В день нашего развода я увидел в Насте совсем чужую женщину — ей не нужно было больше изображать передо мной тургеневскую барышню. Я попросту перестал для нее существовать.
Никогда не думал, что побывав мужем Заворотнюк, стану главным отрицательным персонажем полукриминальной драмы. Во всяком случае — на страницах «желтой» прессы. Заголовки были примерно такие: «Первый муж Анастасии Заворотнюк бросался на нее с ружьем», «Немец держал взаперти прекрасную няню», «Таинственный муж Заворотнюк».
Читая очередную устрашающую статью, думал: угораздило же так вляпаться! Да что во мне таинственного-то? Я — довольно предсказуемый, совсем не буйный и не агрессивный, а сдержанный и даже закрытый человек — Олаф Шварцкопф. Самый экстравагантный мой поступок — женитьба на начинающей актрисе, милой девочке. По любви. Ну, не сложилось у нас — с кем не бывает, зачем из меня чудовище-то делать?
Злился, конечно, а кто бы не злился на моем месте? Но «выступать с ответным словом» не собирался: не умею играть в эти игры! До сих пор искренне надеюсь, что Настя здесь ни при чем, что пасквили нужны были для пиара, для раскрутки «звезды». С чего же я вдруг решил развеять миф о «великом и ужасном» супруге Анастасии Заворотнюк? Ведь столько лет прошло, да и живу далеко от Москвы, в стороне от сплетен, дрязг и хитросплетений шоу-бизнеса.
Во-первых, соседи стали на меня косо поглядывать, увидев недавно по телевизору «откровенные» и «разоблачительные» истории. Во-вторых, человечек один подрастает и мне важно, чтобы он мог когда-нибудь прочесть эти записки и сам во всем разобраться.
Как все немцы, во внешних проявлениях эмоций я довольно сдержан, но в душе сентиментален. Поэтому в далекие девяностые, став обладателем видеокамеры, старался запечатлеть для своих будущих детей и внуков все мало-мальски интересные события. В том числе и развитие нашего с Настей романа. Две старенькие видеокассеты до сих пор кочуют со мной во время переездов по России. После выхода очередной разоблачающей меня публикации, уложив маленькую дочку спать, я включаю видеомагнитофон и прокручиваю историю своей короткой семейной жизни.
После многократных просмотров понял — слепых пятен в этой истории немало не только для журналистов и публики, но и для меня самого.
Да, познакомился, влюбился, женился. Но только — на ком? Что за человек Настя Заворотнюк? Мне казалось — простая, веселая, открытая. А выяснилось: нет, не простая и уж точно не открытая. Настя появляется в жизни мужчины, обволакивает своей беззащитностью, обаянием. Хочется тут же взять ее под крыло, решить все проблемы. И в голову не приходит, что это она, а вовсе не ты, ведет партию как опытный игрок. Заворотнюк пишет сценарий, раздает роли и ставит свой спектакль. Но если видит, что ее постановка не приносит ожидаемого успеха или подворачивается другой, более выгодный вариант, игра жестко обрывается, Настя не станет церемониться, тратить на тебя свое драгоценное время.
Не скажу, что она никого не любила и не любит.
Чужая душа — потемки, я надеюсь: пусть недолго, но она все же и меня любила. Знаю только, что Настя прекрасно умеет справляться со своими эмоциями, когда ей это выгодно. Она — актриса, и хорошая.
Мои воспоминания разрозненны и неполны. Со времени нашего романа и семейной жизни прошло много лет, да и жена моя, как оказалось, не особо посвящала меня в свои планы и чаянья. Что осталось? Недоумение. Всполохи, искры моей любви к ней.
«О-лаф — это как по-английски любовь?» Москва, «Табакерка», 1993 год, день рождения Евгения Миронова.
Попал я туда, можно сказать, по блату. Меня связывали милые, необременительные отношения с чудесной девушкой Надей, которая работала администратором «Табакерки» и к тому же блестяще говорила по-немецки. Нам было хорошо вместе — Надежда обладала потрясающим чувством юмора и замечательными внешними данными: брюнетка с карими глазами и точеной фигуркой.
А у меня довольно легкий характер, и я неплохо воспитан. Да и, наверное, на фоне тогдашней нищеты и тотального дефицита казался девушкам завидным кавалером: с отдельной квартирой, пусть и съемной, и небольшим бизнесом — я поставлял в Москву пиво, сигареты и торты-мороженое из стран Прибалтики.
Мне, чистокровному немцу, выросшему в сонном и размеренном Таллине, кипучая и могучая столица России нравилась ужасно. Заработать здесь можно было на каждом углу. Главное — не зевай. Приятель, к которому я приехал на пару дней в гости, уговорил остаться и попробовать себя в торговле. Он тогда работал в палатке и понимал, что нужно потребителю. Начинали с мелкого опта, потом гоняли фуры. Это сейчас от моего бизнеса остался «пшик». А тогда денег хватало на хлеб, масло и даже черную икру. У меня было четыре машины. Новенький «БМВ» не на каждую платную стоянку принимали. «Угонят твою «бэху», а нам потом своей жизнью расплачиваться», — упирались охранники.
Но вернемся в «Табакерку». Женя Миронов, отыграв спектакль «Страсти по Бумбарашу», накрыл в фойе немудреный стол: коньяк, вино, соки, бутерброды, фрукты.
Все просто, без лишнего пафоса, хотя от числа «звезд» на квадратный метр я слегка смутился: Олег Табаков, Алла Пугачева, Владимир Машков, Кристина Орбакайте с Владимиром Пресняковым, Константин Кинчев... Тихо сидел в сторонке, изредка включая видеокамеру. Через некоторое время мы небольшой компанией решили укрыться от шумного застолья в крохотной гримерке и стали свидетелями пикантной сцены: в углу комнаты подвыпивший парень приставал к миниатюрной девушке с роскошной копной иссиня-черных волос. Я вспомнил, что часом раньше видел ее вместе с именинником на сцене. Брюнетка, героически сопротивляясь, громко послала хама «по матушке», повернулась, и... объектив моей видеокамеры оказался прямо у выреза ее блузки, где притаился серебряный амурчик.
— Ой, а что это вы делаете?! — вскрикнула разгоряченная борьбой девушка и поспешно прикрыла декольте пиджаком. Я принялся было оправдываться, что камера не была включена, но красавица уже сменила гнев на милость.
— Меня зовут Настя. И я даже в двух фильмах снялась! А как вас зовут?
— О-л-а-ф, — по буквам произнес я свое имя.
— О-лаф, — повторила Настя. — Лаф — это как по-английски любовь? Боже, как романтично!
Через пять минут я был уже совершенно очарован.
— А вы видели новую картину «Машенька»? Я, между прочим, там в главной роли, — кокетничала новая знакомая.
Следующий кадр: Настя сидит на фоне карты мира, прикрепленной к стене гримерки.
Ее правая рука, зажав кружку с вином, чуть подрагивает в районе Северной Америки, левая — где-то в области Дальнего Востока. Она задорно кричит: «Я все это должна покорить!» И мне тоже хочется верить в успех этой веселой девчонки.
Какие мы нервные!
В ночной клуб «Манхэттен-Экспресс» на день рождения Владимира Машкова, который пригласил в гости всю «Табакерку», меня позвала администратор Надя, мы продолжали встречаться. Вхожу — и ко мне тут же подлетает Настя. Было приятно вновь ее увидеть. Потом, когда уже жили вместе, я поражался Настиному таланту — мгновенно располагать к себе людей.
Для нее это всегда было важно.
Вечеринку не помню, в памяти только Настя, которая лихо отплясывает на танцполе под гремевший тогда хит No Limits группы 2 Unlimited.
Пришло время уезжать. Я заметался: не мог бросить Надю, которая еще числилась моей девушкой, и не желал расставаться с Настей. В итоге предложил развезти по домам обеих барышень. И тут Заворотнюк, бросив мимолетный взгляд на Надю, решительно заняла переднее пассажирское сиденье. Дала ей понять, кто тут теперь главный. А я не предложил Насте исправить ошибку. Задетая за живое Надя, москвичка в третьем поколении, ехидно поинтересовалась:
— А вы, Настенька, откуда будете, что за провинциальный говорок у вас? — решив, что таким образом поставит бойкую девицу из глубинки на место.
Не тут-то было.
— Из Астрахани, — небрежно бросила Настя. — А ты откуда?
Надин дом был первым на нашем маршруте: она жила в центре, а Заворотнюк — на окраине. Моя девушка выскочила из машины, громко хлопнув дверью. Настя лишь невозмутимо пожала плечиками: мол, какие мы нервные!
Когда я, проводив Настю, вернулся домой, автоответчик был переполнен гневными сообщениями. В четыре утра Надя позвонила снова и сказала уже мне лично: «Больше чтобы я тебя не видела на своем горизонте!»
Кстати, моя совесть перед Надеждой чиста. В тот вечер я даже не попросил у Насти номера телефона.
Вести двойную игру — не по-мужски. Только расставшись с Надей, я приступил к решительным действиям. Заворотнюк мне в этом изрядно помогла, но тогда я не видел никакой расчетливости в ее поведении — только простодушие. Ну любит девушка сидеть впереди!
«Где мне с Мариной Зудиной тягаться?!»
Я засыпал и просыпался с мыслями о Насте. Изучил репертуар «Табакерки» и приехал в тот день, когда Заворотнюк играла в спектакле. Стою на служебном входе с букетом белых лилий. Зима, холодно, переживаю за цветы — как бы не померзли. На крылечке появляется Настя и бежит мне навстречу. Ничуть не удивлена, словно мы договорились увидеться. «Боже, это мне? Как мило. Куда пойдем?» С этого дня я стал ее преданным поклонником: приезжал после репетиций, водил по ресторанам, знакомил со своими друзьями.
Странно, но у Насти совсем не было подруг. Нет, вру, имелась одна, она представляла ее всем как манекенщицу. Позже узнал, что эта девушка вовсе не модель, а просто симпатичная соседка, которая снимала с ней на пару крохотную комнатушку на Онежской. Насте хотелось поэффектней себя подать: смотри, мол, я актриса и знакомые у меня не простые!
«У актеров друзей быть не может, — рассуждала она в редкие моменты откровенности. — У нас не театр, а мадридский двор. Все только и ждут, как бы подсидеть кого». Жаловалась, как тяжело пробиваться среди фавориток Олега Табакова. «Где мне с Мариной Зудиной тягаться?! Мастер все лучшие роли ей предлагает. В глаза, конечно, улыбаемся, а за спиной кроем друг друга на чем свет стоит».
Слышать это было немного дико, но я думал, что так принято среди творческой элиты.
Я был влюблен, счастлив и старался изо всех сил поразить воображение своей королевы. Дарил охапки цветов, из каждой командировки привозил то золотую цепочку, то сережки. Настя радовалась любому подарку как ребенок.
Позже, прочитав в Интернете откровения бывших мужчин Заворотнюк, которые обвиняли ее в корысти, очень удивился. Та Настя, которую знал я, никогда не выпрашивала у меня ни денег, ни машин. Кстати, экс-кавалеры в своих интервью утверждали, что Настя рассказывала им о богатстве своего первого мужа. Назывались какие-то мифические за?мки в Германии, колоссальное состояние семьи Шварцкопф, чуть ли не баронские титулы.
Наверное, ей хотелось создать вокруг себя миф таинственности, и богатый муж-немец очень удачно вписывался в эту сказку. Обидно, конечно, что меня так же легко превратили в Синюю Бороду...
Вскоре Настя переселилась ко мне в Кунцево. Зачем тратить деньги на аренду комнаты и время на дорогу, если мы постоянно вместе?
Она старалась, но хозяйка из нее получилась аховая. Готовить Настя не любила или не умела, и мы по-прежнему обедали в ресторанах. Правда, однажды принес домой несколько коробок с замороженной пиццей. Настя обрадовалась, сказала, что обязательно испечет. Пицца так и валялась в холодильнике, пока я ее не выбросил по истечении срока годности.
Уборка, стирка, глажка тоже были на мне. Все это нисколько не тяготило. Я же взрослый мужчина — на двенадцать лет старше Насти — жизнь повидал. Какая разница, гладит любимая женщина брюки или нет? Главное — она рядом.
Словно вчера было, вижу, как Настя, закутавшись в плед, вслух учит роль. Вместе с ней в моем доме поселилась надежда на новую жизнь, которую я невольно строил по образу и подобию сохранившегося в памяти и въевшегося в кровь таллинского жития-бытия.
Мои родители-врачи были людьми довольно консервативными. Несмотря на обширную профессиональную деятельность, жили по принципу, освященному временем: Kinder, Kuche, Kirche (дети, кухня, церковь). Я был единственным и, конечно, любимым ребенком в семье. Отец с матерью воспитывали меня в разумной строгости.
Разрешали все, но не баловали. Когда подрос, в мою жизнь вмешалась властная бабушка — папина мама. Эльза Франциевна не признавала эстонского образования. Считала, что проку от него никакого и только в России из «либе кинде» смогут воспитать человека. Родители мечтали, что я пойду по их стопам, поступлю в медицинский. Но Эльза Франциевна вынесла приговор: «Суворовское училище». Спорить с бабушкой было не принято. После Суворовского окончил летное училище. Служил в гражданской авиации. Женился.
Жили мы с женой в Саранске, нам было едва за двадцать. Я — летчик, Лена — врач. Нормальная счастливая семья. Вот-вот должен был родиться наш первенец. Но на седьмом месяце беременности у жены отказали почки. Обезумевший от горя, я стоял под окном реанимации, которая находилась на первом этаже больницы.
Слышал каждое слово медиков: «Давление падает... Плод мертв... Спасаем пациентку». Началась какая-то суета, потом медсестра зачем-то завязала жене белую ленточку под подбородком. И в ту же секунду в памяти выстрелила фраза, услышанная когда-то от Лены: «Самое жуткое в нашей профессии — подвязывать бинтом челюсть умершего на операционном столе пациента, чтобы она потом не провисла...»
Какое-то время жил как в тумане, а потом все развалилось: страна, армия. Грянул переломный девяносто первый год. Каждый выживал как мог. Даже военные летчики — бывшая «белая кость» армии — месяцами не получали зарплаты и, чтобы прокормить семьи, вынуждены были идти на любой приработок: разгружать вагоны, охранять за копейки имущество нуворишей, заниматься криминалом.
Все то, во что мы некогда верили, обратилось в пыль. Нужно было как-то по-другому устраивать свою жизнь. Я решил попробовать себя в бизнесе.
И тут новый удар — развод родителей. Мама, не пожелавшая оставаться в бывшей советской республике, уехала из Эстонии в Германию. Спустя некоторое время папа снова женился. Поначалу, с высоты своего юношеского максимализма, я воспринял эту новость в штыки. Позже у меня сложились прекрасные отношения с мачехой Ольгой Абрамовной. Она во многом поспособствовала нашему с отцом примирению. Папа и мама всегда с теплотой отзывались друг о друге, даже после развода.
Конечно, я все о себе рассказал Насте. Она смотрела на меня своими огромными глазами, и в них были такие нежность и сочувствие!
«Мой человек, один на всю жизнь», — думал я.
Если уезжал в командировки, Настя писала чуть ли не каждый день. Ее письма помню наизусть. Например это: «Любимый, у нас обязательно будет большая семья. По нашему огромному дому будут бегать нильсы. (У нас тогда жили два кота породы колор-пойнт Крис и Нильс. — О. Ш.) Я рожу тебе сына. У нас будет много детишек...» И я готов был сделать все, чтобы так и было. Мне очень нужны были семья и дети. Дети от любимой.
«Любит! Я сказала!!!»
О своих родителях (мама Заворотнюк работала в Астраханском ТЮЗе, папа на местном ТВ) Настя рассказывала много и взахлеб. Какие они талантливые, добрые, как заботятся о маленькой Полинке (дочке Настиного брата Святослава).
Как переживали за сына, когда у того возникли неприятности с законом. Настины родители продали практически все, чтобы ему помочь. Настя обожала возиться с племянницей. Однажды обронила фразу: «Видишь, как мои родители занимаются с внучкой. Нашим с тобой детям они еще больше будут уделять внимания. Они у меня в долгу...» Что имелось в виду, я не понял, да Настя и не стала уточнять.
Славка долго не мог устроиться на работу, и я взял его к себе на фирму исполнительным директором, он параллельно еще учился в ГИТИСе на режиссуре. Настю очень порадовало, что брат пристроен. Мы подружились. Вместе с ним и его женой Надей часто ездили в ближайшее Подмосковье. Особенно запомнилась наша первая поездка в Архангельское. Вот Настя, к тому времени перекрасившаяся в блондинку, одетая в мешковатый розовый свитер и джинсы, стоит на смотровой площадке, опираясь на перила.
«Ах, если бы у меня были крылья», — произносит она и наклоняется вниз.
Камера в моей руке начинает дрожать — высота ведь приличная, недолго и расшибиться. Но уже в следующую минуту Настя сбегает по ступенькам: «Ой, ромашки, — срывает цветок и начинает обрывать лепестки. — Любит, не любит, любит...»
Когда в ее руке на словах «не любит» остается один лепесток, гневно бросает ромашку на асфальт: «Любит! Я сказала!!!» и топает ножкой... «Любит, любит», — мысленно говорю я.
«Погибнешь ты, дева, в день свадьбы своей»
Наконец свершилось — Настя забеременела.
Я прыгал до потолка от счастья, строил планы, целовал ее животик, но любимая не очень-то радовалась и частенько тихо плакала в ванной. Нахмурившись, подолгу разглядывала свою талию в зеркало. На все расспросы отвечала неизменным: «Все хорошо...» «Наверное, у нее, бедненькой, токсикоз», — думал я с умилением.
Собрались в Астрахань — знакомиться с мамой. Папе уже был представлен: он гостил у нас, приезжая в Москву. В день отъезда Настя заметно нервничала. Настроение у беременной женщины меняется быстро, поэтому я не заострил на этом внимания. Настена сказала, что по дороге надо заехать к какой-то подружке. Ну, надо — так надо. Разглядывая из окна автомобиля грязно-серую высотку, в подъезде которой скрылась Настя, гадал: кто же из ее загадочных подруг может жить в этом мрачном доме?
Спустя некоторое время, она вышла, зачем-то надев солнечные очки. Села, скрючившись, на сиденье, губа закушена. Спрашиваю:
— Что с тобой? Что-то болит?
— Все в порядке, поехали.
Несколькими часами позже остановились на автозаправке богом забытого населенного пункта. Белая как мел Настя скрылась за обшарпанными дверьми туалета. Вышла оттуда не скоро, мелкими шажками доплелась до машины и прошептала: «Олаф, я потеряла нашего малыша... Ребенка больше нет. Боже, как больно!»
Я перепугался до ужаса, мне показалось, что она сейчас умрет, и рванул на машине вперед, приговаривая: — Потерпи, потерпи, родная, скоро доедем до ближайшей больницы, тебе там помогут.
— Нет!
— вдруг истерически закричала Настя. — Вези меня к маме!
Гнал по трассе Москва—Астрахань на предельной скорости, повторяя про себя: «Настя, не умирай! Не умирай, пожалуйста». Валентина Борисовна, которой я позвонил из придорожного телефона-автомата, велела везти дочь в какую-то специальную астраханскую больницу. Меня туда не пустили, с врачами Валентина Борисовна объяснялась сама. Слава Богу, все закончилось благополучно, и через несколько часов печальная Настя была уже дома.
Мне было безумно жаль и ее, и нашего потерянного ребенка. И немного обидно, что в такую минуту она ищет утешения не у меня, а у мамы.
«Да кто ты такой? — вдруг пронзила меня мысль. — Сожитель с цветами? Наверное, она просто боится, что ты теперь бросишь ее!»
Мне захотелось, чтобы Настя поняла: мы все переживем, все исправим, мы вместе. Вспомнил, сколько раз она подкалывала: «Ну, когда же ты на мне женишься?» — и решил сделать то, что должен сделать порядочный мужчина, чтобы заявить о серьезности своего чувства. Предложил ей стать моей женой. Она согласилась. Свадебные хлопоты взяла на себя будущая теща. Она же договорилась с работниками ЗАГСа, что нас распишут прямо в день подачи заявления — Валентина Борисовна имела в Астрахани прочные связи и немалый авторитет.
Повеселевшая невеста показала мне свои любимые места в родном городе.
Мы ходили на рынок за сушеной рыбой, устроили пикник на берегу Волги. Накануне свадьбы купили простенькое, но элегантное платье кремового цвета. Настя достала из картонки черную шляпку с цветами, приобретенную на гастролях в Америке, заказала кольца в ювелирном магазине. Одно обстоятельство слегка омрачило предстоящее бракосочетание. Настя потребовала, чтобы я сначала попросил разрешения на брак у ее папы, который в тот момент был в Москве. Она хотела, чтобы все было по правилам, но мне это показалось глупой игрой. Я, взрослый мужчина, женюсь на девушке, вместе с которой мы живем. Папа об этом прекрасно знает — зачем ломать комедию и просить у него разрешения? В общем, отказался, тем самым настроив будущего тестя против себя. Как выяснилось позже, навсегда. В результате Юрий Андреевич на свадьбу не приехал, сказал, что у него в столице дел по горло.
Очень хотел пригласить на торжество Святослава с женой.
Все-таки работали вместе и приятельствовали. Но Настя сказала: «Нечего дергать Славика — отметим с ним наше бракосочетание позже в Москве». Так что на свадьбе было всего несколько человек: Валентина Борисовна да свидетель со свидетельницей — школьные приятели жены. Из ЗАГСа мы приехали в двухкомнатную «хрущевку» Настиных родителей. На пороге нас встречала Настина бабушка с иконкой в руках. Получив благословение, сели за стол, накрытый на скорую руку все той же бабулей.
«В роли тещи я себя еще не ощущаю, но скажу тебе так, Олаф, — произнесла тост Валентина Борисовна. — Я молилась за Настеньку, а теперь буду молиться за вас двоих. Дай Бог, чтобы в вашем доме всегда были мир, любовь, счастье, радость, согласие.
И достаток чтобы был гарантирован».
После короткого застолья решили прокатиться по Волге. Настя в коротеньком черном платье стояла на борту теплохода, придерживая ту самую американскую шляпку с цветочками, чтобы ветром не сдуло, гордо показывала в объектив видеокамеры свое обручальное кольцо и кричала: «Я тебя люблю, Олаф!» И веселилась, вспоминая тетку из ЗАГСа с невероятной халой на голове: «Произносит она свою торжественную речь, Олаф такой серьезный, мама плачет, а меня смех душит!»
Мы выпили в тот день несколько бутылок шампанского, и я сделал ошибку, сев за руль автомобиля. По дороге домой, разморенный палящим солнцем и алкоголем, не сориентировался и влетел под затормозивший впереди грузовик.
Капот срезало, лобовое стекло вдребезги. Мы, слава богу, живы — ни одной царапины. Когда прошел первый стресс, Настю прорвало. Она кричала на меня, плакала. А немного успокоившись, вздохнула и процитировала строчку из песни: «Погибнешь ты, дева, в день свадьбы своей». Наверное, это был знак свыше. Мы расстались, не прожив вместе и года.
«Я твоя законная жена!»
Достаток, о котором говорила теща на свадьбе, я, как мог, гарантировал. Хотелось, чтобы у моей жены было все. Но тесть однажды будто невзначай произнес обидную для меня фразу: «Настя хоть и говорит, что за тобой как за каменной стеной, но это не так. Я же вижу».
Масла в огонь подлила еще и нелепая ссора со Святославом. Я доверил Настиному брату продажу своей машины. Проходит месяц, два, а дело не движется. Узнав, что он все это время преспокойненько ездит на моей машине, я отобрал ее и поговорил со Святославом резко. Мы долго не общались. Помирились лишь перед нашим с Настей разрывом. Как ни странно, он единственный, кто поддержал меня в тот тяжелый период.
Теща мне поначалу очень нравилась. Валентина Борисовна умела себя эффектно подать. Начитанная, интеллигентная, с отменным чувством юмора, она была душой любой компании. Смотрел на тещу и думал: «Настя — точная ее копия, только через четверть века». Небольшое охлаждение наметилось после первой нашей с Настей размолвки, свидетельницей которой она стала, приехав погостить к нам в Теплый Стан, где мы тогда жили.
Я задержался допоздна на работе.
Звоню домой сказать, что скоро буду. В трубке долгие гудки. Думаю, жена с тещей у брата в гостях — вроде как днем собирались. Еду за ними к черту на кулички. Открывает Славик. «Олаф, что ты тут делаешь? — удивляется он. — Твои дома у соседей сидят, двери захлопнули, а ключи в квартире оставили». Мчусь через всю Москву в Теплый Стан. Злюсь ужасно: что за глупость, почему мне сразу не позвонили? В общем, накрутил себя — будь здоров. Приехал, забрал Настю с мамой от соседей, ни слова не говоря, пошел в душ и лег спать. Боялся, что если в таком состоянии начну разбираться, кто прав, кто виноват, могу наговорить лишнего. Проснулся на рассвете, позавтракал и уехал на работу. Приезжаю за полночь домой — в квартире пусто. В платяном шкафу грустно позвякивают плечики.
На одной из вешалок болтается подаренная мною Насте меховая парка — театральный жест гордой актрисы. Вот так, из-за ерунды меня бросить? И такая обида взяла, что решил: «Да пусть катится на все четыре стороны!» Лелеял эту обиду пару недель, но потом не вытерпел и поехал мириться. Встретил, как обычно, после спектакля. Она села ко мне в машину: губки надула, молчит. Тут я не выдержал: «Настен, прости, не могу без тебя, возвращайся». Расплакалась, обняла меня.
Наверное, это была моя вина и ошибка — неумение объясняться. Думал, что о моей любви будут говорить поступки. А молодой эмоциональной актрисе нужны были слова и признания, красивый антураж. Не потянул я этого, признаю.
Наш медовый месяц отложился: застряло несколько моих фур на таможне и пришлось разруливать неприятную ситуацию.
Но как только выдалось свободное время, мы поехали на несколько недель к моей родне в Эстонию, оттуда в Германию. Уже говорил, что жена могла обаять кого угодно. Отец отметил ее красоту, маме понравился покладистый и легкий характер. Родители хотели, чтобы мы остались жить за границей. Им было бы так спокойнее. Настя ухватилась за эту идею. Даже ходила устраиваться в Русский театр в Таллине, но ей там быстренько объяснили, что карьеру здесь приезжей сделать не дадут. А играть горничную с репликой «Кушать подано» амбиции не позволяли. Настя, как мантру, твердила: «Я обязательно стану знаменитой!»
Конечно, она расстроилась, что не удалось закрепиться в Эстонии. Как назло, в этот непростой для жены момент я уехал по делам, оставив ее на несколько дней одну в чужой стране.
Чтобы не скучала, купил видик, телевизор, магнитофон. Но ей все равно было одиноко и неуютно. Как только вернулся из поездки, отправил в Россию на поезде, не мог спокойно смотреть на ее несчастное лицо. Сам остался в Таллине на некоторое время: бизнес трещал по швам и мне необходимо было заняться текущими поставками в Россию. Конечно, Насте было обидно уезжать из Европы несолоно хлебавши. Я тоже хорош — замотался со своими проблемами, бросил жену одну да еще не удосужился проверить ее документы. Оказалось, что у Насти закончилась виза, и на эстонской границе ей пришлось отдать всю валюту пограничникам, чтобы вернуться на родину.
Эти деньги, до последней копеечки, я ей сразу же вернул. Настя демонстративно стала пересчитывать каждую купюру, проверять на свет.
Наверное, ей хотелось побольней задеть меня, может быть, таким образом она сводила счеты за то, что не смог избавить ее от проблем. Я вспылил:
— Раньше ты не была такой. Что, уже не доверяешь?
— Не смей со мной разговаривать в подобном тоне, — оборвала меня Настя. — Я твоя законная жена!
В общем, романа с Эстонией не случилось, а московская жизнь налаживалась как-то вяло. Я очень старался заработать для семьи, мотался по командировкам, а Настя чахла без обожания, комплиментов и моего внимания. Я не думал, что ее кредит доверия ко мне окажется таким маленьким. Нет сказки? Значит, нет и Насти.
Что, дружок,а птичка-то тю-тю!
Накануне католического Рождества я был в отъезде: в Германии, потом в Санкт-Петербурге.
Соскучился страшно. Звоню, говорю, что скоро приеду. Она как-то сухо отвечает: «Ну, приедешь — значит приедешь». Сажусь за руль новенькой «субару» ярко-салатового цвета — купил в Германии в подарок жене на Новый год — и рву в Москву. В ту ночь выпал мокрый снег, а потом резко понизилась температура. Асфальт покрылся тонкой корочкой льда. На полпути машину занесло, и я врезался в бетонное ограждение. Чудом остался жив. Фары разбиты, капот смят. Но машина, слава богу, на ходу. Еду дальше. Если что, думаю, откуплюсь: у меня с собой была толстая пачка долларов. Платить за разбитые фары пришлось на каждом посту — в результате от валюты осталась лишь резиночка.
А на въезде в Москву, как назло, очередной патруль. Протягиваю гаишникам аудиокассеты: «Ребята, возьмите хоть их. К жене очень спешу!» Они посмеялись: поняли, что все отдал по дороге, сжалились, пропустили. Подъезжаю к нашему дому. Смотрю на окна квартиры, вижу Настю, которая возится на кухне. И так тепло стало на душе. Думаю: «А пошло все к черту! Хватит мотаться из одной страны в другую. Всех денег не заработать. Останусь в Москве рядом с любимой, налажу другой бизнес, у меня же получается, проживем! Главное — семью сохранить».
Настя встречает меня хоть и с улыбкой, но как-то прохладно. Рассказываю про аварию, про разбитый подарок, а она смотрит на меня отстраненно и уходит спать в другую комнату.
Новый год отмечаем в семейном кругу: родители, бабушка. Приезжает даже Настин брат, с которым мы миримся тут же на кухне, оставив обиды в прошлом. Под бой курантов торопливо пишу на обрывке салфетки: «Хочу, чтобы Настя была счастлива со мной». Сжигаю бумажку, бросаю пепел в бокал и залпом выпиваю шампанское. Фу, успел! Настя, глядя на меня, весело хохочет. Ура, жизнь налаживается!
А через неделю жена, пряча взгляд, робко заявляет: «Знаешь, мы тут с труппой решили отметить праздник. Ты со Славкой посиди, что тебе со мной ходить». Странно, думаю, с чего это вдруг она одна идет? Но в голову не пришло ничего дурного — я всегда безоговорочно доверял Насте. Проводил до дверей, вернулся в комнату. Мимо проходит Валентина Борисовна и как бы невзначай бросает: «Олаф, ты не думай, у нее никого нет».
После этих слов становится как-то тревожно. Достаю из трюмо Настины письма, чтобы перечитать, успокоиться, и вдруг нахожу ее недописанное послание подруге в Америку: «Не вздумай даже сюда (в Россию. — О. Ш.) возвращаться. Здесь приходится терпеть, чтобы выжить». А дальше, через запятую, таким же ровным почерком жена перечисляет мои недостатки. Мол, и бирюк, и за?мков не оказалось, и за границу не получилось уехать. В общем, ничего хорошего. Но главный ужас в том, что из этого письма я понял: у моей жены приключился роман. Муж, как в анекдоте, обо всем узнал последним.
Стал сопоставлять факты, и пасьянс сошелся. После того как я приехал, в дверь нашей квартиры не раз звонили разные девицы, представляясь Настиными подружками, просили позвать ее. Жена выходила на лестничную площадку, шушукалась с ними, потом возвращалась и, сославшись на возникшие дела, куда-то срочно уезжала.
Гораздо позже, из интервью Заворотнюк, я узнал, что именно в то самое время у нее начался роман с владельцем автосалонов Дмитрием Стрюковым.
Я не люблю и не умею выяснять отношения. Да и Настя, вернувшись с театрального капустника, была не склонна к беседам. Не знаю, что она чувствовала, никогда не мог понять ее, как ни старался. Не спал всю ночь, молча пережевывая обиду и ощущая, что жена уже окончательно отдалилась от меня.
Утром я лежал в кровати, делая вид, что сплю, а сам в отражении зеркала наблюдал, как Настя собирается на репетицию. Вдруг такая тоска накатила: неужели уйдет не попрощавшись?
Словно услышав мои мысли, Настя от дверей вернулась, подошла ко мне и нежно погладила по голове. Горько так вздохнула и вышла. Было понятно: она уже все решила, но ей все же немного жаль наивного Олафа. Поднялся с кровати и сидел у стола как в воду опущенный. В комнату зашла Настина бабушка, обняла меня и зарыдала.
Впрочем, сопереживала она недолго. Вечером, когда я вернулся после бесцельного блуждания по городу, бабуля, прихлебывая чай из блюдца, смотрела на меня уже с некоторым ехидством: мол, что, дружок, а птичка-то тю-тю! Настя умела проводить разъяснительные беседы с родственниками...
Выскочил из дома, взял билет на первый же поезд и уехал из Москвы. А что было делать — умолять, чтобы не бросала? Разве уговоришь человека, который разлюбил?
Позже, читая статьи о Заворотнюк, я узнал, что так же неожиданно, в одночасье, она бросила и Дмитрия Стрюкова, с которым прожила, как ему казалось, вполне счастливые годы.
Настя тогда нашла известного и перспективного Сергея Жигунова. А когда поняла, что с ним ее ждет не совсем уж беспроблемная жизнь, стремительно влюбилась в фигуриста Петра Чернышева, оставив бывшего возлюбленного в таком же удивлении, как и Стрюкова. Вроде бы еще вчера Настя была рядом и ничто не предвещало беды, и вдруг оказывается: все, занавес. Насте нужны идеальные исполнители главных ролей. Соответствовать не так уж и просто.
Пока, пока, дорогой!
Неделю пытался решить, что делать дальше.
Думал: «К Насте не вернусь, это точно. Не желаю навязываться. Уехать окончательно в Эстонию? В Германию? Кому я там нужен?» Так и не придумав ничего, но слегка успокоившись, вернулся в Москву и пришел к Настиному брату. «Олаф, а мы тебя обыскались, — обрадовался Святослав. — В милицию уже собирались обращаться».
Я попросил его забрать от Насти мое теплое пальто, в Москве очень похолодало. Идти в свой бывший дом было невмоготу. Слава выносит на улицу одежду и, переминаясь с ноги на ногу, говорит: «Слушай, Олаф, папа сказал, что ты это пальто ему отдал». А я не помню такого. Может, и давал Юрию Андреевичу пару раз надеть, но точно не дарил. Я бы запомнил! Неловко как-то получилось. Вечером звонит Настя и в ультимативной форме заявляет: «Чтобы завтра же забрал все свои вещи!»
Приезжаю в квартиру, двери открывает Валентина Борисовна и, указывая на тюки и выставленные вдоль стены телевизор, магнитофон и видеокамеру, говорит: «А кухонный комбайн мы себе оставили.
Ты же его Насте подарил. Значит, он ее!» Так тошно стало: за кого же меня здесь принимают? Не услышал от тещи ни вопроса, ни сожаления, ни участия. Не захотелось ничего объяснять, выяснять, просить. Молча забрал свои носильные вещи, видеокассеты и ушел, оставив Насте все «совместно нажитое имущество». А через несколько лет прочел в газете: Заворотнюк убежала от мужа-немца в одних тапочках...
Мне, кстати, Настя приготовила напоследок сувенир — записала на кассету нарезку из нашего видеоархива, добавив кадры, где снята Надя — моя бывшая девушка.
В конце «фильма» улыбающаяся Настя машет мне с экрана рукой — пока, пока, дорогой! На кассете было написано: «Жены Олафа».
По телефону мы договорились встретиться в Таганском ЗАГСе, чтобы подать документы на развод. И тут я оплошал. Замученный, уставший, забыл дома паспорт. Что тут началось!
«Ты это специально сделал», — изменившись в лице, произнесла Настя сквозь зубы. Принялся оправдываться. «Все равно разведусь с тобой!» — отрезала она. Насте хотелось поскорей избавиться от прошлого.
Пятнадцатого марта 1995 года, в день нашего развода, я наконец увидел в ней чужую женщину — с агрессивным макияжем, новыми резкими манерами, вызывающе одетую в обтягивающий костюм с короткой юбкой.
Насте не нужно было больше изображать передо мной тургеневскую барышню, я для нее попросту перестал существовать. А может быть, Настя уже с удовольствием начала играть по правилам другой жизни и другого мужчины.
Некоторое время, пока я решал, нужно ли оставаться в Москве, жил у Святослава. Он меня очень поддержал, хотя родне его это не нравилось. Помню, как-то звонит Слава матери. Трубку берет Юрий Андреевич:
— Что надо?
— Папа, во-первых, здравствуй!
— Спрашиваю еще раз: чего надо?
— Почему ты так со мной разговариваешь?
— Сам знаешь почему! — кричит мой бывший тесть и бросает трубку.
А ведь когда на астраханском телевидении платили гроши и кормить семью было нечем, тесть приехал в Москву и несколько месяцев жил у нас, ища работу. Я с большим уважением относился к нему, помогал, чем мог. Но после нашего разрыва с Настей Юрий Андреевич встал на сторону дочери и настаивал, чтобы Слава гнал меня в три шеи. Как любят говорить русские — своя рубашка ближе к телу.
Вскоре я съехал от Святослава, чтобы не накалять обстановку. Мы и теперь иногда общаемся. Через много лет после нашего развода с Заворотнюк его жена открыла мне правду. «Ты думаешь, что у Насти тогда был выкидыш? — хмыкнув, сказала Надя в ответ на мои рассуждения, что если бы ребенок родился, у нас с Настей могло все получиться.
— Да она от него сама избавилась!»
Выходит, разговоры про семью и детей тоже были только игрой. Когда я это понял, меня отпустило. Я не могу винить Настю. Ей ведь так хотелось славы. На меня, без за?мков и латифундий, с «мерцающим» бизнесом — то густо, то пусто — надежды было мало. Наверное, она просто испугалась.
Я продал свой бизнес, уехал подальше от Москвы и начал все с нуля. Очень хотел снова создать семью. Мечта сбылась лишь наполовину — родилась дочка Виолетта. Поздний и бесконечно любимый ребенок. С ее мамой мы расстались полюбовно, решив, что Виолетту буду воспитывать я. Так что стал папой-одиночкой. Появилась цель: вырастить дочь, дать ей хорошее образование и выдать замуж.
Сижу как-то на кухне, пью чай. Громко работает телевизор, только закончилась программа новостей, и вдруг слышу Настин голос с характерными интонациями. Смотрю на экран — действительно, она! Что-то рекламирует. Вспомнил ее слова: «Никогда не буду сниматься в рекламе! Ни за что! Это недостойно настоящего артиста. Никита Михалков после такого в мою сторону даже не посмотрит!» Однако снялась. Все меняется...
Мы с Настей существовали в разных измерениях. Мне хотелось простой семьи, обычного счастья. Ей — славы, богатства, огромного дома, ярких ролей, выходов в свет. Я пытался красивую бабочку поймать и пришпилить иголкой к странице семейного альбома. Мы не могли быть счастливы вместе. Я давно простил. И себя, и ее.
Подпишись на наш канал в Telegram