крамаров несколько раз подвозил меня на собственной машине в Москву и однажды, смущаясь, спросил: «Наташа, а могла бы такая девушка, как вы, выйти за меня замуж?» От неожиданности я оторопела, что-то пролепетала в ответ — вот и все.
А вот с Сашей Збруевым нас действительно связывала большая симпатия. Я ему нравилась, и он мне тоже. Но в таких ситуациях важно сохранять рассудок, отсутствие интрижки позволяет сберечь добрые и чистые отношения. В результате мы с Сашей чудесно общаемся на протяжении уже сорока лет.
Съемки в «Большой перемене» омрачало лишь одно обстоятельство: меня преследовал режиссер фильма Алексей Коренев, откровенно тянул в постель.
Я сначала отшучивалась, а потом высказала ему все в довольно резкой форме. Убрать из фильма Коренев меня не мог, к тому времени было отснято большинство эпизодов с моим участием, но все-таки отомстил, сильно порезав роль при монтаже картины. Юра Кузьменков подтвердил: «Тебя действительно наказали. Ты ведь тоже должна была петь песни, но поскольку отдавала предпочтение Збруеву и Крамарову...»
Как известно, мир тесен, а мир кино вообще невелик, в конце концов все про всех становится известно. Хотя некоторые легенды живучи. К примеру: многие убеждены, что у меня был роман с Левой Прыгуновым на фильме «Опасные друзья».
Но это не правда.
Нервничала я на этой картине страшно, ведь снимали на территории колонии строгого режима, я оказалась там чуть ли не единственной женщиной. Актеры, в том числе и Лева, меня поддерживали, успокаивали. Хотя Леве самому в тот момент требовалось участие: в автокатастрофе погибла его жена Эва, Прыгунов остался с восьмилетним сыном Ромой. Мы часто гуляли, разговаривали, Лева несколько раз водил меня в ресторан, познакомил с мамой — очаровательной женщиной.
Прыгунов мне очень нравился, но к моменту нашей встречи у меня уже начался роман с Жариковым. Нас свел фильм «Возле этих окон», в котором мы оба отказывались сниматься. Меня тогда вызвал директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов: «Как так не хочешь?
Ты — актриса киностудии «Мосфильм», значит, должна работать там, где скажут!» Такой же приказ был отдан и Жарикову. Так что встреча наша произошла «под давлением сверху».
Моя сестра была от Жени в восторге, она несколько раз таскала меня в кино на фильм «Таинственный монах», где Жариков блистал в главной роли. Он там действительно очень фактурен. Про таких говорят: любимец женщин. Но когда мы повстречались, во мне ничто не дрогнуло.
Я тогда пробовалась в несколько картин и опоздала на репетицию, что у Жарикова вызвало понятное раздражение. К тому же когда мы закончили, попросила дать машину, чтобы доехать до дома. Режиссер знал, что я могу у него «сорваться», выбрать съемки в другом фильме, и тут же исполнил каприз.
Женя от этого тоже в восторг не пришел, ему-то пришлось уезжать со студии на троллейбусе.
В любовь с первого взгляда я не верю. Чтобы человек понравился, нужно к нему присмотреться. Времени для этого у нас оказалось предостаточно. Молодой режиссер Хасан Бакаев, как мне кажется, совершенно не справлялся с работой. Если бы не худрук постановки Юрий Степанович Чулюкин — создатель легендарной комедии «Девчата», картину просто закрыли бы. Съемочные смены затягивались, бесконечные перерывы заполнялись разговорами. Мы, два «герасимовца», постоянно что-то вспоминали, сравнивали.
— «Течет реченька да по песочечку...» — выводила я.
— А у нас в этом месте не так пели! — начинал заводиться Женя.
— А у нас так!
Конечно, все это сближало. Скоро я почувствовала, что стала для Жени не просто коллегой по работе. Но он женат, я замужем...
Месяца через два после начала съемок я слегла с жесточайшей ангиной. Звонит ассистент режиссера Тася Цветнова:
— Ну что, болеешь? Давай болей дальше. А у Жарикова твоего роман.
— Какой еще роман? И с чего ты взяла, что он мой?
— Шила в мешке не утаишь. Все заметили, как он на тебя смотрит. А роман у него с новой девчонкой из массовки.
Я выздоровела, вернулась к работе, стала наблюдать исподтишка и действительно обнаружила: у Женьки шуры-муры.
Начала над Жариковым немножко издеваться, провоцировать. Я могла бы ездить на съемочную площадку в машине с Чулюкиным, но он тут же лез ко мне целоваться. Так что предпочитала добираться вместе со всеми — на служебном автобусе. Так вот, сесть я старалась через проход от той девицы и ждала, к кому же пойдет Жариков. Женя неизменно садился рядом со мной, а влюбленной дурочке говорил: «Извини, нам с Наташей надо текст подучить».
Или сидим в столовой, приходит Жариков, достает пакет с вареными раками и дает самого большого мне. Или нарвет яблок в мосфильмовском саду, самое красное — мое. Долго к нему присматривалась и поняла, что он человек очень добрый, открытый.
Если у кого-то из актеров заболела голова, Жариков будет носиться по студии как угорелый, пока не найдет таблетку. Да, ловелас, но хороший парень. Женя рассказал мне о детстве, о том, как страдал вдали от матери, как натерпелся от деда-самодура, я плакала от жалости, мое-то детство было счастливым. Чувствовала, что влюбляюсь, но боялась себе в этом признаться.
Мы работали на озвучании, когда Жарикову привезли с Киностудии имени Довженко сценарий фильма «Рожденная революцией». Ассистент по актерам Лариса Ивановна Славянова попросила Женю: «Будешь читать, прикинь, кто мог бы сыграть главную женскую роль».
Жариков порекомендовал меня.
Приехала в Киев с температурой, простуженная. Режиссер попросил заплакать — не получилось. В общем, была убеждена, что пробы провалила. Расстроенная, возвращалась в гостиницу, Жариков меня провожал. Мы молчали. Понимали, что не складывается, вот сейчас распрощаемся надолго, может быть навсегда. Вдруг Женя резко остановился, упал передо мной на колени и сказал:
— Я тебя люблю.
Мимо шли люди, но нам было все равно.
— Я тебя тоже...
А потом, не говоря больше ни слова, мы поднялись ко мне в номер...
На роль в «Рожденную революцией» меня, к счастью, утвердили.
Свои отношения мы скрывали. В курсе происходящего была лишь моя сестра. Я твердо решила расстаться с мужем, поэтому угрызения совести по поводу измены меня не мучили. Сказала ему, что хочу развестись, но муж в бешенстве крикнул: «Никогда!» Женин брак тоже нельзя было назвать счастливым. Понимая, какие сцены последуют, если он попросит развода, Жариков все откладывал объяснение с женой. Однажды, когда съемки переместились в Питер, Валентина к нему приехала. Я тогда была в Москве, и Жариков заявился с ней в гости к Миле. Это о нем многое говорит — прийти к моей сестре с женой! Видимо, Валентина не хотела отпускать его одного и потребовала взять с собой. Если на Женю давили, он не мог отказать. Его доброта порой оборачивалась, скажем так, мягкотелостью.
— Мне надо с вами поговорить, — сказал он Миле, улучив момент, когда Валентины не было рядом. Жариков пытался как-то объясниться. Однако Мила все это пресекла:
— Наташа — не девочка для легких отношений. На правах сестры я не позволю ломать ей жизнь. Женя, вы мужчина, вы старше и должны сделать выбор.
Но Жариков все тянул — мужчины часто пасуют перед такими решениями. Долго так продолжаться не могло, и однажды мы разругались вдрызг.
У меня началась депрессия. Видя это, Милина свекровь Ольга Владиславовна позвонила Мише Жванецкому: «Надо развлечь нашу девочку, повозить по городу, сводить куда-нибудь». И Миша откликнулся, стал брать меня в свои компании. Помню, как однажды познакомилась в гостях с Михаилом Барышниковым, он провожал меня до дома, по дороге мы играли в футбол консервной банкой из-под килек.
Назло Жене я стала встречаться с одним архитектором, он намеревался эмигрировать в Америку и звал с собой.
Собираюсь как-то к нему на свидание, а Мила, сев за стол, твердо так произносит:
— Нам надо поговорить.
— Некогда, у меня встреча.
— Я тебя не пущу.
Тут раздается звонок в дверь и входит Жариков:
— Наташа, выходи за меня. Не получается без тебя жить...
Смотрю я на Женю и думаю: ведь ты любишь его, глупая, и не нужен тебе никакой архитектор со своей Америкой!
Узнав, что муж уходит, супруга Жарикова грозилась, как рассказал Женя, подстеречь разлучницу и облить серной кислотой. Зная ее, он понимал: не шутит. Меня тогда ни на минуту не оставляли одну, кто-то обязательно находился рядом, охранял. Архитектор продолжал звонить, но каждый раз наталкивался на Ольгу Владиславовну, которая просила больше меня не беспокоить.
Так что если б не Мила, которая ту встречу организовала, не уверена, что мы с Женей остались бы вместе. Он развелся первым, я — следом. Бывший муж потом женился, родились дети. Иногда я проезжаю мимо нашей квартиры, Александр по-прежнему там живет. Но ни разу не захотелось увидеться, поговорить.
Наши жизни разошлись раз и навсегда.
Много раз слышала историю о том, что авторы «Рожденной революцией» срочно «убили» мою героиню, потому что актриса Гвоздикова забеременела. Это неправда: Маша погибала в самом первом варианте сценария. Очень я по этому поводу переживала, тем более что у моей героини был реальный прототип и эта женщина дожила до преклонных лет. Я с ней познакомилась. Из-за моего «положения» просто пришлось ускорить съемки. Живот рос не по дням, а по часам. Режиссеру Григорию Кохану, который отдыхал на Балатоне, послали весточку: мол, пока ты отдыхаешь, Наташа наша станет мамой. Он тут же вернулся, чтобы доснять последние серии. Работали с утра до вечера. По этой причине мы с Жариковым не стали устраивать свадьбу, некогда было.
Параллельно я снималась на Украине в «Думе о Ковпаке» о легендарном партизане Великой Отечественной. Мой партнер Константин Петрович Степанков шутил: «Скоро в нашем партизанском отряде ожидается пополнение».
В общем, в «Думе о Ковпаке» я закончила сниматься на девятом месяце беременности, а в «Рожденной революцией» — за двенадцать дней до появления Феди на свет. Наш сын родился в начале августа, в Ильин день. Жениного отца звали Ильей, но называть ребенка в честь свекра я не захотела. Наши отношения не сложились с самого начала.
Женя не делил жилплощадь с бывшей супругой, все оставил ей, забрал лишь чемоданчик с инструментами. По ходатайству Министерства внутренних дел, патронировавшего «Рожденную революцией», нам разрешили приобрести трехкомнатный кооператив на Ленинском проспекте.
Пока оформлялись документы, мы вынуждены были кантоваться у Жениных родителей. Если они уезжали на дачу, мы жили в их квартире. Когда они возвращались в Москву, ехали на дачу. Почему? Я крупно поссорилась со свекром.
Илья Милахиевич, вполне успешный в те времена писатель, обладал тяжелым характером. Он запросто мог обидеть жену, накричать на нее, не стесняясь нашего присутствия, по самому ничтожному поводу: недосолила суп, не сразу прекратила говорить по телефону, когда он позвал. Это случилось раз, другой, на третий, когда все сидели за столом, потупя взоры, я не выдержала. Врезала ему правду-матку: «Анна Григорьевна не заслужила такого отношения. Ваша жена посвятила свою жизнь вам.
Не смейте ее оскорблять!»
Женина мать действительно пожертвовала всем ради мужа. Когда он раздраженно заявил, что дети мешают ему творить, Анна Григорьевна моментально отправила Женю в Загорск к деду с бабкой, а его брата Валентина — в Суворовское училище. Она перепечатывала каракули мужа, потому что машинистки не могли разобрать его почерк, везла на себе весь дом.
Может, я и не имела права отчитывать свекра, но накопилось. Он тогда онемел от неожиданности, но спустя годы сказал сыну: «Тебе, наверное, нужна именно такая жена, с характером».
Когда родился Федя, ремонт в новой квартире был в полном разгаре: мы содрали линолеум, переклеивали обои, поэтому продолжали пока жить у родителей Жени.
Но однажды разгорелся очередной конфликт. Свекор нагрянул в Москву с дачи и обнаружил, что его ванная завешана пеленками-распашонками. «Вам надо уехать», — объявил он и выставил наши кастрюли из холодильника. В ответ я хлопнула дверью. Хорошо что у нас были замечательные соседи: целый месяц жили у председателя нашего кооператива. Нам вообще повезло с соседями — мы подружились с сыном Евгения Максимовича Примакова Сашей, вещи его сынишки переходили по наследству к Феде.
Когда спрашивают, долго ли я просидела в декретном отпуске, отвечаю: «Не знаю, что это такое» — через месяц после родов уже вела женский телевизионный клуб «Москвичка» с Олей Кулешовой и Ангелиной Вовк. Мне, так же как и мужу, приходилось пахать, чтобы выплачивать взносы за квартиру.
Жариков привозил сына на кормление в «Останкино» либо забирал бутылочку с грудным молоком, которое я сцеживала в перерывах между эфирами.
Женя оказался фантастическим отцом. Он тогда много снимался в Германии, тащил оттуда вещи для сына, детское питание, бутылочки, присыпки, кремы. Голубое мыльце в белый горошек, которое он однажды привез, нас просто поразило.
Жариков растил сына настоящим мужчиной. Помню, отправились они с Федей кататься с горки на санках, сыну тогда года четыре было. Федя упал, проехал щекой по колючему ледяному насту и содрал кожу чуть ли не до мяса. Женя схватил ребенка и побежал в аптеку, где им оказали первую помощь. Едва переступив порог дома, Женя предупредил меня:
— Спокойно.
А я как посмотрела на Федино лицо, заревела от ужаса:
— Сыночек мой!
Тут и он зарыдал.
— Как тебе не стыдно?!
— расстроился Женя. — Когда Федя упал и я увидел, как сильно он поранился, сказал ему: «Не плачь, ты же мужик». И он ни одной слезинки не проронил, пока в аптеке обрабатывали рану. А ты что натворила?
У Жарикова были золотые руки, он умел делать все: и паял, и слесарничал, и строгал, и гвозди забивал. И сына всему научил. Сажал его рядом и говорил: «Смотри, как я делаю».
Благодаря отцу Федя прекрасно водит машину. Женя наматывал с ним километры по московским дорогам в любую погоду как заправский инструктор.
Когда Федору исполнилось пятнадцать, на него на улице напала шпана: попросили закурить, а на деле хотели покуражиться. В драке сыну сломали нос. Я снималась тогда в Киеве. Чуть с ума не сошла, хотела бросить все и лететь в Москву — не отпустили. Федя рвался разобраться с обидчиками. Но Женя его остановил, сам разыскал тех подонков и сделал все, чтобы их наказали.
Не избежали мы и «прелестей» переходного возраста. Наш сын впервые напился в шестнадцать лет. Не знал, что нельзя мешать водку с шампанским. Домой заявился шатаясь, куртка грязная. Я рыдала, а Женя хладнокровно сказал: «Успокойся, иди, сам разберусь».
Утром прокралась в Федину комнату и увидела: сын спит, а у кровати стоит тазик. Женя поставил на случай, если Феде станет плохо. Позже между отцом и сыном состоялся мужской разговор, после которого никаких проблем с алкоголем у Федора никогда не возникало.
Жариков был заядлым охотником и приобщил к этому делу сына. Шутил: «Из овощей я больше всего люблю мясо». И чтобы оно появилось на столе во времена советского дефицита, вместе с Володей Ивашовым и несколькими друзьями Жариков отправлялся на охоту. Женины трофеи делились между родственниками по справедливости. В каждой горке были и мясо, и косточка: это Миле со Славой, это Валентину с Зоей, а это моей маме. Она перебралась в Москву и со временем вышла замуж еще раз, за чудесного человека Сергея Ефимовича.
Они вдвоем много занимались нашим Федей.
Мужа моего мама просто обожала, называла не иначе как Женюрка. А он звал ее Ниной, помогал всем, чем мог. Зная, что у тещи высокий подъем и ей сложно подобрать обувь, привозил сапоги из-за границы, да и вообще любил баловать подарками. Иногда мне казалось, что отношения у Жени с моей мамой и Сергеем Ефимовичем ближе, чем с собственными родителями. Милиного сына Андрюшу мы брали к себе, когда сестра уезжала на гастроли. Женя заботился о нем так, что четырехлетний ребенок однажды сказал: «У всех один мама и один папа, а у меня две папы и два мамы».
С детства мама внушала нам с сестрой: «Вам нечего делить, вы две кровиночки». Мне важно, что думает Мила по тому или иному поводу, даже если с ней не согласна, всегда выслушаю.
А она в свою очередь ценит мое мнение. Так же и Федя с Андреем: ребята твердо знают, что могут друг на друга рассчитывать. Это и называется — настоящая семья.
И она у нас с Женей была — со своими традициями, привычками. Новый год мы всегда встречали дома. Я обязательно пекла торт «Наполеон», который муж и сын сметали в один присест. Однажды Федя рассказал, что за моей спиной наш кокер-спаниель Ронька деликатно откусывал от торта по маленькому кусочку, чтобы я не заметила. Он тоже был сладкоежкой. Жариков сочинял великолепные стихотворные тосты. Мы поднимали бокалы в полночь, обменивались какими-то забавными записочками с пожеланиями. А потом уж могли поехать догуливать к друзьям. А как мы справляли Масленицу, Пасху!
Женя закупал продукты для куличей — знал, какой изюм мне нравится, какую муку нужно купить, ну а я уж пекла.
Он все для меня делал.
— Стиральная машина устарела, — жаловалась я.
— Поехали, выберешь какую захочешь, — хором отзывались муж и сын.
Купили мне самую современную плиту, а заодно и посудомоечную машину, сказав: «Жалко тебя, хватит портить руки». Если я жаловалась: «Все, нет больше сил, хочу на море!», Женя тут же доставал путевки, садился за руль и вез нас с Федей на юг.
Однажды прибыли в Мисхор в день рождения Милы, а где она с семьей отдыхает, забыли. Сижу в машине, рыдаю.
Женя говорит: «Ты давай реви тут, только смотри, чтобы Федька не сбежал, а я пойду ее найду». Мила в это время сидела с мужем в ресторане и тоже ревела белугой, что сестры рядом нет. Женя их отыскал, и мы потом веселились чуть не до утра.
Профессия тоже, конечно, цементировала наши отношения. Женя был изумительным актером и очень хорошим партнером. Свою любимую роль он сыграл в фильме Тарковского «Иваново детство». Картину хотели запретить после реплики Хрущева: «У нас дети не воюют». И только международное признание ее спасло.
А мне по душе Женин комиссар Кондратьев из «Рожденной революцией». Стопроцентное попадание в роль. Особенно в последних сериях. Возрастной грим накладывали в течение пяти часов: на кожу наносили специальный клей, сушили его вентилятором.
После этого Жариков не мог ни есть, ни пить, даже смеяться боялся. А мы его по давней актерской традиции «кололи» на все лады, травили анекдоты. Женя зажимал рот рукой и убегал, чтобы не расхохотаться, иначе пришлось бы повторять процедуру наложения грима до бесконечности.
Один из эпизодов снимали в Летнем саду. Стояла жара, а лоток с мороженым был один на весь парк, и к нему тянулась длиннющая очередь.
— Старичок, сходи купи нам мороженого, — попросили мы.
Шаркающей походкой, с бутафорскими орденами на груди, Жариков подошел к лотку:
— Дочка, можно мне эскимо без очереди?
— Конечно, дедушка, сколько вам?
— Десять, — невинно произнес «дедушка».
Очередь начала возмущаться, но отказать ветерану продавщица не могла.
А мы, затаившись в кустах, умирали со смеху. Вернувшись, Женька ворчал:
— Не отдам, возьму и один все съем!
Я страшно переживала из-за того, что Жариков стал отказываться от ролей, когда возглавил Гильдию актеров кино. Он выбивал для коллег звания, пенсии, награды, квартиры, места на кладбище. Прорывался на прием к Лужкову и говорил: «Юрий Михайлович, я от вас не уйду, пока не подпишете нужный документ».
И тот ему не отказывал. Актерский фестиваль «Созвездие» — Женино детище, он создал и раскрутил его с нуля. Жариков крайне мало делал для себя и много для других, не хочу показывать пальцем ни на кого, но в гильдии этим пользовались.
«Женя, в украинском языке есть такое слово «божевильный», означает сумасшедший. Пожалей себя, не надрывайся», — просила я.
У него обострилась старая травма ноги, полученная при падении с лошади, от боли порой не мог встать из-за стола, но ложиться на операцию было некогда, Женя день и ночь занимался делами гильдии. Когда он отказался от роли Сталина в картине «Троцкий», не выдержала: «Либо пойдешь сниматься, либо я от тебя уйду».
К сожалению, мне самой не довелось побывать на съемках «Троцкого», я прихворнула, но отправила туда Федю: «Сынок, поезжай с отцом, снимают на даче Сталина, тебе будет интересно».
Федя вернулся в полном восторге: «Мам, ты не представляешь, как перед папой, когда он был в гриме Сталина, вытягивалась охрана!»
Вождя народов играли в кино многие актеры.
Иногда смотрела на кое-кого из них и думала: ну зачем ты за это взялся? А у Жени получилось отлично.
Мы были преданы профессии, но нашего Федю она никогда не привлекала. Боря Грачевский предлагал сняться в «Ералаше» — сын отказался. Потом на Одесской киностудии его брали на главную роль в фильме, но сниматься надо было в летние каникулы. Я сказала: «Выбирай: либо деньги, либо свобода».
Федя призадумался и выбрал свободу. Не сложилось у него и с ролью царевича Димитрия в «Борисе Годунове» Сергея Бондарчука: сын подхватил свинку, лежал дома, обвязанный платком. Когда позвонили из съемочной группы и я передала ему трубку, Федя послушал и важно изрек: «Нет, в таком виде я вас принять не могу».
Зато сын «заболел» французским. Мы с Женей его совсем не знали, но прилежно осваивали грамматические категории вместе с Федей. Учителя были в курсе, как внимательно я слежу за его школьными успехами: «Федя, если мама поставит «пять», «четверка» тебе обеспечена. И еще ты заслужил, чтобы мама испекла тебе пирог».
Сейчас могу произнести по-французски любой текст, хотя и не понимаю его смысла. Это умение пригодилось на съемках у молодого польского режиссера Роберта Глински в картине «То, что важнее всего...».
А Женя прилично говорил по-английски.
Когда в поездках мы сталкивались с четой Куравлевых, после первой рюмки Женя и Нина — она преподавала английский студентам — переходили на язык Шекспира, сидели, покуривали и общались. Леня толкал меня в бок: мол, смотри, смотри, что наши-то творят!
Федя окончил Институт иностранных языков, стал профессиональным переводчиком, помимо французского освоил еще английский. Для меня же главное, что он вырос достойным человеком. У нас нет друг от друга секретов, говорим на любые темы.
— Ты слишком много рассказываешь маме, — удивляется его девушка.
— А кому мне еще рассказывать, с кем советоваться? — отвечает Федя.
Он был моей надеждой и опорой в самое сложное время нашей жизни. Хотя сам нуждался в поддержке, тяжело переживая отцовскую ошибку: «Мама, дай мне слово, что никогда и ни с кем не будешь говорить на тему внебрачных детей отца. Не хочу, чтобы ты нервничала, снова плакала. Что было, то прошло». Я пообещала и не вправе обманывать сына. Не желаю зла этим детям, они не виноваты в том, что появились на свет. Но и что-либо знать о них не хочу. Скандал получился громким, что неудивительно: мы — люди публичные. Как я все это пережила, видели лишь мои близкие. Не знаю, как аукнется той женщине ее поведение, нельзя «торговать» детьми, использовать их, стремясь любым способом добиться своей цели.
Чтобы как-то объяснить мое отношение к этой истории, расскажу один случай. Мы с Жариковым приехали на кинофестиваль в Ташкент. Женя пошел аккредитовываться, получать номер, а я ждала его в холле гостиницы. Вдруг замечаю: Георгий Степанович Жженов встал неподалеку и, со значением поглядывая на меня, крутит на пальце ключ от своего номера. Только через несколько минут я сообразила: а ведь народный артист меня клеит, приглашает «приятно провести время»! «Ничего себе!» — успеваю возмутиться про себя, но тут появляется Женя. Жженов заливается краской, понимая, кто я, чья жена. Позже, улучив момент, он отозвал меня в сторонку и извинился. Мы даже подружились, Георгий Степанович подарил мне свои мемуары «Саночки» с теплой дарственной надписью. А ведь могло закончиться не так мирно, пожалуйся я на Жженова мужу. К чему веду свой рассказ?
Да к тому, что, к сожалению, мужчины, выделяя из толпы приглянувшуюся мордашку, бросаются в интрижку, совершенно не задумываясь о последствиях. А они порой разрушительны. Увы! Жариков, как и большинство мужчин, не был ангелом с крыльями. Боль, которую он мне причинил, невозможно забыть. Я тогда старалась поменьше общаться с коллегами. Невыносимо было ловить на себе любопытные взгляды: вон, смотрите, Гвоздикова пошла! Когда Женя с мокрыми от слез глазами просил прощения и говорил, что любит только меня, я отказывалась ему верить. Не получалось верить в тех обстоятельствах. Но сегодня я убеждена: он был абсолютно искренен. Муж не предавал меня, он просто оступился.
Какое счастье, что я прислушалась к уговорам родных, простила Женю и сохранила нашу семью!
А ведь была настроена очень решительно. Лишь много позже узнала, что мама с Милой поставили Жене ультиматум: «Даем тебе несколько дней, делай свой выбор. Мотаться челноком из одной семьи в другую ты не будешь».
И он этот выбор сделал. А мама с сестрой долго потом убеждали меня простить Женю, не гнать из дома.
За прожитые вместе тридцать восемь лет мы, конечно, ссорились не раз. Но никогда не наказывали друг друга молчанием. Уверена, бесполезное это занятие. Я обычно отыгрывалась на муже, нагружая его домашними делами: «Так, Евгений Ильич, едешь на рынок за картошкой, луком, морковкой, потом в химчистку, потом заплатишь за квартиру и телефон».
И еще — в конфликтных ситуациях я не прекращала готовить.
Пару раз пыталась применить эту излюбленную женскую тактику ведения домашней войны и не выдерживала — ну не могу я морить мужа голодом. Неправильно это, не по-людски. Так что Женя никогда не жил в аду. Даже когда чуть не распалась наша семья.
Ад начался гораздо позже. Во время очередного планового обследования врач, бравший спинномозговую пункцию, занес инфекцию. Началось воспаление двух позвонков. Женю мучили жесточайшие боли. Мы с Федей делали все от нас зависящее, чтобы облегчить его страдания. Домашние процедуры, уколы — все это было моей святой обязанностью. В каких только больницах и реабилитационных центрах Женя не лежал! Как сказал однажды Федя: «Мама, если на карте Москвы отметить красными точками все места, куда мы устраивали папу, она вся была бы красной!»
Я очень благодарна председателю партии «Справедливая Россия» Сергею Михайловичу Миронову, который не бросил в беде однопартийца. Нам сразу предложили помощь, оплачивали лекарства, врачей, процедуры, положили в ЦКБ, где муж провел столько времени, сколько потребовалось. Я не была рядом с Женей только когда он лежал в реанимации. Друзья, сестра Жени Нина, его брат Валентин с женой Зоей, Федина крестная Валентина Ивановна тоже не бросали в беде, по очереди дежурили в палате, кормили его, делали массаж. Саша Панкратов-Черный звонил каждый день, заезжал хотя бы ненадолго. Рядом находились Женина однокурсница и подруга Лариса Лужина, Римма Маркова, Коля Денисов, Юра Чернов, Лена и Гена Лебедевы, Наташа Подзорова, Сережа Цигаль...
Два года Женя мужественно и отчаянно боролся с недугом.
Но испытание пришло так не вовремя, у мужа после этого публичного скандала уже не оставалось сил. В какой-то момент он просто не выдержал, сломался. Женя устал терзаться, переносить нестерпимую физическую и душевную боль и тихо ушел...
Не перестану скучать по нему. Но мне бесконечно важно, что мы успели все друг другу простить. Ведь была любовь, а убить ее не так-то просто.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки мебельный салон «Трио Интерьер».
Подпишись на наш канал в Telegram