Внук легендарного режиссера и его полный тезка Георгий Александрович Товстоногов-младший погиб тридцатого марта нынешнего года в возрасте тридцати шести лет. Тело нашли на козырьке подъезда дома, где Егор жил с мамой, актрисой Театра имени Ермоловой Светланой Головиной, и маленькой дочерью. В Питере известие о московской трагедии я получил одним из первых. Сказать: пережил шок — ничего не сказать. Я знал Егора — так звали погибшего родные и друзья — едва ли не с рождения.
А ровно за два дня до его смерти произошла почти мистическая история. Двадцать восьмого марта мне позвонила из Москвы Светлана и передала просьбу сына — срочно закрыть трудовую книжку Егора и передать с оказией в Москву. Если учесть, что мы с ним не общались более пяти лет и трудовая Товстоногова в нашем театре превратилась не более чем в формальность, понятно, что я даже вздрогнул от удивления.
— Надо же, — сказал Светлане, — столько лет прошло, и вдруг с чего-то вспомнил о трудовой. Был уверен, что он давно уже завел себе другую, сейчас это просто.
— Нет-нет, — ответила она, — ему очень надо, очень.
«На работу, что ли, устраивается?» — подумал я про себя и попросил узнать у Егора, какой датой закрыть книжку.
Через два дня звонок: «Ничего не надо.
Егора больше нет».
Эти два события навсегда связались у меня в один эмоциональный узел: внезапное возникновение Егора в моей жизни после пяти лет молчания и его гибель. Увольнение Товстоногова из Театра «Русская антреприза» имени Андрея Миронова я оформлял уже для того, чтобы маленькой дочери Егора могли начислить пенсию по утрате кормильца.
Причина его смерти — нелепая, трагическая случайность. Он никогда не покончил бы с собой. Потому что вырос в верующей семье и знал: более тяжкого греха человек совершить не может. Потому что незадолго до гибели поставил спектакль в Мурманском областном драматическом театре и гордился его успехом.
И еще потому, что Егор очень любил дочь. Смерть наступила в результате несчастного случая — это так. Однако есть одно «но».
Однажды на его пути встретился художественный руководитель московского Театра «У Никитских ворот» Марк Розовский. И я, каюсь, был косвенно причастен к этой встрече.
В 2005 году Розовский ставил в Санкт-Петербургском театре музкомедии мюзикл «О, милый друг!» по роману Мопассана. И как-то заехал ко мне в Театр имени Андрея Миронова. Сейчас у меня нет сомнений: этот визит не был спонтанным. Господина Розовского привели развешенные по Питеру афиши спектакля «Входит свободный человек». Точнее, значившаяся на них фамилия режиссера-постановщика — «Георгий Товстоногов-младший».
Впрочем, мой гость мастерски разыграл удивление... Помню, будто это было вчера: пройдясь с экскурсией по театру, Розовский зацепился глазами за вывешенный на доске репертуарный план:
— О, Стоппард! Мой любимый автор! И пьеса замечательная — самая лучшая из того, что он написал. Кто у вас ее поставил?
— Внук Георгия Александровича, сын Сандро — Егор.
— Так он у вас работает?
— Да, я позвал Егора к себе режиссером-постановщиком на второй день после похорон его отца и предложил на выбор несколько пьес.
— У него контракт?
— Нет, Егор в штате. Его трудовая у меня.
— Я бы тоже хотел что-нибудь у вас поставить.
— Готов обсудить.
В течение получаса разговор шел на отвлеченные темы: как за последние годы изменился-похорошел Питер, об общих знакомых... И вдруг посреди светской беседы — вопрос:
— Рудольф, вы поддерживаете связь с Нателой Товстоноговой?
— Что значит «поддерживаете»? Мы дружим много-много лет.
— Замечательно! А не могли бы вы в таком случае устроить нам телефонный разговор? Мы не общались после моего ухода из БДТ, что я считаю своим большим упущением...
Тут я должен сделать отступление и рассказать о той, с кем хотел возобновить общение Розовский.
Додо — так звали и зовут близкие Нателу Александровну Товстоногову — было всего восемнадцать лет, когда ее старший брат Гога развелся с Саломеей Канчели — красавицей-актрисой, родившей ему двоих сыновей. Забота о малышах — полуторагодовалом Сандрике и четырехмесячном Нике, которые остались с отцом, — легла на Додо и их с Гогой маму Тамару Григорьевну, потому что вскоре режиссера Тбилисского русского драмтеатра Георгия Товстоногова пригласили ставить спектакли в Москву — в Центральный детский театр и в Ленинград — в Театр имени Ленинского комсомола. Из убогонькой штампованной пьесы «Где-то в Сибири» он, практически полностью переписав диалоги, сотворил шедевр: зрители обеих столиц штурмовали театральные кассы.
За успехом последовало приглашение возглавить ленинградский Ленком, которое было принято. Сестра и сыновья последовали за главой семьи и единственным кормильцем.
Почти одновременно с Товстоноговым Тбилиси покинул и ведущий актер Тбилисского ТЮЗа Евгений Лебедев, которого пригласили попробоваться в Малый театр. Пропуск на драматическую сцену «номер один» был в кармане — шутка ли, ему покровительствовала сама Варвара Николаевна Рыжова, великая актриса, прима Малого театра! — когда Товстоногов позвал Лебедева к себе. И тот, не раздумывая, переехал из Москвы в Ленинград. Конечно, такая решимость объясняется прежде всего тем, что в Тбилиси Евгений Алексеевич видел все постановки Гоги и уже тогда представлял масштаб его режиссерского таланта (а какой актер не хочет работать под руководством настоящего мастера?).
Он еще и преподавал с ним в театральном институте. Однако существовала и другая причина: Лебедев несколько лет был тайно влюблен в сестру Гоги Нателу. Представляю, как тяжело ему было хранить «тайну сердца», живя с объектом любви под одной крышей. Дело в том, что когда Лебедев работал в Тбилисском ТЮЗе, дирекция театра сняла для молодого актера комнату у Товстоноговых.
Квартирант оказался настоящим подарком судьбы. Он умел все: выкупать и перепеленать младенца, побелить потолок, перелицевать пальто, отремонтировать ботинки, выбрать хорошее мясо и овощи, не дав обмануть себя рыночным торговцам, а когда денег оставалось в обрез — буквально из ничего приготовить вкусный обед.
Последнее особенно восхищало Гогу, который, по его собственному выражению, не мог «добыть себе яичницы из яиц». Впрочем, он не умел и ничего другого из того, что принято делать руками. Тамара Григорьевна и Додо неплохо справлялись на кухне, но во всем остальном, как и Гога, были абсолютно непрактичными и неприспособленными. На рынках, в мастерских, в магазинах их постоянно обманывали и обсчитывали.
Казалось бы, Тамара Григорьевна должна была радоваться, что Евгений Алексеевич, с которым она успела подружиться в Тбилиси и которого считала очень талантливым актером, сделал предложение ее дочери. Однако у жениха имелись два «но». Во-первых, он был старше Нателы на десять лет, а во-вторых, имел семью, в которой росла дочь Ирина.
Недавно я встречался с Ириной в Нью-Йорке, где она живет много лет. Ира стала замечательным врачом.
То, что брак к моменту приезда Лебедева в Ленинград перешел в статус формального (его семья жила отдельно в Свердловске), в глазах будущей тещи служило слабым оправданием. Она отчитывала дочь, корила сына, что тот силой своего авторитета не воздействует на младшую сестру. Гога молчал. Мудро и дипломатично. Потому что как никто знал, насколько серьезны чувства Евгения Алексеевича к Додо. Каждый отъезд Нателы на сессию в Москву, где она училась в медицинском институте, становился для Лебедева едва ли не трагедией. Не в силах расстаться, он ехал с Додо до Бологого, выйдя там, дожидался встречного поезда и на нем уже под утро возвращался в Ленинград, чтобы прямо с вокзала мчаться на репетицию.
Впрочем, вскоре Тамара Григорьевна смирилась с замужеством дочери, и до самого последнего дня у нее не нашлось повода быть недовольной зятем. Хотя нужно добавить, что она не покинула Тбилиси и вместе с ними в Ленинграде никогда не жила.
В театральном общежитии обе семьи поселились в соседних комнатах, вели совместное хозяйство, а когда пришло время получать квартиры, попросили, чтобы те располагались на одной лестничной площадке. Прорубили в стене дверь — и зажили общим домом, где главным местом была большая кухня, служившая также столовой и гостиной. Сандро, Нико и сын Додо и Евгения Алексеевича Алеша росли как родные братья, у которых было два отца — Гога и Лебедев — и одна мама Натела. Когда мальчишки стали взрослыми и сами обзавелись семьями, всех их детей Додо считала родными внуками...
Набрав номер Товстоноговой, я сказал: «Додо, у меня в гостях Марк Розовский — помните такого?
Он хотел бы с вами поговорить».
К тому, что вещал в трубку Розовский, я не прислушивался. Долетали обрывки фраз о благодарности Георгию Александровичу за то, что предоставил возможность поработать под своим началом, запоздалые соболезнования по поводу смерти дорогих ей людей — брата и мужа... Слегка насторожился, когда Розовский попросил у Нателы Александровны номер телефона Егора: «Почему он не обратился с этим ко мне? Боялся, спрошу зачем?» Но размышления о странном поведении гостя были прерваны — тот, положив трубку, сразу увел разговор на другие темы.
Вечером пригласил Розовского на ужин: простой жест вежливости и гостеприимства.
Он предлагал варианты сотрудничества, делился замыслами, которые можно было бы осуществить в моем театре. Так, например, хотел поставить у меня пьесу о Михоэлсе и сам в ней сыграть. Начали даже обсуждать возможного партнера.
— Может быть, Басилашвили?
— Было бы здорово!
— Звоню!
И я стал уговаривать Басилашвили сыграть у нас в театре в постановке Розовского.
Когда провожал Розовского в гостиницу, он разоткровенничался в машине: «Я скоро всех удивлю.
Вот-вот закончу книгу, которая станет событием в театральных кругах. Там есть целая глава о Гоге. Я завтра заеду в БДТ и оставлю на вахте рукопись для Басилашвили. Мнение Олега о написанном для меня очень важно».
На том и расстались.
Проходит несколько месяцев, и вдруг из телефонного разговора со Светланой Головиной я узнаю, что Егор репетирует у Розовского спектакль «Входит свободный человек». Мягко говоря, испытал удивление. И НЕ удивление. У меня с Егором уже была подобная история. После постановки «Свободного человека» в Театре имени Андрея Миронова он должен был приступить у нас к репетициям сигаревской «Пышки». Егор «Пышку» поставил... на Малой сцене МХАТа, ничего мне об этом не сказав.
И вот все повторилось с пьесой «Входит свободный человек». Она тогда шла в нашем театре уже третий сезон, и в договоре с режиссером был жесткий пункт о том, что он не имеет права ставить эту пьесу в другом театре.
Звоню в Москву:
— Егор, это предательство!
— Вы не правы, Рудольф Давыдович, — отвечает он невозмутимо.
Бросаю трубку и даю себе слово больше не звонить.
До премьеры спектакля «Входит свободный человек» в театре Розовского остается несколько недель, когда в магазинах появляется книга «Дело о конокрадстве». Начинаю читать и останавливаюсь. Внушаю себе: «Я что-то неправильно понял: Розовский не мог опуститься до такой откровенной лжи, ведь он так тепло говорил с Нателой, хорошо вспоминал Георгия Александровича...»
Перечитываю снова. Оказывается, мог.
В своей книге Розовский утверждает, что Георгий Александрович присвоил полное авторство поставленного им легендарного спектакля «История лошади», а когда молодой режиссер Розовский попытался воспротивиться «краже», пригрозил тому нерадостными перспективами. Каждая страница вопит голосом Розовского: «Это я! Это мое режиссерское решение! Меня обокрали! Мне угрожали!» Достаю из архивов пожелтевшую от времени программку «Истории лошади». Фамилия Розовского упоминается там трижды: как автора пьесы по мотивам рассказа Льва Толстого «Холстомер», как РЕЖИССЕРА и как соавтора музыкального оформления.
Выходит, этого Розовскому мало: он настаивает, что авторство спектакля принадлежит только ему.
Подло лить грязь на человека, который не может ответить, потому что уже семнадцать лет лежит в могиле. Но получается, он специально выжидал, когда уйдут почти все, кто смог бы его опровергнуть. И все для того, чтобы привлечь внимание к собственной персоне и своему не слишком избалованному зрителем театру? У Товстоногова и помимо «Истории лошади» наберется десятка два спектаклей, которые навсегда вошли в историю отечественного искусства, а Розовскому в этом смысле похвастаться нечем. Зависть — страшная вещь, она толкает людей на поступки, которым нет оправдания.
Сценка из прошлого. Сентябрь 1975 года. В БДТ идут репетиции «Истории лошади».
Жду возле театра Евгения Лебедева, Олега Басилашвили, Валентину Ковель, Вадима Медведева и Михаила Волкова, чтобы отвезти на концерт. На протяжении многих лет я создавал программы для артистов театра и кино, будучи антрепренером и их партнером на эстрадных выступлениях. Наконец они появляются из служебного входа — измученные, раздраженные. Только что закончившуюся репетицию Розовского называют «физкультурой», сетуют, что работа над постановкой идет уже год, а «конца-краю не видно»...
Читаю книгу Розовского дальше. В главные пособники «конокраду» Товстоногову автор определяет завлита БДТ Дину Морисовну Шварц и исполнителя роли Холстомера Евгения Алексеевича Лебедева. Первую он выводит этаким серым кардиналом, злым гением и называет «маленькой соучастницей больших дел».
Второго обвиняет в заговоре: дескать, Лебедев, осуществляя разработанный Гогой план, нарочно мучил молодого режиссера на каждой репетиции, вынуждая обратиться к Товстоногову за помощью. И вынудил. По утверждению Розовского, Гога подключился к работе над спектаклем, когда тот был практически готов, и единственная заслуга Георгия Александровича — перенос постановки с Малой сцены на Большую.
Ни Шварц, ни Лебедева давно нет в живых — и это развязывает Розовскому руки. А еще он уверен, что записей товстоноговских репетиций «Истории лошади» не существует! Ведь по мнению Розовского таких репетиций не было! Он и не предполагал, что студенты и аспиранты режиссерского курса Георгия Александровича сидели на каждой репетиции и вели записи в течение двух месяцев, с двадцать третьего сентября по двадцать пятое ноября 1975 года.
В том числе это делали будущий главный режиссер Самарского драмтеатра имени М. Горького Валерий Гришко и Семен Михайлович Лосев, ныне худрук Старооскольского театра для детей и молодежи. И почти одновременно с книгой Розовского в свет выходит второй том издания «Георгий Товстоногов репетирует и учит» с доскональными записями Лосева тех самых «несуществующих» репетиций. Представляю, как досадовал по этому поводу Розовский, прекрасно понимая, что теперь каждый желающий имеет возможность убедиться: именно Товстоногов создал шедевр, за два месяца поставив спектакль заново...
Мучительно решаю: давать книгу Додо или нет? Везу — все равно кто-нибудь подсунет. Главы, в которых речь идет о Гоге, читаем вместе.
Поначалу пытаюсь комментировать, но Натела на мои реплики не реагирует. Краем глаза вижу, как с каждой страницей каменеет ее лицо. Додо набирает номер Егора: «Ты должен уйти от Розовского и снять свою фамилию с афиши! Я дам тебе денег, чтобы ты не брал постановочных у этого иуды!» Егор отказывается. «В таком случае я порываю с тобой все отношения!» — почти кричит Натела.
На следующий день, переступив через данное самому себе обещание, сам звоню Егору: «Розовский опорочил честное имя Георгия Александровича. Ты не можешь оставаться в его театре. Сделай так, как просит Додо. Умоляю тебя. Ты даже не представляешь, что с ней творится... — в ответ молчание. — Неужели не понимаешь: он нарочно пригласил тебя к себе, чтобы после выхода книги использовать в качестве щита! Предполагал, что найдутся люди, которые захотят вступиться за Гогу, а самого Розовского сравнять с землей.
Взяв тебя, он просто подстраховался: дескать, если на меня ополчатся, станут называть лжецом, я кину козырь — а внук-то «оболганного гения» работает у меня в театре!»
Мои слова тоже оказываются тщетными. Егор остался в театре и спустя несколько недель на премьерном показе вышел вместе с Розовским на поклоны. А Натела Александровна и я порвали с Товстоноговым-младшим все отношения.
Спустя несколько недель, в начале декабря 2006 года, «Литературная газета» опубликует мое открытое письмо худруку Театра «У Никитских ворот», которое называлось «Пропала совесть!» Натела Александровна даст интервью газете «Известия». Олег Басилашвили, сыгравший в «Истории лошади» вторую главную роль — князя Серпуховского, выступит по телевидению.
Розовский будет отвечать всем и сразу — со страниц той же «Литературки». В высокомерном, уничижительном по отношению к осмелившимся опровергать его книгу тоне. Да, эффект книга «Дело о конокрадстве» произвела. К Розовскому потянулись журналисты. И каждый в обязательном порядке задавал вопрос:
— Почему вы так долго молчали? Почему книга вышла только сейчас, через семнадцать лет после смерти Товстоногова?
— Неужели непонятно, — изображал изумление автор, — что при жизни Товстоногова мне оставался для публикации только «самиздат», за которым последовал бы единственный вариант: отъезд в Израиль или еще куда подальше...
Затем он начинал цитировать самого себя, точнее, завершающие главу о Товстоногове риторические вопросы: «Для чего, во имя чего вспоминается утекшее время, забытая правда?
Уж не для мщения ли?.. Не для сведения счетов?.. Нет, отвечаю. Нет и нет. Для чего же тогда еще? Для зазрения совести, только лишь. Для того чтоб неповадно было так поступать, как со мной поступили».
Категорически отрицая наличие мстительности в своем характере (я, мол, выше этого, моя моральная чистота недосягаема, а цель одна — восстановление справедливости!), Розовский — и в книге, и в интервью — настаивает, что мстительным был как раз Товстоногов: «Пикни только — выгонит тебя Гога к чертям собачьим на улицу. И непременно еще так устроит, что тебя ни в какой другой ленинградский театр не примут.
Что? Не так разве? Разве уже не было подобных случаев?» Особым иезуитством окрашено и определение, которое Розовский дает в «Деле...» Товстоногову: «Сталин советского театра». Дает, прекрасно зная, что отца Георгия Александровича расстреляли в 1937 году, а за самим Гогой уже в брежневские времена устанавливали слежку, домашний и рабочий телефоны прослушивались, по словам Нателы, их квартира была нашпигована «жучками», в обкоме постоянно устраивали «разборы полетов», во время которых звучали угрозы: «Товстоногова уволить, а театр закрыть». Для Розовского не было тайной, какой костью торчал Товстоногов в горле у первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Романова. Розовскому, как и всему БДТ, наверное, не раз приходилось слышать пересказ диалога Георгия Александровича и «хозяина» Ленинграда:
— Григорий Васильевич, почему вы не бываете в нашем театре?
— Скажите спасибо, что не бываю, а то бы давно его закрыл.
Недавно, находясь у себя на даче, случайно по «тарелке» нашел канал «Совершенно секретно».
«Вещал» неуспокаивающийся Розовский, договорившись до того, что у таких режиссеров, как он, спектакли всегда отбирали, даже Станиславский и Мейерхольд.
Сейчас вдруг подумалось: а может, и приглашение Егора в канун выхода книги было со стороны Розовского не столько мерой предосторожности, сколько изощренным иезуитством? Может, Марку Григорьевичу доставляло особое наслаждение наблюдать за реакцией Товстоногова-младшего на «откровения» о его знаменитом деде?
И особую радость — знание, что Товстоногов-младший теперь находится от него в такой же зависимости, в какой некогда он, Розовский, сам находился у Товстоногова-старшего?
Я знаю Егора, а потому уверен: решение остаться у Розовского далось ему нелегко. На одной чаше весов лежало обещанное худруком сотрудничество на долгие годы, на другой — сохранение добрых отношений с Нателой Александровной. Егор выбрал первое, но это не могло не мучить его. Забегая вперед, скажу: Розовский дал поставить молодому режиссеру еще только один спектакль — «Конец игры» по пьесе Беккета с самим Марком Григорьевичем в главной роли. Лично я постановок Егора на сцене Театра «У Никитских ворот» не видел, но знаю, что шли они с успехом, а потом — к недоумению московских театралов — были вдруг сняты худруком из репертуара.
Союз с актрисой Екатериной Федоровой, фавориткой Розовского, тоже не принес Егору счастья.
После рождения дочери они официально зарегистрировали отношения, и супруга взяла фамилию Товстоногова. Помню свое потрясение, когда на афише гастролирующего в Питере Театра «У Никитских ворот» прочел: «Актриса Екатерина Товстоногова». Для меня единственной женщиной, по праву носящей эту фамилию, была и остается Натела.
Благословленный «мэтром» (Розовский по-особенному относился к Екатерине и очень уж настойчиво устраивал ее судьбу) брак длился недолго. Сначала актриса перестала являться на репетиции и спектакли, а потом и вовсе уехала в родной Саратов, оставив ребенка на попечение мужа и свекрови.
Егор начал снимать стресс алкоголем, а бессонницу глушить таблетками. Да, такие «грехи» за ним водились, но Егор не опустился, не потерял себя. Он продолжал работать. Ставил спектакли в Московском драматическом театре имени Станиславского, Мурманском областном драмтеатре, снимал, наконец, телесериал «Обручальное кольцо». Человек работал! И еще Егор был блистательным организатором и режиссером культурных мероприятий и шоу.
Что же произошло в тот трагический вечер тридцатого марта 2012 года? Светлана Головина, взяв с собой внучку, поехала в Театр Ермоловой — у нее был спектакль. Егор, приняв ставшее уже традиционным средство от бессонницы: немного алкоголя плюс транквилизатор, спал.
Проснувшись, попытался выйти из квартиры, но дверь оказалась закрыта. Тогда он со своего балкона перебрался на технический этаж, а оттуда спустился на лестничную площадку. И опять оказался перед закрытой дверью. Попытался проделать обратный путь: технический этаж — балкон — квартира, но не удержался и упал на бетонный козырек подъезда. Говорят, соседи, которые заметили его перемещения на высоте, умоляли Егора вернуться. Конечно, его сознание было затуманено спиртным и таблетками и в темноте это притупило чувство опасности, но накладывать на себя руки он не собирался! Егора хоронили по церковному обряду, с отпеванием. Его последнее пристанище — Перепечинское кладбище Солнечногорского района. До могил деда, который похоронен в Александро-Невской лавре, и отца, нашедшего покой на Волковом кладбище, — почти тысяча километров.
Эти люди были мне дороги, и сегодня мне хочется рассказать и о них...
Память в мельчайших подробностях сохранила нашу первую встречу с Товстоноговым-старшим. Но до нее у нас был телефонный разговор. Он состоялся вскоре после празднования семидесятилетнего юбилея актера Николая Симонова, для которого мне посчастливилось готовить бенефис. Зная, как давно и страстно Николай Константинович хочет сыграть царя Эдипа, я обратился к руководству БКЗ «Октябрьский» с просьбой предоставить сцену. Это сейчас Большой концертный зал — место дислокации попсы и шансона, а в прошлые времена здесь ставились и балеты, и оперы, и драматические спектакли. Вопрос о том, кто лучше всех справится с постановкой трагедии Софокла, передо мной не стоял. Конечно Товстоногов.
Руководство «Октябрьского» приняло идею на ура. Оставалось уговорить великого Гогу. Впрочем, надежда, что он согласится, была. Когда Симонова, обвинив в срыве спектакля «на почве пьянства», выставили из «Александринки», Товстоногов очень хотел взять его к себе. Не разрешил все тот же обком партии: «Если он Народный артист СССР и трижды лауреат Сталинской премии, то думает — все позволено?! Никуда не брать и не пристраивать, чтоб другим неповадно было!» Слушать доводы: Симонов не смог прийти на спектакль, потому что плохо себя чувствовал, — никто не стал.
Я позвонил Георгию Александровичу, представился.
— Вы не согласитесь поставить спектакль «Царь Эдип» на сцене «Октябрьского», где главную роль будет играть Николай Константинович Симонов?
— Да!
— без паузы и, как мне показалось, с большим воодушевлением ответил Товстоногов.
Однако замечательной идее не суждено было осуществиться. Вскоре Николай Константинович умер. Его не стало двадцатого апреля 1973 года. А осенью я устроил выставку картин Симонова в Театральном музее. Мало кто знает, что будучи уникальным актером, он еще и замечательно рисовал. На открытии, куда мной была приглашена семья Товстоноговых—Лебедевых, я подошел к Георгию Александровичу:
— Это я звонил вам по поводу постановки «Царя Эдипа». Помните о нашем разговоре?
— Конечно.
Я хотел тогда попросить Георгия Александровича купить у вдовы Симонова одну из его картин. Райкин и Леонов уже приобрели, чтобы материально поддержать семью Николая Константиновича. Но предложить это Товстоногову я постеснялся.
Георгий Александрович еще раз обошел композицию: «Интересно. Очень интересно».
В моем архиве сохранилась кинопленка с этой симоновской выставки, где около картин — цвет театрального Ленинграда и все мои друзья: и Вадя Медведев, и Сергей Филиппов, и моя красавица-жена Галя...
Прошло чуть больше года, и в январе 1975-го давние друзья и партнеры по концертам супруги Вадим Медведев и Валя Ковель передали мне просьбу Нателы Александровны: «Рудик, Додо хочет, чтобы ты занимался концертами Лебедева».
Конечно, я согласился.
В семидесятые годы концертные ставки у Лебедева, Миронова, Райкина, Папанова, Яковлева были мизерными. А у Георгия Александровича вообще никакой концертной ставки не было. Съездил в Москву и через знакомую Аркадия Исааковича Райкина, работавшую секретарем в тарификационной комиссии Министерства культуры РСФСР, «выбил» всем народным артистам максимальную концертную ставку — пятнадцать с половиной рублей плюс надбавка за мастерство и гастроли. И право на сольные концерты — три ставки!
Сейчас, когда засветившиеся в паре второсортных сериалов артисты обзаводятся трехэтажными коттеджами и парками машин, трудно представить, что Миронову, Папанову, Леонову, Лебедеву, Райкину приходилось давать в ДК и клубах санаториев по три-четыре концерта в день, чтобы иметь возможность кормить семью и прилично одеваться.
А система надбавок за мастерство! Идиотизм состоял в том, что их размер: двадцать пять, пятьдесят, семьдесят пять процентов — а следовательно, и степень мастерства, определяли полные бездари, из которых комплектовались тарификационные комиссии. Иногда доходило до смешного. Уже работая с Евгением Лебедевым, я как-то предложил проводить творческие вечера Георгию Александровичу. Он с готовностью согласился. После творческого вечера в ДК имени Дзержинского, когда у Гоги еще не было концертной ставки, ему заплатили гонорар за счет зарплат фиктивно оформленных уборщиц.
Накануне его семидесятилетия, в 1983 году, я создал «Бенефис Георгия Товстоногова» с участием всей труппы и пригласил в программу Елену Гоголеву, Татьяну Доронину, Аркадия Райкина, Михаила Ульянова, Марка Захарова и Георгия Капралова. Бенефис состоялся в преддверии больших гастролей БДТ в Москве. Три дня переполненный зал «Россия» свидетельствовал, как любят БДТ и Георгия Александровича Товстоногова. Я был автором сценария и режиссером-постановщиком спектакля. Так значилось в афише, которую редактировал сам Товстоногов. Для него отметить труд каждого было принципиально.
На репетициях в зале «Россия», когда Георгий Александрович увидел себя на полиэкране в пяти проекциях сразу, он начал хохотать и оглядываться по сторонам, как бы приглашая окружающих принять участие в его радостном удивлении, так все ему нравилось.
На программке того вечера, которая хранится у меня в театре, размашистым почерком Товстоногова написано: «Дорогому Рудику с благодарностью за вечер, который без него бы не состоялся. Спасибо! Георгий Товстоногов!»
На самом деле семьдесят лет в 1983 году Товстоногову исполнялось только по паспорту. В школе Гога учился очень хорошо и окончил ее на два года раньше — в пятнадцать лет. Чтобы избежать вопросов при поступлении в институт, в паспорте удалось переправить год рождения — с 1915 на 1913. Таким образом он прибавил себе два года. Вот из-за этого и возникала некоторая путаница с юбилеями: когда справлять — по паспорту или по жизни? В данном случае перед гастролями в Москве и для быстрого получения звания Героя Социалистического Труда я уговорил Георгия Александровича отмечать юбилей по паспорту.
Есть еще вторая паспортная тайна Гоги.
Отца Георгия Александровича Товстоногова звали Александр Андреевич Толстоногов. Родился в Петербурге. Когда Тамара Григорьевна выходила замуж за Александра Андреевича, ей была не симпатична эта фамилия. Тамара Григорьевна, довольно крупная женщина, считала, что фамилия подчеркивает ее полноту. При очередной выдаче паспортов ей удалось заменить букву «л» на «в». Так Георгий Александрович стал Товстоноговым и с этой фамилией отправился учиться в Москву в ГИТИС. Собеседование в ГИТИСе проводил Немирович-Данченко. Входя в аудиторию, студенты представлялись, и когда Георгий Александрович назвал свою фамилию, Немирович сказал: «Такой фамилии нет и быть не может!
Очевидно, вы Толстоногов?» В чем и пришлось признаться Георгию Александровичу.
Александр Андреевич Товстоногов занимал большой министерский пост в царской России. Жил с Тамарой Григорьевной в Петербурге на Фурштатской, рядом со Спасо-Преображенским собором. Там Гога родился, в Спасо-Преображенском соборе его крестили. И здесь же в мае 1989 года, в благоухающий сиренью яркий солнечный день отпевали...
Однажды мне позвонила Натела и радостно сообщила:
— Рудик, Гога бросил курить!
— Не может быть! Гога без сигареты — это... Это же невозможно!
— А вот представь себе! Внял настоятельным рекомендациям американских врачей: те сказали, что с его сердцем и тромбофлебитом курение — самоубийство.
На следующий день у Товстоногова концерт в Капелле. Я заглядываю в гримерку и вижу, как он тайком затягивается спрятанной в кулаке сигаретой.
— Георгий Александрович, вы же бросили курить!
Резко повернувшись, он прячет руку с сигаретой за спину и делает невинное лицо:
— Рудик, кто вам сказал, что я курю?
— Так дым же идет! — с этими словами я пытаюсь заглянуть ему за спину.
— Дым? — изумляется Гога и тянет своим выдающимся носом воздух. — Знаете, Рудик, кажется, вы правы — это дым. Наверное, горит Капелла. Рудик, Капелла горит!!! Выходит, нынешний концерт придется отменить?!
И такое лукавое при этом у него лицо, что я, приготовивший было угрозу «Немедленно звоню Додо!», начинаю хохотать как сумасшедший.
Среди немногих слабостей у Гоги была еще страсть к автомобилям. Водить он научился довольно поздно, в пятьдесят «с хвостиком», и с тех пор мечтал обзавестись хорошей машиной. Мечта сбылась в 1984 году в Германии, где на гонорар, полученный за постановку «На всякого мудреца довольно простоты», он приобрел подержанный серебристый «мерседес». Мне об этом сообщила Натела: — Рудик, ты не мог бы отправиться в Брест?
Гога купил машину, но ехать на ней в одиночку через всю страну опасается. Просил, чтобы ты встретил его на границе.
— Конечно встречу. Но, наверное, имеет смысл взять с собой Алешу: из меня водитель никакой, а он, если Гога устанет, сможет сменить его за рулем.
В Брест мы с Лешей Лебедевым едем поездом. Гога ждет нас на пограничном пункте. Роскошный шарф щегольски перекинут через плечо, глаза сияют. Красив фантастически! Несколько раз обводит нас вокруг авто странного самолетного цвета — и с каждым кругом почета все больше расцветает от восхищенных возгласов. Под занавес экскурсии открывает капот и в умилении смотрит на двигатель, аккумулятор, разноцветные проводочки. Но как только племянник протягивает руку к какой-то детали, умиление сменяется испугом: «Ты что?!
Нельзя! Мне немецкий механик, который проверял состояние машины, так и сказал: «Nicht крутить!»
Мы с Лешей понимающе переглядываемся: как же «безрукий» Гога должен был обрадоваться такой инструкции!
За руль новоявленный автовладелец садится сам и на неоднократные Лешины предложения: «Может, уже я поведу?» — отвечает категорическим отказом. На ночлег останавливаемся в Пскове, в гостинице, где живет труппа какого-то провинциального театра, приехавшего на гастроли. Надо ли говорить, что появление Товстоногова производит впечатление и на персонал отеля, и на постояльцев. Не успеваем помыться-побриться, как раздается стук в дверь. На пороге — молодые актрисы, пришедшие выразить Георгию Александровичу свое восхищение.
Мы с Лешей изо всех сил пытаемся ухаживать за визитерками, но те на нас — ноль внимания. Не отрывают взгляда от Гоги. А он читает им Пушкина, Лермонтова, Пастернака. Женщины Товстоногова обожали.
Мы еще не успели добраться до Ленинграда, а новость о том, что Гога купил «мерседес», уже стала известна всему БДТ. И вот Товстоногов торжественно въезжает на своем серебристом чуде во двор театра. Выходит из машины, закуривает. Идти внутрь не спешит — ждет «зрителей». Наконец из двери служебного входа появляются Басилашвили и Стржельчик. Бросаются к Товстоногову (на машину — ноль внимания):
— Георгий Александрович, как мы рады вас видеть! Ну что, премьера «Мудреца» прошла успешно?
Товстоногов слегка недоумевает:
— Да, все хорошо.
Я маши...
— А кто Мамаева играл?
— Я машину купил...
— А Городулина кто?
— Владик, Олег, вы посмотрите...
— Георгий Александрович, а кто Глумов?
— Да что вы, в конце концов, пристали с этой премьерой! — в сердцах восклицает Товстоногов, и Басилашвили со Стржельчиком, «расколовшись», с хохотом бросаются рассматривать автомобиль.
Однажды Георгий Александрович, не заехав во двор, оставил машину у парадного подъезда театра на Фонтанке и пошел на репетицию. Возвращается и видит, что серебристая эмблема вырвана из капота с корнем. Глаза Гоги наполняются слезами. Гога плачет! Решить проблему берется директор БДТ — он звонит руководству объединения «ЛОМО» и просит выточить новую эмблему. Через пару дней заказ выполнен: в одном из цехов предприятия изготовлены десять точных копий украденной «реликвии», но по-советски! С резьбой! С тех пор, выйдя из машины, Товстоногов выкручивал эмблему и, завернув ее в белоснежный носовой платок, бережно укладывал в карман. Возвращаясь к машине, вынимал платок, аккуратненько разворачивал и вкручивал эмблему на место!
Георгий Александрович и умер за рулем своего любимого «мерседеса»...
Двадцать третьего мая 1989 года в БДТ сдают спектакль «Визит старой дамы».
Завтра у Нателы день рождения, и Гога просит меня:
— После просмотра поедем вместе по магазинам — нужно выбрать Додошке подарок.
— С удовольствием, Георгий Александрович.
Спустя какое-то время в ложу, из которой мы с Лебедевым-младшим смотрим спектакль, тихонько пробирается Натела.
— Рудик, Леша, поговорите с Гогой, он хочет сам вести машину. Полтора года не садился за руль, а сегодня уперся: «Поведу — и все!» — Мама, ну ты же знаешь: если Гога что-то решил — отговаривать бесполезно, — вздыхает Леша.
— Ну, пусть хотя бы водителя с собой возьмет.
Надеюсь, против присутствия Коли он возражать не станет.
— Успокойтесь, Додо, я тоже буду рядом. Мы с Гогой договорились заехать в одно место, — говорю я.
За просмотром последовал худсовет, в ожидании окончания которого бестолково слоняюсь по театру. В какой-то момент меня перехватывает Басилашвили: «Пойдем ко мне, выпьем по чуть-чуть. Все-таки у меня главная роль — надо отметить».
Басик живет рядом с БДТ, вернуться от него в театр — дело пяти минут. Предупреждаю о своей отлучке помощницу Товстоногова Иру Шимбаревич и прошу позвонить, когда худсовет закончится.
По дороге покупаем пол-литра водки, располагаемся у Олега на кухне. Успеваем расправиться и с выпивкой, и с закуской, когда раздается телефонный звонок. В трубке голос Иры: «Гога тебя не дождался, уехал. Просил позвонить ему домой».
Набираю номер Товстоноговых—Лебедевых. Трубку берет домработница: «Только что позвонил Коля — Георгию Александровичу стало плохо. Они на Марсовом поле, там, где поворот на Кировский мост. Натела с Лебедевым вылетели из квартиры пулей, уже туда едут».
Я обуваюсь, хватаю с вешалки плащ. «Погоди, — останавливает Олег. — Сейчас позвоним в Свердловскую больницу — наверняка врачей, которые Гогу наблюдали, туда вызвали. Узнаем, насколько все серьезно, — набирает номер: — Вас беспокоят из БДТ.
Скажите, что там с Товстоноговым?» — «Да умер он, — обыденно сообщает дежурная. — Сейчас должны тело привезти».
Гога совсем немного не доехал до дома. Остановился у въезда на Кировский мост на красный свет — и умер. Мгновенно. Как же я корил себя за то, что в эту минуту не был рядом! Может, заметив внезапную бледность или гримасу боли на его лице, успел бы дать нитроглицерин.
Через час в осиротевшей квартире на Петровской набережной собрался едва ли не весь БДТ. И кто-то из актеров сказал слова, которые немного притупили мое чувство вины и отчаяние: «Гога ушел так, как хотел. Четырнадцать лет назад, узнав, что знаменитый Борис Бабочкин скончался за рулем, он сказал: «Умер как мужчина.
Можно позавидовать».
Хоронили Товстоногова двадцать шестого мая. Сначала было отпевание в Спасо-Преображенском соборе, там, где его крестили, потом — гражданская панихида в БДТ. Евгений Лебедев не оставлял раздавленную утратой Додо ни на минуту. Держал под руку, гладил по голове. А сыновья Сандрик и Ника стояли прикрыв глаза.
Ника, Сандрик... Ника талантливый человек. Всю жизнь был до сумасшествия увлечен шахматами. За год до смерти Георгия Александровича, когда я создал Театр имени Андрея Миронова, пригласил Нику на должность директора. Гога одобрил эту мою идею. Потом Ника захотел воплотить свои мечты, организовывая шахматные турниры в Израиле. И через несколько лет после смерти отца уехал туда, вел на радио передачи о шахматах, потом заболел...
Он до сих пор живет в Израиле.
Говоря о детях Георгия Александровича, как не сказать и о третьем его сыне — Вадиме. Вадим Милков получил любовь и заботу знаменитого отца и Нателы, хоть история его появления на свет и не сопровождалась ни свадьбой, ни штампами в паспортах.
Когда в 1949 году Гога переехал в Ленинград и вступил в должность главного режиссера Театра имени Ленинского комсомола, он пересмотрел все его спектакли — чтобы познакомиться с труппой театра. Во время спектакля «На той стороне» Товстоногов обратил внимание на молодую актрису Марию Милкову, которая играла шпионку и появлялась на сцене с обнаженной спиной. В те годы увидеть полуобнаженную актрису на сцене было невозможно!
Милкова не блистала в главных ролях, но была очень хорошенькой. После спектакля Товстоногов подошел к актрисе, сказал, что она произвела на него большое впечатление, и добавил, что хочет с ней побеседовать.
В результате двухнедельных бесед в 1950 году на свет появился Вадим Георгиевич Милков. Скрывая свою беременность, Мария Васильевна не сообщила о будущем ребенке ни Товстоногову, ни коллегам. Ведь короткий роман вспыхнул и закончился. Но когда ленкомовцы увидели молодую маму, прогуливавшую малыша в коляске около театра, сенсация разлетелась мгновенно: малыш был как две капли воды похож на Гогу. Актрисы не могли ошибиться: из колясочки уже тогда торчал знаменитый Гогин нос.
Зная о коротком романе худрука и Милковой, они немедленно сообщили Товстоногову о ребенке. Гога позвонил Марии Васильевне. На фоне нынешних разборок наших звезд со своими женами и подругами, громких ссор история Товстоногова и Милковой потрясает человеческим благородством. Мария Васильевна не говорила Георгию Александровичу, что ждет от него ребенка, а когда сын родился, не предъявляла никаких требований. Товстоногов решил все сам. Было лето, и для малыша сразу сняли дачу, Гога и Натела устроили так, чтобы ребенок не нуждался ни в чем. Почти до тридцати лет младший сын Товстоногова получал от отца и тети постоянную материальную поддержку. Старшие дети — Сандрик и Ника — считали его своим родным братом.
Натела рано заметила увлечение Вадима оперным искусством. Он приходил домой к отцу, ставил пластинки, донимая Додо разговорами о музыке.
Именно Натела настояла, чтобы Вадим занимался оперной режиссурой, считая, что хороший оперный режиссер — это редкость и Вадику будет легче найти свой путь.
Вадим окончил Ленинградскую консерваторию, поставил немало оперных спектаклей, в том числе на сцене Большого театра, где молодого человека взял под свое отеческое крыло однокурсник и друг Гоги Борис Покровский. Много ставил и ставит за рубежом — в Австрии, Венгрии, Германии, Финляндии. Вместе с Георгием Александровичем участвовал в постановке оперы «Дон Карлос» в Хельсинки и был ассистентом отца на знаменитой «Смерти Тарелкина» в БДТ. Совсем недавно у нас в Театре имени Андрея Миронова он был на премьере чеховского «Вишневого сада». Ему, как и Нателе, было приятно, что этот спектакль мы посвятили памяти Георгия Товстоногова.
И не случайно. Ведь Товстоногов всю жизнь мечтал поставить «Вишневый сад». Но несмотря на то, что в труппе была роскошная коллекция таких актрис, как Доронина, Шарко, Макарова, Крючкова, Тенякова, Эмма Попова, он, вздыхая, без конца повторял: «У меня нет Раневской». Всем, особенно критикам, кажется, что они-то знают, какая должна быть героиня «Вишневого сада», а вот Товстоногов сомневался. В нашем спектакле, где Раневской стала Неля Попова, мы постарались очиститься от привычной шелухи восприятия как героини, так и пьесы и посвятили спектакль Товстоногову. Символично, что Чехов в нашем театре начался двенадцать лет назад с постановки «Чайки» Александра Георгиевича Товстоногова.
Сандро... Сандрик... Моя душевная боль, еще одна. Он был замечательным артистом и очень талантливым режиссером. Свою первую роль сыграл в легендарной «Республике ШКИД», и реплики его Князя цитирует уже третье поколение зрителей. Работу над последней — Джабраилова в сериале «Бандитский Петербург-5» — закончил незадолго до смерти. Символично, что этот фильм снимал мой сын Влад. Он и пригласил Сандро. И восхищался им на площадке.
Сандро ставил спектакли на сцене БДТ, в течение пяти лет возглавлял Тбилисский русский драматический театр имени Грибоедова, где блестяще поставил «Сон в летнюю ночь» Шекспира, почти десять лет — Московский драматический театр имени Станиславского. В спектакле «Собачье сердце» Александр Товстоногов открыл замечательного актера Владимира Стеклова, который сыграл Шарикова.
Сандро всю жизнь искал: себя, свой театр, самую большую любовь.
Был женат на замечательной актрисе Светлане Головиной, которая удивительно играла на сцене БДТ в спектаклях «Прошлым летом в Чулимске», «Дачники». После смерти отца Сандро покинул Театр имени Станиславского. Разведясь с Головиной, которая до сих пор успешно работает в Московском театре имени Ермоловой, оставил ей двоих сыновей: Егора, старшего, и Василия, которому сейчас тридцать два года, он работает на телевидении редактором.
Сандро уехал в Югославию и там женился второй раз. Снова развелся и уже в Санкт-Петербурге обзавелся третьей семьей, в которой родился сын Арсений. Когда в конце девяностых Сандро начал репетировать на сцене «Русской антрепризы» чеховскую «Чайку», и он сам, и я, и все занятые в постановке актеры были уверены: Александр Георгиевич Товстоногов нашел свой театр.
Спектакль имел большой успех, он до сих пор идет при полных залах.
В задумках у Сандро был «Золотой осел» Апулея и шекспировский «Гамлет», к которому он сам придумал оформление. Когда в начале 2002 года Сандро сказал, что намерен приступить к работе над шекспировской трагедией, а в роли принца Датского видит Дмитрия Исаева, я на радостях обнял его и расцеловал. В глубине души надеялся: увлекшись масштабным проектом, Сандро «завяжет» с алкоголем, который с каждым годом брал над ним все большую власть... Первые три месяца Александр Георгиевич держался: провел читку, несколько репетиций.
Он часто приходил в театр с маленьким сыном Арсением. И все — от артистов до костюмеров — замечали пронзительную трогательность его отношения к сыну: как Сандро кормил Арсения, заботливо вытирая его перепачканный мороженым рот, как рассказывал какие-то истории, сидя с ним в полутемной гримерке, как шел по театру, крепко держа маленькую ручку сына...
А потом началось. Он срывал одну репетицию за другой, оправдывая свое отсутствие очередным приступом гипертонии. Давление у него действительно зашкаливало, но не само по себе, а от чрезмерных возлияний. Выйдя из запоя, Сандро появлялся в театре мрачным, раздражительным. Всюду ему мерещились заговоры. Если кто-то из актеров задерживался на репетиции в театре, где состоял в штате, Сандро едва не плакал: «Его нарочно не пускают.
Это все устраивается против меня».
В конце концов занятые в «Гамлете» актеры начали разбегаться, удержать их было не в моих силах. Да и к чему, если сам не уверен, что работа будет продолжена? Изредка кто-то из артистов встречал его на улице, задавал вопрос по поводу спектакля. Сандро неопределенно пожимал плечами. А я, втайне надеясь, что он одумается, возьмет себя в руки, еще несколько месяцев расписывал репетиции.
Наверное, ему было неудобно передо мной: за начало репетиций, которых практически и не было, Сандро получил неплохой аванс и поэтому от неловкости он не пришел даже за трудовой книжкой, которая понадобилась ему при оформлении на работу в Санкт-Петербургскую академию театрального искусства.
Прислал одного из друзей.
Умер Сандро от инсульта девятнадцатого декабря 2002 года. На Додо было больно смотреть. Она словно окаменела. Такое же, будто высеченное из белого мрамора лицо я увидел и когда пришел поддержать Нателу после гибели Егора. В Москву на похороны внука она не поехала. Знаю, сейчас Додо мучает чувство вины, потому что едва ли не при каждой встрече слышу: «Наверное, Рудик, мы неправильно поступили. Наверное, нам нужно было простить Егора...»
Наверное, надо. Не сделали этого при жизни, то хотя бы сейчас, когда его уже нет. Но Розовского никто из тех, кто любил Гогу и Егора, не простит никогда. Он и Товстоногову-младшему счел нужным бросить вслед камень, заявив в недавнем интервью: «Егор ушел из жизни сам — это суицид.
Наверное, на это были личные причины. Видимо, сыграл свою роль какой-то невероятный стресс. Егор был ранимым, чувствительным парнем, мог вспылить, но у нас в театре все к нему относились по-доброму... Мне безумно жалко его маму, блестящую актрису Театра Ермоловой Светлану Головину. Я хорошо знал и его деда, и отца Сандро — мы вместе работали над «Тремя мушкетерами».
Если знать, что в день похорон Егора Марк Григорьевич, будучи в курсе случившейся трагедии, продолжал пышно праздновать свой юбилей, а из театра не только никто не пришел проститься с Егором, но даже не прислали венка, эти слова сочувствия выглядят просто кощунственными. Поистине лицемерию этого человека нет предела!
Узнав о гибели Егора, я позвонил Светлане Головиной. Выразил соболезнование, спросил:
— А что Розовский? Он поможет в организации похорон?
— О чем ты, Рудик? Я даже на это не рассчитываю. Он его уволил, иуда. Поманил, а потом выбросил.
Деньги на похороны дала Додо. Продала что-то из дома — и послала деньги в Москву.
Я стараюсь как можно чаще бывать у Нателы, звоню ей по десять раз на дню. И не устаю восхищаться ее стойкостью, мужеством, умением держать удар. Иногда задаю себе вопрос: «Чем же она успокаивает свою душу?» И сам отвечаю: «Наверное, надеждой на то, что ее близкие: Гога, Евгений Алексеевич, Сандро, Егор — ТАМ вместе.
Рядом друг с другом...»
Написав эти строки, я вышел в фойе театра, где стены увешаны фотографиями замечательных актеров и режиссеров, с которыми довелось работать: трое Товстоноговых, Евгений Алексеевич Лебедев, Андрей Александрович Миронов, Анатолий Дмитриевич Папанов, Евгений Павлович Леонов, Иннокентий Михайлович Смоктуновский, Аркадий Исаакович Райкин, Зиновий Ефимович Гердт, Юрий Владимирович Никулин, Сергей Николаевич Филиппов, Владислав Игнатьевич Стржельчик... Когда Роман Виктюк впервые пришел в «Русскую антрепризу» и увидел их портреты, он сказал: «Знаешь, почему у тебя многое получается? Они тебе оттуда помогают».
Я очень любил этих людей, и хочется верить: да, это они, мои друзья, меня хранят...
Подпишись на наш канал в Telegram