«Когда уже ты забудешь своего Никиту?! Имей гордость!» — говорила я Кате. Понимала, что это любовь, что ею нельзя щелкнуть как выключателем. Но боялась за подругу, чувствовала опасность, которая исходила от Емшанова.
В то ноябрьское утро я проснулась с мыслью: надо идти на «Мосфильм». Пауза в работе не давала покоя несмотря на то, что насыщенный съемками период закончился у меня совсем недавно. Еще в октябре я снималась в двух фильмах одновременно. Можно сказать, жила между Прагой и Питером в поездах, самолетах, гостиницах.
Успевала еще и мотаться в Москву на озвучание мелодрамы Татьяны Архипцовой «Двое в чужом доме». В общем, была задействована по полной программе. И вдруг все это закончилось. Месяц, потраченный на безрезультатные кинопробы, показался вечностью. Надвигалась хандра. И тут словно что-то толкнуло, я позвонила в актерский отдел и попросила выписать мне пропуск. В студийном коридоре встретила приятеля. Пока стояли разговаривали, мимо прошла Тина Туманишвили. Я в свое время играла у ее отца Михаила Иосифовича в сериале «Марш Турецкого», где Тина была кастинг-директором.
— Ты где-нибудь снимаешься? — поинтересовалась она.
— Нет, свободна.
— Я работаю с Валерией Гай Германикой, приходи к нам, попробуйся.
Так меня нашла роль в сериале Леры «Краткий курс счастливой жизни». Когда стала примерять костюмы, поначалу расстроилась — слишком уж возрастными они показались. А женщине хочется выглядеть «на все сто», даже если она актриса и роль требует от нее прямо противоположного. Но прочитав сценарий, согласилась: да, моя Катя должна одеваться именно так. В жизни я не выгляжу на свои тридцать шесть, а тут по роли как-то состарилась, подурнела. Ведь Катя каждый день после работы возвращалась в ад. Все в съемочной группе называли объект «квартира Кати» адом: там героине выносили мозг детки, кот, собака, муж.
Я не могла соврать, сфальшивить.
Такая опасность постоянно подстерегает актера, снимающегося с детьми. А мне по роли предстояло еще и бить Никитку Полицеймако, игравшего моего сына. Заранее договорилась с ним: «Рука у меня тяжелая, могу задеть сильно. Ты уж постарайся увернуться».
Получилось достоверно, как в жизни. Я ожидала, что Никиткина мама Ольга Лысак, она сыграла в «Кратком курсе...» психотерапевта, взбунтуется. Но Оля, настоящий профессионал, промолчала. Я же после съемки долго задабривала Никитку, угощала апельсинами. Мы подружились.
Работать с Германикой непросто. Валерия — человек-провокация, она не старается понравиться, ведет себя непредсказуемо, а потом смотрит: как среагирует собеседник, как проявится его подлинное нутро. Лера запросто может обидеть, сказать гадость, поставить на место.
«Вы нищеброды, а я богиня», — любит говорить она. Поди догадайся: в шутку это сказано или всерьез.
Я сгорала от желания ответить в том же духе, но сдерживалась, потому что работа важнее. Особенно если результат искупает все.
Утро, когда снимали эпизод в Музее современного искусства на Петровке, выдалось погожим. Я загримировалась и в ожидании своей сцены вышла погреться на весеннем солнышке. Наша «хлопушка» — помощник режиссера Катя Бирюкова — стояла в компании девчонок из группы и что-то им очень эмоционально рассказывала. Я заприметила ее в первый же день съемок: открытый, светлый человечек. Такие сегодня редкость, все озабочены проблемами. А эта способна искренне радоваться любой малости, которая делает жизнь счастливее, и передавать свое настроение другим.
Недаром ее звали Катя Весна. В группе Катюшу просто обожали.
— Неужели он не понимает, не видит, как я его люблю? — услышала я финал ее пламенной речи.
— Это ты о ком?
— О Никите Емшанове, — не стала скрывать Катя.
— Нашла в кого влюбиться!
Мы сталкивались в Театре.doc. Емшанов слыл сердцеедом, огромным успехом у женщин пользовался. Да и сложный это инструмент — актер. Чтоб зазвучать как скрипка Страдивари, ему для начала нужно в себе разобраться. Никита в тот период как раз этим и занимался.
Женщина, если хочет быть рядом с актером, должна многим пожертвовать, на многое закрыть глаза, многое понять и принять. Проще пройти мимо и поискать другого, более «удобного» для жизни. Но Катя такой вариант не рассматривала. Как я поняла потом, и не могла: это была любовь.
— Ты его совсем не знаешь! — запальчиво возразила она.
— У вас хоть взаимно?
— Ну...
С того дня мы словно приклеились друг к другу. Проводили вместе все свободное время. Когда съемки заканчивались, мне не хотелось сразу отправляться домой. Отношения с мужчиной, который ждал меня там, неумолимо близились к финалу. Я, как каждая женщина, мечтала о крепком плече, на которое можно опереться в трудную минуту.
Но в очередной раз поняла, что оказалась сильнее, чем мой избранник. Тоже актер, он не хотел брать на себя ответственность: заводить семью, становиться отцом. А мне не хватало заботы, нежности, уверенности в завтрашнем дне. Противный период, когда все не можешь решиться уйти, остаешься по инерции — ведь непросто разом вычеркнуть несколько лет жизни. Катя Весна встретилась на моем пути в трудный час и стала самой близкой и преданной подругой.
«Ксюша, ты крутая, ты лучше всех, — убеждала она. — Только ничего не бойся, все получится». Эти простые слова возымели действие. Я перестала в себе сомневаться, самооценка повысилась. Да и роль зажила. Я глубоко влезала в шкуру своей героини, мне это нравилось.
Рядом всегда была Катя. Мы обсуждали следующие сцены, делились идеями.
После съемок мне необходимо было прийти в себя, переключиться, мы ловили машину и мчались в «Жан-Жак» или «Маяк» — места, популярные в актерской тусовке. Там обязательно сидел кто-то из знакомых, мы вливались в компанию, пили любимый ирландский кофе. Если после спектакля туда заглядывал Никита, Катя светилась счастьем. В какой-то момент Лера даже заревновала — они с Весной давно дружили. «Что, Кать, новую подружку себе нашла?» — спрашивала Германика, имея в виду меня.
Это было хорошее время, веселое, продуктивное — и на площадке, и в жизни. Катя со мной откровенничала, жаловалась на Никиту. Их отношения были неровными.
Весна расстраивалась, когда упоминали о том, что видели Емшанова в компании какой-то девушки. Их свидания с Катей становились все более редкими. Но они вели бесконечные разговоры по телефону, обменивались эсэмэсками. И еще постоянно ссорились и мирились. Во время съемок «Краткого курса...» опять разругались. Виной, как всегда, стал слишком независимый, свободолюбивый характер Никиты. Лера, зная, что Катя любит Емшанова до дрожи в коленках, тайком утвердила его на роль фотографа. Хотела сделать подруге сюрприз и помирить их.
Катя в конце концов узнала, позвонила мне:
— Представляешь, что Лерка устроила?! Я в эту смену не выйду, возьму больничный.
— Кать, что за детский сад? Как это ты не выйдешь на работу? Возьми себя в руки и хлопни у него перед носом хлопушкой как ни в чем не бывало.
— Ты не понимаешь. Он по сюжету должен к Ходченковой приставать. Я этого просто не переживу.
Я узнавала в Кате себя — юную, наивную, потерявшую голову от любви.
...Мы жили в Донецке в одном доме, он — в первом подъезде, я — во втором. Помню, мама послала меня, шестилетнюю, за молоком. Его разносила по дворам молочница. Возвращалась с полным бидоном, он больно бил по коленке и молоко брызгало на ногу. Вдруг голос сзади:
— Помочь?
Меня нагнал сосед, гулявший с большой красивой собакой Лоттой.
— Я сама.
— Тогда провожу до подъезда.
Так мы и познакомились.
Романтика началась гораздо позже, когда уже учились в одной школе. N — так я называла его в разговорах с близкой подругой, чтобы никто не догадался, — был на шесть лет старше. Дом наш стоял неподалеку от роскошного парка, засаженного голубыми, упиравшимися в небеса елями. Сейчас их нет — вырубили зачем-то. Там мы подолгу гуляли, держась за руки, признавались друг другу в любви.
К тринадцати годам я твердо решила, что стану актрисой. Очень нравилось слушать радиопостановки, смотреть телеспектакли, их тогда часто показывали по образовательному каналу.
Особый трепет испытывала перед мхатовскими «стариками» — Тарасовой, Яншиным, Кторовым. Не пропускала рассказов Ираклия Андроникова. Буквально прилипала к радиоприемнику, когда Дмитрий Журавлев читал «Пиковую даму». (Могла ли предположить, что его дочь Наталья Дмитриевна станет моим педагогом?)
Однажды в школу пришли тренеры, отбиравшие детей в секцию спортивной гимнастики. Я им приглянулась, начала серьезно заниматься спортом. Но как-то, крутанув кульбит на бревне, неудачно приземлилась и сильно растянула связки. Да так, что нога болела несколько месяцев. Спорт пришлось бросить. Бабушка меня жалела, откармливала блинами: «Кушай, Ксюшенька, быстрее поправишься». Я и поправилась. Когда, следуя своей мечте, пришла в театральную студию при Доме культуры имени Ивана Франко, была довольно упитанной.
Руководил студией Николай Владимирович Кабачек — интереснейший человек и талантливый педагог.
Ездить приходилось через весь город, репетиции заканчивались поздно, родители были от этого не в восторге. Но я их успокаивала: отчаянная была, для виду таскала в сумочке перочинный нож. Хотя он мне был без надобности — меня встречал после занятий мой N, который к тому моменту уже стал студентом.
Когда его призвали в армию, на меня навалилась тоска. С замиранием сердца открывала наш почтовый ящик. Его нежные письма согревали, каждое заканчивалось словами: «Малыш, дождись меня». Я хранила их под подушкой, казалось, так мы становимся ближе.
Все мои мысли были только о нем.
Я не думала о свадьбе. Была уверена: раз мы сблизились, значит, будем вместе, неважно, как это устроится. Жизнь тогда представлялась простой: черное было черным, белое — белым. Я не умела разбираться во всех ее тонкостях и хитросплетениях, поэтому не видела никаких препятствий на пути к нашему счастью. Но его мать считала иначе.
Яркая, умная женщина, она приехала в Донецк из Киева и многого в жизни добилась. Мне сейчас кажется, что мы с ней были даже в чем-то похожи, обе родились в декабре с разницей в неделю. Она желала сыну благополучного будущего. Девушка из простой семьи, к тому же мечтавшая об актерской карьере, по ее мнению, могла этому помешать.
Действительно, мой отец тридцать с лишним лет проработал шахтером. Бабушка приехала в Донбасс из Смоленской области, хотела тут затеряться: ее муж во время войны пропал без вести, что приравнивалось почти к измене родине. Отец запрашивал военные архивы и разыскал его могилу лишь в 1988 году под Ригой. Мы туда ездили, я впервые увидела, как папа плакал. Мама работала на мебельном комбинате. Ее жизнь могла сложиться иначе, она рано лишилась матери и оказалась с сестрой в детском доме в Волгограде. Дедушка по маминой линии попал в концлагерь, дочерей разыскал лишь после того, как война закончилась. «Если бы отец нас не забрал, мы бы обязательно получили высшее образование», — всю жизнь сокрушалась мама. Но дед женился во второй раз на женщине с двумя детьми, мама с ними нянчилась. Так что с мечтами об институте пришлось расстаться.
Она рано пошла работать, вышла замуж и вскоре родила мою сестру Лиду, которая старше меня на тринадцать лет.
Когда, окончив девятый класс, я объявила родителям, что еду поступать в ГИТИС, отец растерялся. Он не понимал, что это за профессия такая — актриса: «Крановщица — другое дело. Ты даже не представляешь, какие они получают деньги! Сидишь одна наверху, никто тобой не управляет. Сама решаешь, куда подъехать, куда отъехать. Это же просто мечта!»
А бабушка забеспокоилась: «Иногда актеры в фильмах умирают. Зачем тебе это?» Я ее просветила, что такое случается понарошку.
В общем, никого не послушала и рванула в столицу. Прошла творческий конкурс в ГИТИС, курс набирала Людмила Ивановна Касаткина.
Когда допустили до экзаменов, пришлось признаться, что аттестата у меня нет. Касаткина посоветовала вернуться в Донецк и окончить десятый класс экстерном, дала свой телефон. Но директор школы сказала твердое «нет». Я погоревала и решила на будущий год попытать счастья в заветной Школе-студии МХАТ.
Провалилась я там по полной программе: лишний вес и сильный южный говор приемную комиссию не впечатлили. Мать N посоветовала не терять год, идти на филфак Донецкого университета. На вступительных экзаменах вытянула билет — «Анна Снегина». В творчестве Есенина я была не сильна и предложила экзаменатору:
— Давайте лучше почитаю поэму про Стеньку Разина. Я ее в театральный готовила.
— В следующий раз, — засмеялся тот и поставил из жалости «тройку», вследствие чего я благополучно не добрала баллов.
Сидеть на шее у родителей не собиралась, устроилась на завод электромонтажницей-схемщицей, восемь часов в день соединяла проводки на шахтных установках. Смена начиналась в семь утра, приходила домой и валилась спать. Спешить было некуда, N постоянно где-то пропадал, был занят и не искал встреч. Я впала в депрессию, по инерции вставала, шла на работу, возвращалась. А утром все по новой...
Я не понимала, что происходит, караулила N у подъезда, требовала объяснений. Он отмалчивался. Ночью, зарываясь лицом в подушку, плакала. Родители видели мои переживания, сочувствовали. Но чем они могли помочь?
Я искала причину: почему он так изменился, что произошло?
Может, «доброжелатели» видели меня с коллегой по театральной студии и все это не так преподнесли N? Звонила по телефону, в дверь. Напрасно. Его вишневая «девятка» стояла у подъезда, но мне не открывали. Чувствуя предательство, однажды собрала все письма и подарки N и отнесла их к его двери. Оставила себе лишь громадного плюшевого медведя, которого он подарил на шестнадцатилетие.
Через какое-то время стала встречать N в трамвае, он ехал на работу с девушкой — коллегой, что ли? Однажды не сдержалась, подошла и спросила: «Что это за бледная моль?» Он лишь рассмеялся. А потом знакомые рассказали, что родители подыскали ему выгодную партию, N женился на дочери высокопоставленного чиновника, после чего его карьера быстро пошла вверх.
Было очень больно.
Всем девушкам советую: берегите свою честь, не отдавайте ее, до свадьбы — ни-ни! Если ваши отношения с любимым по какой-то причине не сложатся, не станете так страдать. Мне тогда сочувствовал весь дом, ведь соседи были свидетелями нашей любви.
Видя, что дочь чахнет, родители посоветовались и решили отпустить меня в Москву. Папа собственноручно купил билет на самолет, мама нашла знакомых, которые согласились поселить меня у себя. Родители проводили в аэропорт. «Мы желаем тебе добра, — сказала мама. — Может, ты будешь счастливой, когда станешь актрисой?» Не знаю, состоялась бы я в профессии, если б моя любовь окончилась браком.
Может, родила бы троих детей и посвятила жизнь закручиванию банок с огурцами. Но первое чувство сильно изранило душу, дав бесценный жизненный опыт, который не раз впоследствии пригодился на сцене и в кино. А еще я очень дорожу тем, чего достигла, так как долго пробивалась в актерскую профессию, не позволяла неудачам сломать меня.
И вот я в Москве. Меня приняли на подготовительные курсы Школы-студии МХАТ. Чтобы их оплачивать, устроилась — смешно вспоминать — секретарем в ООО «Фермеры России», эта организация давно уже перестала существовать. Занимались там каким-то непонятным бизнесом, но деньги платили исправно.
Решила привести в порядок фигуру.
Вскакивала в пять утра и отправлялась на многокилометровую пробежку. Слишком хорошо запомнила, как обошлись со мной в Саратовском театральном училище, куда я поступала, отчаявшись добиться успеха в Москве. На последний тур пришла декан актерского факультета — балетмейстер по профессии, велела всем раздеться и встать к станку в танцклассе. Мне «повезло» оказаться рядом с высокой худой девочкой, на фоне которой мои семьдесят килограммов смотрелись особенно «впечатляюще». В общем, опять поражение. Александр Григорьевич Галко, набиравший курс, утешал: «Я бы тебя взял, но сама видишь... А по большому счету, тебе надо к Табакову в Москву».
Набегавшись до седьмого пота, я ехала на работу, а вечером шла на курсы. Все эти муки оказались не зря. На своем примере убедилась: не надо предавать мечту.
Если чего-то очень сильно хочешь, обязательно сбудется. С четвертой попытки я поступила в Школу-студию МХАТ и оказалась студенткой Авангарда Леонтьева. Успела, можно сказать, вскочить в последний вагон. Советский Союз вскоре распался, и с тех пор абитуриенты с «незалэжной» Украины не могут больше рассчитывать на бюджетное место.
Моими однокурсниками стали Денис Суханов — он сегодня ведущий актер театра «Сатирикон», Олеся Судзиловская, Дима Ульянов... Авангард Николаевич не давал нам расслабиться. В аудитории он первым делом подходил к окну и проводил рукой по подоконнику. Если тот оказывался пыльным, Леонтьев поднимал испачканный палец, смотрел на нас и молча удалялся. Это означало, что занятия по мастерству отменяются.
Поначалу «пунктик» мастера казался самодурством, но потом мы поняли: Авангард Николаевич таким образом показывал нам, что в актерской профессии не бывает второстепенных вещей. Актер должен играть на сцене в до блеска надраенной обуви, это знак уважения к публике, к самому себе и материалу, который ты читаешь. Актеров-максималистов не любят, считают, в лучшем случае, чудаками. В большинстве своем все сегодня ищут легких путей. А с людьми требовательными, глубокими работать и жить не так-то просто. Но исключения, к счастью, все же встречаются.
Моей заветной мечтой было ступить на сцену МХАТа. И однажды я уговорила однокурсников, игравших гвардейцев в спектакле «Тартюф», взять меня с собой. Мальчишки объяснили: надо постоять, дождаться команды старшего гвардейца, связать Тартюфа-Любшина и унести его за кулисы.
Наклеила усы, надела мужской костюм, сапоги сорок второго размера и замерла в ожидании выхода. Сердце выскакивало из груди от волнения. Промелькнуло лицо помрежа, он успел спросить: «Девушка, вы как сюда?..» Но я уже выскочила на сцену. Стою перед заслуженными и народными, усы мешают. Вдруг Елена Майорова произносит, обращаясь к нам: «Все, крепыши! —и глядя мне прямо в глаза, тихо добавляет: — И крепышонок». В общем, она меня разоблачила. Но тут мы побежали вязать Тартюфа, мне досталась его левая ступня. Была на седьмом небе от счастья. Меня потом даже не ругали.
К окончанию института я играла Машу в «Чайке», небольшую, но проходящую через весь спектакль, придуманную мною роль прислуги Дуняши в «Женитьбе», появлялась в постановке по рассказам Шукшина.
В учебном театре меня и заприметила Светлана Нестерова — ассистент Александра Анатольевича Прошкина, готовившегося снимать «Русский бунт». Роль Палашки в этом фильме получила легко, но судьба снова испытала меня на прочность: накануне киноэкспедиции в Оренбург я подхватила «желтуху». Вердикт врачей был суровым: никаких съемок, постельный режим. Вмешался Авангард Николаевич, позвонил главврачу поликлиники, где я лечилась:
— Пожалуйста, отпустите Громову на съемки.
— Об этом не может быть и речи, ей надо лежать, сладкую воду пить.
— Я за нее ручаюсь, это ее шанс сняться в кино.
В общем, ему удалось убедить врачей и те надо мной сжалились.
Не описать, как мне повезло! Это было настоящее кино, потрясающе талантливый режиссер, прекрасная съемочная группа, великолепные партнеры: Сергей Маковецкий, Владимир Ильин, Володя Машков, Петр Зайченко. Костя Юшкевич сыграл мужа моей героини, которого зарезали, и она по нему страшно убивалась. С тем, чтобы расплакаться, у меня проблем не возникало. Болезнь так вымотала, что слезы лились градом по первому требованию режиссера. Добивали сорокаградусные морозы. Съемки проходили за городом в открытом поле. Однажды мы с Машковым так окоченели, что, сев в машину, которая повезла нас в гостиницу, поняли: пальцы ног не чувствуем. Володя не растерялся, приказал: «Разувайся». Мы оба скинули валенки и растирали друг другу ноги, пока не оказались в тепле.
Мне симпатизировал оператор фильма Сергей Юриздицкий.
Он снимал меня настолько красиво, что я, по мнению постановщика, забивала собой исполнительницу главной женской роли Каролину Грушку. Александр Анатольевич напрягался: «Почему у тебя одна Громова в кадре?»
Как-то стала свидетельницей такой сцены. Я сидела у гримеров, полностью готовая к съемке, в полушубке и красном платке. Сладкую воду пила, бублик грызла. Вдруг дверь распахивается, в проеме стоит Прошкин, который, не видя меня, отдает указание:
— Перестаньте гримировать Громову, ее румяные щеки заполняют весь кадр!
— Да мы ее особо и не красим, — застыв от страха, отвечают гримеры.
Получив диплом, я твердо решила остаться в Москве.
Она успела стать родной. Остро встал вопрос: где жить? В институтском общежитии долго держать выпускников отказывались. Всем курсом ходили показываться в столичные театры, я вроде бы понравилась Валентину Плучеку и Генриетте Яновской. Но моя простота и полное неумение хитрить работали против меня. «Жить негде, нужно жилье», — заявляла я с порога.
И интерес к актрисе Громовой резко падал. Какому директору театра нужна лишняя головная боль? Мне бы у коллег поучиться, посмотреть, как они для начала на все соглашаются, получают роли, а потом уж решают вопросы московской прописки и жилплощади. Но подсказать было некому. К тому же я боялась остаться на улице, попасть в зависимость, не понимая, что такова актерская профессия по определению.
В итоге единственным театром, который готов был предоставить мне служебную площадь, оказался Новый драматический. Я показалась тогдашнему худруку Борису Александровичу Львову-Анохину и была принята в труппу.
Театр этот находится на окраине, в конце Ярославского шоссе, до центра езды часа полтора, не меньше. Зато директор сразу же поселил меня в просторной комнате с высокими потолками. Две другие комнаты квартиры занимали наши актеры, с которыми мы душа в душу прожили несколько лет.
Мне тут же предложили роль в спектакле «Журден», а потом и главную роль в пьесе Островского «Блажь». Я попала в руки режиссера, о встрече с которым можно только мечтать.
Львов-Анохин никогда не повышал на нас голос, не оскорблял, не унижал. Он сам актер, поэтому, наверное, натерпевшись от режиссерского произвола и хамства, старался труппу всячески оберегать. Я оставалась в зале, даже когда он репетировал с другими, сидела как завороженная. Жаль, что ни мобильного телефона, ни видеокамеры у меня не было. Не успела снять те репетиции, хотя отдавала себе отчет: Борис Александрович — глыба!
Узнав, что Львов-Анохин назначил меня на главную роль в спектакле «Московские истории о любви и браке», страшно обрадовалась. Пусть играть предстояло в очередь с Мариной Яковлевой, зато это настоящая работа. Мы провели несколько репетиций, все складывалось удачно. А потом меня перестали на них вызывать, хотя я все еще значилась в распределении.
Недоумевала: в чем дело? Пока коллеги не просветили. Оказывается, Яковлева приревновала меня к роли и, видимо, поставила режиссеру ультиматум: «Или я, или Громова».
Борис Александрович разборок в своем театре не терпел, они его — человека тонкого и интеллигентного — выбивали из колеи. Как режиссер он сделал выбор в пользу крепкой ухватистой актрисы. Знал, чего от нее можно ждать, и погасил конфликт в зародыше. Я сыграла эту роль позже, при другом главном режиссере. А тогда хоть не была обделена работой — выходила на сцену в постановках с приглашенными звездами: Спартаком Мишулиным, Верой Васильевой, — все-таки обиделась. Если бы Львов-Анохин вызвал меня к себе, по-человечески поговорил, объяснил ситуацию, я бы все поняла. Но он этого не сделал...
Как-то пересеклась с однокурсниками, те работали в труппе Армена Джигарханяна. Рассказала им о житье-бытье, и ребята предложили: «В театр пришел новый режиссер Сергей Газаров, у него большие планы. Давай к нам». И я ушла из Нового драматического.
Сергей Ишханович поставил «Ревизора», я была в восторге от спектакля, от режиссерского таланта и актерской заразительности Газарова, хоть и выходила на сцену в массовке.
Однажды он отвел меня в сторонку:
— Сколько тебе лет?
— Двадцать семь.
— Я думал — лет двадцать. Ты ведь с Украины? Это радиация так на тебя влияет.
Мы посмеялись, а вскоре меня вызвал директор театра: «Газаров собирается ставить «Ромео и Джульетту», мы хотим, чтобы вы играли главную роль. Справитесь?»
Я бросилась учить шекспировские тексты. Но тут что-то произошло и Газаров ушел из театра. Армен Борисович собрал труппу, рассказал о ближайших планах, постановка «Ромео и Джульетты» в них не значилась.
Несколько месяцев мы мучительно репетировали пьесу сценариста Тараховского «Грачи прилетели», да так и не выпустили спектакль. У меня случился творческий кризис, на два года я вообще ушла со сцены. Увлеклась рисованием, мои акварельные рисунки заполнили все стены квартиры.
Однажды, гуляя по центру, встретила своего педагога Игоря Яковлевича Золотовицкого.
— Как ты?
— спросил он.
— Никак.
— Французский режиссер Кристоф Фетрие ставит спектакль в Театре-студии «Человек» и ищет такую актрису, как ты.
Я отправилась на кастинг и получила роль. Поначалу боялась незнакомого коллектива, но потом втянулась в репетиции, заиграла, окрепла и, как Мюнхгаузен из болота, вытащила себя за волосы из депрессии. Спектакль «Entre Nous/Между Нами» оказался на удивление живучим, мы играем его по сей день. А студию «Человек», которую создала и выпестовала Людмила Романовна Рошкован, считаю уникальной, единственной в своем роде.
Неожиданно звонит мой бывший сосед по квартире Дима Шиляев и спрашивает: «Ксюх, что поделываешь?
К нам пришел Вячеслав Долгачев, рассуждает интересно, народ какой-то приходит на кастинги. Может, вернешься? Поиграем вместе».
Львова-Анохина к тому моменту уже не было в живых. А Долгачев пришел в Новый драматический из МХАТа. Я сразу же заинтересовалась: МХАТ для меня святое. Пришла, показала отрывок из «Чайки» и, видно, зацепила режиссера. Он позвал в театр. Обновил труппу, нашей «Синей птицей» стал спектакль «Время рожать» по книге Виктора Ерофеева. Мне доставались интересные роли, но немного. Ровно столько, чтобы хотелось еще. В этом плане Долгачев — большой стратег. С одной стороны, он создавал нечто новое, бойкое, резвое, с другой — безжалостно разрушал старый театр.
Для людей, которых я знала много лет, там не находилось места. Их, как ненужные вещи, выбрасывали на улицу. Не у дел оказались не только актеры. Талант замечательного художника Натальи Ивановны Закурдаевой тоже был никому не нужен. Эта потрясающая женщина посвятила театру жизнь. В новых условиях она ощутила себя униженной, недооцененной и умерла, не дожив до пятидесяти пяти. Но нынешнему руководству было не до человеческих трагедий, оно было занято бурной деятельностью или создавало ее видимость.
Обстановка в Новом драматическом изменилась кардинально. Общежитие Долгачев в целях экономии упразднил. Труппы как таковой тоже не стало, все актеры были переведены на договор. Летом, в мертвый сезон, он расторгался, осенью заключался по новой.
Раньше театр много играл на выездах, за каждый сыгранный спектакль мы получали дополнительную надбавку к основной зарплате, на эти деньги можно было жить. Теперь у всех была ставка, которая зависела от милости или немилости руководителя. Вспоминать о тех временах тяжко — слишком много было исковерканных судеб и безвозвратных потерь.
Для меня в ту пору денежный вопрос стоял особенно остро. У папы случился инсульт, врачи, лекарства стоили дорого, я постоянно искала дополнительный заработок, чтобы иметь возможность отсылать деньги маме в Донецк. Она вынуждена была уйти с работы, чтобы ухаживать за отцом.
Естественно, я роптала. О моем недовольстве «добрые» коллеги незамедлительно докладывали Долгачеву.
Тот в долгу не оставался: то заставит играть в массовке, то, зная, сколько мне лет, утвердит на роль девочки-сиротки, произносящей крошечный монолог в финале спектакля. Когда я попробовала возражать, Долгачев на репетиции в присутствии актеров заявил: «Не бывает маленьких ролей, Ксения, вам ли этого не знать». Он любил послушных. В одном спектакле молодая актриса Виолетта Давыдовская показала голую грудь и тут же стала примой.
Актеры конкурируют между собой в каждом театре, но я предпочитаю делать это честно и открыто, не интригуя. Завтруппой моих принципов явно не разделяла. Наши отношения осложнились еще при Львове-Анохине. Я тог-да вышла замуж. С Павлом мы познакомились в общей компании. Он — веб-дизайнер, москвич, покорил меня своей открытостью, добротой, чувством юмора, какой-то абсолютно несовременной застенчивостью.
Павел пытался наладить собственный бизнес, помню, нарыл где-то первый заказ на изготовление визиток, заработал денег. Мы решили провести новогодние каникулы с друзьями на Гоа.
Возникла лишь одна проблема: на день вылета поставили мой спектакль, я могла опоздать на самолет. Но любовь и заманчивое путешествие кружили голову, и я перешла к решительным действиям, уговорила Спартака Васильевича Мишулина отменить наш спектакль. Он вошел в положение и сказался «мнимым больным». Но бог шельму метит. Спектакль заменили другой постановкой, где у меня маленькая роль в финале. Кошмар и ужас! Отправилась к директору: вот, говорю, у меня поездка, билеты, ничего отменить нельзя.
Он к совести стал взывать, сказал: хотим тебе разряд повысить, зарплату прибавить. Но я уперлась: «Все равно уеду».
Через день позвонила мама, ее голос срывался от волнения:
— Ксюшенька, что ты там натворила?
— Мам, ты о чем?
— Мне позвонила женщина из театра, сказала: она — завтруппой. Велела на тебя повлиять. Что же все-таки случилось?
— Ничего, мама, не волнуйся. Я разберусь.
Не медля ни минуты, ринулась в родной театр. Начальницу отловила в коридоре: «Зачем вы звонили моим родителям?! Отец лежит парализованный, маме ни к чему дополнительные волнения.
Еще раз такое устроите, ответите по полной!»
Она перепугалась не на шутку. Я-то потом отошла, успокоилась, а завтруппой все запомнила и мелко мстила при каждом удобном случае. А уж при новом руководстве не упускала малейшей возможности навредить.
А что же моя семейная лодка? Она, как говорится, разбилась о быт. Поскитавшись по съемным квартирам, мы с Павлом решили пожить вместе с его матерью. В первый же вечер на новом месте случилась беда: моя кошка Ася, удивительное создание, сорвалась с подоконника и разбилась насмерть. Это был недобрый знак. Вскоре «сорвалась» и я.
Когда-то вычитала у Достоевского: самая главная добродетель человека — не быть никому в тягость.
Взяла себе это за правило: никогда не навязываться, стараться вести себя тихо и незаметно. То ли я неправильно поняла классика, то ли в наше время эта программа, как выражается героиня Хакамады из «Краткого курса...», не работает. Короче, не нашла я взаимопонимания со свекровью, не справилась с ролью послушной невестки.
К примеру, хожу по дому, готовлюсь к спектаклю, проговариваю про себя текст, придумываю, как сыграть роль поэффектнее.
— Что у тебя с лицом? — прерывает процесс свекровь.
— Ничего у меня с лицом.
— Нет, оно какое-то мрачное. И вообще ты постоянно чем-то недовольна, смотришь исподлобья.
И вот уже мое настроение, которое до этого было нормальным, действительно портится, внутри все кипит.
Просыпается разрушительная сила. Это сродни страсти. Один раз я приняла страсть за любовь, очаровавшись талантливейшим человеком.
Я тогда начала репетировать главную роль в новой пьесе и влюбилась в режиссера. На репетициях у меня вырастали крылья. Мир вокруг рисовался каким-то хрустальным, непостижимым, я над ним просто парила. Правильнее сказать — мы парили. Натуры романтичные, мы сразу же совпали, зазвучали в унисон, увлеклись и... однажды переступили грань дозволенного. Я человек нерасчетливый, вести двойную жизнь не умею. Свой брак разрушила, а страсть вспыхнула и так же быстро погасла.
Возвращаясь мыслями к тому роману, вспоминаю нашу соседку.
Как-то она нас чудовищно затопила, штукатурка с потолка свисала клочьями. Пошли объясняться, тетка долго оправдывалась, твердила:
— Лукавый попутал.
— Какой еще лукавый? Давай делай ремонт.
Но она так ничего и не сделала. Вот и меня лукавый попутал...
Звонок от мамы раздался ранним утром:
— Папа умер... Похороны послезавтра...
Умом понимала: это должно было случиться, он тяжело болел, шесть лет был прикован к постели.
Но когда роковая минута настала, горе в буквальном смысле придавило к земле.
— Мамочка, держись, я приеду сегодня же.
Тут же набрала номер Долгачева:
— Отпустите меня на похороны.
— Это невозможно. Вы завтра заняты в спектакле. Билеты уже проданы.
— Тогда замените меня.
— Вот сыграете и поезжайте. Мы поможем с билетом.
В тот момент мне каким-то невероятным образом удалось сдержаться, не надерзить.
Комедию Гольдони «Один из последних вечеров карнавала» мы давали на выезде — в Театре на Малой Бронной.
Труппа знала о случившемся, актеры на дневном прогоне не столько репетировали, сколько, затаив дыхание, следили: чем закончится, как Громова себя поведет, что выкинет. И я оправдала их ожидания.
Долгачев поднялся на сцену, стал давать указания актерам как играть. А я резко направилась к нему, подошла, ухватила руками за голову и притянула к себе: «Ах вы! Как же вы все правильно говорите!» И поцеловала, ощутив себя Настасьей Филипповной. Играла веселую комедию, а сама думала: «Вот, Ксюша, ты и стала актрисой».
Рано утром я отправилась в аэропорт. Попрощаться с папой все-таки успела...
Когда вернулась в Москву, мне позвонил директор труппы Армена Джигарханяна, мы пересекались в антрепризе: «Ксюша, выручай, наши девчонки забеременели одна за другой.
Надо срочно вводиться на несколько ролей. Ты опытная, сумеешь. Армен Борисович не против. Он тебя хорошо помнит».
В Новом драматическом меня ничто не держало. И я снова оказалась среди старых знакомых. Мне доверили роль Ирины в «Трех сестрах». Волновалась дико, но не подвела. После спектакля все разошлись по домам. А я, как сумасшедшая, все бродила по коридорам и целовала стены, благодарила театр за великое счастье играть такую роль. Потом начали репетировать «Дядю Ваню», где должна была играть Соню. Но театр хрупкая конструкция, тонкий организм. Планы там не всегда реализуются.
Зато я получала множество интересных предложений сниматься. Джигарханян не возражал. Он радуется, если актеры его театра появляются на экране. В отличие от Долгачева. Когда Российская телеакадемия присудила мне ТЭФИ за главную роль в фильме «Мой муж — гений», где я сыграла жену академика Ландау Конкордию — женщину, терпеливо сносившую измены ученого, тот всеобщих восторгов не разделил: «Громова снялась в пошлейшей истории о грязном белье, где сыграла так себе».
В связи с этим вспомнила одну сценку. Как-то я участвовала в читке пьесы в Театре. doc, по окончании стояли с коллегами на улице, обменивались впечатлениями. К нашей компании присоединилась театральная критикесса, она заговорила, и вдруг до меня донеслось: «Вячеслав Долгачев...» — мол, молодец, поднял театр с колен.
— Каким же образом?
— поинтересовалась я. — Разве в репертуаре появились выдающиеся спектакли?
— Ну, он хоть что-то делает, — пошла на попятный дама.
Странная для критика позиция: по-моему, талант режиссера определяется уровнем спектаклей, а не попытками хоть что-то сделать.
Сериал «Марш Турецкого» подарил мне незабываемую встречу с Александром Домогаровым. Я играла певицу-наркоманку, которую похищает ненормальный поклонник, а Турецкий ее спасает. По сюжету мне предстояло играть «ломку», я проконсультировалась с врачами и надела специально изготовленные линзы с увеличенными зрачками, чтобы выделялись глаза.
Накануне съемок с Домогаровым волновалась жутко, но тревоги развеялись, едва Александр Юрьевич появился на площадке. Точнее, мы даже не заметили, как это произошло. Он человек крайне деликатный.
Отснялись на одном дыхании. Когда уезжала домой, костюмер передала огромный букет темно-бордовых роз. Я пытала: от кого? Но она не призналась. Позже кто-то из группы рассказал, что Домогаров заказывал букет. Приятно было почувствовать себя женщиной.
Когда сериал показали по телевидению, меня похвалила Инга Оболдина — актриса, мнение которой я очень ценю: «Взяла пульт, хотела переключить канал, но гляжу: о, Громова! Стала на тебя смотреть и втянулась. А ничего играет! — думаю».
У этой медали обнаружилась и обратная сторона. После «Марша Турецкого» распространились слухи, что я законченная наркоманка. Они меня не огорчали: значит, действительно хорошо сыграла.
А потом Валерия Гай Германика предложила роль в сериале «Краткий курс счастливой жизни», на съемках которого я обрела подругу. Катя Бирюкова познакомила меня с Никитой Емшановым. Мы сидели в «Маяке». Я видела Никиту в спектаклях Театра.doc — он производил сильное впечатление, его ждало большое будущее. Но в личном общении Емшанов мне не понравился. Я даже сказала ему какую-то резкость, когда он особенно распетушился. Сейчас понимаю: Никите хотелось быть самым лучшим, стать центром внимания, но делать это он еще не научился. Между нами пробежал холодок. Емшанов не одобрял нашу с Катей дружбу, боялся, что стану на нее влиять.
Никиту близко знал мой партнер Костя Гацалов.
Они играли вместе в Театре.doc, Центре драматургии и режиссуры Алексея Казанцева и Михаила Рощина. Никита только начинал...
Кто-то высмотрел плод,
что неспел, неспел,
Потрусили за ствол — он упал, упал...
Вот вам песня о том, кто не спел, не спел
И что голос имел — не узнал, не узнал.
Кажется, что эти строки Высоцкого сказаны про Никиту.
Шестнадцатого августа прошлого года мы с Катей встретились на «Мосфильме». Она получила зарплату. Погода стояла солнечная.
— Пойдем погуляем в яблоневом саду, — предложила я.
— Разве он здесь есть?
— Конечно! Торчишь целый день в прокуренной комнате и не ведаешь, что рядом такая красота.
Мы побродили по саду, набрали яблок, посидели на лавочке у пруда. Когда возвращались назад, Катя вдруг закричала:
— Ксюша, смотри, это я! Это мне памятник.
Действительно, на газоне стояла, отставив ногу, бронзовая девчонка с хлопушкой.
— У Никиты завтра день рождения, надо купить подарок, — сказала Катя.
Она и сегодня стоит у меня перед глазами: белоснежное платье, ярко-зеленая сумка.
— Подожди, — ответила я. — Хочу сделать подарок тебе.
Зашла в магазин и купила ей зеленую люминесцентную тушь для ресниц.
— Ксюша, зачем? День рождения не у меня, а у Никиты.
Катя светилась радостью, прыгала вокруг щенком, дарила свою любовь. А я обозлилась: — Когда уже ты забудешь своего Никиту?!
Сама видишь: не отвечает он тебе взаимностью, у него своя жизнь. Имей гордость! Посмотри на вещи серьезно.
Я понимала, что это любовь, что ею нельзя щелкнуть как выключателем. Но почему-то боялась за Катю, чувствовала опасность, которая исходила от Емшанова.
Одна актриса из нашей съемочной группы незадолго до этого уезжала в Иерусалим и предложила всем желающим написать записки, которые она положит в Стену плача. Катя оживилась, схватила карандаш и написала: «Хочу быть с Никитой всегда».
Сбылось...
— Завтра в девять смена. Я домой, ты тоже поезжай, — сказала я Кате, прощаясь.
— Да-да, только на минуточку загляну в «Жан-Жак».
Пока, до завтра.
У меня ничего не екнуло. Приехала и легла спать.
Утром по всем каналам передавали подробности жуткой аварии на Садовом кольце. «Погиб актер Никита Емшанов, с ним в машине находились женщина и мужчина, их имена пока не установлены», — сообщал диктор. На экран было страшно смотреть, автомобиль разбился всмятку.
Через минуту раздался звонок от ассистента Даши: «Ксюш, не знаешь, где Катя? Не могу ей дозвониться, телефон не отвечает».
И я поняла, что Кати больше нет, что там, в машине, была она.
Подробности последних часов Катиной жизни знаю от общих знакомых.
В «Жан-Жаке» она встретила Никиту с друзьями. Он уже начал отмечать свой день рождения, который у него семнадцатого августа. Был навеселе, но собирался сесть за руль. Компания решала, отдавать ли ему ключи от машины, Никита настоял: «Я в форме, доберусь до дома без приключений». На прощание он произнес тост: «В моей жизни есть два близких человека — верный друг Костя и моя девушка Катя».
Представляю, как она была счастлива, когда Никита назвал ее своей. В тот момент Катя сидела у него на коленях. Она нежно любила Никиту до последней минуты. Наверное, и он ее. Просто у него это чувство было пунктиром, а у нее сплошной линией.
Лучший друг Емшанова режиссер Константин Камышанов тоже был с ними в той машине. Они с Никитой вместе снимали квартиру и погибли тоже вместе...
«Хорошо, что вы опоздали в морг на опознание, — сказала мне Валерия Гай Германика. — Вы бы не смогли на нее смотреть».
Катя очень сильно обгорела. Ее опознали только по татуировке на ноге. После смерти Кати распространилась информация, что она была беременна. Неправда, я бы знала. Да и патологоанатомы это опровергли.
Вообще, вокруг Катиного имени поднялось много пены. Вспомнили, что она в течение двух лет была гражданской женой фронтмена «Агаты Кристи» Глеба Самойлова. В Интернете по сей день существует группа их фанатов.
Писали даже, что употребляла наркотики, а одна из ее татуировок маскировала шрам от бритвы: мол, Катя пыталась покончить с собой. Никто не подумал о том, что это вранье может больно ранить Катину маму. Весна не только не была наркоманкой, она два года спасала от пагубного пристрастия Глеба, ездила с ним на все гастроли. Когда поняла, что перспектив у их отношений нет, ушла от него. У Самойлова позже начался роман с Германикой, но это Катю уже никак не трогало.
Когда она погибла, мне «повезло»: снимали сцены, где моя героиня, узнав об измене мужа, идет к пластическому хирургу. Я не могла сдерживаться, плакала, горевала, лицо распухло, но было абсолютно все равно, как выгляжу. Лера называла меня Жабкой. Сама Германика держалась. Она проявила высшую степень профессионализма, собралась и досняла сериал.
Как сообщали газеты, Никиту похоронили в Сестрорецке.
Это было желанием его матери, потерявшей недавно мужа. Что с ним случилось — не знаю. Никита об этом не говорил, видимо, тяжело было. Деньги на похороны Емшанова собрали коллеги из Театра.doc и Центра Казанцева и Рощина. На похоронах всем распоряжалась Женя Гладий, как рассказывали — подруга Емшанова, с которой он прожил несколько лет. Они расстались, но сохранили дружеские отношения. Она неотступно находилась рядом с матерью Никиты, поддерживала убитую горем женщину.
Я не сужу Никиту: он выпил, да еще, говорят, гнал по Садовому со скоростью не меньше ста километров... Все мы совершаем ошибки, его — оказалась роковой.
Мы порой забываем, что завтра жизнь может закончиться, распыляемся на какие-то мелочи, растрачиваем себя на ерунду. Никита, как многие, не думал о смерти, жил сегодняшним днем, рассчитывал, наверное, на то, что еще успеет стать серьезным и ответственным, все наладит и не отпустит от себя ту единственную, с которой будет счастлив. Не успел... Жаль...
А Катя лежит на подмосковном кладбище, так решила ее мама, у которой неподалеку дом — в дачном поселке, где Катя выросла.
Когда теряешь дорогих и близких, начинаешь больше ценить то, что у тебя есть. А есть у меня не так уж мало: любимая работа, она дает возможность прожить множество разных судеб, испытать ни с чем не сравнимые эмоции. Рядом со мной мама.
Она посмотрела «Краткий курс...» и поначалу сокрушалась, что меня на экране маловато.
— Ничего, — успокаивала я. — Зато не надоем зрителям.
— Но ты же лучше, чем... — далее следовала фамилия актрисы. — Она вообще плохо играет.
— Мамочка, у нее такой муж, что тебе и не снилось.
Родителям всегда хочется, чтобы их дети были самыми счастливыми.
Еще меня ценит множество зрителей, мы переписываемся в социальных сетях. Я получаю от них столько позитива, что с оптимизмом смотрю в будущее. А настоящая любовь у меня еще будет. Она ходит где-то рядом, я это чувствую. И верю, что скоро обязательно ее встречу.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки мебельный салон Andrew Martin.
Подпишись на наш канал в Telegram