Я пыталась разобраться в этом деле. А потом мне позвонили и прямо сказали, что копать не надо. ..
— Мне все можно, я внучка Кадочникова! — прокричала и тут же получила оплеуху. Это был единственный раз, когда дедушка меня ударил.
— Что значит «мне все можно»? Ты не имеешь права так говорить! Вот сделаешь что-нибудь значительное — другое дело. Но тогда у тебя и желания не будет хвастаться. Истинный талант не кричит о себе!
Что я тогда понимала про талант?
И кричала-то, наверное, от глупой детской гордости — вот, смотрите, ни у кого нет такого деда! Такого красивого, такого умного, такого замечательного! Но урок усвоила. А как же иначе? Дедулю я обожала. Он и сейчас мне снится: веселый, с цветами, в стильном костюме. А за ним — большая новогодняя елка, как в детстве, когда собиралась вся семья, приходили друзья-актеры с детьми и в доме все переворачивалось вверх дном. Это было самое счастливое время: под елкой ранним утром мы находили подарки и верили, что их принес Дед Мороз, хотя на самом деле большую часть покупал мой дедушка.
С ним постоянно происходило что-то необыкновенное. Когда Павел Петрович купил свою первую машину — «Победу», он просто сел за руль и поехал.
Колесил по городу около полугода, пока его не остановил инспектор ГАИ и не попросил:
— Ваши права.
— Какие права?
— Ну как же, чтобы водить автомобиль, нужны права, — объяснил гаишник.
Дед искренне удивился и пошел учиться в автошколу.
Он был, конечно, сердцеедом и ловеласом. На пике славы, в пятидесятые-шестидесятые годы, получал мешки любовных писем от поклонниц. Незнакомые женщины осаждали квартиру и уверяли, что у них дети от Кадочникова. Моя мудрая бабушка Розалия Ивановна реагировала на такие заявления спокойно: «Приводите ребенка, скоро подойдет Павел Петрович, и мы обсудим это вместе».
Разочарованные поклонницы уходили. Им-то хотелось увидеть сцену ревности.
Я, когда выросла, часто спрашивала:
— Бабуля, сколько же женщин за дедушкой увивалось, сколько сплетен тебе пришлось выслушать, как ты с этим жила?
Она отвечала:
— Даже если у него что-то где-то и было, я никогда не чувствовала себя обделенной его вниманием.
Еще она говорила: «Если актер играет героев и в него не влюбляются женщины, то он — бездарность».
Розалия понимала, что ее ждет, выходя замуж за Кадочникова.
В самом начале их совместной жизни, когда дедушка еще работал в театре, по толпе поклонниц у подъезда можно было сверять часы: стоят — значит, пора собираться на спектакль. Бабушкино спокойствие объяснялось просто: она твердо знала, что любит Павлинька только ее, не зря они прожили вместе больше пятидесяти лет.
Сейчас много говорят о том, что у Павла Кадочникова был роман с Людмилой Касаткиной. Не думаю, что это правда. Хорошо помню тетю Люду: жизнерадостная, веселая, все время хохотала, как-то подарила мне, совсем девочке, дорогие заграничные духи. Она часто приходила к нам в гости, и бабушка ее принимала. Конечно, дыма без огня не бывает, дедушка постоянно влюблялся в своих партнерш: ему это было необходимо, чтобы лучше прочувствовать роль. Спокойно признавался: «Да, я чуточку влюблен, но пройдет картина и пройдет моя любовь».
Такой у него, видимо, был творческий метод.
Однажды идем по «Ленфильму», держу его под руку, мне — семнадцать, ему — семьдесят три. На нас глазеют и шепчутся: «Смотрите, смотрите, Кадочников опять молодую любовницу завел!» Даже в преклонном возрасте на него так реагировали. Да, он мог увлечься и вспыхнуть как спичка. В Швеции у Павла Петровича есть сын Виктор от певицы цыганского театра. Видела ее фото — женщина потрясающей красоты. Внучка дедушки по этой линии, Маша, сейчас живет в Лос-Анджелесе, мне о ней рассказала актриса театра «Ромэн». Нас даже хотели познакомить, когда я была в Америке, но Маши не оказалось в городе. Дед не дал им своей фамилии и не поддерживал отношений. А мне было бы интересно пообщаться с дядей и сестрой.
Кадочниковым стал лишь один внебрачный сын Павла Петровича — Константин.
Он родился, когда дедушке было семнадцать лет. Его мать, Татьяна Никитина, уже окончила к тому времени режиссерское отделение театрального училища. Дедуля — молодой, глупый, весь в искусстве — жениться на Татьяне не собирался, но, насколько я знаю, сразу сказал: «Это мой сын, и он будет Кадочниковым». Татьяна почему-то этого не захотела, не разрешала им встречаться, даже денег не брала. Потом, правда, потребовала алименты сразу за несколько лет, когда узнала, что дедуля женится. У нас в доме не принято было обсуждать эту историю, так что могу что-нибудь и напутать.
Костя пришел к нам сам. Однажды раздался звонок, бабушка открыла дверь.
На пороге стоял четырнадцатилетний парнишка, так похожий на юного Павлика Кадочникова, что представляться нужды не было. И характером в деда. Какой же смелостью нужно обладать, чтобы прийти в чужой дом и произнести: «Здравствуйте, я — Костя». Бабуля говорит, она сразу его приняла и полюбила. Но возникла непредвиденная проблема: мой папа Петя — до этого момента единственный ребенок в семье. Он ведь был тогда совсем маленьким. Вот и стал выяснять у мамы:
— А почему Костя называет моего папу папой?
— Потому что мамы у вас разные, а папа один, — ответила Розалия Ивановна.
Петя разревелся, у него случилась настоящая истерика.
Пришлось родителям его долго утешать и объяснять, что он по-прежнему останется самым любимым и что иметь старшего брата — это очень здорово. На следующий день, увидев Костю, Петя кинулся ему на шею и повис как обезьянка: «Мой братик, мой Костя!» С тех пор они стали неразлучными.
Вот сейчас вспоминаю деда и думаю не о том, как они смогли с бабулей прожить вместе полвека, хотя это подвиг, по-моему, а о том, как они вообще поженились. Ведь более непохожих людей трудно себе представить. Познакомились они в театральном училище, когда оба поступили на первый курс. Павел Кадочников — неорганизованный, витающий в облаках. Очень элегантный, хоть и из рабочей семьи. Красавец, франт. Все студенты носили простую неприметную одежду, Кадочников же вплывал в аудиторию в бархатной толстовке с бабочкой.
А уж стоило ему запеть неаполитанскую песню, и пара-тройка разбитых сердец была обеспечена. Каждая вторая сокурсница смотрела на Кадочникова влюбленными глазами. Кроме умницы Розалии Котович — правильной девочки и примерной студентки, которая фыркала в его сторону и говорила что-то вроде: «Кадочников — это вообще». Она исправно посещала комсомольские собрания, училась на «отлично» и собиралась замуж за такого же примерного молодого человека по имени Иван. Разгильдяя Кадочникова к ней «прикрепили» для перевоспитания. В результате Розалия «прикрепилась» к нему на всю жизнь. Но поначалу всячески выказывала юному сердцееду свое неодобрение и на бархатные уловки никак не реагировала. Ух как, наверное, его это задевало!
Самолюбивый Павел решил во что бы то ни стало покорить неуступчивую барышню и стал за ней вовсю ухаживать. Покупать цветы ему было не по карману, но он нашел выход из положения: начал возить с охоты еловые лапы. Остальные девушки заволновались, и на очередном комсомольском собрании какая-то активистка потребовала:
— Пускай Кадочников свое поведение объяснит: на каком основании он дарит Розе Котович елки? Какие у него намерения?
— У меня серьезные намерения — жениться хочу, — заверил собрание дед.
Конечно, все отговаривали Розалию с ним встречаться, ведь было известно, что у Кадочникова есть сын. Только Котович уже влюбилась по уши, на чужое мнение ей было наплевать.
Вскоре она выяснила отношения с женихом и объявила Павлу: «Я свободна!» Это был уже последний курс училища, ставили «Снегурочку», дед играл Леля, а бабуля — Купаву. Успех был потрясающий, они с этой «Снегурочкой» и в ТЮЗ попали. Перед свадьбой «доброжелатели» твердили: «Зачем тебе этот алиментщик нужен?» А потом, когда дедуля стал знаменитым, те же люди говорили: «Конечно, ты знала, за кого выходить замуж».
Они расписались, но съехались не сразу. Деваться молодоженам было некуда. Розалия жила в общежитии, а Павел в одной комнате с отцом, мамой, сестрой Зоей и семьей брата Коли. Но мой прадед, Петр Никифорович, сказал: «Хватит бегать туда-сюда, это не по-людски. Поженились, значит, отгородим вам угол ширмой». Так и ютились какое-то время, пока от ТЮЗа не дали комнату.
В конце декабря 1944 года в Тбилиси, в эвакуации, в семействе Кадочниковых появился долгожданный ребенок — мой папа Петя.
После войны вся семья вновь собралась в Ленинграде, и бабушка ушла из театра. Чего ей это стоило, можно только догадываться. Она была прекрасной актрисой, но еще и настоящей женщиной, поэтому и сделала выбор в пользу семьи. Не принесла себя в жертву, вовсе нет. В то время с ними жила родная сестра Розалии — «мама Маруся», бабушка актера Леши Нилова, которая очень помогала и с детьми, и по хозяйству. Да и дед уже добился известности, сыграв летчика Мересьева в «Повести о настоящем человеке». Вполне могли нанять няню с домработницей. Просто Розалия предпочла стать «домоправительницей», и деду это было приятно.
С той поры они никогда не расставались надолго.
Розалия ездила с мужем по стране и не давала шагнуть «за черту»: любимцу публики всегда много наливали, а он считал неудобным отказывать людям в общении. Бабушка была начеку и в какой-то момент говорила строго: «Так, стоп, Павел, едем домой!» И дед беспрекословно слушался, а его друзья-приятели считали Розалию за это стервой. Он король, конечно, был — звезда. И все жили и крутились вокруг него, вокруг его успеха. Прощали ему любые недостатки. Хотя разве можно увидеть какие-то недостатки в человеке, которого носят на руках, причем в самом прямом смысле (известен случай, когда его и Дружникова таким образом с триумфом пронесли от гостиницы «Аркадия» до Одесской киностудии). В общем, Розалия Ивановна зорко следила, чтобы все выглядело достойно.
Может, кому-то бабуля и казалась излишне жесткой, но на самом деле она была ангелом-хранителем и деда, и дома.
Иногда, правда, дед с бабушкой все-таки ругались. Но она как-то незаметно умела настоять на своем. Помню, какой крик стоял после переезда: решали, куда поставить шкаф. Я убежала по своим делам, а когда вернулась, шкаф стоял там, где хотела Розалия Ивановна. Дед сидит, смотрит на шкаф и говорит: «Ты посмотри, ведь Роза со мной спорила, а как он тут хорошо смотрится».
После ссор в семье быстро наступал мир, дед и бабушка отправлялись в спальню, где перед сном читали друг другу, делились новостями. Этот ритуал существовал много лет. Кадочников вообще шагу не мог ступить без своей любимой жены.
А та о нем бесконечно заботилась: «Павлинька, Павлинька, давай закапаем капли в глаза...» Дед ворчал, но было видно, что он от этого млеет. Бабушка всегда была рядом, он был ее жизнью, любовью, другом — всем.
Она умела создать уют, прекрасно готовила, ведь стряпать приходилось беспрерывно: в доме постоянно толпился народ. Помню, когда дед снимался в фильме Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино», его коллеги: Юрий Богатырев, Олег Табаков, Александр Калягин — заходили попить чайку. С Богатыревым мы особенно подружились. Мне было лет восемь, когда приехала в Москву с дедом и впервые попала в гости к дяде Юре. Он показал свои рисунки. Эта яркая комната, сплошь увешанная разноцветными листами с акварелями, до сих пор стоит перед глазами.
Богатырев очень любил детей. Всегда играл с нами. Ежика мог в подарок привезти или щенка. И активно за нас заступался перед родными. Помню, однажды притащила бездомного котенка. Мама сразу же указала на дверь. Тогда я пошла к дяде Юре: «Пожалуйста, поговорите, чтобы она котенка не выбрасывала». Богатырев поговорил: «Свет, хочешь, я из Москвы буду приезжать за ним ухаживать, только оставь ребенку радость...» — и зверь был «прописан» в квартире.
Я тогда не очень задумывалась, почему такой вроде бы веселый дядя Юра, который постоянно надо всеми подшучивал, вдруг становился грустным, даже мрачным, — «взрослые» проблемы меня не волновали. Гораздо позже, вспомнив разговоры взрослых, поняла, как ему было тяжело: он ведь жил совершенно один — ни жены, ни детей.
Рассказывали о какой-то трагедии, связанной с любимой женщиной, которая будто бы должна была приехать к нему на съемки под Москву. Богатырев купил огромную охапку роз, чтобы ее встретить, но... она погибла. Говорят, именно с этого момента у дяди Юры начались проблемы с сердцем. Сейчас стали открыто писать о его якобы нетрадиционной ориентации, но ничего такого я не знала, дома никогда об этом не говорили.
И папа, и дядя Костя, и мы с сестрой Юлькой росли среди актеров, потому «заразились» кино с раннего детства. Я «снималась» еще внутриутробно в картине «Снегурочка», где мои родители участвовали в массовке, хотя мама мучилась от токсикоза. Они тогда только поженились, и дедуля с бабулей взяли их с собой в экспедицию. После этого моя «актерская карьера» прервалась надолго.
Правда, меня приглашали на пробы в картину «Чучело», я даже понравилась Ролану Быкову, но не подошла по возрасту. Очень переживала, дед меня утешал: «Ну что ты, глупенькая, расстраиваешься, подожди немного, подрастешь и все-все роли сыграешь».
Дядя Костя сразу решил, что будет поступать в театральный институт. Он сыграл солдата в фильме «Летят журавли», снимался в картине «Музыканты одного полка» (тогда еще под фамилией Никитин — самостоятельность свою отстаивал, не хотел, чтобы считали «блатным», но потом дед все-таки настоял, чтобы сын взял его фамилию) и практически во всех фильмах своего отца. Был одним из ведущих актеров Театра имени Комиссаржевской, проработал там до последнего дня жизни. Папа же мой рос довольно застенчивым, немножко букой, такой «вещью в себе».
Ни театром, ни кино вроде бы не интересовался, окончил Политехнический институт, получил диплом инженера-физика. И только годам к тридцати созрел, заявил родителям: «Пойду в театральный!» Поступил на заочное отделение ЛГИТМиКа, стал киноведом, ездил с лекциями по городам и весям, создал передачу «Для тех, кто любит кино». Помню, они с мамой подолгу сидели ночами, печатали на машинке сценарии.
Сниматься папа не хотел, стеснялся очень, дедушка буквально заставил его пройти пробы в картину «Сюда не залетали чайки» Булата Мансурова. В результате он сыграл там чудаковатого и очень набожного молодого человека, а дед — мудрого старика. После этого папина кинокарьера неожиданно пошла в гору: можно вспомнить его роли в «Благочестивой Марте», «Ночи на четвертом круге», «Я хочу петь».
А в музыкальной комедии «Сильва» папа и дедушка снова работали вместе.
На дебютные папины съемки в мансуровской саге про сплавщиков в Сибирь выехало все семейство Кадочниковых. Мою маму, Светлану Леонидовну, в этой экспедиции называли «женой декабриста», потому что она отправилась в Красноярск с двумя детьми. На самом деле для родителей было естественным не расставаться — они страстно любили друг друга. Я прекрасно помню эту поездку. Дедушка с папой тогда уплыли по реке Мана на целых два месяца. Настолько вжились в образ, что по-настоящему сплавляли лес. Мы же с мамой наслаждались жизнью — купались, загорали, ходили в городской розарий. Красавец-актер Слава Воскресенский привез с собой десять маленьких черепашек, в ресторане он клал их на стол.
Одну из черепашек дядя Слава подарил мне — она прожила в доме лет восемь.
Очередную годовщину свадьбы моих родителей мы справляли как раз на этих съемках. Помню, несла бутылки с «Байкалом» в номер, споткнулась, разбила и сильно порезалась. Папа тут же грохнулся в обморок, у дедули поднялась температура, а Слава Воскресенский остановил кровь и держал мою руку под холодной водой до приезда «скорой». Потом меня увезли в больницу, Слава тоже поехал. И сказал в операционной: «Будет больно, кусай мне руку!» Было не больно, но жутко страшно. Его руку я искусала до крови. И до сих пор, когда мне страшно, я вспоминаю дядю Славу — собираюсь с силами и душу отпускает.
Мои родители познакомились в компании друзей на каких-то посиделках и мгновенно потянулись друг к другу. Маме — двадцать лет, папе — двадцать три, он был еще формально женат, но их брак с Мариной трещал по швам. Папа влюбился в маму и тут же развелся. С его бывшей женой мы продолжали общаться до самой ее смерти.
Павел Петрович обожал сына, гордился, что тот мастер на все руки: мог проводку починить, отремонтировать машину, что угодно прибить-приколотить. Сам Кадочников домом почти не занимался, считал, что должен зарабатывать деньги для семьи, чтобы бабушке было что тратить.
И нам всегда помогал материально. Папа с юности мечтал о собственном автомобиле, но позволить его себе не мог.
В честь рождения моей сестры Юльки дед подарил ему машину и шикарный югославский мебельный гарнитур. Два кресла от него долго потом «жили» у моей тети, маминой двоюродной сестры Юлии, но пару лет назад все-таки отправились на свалку.
У папы и дедушки была общая страсть — охота. В лесу они пропадали целыми днями. А потом приносили домой связки голубей и уток. Ощипывать добычу приходилось женской половине семейства, это был долгий и мучительный процесс. Но зато потом бабушка готовила дичь со специальной подливкой из брусники, и мы ее ели всей семьей, угощали друзей и соседей. Невероятная была вкуснятина!
Ссорились Кадочниковы- мужчины редко. Дедушка в такие моменты вспыхивал и фонтанировал, а менее конфликтный папа отворачивался и уходил.
Стычки случались в основном по мелочам: ведь в одном доме жили две семьи — это всегда непросто. Павел Петрович уважал выбор сына, поэтому и невестку полюбил сразу, безоговорочно. Розалия Ивановна тоже поначалу встретила мою маленькую, худенькую, тихую маму вполне радушно. Семья у мамы была простая. Отец — пограничник, кадровый военный, мать — бухгалтер. Но когда выяснилось, что «незаметная» невестка — девушка с характером, имеющая смелость высказывать свое мнение, бабуля резко поменяла свое отношение. В общем, нашла коса на камень. Уверена: Розалии не понравилась бы ни одна невестка. Она всех женщин считала недостойными сына. Ее фанатичная любовь иногда просто душила папу, он не знал, куда бежать от таких сильных чувств.
Доходило до курьезов. Помню, родители собираются по делам или просто погулять, папа идет разогревать машину, а бабушка выбегает на улицу, садится на переднее сиденье и едет с ними.
Она хотела ежеминутно участвовать в жизни молодой семьи, показать, что она, а не мама все-таки главная женщина для сына. Если мама мне что-то запрещала, бабушка тут же разрешала. Тогда я радовалась: «Бабуля добрая!» — а теперь понимаю, что это делалось лишь в пику невестке.
Папа постоянно метался между бабушкой и мамой, дед держал нейтралитет. Заступаться за невестку в присутствии жены он побаивался. В итоге обстановка так накалилась, что папа завел речь о том, чтобы разъехаться. Дед мог запросто «выбить» отцу отдельную квартиру, но бабушка Роза была еще той шантажисткой. Только сын начинал разговор на эту тему, она резко заболевала: то с сердцем плохо, то давление подскочило.
Конечно, все это было театром: Розалия оставалась хорошей актрисой, несмотря на то, что оставила сцену. Ей не раз вызывали «скорую», но в итоге врач говорил, что никакой угрозы для жизни нет.
Мама терпела сколько могла, но в конце концов поставила вопрос ребром. Это было накануне поездки родителей с друзьями в Игналину, в Прибалтику. «Вот вернемся, и надо что-то решать, так дальше жить невозможно», — настаивала она. Мне тогда исполнилось двенадцать лет, а сестре Юльке — четыре.
В Игналине споры продолжились. Чтобы избежать очередного выяснения отношений, папа не раз уезжал на «Волге» куда глаза глядят. Возвращался под утро, мрачный и измученный. Он никак не мог принять решение. С одной стороны, боялся довести свою мать до инфаркта — она же так переживает!
С другой — не мог видеть, как страстно любимая жена страдает, живя со свекровью. Да и понимал, что греться «под крылом» родителей, уже имея двоих детей, нелепо.
«Как-то я проснулся и вижу, что еду по шоссе», — рассказывал мне дядя Володя Соболев, близкий приятель папы.
В тот вечер он решил заночевать в машине, а папа, снова отправляясь «в отрыв», не стал его будить. Когда дядя Володя спросил, что происходит, он лишь грустно улыбнулся. Друзьям о своих проблемах папа рассказывал редко, все носил в себе.
Перед возвращением домой у родителей состоялся очередной серьезный разговор. Мама даже заявила: если проблема не решится, она уйдет.
А потом состоялась прощальная вечеринка, все выпили и стали дурачиться. У папы с детства была фирменная «фишка». Он залезал на березу и, держась за ветки, начинал раскачиваться. В тот роковой день папа не учел одного: в Игналине березы не растут, а сосна — дерево не гибкое. Ветка не выдержала его веса, сломалась, отец упал и разбился. У него была тяжелейшая черепно-мозговая травма, все ребра переломаны.
В бессознательном состоянии папу на «скорой» увезли в местную больницу. Бабушка с дедом примчались на следующий же день, но он так и не пришел в сознание. Через три дня его не стало. Из-за какой-то нелепости мы с Юлькой лишились отца, мама — мужа, а дед с бабушкой — сына. Но я считала его живым еще пару месяцев, родные скрывали правду.
Когда произошла трагедия, я отдыхала в пионерском лагере.
Бабушка и дедушка приехали ко мне на выходные. Их сопровождал дядя Володя Соболев. Дедуля был, как обычно, подтянут и свеж, Розалия, как всегда, хлопотала вокруг него. Но я почувствовала, что они какие-то потерянные, и спросила, где папа с мамой, ведь они уже должны были вернуться из Прибалтики. Тут мне и сказали, что с папой случилась беда: «Он лежит в больнице в тяжелом состоянии, — соврал дядя Володя, — но ты не волнуйся, все будет хорошо!» Бабуля и дед промолчали. А папу к тому моменту уже похоронили на Серафимовском кладбище. Меня специально не допустили на похороны, побоялись за мою психику: с папой я была духовно ближе, чем с мамой. Не стали вызывать с гастролей и дядю Костю, опасались за его сердце: за полгода до смерти папы он перенес инфаркт.
Дед держался героически.
Даже дал в лагере концерт, хотя директор предлагал ему отменить выступление. С детьми Павел Петрович общался непринужденно и весело, охотно отвечал на вопросы. Я ни о чем не догадалась. А когда смена кончилась, меня увезли к маминой бабушке Анне Васильевне, там же были Юлька и мамина мама Нина Васильевна. Нам с сестрой продолжали говорить, что папа жив, но потихоньку готовили к неизбежному удару. Бабушка Нина все время спрашивала, что будет, если я узнаю, что папы больше нет. «Ты же не станешь устраивать истерику?» — выпытывала она, когда мы собирали в саду малину. Я обещала.
Ужасно скучала по маме, а она все не приезжала. Наконец вижу — идет по дорожке к дому.
С воплем бросилась к ней, мы обнялись, поцеловались, и вдруг она серьезно посмотрела мне в глаза:
— Натуля, поговорить надо.
Я мгновенно все поняла. Сказала только:
— Мне кажется, что это конец... — и пошла в дом. Что я имела в виду: смерть папы, конец моего детства — не знаю, наверное, все сразу.
Дальше помню плохо. Юля рассказывала, что на какое-то время я словно сошла с ума. Орала, царапалась, кусалась, била посуду. Мамин отчим дядя Витя схватил меня в охапку и скомандовал родне: «Так, все замолчали и вышли!» Приказал: «Наташа, плачь!» Я прорыдала несколько часов и уснула. Потом проснулась — все это время он держал меня на руках.
Стало немного легче. С тех пор я перестала называть его «дядя Витя», только «дедушка».
После смерти папы спасали детские воспоминания и вещи, подаренные им. Я не отходила от часов с кукушкой, с ними была связана целая история. Однажды летом семьей отдыхали на даче. В магазине, куда мы поехали за продуктами, был отдел, где продавали промышленные товары. В часы я тут же влюбилась и просто умоляла их купить, но взрослые отказали наотрез. Я погоревала-погоревала да и забыла. Наступил Новый год. До сих пор помню дикий восторг, который испытала, найдя эти часы под елкой. Оказалось, папа с дедом, решив сделать мне подарок, специально вернулись в магазин, купили их и целых полгода об этом молчали.
Они были широкими людьми. Но дед, несмотря на то что нам, детям, многое привозил из-за границы и мы не нуждались ни в чем, учил ценить вещи. Не доношу дорогие джинсы — обязательно скажет: «Я тебе новые штаны не покупаю!» Но вообще-то Павел Петрович, как и папа, был очень мягким. Из-за врожденной доброты на нем «ездили» и родные, и друзья, и просто знакомые — он никому не отказывал в помощи. Павлиньку все любили. И когда с папой случилось несчастье, посыпались сотни соболезнований, его поддерживали, не давали остаться одному. Богатырев прислал телеграмму, подписавшись: «Ваш сын Юра».
Чтобы хоть на время забыть о горе, дед постоянно работал. В тот страшный год вышло сразу восемь картин с его участием, в том числе «Проданный смех». Если присмотреться к сцене в самолете, можно увидеть, что Кадочников там непривычно мрачный и постаревший.
Говорят, когда была съемка, Павел Петрович неожиданно попросил принести ему бутылку коньяку прямо на площадку. Такого с ним никогда не случалось. Со слезами на глазах он осушил рюмку, потом признался: «Сын у меня погиб вчера». А через несколько минут продолжил работу. Не знаю, так ли все было на самом деле, но очень похоже на деда. Он умел держать удар.
А через три года умер дядя Костя. Скоропостижно, от второго инфаркта, когда был с театром на гастролях в Одессе. Знатоки считали его незаурядным актером, я же видела в «Комиссаржевке» лишь два детских спектакля с участием дяди, которые толком и не помню. В памяти отпечаталась почему-то только огромная бутафорская копченая свиная нога на сцене.
Увидела ее и страшно захотела есть, даже слюнки потекли. В антракте побежала за кулисы, дядя Костя раздобыл в буфете ветчины и сказал, что мясо отрезали от той ноги. Он вообще был большим ребенком и выдумщиком. Однажды подарил мне детскую швейную машинку и увлеченно строчил на ней вместе со мной.
Страшное известие чуть не убило деда. Он очень похудел, осунулся, как-то сразу сдал. Потерять одного за другим любимых сыновей — какое сердце это выдержит?! От черных мыслей снова спасла любимая работа: дедуля ушел в нее с головой. Окунулся в съемки, проблемы учеников, концерты. И выстоял.
Бабуля же свое бесконечное горе изливала на близких. После гибели единственного сына она словно сошла с ума. Обвиняла друзей папы в том, что они убийцы и специально готовили покушение.
Даже хотела подать на них в суд. Естественно, говорила это в аффекте, так как не могла смириться с потерей.
Это было ужасное время. Мама и бабушка снова ссорились. Я и Юлька метались между ними. Мы ведь обожали обеих, а нас постоянно ставили перед выбором и перетягивали на свою сторону. Мучительно даже вспоминать об этом. Когда делили папино наследство (завещания он, естественно, не оставил), война между мамой и бабушкой вступила в новую фазу. Роза хотела взять нашу «Волгу» себе, поскольку ее покупал дедушка, а мама просила оставить машину ей.
В конфликт вмешался Никита Михалков. Они с дедом после фильма «Неоконченная пьеса для механического пианино» стали хорошими приятелями и часто ездили в гости друг к другу.
Никита Сергеевич вызвал дедушку на откровенный разговор и попросил: «Павел Петрович, отдайте машину Свете. Она потеряла мужа, одна с двумя детьми, ей надо на что-то жить...» Дед и сам бы отдал, он был щедрым человеком, но бабушка постоянно на него давила. Понятно, что ей нужны были не деньги, а победа над мамой. В итоге автомобиль все-таки достался маме, и она его продала. Дед через год «пробил» нам квартиру у Серафимовского кладбища. Мы долго занимались обменами и наконец переехали на Петроградку.
Поначалу я жила с мамой, но в какой-то момент поняла, что больше так не могу. Мне не хватало отца, только ему я могла бы доверить свои секреты, а с мамой как с подругой поговорить не решалась. Знала, что она многого не поймет. Мама очень сильный человек, мне казалось, что она «давит» на меня, зажимает мое «Я».
Скорее всего, это давило наше общее горе, которое мы никак не могли разделить друг с другом. В общем, я металась, мне было тяжко, больно, невыносимо, хотя маму я безмерно уважала и любила. В десятом классе решила, что вернусь к бабушке и дедушке. Конечно, они обрадовались. Ведь без нас дом опустел. «Ну, раз ты так хочешь», — вроде бы спокойно сказала мама. Но когда я собрала чемодан и стала прощаться, она заплакала. Видимо поняла, что в чем-то меня потеряла.
У дедушки с бабушкой я прожила два года. Естественно, маму навещала, мы перезванивались, общались, но духовной близости между нами так и не возникло. Окончила школу и со второй попытки поступила в театральный институт. Первый раз экзамены завалила: у меня случилась любовь и мой молодой человек уходил в армию.
Я так его «провожала», что прогуляла всю ночь (дед искал меня с милицией), а на следующий день срезалась на втором туре. Через год была зачислена в ЛГИТМиК на курс Игоря Горбачева, успев сняться у деда в «Серебряных струнах» и поработать в библиотеке на полставке.
В институте, едва мне исполнилось восемнадцать, вышла замуж за однокурсника Антона Эренберга и перебралась к нему. Разошлись мы довольно скоро. Думаю, это была не любовь, а скорее попытка как-то найти себя, быстрее стать самостоятельной. Когда я еще была замужем, мама сообщила, что хочет уехать за границу. Разговор состоялся на даче у бабушки Нины. «Натуля, через год мы уезжаем на ПМЖ в Америку», — мама развела руками и отвернулась.
«Мы» — это мама, ее новый муж Володя и сестра Юлька. Меня с собой не позвали...
С Володей мама была знакома тысячу лет, он — из компании папиных друзей. Однажды зимой, когда все мы еще жили вместе с дедом и бабушкой, Володя пришел к нам в гости и стал решать со мной задачки по математике. Бабушке это не нравилось, она бухтела. Мама хлопотала на кухне, а будущий отчим счастливо улыбался и просил не звать его «дядей». Говорил: «Зови просто Володей!» Разница между нами была всего в десять лет, он намного моложе мамы. Он мне нравился — с чувством юмора и добрый.
...Я возвращалась на электричке от бабушки Нины и все думала о том, что скоро сестра, мама и Володя уедут в далекую Америку. В голове вертелось: «Поехать с ними даже не предложили, ты им не нужна».
Прорыдала всю дорогу до дома.
От Розалии Ивановны мама отъезд скрывала до последнего, пришлось тоже молчать, хотя очень жалела бабулю — она Юльку обожала. Мне все-таки было легче, чем бабушке, свыкнуться с их отъездом. Жизнь била ключом: институт, любовь, новая семья, друзья-актеры...
Когда мама, отчим и Юлька уезжали, дедушки уже не было в живых. Он сгорел буквально за год. Это лишь со стороны казалось, что Кадочникову все нипочем, что он железный. На здоровье никогда не жаловался, зимой каждое утро ходил на «моржовый угол» на Петроградской стороне, купался в проруби. Ближе к семидесяти с прорубью «завязал», стал принимать ванны с ледяной водой. Погубила его не болезнь, а человеческое предательство.
Парень, которого дед приветил (рабочий из съемочной группы Георгий Смирнов), по сути, лишил своего благодетеля жизни.
Юра как-то подошел к Павлу Петровичу и признался, что хочет поступать на сценарный факультет во ВГИК, принес почитать свои работы. Дедушка увидел в нем талант и взял в соавторы «Серебряных струн», они вместе писали сценарий. Дед вообще очень многим помогал. Однажды, например, подобрал на улице беспризорного мальчишку, вытащившего у него кошелек из кармана. Привел домой. Бабушка найденыша долго откармливала, потом устроили его в интернат. Парень вырос, стал летчиком и писал дедушке письма: благодарил за то, что так круто изменил его жизнь.
Вот и Смирнова он, как того беспризорника, пожалел.
Юра дневал и ночевал у нас, став практически членом семьи. Конечно, очень старался быть полезным, собирал материалы, писал под дедушкину диктовку — Павлинька уже очень плохо видел, у него глаукома была. Потом Смирнов отдал рукописный вариант сценария машинистке, принес деду напечатанный текст, а оригинал оставил себе, на что дедушка не обратил внимания. Он указал Георгия в титрах как соавтора.
Фильм получился очень хороший, дед был счастлив, и тут вдруг приходит повестка в суд. Оказывается, Смирнов заявил: мол, он является единственным автором, а Кадочников просто украл у него сценарий. В качестве доказательства он показал судьям свою рукопись. Разбирательство длилось три года, вплоть до дедушкиной смерти; картину арестовали.
После первого заседания суда Павел Петрович почувствовал себя плохо. У него заболело сердце. Вскоре ему поставили серьезный диагноз, но дед не сдавался, пытался шутить, хотя я заметила: в его лице появилась какая-то растерянность. Он никак не мог поверить в предательство Смирнова, не мог понять: почему Юра с ним так поступил? Ведь этот фильм Павел Петрович вынашивал всю жизнь. Он словно потерял третьего ребенка. И просто не выдержал.
Когда дед уже лежал в больнице, телефон звонил не переставая. Сотни людей волновались, как он себя чувствует. Павлинька лишь улыбался: все, мол, будет хорошо. Говорил, что в Военно-медицинской академии он как на курорте: окна палаты выходили на его любимую Фонтанку, вид был прекрасный.
Но «хорошо» на этот раз не получилось. Второго мая 1988 года он словно почувствовал, что уходит, попросил бабушку остаться на ночь. Розалия Ивановна отошла в ординаторскую позвонить сестре и предупредить, что не приедет домой. Когда возвращалась, увидела, что врачи толпой бегут по коридору. Пятнадцать минут ее не пускали в палату, а потом вышел заведующий отделением и объявил, что Кадочников скончался от сердечной недостаточности. Бабушка Роза пережила мужа на тринадцать лет, она умерла восемнадцатого декабря 2001 года.
Похороны деда прошли как в тумане. В мозгу не зафиксировались ни отпевание, ни как опускали гроб в землю. Помню только, что актер Сергей Филиппов подошел к дедушке и поцеловал его в лоб. Он был старенький, и по лицу его катилась одинокая слеза.
В эту секунду я ощутила весь ужас потери, осознала, что деда больше нет и что я никогда не смогу смириться с этим.
Георгий Смирнов еще год судился с бабушкой. Сам он ни разу не пришел на заседание — за него являлся адвокат. Думаю, что это была чья-то продуманная акция. Его использовали, чтобы он помотал нервы Кадочникову. Я пыталась разобраться в этом деле. Разговаривала с адвокатами. А потом мне позвонили и незнакомый человек прямо сказал, что копать не надо. Честно могу сказать: я испугалась. Не исключаю, что дед перешел дорогу кому-то из чиновников, он был довольно резким в высказываниях. Ясно одно: Кадочникова целенаправленно травили, хотели довести до могилы. И довели.
Разбирательство по фильму так ничем и не закончилось.
Однажды Смирнов просто забрал заявление и исчез. Тем не менее свое черное дело он сделал: картина так и не вышла в широкий прокат. Сейчас «Серебряные струны» периодически показывают по каналу «Культура», но дедушка-то мечтал, чтобы его «лебединую песню» посмотрела вся страна.
Что случилось со Смирновым дальше, не знаю. Он как в воду канул. Сценаристом не стал. Думаю, когда он подавал в суд на Кадочникова, то рассчитывал на покровительство недругов деда и на карьеру. Но ничего у него не получилось.
А династия Кадочниковых продолжает жить. Мой педагог Игорь Горбачев сразу после окончания института пригласил меня к себе в «Школу русской драмы» — учить студентов. Два года я с увлечением преподавала. А потом попробовала себя в режиссуре: поставила спектакль по сонетам Шекспира сначала со студентами, затем с профессиональными актерами.
Однажды на репетицию пришли мои театральные знакомые и пригласили наш спектакль в Австралию. Какое-то время учила актерскому мастерству австралийцев, а одиннадцать лет назад вернулась в Россию, пришла в Детский драматический театр «На Неве» под руководством Татьяны Савенковой. Последние три года руководила театром «САНскрит». Сейчас основала «Продюсерский Центр Династия», где я и учредитель, и худрук. Собираемся с коллегами открыть школу для творчески одаренных детишек имени Павла Кадочникова.
«Роман» с кино долго не складывался. Снялась в одной из серий «Улиц разбитых фонарей», потом были сплошные массовки. Активно работать начала лишь два года назад.
В фильме Дмитрия Светозарова «Любовь без правил» сыграла поклонницу главного героя, в телефильме «Сонька — Золотая ручка» Виктора Мережко перевоплотилась в жену полицмейстера, а весь позапрошлый сезон провела на съемках картины Алексея Учителя «Поезд», сыграла одну из ссыльных. Сейчас снимаюсь у Федора Бондарчука в картине «Сталинград», мою героиню зовут Зоя.
Кино для меня не только творчество, но и способ заработать на хлеб насущный: мощных спонсоров у «Династии» нет.
Я — счастливая мать. Старшему сыну Пете двадцать один год, младшему Вите — тринадцать, дочке Алисе — восемь. По-моему, они не обделены талантом, и все носят фамилию Кадочниковы.
Петя снялся у Игоря Масленникова в фильме «Тимур и его коммандос», когда ему было всего двенадцать лет. Ему тогда все очень понравилось, но в актерах он не задержался. Мечтает о карьере оператора, сейчас работает видеоинженером в одной из питерских кинокомпаний.
Витю отдала в детскую студию при театре «На Неве», когда ему было четыре. И у него «пошло». Как-то перед моим отъездом на гастроли в Киев преподаватель Вити по ритмике предложила ввести сына в спектакль БДТ «Посторонний» вместо заболевшего мальчика. Я согласилась, а когда вернулась — Витя уже здорово играл, преодолев страх перед сценой.
Вскоре его взяли в спектакль Мариинского театра «Мадам Баттерфлай». Еще Витя снялся в картине «По этапу» вместе с Джоном Малковичем.
На пробах сын поразил режиссера, заплакав по его щелчку. Он сумел вжиться в непростой образ Николеньки Мармеладова в «Преступлении и наказании» Дмитрия Светозарова. Были и другие картины: «Жизнь Достоевского», «Боец», «Всегда говори всегда-4». А еще Витька много картин озвучивает.
Младшая Алиса в четыре года впервые пришла на пробы и решительно заявила: «Сниматься не буду!» Но зато начала командовать на площадке, расставлять других детей, сразу увидела кадр. По-моему, у нее режиссерские способности. Очень жалею, что Алиску не увидел дед. У них в характере много общего: оба упрямы и непримиримы и всегда добиваются своего. Алиса из-за этого набьет еще много шишек. Пусть! Я молюсь, чтобы в моих детях тлела хоть искра того пожара, который бушевал в Павле Петровиче Кадочникове.
Еще один продолжатель нашей династии — Леша Нилов, внучатый племянник дедушки, которого все знают по роли капитана Ларина в «Ментах».
С Лешей мы общаемся, его старшая дочка Лиза тоже стала актрисой, окончила СПбГАТИ, работает в Театре имени Комиссаржевской, где всю жизнь играл дядя Костя.
Костина жена, актриса и театральный режиссер Людмила Леонова, в прошлом году умерла, но до последнего дня работала. Мы с ней поддерживали отношения, а вот с ее дочкой Иришкой и внучкой Машей как-то потерялись. Очень жаль, ведь родные же люди.
Из клана Кадочниковых чаще всего общаюсь с дядей Алексеем, сыном родного брата дедушки Николая. Алексей Николаевич Кадочников — заместитель директора Центра русского языка и культуры, заместитель декана факультета политологии СПбГУ, доцент кафедры российской политики.
Дядя всегда оказывается рядом в трудные минуты. Позапрошлой зимой какие-то вандалы украли бюст деда с кладбища, хотели забрать и отцовский, но не смогли открутить от постамента. Мародеров сгубила жадность: решили вернуться за памятником папы и тут же попали в «теплые» объятия караулившей их милиции.
Позднее преступники признались, что бюст дедушки распилили на мелкие кусочки и продали как цветной металл. Я хотела сделать копию — чтобы поклонники Павла Петровича могли приходить к своему кумиру на могилу и как бы общаться с ним. Стоило это колоссальных денег, которых у меня не было. Куда только не обращалась за помощью: и в Комитет культуры, и в администрацию Санкт-Петербурга, но брать на себя финансирование никто не хотел.
Тогда за дело взялся дядя Алексей: вышел на «нужных» людей и памятник был восстановлен за государственный счет.
Мама, мой отчим Володя и Юлька живут в Вашингтоне. Общаемся с ними по скайпу. Если меня нет дома, мама пишет возмущенные сообщения: «Звонила — не застала!» Она работает в департаменте торговли. Володя — инженер-программист. Сестра окончила экономический факультет престижного вуза и семнадцатого сентября прошлого года (в день рождения Розалии) вышла замуж. Даг — американец, до свадьбы они одиннадцать лет жили вместе.
«Американская» часть семьи Кадочниковых, когда прилетают в Петербург, первым делом едут на Серафимовское кладбище, где похоронены папа, дядя Костя, дед и бабушка Роза.
Я с детьми бываю у «наших» на дни их рождения, перед Новым годом. Только не в день смерти деда. Может, так бегу от неизбежности. До сих пор не хочу признать тот факт, что Павлиньки с нами нет.
Однажды, совсем крохой, дед посадил меня за руль своей «Волги». Я ерзала у него на коленях, и сердце замирало от того, что эта железная махина теперь в моей власти. Помню, мы выехали со двора, дедуля положил поверх моих маленьких ручек свои и не давал сделать что-то неправильно, повернуть не туда. Я и сегодня чувствую тепло этих рук. Они всегда поддержат, не дадут сбиться с пути...
Редакция благодарит за помощь в организации съемки отель «Астория», Санкт-Петербург.
Подпишись на наш канал в Telegram