В больничный лифт входят две женщины. Умоляюще смотрят в глаза: «Дайте нам что-нибудь свое. Если у нас будет ваша вещь — мы не умрем».
У Дарьи Донцовой феноменальная память. На лица, номера телефонов, имена, события, услышанные однажды истории. Заявляю это с полной ответственностью, потому что будучи знакома с Дашей более десяти лет, не устаю поражаться этому ее свойству, или, если хотите, еще одному таланту. Но есть период, о котором Донцова наверняка предпочла бы забыть. Нет, не так. Она ДОЛЖНА ХОТЕТЬ ЗАБЫТЬ. По логике. Ради душевного комфорта.
По примеру других, прошедших через подобные испытания. Не захотела. Более того, рассказами о пережитом страхе, отчаянии, о своей борьбе с тяжелой болезнью и — как итог — выздоровлении Дарья помогла тысячам, десяткам тысяч людей обрести надежду и не читать диагноз «рак» как смертный приговор.
— В июле 1997 года мы с мужем (Александр Иванович Донцов — доктор психологических наук, профессор МГУ, академик РАО. — И. М.), дочкой Машей, подругой Оксаной Глод (хирург-эндокринолог, в серии романов про любительницу частного сыска Дашу Васильеву выведена под реальными ФИО. — И. М.) и ее сыном Денисом отправились отдыхать в Тунис. Через неделю я заметила, что грудь перестала умещаться в верхней части купальника. И несказанно этому обрадовалась — всю жизнь «носила» первый размер, а тут, на сорок пятом году жизни, привалило такое счастье!
Не преминула поделиться им с подругой, которая при виде «подарка судьбы» пришла в ужас и стала требовать, чтобы я, прервав отпуск, летела в Москву и там немедленно проконсультировалась у онколога. Лишать себя и близких долгожданного отпуска мне категорически не хотелось, но я пообещала: вернемся домой — первым делом отправлюсь на обследование. Однако к врачу поехала только когда грудь начала сильно болеть. Осмотр у профессора-онколога длился минуты две. После чего я услышала:
— Запущенная стадия рака. Операция, скорее всего, бесполезна. Будет лучше, если оставшиеся три месяца жизни вы проведете в кругу семьи, а не в больничной палате.
Как мне удалось остаться в сознании, не знаю. Помню, робко попросила:
— Давайте все-таки попробуем прооперироваться.
Врач ответил как его коллега из анекдота:
— А смысл? Впрочем, если вы настаиваете, должен ознакомить вас с расценками на собственно оперативное вмешательство, инструментарий, лекарственные препараты...
Названных хозяином кабинета сумм я не слышала — в голове стучало: «Как сказать о диагнозе мужу? А Машка? Ей же всего одиннадцать лет! В таком возрасте лишиться матери...»
В реальность вернули нотки участия, проклюнувшиеся — так мне показалось — в завершающей части бизнес- монолога:
— ...Тратиться не советую.
Деньги еще пригодятся, — хорошо, профессор не добавил: — На похороны.
Рвавшуюся изнутри истерику прекратила Оксана, к которой я заявилась, перемазанная помадой, тушью, слезами и соплями. Передать эпитеты, которыми подруга удостоила профессора, не решусь. Скажу лишь, что услышать такое из уст интеллигентной Оксанки никак не ожидала. Лейтмотив ее гневной речи звучал так: «Какой же надо быть сволочью и идиотом, чтобы, на глазок поставив диагноз, убить человека сообщением о скорой смерти!» Закончив ругаться, подруга перешла к конструктивной части: «Поедешь завтра в прекрасную 62-ю онкологическую больницу, к доктору Игорю Анатольевичу Грошеву. Получишь у него направления на анализы и обследования.
Когда результаты будут готовы, он назначит лечение. Если Грошев скажет: «Нужна операция» — соглашайся не раздумывая. Оперируйся там же — ни в коем случае не трать время на поиски «светил» с регалиями и званиями. Ложиться под нож нужно к хирургу, у которого такие операции поставлены на поток, который делает их каждый день. Поняла?»
Как я пережила ночь, лучше не спрашивать. В кабинет доктора вошла на негнущихся ногах. Но Игорь Анатольевич — в противоположность предыдущему профессору — оказался очень милым человеком, приветливым и улыбчивым. Тщательно осмотрев, беседовал со мной не менее получаса. Из этой беседы я вынесла главное: онкология на ранних стадиях прекрасно лечится, но если даже болезнь запущена, речь идет о годах — а вовсе не о трех месяцах!
— жизни.
Конечно, я боялась. Сначала пункции. Спросить у доктора, что это за «зверь», почему-то не решилась и целую неделю не спала, рисуя в уме ужасные картины. Оказалось, это просто укол: в уплотнение вводят тоненькую иглу и забирают в шприц чуточку жидкости. Боли я не почувствовала. Абсолютно! И, выходя из процедурного кабинета, даже похихикала над сочиненными в ночной тиши страшилками. Потом пришла очередь других страхов — перед операцией. Мне вдруг ударило в голову, что могу не проснуться после наркоза. А тут еще в очередях на сдачу обязательных накануне операции анализов одна за другой стали попадаться тетки, взахлеб рассказывавшие о предстоящем «кошмаре»: «Сама операция очень болезненная, но и она ничто по сравнению с муками, которые ждут вас, милочка, в реабилитационный период!
Шов будет нестерпимо ныть, от химиотерапии вас будет постоянно тошнить, выпадут все волосы, а от гормонов раздует до неимоверных размеров!»
Мне бы сейчас, с нынешним опытом, встретиться с теми тетками — уж я бы знала, что ответить. А тогда слушала, не пропуская ни слова, и каменела от ужаса. Собрать теток, принявших в моем устрашении активное участие, вряд ли удастся (да и надо ли?), поэтому обращаюсь к женщинам, которым предстоит мастэктомия — так по-научному называется удаление молочной железы. Я перенесла это пятнадцать лет назад. Ни во время операции, ни после никакой боли не будет. Само вмешательство проводится под общим наркозом, а до той поры, пока шов не затянется, колют обезболивающие. Во время химиотерапии может мутить (что, впрочем, совсем не обязательно), но эта тошнота — детский лепет по сравнению с токсикозом во время беременности.
Облысеете? Это да, такая неприятность случится. Но как только химиотерапия закончится, волосы начнут расти как сумасшедшие. Причем и в тех местах, где могли бы этого не делать. На ногах например. Что же касается «раздувания» от гормонов, так не надо в период их приема — да и вообще когда-либо! — жрать картошку с мясом, заедая ее батоном с маслом, и баловать себя перед сном пирожными с какао! Пересмотрите режим питания, станете употреблять здоровую пищу, регулярно заниматься спортом — и сохраните хорошую фигуру, несмотря на таблетки.
— Кажется, наличие теток-истеричек в предоперационный период было компенсировано очень веселыми соседями по реанимационной палате?
— Это точно!
Но начну с того, что в больницу мне предстояло лечь тринадцатого числа. Я попыталась было выторговать себе один день «назад» или «вперед», однако была осмеяна не верящими в приметы домочадцами. Но когда мы с мужем, собрав «госпитальную» сумку, присели «на дорожку», в форточку влетел голубь... Тут даже Александру Ивановичу, яркому представителю подвида «человек рациональный, здравомыслящий», стало не по себе. Примета-то из самых что ни на есть дурных...
Вопреки предостережениям и предвестиям, операция прошла в плановом режиме и проснулась я в реанимации не от непереносимой боли, а от доносившегося с соседней кровати храпа.
Его издавал страшноватого вида (а кто в реанимации сойдет за красавца?) дедуля, оказавшийся на поверку обладателем неистребимого чувства юмора. Сначала он начал травить матерные анекдоты, от которых я — в общем-то, небольшая любительница острот на тему ниже пояса — просто умирала со смеху. Потом, решив немного передохнуть, потребовал «алаверды» от меня. Мой запас непристойных анекдотов оказался не в пример беднее — пришлось вспоминать случаи из журналистской практики. Сосед похохатывал и вставлял меткие, изобилующие ненормативной лексикой комментарии. Безудержно веселясь, я нет-нет да и бросала взгляд на обитательницу третьей реанимационной койки. Голая, прикрытая только простыней (как и мы с дедком), тетка лежала не шевелясь и не издавая ни звука. О том, что она в сознании и слышит наш треп, можно было понять только по нахмуренным бровям и губам, презрительно сложенным куриной гузкой.
В конце концов тетенька сдалась — начала потихоньку прыскать, потом захохотала в голос, а разойдясь, исполнила такие залихватские частушки, что мы с дедком от смеха чуть не попадали с кроватей. По окончании выступления исполнительница смущенно отрекомендовалась: дескать, не подумайте, что я хабалка какая-то — работаю преподавателем русского языка и литературы, а частушки слышала в деревне, где летом отдыхаю.
Визит дежурного реаниматолога застал нас врасплох.
— Что тут происходит?! — сурово осведомился врач. — Евдокимов, — он обернулся к дедку, — опять хулиганишь?
— Доктор, так тут ни радио, ни телевизора нет — приходится самим себя развлекать. Помирать — так с музыкой.
— Ну вы уж точно не помрете, — заверил реаниматолог. — Все отделение от вашего хохота ходуном ходит.
— Тут вы правы, — легко согласился Евдокимов. — Рак — он серьезных и унылых съедает, а юморных как огня боится.
Спустя несколько лет, уже будучи автором многих детективов, я встретилась с Евдокимовым на одной из автограф-сессий. Крепкий, пышущий здоровьем мужчина средних лет несколько минут пристально рассматривал меня, стоя в сторонке. Когда народ рассосался, подошел, протянул книгу: — Привет!
— Привет.
— Не узнаешь?
Я Евдокимов, мы вместе в реанимации лежали. Еще анекдоты травили...
— Вы живы? — задала я совершенно идиотский вопрос.
— А чего нам сделается? Я ж всегда говорил: «Юмор рак гонит!» Когда тебя по телевизору видел, сомневался: ты — не ты? В реанимации-то старушонкой смотрелась, еще думал тогда: «Вот бабулька какая прикольная попалась!» А сейчас услышал, как ты смеешься, — последние сомнения отпали!
...Жизнь так устроена, что все в ней стремится к равновесию. Наградив веселыми соседями в реанимации, в очереди на первую послеоперационную перевязку судьба подсунула мне редкую истеричку.
Тетка подсела ко мне сама и зловещим шепотом принялась стращать: выдержать перевязку выше человеческих сил! Это такая боль! Такой ужас! Такая катастрофа и такой кошмар, что всех из перевязочной выносят на носилках!
С удовлетворением отметив появившуюся на моем лице мертвенную бледность, тетка вошла в перевязочный блок — и через мгновение оттуда донесся дикий, звериный вой. Я рванула в палату, укрылась с головой одеялом и притворилась, что сплю. Прошло минут пять, когда раздался голос доктора: «Донцова, в чем дело? Пойдемте на перевязку».
Куда деваться? Встала и поплелась следом. Но по пути с тумбочки прихватила половинку лимона. За минуты, что лежала под одеялом, в голове созрел план: если почувствую, что от боли вот-вот потеряю сознание, засуну кислятину в рот — и приду в себя.
Села на кушетку, жду начала экзекуции.
— Игорь Анатольевич, — обращается к врачу медсестра, — Донцова у нас с лимоном.
— Да?
И зачем нам цитрусовые?
Коротко излагаю суть беседы с теткой и план предотвращения обморока.
Игорь Анатольевич пожимает плечами:
— В принципе, я не против: лимон так лимон, — надевает перчатки и направляется ко мне.
Я судорожно запихиваю лимон в рот и тут же начинаю кашлять.
Желтый комок вылетает и приземляется на груди доктора. Не дрогнув ни единым мускулом, Игорь Анатольевич двумя пальцами снимает «подарок» с белоснежного халата и несет его в «мусорку». Следом отправляются перчатки.
— Вы посидите немного, отдышитесь, я сейчас приду, — говорит доктор и скрывается за дверью, которая ведет в соседний перевязочный кабинет. Через долю секунды оттуда раздается надсадный, жуткий вой. Полными ужаса глазами смотрю на медсестру.
— Приоткройте дверь и посмотрите, что там происходит, — советует она спокойным, даже скучающим тоном.
— А можно?
— Вообще-то нельзя, но вам нужно.
Заглядываю и вижу: стращавшая меня четверть часа назад баба сидит на кушетке и орет. Одна. Доктор что-то делает в противоположном углу кабинета, метрах в десяти от нее.
Возвращаюсь на место если не в полном душевном равновесии, то порядком успокоившись. Через пару минут появляется Игорь Анатольевич (замечу: вой за дверью тут же прекращается) и приступает к перевязке. Не скажу, что вид шва с торчащими нитками доставил мне эстетическое удовольствие, но все неприятные ощущения этим и ограничились. Старую повязку аккуратно сняли, смочив каким-то дезинфицирующим раствором, а потом, смазав края шва йодом, наложили новую.
Когда я поднялась с кушетки, доктор спросил: — Ну, как вы себя чувствуете?
— Замечательно!
— Вы в следующий раз приносите яблоки, — рассмеялся Игорь Анатольевич.
— Я их люблю больше, чем лимоны.
— Бедные родственники воющей тетки! Представляешь, в какой ад превратилась их жизнь?
— Думаю, она и прежде им раем не казалась. А уж вернувшись из больницы, эта тетка наверняка каждый день устраивала домашним концерты с одной-единственной песней: «Я умираю, а вы!!! — продолжение могло быть разным: — ...Не можете даже посуду за собой помыть, молока-хлеба купить, пропылесосить» и так далее. Нет бы самой встать, наконец, с «одра» и все это сделать! После операции рука с той стороны, где шов, плохо поднимается.
Есть специальная гимнастика, которая помогает ее разработать, врачи рекомендуют заняться плаванием. Но лучшего средства, чем обычная домашняя работа: мытье полов, чистка ковров, развешивание белья — сужу по собственному опыту! — не существует. Жалеть себя и доставать близких нытьем — последнее дело. Они и без того измотаны страхом, но «держат» лицо, чтобы поддержать в вас уверенность: все в порядке!
Вообще, онкология — своеобразная лакмусовая бумажка. Она в полной мере выявляет и характер заболевшего человека, и качества людей, которые его окружают. Попав в больницу, я, например, узнала, какие у меня замечательные подруги. Оксана приезжала после рабочего дня, отстояв несколько часов у операционного стола, расстилала возле моей кровати коврик и, как собачка, на нем спала.
Вернее, пыталась спать, потому что мгновенно вскакивала, стоило мне повернуться на бок или что-то пробормотать во сне. Так продолжалось неделю. Доктора ее уговаривали: дескать, коллега, ваши мучения излишни — у нас прекрасный послеоперационный уход. Глод была непреклонна: «Все-таки будет лучше, если я сама за ней присмотрю». Подруга детства Маша достала где-то трехлитровую банку черной икры и каждый день заставляла меня съедать по половнику. Кстати, с тех пор этот деликатес я даже видеть не могу — наелась им в больнице по уши. Про мужа с сыновьями и говорить нечего. Каждое утро Александр Иванович влетал в палату с термосом куриного бульона и кастрюлькой полезной для крови полупрожаренной печенки. Вливал и заталкивал в меня все это со словами: «Надо, Федя, надо!»
— и уносился на лекции. Ближе к полднику кто-нибудь из друзей семьи приволакивал приготовленные на пару рыбные котлеты и домашний тортик. Все сплотились и, выстроившись «свиньей», пошли в атаку на мою болезнь. В конце концов внизу, у вахты, появилось объявление: «К Донцовой больше восьми человек в день не пускать!»
В жизни мне встречалось очень много хороших людей, которые помогали не ожидая благодарности или ответной услуги... Когда умер папа (писатель и сценарист Аркадий Васильев. — И. М.), мне было двадцать лет. Через месяц после его кончины я родила первенца. С его отцом, моим первым мужем, отношения не сложились, зарплаты в «Вечерке» не хватало даже на еду — случалось, картошку покупала штуками: «Взвесьте, пожалуйста, четыре средненьких, а то тяжело нести!»
Признаться, что на килограмм не хватает денег, не позволяла гордость. Пожаловаться я могла одному-единственному человеку — папе. Однажды ко мне, рыдающей на его могиле, подошла вдова Хрущева Нина Петровна. Отца похоронили прямо за могилой Никиты Сергеевича, и на кладбище мы часто с ней сталкивались. Никогда не разговаривали, будучи незнакомы, — только здоровались. В этот раз Нина Петровна села рядом, обняла меня, и, уткнувшись в ее плечо, я рассказала про все свои беды: про тяжелую работу, про безденежье, про то, как трудно одной поднимать ребенка. Нина Петровна утешала, уверяла, что все непременно наладится. Дойдя до подземки, уже возле кассы метро, открыв сумочку, я обнаружила деньги. Довольно большую сумму. Как Нина Петровна их положила, я не заметила... Повторюсь: таких случаев, когда я получала помощь от чужих, посторонних людей, в моей жизни много.
Иногда даже вовремя сказанного слова бывает достаточно, чтобы перестать чувствовать себя загнанной в угол, чтобы появилась надежда...
Сколько сил я потратила на наших селебрити: звезд кино, телевидения, шоу-бизнеса, которые вылечились от рака! Уговаривала:
— Знаю, что вы болели. Расскажите о том, как справились с онкологией.
В ответ, как правило, слышу:
— Нет!!! Никогда!
Если я начинала настаивать:
— Почему?! Вы сейчас в полном порядке, помогите поверить в реальность излечения другим!
— следовал «убийственный» аргумент:
— У меня сократится количество концертов. Заказчики не любят иметь дело с больным артистом.
— То-то Кайли Миноуг совсем без концертов сидит! — один раз, горько усмехаясь, парировала я — и услышала от известной певицы:
— Не надо сравнивать — у них, «за бугром», все по-другому!
К счастью, есть потрясающие люди, которые очень хотят помочь тем, кто борется со своей болезнью. Вот они не боятся поддерживать своих слушателей и зрителей. Иосиф Давыдович Кобзон, Александр Буйнов, Шура, Владимир Левкин, Юрий Николаев... Ты заметила, что в этой череде имен нет ни одного женского? Объясню почему.
У нас в России женщина, которой удалили грудь, с ходу записывает себя в разряд неполноценных и в своем собственном представлении становится «недоженщиной». Сколько раз в онкобольницах приходилось слышать такую фразу:
— Все, теперь муж меня бросит...
Обычно я пытаюсь возразить:
— С чего бы это?! Он же живет с вами, а не с вашим бюстом! А если для него внешность важнее души, то радуйтесь, что избавились от человека, который на самом деле вас не любит.
Авторство афоризма «Мужчина живет с женщиной, а не с ее бюстом» принадлежит не мне, а жене одного известного советского писателя, назовем ее N. Она знала Груню Васильеву (Донцовой я стала после замужества, а Дарья — мой творческий псевдоним) еще с младенчества.
Их с супругом дача и дом моих родителей стояли в Переделкино неподалеку друг от друга. Мы встретились с N вскоре после моей выписки из больницы. В ответ на участливое: «Что с тобой? Грустная какая-то...» — я рассказала о своей беде. N рассмеялась и задрала кофточку: «Мне это хозяйство отхватили полвека назад!»
Я оторопела. Все Переделкино знало о том, какие мужчины числились в любовниках этой женщины и что каждый просил ее руки! Счастливчик, удостоившийся чести стать ее мужем, долгие годы жил как на вулкане и из кожи лез, стараясь удержать любимую: предугадывал любые желания, засыпал цветами, драгоценностями, мехами...
Не дожидаясь, когда я подберу отвисшую от удивления челюсть, собеседница продолжила: «А ты знаешь, что этот брак у меня второй?
Первый муж ушел сразу после операции, испугавшись, что придется возиться с инвалидом. Конечно, для меня это было ударом. Но вскоре я убедилась, что избавилась от подлеца. А как иначе назвать особь мужского пола, который бросает женщину в беде? Дальнейшая жизнь помогла понять, что мужчины спят не с телом, а с душой. Если женщина интересна как личность, если она успешна и не достает окружающих нытьем — от поклонников отбою не будет. И заметь: этим поклонникам будет совершенно безразличен размер бюста возлюбленной или даже его отсутствие».
Из «арсенала» N я взяла и прием, который почти всегда действует безотказно. Если слышу: «Врач уверяет, что я выздоровею, но он, наверное, всем так говорит, чтобы успокоить, а на самом деле я скоро умру...»
— прерываю монолог и задираю кофточку, демонстрируя идущий от середины грудины за спину шрам — вуаля! «Стриптиз» сопровождаю комментарием: «Посмотрите, я такая же, как вы, и чувствую себя очень хорошо. Мы одинаковые анатомические устройства и отличаемся только ростом, весом и цветом волос, что для рака, поверьте, не имеет никакого значения. Я сумела справиться с болезнью — что мешает выздороветь вам?»
На протяжении многих лет благотворительная программа Avon «Вместе против рака груди», чьим послом в России я являюсь, каждое лето устраивает марш. Для участия в нем люди съезжаются со всей России. Те, кто болен, и те, кто выздоровел. Когда человек, теряющий надежду, видит сотни, тысячи людей, победивших онкологию, это воздействует на пребывающий в панике мозг мощнее, чем десяток бесед с психологом.
Если бы еще журналисты хоть раз вняли моим звучащим на брифингах перед каждым маршем мольбам: «Не пишите «Смертельная, неизлечимая болезнь»! Потому что поставленный онкологом диагноз вовсе не означает, что следующая остановка — крематорий! Потому что первая стадия рака излечивается в девяноста восьми процентах случаев, вторая — в девяноста...» Однако у корреспондентов фраза «Страшный, смертельный и неизлечимый рак» пишется на автопилоте. Еще больший вред, чем подобные публикации, способен нанести разве что Интернет. У меня от распространяемых там глупостей вся эпиляция становится дыбом! Знаешь, как тяжело пробиться к разуму женщин, обчитавшихся заметками на онкофоруме?!
Те, кто вылечился, туда не пишут! Поэтому я взяла и написала книгу, которая называется «Я очень хочу жить». Это не детектив, а предельно откровенное описание личного опыта, который я обрела в борьбе за жизнь, и простые советы от женщины, пережившей рак молочной железы. Рассказ о моих моральных и физических ощущениях, о минутах отчаяния и о том, что придавало мне сил. Говорят, каждый болеет в одиночку. Я хочу, чтобы эта книга стала своеобразным талисманом для тех, кто сейчас борется с болезнью, чтобы она принесла им удачу. Чтобы девизом этих людей стали слова: «Никогда не сдавайся».
— В народе уже довольно давно бытует поверье: получить книгу с автографом Дарьи Донцовой — к удаче.
— Слышала об этом, поэтому никогда не ухожу с затянувшихся автограф-сессий, даже если они длятся по пять часов. А недавно был случай, при воспоминании о котором у меня и сейчас слезы на глаза наворачиваются. Я приехала на очередной профилактический осмотр к своему доктору — тому самому, который меня оперировал. Уже спускалась вниз, когда на одном из этажей в лифт вошли две женщины. Судя по специальным бутылям с отводными трубками в карманах халатов, обеих недавно прооперировали.
Умоляюще смотрят мне в глаза:
— Дайте нам что-нибудь свое. Если у нас будет ваша вещь — мы не умрем.
Я теряюсь:
— Девочки, у меня с собой ничего нет.
Даже сумки — я ее в машине оставила.
Мольба в глазах сменяется отчаянием:
— Ну хоть что-нибудь.
Подношу руки к вискам... На мне же пластиковые сережки-колечки!
Вынимаю из ушей. Протягиваю:
— Вот, возьмите.
«Девочки» зажимают яркие кругляшки в кулаках и смотрят с такой благодарностью и обожанием, что у меня перехватывает горло. Выходим вместе на первом этаже и у лифта сталкиваемся еще с двумя пациентками. Одна из одаренных хвастается:
— Она, — кивок в мою сторону, — нам серьги дала, теперь мы не умрем!
И вместе с подружкой — чуть ли не вприпрыжку по коридору. Эти две стоят, не уходят:
— А нам?
— Пойдемте к машине, у меня там, кажется, книжки есть.
— Нет, книжки тут не помогут — дайте вещь какую-нибудь, которую носили.
Вместе подходим к автомобилю. Я начинаю рыться в багажнике и нахожу свои кожаные перчатки.
Отдаю женщинам:
— На тебе правую, тебе — левую!
Они прижимают их к груди и молча уходят. Вдруг одна оборачивается и, по-детски светло и обезоруживающе улыбаясь, говорит: — Теперь я точно не умру.
А я сажусь в машину и начинаю рыдать.
— Давай сменим тему, иначе затопим слезами весь твой «мопс-хаус»...
Ты классно выглядишь — фигура как у девочки-гимнастки. Плод усилий врачей-косметологов?
— Если бы! Это результат железной дисциплины, которой меня заставляет придерживаться тренер в фитнес-клубе. Макс — страшный человек, и прогулять у него невозможно. Я занимаюсь три раза в неделю по три часа — с двадцати до двадцати трех. Пропуск хотя бы одной тренировки чреват такими репрессивными мерами, что прогулять «просто так» не приходит в голову. А если серьезно, то я получаю от занятий на тренажерах огромное удовольствие и сама себе не верю, что ученицей и студенткой ненавидела физкультуру всеми фибрами души.
Школьный спортзал еще изредка посещала, поскольку туда не надо было ехать за тридевять земель, университетский же спорткомплекс находился черте где — на Воробьевых горах. Чтобы добраться до места к началу первой пары, надо было вставать в шесть утра. В общем, к концу первого курса из-за прогулов перед носом замаячило отчисление. И тогда подруга Машка — та самая, что потом заставляла половниками есть икру, потащила меня к своему отцу — главврачу поликлиники Литфонда СССР — и попросила придумать «страшную болезнь, освобождающую от физры». Тот категорически отказался: «Про такое врать нельзя — еще накаркаем!» Но справку все же выдал. О... беременности. Точно такой же сценарий мы провернули и на втором курсе. А на третьем я, нося под сердцем ребенка, столкнулась в родном деканате с завкафедрой физкультуры.
Услышав мою фамилию, «главный спортсмен» МГУ свел к переносице брови и почесал лоб: «А-а-а, так вы та самая Васильева, которая все время получает освобождение из-за беременности? Скажите, а трое детей к третьему курсу — не многовато?»
К занятиям физкультурой в зрелом возрасте меня подтолкнула одна незатейливая мысль: старость неизбежна, ее нельзя ни отменить, ни даже отодвинуть, но можно сделать бодрой и не нуждающейся в постоянной помощи. Я не хочу, достигнув восьмидесяти лет, звонить Маше и просить: «Доченька, приезжай — посади меня в ванну!» Хочу самостоятельно садиться в эту ванну, самостоятельно вылезать оттуда, подниматься — если у кого-то из друзей отключат лифт — на любой этаж. И когда вижу в своем фитнес-клубе тетеньку восьмидесяти двух лет, которая скачет с гантелями по залу, то понимаю: мое будущее — не черно.
Иногда приходится слышать: «Я перенес тяжелую операцию, и мне спорт противопоказан». Ерунда! Когда человек начинает регулярно заниматься, у него снижается уровень холестерина, приходят в норму сосуды, исчезает одышка. Он забывает, что такое депрессия, потому что все негативные эмоции во время тренировок сгорают дотла. В общем, занимайтесь, люди, спортом — и вы никогда не станете для своих близких обузой! Я, кстати, и мужа заставила ходить на фитнес. Есть такой тренажер — имитация ступенек. Поначалу Александр Иванович, позанимавшись на нем три минуты, падал, совершенно мокрый, без сил. Теперь способен птицей взлететь на двести пятидесятый этаж и выше, не сбив при этом дыхания. А я в свои шестьдесят лет выполняю достаточно сложные упражнения.
А что случилось в Интернете, когда я снялась обнаженной!
Это был проект Первого канала, пропагандирующий прививку против рака шейки матки. Главным его вдохновителем стала Елена Малышева. Чтобы родители начали приводить девочек на эту прививку и вообще чтобы люди о ней узнали, Малышева попросила Алену Свиридову, Викторию Дайнеко, Наталью Подольскую, Андрея Малахова, Митю из группы Hi-Fi, Любовь Толкалину, Жанну Фриске, Анастасию Стоцкую, Леру Кудрявцеву, Ольгу Родионову и меня сняться обнаженными для рекламного плаката. Слоган был такой: «Защити то, что тебе дорого!» Стоило билбордам появиться на улицах, как Интернет взорвался комментариями: «Голову Донцовой приставили к чужому телу!» А потом несколько месяцев шло обсуждение: чей же именно организм я присвоила?
Читала версии — и умирала от смеха. Ну и, конечно, страшно гордилась собой.
Кстати, тогда же в Паутине появилась масса публикаций о диетах, на которых я якобы сижу. Да не сижу я ни на Монтиньяке, ни на Дюкане! У моей личной диеты всего один принцип: не объедаться. За свои шестьдесят лет я только однажды весила более сорока пяти килограммов. После рождения и кормления первого ребенка мой вес подобрался к восьмидесяти кило. Я, в общем-то, не очень страдала по этому поводу, и собственное отражение в зеркале меня не пугало до тех пор, пока не встретила знакомую — очень полную даму, которая была старше меня лет на двадцать. Окинув взглядом мою фигуру, она воскликнула: «Грушенька, как ты похорошела! Я вот тоже как располнела после родов, так до сих пор и хожу красавицей!»
Посмотрела я на нее, честное слово, от ужаса чуть в голос не закричала: «Нет, я такой чушкой не буду никогда!» Решила худеть. Но как? Никаких же книг по диетам в начале семидесятых не было. В памяти всплыло что-то про осьмушку хлеба, которой оказывалось достаточно, чтобы поддерживать в организме жизнь. Пошла в магазин, купила «кирпич» черного, поделила его на восемь частей. Весь дневной паек съедала утром за завтраком, а потом только пила воду. Поначалу голод был такой, что я, наверное, могла бы съесть стул, а потом как-то перехотелось. Конечно, будь мама дома, она мне такого издевательства над собой ни за что бы не позволила. Но режиссер «Москонцерта» Тамара Степановна Новацкая была в это время на гастролях вместе с группой «Орера». Через полтора месяца приходит телеграмма: встречай на таком-то вокзале, таким-то поездом, такого-то числа.
В означенный час стою у вагона, из которого выходят артисты. Следом выносят какие-то чемоданы. Наконец появляется мама, крутит по сторонам головой и негодующе восклицает:
— Вот Грунька, я же велела ей непременно меня встретить! И где она?
А Грунька стоит в паре метров и смотрит в упор:
— Я тут.
На несколько мгновений мама лишилась дара речи. И это можно понять, потому что за полтора месяца я скинула тридцать килограммов. Тут Нани Брегвадзе, перехватив ее полный ужаса взгляд, воскликнула:
— Тома, не волнуйся, сейчас все лечат!
Следовать моему примеру не рекомендую категорически. Сама я сорок лет назад пошла на эксперимент не от большого ума и из-за отсутствия методик по похудению. И как мой организм пытку голодом выдержал, одному богу известно. Если очень хочется сбросить вес — отмените мучное, сладкое и жирное и займитесь спортом.
Ну и чтобы завершить тему моей «сказочной» внешности, отвечу на вопрос, который многих волнует: делала ли я пластику физиономии? Не делала. Одно время думала, что неплохо бы избавиться от гусиных лапок возле глаз, а потом махнула рукой: «Они же от смеха, от хороших эмоций!» А когда у меня с нотками недоверия в голосе допытываются: «Если не делали подтяжку, почему у вас щеки-то не висят?» — «Улыбайтесь чаще, — отвечаю, — тогда и у вас «брылей» не будет!»
Сейчас дам повод воспользоваться этим советом — расскажу пару забавных историй.
Недавно приезжаю в издательство, а там все просто умирают от смеха. Оказывается, полчаса назад на ресепшен позвонил какой-то мужик и сказал буквально следующее:
— В 1948 году Дарья Донцова бросила в родильном доме города Челябинска ребенка. Мальчик вырос. Это я. Дайте телефон, чтобы мы с мамой могли наконец встретиться.
Ему отвечают:
— А ничего, что сама Дарья Аркадьевна 1952 года рождения?
Мужик никаких аргументов слушать не хочет — твердит как заведенный: — Дайте телефон, мы сами разберемся.
Это дело семейное.
— Хорошо. Предположим, вы сын Дарьи Донцовой, которого она произвела на свет за четыре года до собственного рождения. Вам что, удалось найти какие-то документы, где в графе «мать» значатся ее имя и фамилия? Между прочим, писательница по паспорту Агриппина Аркадьевна. Скажите наконец, с чего вы взяли, что она ваша мама?
И тут дядька выдал убийственный аргумент:
— Сердцем почувствовал.
Другая история. После выхода «Кулинарной книги лентяйки», раздобыв где-то номер моего телефона, позвонила тетенька. И без всяких предисловий заявила: — Вы украли у меня рецепт!
Я сразу поняла, в этом случае объяснять ничего не надо, поэтому, ойкнув, уточнила:
— Неужели?
И какой же?
— Гречневой каши. Вы написали, что добавляете туда жареный лук и грибы. Это мой фирменный рецепт, а вы его украли!
Пришлось все-таки объяснить этой женщине, что кашу с луком и грибами готовит каждая вторая хозяйка на всем постсоветском пространстве.
— Ты часто говоришь в интервью, что в твоей личной жизни ничего не меняется. Так уж и ничего? Совсем?
— Ты на что намекаешь? Хочешь спросить, не завела ли я себе любовника?
Не завела. Потому что люблю своего мужа, с которым скоро отмечу тридцатилетие брака. Что касается детей, то у них, слава богу, все хорошо. Маша работает байером в Mercury. В Москве бывает редко — отслеживаем ее передвижения по миру по телефонным звонкам: то она в Париже, то в Милане, то в Лондоне. Дочь окончила с красным дипломом психологический факультет МГУ, но с мечтой о профессии байера не расставалась все пять лет учебы. Маша очень любит свою работу и страшно гордится тем, что всего добилась сама. В личной жизни у нее тоже полный порядок. Аркадий сейчас работает за границей. У среднего сына Димы и его жены Риты растут две дочки. Почти каждые выходные всей семьей приезжают в гости. Старшая внучка — восьмилетняя Настя — очень похожа на Машу в детстве: те же ужимки, те же привычки. Младшая — двухлетняя Аринка — смешная до невозможности!
В прошлую субботу Рита ходила за ней хвостом и приставала:
— Скажи: баба Груня! Ну повтори: баба Груня!
И ребенок выдал:
— Баба Гого!
Я хохотала:
— Не баба Гага — и на том спасибо!
— А бывшие супруги не дают о себе знать? Практика показывает: как только экс-жена становится знаменитой, экс-мужья начинают проявлять к ней настойчивый интерес.
— Не мой случай. О первом муже я на протяжении многих лет вообще ничего не слышала.
Второй мой супруг сейчас доктор наук, профессор, вполне состоявшийся человек. Чтобы вдруг проявиться-заявиться, узнав, что я стала знаменитой и богатой, — нет, это не похоже ни на Дмитрия, ни на Бориса. Они умные, интеллигентные, прекрасно воспитанные люди. Рядом со мной вообще никогда не было подлых мужчин. Конечно, я знаю, что такие существуют, но меня они почему-то обходили стороной.
— О том, как Даша Донцова праздновала свое пятидесятипятилетие, среди персонала клуба «Дягилев» и по сей день ходят легенды. А каков план мероприятий на шестидесятилетие?
— Да, пять лет назад «Дягилев» чуть не рухнул. Мы пригласили четыреста человек, а пришло почти втрое больше. Поначалу стоявший в дверях знаменитый на всю Москву охранник по прозвищу Паша-фейсконтроль пытался сдерживать поток желающих принять участие в празднестве, но вскоре понял: силы не равны.
Подошел ко мне:
— Слушай, ломятся!
Я махнула рукой:
— Пускай всех!
Разошлись под утро, после чего ребята из охраны «Эксмо», обходя клуб, начали собирать «трофеи»: пиджак с пачкой «баксов» в кармане, женские туфли (все почему-то по одной!), шляпу и... вставную челюсть! Это как же надо было плясать, чтобы вылетел зубной протез?! В этом году я не буду устраивать пышных праздников, мой муж приготовил замечательный подарок — пригласил всю нашу семью в Париж, где мы — только в родственном кругу — и отметим мой юбилей.
Подпишись на наш канал в Telegram