«Как вы могли так со мной поступить! — орал в гневе на мою подругу Матросов. — Ну ладно Куликова — идиотка клиническая, но ты-то, Грахова, разумный вроде человек, как ты могла?!» В полнейшей панике он названивал кому можно и кому нельзя, костеря всех «предателями и сволочами» и обещая показать кузькину мать. Мой номер набирал раз сто, в конце концов уже стала бросать трубку — он звонил снова и снова. Не выдержав, рявкнула: «Слушай, мне реально сейчас не до тебя» — и отключила телефон. А Денис метался по ночному Киеву, пытаясь найти хоть какую-то возможность любыми путями — через Днепропетровск, через Одессу — срочно попасть в Москву.
Но все было тщетно.
Вылететь удалось только первым киевским рейсом, и ранним утром двадцать второго августа, в день рождения нашего сына, он попал наконец в роддом. Но на роды опоздал — для него это было катастрофой! Вошел к нам в палату, увидел Ванечку и в мгновенье ока превратился в больного на голову родителя. Успел только констатировать, что у него совершенно уникальный ребенок, — и снопом рухнул в изнеможении на мою больничную койку, проспав полдня. Нам с Ваней оставалось только любоваться спящим младенческим сном папочкой. Каюсь, устроила я мужу Варфоломеевскую ночь! Но честно, никак не ожидала такой бурной реакции: ведь то, что поехала рожать, скрыла от него из лучших побуждений.
Заснул и новорожденный, а мне состояние эйфории, в которое я погрузилась после родов, совсем не давало уснуть. Сидела, смотрела на забавно сопящих в унисон мужа и сына и пыталась разгадать удивительную тайну появления на свет нового человека. Вроде помню все в мельчайших подробностях: как вынашивала, рожала — и все равно не могу постичь непостижимое. Был один мой обожаемый Матроскин, а стало — два. Разве не чудо?! Никогда до этого не испытанные, прекрасные ощущения окатили меня сначала прикосновением легких брызг. А потом прямо накрыло волной нежности и чего-то еще — чему названия не могу подобрать — к этому родному шелестящему дуэту. Счастье? Любовь? Но эти слова так затерты, девальвированы. Происходящее со мной в тот момент хотелось бы обозначить как нечто более мощное и прекрасное... Не получается определить, но совершенно точно знаю, что именно ради этого «нечто» и стоит жить.
А может, это и есть сама жизнь? Одному Богу известно, какие ощущения переживал мой сын в момент появления на свет, но я определенно чувствовала себя новорожденной. И это было та-а-ак захватывающе прекрасно... Кажется, перестала дышать, чтобы не упустить, не потерять, прочувствовать до конца, остановить мгновенье... Я сама и весь мир для меня разделились на «до» и «после».
До встречи с Денисом Матросовым у меня уже были две семьи. Обе — замечательные, дружные, шумные. В первую я попала по факту рождения и сразу оказалась одарена большим числом родственников, любимых и любящих. Поэтому все связанное с детством — классное и очень светлое.
У нас была самая обычная семья, традиционно русская, патриархальная, где мама мягка и заботлива, отец строг, но справедлив, и слово его — закон. В детстве я дулась на папу из-за многочисленных условностей, запретов и ограничений, теперь благодарна и даже беру его методы на вооружение. Была у меня и сестра, много старше, что избавило нас от непременных между детьми потасовок. То, что она не позволяла ходить хвостом за ней, не брала с собой в свою «взрослую» компанию, было единственным камнем преткновения.
Кроме мамы, папы и сестры имелись еще бабушка, дедушки, тети, дяди и куча кузенов и кузин. И когда всей толпой собирались на семейные посиделки, мы, пожалуй, уже напоминали шумную итальянскую семью. Потому что отношения не были пасторальными, они были живыми, местами даже бурными — и в этом вся прелесть!
В жарких семейных перепалках упражнялись все от мала до велика, принимая ту или другую сторону.
Мы, детвора, гужевались за отдельным кругленьким столиком, по-особому накрытым, с маленькими стульчиками вокруг. А во главе взрослого стола всегда сидел дед Иван. Всю войну он прошел рядовым пехотинцем, вернувшись с великой Победой, но без обеих ног. Мы, мелкота, побаивались его сурового облика, но это не мешало нам устраивать кучу-малу, завоевывая первенство обладания дедовой инвалидной тачкой, чтобы раскатывать на ней по дому. Дедушка, к слову сказать, постоянно сидя дома в своем допотопном кресле (других не было), со скуки играл с государством в азартные игры. Но вопреки расхожему мнению, оказался удачлив, выиграв в «Спортлото» десять тысяч рублей — сумасшедшие по тем временам и нашему карману деньги.
Семейство наше можно отнести к нищей советской интеллигенции.
Мы не голодали, на Новый год сервелатом и черной икрой из заказов баловались. Но на фоне детей дипломатов и партработников, с которыми я училась в элитной английской школе (спасибо маме, она возила меня каждое утро с «Ботанического сада» на «Китай-город»), была, как сегодня говорят, полным отстоем. Но это никак меня не угнетало и не развило особых комплексов. Во-первых, в семье воспитывали по принципу «не выделяйся, не высовывайся», во-вторых, советская атмосфера всеобщей усредненности способствовала. Все мы: и крутые, и не крутые — ходили в одинаковой форме (и сейчас ностальгирую по нарядным белым фартучкам), никаких сережек, колечек, браслетов, стильных причесок, и уж тем более нельзя было перекрасить волосы или пользоваться косметикой.
По внутренней сути мы были разными, внешне — все под одну гребенку. Теперь думаю: это совсем неплохо в нежном возрасте, потому что давало мне возможность чувствовать себя не менее счастливым ребенком, чем дети более обеспеченных родителей. И в детском саду, и в школе.
В стабильный период «уравниловки» обычную для всех ИТР зарплату в сто двадцать рублей родители так или иначе, но растягивали от получки до получки. В девяностые же все погрузилось прямо в какой-то жуткий триллер. Мало того что с пропитанием стало тяжело, с одежкой был совсем ужас. А у меня как раз переходный возраст, а это значит — что? Возникла потребность выделяться! Чтоб заметили те, кому хочется нравиться.
А для этого мало кокетничать, флиртовать — выглядеть надо, и не как-то, а стильно. Какое там! Когда ты зимой и летом одним цветом — единственная белая водолазка и куртка на все сезоны. То есть если постирала, то уж и выйти не в чем. Вот тут как раз вторая моя семья на помощь приходила, ее я в театральной студии обрела, куда меня отдал отец, чтоб не болталась без дела по улицам. Как мы встретились там с моими девчонками в наши десять лет — так до сих пор вместе. Уже больше четверти века живем по принципу «Один за всех, и все за одного», вышеупомянутая Инна Грахова — как раз из них, сестрищ моих верных, еще Ленка Орлова и Наташка Акимова. Так вот, ездила к Ленке с ночевкой, стирала и сушила над газовой плитой (у нас дома была электрическая) скудное содержимое своего гардероба, поскольку на смену ничего не было. Но и эту проблему нельзя назвать иначе чем пустяком, который даже смешно вспоминать, особенно сейчас, когда бытовой комфорт возведен в культ.
Не то чтобы в моей жизни не было серьезных ухабов, но с тем, что заложили родители и укрепляла наша детская дружба, не так-то легко вышибить из седла.
Даже если покачнешься, рядом всегда окажется надежное плечо — и не одно. То, как важна семейная и дружеская опора, что это основа основ всей будущей жизни, понимаешь, конечно, уже повзрослев. Хотя, помнится, лет в восемнадцать мне уже хватало ума на семейных праздниках поднимать за старшее поколение бокал со словами: «Спасибо, что сохранили». Но увы, где-то по дороге жизни за порогом дома я позабыла об этом открытии. Легкомыслие молодости берет свое, незаметно, медленно, но верно подмывая даже самое крепкое основание.
В шестнадцать я неожиданно для всех и для себя самой поступила в Щукинское училище.
Судьба иногда прямо выводит тебя к совершению какого-то поступка. Про меня нельзя сказать, что страстно мечтала быть артисткой. С папиной подачи готовилась в юридический, училась на подготовительных курсах, но мне было скучно, а потому тяжело. Показалось, что куда веселее и проще быть актрисой. Почему бы не попробовать? Правда, уверенная в том, что ничего у меня не выйдет, чтобы не позориться, ни слова не сказала домашним о своем решении. На удивление легко прошла все туры и оказалась в студентках театрального вуза.
Влюбилась сразу и по уши — одновременно в троих! В мастера курса Евгения Князева, в Василия Ланового и Владимира Этуша — их нельзя не обожать!
Они, в свою очередь, заражали и заряжали своей любовью к театру. Я попала в совершенно иной мир, где однокурсники давным-давно освоили всю классику, которая мне казалась тоскливой, и теперь на равных говорят с твоими любимыми педагогами, обсуждая Достоевского или Гофмана. А ты сидишь недорослем, локти кусаешь, потому что ни словечка умного вставить не можешь. Очарованность необычными людьми, помноженная на самолюбие, творит чудеса. Стала читать запоем, просто вгрызаться в книги, чтобы иметь возможность и право общаться с кумирами. Так, через любовь к наставникам, не только втянулась, но и влюбилась в профессию.
И этот механизм срабатывает до сих пор. Подобные платонические влюбленности случаются со мной через день.
Увлекаюсь людьми разного пола и возраста, влюбляюсь не только в мужчин, но и в детей, женщин и стариков. Обожаю своих партнеров по съемочной площадке, мне очень в этом везет — это лучшие люди нашего кинематографа. Была влюблена и в Марата Башарова, и в Егора Бероева, и в Гришу Антипенко, в Лешу Бардукова, в Аню Ардову, в Настю Макееву. Если перечислять всех коллег, а это не только актеры и актрисы, список будет бесконечным. Прямо вляпываюсь в отношения (подчеркиваю — платонические!), начинаю общаться плотно и — работаю с огоньком, наполненная легким хмелем. После команды «Стоп, мотор!» опьянение само собой потихонечку сходит на нет, не оставляя никаких следов.
В отношения с Денисом Матросовым я «вляпалась» тоже на съемках сериала «Две судьбы», но отлепиться не могу вот уже двенадцать лет.
В день запуска картины Денис предложил меня подвезти, с этого так сразу и началась наша история. Нет, никакой мегалюбви с первого взгляда и близко не было. Просто он — приятный, интеллигентный, привлекательный, я — чертовски привлекательна, мы ехали, шел ни к чему не обязывающий треп. Он говорил, что мой голос кажется ему знакомым:
— Ты, случайно, не на радио работаешь? Где я мог его слышать?
— Конечно слышал. Я же девушка твоей мечты!
С моей стороны это было сказано лишь для поддержания легковесной беседы, он, со своей стороны, тоже не имел ни малейшего намерения за мной приударить. Ему в то время было не до новых отношений, он был полностью погружен в прежние, неподъемно тяжелые, болезненные.
Совершенно очевидным это стало, когда мы остановились на Пушкинской площади, чтобы перекусить, и Матросов рассказал историю своей трагической любви. Понимаете — мне, незнакомому человеку, в первый же вечер он неожиданно открыл все до мельчайших подробностей, все то, чем жил до этого дня. Мытарства в борьбе за отнятых детей, сокровенные переживания, страдания лились потоком, прорвавшим плотину долго сдерживаемой боли.
Возможно, в моем облике есть что-то располагающее к откровенности, да и слушатель я идеальный, потому что, во-первых, любопытна, во-вторых, деликатна — и мне частенько мешает и то, и другое. Поскольку жизнь актрисы в большой степени проходит на колесах, в поездах, ты остаешься в СВ один на один с попутчиком и он начинает рассказывать историю своей жизни от а до я.
Мне и интересно, и прервать неудобно, но подъем в шесть утра, две таможни, съемочная смена и поезд обратно. Иногда переезжаю семь дней подряд ночными поездами, и каждый вечер с кем-то знакомиться, что-то выслушивать — можно просто сойти с ума. Так чтобы не обижать людей, выработала специальный приемчик, беру с собой DVD-плеер и говорю: «Ой, ради бога извините, мне по работе нужно посмотреть один материал. Я вам не буду мешать? Нет? Ну, спасибо. Спокойной ночи» — и надеваю наушники. Все — нет меня.
Это я к тому, что русскому человеку в принципе свойственно излить себя чужому, случайному человеку, но это всем известный «эффект попутчика», с которым ты, скорее всего, больше никогда не увидишься. С Матросовым совсем другая история.
Не знаю, как объяснить, почему именно в этот момент и именно мне открылась его душа. Думаю, у меня есть все основания полагать: это то, что называют судьбой.
Тем более что я «не осталась в долгу». Чтобы не поставить нового знакомого в неловкое положение из-за такой неожиданной для него самого откровенности, я немедленно, как только он замолчал, затарахтела о своем, о девичьем: дескать, не только у него наболело. Мне тогда казалось, что и у меня за плечами колоссальный опыт, не такой бурный и трагический — но все же.
Я никогда не считала себя, да и не была красоткой. Если посмотреть на мои детские фотографии, то среди них нет ни одной нормальной — везде рожицы строю. Кривлялась постоянно, будто шило у меня было во всех местах, недаром первая моя роль — Баба-яга.
Девчонки у нас в классе были как на подбор обалденные красавицы, даже в десятку я не попадала, так что комплексов появилось — будь здоров! «Э-э-эх, — мечтательно закатывала глазки, — была бы я такой, как Наташка, тогда бы — у-ух!..»
Но пара чудеснейших студенческих «романевичей» позже у меня все же случилась. Оба — со «щукинцами», замечательными талантливыми ребятами, имена которых никому ничего не скажут, у них, надеюсь, тоже счастливые семьи. Воспоминания об этих отношениях, особенно теперь, когда столько времени прошло, исключительно светлые. Мы были слишком молоды, не думали ни о свадьбах, ни о детях, были заняты совершенно другим: учебой, стремлением попасть в хороший столичный театр — и все это на фоне бесшабашной студенческой жизни.
Не мешали и лихие девяностые, когда ни поесть, ни надеть было нечего. Я постоянно бегала в общагу, старалась притащить хоть немного продуктов, чтобы приготовить на общей кухне веселой компашкой чего-нибудь вкусненького. Кому-то невдомек: с чего это Куликова то и дело туда несется, будто ей там медом намазали? А меня, домашнюю, словно комнатное растение, девочку, романтика общаги влекла и манила как доступный вариант самостоятельной и взрослой жизни.
Романы с обоими ребятами при этом неправильно считать легкомысленными, проходных отношений в моей жизни не было и быть не могло — «издержки» строгости родительского воспитания. Один из романов длился несколько лет, жили практически семьей, но отношения исчерпали себя, сошли на нет одновременно с окончанием института.
Как бы странно ни прозвучало, но это была удача, что Денис доверил мне свою полную отчаяния исповедь.
Ведь если так случилось, что ты поделился с посторонним человеком самым сокровенным, то уже как бы сроднился с ним. Первый день знакомства — а вы уже не чужие друг другу. Нас первое общение сблизило настолько, что мы больше и не расставались. Ни я, ни он тогда ничего не загадывали и уж тем более не придавали нашей встрече судьбоносного значения. Может, в этой невесомости и была особая прелесть, прилепившая нас друг к другу.
И уже со следующего дня начались теплые дружеские отношения — в кино сходить, кофейку попить. А поскольку снимались в одном сериале, то как-то само собой получалось, что все время проводили вместе.
Плавно и органично перешли к конфетно-цветочному периоду. Он стал за мной ухаживать, но очень ненавязчиво. Матросов на самом деле достаточно застенчивый человек. Надо его знать, чтобы понять, как нелепы всякие страсти-мордасти, которые про него говорят и пишут. Он милый и трогательный и знаки внимания оказывает такие же: то одну забавную мягкую игрушку подарит, то другую, то арбуз притащит невероятных размеров.
Пришло время познакомить его для начала с моей второй семьей, и он пригласил всех моих подруг-сестрищ в боулинг. Мы ждали его у меня дома, девчонки не отходили от окна в нетерпении: «Куликова! Посмотри, это он?» — «Он!» Мы прилипли к стеклу, увидели, как Матросов выполз из машины с огромным плюшевым львом и не менее огромным букетом цветов.
Видимо, он не успел переодеться подобающим для ответственных смотрин образом. И нам было очень весело наблюдать, как он пытается раздеться не выпуская из рук подарков, от волнения не соображая положить их на сиденье машины или на капот. Девицы мои смеялись до слез, глядя, как он стоит на улице полуголый, с букетом под мышкой, пытаясь натянуть на себя приличествующий случаю джемпер. В общем, смотрины удались на славу, Денис всех растрогал и обаял, теперь мои подруги — и его семья тоже.
И само собой случилось, что мы стали жить вместе. Его родная тетя, уезжая на лето на дачу, оставила квартиру на попечение Дениса. Однажды я заехала с ним цветочки полить, нам обоим и это совместное мероприятие пришлось по вкусу, и мы больше не могли отлепиться друг от друга. Ночевали то у тетки его прекрасной, теперь считаю ее своей, обожаю ее, то у моих родителей, то — у его.
Параллельно у нас шел ежедневный съемочный процесс, нам переодеваться надо, и мы таскались с бесконечными пакетами туда-сюда. В результате багажник нашей машины стал фактически передвижным гардеробом с полным набором одежды на каждый день.
И вот мы как скакали-скакали в те первые месяцы, так и гарцуем до сих пор в одном седле. Легко и изящно это выглядит, если демонстрировать лишь внешнюю сторону отношений... Но для нас обоих это был в чистом виде конкур, причем высокой степени сложности, с преодолением барьеров, требующих от всадников выдержки и железных нервов.
Матросов достался мне в тяжелый для него период, когда он переживал историю той несчастной любви настолько глубоко, что совершенно замкнулся в себе.
Конфликты вокруг детей опустошили его дочиста. Его внутреннее, тщательно скрываемое им состояние было, мягко говоря, хреновым настолько, что он не видел выхода из создавшейся жуткой для него ситуации. А следовательно, не находил смысла и не имел желания жить. Какие варианты развития событий, как я вижу, были у Дениса в тот момент? Либо популярный нынче у влиятельных и богатых людей способ — украсть и спрятать детей, либо лезть в петлю, к чему он был очень близок. Либо не поддаться безумию и постараться строить разрушенную жизнь заново, кирпичик за кирпичиком. Он выбрал третий вариант — причем не сам, а с моей подачи и при моей поддержке. Я на аркане тащила его из бездонной депрессии. А это, поверьте, непросто — помочь человеку выкарабкаться и отдышаться.
И еще труднее построить что-то новое среди обломков такого драгоценного для него прошлого... Но мы, слава богу, справились.
Он очень искренно и глубоко любил мать своих детей, их отношения не были мимолетными, все было всерьез и по-настоящему. Я не считаю себя вправе никого судить, тем более обвинять, но если бы этот «кто-то» мог себе представить, что творилось с Денисом, прочувствовать хоть на мгновение его боль как свою, думаю, многое сложилось бы иначе. И не имело бы через столько лет такого громогласного и бессмысленно жестокого продолжения и по отношению к Денису, и прежде всего — по отношению к собственным детям.
Когда Матросов в кафе на Пушкинской в первый день нашего знакомства рассказал мне о своей беде, имя актрисы Людмилы Татаровой, мамы его близнецов, ни о чем мне не говорило.
Зато теперь оно известно если не всем, то очень и очень многим — и все благодаря многочисленным интервью, которые дала Люда. Кто-то считает, что я не права, что должна была броситься на защиту дорогих мне людей — Дениса и его мамы Галины Федоровны, крикнуть: «Это все неправда, все было иначе!» Признаюсь, во время недавней публичной «большой стирки» на глазах у детей грязного имени «отца-подлеца» я прокручивала этот вариант в голове. Мы — живые люди, и, конечно, я не могу оставаться безразличной, но переполняющие меня эмоции никогда не вырвутся наружу. И мое молчание — вовсе не знак согласия! Воспитание не позволяет продолжать наносить травмы мальчикам. Я приняла решение не размножать подробности этой печальной истории. Право Люды решать — что, когда и как говорить. А я скажу одно: своего мужа и свою прекраснейшую свекровь за прошедшие двенадцать лет я узнала от и до.
Допускаю, что до встречи со мной их похитили и на время зомбировали инопланетяне, всадив в мозг микрочипы страшных монстров, потому что те люди, о которых рассказывает Людмила Татарова, мне незнакомы совершенно.
Так что поначалу Матросов просто отдыхал в наших отношениях, мы жили и жили, не принимая никаких специальных решений. Но очень хорошо помню, что отношение Дениса к его маме стало в моих глазах одним из главных его плюсов. Была просто потрясена его ежедневной и непременной потребностью общения с ней, хотя бы по телефону. Даже в самый-самый бурный расцвет наших свиданок-гулянок, независимо ни от чего, из любого места и в любом состоянии в час «Ч» он произносил: «Мне надо позвонить маме, узнать, как она там на даче, она переживает».
И это не был дежурный звонок, это живые и трогательные отношения сына и матери, которая, потеряв мужа, всю жизнь посвятила детям. Я слышала их иногда шутливый, иногда сердитый разговор: «Ну, мама, как же так, что значит «не нравится», надо же есть кашу» — в этом было столько нежности, заботы и любви! Может, кому и придет в голову назвать это инфантильностью, по мне — так это чудо просто, когда мужчина так здорово относится к маме. Не мной придумано, что именно так он в итоге будет относиться и к своей жене.
Матросов же пошел дальше: именно так он относится... к теще. Здесь просто катастрофа, не знаю, как сказать, но у них самый натуральный роман! Они обожают друг друга настолько, что когда мы вместе приезжаем к моей маме, она просто в упор меня не замечает — Денис, Денис!
— вот свет в окне. Они вдвоем сидят и о чем-то калякают на кухне. Это удивительно, честно говоря, не ожидала, мама — очень сдержанный в проявлении чувств человек, но Матроскин производит в ней какие-то невероятные перемены. У мамы две дочки, я и моя сестра, папы нет уже. Может, так происходит от того, что в доме появился мужчина? Мама у меня Наталия Ивановна, так он зовет ее «Иванна». И вот то и дело: Иванна — то, Иванна — се.
Могу сидеть ждать его дома вечером — нет как нет! Звоню:
— Что ж ты так долго едешь? Где застрял, в пробке, что ли?
А он: — Точно, застрял — к Иванне заехал.
— Ну, ты обалдел!
Я тут его жду...
— У Иванны борщ — пальчики оближешь! И винегрет!
А когда мама упала и сломала нос, кто с ней ездил по врачам? Матросов: «Иванна, собирайся, едем, прививку нужно сделать от столбняка». Он воспринимает мою маму как родного человека. Был момент, она серьезно заболела, я была в это время в Киеве на съемках. Так Денис умудрялся аккуратно просочиться к специалисту до маминого визита, чтобы переговорить тет-а-тет. Дескать, если найдете что-то нехорошее, ничего ей не говорите, мы потом с вами все обсудим. А я думала: боже, какое счастье, как мне повезло, что есть в моей жизни Матроскин — мужчина, который с такой деликатностью относится к моей маме.
Безусловно, именно так и должен вести себя любой нормальный человек.
Но в наше безумное время все нормы перевернуты с ног на голову. Теща — почти бранное слово! Норма в том, что теща (мать любимой женщины, бабушка твоих детей, часть того корня, от которого питается семья) стала посмешищем и неиссякаемым источником вдохновения горе-юмористов, несчастьем всех женатых мужчин. И в этом современном смысле Денис, слава богу, ненормален!
И вот так день за днем мы с Матросовым узнавали друг друга лучше и лучше — и все! — затянуло. Все настолько гармонично и спокойно развивалось, что я не парилась вопросами о нашем будущем. Хотя вру, кольнуло однажды.
Я знала из рассказов Матросова, что он делал своей прежней возлюбленной совершенно официальное предложение. И во мне амбиции женские заговорили: «А как же я, что же я? Почему он не делает подобного предложения мне?» Но я не из тех, кто хватает жизнь за грудки. Вот что есть — то и хорошо. Ведь можно получить такое наказание за свое нетерпение, каждый шаг, даже самый продуманный, может оказаться неверным, а отвечать за него будешь ты сам. И я эту мысль как поймала, так с легкой душой и отпустила на волю.
А подхватил ее (видно, где-то рядышком в воздухе носилась) Рома Рябов, близкий друг Дениса еще с подготовительных мхатовских курсов. У нас дома была дружеская попойка — так, без всякого повода. И Рома подбросил эту упорную шестикрылую мыслишку в самый хмельной разгар: — Куликова, а чего вы никак не поженитесь — столько лет вместе?
Я пас передала:
— А мне никто предложения не делал.
Матросов принял:
— Да не вопрос!— встал на колено и произнес с соответствующим торжественной минуте пафосом: — Куликова, выходи за меня, пожалуйста!
— Да пожалуйста!
— не стала ломаться я.
Ну, пошутили, а все мы были хорошенько навеселе, и спать улеглись. Но летучая мысль не угомонилась — устроила нам побудку с утреца. Под громкие звуки марша Мендельсона влетел в комнату Рома и давай нас трясти: «Подъем! Едем в ЗАГС!»
Мы, еще толком не протрезвевшие, ничего не понимаем. И в состоянии эйфории едем в Савеловский дворец бракосочетания. Заваливаемся туда: невеста с женихом с помятыми лицами в джинсах и майках и свита — не лучше. Приятель, соврав с три короба, устраивает все таким образом, что нас готовы расписать, мол, проходите. Тут мы:
— Ой, у нас колец нет.
Тетенька уже терпение теряет:
— Да что ж такое?! Ну, бегите за кольцами и возвращайтесь, сразу распишем.
С каким-то истерическим хохотом, потому что не верится в происходящее, бежим и прямо у ЗАГСа покупаем самые простые колечки, которые носим до сих пор.
По дороге я позвонила Светке Антоновой, самой лучшей моей подруженции из театрально-киношного мира:
— Антонова, кажется, я замуж выхожу через полчаса.
— Ну, ты, Куликова, даешь! Щас буду!
Она жила на «Динамо» и очень быстро приехала вместе со своим тогда будущим, а теперь уже бывшим мужем, с фотоаппаратом, лаком для волос и косметикой.
— Куликова, ты обалдела, что ли, в кепке замуж выходить — снимай!
— Не могу, у меня голова немытая.
Светка — красотка, умеет не только за собой ухаживать, руки золотые. Она меня в туалет потащила, пару раз расческой взмахнула, лаком мои волосы сбрызнула, нос припудрила — и готова невеста.
Она еще и букет белых роз успела купить: «Как-то не катит, ты в джинсах — и с букетом!» Когда нас наконец расписали и Матросов нес меня на руках по лестнице, она выдирала лепестки и эффектно забрасывала нас ими — это было очень смешно, учитывая наши свадебные наряды. Зато мы вызвали совершенный фурор у окружающих полнейшей нелепостью нашей процессии. А поскольку мне надо было срочно бежать на спектакль, мы быстренько покинули гостеприимный дворец.
Денис посадил меня в такси, я рванула в театр и играла совершенно трагическую драму Пристли «Время и семья Конвей», тяжелейший спектакль в трех актах с двумя антрактами. Мне надо рыдать, а рыдать, конечно, не очень получается, меня веселят утренние воспоминания.
Антонова тут же растрепала новость по всему Театру Сатиры, где мы тогда обе служили, меня по громкой трансляции поздравили. Уставшая, но довольная выхожу из театра — и просто немею. У служебного входа бьют фейерверки, меня встречают все друзья, около разукрашенного шариками автомобиля стоит в смокинге с бабочкой и сумасшедшим букетом в руках Матросов.
Меня просто потрясло: как он успел все это провернуть за время спектакля?! Всех обзвонить, собрать, снять ресторан, и все тут же побросали свои дела — а как же, свадьба ведь! Мы сели в машину, Денис сказал:
— Я тебе привез вечернее платье, сейчас переоденешься.
— Нет, принципиально хочу быть в своем свадебном наряде.
— А чего я тогда, как дурак, в смокинге?
— Ничего, так веселее.
И мы гуляли до утра в маленьком уютном ресторанчике.
Пришло время кидать букетик невесты, а поскольку такового не было — не подбрасывать же огромный матросовский букет, так зашибить можно, до свадьбы не заживет — выдернули из него одну розу. Девчонки мои, кстати, все были не замужем, выстроились в ряд. Поймала Антонова. Девицы заныли: дескать, нечестно, Светка самая высокая — у нее длинные руки! Она и впрямь — метр восемьдесят. Поставили Антонову сзади, на два шага дальше — она руку вытянула и опять поймала розу. То есть дважды поймала эту несчастную розу несмотря на то, что ее заставили отойти. И вот ведь судьба: она сама не знала, что тогда, на моей свадьбе, уже носила под сердцем свою Машку, и через пару месяцев на самом деле вышла замуж за ее отца.
Вот так мы с Матросовым поженились — с легкой руки его друга и, можно сказать, с бодуна.
Понятно, что шутка оказалась в тему, наше стремление быть вместе было обоюдным и определенным, иначе никто бы ни в какой ЗАГС не поехал. И я никогда не пожалела, что вся эта история была именно такой — спонтанной и легкой. Здорово, что не пришлось окунаться с головой в многодневную суету предсвадебных приготовлений, потом переживать всю ночь перед венцом. У меня было столько киношных свадеб в торжественной обстановке и шикарных белых платьях — мама дорогая! Может, поэтому испытывала особое удовольствие от того, что мне все равно, как выгляжу, что на своей свадьбе я действительно отрывалась, пела, плясала, играла в бильярд.
На какое-то мгновенье будто опомнилась: «Ой, неужели это всерьез происходит? Классно-то как!» — ответила сама себе и — ну дальше гулять.
Помню момент, когда я отчетливо осознала, что такое официальный брак. Через некоторое время после свадьбы у Дениса вышла первая крупная картина «Подари мне жизнь», где у него две роскошные партнерши — Алена Бабенко и Вика Толстоганова, обе красавицы и замечательные актрисы. Матросов там по сценарию то одну любит, то другую, с обеими милуется, целуется. А я ревнивая жуть! И только внутри волна начала подниматься, у меня в голове — щелк! — мысль: «Ну и пусть, жена-то я, он — мой, только мой муж!» И вот такое неожиданно живое ощущение штампа в паспорте вдруг как-то очень меня согрело и успокоило.
Именно в этот момент Денис завел разговор о детях, тема для него особенная. Но я поначалу включила задний ход: дескать, прежде надо гнездо свое свить — сколько можно по съемным углам скитаться? Ну, мы и впахивали как лошади, стремясь сделать карьеру, заработать побольше. Обзавелись квартирой, занялись ремонтом, меня очень вдохновляет этот драйв дизайнерский, вошли во вкус, решили дом строить, увлеклись процессом, по сей день в нем — слава богу, на завершающей стадии.
Снова у нас возник разговор на трепетную для Дениса тему, и снова тормознула: мол, работы невпроворот. «Нужно же отработать все гастроли, съемки, потом отдохнуть», — говорила я. На следующем этапе надо было бросить курить, Матросов-то не курил, а баловался и прекратил легко и сразу, а я — курильщик запойный и со стажем, бросала на месяц, потом опять начинала.
Но это тот случай, когда не было бы счастья... Мама заболела, и ей запретили курить. Она всю жизнь отчаянно скрывала от меня свою привычку, вплоть до того, что даже когда, повзрослев, я узнала, никогда не брала сигарету в моем присутствии. Я могла при ней курить, она при мне — нет. «Мамочка, давай вместе бросим, прорвемся!» — и мы прорвались. Она ради меня, я ради нее, и обе — ради Ванечки. Было мучительно тяжело, но нашла суперсредство — вместе с последней сигаретой села на жесточайшую и длительную диету, принципиально усугубив ситуацию. Практически это была война. И я одержала победу. Так втянулась, что стала получать удовольствие от того, что не курю, — и очень горжусь этим.
Короче, сначала оттягивала, оттягивала рождение ребенка, потом не складывалось чисто технически, а когда желание стало отчетливым и сильным, не получалось физиологически.
К врачам, естественно, обращалась, проверить что не так. Отвечали: все так. Иначе говоря, ждите, вы поставлены в очередь — где-то там, наверху. Меня называют оптимисткой, и впрямь, считая уныние грехом, не позволяю себе падать духом, роптать, стараюсь вытаскивать себя за шкирку. Конечно, когда беременность не наступала, разные посещали мысли: почему у всех получается легко, а у меня так долго — нет? Внешне это никак не проявлялось, то есть на автомате работаю, продолжаю улыбаться окружающим, звенеть как колокольчик. Но при этом внутри установка: я — страдаю. Дениса ставлю в известность ключевыми словами: «Мне хреново». И он знает, что в ближайшие несколько дней мои эмоции и их проявления надо делить минимум на пятьдесят.
Когда мне хреново, то отпускаю себя и ем все, что хочу. Я в этом смысле как запойный алкоголик, если в организм попадает грамм мороженого, пирожного, то уже не могу остановиться. Эх, думаю, ну, раз уж съела кусочек, можно еще, потом еще и еще. Хожу в кино — одна, иногда перемещаясь из зала в зал от фильма к фильму, чтобы вообще ни о чем не думать. И так два дня — все! — конец страданиям. Все снова о’кей.
Потому что всегда интуитивно чувствовала, что дети у меня будут, рано или поздно это произойдет, просто знала — и все тут. В какой-то момент это желание стало самым сильным. А я боюсь своих желаний, и это практически философия жизни: очень страшно чего-то требовать, можно же получить такое, что не обрадуешься. Думаю, например, что и снимают меня не за мегаталант, а потому что из-за моей нетребовательности со мной удобно работать.
Неудобно со мной мне самой и Матросову — от него, увы, требую многого, но ведь хочется, чтобы он был прекрасен со всех сторон. Я прямо такая противная, нудная училка дома, задергала его — спасибо, что терпит. Извините, отвлеклась.
Нам неведомо, что и в какое время нам полезно, а что нет. Поэтому если я про себя просила, то мягко: дескать, когда посчитают на небесах возможным, то пусть тогда все и исполнится — такой у меня диалог с Богом. Ведь если мне не дают что-то сию секунду, значит, так нужно. И сегодня понимаю для чего! Для того, чтобы именно двадцать второго августа 2011 года, ни днем раньше, ни днем позже, появился на свет именно этот замечательный мальчик Ваня Матросов. В другое время был бы другой, тоже замечательный, но — другой. А мне так дорог этот!
Как это ни смешно, узнала о том, что беременна, по телефону. Кроме того что я — оптимист, я еще и максималист: не могла доверить архиважный вопрос каким-то тестовым полосочкам, обратилась к специалистам, сдала кровь. Причем первый раз мне выдали анализ на руки, я, ошалевшая от ожидания, приняла желаемое за действительное, увидела положительный результат, хотя его там не было. Расстроилась, конечно, поэтому в следующий раз звонила из Киева со съемок, между какими-то переодеваниями, впопыхах, без особого трепета. Мне ответили сухо: «Анализ соответствует четвертой-пятой неделе беременности. Всего доброго!» — и повесили трубку.
Прореагировала как-то очень по-деловому, не так, как пишут и показывают в кино, — ангелы не запели и не протрубили в трубы архангелы.
Осознание происшедшего как абсолютного чуда пришло позже. Стрелка моего внутреннего тумблера переключилась на ответственность и страх. Сразу же позвонила ассистентке, объявив, что больше на самолетах не летаю, чем привела ее в изумление, потому что я просто фанат аэропортов и перелетов, но не поездов. Первый после звонка шаг делала с такой осторожностью, чуть ли не на цыпочках, будто сокровище, поселившееся во мне, может вывалиться при ходьбе.
Но главное, я носила эту тайну еще месяц в себе, никому не сказав ни слова! Страх потерять перемешался с беспокойством за близких, которые обрадуются, а потом, если вдруг что не так, это обернется болью и горечью. Сказала, когда нельзя уже было не сказать, как-то вечером, без всякой помпы. И Денис, услышав, не кружил меня на руках по комнате, не вопил, не бросился осыпать цветами и купать в шампанском — все было понятно без излишней театральности.
Он стоял ко мне вполоборота, молча, и по его напряженной спине я ощущала все, что с ним происходит. В эту его безмолвную реакцию было столько вложено... Какой ошеломляющий фурор произвела — чувствовала кожей.
Беременность не приносила мне никаких особых хлопот. Но было непривычно играть спектакли: обычно работаю на зал с полной отдачей, а теперь хотелось отдаваться без остатка только одному процессу — выращиванию того, кто у меня внутри, и я очень быстро ушла со сцены. Нет ощущения, что окончательно, Александр Анатольевич Ширвиндт очень тепло ко мне относится, думаю, что продолжение следует. И практически сразу «слилась» отовсюду, со всех киносъемок.
Осталась лишь в одном проекте, который в трепетно-вялотекущем режиме приближался к финалу.
Меня не мучил изнуряющий токсикоз, а я не мучила мужа, как когда-то мамина подруга тем, что требовала сопровождать ее в советскую столовую, чтобы хлебать там кислые общепитовские щи и жевать плохо ощипанную холодную курицу. Меня не тянуло на солененькое или сладенькое, мои гормоны повели себя в ногу со временем — мне до смерти, немедленно, сию секунду захотелось... улететь в Рим. Позвонила Граховой, она хозяйка турагентства: «Я хочу в Рим. На три дня. Имею право. Матросов не может. Боишься отпускать одну, айда со мной. Вопросы есть? Вопросов нет». Она обалдела, но построилась, собралась меня сопровождать. Денис был шокирован настолько, что не знал, как реагировать: никогда и никуда отдыхать без него не ездила, он так растерялся, что отпустил молча.
Вы спросите, почему в Рим?
Не знаю, не было мечты побывать там, вот просто — закидон. В общем, улетели. У меня впервые не было желания фотографировать, бегать по музеям, просто хотелось гулять по городу. Шел проливной дождь, улицы пусты. И хотя наша прогулка была спонтанна и бесцельна, интуитивно мы наткнулись на все то, что нужно посмотреть. Завершая чудесные римские каникулы, съездили во Флоренцию. Но из-за ледяных дождей в Москве погода была нелетной, нас из Италии не выпустили. Бедный Матроскин жутко перепсиховал, просто по потолку ходил в то время, как мои каникулы с шиком растянулись на неделю. Нас поселили в роскошном номере «Хилтона», поили прекрасным вином, выделили бесплатный автобус, который возил куда захочется.
Но это как раз тот случай, когда я пошла на поводу у своего желания и поплатилась за своеволие и эгоизм.
Вернувшись домой, я заболела, простудившись под римским дождем, Денис ругал меня и был совершенно прав. Если не считать новогодней ночи в обнимку с градусником, слава богу, обошлось без осложнений, но могло быть иначе. И уж больше я не дергалась. Закончив последнюю картину, ушла в декретный отпуск, и это был полный кайф. Ходила в кино, на спектакли, в оперу, на выставки. В обычной жизни я стойкий товарищ, придерживаюсь строжайшего режима питания, профессия обязывает, а тут — отрывалась. Принялась готовить всякие кулинарные вредности: печенку с грибами со сливочными подливками, семгу с лисичками, курицу с овощами под соусом терияки, холодные творожные торты, пасту — и поедала все это, как Гаргантюа, жадно и сладострастно, лакируя сверху невероятным количеством мороженого.
Меня раздуло килограммов на двадцать пять!
Я наслаждалась, а Денис наслаждался тем, что жена такая круглая, ему нравятся пухленькие: «Какие же вы все дурочки. Вранье, что мужчинам нравятся худые, таких единицы!» Теперь он страшно разочарован, что снова сижу на диетах, дескать, ухватить не за что, и ждет не дождется следующей беременности. Тем более что жена особо не капризничала в этом состоянии. Но одна непременная обязанность у него была — каждый вечер делать мне массаж. Иногда он отпрашивался: «Прости, можно сегодня не буду? Устал, нет сил». И королевским жестом я позволяла: «Ладно, прощаю».
Мне нравилось, что я беременна и что все видят это, гордилась своим пузом и страдала, когда оно медленно росло. Но должна сказать, что у меня не было тех сантиментов, о которых многие рассказывают, почему-то была очень сдержанна, не сюсюкала со своим животом. Наверное потому, что для меня было невероятно: я хожу с живым человеком в животе, это казалось фантастикой, какими-то марсианскими хрониками. Постоянно повторяла Денису: «Ты понимаешь, что у меня там человечек внутри?» Временами прошибало такое острое ощущение — чудо! Весь организм понимал, а мозг отказывался: неужели это со мной происходит, не сон ли? Когда просыпалась, каждый раз с удивлением находила свой живот огромнейший, бежала к зеркалу, смотрела и не понимала: неужели это я? Как это вообще возможно?
Теперь, глядя на Ванечку, знаю, что в следующий раз буду сюсюкать и «усипусить» как все, потому что у меня внутри не некая абстракция, а такой же родной человечек, вот с этими малюсенькими ручками-ножками сидит. Конечно, первая беременность это как в прорубь с головой, ты ощущаешь, что что-то происходит, а что — не до конца понимаешь.
Поэтому когда в очередной раз, предавшись неумеренному обжорству, мы с девчонками у меня смотрели фильм «127 часов», не сразу поняла, что — началось. Но с перепугу позвонила доктору, он сказал: «Выезжайте!» У меня уже наготове стояли собранные пакеты с необходимыми вещами. Причем в одном пакете были вещи Дениса — присутствовать на родах было его непременным условием независимо от того, хочу или не хочу этого я.
Девчонки схватили меня и сумки и дотаранили за пятнадцать минут до роддома, благо в воскресенье пробок не было. Врач сказал: «По-королевски рожаем, к двум часам ночи будет у нас еще один Львеночек». Дело в том, что и я, и сам доктор — Львы по знаку зодиака. Смотрю на часы — семь вечера.
И в своем стремлении избавить близких от переживаний я выкинула неожиданный финт, решив ничего им не говорить. Думала так: Денис в Киеве на съемках, все равно на роды не успеет, чего ему зря нервничать. Вышла в коридорчик, чтобы сделать непременный дежурный звонок перед сном маме, попросила охранника сделать телевизор громче, типа я дома. Тот же этюд разыграла с Денисом и спокойно отправилась рожать. Но Матросов перезвонил через пару часов, понял, что ни фига я не дома, — и вот тут я огребла от него по полной!
Как раз в этот день съемки закончились рано, и он мог успеть на последний самолет. Недавно услышала парафраз: в заботе о ближнем главное не перестараться. Слова, которые просто надо написать мне на лбу, это моя серьезная проблема. Ведь получилось, что своей опекой я лишила Дениса его мечты.
И вот тут-то и начался тот дурдом, о котором я написала в начале: Матросов просто бился в падучей всю ночь. Его звонки шли по нарастающей, параллельно со схватками. В результате он психовал, я злилась, так в перепалках время и скоротали. В определенный момент стало не до разговоров. Денис потерял не только связь со мной, он окончательно потерял голову и с той же частотой стал названивать среди ночи моим подругам. «Грахова, — орал в трубку, — немедленно поезжай к нам в квартиру и открой все двери и шкафы!»
У Инны — ступор. «Ты что, не понимаешь, ей так будет легче рожать! Это точно, мне сказали, примета такая!» Грахова отнекивалась, сославшись на то, что выпила и никуда ехать не может. Матросов перезванивал снова: «Не можешь сама, срочно попроси кого-нибудь, чтоб приехали к тебе за ключами от нашей квартиры!» Короче, паника у него была страшная.
Ко мне в это время подходил анестезиолог и предлагал обезболивание, мол, потом будет поздно — или сейчас, или никогда. Я сказала: «Значит, никогда». Отказавшись от анестезии, кричать стеснялась, скорее рычала сквозь зубы, как и положено львице. В роддом-то ехала как на праздник: в приподнятом настроении, с ощущением ожидания, что мне вот-вот вручат какой-то небывалый приз.
И с первыми схватками мне кто-то из персонала бросил: «Это тебе, милая моя, не в кино рожать». И впрямь в кино приходилось схватки изображать, а на сцене бесконечно рожала, срывая всякий раз голос, играя Марью Шатову в «Бесах». И вот эту фразу вспомнила, когда поняла, что такое — «не в кино рожать». Здорово, что теперь знаю, как это происходит. Важнее всего — ощущение неизбежности происходящего, ведь ни ты и никто другой ничего изменить не в силах. И ты чувствуешь, что проходишь через какие-то мощные природные системы, будто ты — маленькая, но неотъемлемая и уникальная частица Вселенной. Вот это острое осознание своей принадлежности к чему-то великому и есть самое настоящее чудо, самый главный приз, данный Богом только женщине. Ничего прекраснее, неожиданнее и невозможнее этого нет на земле!
Ради того, чтобы это снова испытать, хочется рожать еще и еще. Как теперь понимаю тех женщин, у которых по два, по четыре, по пять, по восемь детей! Маниакально хочу еще, мне пока с медицинской точки зрения не очень-то разрешено, но у меня аж слюни текут от одной мысли, что это вообще возможно.
Первое, что сделала, как только Ванька освободился из своего девятимесячного плена, схватила трубку и набрала Дениса, он утверждает, что сказала ему: «Мы родили сына», но я не помню этой фразы. После того как наш папочка, явившись, проспал полдня в палате, нам всем троим не хотелось расставаться, уболтали персонал разрешить Денису остаться в роддоме на ночь, ютились вдвоем на больничной койке, обнявшись. А в четыре утра я растолкала мужа, нужно было возвращаться в Киев, и охранник тайком вывел его через родильное отделение, ведь все остальные двери ночью закрыты.
И Матросов, бедный, в шоке был от этого прохода, мол, таких воплей в жизни не слышал. Я надеялась, что это хоть как-то смягчит его обиду за то, что лишила его возможности присутствовать при родах. Но нет! Как в том анекдоте, где дед с бабкой обедают, вдруг он вытаскивает деревянную ложку из борща и — шарах! — ей по лбу. Она: «Ты чего, старый, с ума сошел?» — «Никак тебе простить не могу, что не девкой брал!» Вот и у нас свой камень преткновения, то и дело попрекает: «Нет, ну как ты могла, Куликова, как ты могла?!» Один выход — второго родить. А он, еще не успев нас из роддома забрать, сказал: «Пойди спроси: когда можно следующего?»
С того момента, как увидел сына, Матросов превратился в безумного папашу, которые всегда вызывали у меня смех.
Он взахлеб кому ни попадя начинает рассказывать о необыкновенных способностях и достижениях своего уникально одаренного ребенка, тычет в доказательство всем в нос бесчисленные фотографии Ванечки. И сам бесконечно их пересматривает, иногда повторяя: «Вот смотрю на него, и мне аж больно от нежности» — такой у Дениса отцовский инстинкт. Тем страшнее, конечно, та трагедия, которая произошла у него в жизни. И я смотрю на Матроскина, и мне тоже больно... только не от нежности.
Что касается материнского инстинкта, то точно помню момент, когда осознала, что это такое. Ваня был еще совсем крошечный, возилась с ним рано утром на кухне и чтобы не заснуть, включила телевизор. Шли новости, рассказывали о детдомовских младенцах, за которыми некому ухаживать, если они попадают в больницу, — приглашают волонтеров.
И прозвучала фраза о том, что двухлетний ребенок целыми днями лежит в полном одиночестве... Что со мной произошло! В этот момент перевернулся мир. У меня чуть не съехала крыша от боли, глядя на беззащитного малыша, на физическом уровне ощутила, что чужих детей не бывает. Такую испытала страсть к собственному сыну, схватила, прижала его к себе и еще отчетливее осознала брошенность тех детишек. Это была колоссальная перегрузка! И перезагрузка одновременно.
Вот что такое инстинкт материнства, он распространяется не только на своих, но и на всех детей вообще. И это можно испытать, пройдя через определенные муки, когда ты реально всем существом осознаешь цену человеческой жизни. У меня стала болеть шея, потому что сворачиваю ее вслед любому младенцу, пялюсь на них и обожаю всех, но иначе, чем раньше, — с пониманием того, сколько всего стоит за каждой такой птицей с чупа-чупсом во рту.
В общем, не знаю, кто кого родил: я — Ванечку или он — меня.
Но чувствую, что я совершенно другая Маша. Спроси меня пару лет назад, хочу ли жить с мамой, со свекровью, ответ был бы однозначным: в гости — всегда пожалуйста, но вместе — ни за что. Когда мы начинали строить дом, я категорически сказала Денису, что у нас не будет общежития, что строим для себя, для своей семьи, что мне нужна после тяжелой работы тихая гавань, где никто не будет мешать.
И вдруг поняла, что не нужна мне эта псевдосвобода, не хочу сидеть в своей раковине. Сплю и вижу, когда мы наконец закончим ремонт и съедемся все под одну крышу, соберемся в нашем большом доме, за одним огромным, непременно круглым столом — всей семьей.
Только теперь понятие семьи для меня расширилось. Я и Денисовых родных стала ощущать как своих кровных родственников, и мои мне стали еще ближе. Мы вместе с любовью выбираем обои для комнаты Галины Федоровны и для комнаты Иванны, вместе обсуждаем дизайн интерьера, чтобы всем, кто мне дорог, было уютно в нашем гнезде, где мы сможем радоваться и горевать вместе, друг друга защитить и оградить. И есть у меня надежда, что и моя сестра и сестра Дениса тоже будут жить в этом доме. Жить или хотя бы гостить подолгу — и мы будем счастливы.
Удивительнее всего то, что ты не умом к этому приходишь, а на каком-то клеточном уровне или еще глубже. Думаю, именно в тот момент, когда, рожая, чувствовала себя частью божественного механизма, коснулось и расцвело во мне нечто новое.
И с этим пробудившимся, вернувшим меня к истинной женской сути основным инстинктом и дышится легче, и все вокруг само по себе становится на свои места.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки мебельный салон Dоnghia.
Подпишись на наш канал в Telegram