Голова кружилась, палата плыла перед глазами… «Хотя бы дай нам слово, что больше с этим зверем жить не будешь», — попросил стоявший рядом врач. И тут впервые в жизни мама при мне зарыдала, села на кровать, взяла за руку: «Не для того рожала ребенка, чтобы его калечили».
На съемках «Кококо» разговорилась с Дуней Смирновой.
— Женщины делятся на две категории, — изрекла мудрая Дуня, — уборщиц — они любят наводить в доме чистоту и кухарок — они обожают готовить.
— Кто же тогда я? Не люблю ни то ни другое.
— А ты — актриса.
Артисткой я, можно сказать, родилась. Помню, собирала дворовых детей, забиралась на деревянный ящик и что есть мочи голосила: «Ледяной горою айсберг из тумана вырастает!»
Минут через пять подходил кто-то из взрослых и объявлял «концерт» закрытым: «Девочка, иди попой где-нибудь еще».
Уходила, но не сдавалась. Лет в пять перепела весь репертуар Пугачевой. Была твердо уверена: я — ее дочь. Когда узнала, что у Аллы Борисовны есть Кристина, страшно удивилась. Но потом поняла: нас просто перепутали в роддоме.
На самом деле все случилось как случилось. Моей матери едва исполнилось восемнадцать, когда я появилась на свет.
Естественно без отца. Потом не раз спрашивала: зачем было меня рожать? Искренне ее не понимаю до сих пор. Мать отвечала прямо как в сериале «Просто Мария»: «Решила, что делаю это для себя. Ребенок станет моим и ничьим больше».
Но она-то у меня не «просто Мария», а девушка свободолюбивая, всегда жила как хотела. Бабушка, конечно же, была категорически против, считала: надо делать аборт. Но «прогнуть» мою мать никогда и никто не мог.
Мама и бабушка тогда жили в поселке Лечебный на окраине Свердловска. Бабушку отправили туда обманом: у нее от отца остался хороший дом в центре, и ее уговорили разменять его на комнату для старшей дочери, маминой сестры, в городе, в бараке, и жилье в поселке — маленький деревянный домик без удобств, стоявший в лесу.
К тому же в советское время в этот поселок отправляли на жительство туберкулезников, кто-то из них постоянно умирал, за что в народе его метко прозвали Дохлый.
Мама поступила в театральное училище на режиссерский факультет, но один профессор стал оказывать ей знаки внимания, и его жена немедленно устроила так, что маму отчислили. Поступала в Уральский университет на философский, вытянула билет, знала ответ, но решила проверить себя по шпаргалке, за это вылетела с экзамена. Осталась работать секретарем-машинисткой в университете.
Мимо поселка шла трасса, по которой проезжали фуры с мукой — ехали в Свердловск на мукомольный завод. На них-то мама и добиралась в город в выходные — в кабачок, погулять.
С моим отцом Виктором Смирновым они познакомились в популярном свердловском ресторане «Серебряное копытце», где тот пел по вечерам. Мама влюбилась, в итоге «залетела», но сообщать Смирнову не стала — он был женат, да еще и в армию пошел.
Смотрите, мой папа — Витя, а я по отчеству Александровна. В свидетельстве о рождении в графе «отец» мать записала: «Александр Сергеевич» (в честь Пушкина). Она у меня такая хохмачка! Фамилия Троянова тоже плод ее творчества. По дедушке мы Мокрицкие, известного польского рода. Но когда я родилась, мама сменила фамилию. Вычитала в какой-то энциклопедии, очень она ей понравилась. Зато для моей актерской судьбы сочетание «Яна Троянова*» удачное, запоминающееся.
Отец не знал о ребенке до моих пятнадцати лет, поэтому никогда ничем нам не помогал.
Мать не могла засиживаться в декретном отпуске, почти сразу же вышла на работу. Я оказалась на попечении бабушки, что не было редкостью в те времена.
Матерью я гордилась. Это сейчас она уже не та — годы свое взяли. Не понимаю, где эта рысь, которую я так обожала, алё, ку-ку, где она? После фильма «Волчок», где Вася Сигарев, режиссер и автор сценария, обыграл воспоминания моего детства, а я исполнила роль матери, она обиделась на нас. Зря, это же не биография, это творчество. «Волчок» дал начало моей новой жизни, принес приз «Кинотавра» за лучшую женскую роль, вообще все изменил — так что в каком-то смысле спасибо маме.
Многие считают, что у меня было страшное детство. Это неправда — дети, как правило, счастливы, и мне тогда жизнь не казалась фильмом ужасов.
Да, я была предоставлена в основном самой себе. Была общительной, бойкой, могла уйти с незнакомыми детьми играть за поселок, в лесу с грибниками заговорить. Любила гулять по кладбищу, ничего не боялась. Собирала оставленные на могилах шоколадные конфеты «Белочка», «Метелица», карамельки не брала — они стремные. Конфеты съедала там же, домой не носила...
Однажды нашла в лесу, я там ягоды собирать любила, мешок с котятами. Потыкала палкой и ушла, спасать не стала. Эти котята были как я — кем-то оставленные, ненужные. Еще в лесу росли сосны, и вот мне казалось, что две сосны, которые я заприметила, — жених и невеста. Когда долго не видела маму, приходила в лес, смотрела, как они раскачиваются, и казалось, что они меня сейчас заберут отсюда навсегда.
Наверное, хотелось этого. Богатое у меня было воображение! Вокруг все жило и шевелилось, я росла в природе.
Когда мне исполнилось пять, умерла бабушка. Сгорела от рака за три месяца, но я этого, к счастью, не видела. Мама отправила меня в пионерлагерь. Скажете: выдумываю — пятилеток в лагерь не берут. Но для моей мамы никогда не было ничего невозможного.
В лагере я тут же влюбилась в парня из первого отряда. В тихий час воровала у вожатой туфельки на каблучке, напяливала, тащилась к корпусу, где жили старшие, и что есть мочи орала под окнами: «Бура, выходи!» Кстати, сегодня Андрей Бура депутат. Он выбегал cо словами «Вали отсюда!», а ребята над ним ржали. Когда мама навестила меня в родительский день, начальник лагеря потребовал: «Татьяна, поговорите с Яной!»
А мама поступила мудро, поговорила не со мной, а с Андреем: «Ну, поиграй с ней в мячик, что тебе стоит, она же маленькая». Он играл, такой грустный. И я была грустная — мне тоже этот мячик на фиг не был нужен.
В конце смены спросила, поедет ли Бура на вторую смену, он ответил — да. Тогда и я сказала маме, что хочу в лагерь. Приехала, а его нет! В итоге проторчала там пол-лета. Вернулась, а бабушка умерла.
В жизни матери появился первый серьезный мужчина — дядя Володя. Мама в то время уже работала секретарем-машинисткой в горсовете. Владимир помог получить «однушку» в двенадцатиэтажке в центре Свердловска.
Володя вообще сыграл важную роль в моей жизни — заменил отца. Часто дарил шикарно иллюстрированные книжки, я обожала сказки, а еще подарил диапроектор, часами «крутила» диафильмы. Именно он устроил меня в хороший детсад. Там я впервые проявила актерские способности: быстрее всех учила стихи и с пафосом их читала, хорошо танцевала. Однажды директрисе детсада дали ответственное задание: попросили отобрать особо одаренных детей для выступления с танцевальным номером в концерте к Седьмому ноября. Кастинг нам устраивал профессиональный хореограф, ставивший танцы народов СССР. Меня рассматривали на роль узбечки — сборщицы хлопка. Я ни на что не надеялась, расстроилась, когда увидела девчонок-конкуренток с длинными косичками, у меня-то было три пера белесых на голове. Спасли необыкновенно пластичные руки, когда хореограф увидел, как я ими повожу, как прихлопываю в ладоши, воскликнул: «Только она!
Найдите девочке парик». И я солировала в концерте.
Позже люди не раз говорили, что я одаренный ребенок, надо развивать способности. Только мама ни разу ничего подобного не сказала. Здесь и трагедия моя, и победа, то, что заставило стать актрисой, — это ее отношение. Все сделала ради того, чтобы она однажды сказала: «Яна, так ты у меня актрисой стала, надо же!» А маме не до меня было, не до моих дарований.
Она была молодой и очень, очень красивой. Когда шла по улице, мужчины смотрели вслед. От поклонников не было отбою. Во дворе тоже все только о моей маме и говорили.
Был случай, когда сосед, молодой парень, забрался по балконам, чтобы посмотреть на нее в окно. К нам домой заходили ребята со двора, типа за мной, а на самом деле только чтобы ее увидеть. И когда меня спрашивали, кем работает мама, я не хотела говорить, что она секретарь-машинистка, поэтому спокойно отвечала: «Она работает секретарем. Секретарем ЦК КПСС». Вообще была страшной врушей в детстве, сочиняла про свою семью сказки. Особо-то хвалиться было нечем.
Школьные годы чудесные стали просто кошмаром. Лидия Васильевна сделала все, чтобы убить во мне желание учиться. «Учительница первая моя» возненавидела меня, как только переступила порог класса. Да, приходила лохматой, без манжет и воротничка: пришивать было лень. Но разве это повод оскорблять ребенка?
Она вызывала к доске и начинала унижать: «Все посмотрели на Троянову! Все у нас белые вороны, а Троянова — черная».
Если писали диктант и я что-то исправляла в тетрадке, зачеркивала, учительница подскакивала и долбила по рукам: «Предупреждала, что ничего исправлять нельзя!»
Но это еще цветочки! Самое большое гадство: она не видела во мне артистку. Как-то мы читали по ролям стихотворение про букву Я, помните: «Я, — сказала буква «Я», — главная-заглавная». Так вот, эта роль досталась отличнице — пампушке Олечке, а мне — ненавистная буква О. А я почему-то с детства чувствовала, какой текст могу себе присвоить, а какой нет. Ну какая из меня буква О?! Я пять килограммов весила, у меня ноги — веревочки, а должна этого колобка обойти и сказать: «О-о-о!»
Я покраснела и не смогла этого сделать.
Посреди урока меня единственную могли выдернуть из класса и отправить в медпункт для проверки на вшивость — в прямом смысле слова. Когда послали туда в очередной раз, спросила у матери:
— Почему у меня опять вшей искали?
— Что значит опять? — спросила мама. — Ты почему мне сразу не сказала?
С утра пораньше она уже была у завуча. Что там происходило за дверями — страшно себе представить.
Оказалось, что поступил сигнал от мамы моего одноклассника Андрея Черненко, которая таким образом боролась не со мной, а с моей матерью. Она была нашей соседкой по подъезду, все детство меня гнобила.
Ну, в общем, эта женщина свое получила.
Конечно, соседки ненавидели маму за ее образ жизни. С Володей они так и не расписались, мама любила свободу, похоже, больше, чем мужчин. Она была крутая, всегда плевала на общественное мнение, особенно на мнение соседей. Когда к ней на машине подъезжал очередной ухажер, я знала: мне надо погулять. Машина отъехала — можно заходить домой. Понимала, чем они там занимались, но относилась к этому спокойно: надо же людям где-то встречаться. Мне с детства было понятно, что происходит между мужчиной и женщиной.
За мамой ухаживали достойные мужчины, и это страшно бесило баб, проживавших в нашем доме. Большинство из них ей попросту завидовали: жили с алкашами, терпели унижения, зато гордо заявляли: «Я замужем».
«Да лучше жить одной, чем с каким-нибудь уродом, да еще носки ему стирать.
Ага, сейчас!» — говорила мама.
Все ее подруги были такими же — крутыми незамужними красотками, образованными, некоторые даже при хороших должностях. Одна возглавляла городское бюро квартирного обмена. Кстати, сегодня мне интереснее играть именно таких женщин, а не домохозяек.
Когда они отправлялись в ресторан, мне было завидно. Мечтала: вот вырастем мы с подружкой Наташкой Дудиной и тоже первым делом пойдем в ресторан. Мама обычно приносила из ресторана что-нибудь вкусненькое: то балык, то яблоко. Это было счастье.
Училась я плохо и росла хулиганкой. Когда в школе приклеилась кличка Тройка, страшно переживала. Но в один прекрасный день дала в лоб парнишке, который ее придумал, и больше так меня никто не называл. Дружила с ребятами, была для них своей, такой пацанкой. А в двенадцать лет влюбилась. Андрей Урмузов учился в параллельном классе вместе с подругой Наташей. Каждую перемену торчала у них. В итоге мы начали «ходить» с Андреем. Он мечтал стать певцом, а я решила стать певицей. Договорились: окончим школу и сбежим от родителей в Москву, будем вместе пробиваться. Не скрою, мы целовались, но о большем даже и мысли не возникало. Правда, учителя в это не верили.
В один прекрасный вечер Андрюшкина мамаша заявилась к нам домой, с порога стала орать: «Если они переспят, за свою несовершеннолетнюю дочь будешь отвечать сама.
Я тебя предупредила».
Мать просто захлопнула дверь.
В свои двенадцать я уже курила. Сигареты таскала у матери. Она предпочитала Marlboro по рубль пятьдесят за пачку — дорогие по тем временам. Коробки не выбрасывала, оклеивала ими стены в туалете. Вообще у нас было светло, просторно, сейчас такой стиль называют «студийным» — без всяких излюбленных в те времена стенок, ковров и хрусталя. Просто у мамы хороший вкус. Друзьям нравилось у нас бывать.
Подружке Наташке предлагала: «Давай тоже начинай курить, это круто». Та попробовала — не понравилось. А Катька Ашаева еще раньше меня начала смолить. Девочка из интеллигентной семьи так смачно затягивалась своими пухленькими губками, что можно было залюбоваться.
Наша компания собиралась в подъезде.
Иногда курили чинарики, иногда сбрасывались и на сэкономленные от завтраков деньги покупали болгарские «Стюардессу» или «Родопи». Лет в четырнадцать мы с девчонками купили бутылку азербайджанского портвейна «Агдам» и нажрались в хлам. Как же меня потом выворачивало!
Однажды подслушала, как мать разговаривала с подругой:
— Оказывается, Смирнов живет тут неподалеку, в пятиэтажке возле семьдесят пятой школы.
— А он знает про дочь?
— Да, конечно знает.
Я это запомнила. И как-то раз, когда мы с ребятами выпили, им об этом все рассказала. Они предложили сходить разобраться.
И вот мы, пять пьяных малолеток, похватали хоккейные клюшки и пошли бить моего папашу. Пятиэтажек этих вокруг школы пруд пруди. Завалились в первую попавшуюся, стали трезвонить в квартиру на первом этаже. Дверь открыл мужик. Я его спросила:
— Здрасьте, а можно Виктора Смирнова?
Он сказал:
— Я Виктор Смирнов, а ты Яна?
— Да. Ну что, за бурную молодость платить надо.
Улыбнулся: — Ну да, наверное.
Только ты сегодня, смотрю, выпившая, приходи завтра ко мне на работу, — и сообщил куда.
На следующий день пришла к нему, и мы поехали на рынок покупать мне вещи. Удивительно, как это нашла отца с первого раза? Но отношения не сложились. Показалось, что я ему не понравилась, да и мне он не особо. Когда выходила замуж, пригласила его на свадьбу, но он не пошел и еще заявил: «Только обрел дочь и тут же потерял».
Мне исполнилось десять, когда в семье, как выразилась мама, появилась «третья девочка» — моя сестра Лена. С Володей они не поженились, снова родила «для себя». Ленку оставляла на моем попечении, сестра всегда ходила за мной хвостиком. Я раздражалась, хотелось и с девчонками покурить, и с Андреем потусить, а тут сиди дома, нянчись с ребенком.
Поэтому брала ее везде с собой.
Мать я боялась, она вообще-то была очень строгой. Домой я приходила к девяти вечера, за опоздание можно было получить по роже. Пачку сигарет прятала в подъезде за батареей. Однажды сигареты припрятала, а о спичках забыла. Стала вешать плащ, они предательски зашуршали.
— У тебя там что — спички? — услышала мать.
— Нет.
Она тут же вывернула карман и обнаружила коробку.
— Ну-ка, дыхни. С кем курила?!
— Я не хотела, к нам с Наташкой ребята в парке прицепились, сказали: не закурите — морду набьем, — захныкала, призвав на помощь свое актерское дарование.
— Значит, тебя заставили курить?
— Да-а-а.
— А если б они тебя еще кое-что делать заставили?
Как, согласилась бы?
— Нет, то, другое, меня делать хрен заставишь!
На следующий день мы снова курили в подъезде. Меня тут же «сдала» та самая соседка, мать Андрея Черненко.
Досталось по полной программе. Успокоившись, мама сказала:
— Рано, конечно. Но чем позориться как дешевка и смолить сигареты в подъезде, кури дома.
— Правда, что ли? — не поверила я.
— Да, не хочу, чтобы про тебя гадости говорили.
И с разрешения мамы я стала курить дома. В первый же вечер угостилась у нее сигареткой, а мама говорит: «Давай хоть посмотрю, как ты куришь». И я начала затяги ваться как пацанка. «Ты еще и куришь как урод, — огорчилась она. — Надо это делать красиво. Вот гляди».
Мне до сих пор говорят: «Как ты красиво держишь сигарету, на тебя приятно смотреть». Улыбаюсь в ответ: мамина школа. Нормальная школа, да?
Несмотря на всю эту дворовую жизнь, мечту стать актрисой я никогда не оставляла, играла во Дворце пионеров в драмкружке, пела в хоре, занималась хореографией.
В школе тоже был драмкружок, вел его Михаил Прохорович Наливайко, учитель русского и литературы. Он давал мне главные роли в своих постановках. Наливайко был уверен: Трояновой надо поступать на актерский. Дала ему слово, что после школы поступлю.
«Немка» Ольга Борисовна стала нашей новой классной руководительницей и нашла ко мне подход. В отличие от завуча. Посмотрев очередной спектакль с моим участием, она скрепя сердце признавала: «Ты одаренная, мы не станем портить тебе жизнь, дадим рекомендательное письмо в театральное училище. Но, по моему глубокому убеждению, тебя ожидает панель».
Так вышло, что в театральное училище после школы я не пошла, а вышла замуж за парня с нашего двора — Костю.
Мы вместе гуляли, строили штабы, он был старше на три года, учился со мной в одной школе. Напротив школы располагалось ПТУ, мы еще шутили, что ребятам нечего думать о будущем, надо только перейти дорогу. В это ПТУ Костя и поступил.
Мы знали друг друга с детства, и вдруг в один прекрасный день он, оглядев меня, произнес:
— Слушай, Троянова, а ты в девушку превратилась.
— Да ладно тебе, пошел на фиг.
В пятнадцать лет я заметила, что на меня как-то по-другому стали реагировать парни. Компании приходили под окна, садились, врубали магнитофон и под «Багама мама» часами ждали, когда выйду. Мама иной раз разглядывала их с балкона в театральный бинокль — у нее всегда было плохое зрение.
Потом бросала: «Не понимаю, что они в тебе находят?»
Женщиной я стала с Костей, от матери скрывала это целый год. Ей уже все вокруг об этом говорили. Однажды мать приперла меня к стенке, пришлось признаться. Она тогда сказала: «Не хочу, чтобы моя дочь стала когда-нибудь матерью-одиночкой, знаю, что это такое. Если твой Костя мужик, он на тебе женится».
А я очень хотела зажить настоящей взрослой жизнью, свалить от мамы и перестать уже наконец воспитывать сест ру. Костя не возражал, но его родители были категорически против. «Зачем тебе эта шалава? — сопротивлялась будущая свекровь. — Ты с ума сошел?!»
Но Костя настоял. Так как я была несовершеннолетней, пришлось брать разрешение в исполкоме.
Свадьбу назначили на двадцать пятое мая.
Так стремилась поскорее выскочить замуж, что совсем запамятовала: в этот день должен был прозвенеть последний звонок. Десять лет этого ждала, такое ощущение, что теракт готовила: мечтала высказать учителям все, что о них думаю, пожелать всего наихудшего и навсегда покинуть это жуткое заведение. А тут такой облом.
У меня скоро регистрация, а я в бигудях побежала в школу, попрощаться с одноклассниками. Ольга Борисовна вышла, спросила:
— Почему ты в таком виде?
— У меня свадьба сегодня, приходите.
А я маленькая такая была, у меня лицо двенадцатилетнего подростка, грудь растет, а лицо детское. И бигуди эти...
— Господи, какая свадьба? — заплакала она. — Что ты делаешь? Зачем тебе все это?
— Он красивый, — привела я «неоспоримый» аргумент.
В общем, учителя тогда так ничего о себе и не узнали. Оно и к лучшему. Ленка как раз пошла туда в первый класс. Не стоило сразу настраивать против нее педагогов. Забегая вперед, скажу: сестра — полная моя противоположность, спокойная, интеллигентная девушка. Мы очень разные, но любим друг друга. Лена выучилась на архитектора, у нее замечательный муж, дети. Она постоянно за меня переживала: и что личная жизнь не складывалась, и что долгое время не имела возможности учиться.
Но в отличие от матери сестра меня жалела и поддерживала: «Яна, я в тебя верю. Тебе помогут пробиться твой талант и твердый характер». Эти слова дорогого стоили. В то время в жизни мне было очень трудно, пришлось забыть о поступлении в театральный институт. Брак стал настоящей трагедией. Я тогда не понимала: строить с дворовым парнем штабы, да что там, даже переспать — это одно, а стать его женой — совсем другое. Мы продержались вместе полтора года. Родители, купив нам комнату в коммуналке, путем сложных обменов с доплатами превратили ее в двухкомнатную квартиру в спальном районе. Но счастья это не принесло. Костя не мог на меня смотреть, он осознал, что детство закончилось, началась ненужная ему семейная жизнь. Знаю, он меня очень любил, но ему нужна была та крутая Яна, а не эта новая Троянова, которая заиграла вдруг в какую-то жену.
Да и заиграла как-то неважно.
Однажды он дал мне деньги и отправил в магазин.
— Что надо купить?
— Продукты.
Я купила мороженое и торт.
— Ты дура, что ли? Где мясо?
— А зачем нам мясо? Смотри, сколько еды.
— Я жрать хочу!
Слово за слово, и вот мы уже не просто орем друг на друга, доходит до драки. Но я старалась, училась варить борщ. Костя приходил, открывал кастрюлю, внимательно рассматривал содержимое, а потом выливал суп в унитаз.
«Кто так готовит? Короче, либо ты станешь такой, как моя мама, либо у нас ничего не получится», — поставил однажды ультиматум муж.
Свекровь действительно бы ла великолепной хозяйкой. А мне не у кого было брать уроки кулинарии. Если по подъезду разносился аромат пирогов, то уж точно не из нашей с мамой квартиры. От этой двери несло исключительно табаком.
Строить жизнь по образу и подобию Костиной матери, хоронить себя в домашних заботах я не собиралась. Помнила — должна стать актрисой. Но понимала, что рядом с Костей мне ничего не светит. Свое ПТУ муж бросил, собирался поступать в только что открывшийся в городе ювелирный колледж: он прекрасно рисовал, имел все шансы стать дизайнером украшений.
Но не поступил.
Костя не появлялся дома неделями. Не имела представления, где он, что с ним. Общие друзья докладывали: видели мужа в компании каких-то девчонок. Ко мне он не притрагивался месяцами. «Жен не е...ут, — цинично говорил Костя, — для этого есть другие, помоложе».
Мне тогда исполнилось всего лишь девятнадцать, но я впала в жуткие комплексы. И тут узнала, что он встречается с пятнадцатилетней девчонкой...
Я умею ждать, и мысли не возникало отплатить мужу той же монетой. Сидела дома из принципа, чтобы не пропустить момент, когда он появится, посмотреть ему в глаза. Любовь-то у нас была настоящая, становилось обидно, что она так быстро испаряется.
Бежала в магазин за едой и сигаретами, потом стремглав возвращалась домой, чтобы не проворонить Костю. Слыша, как он поворачивает ключ в замке, неслась в коридор, с порога наскакивала. Он раздражался, отталкивал. И драться дрались, но не по-настоящему, так, скорее толкали друг друга.
Тот день отпечатался в памяти. Костя явился домой после недельного отсутствия. Высказала все, что думала, он бросил: «Отвянь» — и отвернулся, а я треснула его по спине. Ответной реакции не ожидала, поэтому не успела за слониться. А он избил меня, страшно, жестоко, нос сломал, было много крови. «Скорую помощь» вызвали соседи — они вообще относились ко мне по-доброму. Костя, не говоря ни слова, хлопнул дверью и ушел.
Бригада медиков сразу же забрала в больницу. Спасибо доктору, дежурившему в приемном покое. Он сказал: «Терпи, будет больно» — и вправил мой свернутый на сторону нос. Боль действительно была адской, снова хлынула кровь. Но плакала не столько от этого, сколько от обиды: «Как же он мог? Мы ведь на всю жизнь вместе!» Уверена на сто процентов, что он шел по улице и сам ревел, понимал, что все разрушил.
Мама примчалась в больницу одновременно со следователем:
— Яна, пиши заявление. Мы его посадим. Такое прощать нельзя.
— Нет!
Голова кружилась, палата плыла перед глазами, жутко рвало, как и положено при сильном сотрясении мозга.
— Хотя бы дай нам слово, что больше с этим зверем жить не будешь, — попросил стоявший рядом врач.
И тут впервые в жизни мама при мне зарыдала, села на кровать, взяла за руку:
— Не для того рожала ребенка, чтобы его калечили. Если вернешься к мужу, ты мне больше не дочь.
Мама потом долго мучилась, говорила: «Зря настояла на том, чтобы вы поженились. Я же в итоге вас и развела». Это не так. Я сама, по доброй воле рассталась с Костей, поняла: никогда его не прощу. На моем пути возникали другие мужчины, но долго еще помнила бывшего мужа и обиду, видно, продолжала его любить. Прощение пришло, только когда встретила Васю Сигарева.
Судьба Кости сложилась трагически: в пьяной драке он покалечил человека и на два с половиной года попал в тюрьму. Когда освободился, Свердловск уже стал Екатеринбургом, а на дворе стояли лихие девяностые. Он ничего не понял в новой жизни, больше всего боялся снова загреметь на нары. Говорил: тогда не стоит жить вообще. Знаю — я была главной женщиной его жизни, он больше так и не женился, любил меня одну.
Костя позвонил в первый и последний раз, когда я уже стала актрисой и все в моей жизни изменилось:
— Видел тебя по телевизору. Ты что, тушенку рекламируешь?
— Дурак, это реклама крутого универсама. Как поживаешь, Костя?
— Я — все.
— Что все? — мне показалось, не расслышала.
— Я все.
— Кончай, надо жить! Может, тебе с работой помочь?
— А кем ты меня устроишь?
— Не знаю. Могу поговорить с друзьями.
— Ну, если директором, то согласен.
Он вообще был с чувством юмора, крутой парень, просто ему не повезло, как и многим в то время. Поболтали немного и повесили трубки. Вечером того же дня Костя потерял сознание и впал в кому. Мне сообщила об этом свекровь, сразу позвонила. Я попросила Сигарева в этот вечер уйти, переночевать в своей квартире. Пошла провожать до троллейбуса и сказала:
— Костя умрет, я знаю.
Сигарев говорит:
— Дура ты, что ли?
Пусть живет. Чего тебе от него надо?
— Ничего не надо уже, в том-то и дело.
Врачи поставили диагноз: «алкогольное отравление», положили под капельницу. Очнулся он через три дня, все это время я звонила Костиной матери, справлялась о его здоровье.
— Янка хочет прийти в больницу, — передала свекровь мою просьбу.
— Я ей такой не понравлюсь. Позовем, когда немного оклемаюсь, — помолчал и добавил: — Мам, забери меня домой. Ну их всех на фиг.
Такими были его последние слова. Позже мы со свекровью пытались их разгадать. Его можно было спасти, он знал, что у него язва желудка, но не сказал врачам, что она снова открылась, он умер от этой язвы, а не от водки. Жизнь оказалась поганой, это был шанс с ней покончить. Косте исполнилось всего тридцать три.
Но вернусь в девяностые, вспоминаю их как жуткое время. Я осталась одна, все еще продолжала любить Костю. Мама предлагала выгнать его из квартиры, но я не согласилась: «Он тоже должен где-то жить». Мать к тому моменту работала маклером в риелторской конторе, выстраивала сложные обменные цепочки. Помогла и нам разменять жилье, в итоге я оказалась в «однушке» в центре Екатеринбурга. Однажды ночью сна не было, пришла на кухню, села, закурила и подумала: «Как мне теперь жить? Кто я?
Безработная разведенка, ничего не умею, кроме как петь, танцевать, играть в самодеятельности. Давала слово учителям, что стану человеком, окончу театральное училище, докажу, что мое место не на панели. Если не стану актрисой, у меня одно пожелание: чтобы жизнь пролетела поскорее...»
В тот момент мама и сестра стали для меня самыми близкими людьми, поняла, что должна о них позаботиться. Мамина маклерская деятельность не приносила больших денег, жили они с Ленкой впроголодь, в прямом смысле слова: приезжала к ним, открывала холодильник, а там пусто. Выручили подруги, предложили: «Погнали в Москву, накупим шмотья в «Лужниках», будем здесь торговать».
Столица отпугнула на всю жизнь. Дубак стоит, под ногами грязная жижа из растаявшего снега, а мы мечемся по гигантскому вещевому рынку, хватаем какие-то лифчики, юбки, сапоги, запихиваем в клетчатые сумки.
Вдруг спохватываемся, что опаздываем на самолет, по пробкам добираемся до аэропорта, еле-еле успеваем на рейс. Бизнес не процветал. Наберешь шмоток, половину оставишь себе, сестре что-то подаришь, маме. Какой уж тут оборот! На деньги попадали только так. Брали их под проценты, которые сжирали все доходы.
Становиться барыгой не собиралась, просто требовалось выживать, поэтому наступала на горло своей песне. Мать приняла решение переезжать во Владивосток. Почему? Ну, захотелось. Она была там в молодости и запомнила город как райское место, где жили интересные люди, одевались в фирменные шмотки, все выглядело сказкой. А во времена Перестройки он уже стал официально городом-банкротом.
Но мать поменяла квартиру, и они с Ленкой уехали во Владик.
А я осталась в Екатеринбурге. Девчонки, с которыми мотались в «Лужники», познакомили с мужчиной. Сидели в компании, Женя проявлял ко мне неподдельный интерес. Он был таким огромным, показался надежным, и я подумала: «Почему бы и нет?» Очень скоро мы стали жить вместе. Он тоже занимался бизнесом. Взял на себя заботы по дому: возвращаюсь с рынка — квартира прибрана, картошечка пожарена. Скоро Женя завел разговор, что, мол, хочет создать со мной семью. Зря он это сделал. До такой степени обожглась с первым мужем, что приняла решение: замуж не пойду никогда, буду свободной. Ловила себя на том, что стою у двери собственной квартиры, но мне не хочется туда заходить, встречаться с Женей.
Почему? Знала точный ответ: не любила его. Все в нем начинало бесить. Злобу срывала каждый день. Подружки часто приходили в гости, Женя накрывал на стол и не мешал, отправлялся спать. Меня и это вы водило из себя. Предложила однажды девчонкам: «Давайте его поднимем и выкинем, на х..., в окно!» Вот до чего доходило.
А вокруг сгущался какой-то ад. Наркотики косили моих друзей. Только и слышала об одноклассниках — тот подхватил СПИД, другой при смерти, еще один умер от передозировки. Некоторых девчонок наркота выталкивала на панель. От наркотиков погибла моя двоюродная сестра Аня.
В тот момент от мамы пришло письмо. Она описывала их с Ленкой жизнь и заканчивала словами, которые запали в душу: «Приезжай. Семья должна быть вместе». Эта фраза меня подкупила.
Ничего не говоря Жене, сдала квартиру и взяла билет на самолет во Владивосток. Ему сообщила в последний день: улетаю. Женя плакал, но не удерживал, за что ему очень благодарна. Потом уже узнала, что когда уехала, он тоже начал колоться. В самолете плакала, не понимала, куда и зачем лечу. Позже Сигарев точно заметил: «Ты улетала с зараженной планеты».
Во Владивостоке никакой сладкой жизни не наблюдалось. Жили мои родные на то, что сдавали одну из комнат, мама работала в газетном киоске да еще умудрялась тут же торговать сигаретами, жвачкой. Единственный плюс: Лене очень подошел местный климат, аллергия, диатез исчезли. Но поскольку питались они плохо, в основном «дошираками», у мамы стали выпадать волосы, появились проблемы со здоровьем.
В Москве и Екатеринбурге еще не было японских ресторанов, а во Владивостоке такой был. Я устроилась в него официанткой. Хозяйка Томико-сан быстро заметила, что пришла девушка энергичная, коммуникабельная, и через пару недель повысила до управляющей. Платили сто долларов в месяц — неплохие по тем временам деньги. Каждый вечер приносила домой вкусную выпечку.
Мама там так и не прижилась, продала квартиру, мы купили праворульную «тойоту», и вместе с машиной, Леной и день гами она покинула этот город. А я осталась, доучилась в автошколе, сдала на права и тоже вернулась в Екатеринбург.
Наркотический бум там был в разгаре. Многие из тех, с кем дружила, успели погибнуть. Одной из девчонок я пыталась помочь.
Мы с подружками закрывали ее дома, потом положили в больницу. Навещая, принесла ей «Мартини», пусть лучше выпьет, только бы слезла с иглы. Но на следующий день Марина выпрыгнула из окна, раздробила пятки, но доползла до точки и купила наркотик. В одиночестве я плакала от бессилия. Нашему поколению словно объявили войну — один за другим умирали мои знакомые. У меня сработал инстинкт самосохранения, когда я улетела во Владивосток — пережила там самое опасное время.
В Екатеринбурге устроилась продавщицей в магазин элитного чая. И снова стала мучиться: мне уже двадцать четыре, время уходит, еще чуть-чуть — и учиться будет поздно. Никакой другой профессии, кроме актерской, для себя по большому счету не хочу, но кто меня возьмет в театральное училище?
Много лет упущено. Заглянула однажды на удачу в приемную комиссию Уральского государственного университета. Решила пойти учиться. Выбрала философский факультет.
Выяснилось: вступительные экзамены начинаются через две недели. Постучалась в первый попавшийся кабинет, сказала находившемуся там мужчине:
— Здравствуйте, я по поводу репетитора.
— Ты от Светланы Викторовны?
— Да, — не растерялась я.
— Куда поступаешь?
— На философский.
— По истории я тебя подтяну, а по поводу русского вы уже со Светланой сами.
Понимаю, что никакой Светланы не знаю, но изо всех сил стараюсь оставаться в теме, иначе отправят восвояси. А знаний у меня, как легко предположить, нет, школьные предметы благополучно забыты. Но окунаюсь с головой в подготовку к экзаменам, расплачиваюсь с репетиторами то деньгами, то чаем и сдаю, набираю проходной балл. Когда увидела свою фамилию в списках зачисленных на философский факультет УРГУ, да еще и на бюджетное место, разрыдалась от счастья. Поняла, что наконец-то вырвалась. Своим университетским дипломом горжусь больше, чем студенческим билетом театрального института.
Дальше проще: когда учеба на философском близилась к концу, я точно так же пришла в театральный, уверенности в себе уже прибавилось.
— Можно купить вашу методичку? Собираюсь попробовать поступить к вам на будущий год.
— Поступайте сейчас на заочный. Там учатся актеры, которые не могут получить звание «заслуженных» без диплома. Надо только принести справку, что вы работаете в театре, — сказали в приемной комиссии.
Проще всего мне было пойти в Малый драматический театр «Театрон». Художественный руководитель театра Игорь Турышев сказал: «Справку дам. Поступишь — возьмем тебя в труппу. Не поступишь — приходи работать администратором, нам такие шустрые нужны».
Но я поступила и даже получила бюджетное место — сумела скрыть университетский диплом. Сегодня рада, что так поздно. Поступи я, дура молодая, раньше, растратила бы себя попусту, снималась бы во всем подряд.
Режиссер Федор Чернышев поставил в «Театроне» гоголевскую «Женитьбу» и ввел меня на роль Дуняши. Поначалу выходила на сцену в жестком зажиме: в настоящем театре ведь никогда не работала. Но Чернышева это не пугало, наоборот, он посоветовал из зажима сделать фишку. Правда, вскоре Турышев уволил Чернышева, и, кстати, зря. На постановках Чернышева всегда был аншлаг, актеры любили с ним работать — это очень талантливый современный режиссер. Но у худрука была своя правда: на содержание частного театра нужны были деньги, поэтому «чес» он устраивал недетский: мы постоянно мотались на гастроли, играли на «елках».
Меня тошнило от Алисы из Страны чудес, но делать нечего, изображала ее перед детишками. Когда говорила Турышеву, что не хочу ездить по школам и читать там сказы Бажова, он обычно отвечал: «Послушай, ты, «Крутикова», для начала пожрешь г... как мы, а потом уж кем-то станешь».
Получала в «Театроне» две тысячи рублей в месяц, но нищеты не боялась. Первый год меня вообще распирало от счастья. Мои друзья крутили пальцем у виска: все деньги зашибают, тачки крутые покупают, бизнес развивают, а Троянова какой-то ерундой занимается, зачем ей этот театр?
На втором курсе театрального института в моей группе начались проблемы: однокурсникам не нравилось, что мастер — Вячеслав Иванович Анисимов — Троянову явно выделяет.
Учиться с ними было неинтересно. Курс объявил мне бойкот, когда опоздала на три дня на сессию. «Доброжелатели» по традиции побежали стучать мастеру:
— Как это так? Идут экзамены, а Трояновой нет. Ей что — все дозволено?
— Ей — да, потому что ее бог в темечко поцеловал, а вас забыл, — отрезал тот.
Могла бы остаться, доучиться, но к тому моменту ситуация изменилась. Встретился мужчина, с которым мы совпали как вилка с розеткой. На сессию я опоздала из-за него: сразу несколько чешских театров поставили пьесы Сигарева «Черное молоко» и «Пластилин», автор был приглашен на премьеры и взял меня с собой.
Когда из «Театрона» ушел Чернышев, серьезной работы не стало. И вдруг однажды ко мне подходит наша завлит Лена Ильина и спрашивает: «Ян, знаешь таких драматургов — Сигарев, Богаев, Коляда?»
Еще бы, конечно знала.
Когда поступала в институт, как раз готовила отрывки из пьес Богаева и Сигарева, но мне сказали: «Да ты с ума сошла, к Анисимову не поступишь с современной драматургией». Поэтому читала отрывок из «Мастера и Маргариты».
«У Сигарева есть пьеса «Черное молоко», — продолжает Лена. — Главная героиня — вылитая ты. Давай по пробуем поговорить с ним, может, согласится отдать нам эту вещь?»
Она начала действовать, на каком-то фестивале подошла к Василию:
— Мы бы очень хотели поставить «Черное молоко», но у театра нет денег, чтобы заплатить вам достойный гонорар.
Зато есть гениальная актриса, которая просто создана для роли Мелкого.
— А давайте я поставлю? — предложил Сигарев. — Актер у меня уже есть (это был Слава Хархота из Театра драмы), а актрису сам найду.
Лена прибежала в театр, созвала всех. «К нам придет ставить спектакль Сигарев! Представляете?! — потом повернулась ко мне: — Янка, тебя он не берет. Но ты не расстраивайся, пробьем тебя во второй состав».
Второй так второй, глупо было рассчитывать на главную роль у всемирно известного драматурга. Потом-то Сигарев мне признался, что он страшно боится актрис старой школы, их пафоса, поэтому даже не стал вникать — кого там предлагают.
Расстраивалась я недолго. Так сложилось, что приблизительно в это же время в «Театрон» пришел работать знаменитый драматург, актер и режиссер Николай Коляда. И принес с собой свой проект — конкурс драматургов «Евразия». Пригласил участвовать всех наших актеров: мы делали читки их пьес. Я тоже была задействована. Народу в тот день собралось множество, отработала, вышла на улицу и позвонила подруге, чтобы она забрала меня на машине.
Рядом стоят два парня: один — молодой, красивый, другой — постарше, в очках.
Я обратилась к ним: «Есть зажигалка?» Молодой протянул зажигалку, прикурила, продолжая трепаться с подружкой. А потом на минуточку вернулась в здание, где проходил фестиваль.
— Поздравляем, — налетели на меня коллеги по театру.
— С чем?
— Сигарев утвердил тебя на главную роль в «Черном молоке».
— Как это?
— Ты у него на улице зажигалку попросила. Он вернулся, спросил, кто такая. Мы сказали: та самая Троянова, которую мы вам предлагали. Он говорит: «Вот и будет играть главную роль».
Поверить не могла, что так повезло. Через неделю меня вызвали на репетицию. Пришла, сидит тот самый молодой красавец, весь в джинсе. Говорю:
— Извините, я пораньше пришла, это ничего?
— Ну, если в вашем театре это не принято, можете еще минут пятнадцать погулять.
Вышла в фойе, спрашиваю коллег:
— Это и есть Сигарев, что ли?
— Да.
— Как?!
А где же очки, где лысина, берет?
Удивилась — современный, модно одетый парень, не такими я себе драматургов представляла.
Первая репетиция прошла неважно, мы друг друга стеснялись. А на вторую я опоздала. Накануне рассталась с мужчиной, с которым прожила пять лет. Андрей — бизнесмен, был свидетелем на моей свадьбе, другом Кости, мы стали плотно общаться, когда вернулась из Владивостока.
В тот момент что-то между нами закрутилось, с ним было комфортно, он стал каменной стеной, за которой могла спрятаться от неприятностей. Андрей был даже спонсором нашего театра, снабжал деньгами, когда нечем было платить зарплату актерам. Но я ничего этого не ценила. Существовало одно «но» — не любила я Андрея. Все в нем очень скоро начало вызывать раздражение. Могла в него плюнуть, могла стукнуть ни с того ни с сего — он сначала смеялся, потом терпел, потом, кажется, понял, в чем дело. В конце концов просто не выдержал: «Хочу семью, а ты не способна мне ее дать. Хочу, чтобы ты родила. Давай лучше расстанемся, хотя я еще потом поплачу».
Меня никто никогда не бросал, это вообще в мою картину мира не укладывалось.
Поехала к матери и так там разрыдалась, что она меня под холодный душ засунула. Потом приехала подруга и вытащила меня в клуб. И мы загуляли до утра. Я и думать забыла, что на одиннадцать назначена репетиция.
В театр ввалилась никакая, опоздав на час. Села на корточки. Честно призналась:
— Простите, всю ночь пила.
— Репетиция окончена, — бросил Сигарев.
Думаю: хоть бы промолчала, или наврала с три короба, или извинилась, а теперь точно снимут с роли за такую выходку. Ну, что делать... Начинаю подниматься, в этот момент пуговица на моем топике с треском отрывается и отлетает прямо под ноги Сигареву.
Второй режиссер, присутствовавший на репетиции, бросил в пространство:
— Когда пуговица отрывается — это судьба.
— Правда? — отозвался Сигарев. — Тогда я заберу ее себе.
И положил пуговицу в карман, потом подошел:
— Пошли, пива выпьем.
— Не, я не могу, всю ночь бухала.
— Да ладно, по одной бутылочке.
И мы пошли. Вася купил нам по бутылочке «Миллера» и... предложил сходить посмотреть, как неподалеку строится его квартира.
В итоге мы пропали на неделю, в театре не понимали, что происходит. Заперлись у меня и наперебой рассказывали друг другу все, что было до нашей встречи. Я нашла в Сигареве родственную душу: мы оказались очень похожи.
Вася родился в Верхней Салде. Отец работал на заводе, мать на птицефабрике. Сигарев тоже мечтал вырваться — из маленького города, из предначертанной жизни. Поступил в пединститут в Нижнем Тагиле, рано женился на однокурснице, родилась дочь Лиза. Все это время Вася писал рассказы, мечтал уехать в Москву, поступить в Литинститут, стать писателем. Однажды шел по институту и увидел объявление: Николай Коляда набирает мастерскую молодых драматургов. Он послал свои рассказы Коляде и поступил к нему на курс.
К моменту нашей встречи отношения с женой у Васи уже разладились, они были на грани развода, так что у меня не возникло ощущения, будто я увожу его из семьи.
В «Театрон» вернулись через неделю вместе. Театр уже гудел: «А, понятно, как Троянова получила главную роль». Вот ведь удивительно, все прекрасно знали, как было на самом деле, но нет: через постель — и точка. Но нас с Сигаревым эта война еще больше сплотила.
Коляда тоже стал ставить свой спектакль в «Театроне». И тут Турышева как подменили. Мы в репзале, а он под дверями орет:
— Я эту самодеятельность прикрою на хрен!
— Кто самодеятельность?! Сигарев?! — не оставалась в стороне я.
Когда Турышев в очередной раз назвал нас «самодеятельностью», Вася не выдержал, встал и заявил: «Ухожу».
Я побежала к художественному руководителю:
— Турышев, ты что делаешь?
Коляда тут временно, он от тебя уйдет, создаст свой театр. А ты-то с кем останешься?
— Мы теряем тебя как актрису, ты срываешь репетиции, постоянно шатаешься с ним.
Тогда я сказала, что ухожу тоже. Написала заявление. Меня обязали отрабатывать две недели, за это время разобралась и с Турышевым, и с Колядой.
Потребовала ответа у Коляды: как он допустил, что его ученика выгоняют из театра?
На что тот сказал:
— Янка, прости, ну давай я поставлю этот спектакль, ты же мудрая баба, договорись с Сигаревым. Дам тебе главную роль, он все равно не поставит, он же рас...дяй.
— Хочу работать только с ним, — ответила я.
Тогда Коляда закричал:
— Сигарев не имеет права иметь любовницу Трошину!
Он спутал меня с другой актрисой из нашей труппы, но фамилия ко мне приклеилась, Сигарев просто хохотал, когда об этом рассказала, ему так понравилось, что с тех пор он зовет меня Трошиной.
Вася тяжело переживал эту ситуацию. Мне было его так жалко, что однажды не выдержала и позвонила директрисе Театра кукол:
— Хотите эксперимент? К вам придет Сигарев и поставит на малой сцене «Черное молоко», но не с куклами, а с актерами.
— А хотим.
Она была продвинутой, предоставила нам сцену, дала немного денег на реквизит, а рельсы и уголь, необходимые по сценографии, завезли мои друзья.
На премьеру позвали и Турышева, и Коляду. Успех у постановки был, год спектакль шел с аншлагами.
В один прекрасный день Вася позвонил и говорит: — Спустись вниз, помоги мне.
У подъезда стояло такси, из которого Вася выгружал книги, мешок с трусами-майками, компьютер.
— Это что такое?
— Давай помогай, такси надо отпускать.
— Ты че, на полном серьезе?
— А че, не видно?
Надо же, пришел ко мне жить и даже меня не спросил.
Все имущество он оставил семье.
Сигарев не бросил дочь, сейчас ей уже двенадцать лет, она очень привязана к отцу. Прикольно смотреть, когда они вдвоем сидят у компьютера: очень похожи. Могут часами молчать и в то же время быть вместе, чувствовать друг друга.
Мы тогда все начали с нуля, жили на съемной квартире, из института я решила уйти.
Преподаватели там были хорошие, ко мне прекрасно относились, уговаривали остаться. Но сработали какие-то внутренние механизмы, даже объяснить не могла, почему надо все поменять. А чувствовала, что надо. Это сейчас уже понимаю, что включился инстинкт самосохранения. Я опять убегала...
Моим педагогом стал Сигарев. Благодарна Анисимову за то, что дал шанс, но это Вася раскрыл во мне то, чего стеснялась, за что меня гнобили в школе. Ему все во мне нравится: что я хулиганка, раздолбайка. Он избавил меня от комплексов, объяснил, сколько во мне интересного. Нас связывает с тех пор не только любовь, но и мощное партнерство.
На премьере мы помирились с Колядой. Как я и предупреждала Турышева, он вернулся в свой театр. И через какое-то время предложил нам с Васей: «Давайте ко мне».
Мы согласились, спектакль шел год, а затем мы поссорились из-за какой-то ерунды. Он выгнал нас со словами: «И забирайте свое «Черное молоко»!» Актеры в этом конфликте заняли сторону худрука.
Осталась без работы, очень переживала. Началась депрессия, я обрилась налысо и Васю обрила. Пили, шатались по казино, деньги были — Сигарев получал авторские за свои пьесы, которые шли в театрах по всей Европе. Так что жить было на что, а заняться нечем.
Именно тогда Васька начал писать сценарий «Волчок». Расспрашивал меня о детстве, о матери.
Однажды распечатал начало, дал почитать текст, я была в восторге. Угнетало одно: мы вне игры, его поставит кто-то другой. А тут вдобавок ко всем неприятностям обворовали нашу квартиру. Грабители унесли компьютер с единственным вариантом «Волчка», который Вася уже почти дописал.
— Сигарев, что будем делать?
— Знаешь, это правильно, что текст украли. Сам чувствовал, что двигаюсь не туда. Если ты сохранила начало, мы спасены.
И я нашла те бумажки. Первый вариант был о девочке, но Сигарев был настолько впечатлен моими рассказами о матери, что поменял вектор и стал писать о ней. А через некоторое время с Васей связался продюсер Жан-Луи Пьель. «Видел в театре ваш «Пластилин», — писал он.
— Хочу, чтобы вы его поставили в кино. Я сейчас заканчиваю «Мои черничные ночи» с Вонгом Карваем. И скоро начну работать с вами».
Ингеборга Дапкунайте, прослышав про такую возможность, предложила: «Вася, бери меня». Я рассматривалась на одну из небольших ролей.
«Пластилином» заинтересовался Алексей Балабанов. Позвонил:
— Я знаю, как это снять.
— А я знаю лучше, — отказал ему Вася, вызвав смертельную обиду.
Не успели мы прийти в себя от столь фантастических перспектив, как Пьель нас огорчил: «Карвай меня обанкротил, съемки затянулись, пришлось платить неустойку Джуду Лоу. Денег на новый проект нет, извините».
«Волчок» был дописан, Вася выставил его на свой сайт. Он всегда так делает, чтобы театры могли прочесть. Но первый звонок раздался от кинопродюсера Романа Борисевича:
— Хочу купить у вас «Волчок».
— Нет, я его поставлю сам, когда найду деньги. И играть в нем будет моя актриса Троянова, это ее история, — ответил Сигарев.
— А если я куплю дорого? — перезвонил Рома.
— Нет.
Связались с Балабановым:
— Бери «Пластилин».
— А мне уже не надо, — ответил он.
Только расстроились, что все в этой жизни упустили, как снова позвонил Борисевич: «Хочу к вам приехать, познакомиться лично. Может, вы и станете режиссером».
Дапкунайте прослышала и про «Волчка» и снова начала звонить:
— Сценарий роскошный, но нужно снимать известную актрису, под которую дадут деньги, например под меня. А снимать должен режиссер уровня Тарантино.
— Нет, — говорю, — сниматься буду я, а режиссером будет Сигарев. Это наш сценарий.
Мы тогда твердо решили: если не понравимся Борисевичу, продадим нашу новую квартиру (она тогда все еще строилась) и снимем фильм сами. Но этого не случилось. Сигарев произвел впечатление на Рому и получил постановку.
Нервничал Васька так, что у него открылась язва. Я была просто на взводе, орала: «Бери другую актрису, хоть Дапкунайте, хоть кого! Подведу тебя, тут нужен профессионал, роль сложная».
В конце концов взяла себя в руки. Но когда в Ревду, где проходили съемки «Волчка», приехала московская группа и из лихтвагенов высыпали «светики» (специалисты по свету) с рациями, разговаривавшие между собой на каком-то птичьем языке, мне хотелось крикнуть: «Вы что, ребята, мы пошутили!» Вскоре в наш номер постучалась второй режиссер:
— Вася, знаешь, что ты должен сказать завтра?
— А что надо сказать?
— «Камера, мотор, начали!»
Когда она закрыла за собой дверь, Сигарев произнес: «Эти слова прозвучали как приговор. Завтра моя жизнь изменится навсегда, и твоя тоже, Трошина».
И это была чистая правда: мы сделали эту картину — и все изменилось. Мир кино нас принял. Героиня далась мне очень тяжело, после съемок снова обрилась наголо. Не только потому что волосы пережгли пергидролью, хотелось стряхнуть с себя роль до конца. Но все получилось — и фильм, и героиня.
На фестивальную премьеру в Сочи прилетела мама. Все детство ждала этого дня — чтобы я снялась в кино, а она появилась в зале. И вот это произошло, словно точка какая-то была поставлена. «Волчок» завоевал главный приз на «Кинотавре», я получила награду за главную женскую роль.
Казалось бы, вот оно — все сошлось: и любимого человека встретила, и мама меня наконец оценила, и артисткой стала.
У меня такие роли, что позавидуешь, дождалась новой драматургии, а не прокисла в совковом театре. Все, без чего не имело смысла жить, исполнилось. Чего еще желать? Даже сказала недавно Васе: «Мечта ушла, будто детство кончилось». Наверное, наконец-то кончилось. Очень благодарна всем-всем-всем, кто мне помог — и подружкам маминым, и мужу Косте, и друзьям, и однокурсникам театральным, и Турышеву наконец! Без них не было бы моего пути, не было бы Яны Трояновой*. Но главное, конечно, спасибо Сигареву. Его бесконечно благодарю за то, что разглядел во мне меня, помог себя принять и полюбить.
Когда в этом году получала приз за лучшую женскую роль в фильме «Кококо» вместе с Анной Михалковой, первое, что сказала со сцены: «Сигарев, спасибо тебе за роль в картине «Жить». Потому что когда снимаюсь у Васи, я не профессиональные умения демонстрирую, а проживаю новую жизнь, становлюсь другой, новой.
Он ценит меня как актрису, говорит: «Это не потому что ты моя чувиха, просто мне нравится твой подход к работе».
Когда идут съемки, полностью отрешаюсь от мира, занимаюсь только ролью. Актрисы-профессионалки могут переключаться с полщелчка, а я долго вхожу в необходимое состояние. В «Жить» Сигарев предлагал мне играть мать двойняшек, которую лишили родительских прав. Но я выбрала другую героиню — девушку, которая венчается с умирающим от СПИДа наркоманом.
Многие детали их экранной любви почерпнуты из наших с Васей отношений, за исключением наркотиков. Мы с Сигаревым никогда их не пробовали.
Всегда, когда берусь за новую роль, должна понять про свою героиню абсолютно все. Для роли в «Жить» ездила в больницу, где лежат ВИЧ-инфицированные люди, разговаривала с врачами, пыталась понять: как жить, когда у тебя смертельный диагноз? Подруга даже попросила: «Яна, ты, пожалуйста, только не заразись ВИЧ специально».
К роли Вики в «Кококо» тоже готовилась основательно: пироги училась печь (вот Костя бы порадовался), полы мыла, и заметьте, это все было нелегко — хозяйкой так и осталась никудышной, еще песни казацкие разучивала.
Ну, то есть становлюсь своими героинями настолько, что меня потом начинают обвинять, что сыграла саму себя.
Год назад играла в картине Леши Федорченко марийку, говорила на марийском языке. Долго добивалась от режиссера:
— Что от меня нужно?
— Просто тебя.
Но я ведь бываю разной. Это неправильно — сравнивать всех режиссеров с Сигаревым, да и он не должен снимать меня в каждом своем фильме. Но пока лучшие свои роли я сыграла у него.
Что удивительно, при нем перестала обращать внимание на других мужчин, мне никто не нравится.
Люблю Васькин тяжелый взгляд, его небритость, его коммерческий дар: он сам, без агента ведет дела, и ведет неплохо — пьесы Сигарева идут по всему миру и нас кормят. Есть возможность, как говорится, не засорять эфир, сидеть и ждать подходящей роли.
Когда мы соединились, пообещали: «Давай никогда не будем друг другу врать. Если кто-то из нас влюбится, пусть сразу признается. Мы можем расстаться, но работать вместе продолжим».
Первое время постоянно тряслась от страха его потерять: все, о чем мечтала, сконцентрировалось в одном человеке. Васька шел в магазин, а я становилась у окна и смотрела, чтобы никто к нему не привязался, не подошел, не обидел. И сейчас этот страх еще живет, но я уже его не показываю.
Сигарев любит, чтобы сидела дома, когда он пишет. Говорит: «Трошина, когда меня не беспокоит тема «где ты», я могу полностью отдаться творчеству».
Сижу читаю книжки, листаю журналы, смотрю телевизор. Васька иногда работает сутками, пока не свалится, не бреет бороду, выползает из своего намоленного кабинета в ночи, бредет на кухню. Оставляю для него на плите еду: овощи, стейк. Он все это глотает и снова закрывается у себя.
С тех пор как начала заниматься йогой, мы едим только натуральные продукты, которые покупаю на рынке. Васе говорю: «Хочу, чтобы мы были здоровы. Ты должен принимать все, что я тебе даю, и не квакать».
И он не квакает.
Когда утром мы просыпаемся и открываем глаза, уже в следующий момент начинаем улыбаться друг другу, а через пять минут ржать над какой-то одним нам понятной шуткой, ломаем слова, дурачимся. Это самое классное, когда ты не ходишь с утра с перекошенным лицом, а просыпаешься с улыбкой.
— Сигарев, не дай бог, этот смех закончится. Тогда сразу от тебя уйду, — грожу я.
— Не дождешься, Трошина, — отвечает он.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки модный дом BARANOV NIKITA.
Подпишись на наш канал в Telegram