«Как ты прожила с отцом шесть лет? У него же жуткий характер!» — спросила я.Мама лишь усмехнулась. Евгения Симонова как никто знает, насколько сложным человеком был Кайдановский.
Мама рассказывала: «Хожу по квартире и чувствую: по ногам гуляет сквозняк. Посмотрела, а дверь на лестничную клетку приоткрыта и ты рядом сидишь на маленьком стульчике. Спрашиваю:
— Зоенька, ты чего?
— Папу жду, обещал прийти».
Он так и не пришел. И сердце у мамы обливалось кровью от жалости, так она за меня переживала. А я этих своих детских страданий почему-то совсем не помню.
Мне исполнилось четыре года, когда родители — Евгения Симонова и Александр Кайдановский — расстались. Мама после картин «Обыкновенное чудо», «В бой идут одни старики» и «Афоня» стала любимицей зрителей, папу, сыгравшего в «Сталкере» и боевике «Свой среди чужих...», называли культовым актером. Оба были красивыми, талантливыми, успешными, но все это не помогло сохранить брак, слишком они были разные.
Это не стало для меня трагедией — маленькая была, не все понимала, да и мамина семья нас поддержала. Мы с ней переехали к бабушке Ляле и дедушке Палику.
Папа меня время от времени навещал, приходил на дни рождения, праздники и просто так. Однажды подарил барона Мюнхгаузена — на ядре, в широкополой шляпе, со шпагой на боку, которую можно было вытаскивать из ножен.
Как-то папа забрал меня накануне Нового года, отвел в «Детский мир», где мы купили кукол не только мне, но и моим двоюродным сестрам Насте и Ксюше. Моя была в роскошном капроновом платье с рюшами, я ее берегла. А Ксюше достался Карлсон, она его везде за собой таскала и долгое время с ним спала, пока ботинки не оторвались.
Я была так счастлива, так радовалась подарку! А отец доставил меня домой, передал с рук на руки бабушке и быстро ушел. Я смотрела в окно, как он бредет в темноте к автобусной остановке. Слезы наворачивались на глаза: казалось, ему так одиноко.
Нас много, целая семья, все поддерживают друг друга. А он... Очень мне было его жалко.
Ребенок — я все мерила своими «правильными» детскими мерками. А ведь не было папе одиноко, не было ему плохо. У него были друзья, романы, компании, где он прекрасно проводил время. И было творчество. И невероятный, непонятный мне и сейчас внутренний мир. Ну, другой он был человек. И в нашем, «правильном», мире мало нуждался. Чтобы это понять, мне пришлось вырасти, познакомиться с отцом заново, заново подружиться. Путь к этому был длинным.
Моим воспитанием в основном занималась бабушка Ольга Сергеевна Симонова, в девичестве Вяземская. Когда дядя Юра — мамин брат — стал писателем и первые его стихи и повести увидели свет, он решил подписывать их фамилией Вяземский, хотя по паспорту оставался Симоновым, чтобы ни у кого не возникало мыслей: не родственник ли он известному писателю Константину Симонову?
Дядя в свое время окончил МГИМО, свободно говорит на четырех языках — английском, французском, немецком и шведском. Читает по-испански и по-норвежски, обладает фантастической памятью. Многие годы ведет интеллектуальную викторину «Умницы и умники».
С его дочками Настей и Ксюшей я росла. Настя старше меня на год, Ксюша — моложе на два с половиной. Настя была моим кумиром, самой близкой и любимой подругой. Одно время мы даже одинаково одевались, чтобы окружающие принимали нас за близняшек, это смешно вспоминать, потому что внешне мы абсолютно не похожи.
Бабушка нас обожала, но в вопросах воспитания проявляла строгость, не позволяла болтаться без дела.
День был четко распланирован. С трех лет она стала учить нас с сестрами английскому — Ляля преподавала язык в высшей школе КГБ, но ради нас оставила работу. С четырех лет меня усадили за пианино, которое я возненавидела, хотя чуть ли не с младенчества удивляла всех если не абсолютным, то достаточно чистым слухом. А в восемь бабушка записала меня в хореографический кружок и секцию большого тенниса. Большое ей спасибо: все это очень мне пригодилось в актерской профессии.
Бабушку Лялю я любила, а дедушку Палика долго не понимала и не хотела с ним оставаться: казалось, он никем и ничем не интересуется, кроме своей науки.
Лишь повзрослев, осознала, насколько крупным ученым был Павел Васильевич Симонов. Он посвятил жизнь нейрофизиологии, был членом не только Российской, но и американской академии медицинских наук. Возглавлял научно-исследовательский институт. Его труды переведены на многие языки мира. А книга о теории эмоций входит в обязательную программу обучения режиссеров, хотя сам специалист по эмоциям был крайне неэмоциональным человеком. Он как настоящий ученый жил в своем мире, мало замечая, что происходит вокруг.
Правда, именно дед обратился в Моссовет и «пробил» для семьи две трехкомнатные квартиры в одном доме и на одном этаже в Новых Черемушках. Маме теперь приходилось дольше ехать домой после спектакля. И каждый вечер бабушка, ожидая ее, стояла у окна.
Она и на старой квартире частенько так делала: смотрела в бинокль, не увязался ли кто за мамой по дороге от автобусной остановки. Лялина сестра Татуля тоже вечно волновалась. Она жила в Питере, и на гастролях мама останавливалась у нее.
— Женечка, — говорила Татуля, открывая дверь, — что так поздно? Я вся извелась, думала, тебя уже сбросили в прорубь.
— Какая прорубь, Татуля? — улыбалась мама. — Сентябрь на дворе.
Бабушка иногда настаивала, чтобы дедушка оторвался от письменного стола и тоже поучаствовал в нашем воспитании. В такие моменты Палик мог вдруг поинтересоваться:
— Зойка, что у тебя по математике? Какая оценка?
— Ну, три.
— Да? — удивлялся дед. — Ты только потом не забудь Ляльке сказать, что я тебя спрашивал.
Дедушку часто приглашали в Америку читать лекции. Однажды он задержался там на целых четыре месяца. Вернулся накануне Нового года и, насмотревшись на то, как американцы украшают свои дома к Рождеству, решил порадовать семью. Насобирал веток и сплел венок. Не хватало красного банта. И дед, недолго думая, отхватил ножницами кусок красной занавески. Потом вывесил венок на дверь. Уже через час к нам звонили обеспокоенные соседи:
— Ольга Сергеевна, у вас кто-то умер?
— С чего вы взяли?
— Да там венок… После этого дедушкино произведение перекочевало за окно.
Но и там не прижилось, управдом умолял: «Пожалуйста, уберите венок, вы пугаете прохожих».
Новый год в нашей семье праздновали весело. Ближе к полуночи являлся Дед Мороз с мешком подарков. Я долго в него верила. Пока не поняла, что это переодетый сосед. Но традиции, заложенные в детстве, свято соблюдаю по сей день. Очень сержусь, когда во время боя курантов кто-то за столом начинает разговаривать. В нашей семье это было не принято.
Из зарубежных командировок дедушка всегда привозил множество подарков — красивых заколочек, резиночек для волос, которых здесь было не достать. Бабушка следила, чтобы мы их не растеряли: «Ищите. Пока не найдете, разговаривать с вами не стану».
Самым ужасным наказанием было, когда она заявляла: «Все, я вам не Ляля, а Ольга Сергеевна». Солнце меркло, опускалась тьма — бабушка на нас сердится! Мы ужасно переживали, рыдали даже. Больше всего я опасалась, что бабушка в наказание положит меня спать одну в темноте. Мы спали с ней вместе на большом диване.
Я вообще в детстве была трусихой. Например не могла смотреть «Обыкновенное чудо», дрожала от страха, когда в зеркале загорался костер или на экране возникал картонный лев, — это было ужасно! Потом, конечно, благополучно переросла свои фобии.
Бабушка делала все, чтобы освободить от забот маму, дать возможность работать. Ее актерская карьера шла в гору, она была зачислена в труппу Театра имени Маяковского, постоянно снималась в кино.
Мама рассказывала, что во время гастролей театра в Киеве взяла меня с собой и поселила на даче у подруги. Летом она давала возможность бабушке передохнуть. После спектакля мама опрометью неслась на последнюю электричку, чтобы, когда я проснусь, быть рядом. Однажды какие-то парни погнались за ней на машине. И мама стала бояться ездить ночью. Теперь она просыпалась в пять утра и добиралась до дачи первой электричкой. С тех пор мама ненавидит песню «Верховына, маты моя», которой начиналось радиовещание на Украине. Вот какая она у меня хорошая! Ее всегда все любили и любят — за покладистый характер и оптимизм. Но я старалась не упоминать лишний раз, что моя мама — «та самая Симонова».
«Ну что ж ты так плохо себя ведешь, так скверно учишься, — возмущались учителя в школе, — неужели хочешь, чтобы мама, такая известная артистка, за тебя краснела?»
Училась я действительно через пень колоду.
Проблем не было только с английским, да и то благодаря бабушке. Считала я очень плохо, математика казалась какой-то китайской грамотой. Но самой страшной пыткой было сочинение: мысли разбегались, никак не могла их собрать. Мама, видя мои страдания, садилась и все сочиняла сама. Я потом в тетрадь переписывала. Стыдно признаться, но по-настоящему интересоваться литературой, зачитываться классикой начала годам к тридцати. Правда, «Войну и мир» до конца так и не осилила.
Несмотря на то, что все в нашей семье много работали, жили мы скромно. У нас, к примеру, долгое время не было видеомагнитофона.
Я этого стеснялась. Если кто-то из одноклассниц предлагал: «Хочешь посмотреть новый фильм?», отвечала: «Давай» и забирала кассету домой, а на следующий день без зазрения совести пускалась в рассуждения, как мне понравился исполнитель главной роли.
Но одно дело — техника, и совсем другое — наряды. Ляля считала, что женщина должна красиво выглядеть. Когда дедушка собирался за рубеж, ему вручались километровые списки того, что необходимо купить: каких размеров должны быть маечки, юбочки, джинсы, туфли. Кроме того, Ляля поддерживала полезные знакомства со спекулянтами, у нее было все схвачено в валютной «Березке». А еще нас обшивала мастерица, которая копировала модные фасоны из журналов и пристрачивала к своим туалетам лейблы made in West Germany. Так что женщины нашей семьи во времена советского дефицита выглядели на миллион.
Я всегда очень ждала свой день рождения.
Спалось перед ним плохо — знала, что уже ночью рядом с диваном, где мы спали с бабушкой, разложат подарки. От нетерпения я в темноте начинала шарить руками по столу, ощупывать свертки, пытаясь определить, что внутри. Ни разу ни один подарок так и не раскрыла: боялась шуршанием разбудить бабушку. Но вот это предвкушение счастья, когда утром я буду развязывать на упаковках разноцветные ленты, не забуду никогда.
Больше всего радовалась куклам. Когда дедушка привез мне из очередной поездки в Америку Барби, чуть с ума не сошла. Часами примеряла на нее платьица, туфельки, короны. Палик это приметил и из следующей поездки притащил для Барби потрясающей красоты кроватку.
Бабушка, увидев ценник, чуть его не убила. Но мне не сказала ни слова. В нашей семье интересы детей были превыше всего. Вот почему маму так больно ранил мой несчастный вид на стульчике у двери в ожидании папы. Она начинала ему звонить:
— Саша, ты же обещал Зое прийти, она тебя так ждала.
— Ну, забыл.
Для него это было «веское» оправдание.
— Если тебе сейчас не до ребенка, не напоминай о себе лишний раз.
И папа достаточно долго не искал со мною встреч. Объявился, когда я подросла и снялась в своей первой картине «Феофания, рисующая смерть», позвонил их общей с мамой подруге:
— Я тут видел фильм, в нем могла играть Зоя?
— Да, Саша, это она.
— А сколько ей лет?
— Тринадцать.
— Не может быть!
«Феофания…»
стала второй после «Синей птицы» совместной советско-американской постановкой. Режиссер Владимир Алеников был другом семьи, знал меня с детства и решил пригласить на пробы. Когда отправилась на студию, мама для красоты нацепила мне на голову ленточку, которых я в жизни не носила.
Вернувшись домой, заявила с порога:
— Мама, не волнуйся, я прекрасно все сделала.
— Зоя, тебе могло так показаться, — мягко возразила мама. — Решать будет худсовет студии. Эти люди могут тебя не утвердить.
Но меня взяли. Я играла дочку главного героя (роль исполнял американец Джордж Сигал), которая сходит с ума. В то время уже веяли перестроечные ветры, поэтому в сценарии была прописана сцена, где моя героиня раздевается догола.
«Ни под каким видом и ни за какие деньги этого не будет!» — вмешалась бабушка. И в эпизодах, где требовалось обнажаться, меня подменяла дублерша. В кадр попадали лишь мои голые плечи, когда я брела по дороге, завернувшись в широкий шарф.
Режиссер все норовил опустить его пониже и несколько раз доводил меня этим до слез.
Снимали в подмосковных Озерах, куда я отправилась вместе с бабушкой. Та была на седьмом небе от счастья, много общалась с американцами, вдоволь наговорилась по-английски.
В титрах фильма я обозначена как Зоя Симонова. (В паспорте тоже записана под маминой фамилией.) Так в какой-то момент решили родители. Сейчас мне кажется, что я совсем не страдала от того, что не видела отца. Не мечтала, как многие дети, у которых развелись родители, чтобы они снова стали жить вместе. Мои у меня совершенно друг с другом не монтировались. Мама всегда существовала отдельно от папы. И кроме того, в нашей жизни появился другой человек — режиссер Андрей Эшпай, с которым мама очень счастлива.
«В нашей» — не оговорка. Андрею Андреевичу удалось очень быстро завоевать всеобщее доверие в семье, расположить нас к себе. «Андрюша думал, что взял в жены женщину с одним ребенком, а он взял с тремя!» — это говорилось после того как Андреич, а не родной отец — дядя Юра, который был занят, возил Ксюшу вырезать аденоиды.
Их роман с мамой начался в Ялте, где Эшпай снимал фильм «Когда играли Баха» и пригласил маму на главную роль. Я помню, как он приходил на мамин день рождения — сказочный красавец весь в белом, как мы были у него на премьере в Доме кино и он представлял маму на сцене.
Когда Эшпай переехал к нам, у мамы со мной состоялся разговор.
— Хочешь ли ты называть Андрея папой? — поинтересовалась она.
— Конечно! Я его очень люблю и не переживу, если вы расстанетесь.
Но так уж получилось, что Эшпая я зову Андреич. Хотя Маруся, моя младшая сестра, подмечает: «За глаза ты называешь его исключительно папой».
Мне исполнилось девять, когда Маруся появилась на свет. Я ее очень ждала, по всем правилам научилась пеленать куклу. Говорят, это у меня очень ловко получалось. Считала дни, когда она родится. Из роддома мама прислала мне письмо. Писала крупным каллиграфическим почерком, чтобы я смогла сама его прочесть (читала я тоже неважно): «Зоенька, собери одеяльце, пеленки — теплую и легкую, распашонки, ползунки». Мы с бабушкой выполнили все мамины указания. В день рождения Маруси нам с сестрами разрешили это «приданое» взять и устроить грандиозные дочки-матери с настоящими пеленками, сосками и подгузниками.
Праздник удался на славу, а на другой день все это кипятилось и стерилизовалось.
Мама с Андреичем отмечают не день свадьбы, а дату, когда стали жить вместе. Двадцать пятого октября Эшпай неизменно дарит маме цветы. На остальные праздники она просит их не покупать, так как в доме букеты не переводятся: после каждого спектакля мама приносит целые охапки. Но в день маминого пятидесятилетия Андреич сделал исключение: оставил букет на заднем сиденье красного автомобиля, который предназначался ей в подарок.
Свадьбы в общепринятом смысле — с обручальными кольцами, фатой и застольем — у них не было. После того как родилась Маруся, просто зашли в ЗАГС и расписались.
Принесли бутылку шампанского и сообщили бабушке, которая возилась на кухне, что стали мужем и женой. Ляля рассердилась, два дня с ними не разговаривала. Ей хотелось выдать дочь замуж по всем правилам.
Но разве это имело значение? Для меня они по сей день пример идеальных отношений между супругами. Мы с Андреичем стали друг другу родными, потому что он принял меня со всеми моими проблемами (о них речь впереди) и никогда не делал различий между мной и Марусей, любил одинаково.
Мне трудно представить нашу с мамой жизнь под одной крышей с Александром Кайдановским. Был момент, я даже собиралась стать Зоей Эшпай. Но мудрая мама уговорила не обижать отца.
Насколько резким и взрывным характером тот обладает, я убедилась, когда мы вдвоем поехали в Испанию.
Кайдановский получил приглашение сыграть главную роль в фильме «Дыхание дьявола» и предупредил продюсера, что появится чуть раньше, с дочерью. Идея возникла у него спонтанно, но он лично обивал пороги посольства и сделал мне визу в кратчайшие сроки. В Мадриде я не была, поэтому с радостью согласилась его сопровождать.
Нас привезли в гостиницу, где выяснилось, что в номере одна, правда большая, кровать.
«Вы что, с ума сошли?! — кипятился отец. — У меня дочь невеста!»
Тогда нам дали номер с двумя кроватями, стоявшими рядом.
Его это тоже не устроило, и пару дней мы жили в соседних номерах, а потом для отца сняли квартиру — ему предстояло провести в Мадриде несколько месяцев. Я наслаждалась неожиданным отдыхом посреди учебного года, когда не надо рано вставать и тащиться на занятия, в первый же день проспала до часа. Когда проснулась, отец был вне себя:
— Сколько можно дрыхнуть?! Ты что, сюда спать приехала?
— Пап, ну мы же вчера не договорились о наших планах. Если ты хотел, чтобы я проснулась пораньше, сказал бы — я могла поставить будильник. Или, в конце концов, пришел бы ко мне в комнату и разбудил. В чем проблема?
Настоящих проблем у нас действительно не было, несмотря на то, что мы долгое время не виделись.
Я сразу почувствовала в отце родную душу, с ним было легко. Мы вообще во многом похожи: и внешне, и по характеру. Но в отличие от отца я научилась приспосабливаться к людям, в каких-то ситуациях уступать. Он же не признавал компромиссов. Более того, любил создавать проблемы на ровном месте, видно, таким образом он себя заводил, поддерживал драйв, повышал адреналин в крови.
— Почему ты заварила себе чай, а обо мне не подумала?! — возмущался папа.
— Ну, ты ж не просил, откуда я знала?
Зато в остальном поездка была фантастической. Помню, как часами бродили по музею Прадо. Отец столько знал о художниках, так о них рассказывал, что привил мне любовь к живописи на всю жизнь. Если я куда-то приезжаю и узнаю, что в городе есть картинная галерея, непременно иду.
Обожаю сувенирные лавки при музеях, именно в Мадриде было положено начало моей коллекции репродукций известных картин.
В тот раз мы купили в Прадо роскошный альбом в подарок Андреичу. Отец вообще позаботился, чтобы я по возвращении одарила всех родных. Пока он присматривал что-то для себя в мужском отделе большого универмага, я купила маме симпатичную блузку. Кайдановский увидел и рассердился: «Почему ты мне не показала? Это Жене подарок, а ты выбирала как будто для себя». Теплые чувства к маме сохранились у него навсегда. Дедушке Палику я привезла из той поездки зонтик, с которым он проходил до конца жизни. Дед с гордостью говорил: «Это мне Саша Кайдановский подарил». Теперь зонтик служит маме. Я тоже не осталась без подарков.
Папа купил мне роскошные ботинки с тракторной подошвой (таких у моих подружек не было), а позже привез еще несколько пар.
Район, в котором мы жили, хоть и не был окраинным, благополучным назвать не могу. Каждый вечер, возвращаясь домой, мы проходили мимо бомжей, ночевавших в картонных ящиках. Однажды видела, как наркоман подогревал на огне зажигалки оловянную ложку с героином. Я была в ужасе, а отца эти картины приводили в бешеный восторг: «Смотри, Зоя, вот это и есть настоящая жизнь!» Его почему-то тянуло на дно, манили самые темные закоулки человеческой души. Отец любил повторять цитату из Артура Миллера: «Что мне ад?! У меня ад — здесь» и показывал на сердце. «Это просто про меня», — поражался он.
А мне становилось не по себе. Может, поэтому я до сих пор не могу по достоинству оценить его режиссерские работы — «Простую смерть» или «Жену керосинщика», от которых захлебывалась в восторгах критика. Меня бездна пугает, а отец без этого жить не мог. Мне ближе фильмы Тарковского. Недавно по одному из телеканалов повторяли «Сталкера», включила, чтобы посмотреть на отца, и не смогла оторваться, так меня затянуло. А самый мой любимый режиссер — Эшпай.
Когда пришла пора возвращаться домой, отец предложил:
— Оставайся, позвоним маме, она разрешит. Сыграешь в эпизоде.
— Нет, пап, не могу пропускать занятия, — на меня уже нахлынула тоска, хотелось домой к мамочке и Андреичу.
Первое, что спросила, когда вернулась: «Мама, как ты прожила с отцом шесть лет? У него же жуткий характер».
Мама лишь усмехнулась. Она как никто другой знает, насколько сложным, неуживчивым человеком был Кайдановский. Мама по натуре оптимистка. Может, благодаря этому их непростой брак продержался шесть лет, хотя скандалы отец устраивал по любому поводу.
— Где Шопенгауэр? — кричал он, хватившись понадобившейся книжки.
— Дала почитать родителям.
— Как ты могла?!
И началось…
В итоге они все-таки расстались. И в нашей жизни появился Андреич.
Мама видела, как Андрей дорожит отношениями со своим отцом, знаменитым композитором Андреем Яковлевичем Эшпаем, и мамой Александрой Михайловной. И сделала все, чтобы родители мужа ее приняли.
Не так давно Андреич с мамой купили собственный дом в Рузе, по соседству с дачей Эшпаев-старших. Теперь я каждое лето вывожу туда своих детей. Андрей Яковлевич тепло относится к моей младшей дочери Варе, когда садится за рояль, иногда сажает ее к себе на колени, так они вместе играют.
Самым большим испытанием для нашей семьи стал мой переходный возраст. Лет в четырнадцать я влюбилась в мальчика из параллельного класса, он был самым крутым в школе, но меня как-то выделил. Роман продолжался неделю, если наши отношения вообще можно так назвать. Мы жили в соседних домах, и после школы несколько раз он доводил меня до подъезда или мы прогуливались по двору.
Вскоре он «охладел» и стал провожать другую. А я страдала.
У меня развился жуткий комплекс, я казалась себе уродиной, особенно по сравнению с двоюродной сестрой Настей, к пятнадцати годам оформившейся в стройную красотку. Была убеждена, что у меня нет шансов кому-то понравиться. Это было не так, рядом ходили влюбленные ребята, но они не производили впечатления. Мне нужен был только тот — крутой.
И тогда я решила: все, в том числе и он, должны увидеть, что я тоже крутая и уже взрослая. И начала курить! Настя была со мной заодно. Сигареты стали пропуском в самую классную школьную тусовку, где верховодил мой «предмет». Мы безбожно прогуливали занятия, дымили, прикуривая одну сигарету от другой.
Однажды стащили дома из бара бутылку водки, отпили добрую половину, остальное разбавили водой. Хитрость раскрыли, нас отругали. Мы дали слово, что такого больше не повторится. Но, конечно, его не сдержали. Однажды мама, убирая квартиру, обнаружила у меня в шкафчике еще одну полупустую бутылку. Я в тот момент мирно спала в кровати. Но мама сопоставила мои порозовевшие щеки и недавний визит подружки и от отчаяния схватилась за веник, чтобы выместить на мне свой праведный гнев.
Но и это не возымело никакого действия. Я стала рваться из дома, являлась среди ночи, прокуренная, навеселе — все в нашей компании смолили сигареты и пили пиво. Скандал следовал за скандалом.
Однажды мама запретила мне выходить на улицу, велела сесть за учебу, которую я забросила. Но позвонили ребята, и я все-таки сорвалась. Она вернулась из магазина, а меня нет. Стала допрашивать Марусю, куда делась старшая сестра.
«Пытай меня, мамочка, пытай! — рыдала Маруся, вытирая слезы грязным носком. — Я тебе ничего не скажу!»
Сестренка всегда была на моей стороне, защищала, прикрывала.
На зимние каникулы нас обычно отправляли в пансионат. Бабушка селилась в номере с Ксюшей и Марусей, мы — с Настей. Веселая компания, состоявшая из отпрысков профессорских семей, сложилась у нас и там. Однажды знакомый парень стащил у родителей ключи от машины, и мы, загрузившись в нее скопом, гоняли ночью по округе.
Только теперь понимаю: могли разбиться, за рулем сидел не слишком трезвый водитель. Слава богу, этого не случилось. В другой раз сидели вечером у нас в номере, пили пиво, слушали музыку, болтали. К мальчику из нашей компании нагрянул друг. Позже выяснилось, что он обчистил соседний номер. Мы его практически не знали, уж тем более не участвовали в ограблении, но когда вора поймали, свидетельские показания в суде давать все же пришлось. Представляю, как стыдно было за нас родителям.
Тем не менее приятель, который, струсив под напором родителей, сделал нас подозреваемыми в воровстве, как-то раз появился в нашей московской квартире. Андреич увидел и не сдержался:
— Что эта рожа здесь делает?
И тогда я заявила сквозь слезы:
— Ах, вам не нравятся мои друзья? Что ж, хорошо, я уйду из дома.
Стояла у лифта и рыдала. Шла соседка, спросила:
— Что случилось?
— Да вот, из дома ушла.
— А мама об этом знает?
— Да-а-а!
Тогда она позвонила в нашу квартиру и поинтересовалась у мамы с Андреичем:
— Вы почему Зою не ищете?
Я и теперь, вспоминая те горячие денечки, говорю маме: — Прости меня, прости, пожалуйста.
А она отвечает:
— Ничего, пережили.
Я видела, как ты сама страдала от того, что творишь.
Андреич переживал за маму: она отчаивалась и не знала, что со мной делать. Бились они за меня оба героически. Но выход нашелся.
Я никогда не мечтала стать актрисой, хотя, как и многие актерские дети, частенько бывала за кулисами. Помню, во время спектакля «Она в отсутствии любви и смерти» мама лежала на сцене на раскладушке и потихоньку протягивала мне, совсем маленькой, в кулисы руку, за которую я держалась. А еще мы с мамой ездили к отцу на съемки, один-единственный раз. Он играл у Тарковского в «Сталкере». Натура нашлась неподалеку от Таллина на заброшенной электростанции.
Провели там больше месяца. Я вообще не представляю, как она там одна со мной управлялась. Мама приучала меня засыпать по Споку: укладывала в кроватку и выходила из комнаты, где я орала благим матом в первый день сорок минут, во второй уже пятнадцать, а на третий спокойно уснула. Забегая вперед, скажу, что бабушка быстро вернула все на круги своя. И дома меня снова стали по старинке укачивать.
Несколько раз мама сидела в компании, которая собиралась у режиссера по вечерам. Денег у Тарковского не было, все скидывались, кто-то бежал за продуктами и выпивкой. Жена Андрея Арсеньевича Лариса — фантастическая хозяйка — накрывала столы, вдруг из ничего появлялась какая-то еда, выпивали все в меру, вели интересные разговоры. Мама кожей ощущала, что присутствует при великих событиях. Я этого ничего тогда, конечно, не чувствовала, но атмосферу кулис и съемочной площадки впитывала с детства.
И вот когда родители почти отчаялись и уже не верили, что я образумлюсь, пришла помощь.
Мамин приятель режиссер Валерий Саркисов, посвященный в наши семейные проблемы, предложил: «Борис Голубовский набирает актерско-режиссерский курс в ГИТИСе и просматривает юных актеров не старше пятнадцати-шестнадцати лет. Давай я с ним поговорю: может, он возьмет Зою для начала хотя бы вольнослушателем».
Так моя жизнь кардинально изменилась. Свободного времени не стало, я пропадала на занятиях по актерскому мастерству, мы сочиняли этюды, бесконечно репетировали.
Профессия, которой посвятили себя родители, затянула и меня. Выбор был раз и навсегда сделан, я экстерном заканчивала школу и готовилась поступать в театральное училище. Отец считал, что учиться следует в Щукинском, и взялся даже подготовить меня к экзаменам. Я прочитала ему стихи, отрывки из прозы. Он страшно разозлился: «Кто придумал эту кошмарную программу?! Тебе мама подобрала такой ужас?!»
Так и было, но я ее не выдала.
Несмотря на то, что отец сам готовил меня к экзаменам, он оставался требовательным во всем, что касалось профессии. Курс впервые набирал Евгений Князев, ставший впоследствии ректором Щукинского училища. Отец пошел к нему просить за меня: «Я знаю, что моя дочь читает пока неважно, но вы ее все равно примите, хотя бы с испытательным сроком.
Если через полгода у нее ничего не выйдет, я сам заберу Зою из училища. А если возьмете ее, вернусь к вам преподавать».
Зря он это сказал. Все хорошо помнили его неуправляемый характер (отец какое-то время преподавал в Щукинском училище режиссуру) и так перепугались перспективы возвращения Кайдановского, что дальше третьего тура меня не пропустили. А студенты его обожали, говорили: «Хотим учиться только у Александра Леонидовича!»
После моего непоступления Андреич поднял трубку и лично позвонил Кайдановскому. Они обсудили проблему и приняли решение: я должна не опускать руки, а получше подготовиться к экзаменам в ГИТИС.
Мы в то время еще больше сблизились с отцом.
Я часто прибегала к нему домой: чаю попить, просто посидеть. У него была своя территория — огромная пятидесятидвухметровая комната в коммуналке на улице Воровского, куда он мало кого пускал. Книги, картины, дизайнерские куклы, коллажи заполняли все пространство. Я не понимала, где он спит: для этого годился лишь крошечный диванчик. Может, он как-то раскладывался?
Помимо отца в комнате проживали дворняга Зина и подобранный на улице полосатый красавец кот по имени Носферату. Мы звали его Носиком. В руки он не давался даже хозяину, любил часами сидеть перед зеркалом и любоваться на свое отражение. А Зина была настоящей артисткой.
«Зина, ну-ка, покажи мертвую собаку!» — командовал Кайдановский.
И Зина падала навзничь и замирала. Смеяться в этот момент было нельзя, иначе Зина обижалась и начинала остервенело лаять.
Наше общение поощряла тогдашняя папина подруга — англичанка Патриция. Она была журналисткой, писала о России, подолгу жила в Москве и очень любила моего отца. Мы ездили к ней в гости, она устраивала обеды, была очень приветливой, приятной женщиной. Может, если бы ее серьезные намерения выйти замуж за Кайдановского осуществились, это продлило бы ему жизнь. Но он женился на молодой актрисе Инне Пиварс, которая пришла пробоваться в его картину. Мы и с ней быстро нашли общий язык, ведь Инна была ненамного меня старше. Был период, когда она отцом полностью завладела. Мы почти не виделись. Но однажды отец вдруг пригласил меня в модный клуб «Самолет».
Пришла и увидела его одного.
— А где Инна?
— Мы расстались. Все! Не напоминай мне о ней.
Прошло какое-то время, я ему позвонила. И он говорит: «А мы с Инной помирились».
Друзья отца ее осуждали, были уверены, что Пиварс укоротила Кайдановскому жизнь. Вроде бы из-за нее он постоянно нервничал и чуть ли не спивался. Это не так. Я не видела отца пьяным. Более того, когда однажды в его присутствии неосторожно позволила себе закурить, он расстроился. Мы потом гуляли по Арбату, заходили в антикварные лавки к его знакомым, где папа всем жаловался: «Представляете, моя дочь курит!»
Он и сегодня будто стоит у меня перед глазами в красной спортивной куртке, которая ему очень шла (мы вместе купили ее в Испании).
Обычно папа выходил на улицу в темных очках, даже если солнца не было. Но когда его все же узнавали, когда подходили поклонники, чтобы сказать добрые слова, я видела, что ему приятно. Особенно если это случалось при мне.
За два года жизни с Пиварс у отца случилось три инфаркта, последний его добил. Такие отношения лучше всего описал Гумилев: «Если стоны любви будут стонами мук, поцелуи — окрашены кровью…» Слухи о том, что Инна долго не вызывала «скорую помощь», когда отцу стало плохо и его еще можно было спасти, доходили и до меня. Комментировать их не берусь. В том, что он рано ушел, нет ничьей вины.
Отец вел жизнь, которую сам избрал, поступал так, как считал необходимым.
О его смерти мне сообщил Андреич, сказал:
— Зоя, сядь… С Кайдановским случилось несчастье…
— Какое?
Мне почему-то пришло в голову, что отца посадили в тюрьму. Если он начинал спорить, его эмоции зашкаливали, мог не сдержаться и кому-то навалять.
— Его больше нет…
Папу отпевали в церкви неподалеку от Театра имени Маяковского. Накануне похорон меня сразил грипп, температура была под сорок.
«Зоя, если температура у тебя будет выше тридцати восьми, ты никуда не поедешь», — предупредила мама. И я, пока никто не видел, стряхивала градусник.
На похороны нас с мамой возил Андреич. Небольшая церковь не могла вместить всех, кто пожелал проститься с Кайдановским. Папина подруга Вера Щур заметила, что мы с трудом пробиваемся сквозь толпу. И тогда она провела нас с мамой к гробу. На кладбище мы не поехали. Я еле держалась на ногах: горе меня придавило, не давало дышать. На могилу к отцу съездила лишь на сороковой день.
Мама посвятила памяти Кайдановского серию концертов, где пела написанные им песни, читала любимые стихи. А в телепередачах и документальных фильмах, посвященных ему, участвовать отказывается.
Я ее понимаю: в сотый раз отвечать на вопрос «Почему вы развелись?» ей совсем не интересно.
Высшее актерское образование я в итоге получила в ГИТИСе, в мастерской Олега Львовича Кудряшова. Училась вместо четырех пять лет. Первый год отзанималась на платном отделении, а потом нам объявили: «Это был подготовительный курс, берем в институт пять человек, всем остальным придется заново сдавать экзамены».
Я сдала, а мой первый муж Максим, к сожалению, оказался среди отчисленных. В списке вновь поступивших был мой будущий муж, Алексей Захаров. Максим Славкин произвел на меня впечатление тем, что потрясающе играл на гитаре и исполнял песни Бориса Гребенщикова* из «АССЫ», репертуара Doors и Red Hot Chili Peppers.
К тому же он был красавцем с длинными кудрявыми волосами. Бурный роман начался сразу же. Несмотря на то, что мне было всего восемнадцать, я страстно мечтала о ребенке, но забеременела лишь на последнем курсе. Свадьбу решили сыграть, когда я уже была на пятом месяце. Вместе с мамой и Марусей ездили выбирать платье, я хотела купить просто нарядное, коктейльное, чтобы можно было его потом носить. Но ничего не подходило, во всех нарядах торчал живот. После очередного неудачного похода по магазинам Андреич заявил: «Все, мне это надоело!»
Усадил меня в машину, отвез в свадебный салон и купил белоснежное платье с фатой. Кстати, оно оказалось недешевым, а с деньгами у нас на тот момент было туго. Но Андреич постановил: сделать для меня день свадьбы запоминающимся.
Я пригласила отпраздновать бракосочетание с Максимом однокурсников. Сначала решили гулять дома. Мне запомнилась мамина фраза: «Я буду резать салаты». Про салаты она повторила несколько раз. За босоножками под свадебный наряд мы поехали на ярмарку в Коньково, и на обратном пути у мамы в метро разрезали сумку, впопыхах воры вытащили не кошелек, а косметичку. Вернулись, пожаловались Андреичу, а он изрек: «Жень, это ты накликала. Все говорила: буду резать, буду резать…»
В итоге все же сняли кафе неподалеку от дома. На свадьбе гулял весь курс, кроме одного человека — Леши Захарова, он накануне где-то «подзадержался», с кем-то подрался и проспал все на свете. Наша «первая» брачная ночь с Максимом была очень смешной. Мама с Андреичем к тому времени отселили меня в отдельную квартиру на «Академической».
Улеглись на диване вчетвером — с Марусей и троюродной сестрой Дашей, среди ночи я еле выбралась из-под груды разметавшихся тел, сползла к ним в ноги и все боялась, что меня кто-нибудь лягнет в живот.
Беременность переносила легко, даже играла дипломные спектакли. Когда исполняла номер «Ямщик, не гони лошадей», ребенок в животе начинал брыкаться. Я сегодня спрашиваю Лелика: «Можешь сказать, ты таким образом проявлял радость или возмущался?» Молчит.
Лешу я родила накануне своего дня рождения — сделала себе такой роскошный подарок. Максим был счастлив. За первый год мы даже ни разу не поссорились. Прожили вместе семь лет. Но потом расстались. В какой-то момент отдалились друг от друга: я сидела с маленьким ребенком дома, а его тянуло в компании, которые у нас вскоре стали совсем разными.
Когда в моей жизни возник Захаров, поняла, что с Максимом все кончено.
Он пытался меня вернуть, но что случилось, то случилось. Для меня это уже было невозможно. Максим предпринимал множество усилий, чтобы стать актером, окончил коммерческие курсы во ВГИКе, работал в театре, но в профессии не состоялся. Когда это понял, получил другое образование, сегодня он успешный звукорежиссер. У него новая семья, недавно родилась дочь. У нас хорошие отношения. А как же иначе? Ведь мой Лелик носит фамилию Славкин.
Однажды мы с Лешей Захаровым участвовали в телепередаче, ведущий поинтересовался, как начался наш роман.
И муж откровенно ответил фразой из фильма «Любовь и голуби»: «Раиса Захаровна, у нас же все это по пьянке закрутилось». Он у меня мужчина с юмором. В институте мы друг друга не разглядели, у Захарова была любовь с моей однокурсницей. Но браком дело не кончилось.
Спустя какое-то время мы случайно пересеклись в актерской компании, обрадовались, стали вспоминать студенческие денечки. А потом между нами что-то произошло, нас потянуло друг к другу. События развивались от конца к началу. Свидания, ухаживания, романтические эсэмэски случились у нас с Лешей после того, как мы сблизились. Любовь дала нам шанс изменить жизнь, и мы его не упустили.
Правда, несколько раз чуть не испортили все дело. Поначалу я безумно ревновала Захарова к каждой девушке, на которой он остановил взгляд.
Потом у меня это прошло, но «инфекция» перекинулась на Лешу. Итальянские страсти кипели так, что несколько раз мы чуть не разбежались. То он, поругавшись, соберет вещи и выскочит из квартиры, то я, бросив: «Хватит, нет больше моих сил», хлопну дверью. Три года назад я вообще, схватив Лелика в охапку, вернулась к маме. Только там обнаружила, что сбежала из дома в легких сапогах, а на дворе-то зима. Ноги мерзли, пришлось покупать новую пару и новые школьные принадлежности — тетрадки, ручки, учебники — для сына.
И повод-то для ссоры был ничтожным, но слово за слово, зашли так далеко, что, казалось, простить мужу обидных слов невозможно. Он тогда в сердцах бросил: «Какая ты актриса?! Все тебе дается по блату, потому что мама — народная артистка и отчим — известный режиссер».
Я аж захлебнулась от возмущения.
Да, я действительно сыграла одну из лучших своих ролей у Андреича в «Детях Арбата», да, снималась вместе с мамой. Но на площадке он строг и требователен, особенно к нам.
«Что ты тормозишь?!» — кричит на меня Эшпай в присутствии всей съемочной группы. А я не торможу, напротив, изо всех сил стараюсь его не подвести. И мне обидно, что он этого не замечает.
«Вы там в своем театре что-то репетируете, а потом приходите сюда и ничего сыграть не можете!» — это он уже нам с мамой. И опять при всех.
Он обижает, мы рыдаем. Довести нас до слез ничего не стоит. Но результат искупает все. Эшпай никогда не отпустит актера с площадки, не остановит съемку, пока не добьется желаемого.
Поэтому каждый его фильм становится событием.
И в труппу Театра имени Маяковского я попала отнюдь не по маминой протекции. Меня пригласил в свой спектакль «Шаткое равновесие» Сергей Арцибашев. А потом у него возникла идея, чтобы я заменила маму в роли Агафьи Тихоновны из «Женитьбы», а мама, в свою очередь, стала играть сваху. Я чего-то медлила и дождалась срочного ввода. Репетировали с мамой дома с утра до вечера, она меня просто загоняла, измучила. Зато на сцене я не ударила в грязь лицом. А недавно и мама все-таки ввелась на роль свахи.
А как непредсказуемо проходят наши гастроли! К примеру, однажды колесили с ней и Иваром Калныньшем по Америке с антрепризной постановкой «Жизнь налаживается».
Драматург Виталий Павлов сам поставил свою пьесу и, чтобы уменьшить расходы, взял на себя функции звукорежиссера и монтировщика декораций. И вот я произношу на сцене текст: «Дверь железная, замок в двери сейфовый, не открыть». Хватаюсь за ручку, и дверь валится на меня. Я кое-как доиграла первый акт, ушла за кулисы и выдала там Павлову по первое число. Пришла в гримерку к маме, а та стала распекать: «Как ты себя ведешь? Разве можно так разговаривать с людьми? С тобой не согласится работать ни один режиссер. Пойди и извинись».
Мне не сложно порадовать маму — пошла и извинилась. А во втором акте Евгения Павловна плюхнулась на сцене на надувной диван и сама оказалась на полу, он под ней моментально сдулся. Хорошо что публика решила: так все и задумано. Но мама-то знала, как должно было быть на самом деле, и после спектакля устроила бедному режиссеру такой разнос, что стены дрожали.
— Мам, и как прикажешь это понимать?
— ехидно поинтересовалась я.
— Проехали! — ответила Евгения Павловна.
Так что никаких особых привилегий мне мое родство не приносит. А фестивальные призы, признание критиков я получила за роль в фильме Ларисы Садиловой «Ничего личного», к которому ни мама, ни Андреич вообще не имели ни малейшего отношения.
Наверное, разругались мы с мужем в тот раз еще и оттого, что наша профессия зависимая, многое в ней определяет не только мастерство, но и везение, шанс. Случались периоды, когда оба сидели без работы.
Леша отходчивый — пошумит-пошумит (повод может быть разным: то обед вовремя не приготовила, то сына совсем разбаловала) и успокоится, ему не в лом первым попросить прощения, если понимает, что был не прав.
Да и порвать навсегда нам сложно, ведь мы играем в одном спектакле «Шестеро любимых», где занята и мама. Вот и тогда: разругались вдрызг, а тут подоспели гастроли и отменить их нельзя. Я поселилась в номере с мамой. В дверь к нам Леша не ломился, он все-таки с уважением относится к теще, но телефон обрывал. Я не брала трубку. Мама держала оборону. Тогда Захаров выходил на улицу и часами караулил нас у входа в гостиницу.
В общем, в конце концов помирились. Лешина мама тоже была в курсе событий и очень переживала за сына.
Она живет в Железногорске, а Лешина родная сестра — в Киеве. Сестра позвонила матери и сказала:
— Ты слышала про Зою с Лешей?
— Что, опять разошлись? — огорчилась свекровь.
— Нет, у них будет ребенок!
Действительно, вскоре после нашего примирения я забеременела. Расписались мы скромно, просто купили кольца, надели их прямо в магазине и прогулялись в ЗАГС. Поступили совсем как мама с Андреичем.
Беременность была тяжелая, в то лето, два года назад, стояла аномальная жара, Москву накрыл смог от лесных пожаров. Спасалась, переехав в Рузу, там вода в речке оставалась прохладной, я ходила купаться по нескольку раз на дню.
А рядом в воде сидела корова с безумными от жары глазами.
Лелик за меня переживал и не меньше нас ждал появления на свет сестренки. Сын признавался бабушке: «Я уже созрел, чтобы о ком-то заботиться».
А Леша-старший просто сошел с ума от счастья, взяв на руки дочь. Ему тридцать девять, и это его первый ребенок. Когда родные встречали нас с Варей из роддома, мама попросила: «Леша, посмотри на меня, я хочу тебя сфотографировать, потому что такого лица у тебя уже не будет никогда».
Теперь муж сам не расстается с фотоаппаратом и видеокамерой, снимает каждое движение нашей дочки, ей идет второй год. У Захарова была возможность пойти в труппу одного театра, но он решил, что обязан содержать семью, и устроился менеджером по продажам в автосалон.
Трудится по двенадцать часов, но не каждый день. Да и на гастроли его отпускают, входят в положение.
У Леши очень хорошие отношения с моим старшим сыном. Они быстро нашли общий язык. Года в четыре Лелик заявил: «Знаешь, я решил называть Лешу папой».
Я не возражала. И теперь у двенадцатилетнего сына два папы, он их так и зовет: папа Леша и папа Максим. А еще в нем не чает души Андреич, снимает с трех лет в каждом своем фильме. Считает: Лелик — его талисман. В «Элизиуме» сыну вообще достался сложный эпизод, когда его герой должен был плакать. Андреич брал Лелика за руку, отводил в сторонку, а мое материнское сердце обливалось кровью, я понимала: сейчас Эшпай будет доводить ребенка до слез.
У них вообще особые отношения, Андреич мальчика страшно балует.
Недавно подарил iРad, это при том, что в прошлом году Лелик получил от него в подарок самый современный компьютер. Но нет худа без добра: сын теперь закачивает в него книги и много читает. Он учится в хорошей школе, успешно осваивает два иностранных языка, играет в школьном театре. Делает успехи, получил приз за роль солдата в спектакле по сказке Андерсена «Огниво». Так что имеет все шансы продолжить актерскую династию, хотя мне бы этого не хотелось.
Дедушки и бабушки уже нет в живых. Когда их не стало, мы особенно остро ощутили, насколько те были незаменимыми, какую важную роль — объединяющего центра — играли в жизни семьи.
Мама расстраивается: после бабушкиной смерти они реже видятся с братом. Дядя Юра Вяземский человек занятой, продюсирует несколько телепроектов. Да и нас с сестрами жизнь разбросала по свету. Настя вышла замуж за швейцарца и переехала в Женеву, у нее трое детей. Ксюша замужем за англичанином, они с двумя детьми обосновались в Лондоне. Маруся учится в аспирантуре Датской консерватории, стала пианисткой, концертирует. А недавно встретила свою судьбу в лице немецкого предпринимателя, владельца нескольких бутиков. Они обручились и готовятся к свадьбе, жить собираются в Германии. Мы за нее очень рады. Хотя так жаль, что часто видеться у всех нас теперь не получается. Но мы созваниваемся и каждое лето все вместе едем на море.
Под Новый год мне пришла эсэмэска с поздравлениями и подписью — Андрей Кайдановский. Папин сын от третьего брака с балериной Большого театра Натальей Судаковой осел где-то в Германии, номер мобильного немецкий. А с Дашей — папиной дочерью от первого брака с Ириной Бычковой (они поженились еще на его родине в Ростове-на-Дону) — мы иногда обмениваемся новостями в «Одноклассниках». Я познакомилась с ней лишь на папиных похоронах, потом встретились у нотариуса — подписывали бумаги о наследстве. Мне досталось от отца пять тысяч долларов. Купила на них машину, которую через месяц разбила под списание. Но ведь главным наследством было не это. Общая фамилия и память о папе — вот что важно. Никогда не откажусь от нашего родства. Я вообще часто вспоминаю отца, мне его очень не хватает.
К тридцати пяти годам поняла: семья — самое дорогое, что есть у меня в жизни. Если родные люди рядом, не страшны никакие испытания, они всегда поддержат, подхватят, не дадут упасть. Главное, чтобы это понимали и наши дети.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки интерьерный салон FTF Interior.
Подпишись на наш канал в Telegram