Как будто какой-то злой рок преследует нашу семью... Каждую сцену сериала «Воронины» мы снимаем минимум с трех дублей. Только однажды случилось исключение. В том сюжете муж моей героини Галины Ивановны, которого играет Борис Клюев, попадает в больницу. Воронина влетает в палату и начинает голосить: «Как же я без тебя? На кого ты меня бросаешь? Кто же мне будет фотографии прибивать, картинки вешать?» — дальше, по сценарию, вспоминает всю их семейную жизнь.
Произношу эти слова, а сама думаю: только бы не разрыдаться. Сработал вдруг пусковой механизм памяти, и перед глазами возникло лицо мужа.
Юра, Юрочка, как же мне тебя не хватает!
Боря, видно, все понял. Когда первый дубль отсняли, попросил режиссера: «Не надо больше. Хватит душу рвать». Спасибо ему за это. Еще раз эту сцену я бы точно не осилила.
Мы прожили с Юрой тридцать три года. Воспитали сына, радовались внучке. Никогда не любила вешать свои проблемы на чужих. И на вопрос «Как дела?» всегда отвечала: «Нормально». Мало ли что происходит на самом деле? Я сильная и со своими неприятностями справлюсь самостоятельно. Но когда мужа не стало, просто земля из-под ног ушла. Честно скажу, уже и не думала, что выплыву. Однако прошло семь лет — и я живу, даже удивительно. Только не верьте тем, кто говорит, что время лечит.
Неправда. С годами горе только притупляется: рана перестает кровоточить, но не затягивается. И легче не становится. За время, прошедшее со смерти Юры, не было дня, чтобы я о нем не думала.
Первый фильм, в котором я снялась, когда овдовела, — третья часть сериала «Всегда говори всегда». Я благодарна режиссеру Алексею Козлову, что утвердил на роль няни и попросил играть саму себя — женщину, потерявшую мужа. После этой картины я многое поняла. Вот живет человек на правом берегу реки и никогда не смотрит на левый. Зачем? У него ведь все хорошо. Но вдруг что-то случается, и ты понимаешь, что должен обязательно перебраться на другой берег. Через силу, через кровь, цепляясь и царапаясь, но переползти по хлипкому мостику. И вот ты смог, тебе удалось. Ты на другом берегу. Но невольно все время оглядываешься.
На берег, где был когда-то счастлив...
Познакомились мы еще студентами в... инфекционном отделении больницы, куда я попала из-за желания похудеть.
Я всегда была пампушечкой: пошла в мамину породу. Кто-то постоянно жует — и не в коня корм. А мне стоит откусить лишний кусочек, тут же разносит как на дрожжах. Я же еще в детстве, хотя ни папа, ни мама никакого отношения к искусству не имели, собралась в артистки. Так что приходилось себя ограничивать. Мне очень нравилась Изольда Извицкая — утонченная, женственная, какая-то неземная. Я мечтала быть на нее похожей, несмотря на собственную розовощекость. Поэтому и голодала, и на диетах сидела. Мама очень переживала, боялась за мое здоровье. Однажды даже ходила к руководителю нашего курса в Театральном училище имени Щепкина: «Виктор Иванович, скажите: какой вес должен быть у моей дочери?
— Коршунов растерялся от такого напора. Но маму было не остановить. — Она ничего не ест, желудок портит. Повлияйте!»
Виктор Иванович меня любил, может потому, что смогла его рассмешить еще на экзамене. Эта история стоит того, чтобы ее рассказать. На абитуриентов Коршунов, как правило, не смотрел, сидел закрыв лицо руками: воспринимал нас на слух. Я этого не знала. Выхожу, читаю отрывок из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» — сцену, в которой ругаются три бабы. Коршунов глаз не поднимает. «Что ж такое?» — думаю. Дохожу до самого эмоционального момента да как закричу: «Так это ты, сука! Так это ты, ведьма...» Виктор Иванович дернулся, вскинулся. Вся комиссия, и он вместе с ней, грохнули со смеху!
Однако повлиять на мое питание Коршунов был не в силах.
И я «добилась» своего: еще не окончив училище, надорвала желудок. Гастроэнтерологу надоело «латать» меня урывками, она уговорила лечь в больницу на обследование. Так как формально показаний к госпитализации не было, пришлось пойти на ухищрение: докторша выписала направление с диагнозом «дизентерия». Дескать, когда положат в больницу, ты объяснишь, что на самом деле беспокоит. Не выгонят же врачи на улицу.
Так я оказалась запертой в инфекционном отделении. В палате лежали такие же «хитрюги». Не только к нам никого не впускали, но и нас из палаты не выпускали: в коридоре легко можно было подхватить заразную палочку.
И вот лежу, скучаю, а анализов почему-то не делают.
Меня уже время поджимает: разобраться со здоровьем было необходимо до середины мая, когда наш четвертый курс начинал играть дипломные спектакли. Прошу врачей:
— Выпишите меня!
А они в ответ:
— Не торопись, деточка, — но обследование все не начинают. И тогда в моей голове созрел план «побега».
Со мной в палате лежала продавщица молочного отдела по имени Лида. Как-то она выглядывает в щелочку в коридор: «Анька, иди сюда быстрее. Глянь, какая спина!» Смотрю — здоровенный парень моет шваброй пол.
В стройотрядовских штанах, халат лихо завязан на талии. Когда он дошел до нашей палаты, я высунулась:
— Молодой человек, скажите, пожалуйста: вы пьете?
Он смутился:
— Ну, как вам сказать...
— У меня проблема, — продолжаю решительно, — дело в том, что мне позарез нужна бутылка вина. Купите, пожалуйста. Выйду из больницы — тут же верну деньги, честное слово.
От такой наглости парень, конечно, обалдел. Как потом признался, даже специально интересовался, кто такая эта странная Фроловцева. Артистка? Ну, тогда понятно: они все с завихрениями.
На самом деле моя просьба была частью хитроумного плана. За несколько дней до этого из мужского отделения выгнали дядьку — за нарушение режима. Он напился и буянил. Решила, что сделаю все возможное, чтобы меня тоже из больницы выставили.
Приносит парень бутылку. Я уже знала, что он просто подрабатывает санитаром, а вообще-то — студент мединститута. Зовут Юрой. Мы бутылку тут же открыли, я чуть-чуть выпила — для запаха — и давай «безобразничать». Дело было поздним вечером, все спят, а я песни ору. Но ничего не получилось! Медсестры меня любили и смелую выходку покрыли. Никто из врачей о «пьяном дебоше» так и не узнал.
В конце концов меня обследовали, нашли эрозийный гастрит и выписали.
Но я ведь обещала отдать санитару деньги! Он отнекивался, я настаивала на своем. Встречаемся у метро «Динамо». Юрка пришел красавцем — в розовой рубашке, серых брюках в полосочку. Я ему:
— Вот ваши деньги.
— Да прекратите, — отвечает Юра, — все равно не возьму.
Я еще повыкаблучивалась для приличия, а потом мы пошли гулять на Тимирязевские пруды.
До Юры я ни с кем не встречалась, хотя поклонников хватало. Потому что в Щепкинском училище при Малом театре училась, что называется, в охотку. Малый театр — в первую очередь Островский, а я уже понимала, что это мой драматург. И типажом, и характерностью я как будто вышла из его пьес.
Не случайно столько их за жизнь переиграла. В училище утром занятия, затем допоздна репетиции, еще хочется и в соседние театры на премьеры выбраться. На романы и прочие глупости просто не оставалось времени. Нас даже называли «щепкинскими монашками». Кроме того, я была влюблена, хоть платонически, но страстно. Мужчиной моей мечты стал Игорек Старыгин. Не пропускала ни одного «Ревизора» ГИТИСа, в котором он, тогда тоже студент, играл Хлестакова. Но призналась в своих чувствах только годы спустя.
— Игоряша, как же я тебя любила! Смотрела словно на икону.
— Да? А я и не догадывался.
— Ну а кто тебе на каждый спектакль хризантемы таскал?
— Не помню...
Но настоящих ухажеров я сразу отваживала. Влюбленному приятелю Игорю Якимовичу так прямо и сказала: «Хочу учиться, не хочу жениться. Жди пять лет». Но уже спустя четыре года собралась замуж за Юру. Узнав об этом, Игорь прибежал к моей маме.
— Зоя Ильинична, как же так? Аня сказала: жди пять лет. Я ждал!
— Ну и дурачок, — засмеялась мама. — Иди ждать дальше.
И вот до свадьбы остается несколько дней. Жить мы с Юрой собирались с моими родителями и затеяли маленький переезд из комнаты в комнату. Вдруг — стук камушка в окно. Выхожу на улицу, а там Игорь с нереальной охапкой роз.
— Аня! — он явно взволнован. — Ты мне обещала! Cтол уже накрыт, мама с папой ждут. Поехали.
— Игорь, ты что? Я замуж выхожу. Понимаешь — за-муж!
Но букет взяла: меня поздравили со свадьбой — что тут такого? Возвращаюсь домой, показываю цветы Юре. А он только-только разогнулся, перетащив очередной шкаф. Весь красный, потный, запыхавшийся. «И после всего этого, — он обводит рукой передвинутую мебель, — ты собираешься меня бросить?»
Не скрою, родители Юры были от нашего союза не в восторге. Его папа — кадровый военный. Когда только начали встречаться, им совсем не нравилось, что сын связался с «актриской», да еще на два года старше. Хотя нами эта ерундовая разница в возрасте вообще не ощущалась.
Пришлось в течение многих лет доказывать Юриным родителям, что я нормальный человек. Чего только про меня не говорили! Подозревали, что выхожу замуж, потому что беременна, — а Денис родился аж спустя три года. Ставили клеймо «вертихвостки» — а я всегда была верной женой. После смерти Юры ждали, что вновь выйду замуж, — и тут не угадали. Но не люблю ссориться, всегда стремлюсь свести конфликт «на нет», действовать деликатно. В конце концов нам удалось достигнуть взаимопонимания. Когда брат Юры тоже задумался о свадьбе, попросил объявить об этом родителям именно меня. Я удивилась, а он в ответ: «Только ты сможешь правильно подготовить маму». Многим женщинам трудно отпустить сыновей. Но я никогда не понимала тех, кто пытается навязать детям свою волю, как-то повлиять на их выбор. И сына Дениса отпустила вовремя, против невесты слова не сказала: ему жить.
Было несколько вопросов, которые мы с Юрой проговорили еще до свадьбы.
Я взяла с будущего мужа торжественное обещание не выдвигать ультиматума: либо он, либо театр. Даже обсуждать это не собиралась. Юра согласился. Хотя считал актеров людьми со странностями. Увидел как-то, как я отвешиваю партнеру звонкую пощечину: бздынь!
— Аня, за что? — обомлел Юра. — Он тебя обидел?
— Да нет, просто попросил, — объяснила я. — Артисту, перед тем как выйти на сцену, надо войти в определенное состояние. Он хотел, чтобы пощечина была увесистой. Вот я его и ударила.
— Ну, вы настоящие психи с дипломами, — постановил Юра.
Однако в течение всех наших совместных лет именно муж был моим самым верным советником. Я даже уговорила его приходить на прогоны — посмотреть, где не дотягиваю. Верила ему беспрекословно: каждое Юркино слово, любое замечание оказывалось очень точным и к месту.
Был еще один вопрос, который мы обсудили. На мой взгляд, человек — такое животное, которое нельзя заключить в клетку. Мы с Юрой договорились, что если кто-то из нас влюбится, будем честны и расстанемся по-хорошему — без скандалов и шепотка за спиной. Даже сегодня не могу ответить на вопрос: был ли мой муж ревнив? Если что и подозревал — вида не показывал. Мы доверяли друг другу.
Как-то играли спектакль «Долги наши», где у нас с партнером Володей Корниловым страстная любовная сцена. Перед третьим звонком прибегает Вовка:
— Юра пришел на спектакль!
— Ну и что?
— Ну, неудобно все-таки. У нас любовная сцена, а твой муж — в зале.
— Вов, ну ты чего? Мы же работу работаем! Зритель заплатил свои рубль пятьдесят? Ну так и выдай ему на «рупь пятьдесят».
Но Корнилов так и не успокоился. Всю любовную сцену мы промучились: я к нему — он от меня. Всячески уворачивался, разве что не отшатывался.
После спектакля Юрка подошел к Корнилову: «Эх ты, Вова! Совсем, оказывается, любить не умеешь!»
В театре друг о друге говорят разное, не зря его называют «террариумом единомышленников». Случалось, меня обвиняли в том, что ради роли с кем-то переспала. Рыдаю в подушку, а Юрка успокаивает: «Какой же я счастливый мужик! Все мечтают переспать с моей женой!»
Сразу после свадьбы мы оказались одни в чужом городе. В Челябинск Юру отправили по распределению. И я, как жена декабриста, последовала за мужем. Меня звали в столичные театры, но свободный диплом взяла практически не раздумывая. В первую очередь мне хотелось стать хорошей женой. Никогда не была тщеславной и ни разу в жизни не сделала ничего ради карьеры. Но работу свою всегда любила и бросать не собиралась.
Оказавшись в Челябинске, поступила в труппу местного драматического театра.
Комнату мне дали совсем рядом с театром. Сегодня он носит имя режиссера Наума Орлова и размещается в холодной мраморной глыбе. А тогда назывался в честь революционера Цвиллинга и занимал симпатичный огороженный особнячок. Поодаль, рукой подать, стояло здание Юриной поликлиники. В перерывах между репетициями артисты выходили подышать воздухом. Сижу на лавочке, смотрю на свои окна. Ой, а вон и Юрка на балкон вышел. Кричит:
— Аня, разогревать?
— Разогревай, разогревай.
Когда мы только поженились, я выступила: «Юра! Если ты думаешь, что встану к плите, то жестоко ошибаешься.
Я — артистка!»
Однако готовить начала как миленькая. Там подсмотрела, здесь прочитала, тут додумала и мало-помалу всему научилась. Да и как иначе? Ведь если любишь человека, всегда хочется его вкусно накормить, доставить удовольствие.
Вообще, я убеждена, что решение уехать из Москвы было мудрым. Нам никто не мешал, но и не помогал: держаться могли только друг за друга. Именно в Челябинске сформировалась наша семья. Может, оттого и прожили столько лет в любви и согласии, что начало у нас было трудное, безденежное, коммунальное.
Из Москвы мы привезли дорожку на пол. В Челябинске купили кровать. Из театра притащили два стула и стол.
Юркин родственник — единственный наш местный знакомый — привез откуда-то маленький холодильничек. Вот и вся обстановка.
Зато для гостей наши двери просто не закрывались: из театра все шли к нам, из поликлиники — тоже к нам. Весело жили, хотя и небогато. Моя зарплата была рублей восемьдесят пять, его — сто десять. Особо не пошикуешь. Помню, в театре выпускали мюзикл «Иосиф Швейк против Франца Иосифа», где я играла баронессу. Выходила на сцену вся такая шикарная, под канкан. И вот с утра у нас два прогона, вечером спектакль. Домой забегать не хотелось, решила просто пройтись. Перехожу дорогу, и со мной равняется какой-то дядька. Оглядывает с ног до головы и произносит: «А на сцене вы совсем другая!» Я вернулась в театр, подошла к зеркалу: «Да, Анечка, а ведь это был отнюдь не комплимент». Вечером пришла домой с заявлением:
— Юра, мне нужны новые шапка, пальто и сапоги.
— Как, все сразу?
— невозмутимо спросил муж. — Нет, дорогая, сразу не получится...
Вскоре я забеременела, рожать мы с Юрой отправились в Москву. Была уверена, что родится мальчик. Пока ходила с пузом, в театре все только и спрашивали: «Ну, как там наш Егорка?» Но когда сын родился, мы назвали его Денисом. Мне всегда нравился Денис Давыдов. Он такой... с перчинкой. И сын получился «с перчинкой».
В Москве я пыталась устроиться в Театр имени Станиславского. Узнала, что в труппу требуется актриса моего плана, и пошла к директору. Он высокий, худой, импозантный: «Прошу вашу ручку».
А я... растерялась. Стыдно стало: пеленки, распашонки и ползунки маленького Дениса я стирала руками, потому они были неухоженными, костяшки пальцев стерлись до крови. Настолько смутилась, что повесила на протянутую руку директора свою сумку. Разговора не получилось. Кто возьмет на работу неадекватную артистку?
Так что пошла в Московский областной драматический театр имени А.Н. Островского. Пусть и не самая известная труппа, но ни в какую другую даже не тыркалась. Мечтала работать, играть, но за престижем никогда не гналась.
Главное испытание, на которое обрекает служба в театре, это длительные летние гастроли. Уезжая, я старалась всячески облегчить одинокую жизнь своих мужчин. Все у меня было наготовлено и разложено. Одежда — по стопочкам: это на понедельник, это на вторник...
Морозилку набивала полуфабрикатами собственного приготовления: и пельмени налеплю, и голубцы накручу, и даже бульон в лоточке заморожу.
Если приходилось уезжать на несколько месяцев, Юра обязательно прилетал меня проведать. Дни рождения вообще никогда не пропускал. Как-то играли месяц в Волгограде, оттуда сразу перебрались в Ижевск. А в Ижевске в те годы был полный голяк с едой. Ну, просто вообще ничего нельзя было купить. Я Юрке пожаловалась по телефону. Иду с репетиции в гостиницу, мне говорят: «К вам пришел какой-то мужчина. Сидит в соседнем номере, у ваших подруг по театру». Смотрю — Юрка! Притащил тяжеленные сумки с продуктами и... баночку клубники со сливками. Знал, чем порадовать! Так в самолете и летел, не выпуская банку из рук.
«Что вы все жалуетесь?
— удивился он нашим стенаниям. — Хотите, я вас в ресторан свожу? Там уж точно еда есть. Девчонки, угощаю!»
Мы давай отнекиваться, но если Юра решил, его уже не остановишь. Приходим в ресторан. Берем себе салатики, а муж заказывает по полной программе — с супом и компотом. Приносят окрошку. Он попробовал, спрашивает официанта:
— Скажите, а это квас или вода?
— Понятия не имею. Попробуйте «стейк по-ижевски». Фирменным блюдом оказался обычный батон за двадцать восемь копеек, разрезанный по диагонали и пропитанный с одной стороны каким-то жиром. На бедного Юру было жалко смотреть.
— Да, девчонки, совсем беда...
Юра много лет проработал в «Кремлевке», среди его пациентов был, например, министр внутренних дел Николай Щелоков. Но дома муж о своей работе не рассказывал. Когда его только принимали на службу, органы госбезопасности проверяли нас до седьмого колена. И даже после увольнения Юру еще долго не выпускали за границу. Как тогда говорили, мы были «невыездные». Мало ли что мог рассказать высокопоставленный пациент своему врачу...
С Юриной работой в моей жизни был связан один неприятный эпизод. Когда в Областной театр пришел новый директор по имени Владимир Ильич, началась травля главного режиссера. Я подписала письмо в его защиту: звезд с неба режиссер, может, и не хватал, но спектакли ставил честно.
Вызывает меня директор.
— Почему вы подписали письмо?
— Потому что считаю режиссера своим другом. Ничего плохого он не делал, — говорю и понимаю, что закипаю. Ну не могу терпеть несправедливость, что тут поделать!
Директор вдруг выдает:
— Вы так со мной разговариваете, потому что муж работает в Кремле!
У меня прямо кровь к лицу прилила:
— Знаете, если бы я пользовалась знакомствами своего мужа, то в этом театре не работала бы. Не могу вас называть Владимиром Ильичом. Для меня это очень уважаемое имя-отчество. Вы — дурак и на конкурсе дураков даже второго места не займете.
Будьте любезны мою трудовую книжку.
Несмотря на то что директор потом пошел на попятную, я уволилась. Перешла в театр «Сфера».
Стоматологом муж был первоклассным. Как говорил актер Рома Филиппов: «У Юры в кресле побывать — как в Сочи слетать». Но со мной ему пришлось помучиться! Если у всех нормальных людей при удалении нерва зуб поболит-поболит и успокоится, то я опухаю на неделю. Сына, который тоже стал стоматологом, даже прошу отправить меня к какому-нибудь другому врачу. Но невестка останавливает: «Анна Васильевна, вы Дениса обижаете».
Пока Дениска был маленьким, естественно, всюду таскала его за собой. Тем более зимой, когда артисты максимально загружены на новогодних спектаклях.
«Сиди тихо-тихо, — грожу сыну пальцем, — увидишь меня на сцене — молчи.
А то другим мальчикам и девочкам будет обидно, что их мамы не актрисы».
Он вроде послушно кивает. Начинается спектакль «Ивашка — рваная рубашка». Ленка, тоже актриса и моя подружка, допевает свою партию: «Сшила я ему рубашку, подарю на Новый год».
Я — зайчик. Вначале хвостик выставляю из-за кулис, попкой верчу. Как говорила Ленка, преподношу подарок всем папам. Наконец выпрыгиваю. И вдруг слышу низкий голос сына: «Ма-ма!» Не реагирую. Диня опять: «Ма-ма». Мы с Ленкой пытаемся сдержать смех. Диня не унимается: «Мама-зайчик». У нас просто трясучка начинается.
А Денис уже отчаялся до меня докричаться и в последней надежде зовет: «Тетя Лена!» Со сцены мы уползали...
Деда Мороза играл артист по фамилии Агеев. Как-то он говорит:
— Денис у тебя беленький, хорошенький. Давай я буду его выносить на плечах, как будто он «Новый год».
— Нет проблем, — отвечаю, — выноси.
А у нас в день до шести спектаклей выходило. И каждый раз Денис стоял перед сценой наготове. В итоге Агеев взмолился: ну невмоготу целыми днями тягать ребенка! «Ты же сам захотел, вот и терпи, — я была неумолима. — Денис уже артист, он работает».
Школьником, лет в одиннадцать, сын играл в театре Аркадия Райкина.
В спектакле «Что наша жизнь?» изображал внука Аркадия Исааковича, сидел с ним в одной гримерке. Дети растут быстро: в роли внука он «продержался» всего год. А когда стал постарше, вопрос об актерстве отпал сам собой. «Не хочу, чтобы мной кто-то командовал!» — заявил наш Диня. К тому же он вслед за отцом всерьез увлекся хоккеем: в юности Юра играл в молодежной команде Анатолия Тарасова.
Подростком Денису нравилась актриса Лена Яковлева. Одно время мы крепко дружили: были с Юрой свидетелями на их с Валерой Шальных свадьбе. Я еще и крестная ее сына. Раз на каком-то сабантуе у нас дома Денис все вокруг Яковлевой увивался: тетя Лен да тетя Лен. То с одной стороны заденет, то с другой. Видно было, что пытается привлечь ее внимание. Стою в коридоре, из комнаты вылетает Лена.
Хохочет, сдержаться не может. Что случилось? Оказывается, когда я вышла, Ленка шепотом предложила: «Пока мама не видит, давай, наконец, поцелуемся!» Денис смутился, зарделся, убежал в свою комнату.
С Леной Яковлевой мы сдружились на съемках «Интердевочки», где я сыграла работницу ОВИРа. Вообще, благодаря случайным киношным пересечениям я часто обретала настоящих друзей. Сама старалась поддерживать отношения. Уверена, что время от времени в этот костер следует поддувать свежего ветерка, чтоб ярче разгорался. Ведь чем больше людям отдаешь, тем больше в сердце остается. Все знают, что я помогу, выслушаю. В конце концов — лишний раз позвоню, а это бывает очень важно. Вот и обросла за прожитые годы друзьями и товарищами, в том числе в кино.
Конечно, они зовут меня на свои проекты. Может, и не выпадали мне глобальные роли, но играла всегда у хороших режиссеров. Эпизоды были интересные, достойные.
Прохожу пробу в картину режиссера Аиды Манасаровой «Утренний обход» и в коридоре «Мосфильма» встречаю помощницу Эльдара Рязанова.
— Ой, Анька, привет. Сыграешь у Эльдара Александровича?
— Да, конечно. А что за роль?
— На самом деле — она крошечная, но главная. Через всю картину проходит.
И я сыграла «главную» роль в фильме «Гараж» — той самой невесты, к которой так стремился герой Борислава Брондукова. На экране появляюсь лишь к финалу, но кто возразит, что именно мой персонаж — самый важный?
Эльдар Александрович позвал и в «Вокзал для двоих», а когда затеял снимать «Жестокий романс», то уже специально для меня сочинил рольку служанки Огудаловой-Фрейндлих. Меня в этом фильме так и зовут — Аннушка.
В другой раз попала на эпизод в «Формулу любви» Захарова. Меня там за лямку фартука трогает граф Калиостро. Я Захарову говорю:
— Ну, Марк Анатольевич, после этого я просто обязана упасть в обморок.
— Что ж, тогда я должен снимать фильм про вас, — засмеялся Захаров.
— Вот и снимайте!
На съемках «Убить дракона» он уже сам потребовал: дайте мне Фроловцеву! А мы тогда ремонт делали, я сильно похудела.
Захаров как меня увидел, скомандовал: «Скажите Фроловцевой: жрать немедленно! Чтоб все телеса свои вернула!» Пришлось подналечь на бутерброды с маслом...
Как-то раз едем в машине вместе с сыном Булата Окуджавы Игорьком — он служил в «Сфере» радистом. Проезжаем «Фрунзенскую», недалеко от метро переливается куполами церквушка. «Ребят, а слабо вам обвенчаться?» — спрашивает вдруг Игорь.
Мы с Юрой только переглянулись. Нет, не слабо. Более того, мы очень этого хотим, и как только раньше не понимали?
Юрка сам отлил формочки, расплавил золото, сделал нам образки. С тех пор я свой не снимаю. Венчались мы в Новодевичьем монастыре, в единственном открытом на тот момент тамошнем храме.
Это было удивительно! Не передать, что творилось внутри, я вся дрожала. Батюшка вручил нам венчальные свечи и напутствовал: важно, чтобы вы сохранили их целыми. Приходим домой — одна свечка сломана. У меня сердце оборвалось. Главное, неизвестно, чья свеча переломилась. Только спустя годы стало понятно — Юрина.
Болезнь, которая унесла мужа, до сих пор не изучена. Чем-то в своих проявлениях она напоминает коровье бешенство. Юрин приятель, главный анестезиолог России, который постоянно ездит по миру, рассказал, что видел еще только одного пациента с подобным диагнозом — жителя Афганистана. Я все время приставала к докторам: не генетическое ли? За сына волновалась, за внучек. Но они лишь разводили руками. Эта болезнь возникает ниоткуда и уходит вместе с больным — в никуда.
Юра стал неважно себя чувствовать: что-то рука плохо слушается, речь не четкая.
А на следующий день вроде все в порядке. Но он ведь сам врач, понимал, что необходимо провериться. Двадцать первого апреля мы ходили в Большой театр на скандальную оперу «Дети Розенталя». В театре ему стало совсем нехорошо: еле домой дотащила, фактически на себе.
В больницу Юра ехать отказывался. Не хотел подвести актрису, которую лечил: на пятнадцатое мая у нее была назначена премьера. Правдами и неправдами уговорила его сходить хотя бы в поликлинику. Уже оттуда мужа увезли в больницу на «неотложке».
Вначале подозревали инсульт. Когда, оставив Юру в палате, уезжала домой за тапочками и полотенцем, знакомый врач провожал словами: «Пока обернешься — мы ему все сделаем.
Через неделю будет как новенький». Но мужу на глазах становилось хуже. Вот уже и речь совсем нечленораздельная, и с движениями серьезные проблемы. Первого мая случился первый приступ. Как раз была Пасха, я привезла кулич освященный, яйца. Вижу: Юра вроде бы поел, разговелся. А потом вдруг, совершенно неожиданно, его разум помутился: начал меня гнать. Да с такой агрессией!
Мне объясняли, что мужики после инсульта бывают не в меру раздражительны. Но приступы учащались. Когда к Юре возвращался разум, он ничего не помнил. Смотрит на меня, понимает, что сделал что-то плохое, а спросить боится. Этот умоляющий вопросительный взгляд мне уже никогда не забыть. Муж ведь всегда был очень деликатным.
Звонит как-то ночью страшно раздраженный: очки украли! Утром я их нашла, просто завалились куда-то в палате. Юра очень переживал: «Ой, как неудобно, а я на медсестер накричал. Надо обязательно извиниться». И вдруг — рр-раз! — и на меня глядят уже совершенно безумные глаза.
Приступы начинались неожиданно. Я никого в больницу не пускала: не хотела, чтобы мужа видели в таком состоянии. Приходили только близкие родственники и наш друг кинорежиссер Женя Герасимов. Привозили девятимесячную внучку Анечку. Она ползает у Юры по животу, агукает, а я стою рядом ни жива ни мертва, молюсь: не дай бог «это» начнется. Страх был безумный, даже не передать — какой страх.
Врачи разводили руками. Не знали, как лечить, и дали мне «зеленую» улицу.
Я подняла на ноги всех неврологов Москвы. Но тут мужа перевели в другое отделение. Он ведь был очень сильным: во время приступов врачи уворачивались, чтобы синяков не получить. Мог увечье и себе причинить, в окно выпрыгнуть. Вот его и решили перевести с четвертого этажа на первый. А там отделение, в котором лежат одни бомжи да алкоголики.
Утром приезжаю, а санитары меня не пускают. Говорят: «Не положено». Даже сейчас не могу вспоминать спокойно. Такое им кричала, что, наверное, вообще нельзя говорить людям. Но мне было все равно: боролась за мужа. До последнего Юриного вздоха была уверена, что вытащу. Хваталась за любую соломинку. А санитарам было на него наплевать. И на то, что тоже врач, и на то, что не алкаш. Им просто хотелось спокойно спать ночью.
Я все-таки прорвалась к мужу и увидела, что у Юры синие руки. Значит, когда у него начался приступ, его связали. И что-то вкололи. Больше Юра в себя не приходил. Когда мы показали его светилу неврологии профессору Игорю Завалишину, тот только спросил: «Зачем вы мне привезли труп?»
Но я все равно продолжала надеяться. Днем двадцать седьмого мая брат Юры отпустил меня из больницы, где все время ночевала, приготовить какой-нибудь еды. Через силу, но мне удавалось все же кормить мужа. Я поставила варить мясо и побежала на службу в церковь, хотела поговорить с батюшкой. В храме вдруг спохватилась, что забыла снять с огня кастрюлю. Отчего-то так нехорошо сразу сделалось. Я выскочила со службы, метнулась домой, потом вновь вернулась в церковь... Вечером того дня Юру увезли в реанимацию, из которой он уже не вышел.
На похоронах я никому не разрешала плакать.
Хватит выть! В те дни я была очень деловая. Занималась отпеванием, поминками. Суетилась. И только когда мы отметили сорок дней, пришло понимание: Юры больше нет. Мне всего пятьдесят семь, а жизнь кончилась.
Денис вручил внучку: «Вот твоя реанимация». Ребята вообще решили ко мне переехать. Я согласилась. Стирала, убирала, готовила, с маленькой Анечкой сидела. Только на улицу выходить отказывалась. О Юриных последних днях не говорила. Вообще до сих пор никому о его болезни не рассказывала. Уход любимого человека — это всегда большое горе, даже если он долго болеет и ты вроде бы готов к печальному исходу. А муж сгорел за месяц.
У меня было такое тяжелое состояние, что даже плакать не могла. Голова была словно ватой набита, иногда ловила себя на мысли, что часами вообще ни о чем не думаю, а всю домашнюю работу выполняю механически. Друзья пытались вытащить из депрессии силком, убеждали: «Да, мы все любили Юру. И он бы тебе сегодня сказал: «Анька, возьми себя в руки».
Так меня накрутили, что в один из вечеров объявила сыну с невесткой:
— Не обижайтесь, ребята, но я хочу остаться одна. Должна подумать, как жить дальше.
Невестка Элька у меня девочка мудрая, отвечает:
— Мы так быстро уехать не можем, нам собраться надо.
Наверное действительно, останься я в одиночестве в ту же секунду — не справилась бы. Уехали они только через три дня. Я бесцельно ходила по квартире, не зная, чем себя занять. В нашу с Юрой спальню зайти так и не смогла. Спала в детской, дни просиживала на кухне. Возьму в руки чашку — перед глазами Юра: этот сервиз нам подарили на юбилей свадьбы. Посмотрю на часы — опять Юру вижу: как просила их повесить, а он все не находил времени, как потом прибивал. Просто уткнусь взглядом в стену — а на ней, словно на экране, проявляются кадры лучших дней нашей жизни.
Вот зимний воскресный вечер. Я хлопочу на кухне. Юра с сыном возвращаются с прогулки: довольные, уставшие, румянец во все щеки. «Мама, — захлебывается от счастья маленький Дениска, — теперь я умею кататься на коньках!»
Юра довольно посмеивается: он собирается вырастить из сына хоккеиста. Я накрываю на стол, тороплю: «Давайте быстрее руки мыть, пирог уже готов...»
Вот мы на Волге. Приехали с друзьями, живем в палатках. Всего и занятий — купальник переодеть. И так каждое лето. Теплынь, красота!
Вот глазеем на животных на Птичьем рынке. Любили туда ходить. Но раз Юра просто прилип к одному из собачьих вольеров. Я руками замахала: ни в коем случае! У нас уже есть кот. Собака — это серьезно, это член семьи, это ответственность. Убежала вперед. Муж догоняет, сует в руки теплый комочек и тут же быстро скрывается в толпе. Но по его спине вижу: идет и смеется. Щенок вырос в красавицу овчарку Айду. Я ее кормила, но своим хозяином она всегда считала Юру...
А потом пришел день, когда ощутила, что больше не одна: я вновь смогла с мужем говорить. Как будто он рядом, слышит меня, отвечает. Сразу стало легче: теперь вспоминать свою жизнь мы могли уже вместе, на два голоса. Прошло еще немного времени, и я нашла наконец силы обратиться к самой себе с настоящим внушением: «Аня, очнись. Ты же сильная, столько всего пережила! Брата потеряла, отца, маму...»
Брат Алик был удивительным парнем. Обладатель абсолютного слуха, он окончил музыкальную школу по классу кларнета—саксофона. Да так успешно, что его даже приглашали в оркестр Большого театра. И в любой институт ему было поступить легче легкого. Вот только он нигде не задерживался.
Мама у нас с братом одна, а отцы разные. Алик родился в 1943 году, когда его родной папа, мамин первый муж, был на фронте.
В сорок пятом он погиб: похоронка пришла аккурат в День Победы. Вскоре мама встретила моего отца. Всю войну она прожила в Москве: работала на трудовом фронте, шила погоны. Их дом разбомбили — одна стена осталась, и ее временно переселили на Красную Пресню, в двухэтажную развалюху напротив Трехгорной мануфактуры. Но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. Именно в этом доме я родилась и провела детство. Все «удобства» были на улице — колонка, где брали воду, туалет — деревянная будка с двумя кружками, сарайчик для дров, которые заготавливали летом.
Когда мне исполнилось двенадцать, папе — он работал в угольной промышленности — дали квартиру в Кузьминках, которые только начали застраивать многоэтажками.
Было страшновато: молодежь из старых, еще деревянных Кузьминок отчаянно воевала с вновь прибывшими. Шли друг на друга с кольями и цепями. Однажды под такую «разборку» попал брат. Возвращался с работы, на него неожиданно налетели несколько человек и долбанули по спине цепью.
Папа воспитывал Алика как родного, никакого различия между ним и мной не делал. Но когда брату исполнилось восемнадцать, папины родственники решили сделать «доброе» дело. Алик поехал в гости к папиной тетке. Она только вышла замуж и знакомила всех со своим избранником: «Вот, познакомься. Это Алик. Ну, я тебе говорила — неродной сын Василия».
В тот день Алик первый раз в жизни напился. Домой пришел уже под утро, разбудил маму: «Говори: родной мне папа или не родной?»
Мама стала объяснять, что не тот отец, кто родил, а тот, кто воспитал.
Показала похоронку. Рассказала, что его папа лежит в Кенигсберге, в братской могиле. Спустя годы я тоже видела эту похоронку, на всю жизнь запомнила сухие протокольные слова: «Пуля попала в правый висок с раздроблением глазного яблока».
А тогда Алик маму попросил: «Только Ане не говори. Она будет ко мне хуже относиться».
Вот уж неправда! Я Алика любила, как только может любить сестра старшего брата. Но теперь мне кажется, что это известие Алика надломило. Да так, что он никогда уже не смог выпрямиться. В чужую душу не залезешь, а я все-таки была намного младше, чтобы брат делился со мной своими переживаниями.
Но обида на то, что от него долго скрывали правду, так и не прошла. Брат начал «поддавать». Чем дальше — тем больше. Так нигде толком и не работал. А в тридцать пять лет покончил с собой — повесился. На похоронах не могла на него смотреть: шея была зашита через край суровой ниткой.
У папы день памяти — седьмое марта, такой вот он нам с мамой «подарок» подготовил своей неожиданной кончиной. С тех пор всякий раз слезы наворачиваются, когда поздравляют с женским праздником.
Потом мама тяжело заболела, и я носилась к ней через весь город. Однажды только покормила, домой вернулась — а ее телефон уже не отвечает. Потому что некому подойти.
Да, боли и потерь в моей жизни хватало...
Но надо было как-то вылезать, так что усиленно занималась аутотренингом, внушала себе: у тебя есть сын, внучка — не бросай их. Если со своим горем не справишься, они будут несчастны. Они тебя любят. Ты сильная. Тебе еще рано превращаться в овощ.
Потихоньку-полегоньку, но из черной ямы, где оказалась после Юриной смерти, я все-таки выбралась. Только в квартире нашей остаться не смогла: поменялась с сыном.
А четыре года назад на нас обрушилась очередная трагедия. Вдова Алика Татьяна — даже произносить страшно — погибла на собственной кухне. Она была дома одна, неосторожно наклонилась над плитой и вспыхнула как факел от газовой конфорки. Каким-то чудом Таня смогла затушить пламя и даже вызвать «скорую». Но ожоги оказались такими сильными, что через три дня она умерла.
У племянника Максима тоже жизнь как-то не складывается: ни семьи, ни работы.
Конечно, он пережил настоящий психологический слом: когда-то именно Максим первым нашел своего отца в петле. Спустя годы так страшно потерял мать... Сердце за него болит, но как помочь — не знаю. Человек сам должен захотеть изменить свою жизнь. Вести душеспасительные беседы я уже не в состоянии. Как будто какой-то злой рок преследует нашу семью...
Сегодня я привыкла жить одна. И даже представить не могу никого рядом. То ли мы с Юрой слишком хорошо наши годы прожили, то ли мужик пошел мелковатый... Денис раз целую лекцию мне прочел: уговаривал кого-нибудь найти, ссылался на физиологию. А потом в гости зашел друг семьи, хирург-пластик, которого мы прозвали «бабьим угодником».
Когда-то Юра и еще один наш приятель взяли с него обещание: если с ними что-то случится, за вдов будет отвечать он. Обоих действительно не стало. Вот теперь и заходит проведать: «Бабы, мне вас доверили!» Сидим с ним на кухне, а тут Денис в дверь звонит. Я решила его разыграть и открываю с громким шепотом: «У меня мужчина!» У Дениса аж желваки заходили! Понимает, что сам меня уговаривал с кем-нибудь познакомиться, но от злости весь просто трясется. Вот и слушай потом его медицинские советы. Как же мы хохотали, когда моим «мужчиной» оказался друг дома! Хотя не зарекаюсь: никогда не знаешь, что с тобой будет завтра.
Наверное, я оптимистка по натуре: почему-то кажется, что за поворотом ждет только хорошее.
Всегда была довольно доверчивой, случалось, если кто обидит, рыдала белугой.
— Опять по стенке размазали? — спрашивал в такие моменты Юра. — Что будешь делать?
— Пойду умоюсь.
Но, видно, ничему жизнь не учит. Недавно звонок:
— Беспокоят из поликлиники, из регистратуры. Вы сдавали анализ крови?
— Да, — у меня в последнее время давление скачет, часто хожу по врачам.
— У вас серьезное заболевание, — женщина называет диагноз. — Даже и не знаю, сколько вам жить осталось.
У меня сразу — фьють! — дыхание перехватило. Соединяют с врачом. Он повторяет диагноз и объявляет: на свете существует одно-единственное лекарство, которое может меня спасти. Цена вопроса — миллион триста тысяч.
— Сейчас таких денег нет, — лепечу я.
— У вас нет денег? — разочарованно уточняют на том конце провода, — ну, тогда обращайтесь в поликлинику.
В поликлинике покрутили пальцем у виска: «Анна Васильевна, неужели вы не знаете, что это «разводка»? Они просто хотели деньги у вас выманить». Уже потом выяснилось, что с таким же объявлением звонили и моей соседке, одинокой пенсионерке. Откуда берется в людях такая бесчеловечность? Как они могут?
Но мне грех жаловаться на одиночество.
С утра до вечера я на работе. Шутка ли — одних «Ворониных» мы отсняли уже двести десять серий. Поначалу было тяжеловато. Все-таки съемки продолжаются по двенадцать часов в сутки. В ситкомах такие скорости, что закачаешься. Но мозг потихоньку натренировался. Телеведущий Володя Молчанов — мы были соседями, наши дети дружили — спросил недавно: «А ты не боишься, что после такой яркой роли в «Ворониных» тебя больше снимать не будут?» Нет, не боюсь. Сегодня я уже не в том возрасте, чтобы бояться.
Но, к сожалению, в киношном мире действительно любят ставить на актере клеймо. Все время напоминаю об этом молодым артистам: ребята, делайте «естественный отбор». А то как приклеят ярлык сериального актера, так и будете с ним ходить. Это я говорю и своим партнерам по «Ворониным».
Если с Борей Клюевым, который играет моего мужа, мы знаем друг друга много лет, то с остальными «родственниками» я даже знакома не была. Но сегодня полюбила ребят как собственных детей. Иначе и быть не могло. Если не любишь партнеров, ничего не сложится. А если не чувствуешь свою героиню — тем более. Но мы с моей Галиной Ивановной очень похожи. Прежде всего потому что обе — мамы. А для матери что важно? Пока ребенок маленький — чтобы был одет и обут. Когда вырастает и начинает жить самостоятельно, ты делаешь все, чтобы остаться ему нужной. По-настоящему страшно становится не когда оказываешься одна, а когда умолкает телефон. Выходит, о тебе никто на белом свете не помнит? Друзья объясняют: ты целый день на работе, устаешь, чего дергать, тревожить? В телевизоре тебя увидим: здравствуй, Аня, как дела? Раз ты на экране, вроде все в порядке. А я продолжаю просить: трезвоньте!
На Дениса одно время обижалась: как правило, звонит не он, а невестка. Спрашивает, как себя чувствую, как день прожила. А потом вспомнила, что и Юра до поры до времени родителей звонками не баловал. Но в какой-то момент начал звонить сам. Жду, когда и мой сын «дозреет». Конечно, и Денис, и Эля всегда рады меня видеть, но лишний раз в гости не приду. Зачем мешать? У них ежедневные заботы, а мною придется заниматься, волей-неволей потяну на себя одеяло. Лучше уж пускай привозят девчонок ко мне. Ане сегодня семь, Полине — пять. Мы прекрасно ладим.
На судьбу я не обижаюсь. Она у меня счастливая. Много чего сыграла, все время была в работе. На старости лет меня и вовсе произвели в «звезды». Не люблю этого слова, у нас сейчас куда ни плюнь, в звезду попадешь. Просто стараюсь добросовестно выполнять свою работу.
Недавно вошла в троллейбус, а пассажиры, увидев меня, дружно захлопали. Аж слезы на глаза навернулись. Такое человеческое отношение дорогого стоит: выходит, не зря жизнь прожита.
Ох, как бы Юрка обрадовался, узнай, что я сегодня много снимаюсь. Как будто кто-то сверху позаботился: на тебе, Аня, конфетку, на — другую. Чтоб не сошла с ума от тоски, чтоб все у тебя было хорошо. Когда получаю очередное приглашение в кино или антрепризу, всегда спрашиваю: «Юра, признайся, это твой подарок?»
Редакция благодарит за помощь в организации съемки мебельный салон Baker.
Подпишись на наш канал в Telegram