Я висела в воздухе на высоте четвертого этажа. «Не двигайся! — кричали снизу. — Трос оборвется!» Но от ужаса я и так не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Сердце бешено стучало в груди.
Мы снимали клип. По сценарию я должна была прыгнуть с крыши дома на мостовую. На самом деле меня опускали вниз на канатах, а в монтаже, на компьютере, достаточно плавный спуск должен был превратиться в прыжок.
Трюк готовили долго — я с детства боюсь высоты. Боюсь отчаянно, до головокружения, до дрожи в коленях, но стараюсь перебороть свой страх.
Наверное, можно было отказаться от неприятного эпизода, потребовать дублершу. Только я не привыкла пасовать перед трудностями.
Несколько дней репетировала в цирке. Борясь с дурнотой, заставляла себя снова и снова подниматься вверх. Самым сложным был именно подъем, спускаться оказалось легче. Ночью снились кошмары: трос обрывался и я с криком летела вниз. Вскакивала в холодном поту и долго не могла заснуть.
Режиссер до самого последнего момента не показывал декорации, видимо не хотел волновать меня заранее, и я навоображала себе бог знает что: огромное здание, с которого придется прыгать как героям голливудских боевиков. Когда попала в павильон и увидела выстроенную там «улицу», немного успокоилась. Дома были невысокие, четырехэтажные, нестрашные.
Снимать начали не сразу.
Как только меня подняли на тросах, режиссер попросил: «Нюша, повиси так минуту-другую, чтобы мы успели навести фокус. Спуск начнем по команде «Мотор!». Я собрала волю в кулак и «повисела», как просили, да не один, а два раза, понадобилась еще одна репетиция. И вот наконец съемка.
Поднимаюсь, застываю в воздухе и слышу снизу: «Камера! Мотор! Музыка! Поехали!» Гремит моя песня, а я почему-то продолжаю висеть. «В чем дело? — кричит режиссер. — Что? Я ничего не слышу! Остановите трек!» Музыка замолкает, и по громкой связи на весь павильон раздается чей-то испуганный голос: «Лебедку заело!» На площадке повисает гробовая тишина. У меня сжимается сердце. Неужели сны были вещими?!
Группа в ужасе — все знают, что Нюша боится высоты, и ждут истерики.
А я сохраняю спокойствие, не кричу, не плачу. Но чего мне это стоило... Осторожно осматриваюсь. На полу павильона на всякий случай уже стелят матрасы, а из окон одного из «домов», метрах в двух от меня, кричат: «Не бойся! Если что, мы поможем!» Интересно, как они себе это представляют?
Все остальное помню как в тумане: крики, суету. Лебедку так и не починили, опустили меня вручную. И убедившись, что певица в порядке, попросили повторить трюк. Я согласилась — надо же было отснять злополучный эпизод...
Иногда бывает, что последствия пережитого шока проявляются у человека не сразу, а спустя несколько часов.
Но я ночью спала спокойно, а вот у папы подскочило давление, пришлось вызывать «скорую». Как мой продюсер он тоже присутствовал на площадке и переволновался. После съемки ничего не сказал, хоть и был бледнее обычного. Зато позже признался:
— Знаешь, пока ты там висела, в мою голову лезли абсолютно дикие мысли. Что если неисправная лебедка вдруг сдвинется и потащит тебя наверх? А там железные конструкции, трубы. Ты могла покалечиться или вообще погибнуть.
— Хорошо, что мне на это не хватило воображения. А то от паники окончательно снесло бы крышу.
— Ты держалась молодцом. Даже сделала второй дубль.
— Твое воспитание. Ты же всегда говорил: нет слова «не могу», человек может все, стоит только захотеть...
Мои мечты всегда были связаны с музыкой. Я с детства пела, писала песни. Одно из самых ранних воспоминаний: под дружный хохот взрослых исполняю частушки: «Я — девчонка чертова, завела четвертого...», «А я маленькая, аккуратненькая, что есть на мне, пристает ко мне...»
— Кто тебя этому научил? — отсмеявшись, спрашивает мама.
— Никто, я сама. У бабы Нади в деревне все так поют.
Мы с моей бабушкой по материнской линии тогда ездили на ее родину в Краснодарский край, где я и приобщилась к народному творчеству.
Сколько мне было? Три? Точно не скажу... Отношения с бабой Надей у нас, надо сказать, были непростые. По непонятной причине все время вспыхивали какие-то конфликты. Наставляя внучку на путь истинный, бабушка частенько хваталась за веник. Зато с бабушкой Машей — папиной мамой — мы прекрасно ладили. Какой веник?! Она ни разу голос на меня не повысила. А деда гоняла — будь здоров: «Слава, сделай то, сделай это». До школы я часто гостила в их квартире на «Щукинской». Там совсем близко Москва-река. Летом мы с дедушкой играли в футбол и волейбол у дамбы, а зимой ходили по льду в соседнее Тушино гулять. Бабушка не всегда могла составить нам компанию. Она и работала, и домом занималась. В нем царили уют, чистота и удивительная атмосфера любви и покоя.
Бабушка и дедушка вместе уже почти полвека и до сих пор друг на друга не надышатся.
У дедушки горят глаза, когда он рассказывает о первой встрече с его Машенькой. А бабушка, хоть и покрикивает, любит своего Славочку и боится потерять. Они замечательные. Бабушка к тому же еще и потрясающая певица. Когда я была маленькой, она пела мне колыбельные собственного сочинения. Можно было «заказать» определенную тему — например про анютины глазки. Она тут же выдавала экспромт.
Папа рассказывал, что ее кумиром была Людмила Зыкина. Бабушка знала весь репертуар певицы. Когда в доме собирались гости, хозяйку часто просили спеть. Она делала это с таким мастерством и чувством, что люди плакали.
«Мне душу выворачивало наизнанку, — говорил папа. — Маленьким не мог это выдержать, подходил и просил: «Мамочка, пожалуйста, не пой!»
И она под благовидным предлогом прекращала домашний «концерт».
К сожалению, бабуле не суждено было стать артисткой. Она выросла в бедной деревенской семье и всю жизнь боролась с нуждой. Одно время они с дедушкой даже комнату сдавали в квартире, чтобы как-то продержаться. Получали-то копейки. Дед работал на заводе. Бабушка — в «Мослифте», сначала уборщицей, потом лифтером. Помню, рассказывала мне, какие кабины самые безопасные: я однажды застряла между этажами и с тех пор стала бояться лифтов.
Это была не единственная моя фобия. Посмотрев фильм про вампиров, я начала ложиться спать только закрыв все окна и двери. Думала, стоит погасить свет и в дом заберутся вурдалаки, похожие на летучих мышей.
Каждое лето мы ездили на Кубань к брату бабушки Нади, и там было полно этих противных тварей. Иногда они залетали в дом. Перед сном я не меньше часа таращилась в закрытое окно, высматривая летающих вампиров. Потом этот страх, конечно, прошел.
Я была большой фантазеркой. Все время что-то выдумывала, могла и приврать. Часто — чтобы скрыть робость. Никогда не забуду, как в пять лет записала первую песню на папиной студии. Мой отец, певец и композитор Владимир Шурочкин, тогда уже «завязал» с собственной исполнительской карьерой, но продолжал заниматься другими музыкальными проектами.
К папе я приходила и раньше, но в тот день мне разрешили зайти в комнату за стеклом — туда, где записывались артисты.
Я растерялась. Вокруг множество непонятной аппаратуры: было такое чувство, будто попала в другой мир. Какой-то дяденька подвел меня к микрофону и сказал:
— Ну, спой что-нибудь.
— А что?
— Да что хочешь.
Надел на меня огромные наушники и вышел.
Я знала много частушек, но подумала, что в таком месте исполнять их не стоит, и запела «Колыбельную медведицы» из мультфильма «Умка»: «Ложкой снег мешая, ночь идет большая, что же ты, глупышка, не спишь?» Пела и слышала свой голос, не узнавала его и не могла поверить, что пою я! Это было настоящее волшебство!
Когда закончила, из-за стекла донеслось: «Молодец! А можешь спеть еще что-нибудь?» Я смутилась, потому что больше ничего не помнила, но не решилась в этом признаться и соврала: «Да, конечно. Песенку про тигренка». Начала импровизировать, на ходу придумывая мелодию и текст. То, что я тогда чувствовала, невозможно передать словами: восторг, смешанный с ужасом и стыдом. Я попала в сказку и боялась, что она кончится, если я не справлюсь, меня с позором выгонят из этой волшебной комнаты. А мне хотелось петь и петь.
Но «песенку про тигренка» приняли вполне благосклонно, просто у взрослых больше не было времени на детские забавы, и мне пришлось выйти из «застеколья». Я еще посидела в соседней комнате, как зачарованная наблюдая за записью.
А потом долго не могла успокоиться. И дома, вечером, снова и снова прокручивала в голове этот необыкновенный момент, когда я впервые пела «по-взрослому». С того дня жизнь моя переменилась, бессознательные детские порывы превратились во вполне осознанное стремление петь и сочинять песни.
Но пока я выступала только перед домашними. Чаще всего — перед бабушкой Машей и дедушкой Славой. Сценой служило полотенце, расстеленное на полу. Это была моя территория, на которую «зрители» не имели права заходить. Концертные наряды я сооружала из бабушкиных платков. Один обычно становился топиком, другой — юбкой. Роль микрофона выполняла обыкновенная расческа.
Дедушке пела блатные песни. Те, что он слушал на кассетах.
Дедуля смеялся до слез, когда я затягивала: «Мой номер двести сорок пять, на телогреечке печать, а раньше жил я на Таганке, учил босоту воровать». Для бабушки у меня был другой репертуар — иностранные хиты на английском языке и папины песни. Я его альбомы знала наизусть.
Странное дело, во многих публикациях моего отца именуют солистом легендарного «Ласкового мая». Но в этой группе он не работал, а со студией «Ласковый май» соприкасался очень короткое время. В конце восьмидесятых у папы был свой коллектив, игравший хеви-метал, арт-рок — достаточно брутальную музыку, не имевшую ничего общего с хитами Юры Шатунова и Ко. Папа рассказывал, как однажды ехал со своими музыкантами в поезде с гастролей, в вагоне-ресторане по радио передавали «Белые розы». Слушая такую музыку, папа улыбался, относясь к ней скорее как к самодеятельному детскому творчеству.
И по иронии судьбы через месяц ему вдруг предложили написать альбом для «Ласкового мая». В тот момент из группы ушел композитор Сергей Кузнецов.
Дела у папиного коллектива шли неважно, и он согласился, потому что, в принципе, мог писать музыку в любом стиле. Его альбом «Гудбай, беби!» показали Андрею Разину, и диск в итоге был выпущен.
С «Ласковым маем» папа ездил на гастроли в течение полутора лет, но со своими музыкантами и собственными песнями. На афише было указано название программы — «Гудбай, беби!». Потом директора и администраторы что-то не поделили, и его работа на студию закончилась.
В народе до сих пор ходят легенды о сумасшедших заработках «майских» солистов. Может, кто-то из них и возил деньги с гастролей мешками, но папа рассказывал, что получал за концерт пятьсот рублей. Остальные ребята еще меньше. При том, что работали они на тридцатитысячных стадионах и средняя выручка с концерта составляла сто пятьдесят тысяч. Но и пятьсот рублей по тем временам были очень высокой ставкой, ведь в некоторых городах группа давала по двадцать концертов. Папа купил хорошую гитару, несколько видеомагнитофонов, два цветных телевизора, видеокамеру и «ласково-майский» период своей жизни вспоминает не без удовольствия. Тем более что в поездках его сопровождала любимая девушка Ирина — моя мама. Она была и костюмером, и гримером.
Познакомились родители еще школьниками на конкурсе детских вокально-инструментальных ансамблей во Дворце пионеров на Ленинских горах.
Они выступали в конкурирующих группах, но сразу понравились друг другу и все время переглядывались. Как рассказывала мама, на конкурсе только и разговоров было, что о Володе Шурочкине. Многие ребята здорово пели и играли, но папа был просто богом. В нем чувствовалась харизма. Несмотря на юный возраст, он и его музыканты были настоящими инструменталистами-виртуозами. Папа сам сочинял музыку, сложные аранжировки, инструментальные партии, что для того времени было необычно и самобытно.
Папина группа тогда и победила. За дипломами лауреаты конкурса вышли в драных джинсах. Не в специально состаренных, как сейчас, а просто ношеных-переношеных. В то время считалось нормой перепродать этот культовый предмет одежды друзьям и знакомым, и он легко мог сменить несколько владельцев.
Народ не гнушался джинсовым секонд-хендом, мало кто мог достать «новьё». У папы на штанах сзади даже была заплатка, но его это нисколько не смущало.
Перед награждением к ребятам подошел один из организаторов конкурса: «Я вас прошу, приведите себя в приличный вид. Если нет костюмов, наденьте школьную форму». Парни за ней съездили, переоделись, посмотрели друг на друга и чуть не попадали от хохота. Детский сад, а не артисты! На сцену вышли в джинсах, чем очень расстроили строгого дядьку. Пожимая папе руку, он тихо сказал: «Как же вы меня подвели!» А папа сразу и не понял, о чем речь. Почему подвели? Они же лучшие!
Музыкой папа заболел в одиннадцать лет.
Однажды смотрел телевизор и вдруг стал постукивать по столу карандашом, как палочкой по барабану, в такт звучавшей с экрана мелодии. На следующий день он уже носился по помойкам в поисках банок из-под краски, чтобы перетянуть их целлофаном и сделать ударную установку. Когда она была готова, стал выпиливать из фанеры гитару. А потом, как он говорит, «взял за шкирку нескольких одноклассников» и организовал группу. Ребят пригрел местный Дом пионеров.
Сочинять песни папа начал почти сразу, едва научившись брать первые аккорды на гитаре. Музыкальная школа не понадобилась. Он занимался сам — день и ночь. Летом сверстники гоняли на улице мяч, а он целыми днями сидел дома в душной квартире, стучал на барабанах и «мучил» гитару. Во дворе слушали и смеялись: «Во Шурочкин наяривает, придурок!»
Папа и «музыкантов» своих не оставлял в покое. Ребята, бывало, в кино намылятся, а он — нет, пошли ко мне учить новую песню.
В шестнадцать папа уже работал в очень популярном взрослом ансамбле «Час пик», выступавшем в одних концертах с Юрием Антоновым, Аллой Пугачевой и другими звездами. Там исполняли и его песни. Девятый класс он кое-как окончил, а в десятый практически не ходил. Пришлось доучиваться в школе рабочей молодежи. Потом папа целый год пел в ресторане «Ангара» на Новом Арбате. В это время он снова встретился с моей мамой.
Она пела в ансамбле при ДК железобетонного завода, а папа дружил с его руководителем. Однажды тот попросил друга помочь — позаниматься с солисткой.
Папа пришел в ДК и увидел девушку, с которой когда-то познакомился на конкурсе. Они с мамой вспомнили детство и договорились встретиться в «Ангаре». Так все и началось...
Насколько я понимаю, мама и папа не планировали ребенка. Они просто любили и радовались жизни. А расписались, потому что у них в 1990 году появилась я. Родители еще продолжали ездить на гастроли, папа пытался работать сольно. Меня оставляли с бабушкой Машей и дедушкой Славой. Мы все тогда жили на «Щукинской». Папа шутил, что я «бабушкина дочка». Бабуля надо мной тряслась и как никто умела успокоить. Если я плакала или не могла заснуть, меня несли к ней в комнату.
Время тогда было непростое, бандитское. Папина сольная карьера, к сожалению, не сложилась.
Он потерял время, деньги и самое главное — веру в себя. Решил бросить музыку и заняться бизнесом. Жилось им с мамой нелегко. Одно время она «челночила», привозила шмотки из Турции и продавала их на рынке. Папа «бомбил» на машине, но клиенты к нему почему-то не шли. Позже он нашел свою нишу, занялся логистикой, и довольно успешно. Но мамы рядом уже не было. В 1992-м родители разошлись. Инициатором развода выступил папа.
Я не помню, как это было. Зато помню, как чуть позже папа приходил к нам на квартиру, мы тогда с мамой жили у бабушки Нади. Я не понимала, что происходит, но видела: родители ведут себя странно, как чужие. Меня это удивляло и беспокоило, я старалась их помирить. Тормошила, просила: «Ну поцелуйтесь! Обнимитесь!» Они почему-то не слушались, и я начинала плакать.
После этого атмосфера еще больше накалялась. Мама что-то выговаривала папе, и он уходил.
Потом он стал чаще у нас бывать и забирать дочку на «Щукинскую». Однажды, правда, туда примчались мама и ее новый избранник — Дмитрий, чтобы отвезти меня домой. На чем настаивал Дмитрий. Этот парень, как потом рассказывал папа, уже считал себя полноправным членом семьи и натравливал маму на бывшего мужа — по его мнению, законченного мерзавца, которому нельзя доверять ребенка. Может, Дмитрий боялся, что мои родители помирятся? Только мама все равно с Дмитрием не осталась.
К счастью, со временем страсти улеглись. Папа приложил для этого немало сил. Мама и бабушка Надя долго не хотели с ним мириться. Бабушка очень сердилась на зятя, а еще больше — на разлучницу, которая увела его из семьи.
Оксана работала в папином танцевальном коллективе. Мама ее прекрасно знала. Больше того — они дружили. А потом стали соперницами.
Банальная история — скажете вы. Таких историй действительно пруд пруди, но лишь немногие из них заканчиваются как у моих близких, проявивших мудрость и терпение. Теперь, как ни удивительно это звучит, мы все — одна семья. Мама, папа, Оксана, их дети, Маша и Ваня, и я. Мама — крестная Маши. Папа мой продюсер. Оксана менеджер и хореограф. Но главное — она для меня очень близкий человек, лучшая подруга. С самого детства во всем и всегда меня поддерживает, учит, помогает. Много вы знаете таких случаев, когда бывшая и нынешняя жены дружат и вместе готовят на семейных посиделках?
Конечно, потребовалось время, чтобы урегулировать все противоречия. Папа понимал, что чувствует мама, и терпеливо ждал. Постепенно она успокоилась и стала более взвешенно оценивать то, что произошло.
«Знаешь, — призналась мама однажды, — я бы все равно не смогла жить с Володей. И дело не в Оксане. Рано или поздно мы бы разошлись, слишком разные люди. Тогда я была безумно влюблена и не желала замечать очевидного, а потом поняла, что самые сильные чувства проходят, любовный туман рассеивается и остается характер человека, с ним ты и живешь. Но разве можно в это поверить в двадцать и даже двадцать пять лет?»
Нечто подобное я слышала и от папы. Он тоже считает, что развод был неизбежен. Наверное, они с мамой были слишком молоды и поторопились с браком.
Папа с Оксаной вместе уже двадцать лет. В ней он нашел свою половинку. А маме не повезло, она пока ее не нашла...
Из моей жизни папа никогда не пропадал. Я толком и не успела почувствовать его отсутствие. Сначала была слишком маленькой, а потом мы уже начали общаться. Конечно, мне хотелось, чтобы встреч было больше, я грустила от того, что он редко приходил в школу — гораздо реже, чем мама, — но понимала, что это связано не с забывчивостью или равнодушием, а с огромным количеством дел. По-моему, развод родителей в каком-то смысле даже пошел мне на пользу. Я выросла более независимой и организованной, чем многие дети из полных семей.
Меня с детства приучали все делать самостоятельно. Я сама ходила в школу, на танцы и английский язык.
И вообще никогда не сидела без дела. Мама не могла допустить, чтобы я просто болталась во дворе. Все время придумывала мне какие-нибудь занятия. Возможно, это объяснялось не только заботой о моем воспитании, но и желанием доказать папе, что мы прекрасно справляемся без него. В принципе, мы справлялись. Я не чувствовала себя в чем-то ущемленной.
Папа помогал, конечно, но у него не было возможности нас содержать. Да мама и не просила об этом, старалась заработать сама. Мы с ней жили небогато, но не нуждались. Конечно, время от времени у меня возникали какие-то желания — например купить модный, «навороченный» телефон, — но я говорила себе: «Пока мы не можем себе этого позволить. Ничего, скоро вырасту и все куплю. Подумаешь, телефон! Зато у нас иномарка!» Мы с мамой ездили на старой-престарой «бээмвэшке» непередаваемого цвета — серебристого с зеленым отливом.
И очень любили свою машинку.
Из-за отсутствия модных и дорогих вещей я не комплексовала. В школе и так все мальчики были мои. С шестого класса я получала любовные записки и другие знаки внимания и вызывала ревность у менее «популярных» девчонок. Меня это страшно веселило, потому что с первого по пятый класс я защищала этих ревнивиц и била мальчишек смертным боем, одному даже нос сломала. Маму в школу вызывали. Она удивлялась:
— За что ты его так?
— За дело. Не люблю, когда слабых обижают.
У нас училась очень полная девочка, в пятом классе она весила около ста килограммов.
Как ее только не обзывали! Особенно изощрялись некоторые пацаны. Толстушка не могла за себя постоять, лишь плакала, размазывая слезы по пухлым щекам, вот я за нее и вступилась — врезала самому главному «остряку». Но немного переусердствовала...
Вскоре, насмотревшись американских боевиков, я стала бить мальчишек прицельно — по самому слабому месту. Они пожаловались родителям, и те побежали в школу к директору. Так как пострадавших набралось довольно много, устроили специальное родительское собрание, где мне прочитали лекцию по анатомии и физиологии мужских половых органов. После чего я обещала мамам и папам своих однокашников не лишать их внуков.
Школу окончила в пятнадцать лет, экстерном. И до сих пор удивляюсь, как терпели меня учителя: в младших классах я дралась, а потом стала ездить на гастроли и частенько пропускала уроки.
В первый тур отправилась в одиннадцать лет в составе целой концертной бригады, включавшей ансамбль «Ариэль», юмористов Бандурина и Вашукова и папину группу «Гризли», в которую попала с большим трудом. Папа долго не воспринимал меня всерьез. Поет девочка — и прекрасно. Это ничего не значит. Все дети поют.
Но музыку пишут не все. Задатки композитора папа впервые разглядел во мне в восемь лет. Купил маленький синтезатор и попросил своего друга позаниматься со мной сольфеджио. Через месяц я написала первую песню.
Потом — вторую, третью. Все — на английском. Я слушала только западную музыку и на этом языке более легко и свободно выражала свои мысли и чувства.
Папа следил за моим «творчеством», но не проявлял особого восторга. Считал, что делать выводы рано. Я должна подрасти. Потом у него появился новый проект — группа «Гризли». Папа нашел двух замечательных мальчиков шестнадцати-семнадцати лет, не хватало девочки — солистки. Я была слишком маленькой — всего одиннадцать, но все-таки упросила его дать мне возможность записать песню. Папа нехотя согласился. А потом посмотрел, что получилось, и понял, что потенциал есть. «Боевым крещением» стал тур по Уралу.
Отправляя меня на первые гастроли, отец, по-моему, хотел проверить дочку.
Боялся, что, накатавшись в автобусе по городам и весям, скажу: «Да на фиг мне нужен этот шоу-бизнес — пахать как папа Карло, не спать, не есть...»
У нас была очень долгая и сложная поездка. В конце каждого выступления зажигала наша группа — мы давали такую дискотеку! Я получала бешеный кайф, когда пела и танцевала на сцене, и, вопреки папиным ожиданиям, приехала в полном восторге и с горящими глазами рассказывала о том, как было здорово. Папа понял, что с музыкой у меня все очень серьезно. И вскоре устроил «Гризли» месячный тур по Германии. Мы работали еще около двух лет. Потом группа распалась.
Как раз когда прекратил существование этот проект, папе поступило предложение переехать в Германию и писать там музыку. Он задумался, не зная, что ответить. А я все эти годы потихоньку показывала ему то, что сочиняла, — танцевальную музыку в стиле хип-хоп-соул.
Такого момента, чтобы папа, как в кино, торжественно объявил: «Все, дочка, теперь буду заниматься только тобой», я не помню. Но он вдруг всерьез заинтересовался моими песнями: «Это все? Покажи, что у тебя еще есть. А еще?» Я показывала и показывала, не веря своему счастью, материала накопилось довольно много.
Подошел день моего рождения. Папа сговорился с мамой, Оксаной, бабушками и дедушкой, и они все скинулись и подарили мне компьютер, музыкальную карту и midi-клавиатуру, чтобы я могла делать демоверсии своих песен. Я стала выдавать вполне профессиональный, качественный «продукт», и папа решил, что со мной можно работать по-взрослому.
Начали с конкурсов. Сначала неудачно.
Я очень хотела попасть на «Фабрику звезд», но оказалась слишком маленькой, не прошла по возрасту. Мне было тринадцать. Расстроилась, что скрывать.
На кастинг конкурса «СТС зажигает суперзвезду» отправлялась уже без особого воодушевления. Все говорили, что без денег и связей там делать нечего. Но меня взяли! Уже на конкурсе мы решили поменять имя — из Анны я стала Нюшей.
Мы решали всей семьей, какой мне взять сценический псевдоним. Нужно было придумать что-то короткое, запоминающееся и по возможности русское. Долго перебирали: Анна, Анюта, Нюра, Нюша. Остановились на Нюше. Это имя показалось самым ярким и неизбитым. Старшее поколение, правда, считает его каким-то «деревенским». Но у меня другая аудитория.
Для детей и молодежи это имя звучит «фирменно», модно. Я получаю письма в социальных сетях, что именно благодаря мне молодые семьи стали называть так своих деток! Я и по паспорту не Анна, а Нюша.
Говорят, если поменять имя, можно изменить судьбу. Не знаю, сработал ли этот «закон» в моем случае, но я выиграла конкурс! Это было чудо. Некоторые люди отказывались в него верить, считая, что все проплачено. На следующий день после объявления результатов папе позвонил один человек, очень известный в эстрадной тусовке:
— Ну и во сколько тебе это обошлось?
— В смысле?
— Сколько стоила дочкина победа?
— Нисколько.
— Да ладно! Нечего темнить. Мне уже сказали — двести пятьдесят тысяч долларов.
Папа потерял дар речи. Он тогда всю голову сломал в поисках средств на мою раскрутку. Для начала надо было снять пару клипов, записать хотя бы одну песню. Хорошо, что я сама сочиняю и музыку, и тексты, а то бы потратили еще уйму денег. Взять их было негде.
В конце концов пришлось продать квартиру, в которой папа жил с Оксаной и детьми. На улице семья не осталась, конечно. Сначала жили у бабушки с дедушкой, потом сняли жилье, но все равно с папиной стороны это был очень смелый и самоотверженный поступок. Квартира могла достаться Маше или Ване, а деньги, вырученные от ее продажи, пойти на какие-то семейные нужды.
Но папа вложил их в меня. Оксана его поддержала. И я этого никогда не забуду...
В 2008 году была в Юрмале на «Новой волне». Но выступила хуже, чем могла. Жутко переволновалась. Помню, посмотрела со сцены в зал — и коленки затряслись: кого там только не было, даже сама Примадонна пожаловала. Я потом с ней сфотографировалась на память. После выступления ко мне подошел Леонид Агутин. Сказал, что ему понравилась моя песня «Вою на Луну». Было безумно приятно, потому что из всей российской музыки в то время я слушала практически одного Агутина. Он уникальный певец и композитор, его похвала дорогого стоит.
Теперь я часто общаюсь с нашими звездами, когда мы все летим на какое- нибудь крупное мероприятие.
И вот что интересно: большие артисты — Валерий Меладзе, Сосо Павлиашвили, Валерия, тот же Леонид Агутин и Анжелика Варум — настроены доброжелательно, улыбаются, говорят что-то приятное. А некоторые молодые не могут выдавить из себя элементарного «здравствуй». Имен называть не хочется, я их не боюсь, просто забавно, не более. Молодняк очень ревностно относится к чужим успехам и коллег воспринимает исключительно как конкурентов...
Бытует мнение, что у меня как-то быстро все получилось. Не успела выпустить первый сингл — сразу стала лауреатом «Песни года». И понеслось: концерты, гастроли, запись песен и клипов, премии, титулы. Так бывает только в голливудских сказках про Золушек: юная девушка — не дочь олигарха или воротилы шоу-биза, а просто «молодое дарование» — взяла и стала звездой.
Но почему-то никто не задумывается, как долго мы к этому шли всей семьей...
Вскоре, правда, оказалось, что звездой быть ох как непросто. Меня больше всего выматывают бесконечные перелеты и переезды и хронический недосып. Иногда удается поспать не больше двух часов в сутки, при этом надо зажигать на концертах, записывать песни, сниматься в клипах. Однажды такой марафон продолжался шесть дней подряд. В конце я просто падала с ног.
Очень большой минус моей профессии — ее публичность. Стоит появиться в каком-нибудь общественном месте — и все, пиши пропало. Люди подходят пообщаться, сфотографироваться, взять автограф. Им наплевать, хочешь ты этого или нет, даже если объясняешь, что плохо себя чувствуешь.
Я ведь не кукла, а живой человек, и иногда у меня отекает лицо или прыщ выскакивает на самом видном месте. Я благодарна своим поклонникам, но для фото на память и автографов есть специальное время после концертов или отдельные мероприятия. Однажды, еще в начале карьеры, я пела в крупном торговом центре на севере Москвы. Его чуть не разнесли — на мой концерт собралось больше четырех тысяч человек. Не знаю, сколько я тогда подписала дисков и плакатов — двести, триста? Рука просто отваливалась, но ни один из желающих не остался без автографа.
Подстроиться под ритм моей жизни очень непросто. И я сочувствую парням, добивающимся моего расположения. Например прилетаю в Москву в четыре утра, а на следующий день опять отправляюсь на гастроли. И молодому человеку приходится не спать ночь, чтобы встретить меня и пообщаться до следующего вылета.
Рано или поздно он начинает жить моей жизнью, забывая о своей, а мне не по душе такие жертвы. Любовь не имеет ничего общего с рабством. Это я знаю точно...
Первый серьезный роман случился у меня в шестнадцать лет. Это была сумасшедшая любовь — с первого взгляда. Я тогда готовила одну из своих первых песен. Мы с папой собирались снимать на нее клип. Мой избранник был старше на три года, большой дока в хореографии. У него даже была своя танцевальная школа, где я тогда занималась.
Никогда не бегала за мальчиками, но этого человека завоевывала долго и упорно. Подстраивала якобы случайные встречи. Заводила хитрые разговоры, заканчивавшиеся приглашением в кино.
Он был молод и хорош собой. Наполовину грек, наполовину осетин, с красивыми голубыми глазами. Девушки на нем просто висли. Особенно ученицы в школе танцев. А он не реагировал на их откровенные заигрывания, поэтому я применила другую тактику, действовала тонко, исподтишка. И неприступная крепость пала.
Прошло довольно много времени, прежде чем я стала понимать, что влюбилась в этакого тирана. Любимый навязывал мне свои вкусы и взгляды на жизнь. В приказном порядке решал, с кем я должна дружить, какую музыку делать, что носить. Если надевала что-то, по его мнению слишком короткое и откровенное, спрашивал:
— Для кого это ты нарядилась?
— Как для кого? Для тебя.
— А мне не нравится. Переоденься.
Если мы шли вдвоем и я, случайно встретив на улице знакомого, перебрасывалась с ним парой безобидных фраз, любимый впадал в ярость:
— Кто это?
— Просто друг.
— А зачем тебе друг, тебе что, подружек мало?
Я пыталась объяснить, а он не понимал. Или не хотел понимать. Чувствовал, как много для меня значит, и пользовался этим. Был период, когда я была готова на все, лишь бы ему угодить. Хорошо еще, что мы только встречались, вместе не жили. Иначе бы он окончательно меня поработил.
Идеалом женщины для него была мама-осетинка. Женщина домашняя, привыкшая к покорности. Он, конечно, не требовал надеть паранджу, но очень остро реагировал на малейшие вольности, наедине без конца устраивал сцены. А внешне все выглядело прекрасно — просто идеальный бойфренд: не пьет, не курит, очень вежлив. Встречал меня, провожал.
Потом мои близкие забеспокоились, заметили, что я совсем перестала смеяться, стала какой-то затюканной и печальной. Спрашивали: «Что с тобой творится? Ты на себя непохожа. Это из-за него?» И я очнулась и стала сопротивляться. Поначалу даже не очень сильно, но это вызвало в нем просто бурю возмущения. Скажу слово поперек — тут же скандал. Пыталась говорить с ним спокойно: «Ну почему я должна поступать только по-твоему? Я же взрослый человек», но моя непокорность его бесила.
И мы наконец, расстались, договорившись остаться друзьями.
Позже поняла, что человек, которого я любила, «тянул» из меня энергию. Однажды, уже после нашего разрыва, он позвонил, и мы два часа болтали о каких-то пустяках. Не ругались, не спорили. Он не сказал ни одного обидного или дурного слова, но к концу разговора мне стало плохо. К горлу подступил ком, хотелось плакать. Если бы я не нашла тогда в себе сил поставить точку, наверное погибла. Он бы меня сломал. У него очень сильная аура, мне потребовалось целых полтора года, чтобы «прозреть».
Эта история стала очень важным уроком. Я поняла: в любви не может быть насилия, давления. И теперь, если мужчина пытается что-то навязать, для меня это сигнал — пора разбегаться.
Рано или поздно розовые очки спадают, и ты понимаешь, что не сможешь ломать себя всю жизнь. Рядом должен быть человек, который принимает тебя такой, какая ты есть. Со всеми достоинствами и недостатками...
Но безусловное обожание тоже может быть опасным. Спустя год после расставания со своей первой любовью я познакомилась с очень интересным молодым человеком (назовем его Димой) и снова стала заложницей любви, но уже не своей, а чужой. Дима меня просто боготворил. Мы встретились на вечеринке у общих знакомых, я была еще не очень известной. Дима тоже был старше меня на три года. Приехал из другого города завоевывать Москву: писал музыку и работал диджеем. Он мне понравился, с ним было интересно.
Сначала мы просто дружили, ходили в кино и кафе. Дима оказался хорошим другом, заботливым, внимательным. Тогда у меня было гораздо больше времени, чем сейчас, и мы часто виделись. У нас были общие интересы и вкусы.
А потом началось какое-то безумие. Дима клялся в любви, говорил, что не может без меня жить. Не скрою, слушать его признания было приятно, но я ничего подобного не чувствовала. И честно ему об этом сказала.
— Послушай, наверное, нам не стоит встречаться.
— Нет, ты меня полюбишь, я все для этого сделаю. Только не бросай меня, умоляю!
И так постоянно. Дима был готов на все, чтобы меня удержать. Наверное, я виновата в том, что дала ему надежду.
Но девушке трудно отказаться от такого поклонения.
Мы проводили много времени вместе, он покупал то, что мне нравилось, — соответственно своим возможностям. У меня небольшие запросы, в этом плане я неинтересная девушка. Ни шуб, ни бриллиантов не требую. Узнав об этом, некоторые мужчины просто впадают в транс. Как же ухаживать за Нюшей, если не надо ничего дарить? А мне гораздо приятнее получить цветы, чем какую-то дорогущую вещь.
Наш роман продолжался около года. Дима меня измучил, но бросить его я боялась. Он постоянно внушал, что погибнет без моей любви. На какое-то время мы расстались, я предложила отдохнуть друг от друга. А когда снова встретились, увидела, как ему плохо. И все началось по новой...
В отчаянии я стала настоящей стервой, вела себя резко и грубо. Мне казалось, что мужчина не может такое стерпеть, он должен обидеться и уйти. Но Дима не обижался. Однажды я все-таки решилась и сказала, что между нами все кончено.
Дима, как ни странно, не впал в депрессию. Уехал работать в Европу. Позже звонил мне оттуда и как ни в чем не бывало предлагал выйти за него замуж. Я была в шоке. Он все еще продолжал на что-то надеяться!
С тех пор у меня не было отношений, сопоставимых с этими двумя историями по силе и глубине чувств, хоть мне и приписывали какие-то романы — с хоккеистом Александром Радуловым, актером Аристархом Венесом. Я стала более осторожной и стараюсь лучше узнать человека, прежде чем подпускать его к себе, а времени на такое узнавание, откровенно говоря, нет.
Иногда просто поражаешься некоторым мужчинам.
Познакомилась как-то с одним вполне достойным господином, сходили в кино, поужинали, а на следующий день он говорит:
— Мне нужны твои документы.
— Зачем?
— Хочу подарить тебе квартиру.
— Но я ее все равно не приму.
Он не понял почему, а мне было неудобно объяснять взрослому и вроде бы умному человеку, что такие подарки порядочным девушкам не делают. Нас ничто не связывает. С чего он взял, что может меня купить?
На тусовке подошел известный спортсмен, сунул в руку визитную карточку:
— Позвони мне вечером.
На секунду я растерялась от такой наглости, а потом опомнилась и засунула ему эту визитку в карман пиджака.
— Спасибо, но сегодня вечером я не нуждаюсь в компании.
Он застыл с открытым ртом. Не ожидал такого отпора. А я в случае чего могу и детство вспомнить, дать в лоб или, как в американских боевиках, — в то самое слабое место... Как-то еще один «чемпион» умудрился при всех похлопать меня по пятой точке. И получил пощечину. Потрясен был, казалось, до самых основ своей отлично натренированной личности.
Теперь обходит стороной. Считаю, что хамов, даже звездных, надо ставить на место, иначе они распоясываются еще больше. Настолько избалованы всеобщим вниманием, что думают, будто им все позволено.
Я не считаю себя звездой. Если честно, артисткой-то почувствовала себя совсем недавно. Все еще впереди, я уверена, что не достигла пика своей карьеры, мне есть к чему стремиться. Главное, как я написала в своей песне, и дальше в жизни «выбирать свое солнце ... выбирать свое чудо», а еще — верить в себя и не останавливаться на достигнутом. В жизни нет ничего невозможного. Уж я-то знаю...
Редакция благодарит за помощь в организации съемки шоу-рум Donghia, J. Robert Scott.
Подпишись на наш канал в Telegram