Было ли мне страшно семь лет назад? Ни капельки. Просто знала, что должна Кирилла спасти. Это было мое решение, мой выбор, и я все сделаю, чтобы судьба сына сложилась счастливо. Он никогда больше не останется один.
Он никогда не оглядывался. Благодарил за привезенные подарки и уходил по длинному безнадежному детдомовскому коридору — трехлетний, очень одинокий. Как будто уже ни на что не надеялся.
Когда семь лет назад мы с мужем Владимиром Наумовым и дочерью Наташей приехали в подмосковный детский дом, другие детишки повисли на мне гроздьями. Загалдели: «Возьми к себе, у меня глазки красивые, я тебя любить буду!» А Кирилл встал в сторонке. Попросил только:
— Тетенька, купите мне, пожалуйста, крестик.
— Может, хочешь чего-нибудь вкусненького?
Мы привезли целый багажник сладостей.
— Нет, спасибо. Пожалуйста, привезите крестик.
У меня душа оборвалась. В ту самую минуту начался Кирюшин путь домой. Иначе и быть не могло: он сам меня выбрал.
А я по натуре не предатель, за близких — горой. Чтобы продолжать жить, мне необходимо сознавать, что действую правильно. Не возьми мы Кирилла, стало бы за себя даже не стыдно — страшно.
Не скрою, далеко не все друзья нас поняли. Думаю, они так отреагировали из-за ощущения собственной слабости. Разглагольствовать о несчастной судьбе сирот легко, а вот стать для них родным человеком решится не каждый. Крепко запомнила завет отца: «Ты только тогда живешь не зря, если можешь совершить поступок и за него ответить. Всегда оставайся сильной. Улыбайся и держи спину. Не забывай: ты дочь дипломата». И я улыбаюсь, как бы тяжело ни было, бесконечно благодарна родителям за эту наследственную способность.
Они познакомились в 1946 году в Канаде.
Мама, выпускница института иностранных языков, приехала работать переводчицей при советском посольстве, где папа служил поверенным в делах с 1944 года. Вернувшись в Москву, поженились, родилась я. Когда мне исполнилось девять месяцев, семья погрузилась на пароход и поплыла в Лондон — город очередной папиной командировки.
В Англии мы прожили пять лет. Отец был в ранге советника-посланника. Спустя годы вновь оказавшись в Лондоне — на съемках картины «Тегеран-43» — я сказала мужу:
— Мы все дни снимаем с утра до ночи. А мне так хочется взглянуть на наше посольство, где прошло детство!
— Поехали, — ответил Наумов.
Поздним вечером забрались на второй этаж автобуса и отправились на улицу Кенсингтон Палас Гарденс.
Я уговорила полицейского позволить зайти на территорию посольства, обойти здание.
Помню себя с годовалого возраста. Могу даже назвать точную дату — второе июня 1953 года, день, когда состоялась коронация Елизаветы II. Родители были приглашены на церемонию, и хотя цветных фотографий в семье не сохранилось, в памяти остался именно цвет — светло-сиреневый наряд мамы: платье со шлейфом, шляпка с вуалью. Она в нем была такая легкая, воздушная, летящая. Рядом — папа в парадной дипломатической форме. Они казались принцем и принцессой из волшебной сказки.
Девочкой я росла тихой и крайне стеснительной. Довольно упитанной, за что даже получила прозвище Запасной Черчилль: щеки лежали на плечах совсем как у английского премьера.
Никогда не умела ничего просить. Однажды мама долго не могла от меня добиться, что хочу получить на день рождения. Взяла за руку, повела в знаменитый лондонский магазин — огромный, пятиэтажный. Выбирай, что нравится! Я отмалчивалась. Она уже замучилась, устала, когда, наконец, дождалась. Но не просьбы — вопроса! «Помнишь, мы видели куклу? — сказала я еле слышно. — Можно посмотреть на нее еще раз?» Конечно, куклу тут же купили. Она до сих пор целехонька: так же шагает, кивает головкой и говорит «мамми».
Когда командировка закончилась и мы вернулись в Москву, родился мой младший брат Николай. Еще через пять лет папу назначили послом в Швецию. Школа при посольстве была только начальная, мне же предстояло идти в пятый класс.
Маленького Колю родители взяли с собой, а я осталась в Москве — с бабушкой и дедушкой со стороны мамы.
Родители приезжали в Москву в отпуск, я проводила в Стокгольме каникулы. Всего-то два часа лету. Мы постоянно созванивались. Но скучала, конечно, страшно. Дни, оставшиеся до встречи, отмечала в специальном календарике. После того как у меня самой родилась дочь, дала зарок: никогда не позволю ей испытать ту же боль, что я когда-то. Так все в жизни устроила, что мы и по сей день надолго не расстаемся.
Пять лет, проведенных вдали от родителей, стали для меня годами тишины. Не будь их, выросла бы совсем другим человеком: столько бы не прочитала и не намечтала. Дед, всю жизнь проработавший на железной дороге, вскоре умер, мы остались вдвоем с бабушкой Ульяной Титовной.
Она была человеком от земли, очень добрым, мудрым, хотя окончила всего три класса. Эти годы сделали меня сильной, научили принимать решения и отвечать за свои поступки. Я знала, что должна вести себя правильно: хорошо учиться и не подвести маму с папой. Хотя от них самих ни разу даже слова «нельзя» не слышала. Меня никто не поучал и не наставлял, общались на равных. Родители всегда выступали главными моими адвокатами: поддерживали, даже если бывала не права. При том, что не баловали, внушали, что ничем не отличаюсь от остальных, и не позволяли никаких излишеств. Конечно, в черном теле меня не держали и одевали всегда изысканно. А мама к тому же еще и гениально шила, по молодости даже училась этому делу. Помню, как спустя годы полетела на премьеру в Лос-Анджелес в ее платье — фантазийном, придуманном специально для меня.
Иду по улице, никого не трогаю, подходит женщина:
— Вы можете продать свое платье?
Я обомлела:
— Я вас не понимаю.
— Хотя бы назовите фамилию модельера.
— Но мне это платье шили в России...
— Неважно!
Пришлось взять у нее телефон, что-то наобещать. Когда об этой истории узнала мама, она была польщена.
Именно мама передала мне любовь к кино, как будто по наследству. Еще в Лондоне двухлетнюю таскала в советский клуб, куда привозили все новинки.
Став старше, я переняла эстафету и лет в четырнадцать, на каникулах в Стокгольме, заставила ее бессчетное количество раз посмотреть мюзикл «Звуки музыки», который обожала. Кино меня манило, но актрисой становиться не собиралась. Прекрасно понимала: я чересчур стеснительная. Чуть что — моментально краснею. Да и какое кино, если меня учительница не слышит, когда у доски отвечаю? На творческом конкурсе явно сразу завалюсь в обморок. Одно время даже думала о профессии кинооператора — куда менее публичной.
Но тем же летом, когда бегала на «Звуки музыки», в Стокгольм приехал режиссер Марк Донской — снимать картину «Сердце матери». Костюмы и оператора привез с собой. А на артистов денег не хватило. Донской пришел к папе:
— Николай Дмитриевич, не выделите людей для массовки?
— Простите, не получится.
Они работают. Но у нас много детей, сейчас каникулы. Посмотрите, может, вам кто-нибудь подойдет.
Марк Семенович увидел мой большой лоб — такой же, как у исполнительницы главной роли Марии Ульяновой Елены Алексеевны Фадеевой. Поставил на каблуки, дал в руки зонтик, усадил в пролетку и покатал по Стокгольму: именно здесь в 1910 году произошла последняя встреча Ленина с матерью. Крупные планы Фадеевой и Родиона Нахапетова, который играл вождя революции, доснимали уже в Москве. Не скрою, играть в кино понравилось.
Через год папина командировка закончилась и родители вернулись в Москву.
Мне как раз предстояло идти в выпускной десятый класс. Не прошло и двух недель, как Донской пригласил маму на Киностудию имени Горького посмотреть уже смонтированный фильм. За полтора года, что шли съемки «Сердца матери», а потом и второй части дилогии — картины «Верность матери», он сдружился с родителями. Мама взяла с собой меня. Помню длиннющий студийный коридор, нам навстречу — лысый человек со знакомым лицом. По фотографиям знала, что это режиссер Герасимов. Донской любил пошутить. Говорит Сергею Аполлинариевичу:
— Гляди, Сергей, еще одна артистка появилась.
Я мгновенно залилась краской.
— Артистка — это хорошо, — поддержал шутку Герасимов.
— Пусть через год поступает. А будет время — приходите на курс, который я только что набрал. Посмотрите, как у нас учатся.
На том и расстались.
Через два дня нам домой позвонил директор Донского:
— Встретил тут Герасимова, он попросил найти большелобую девочку, с которой его Марк познакомил. Велел прийти к нему первого сентября.
— Куда?
— Во ВГИК. К половине девятого.
— А как же школа?
Но я поехала. Прихожу в мастерскую Герасимова. Коса до пояса, ресницы не накрашены, юбочка в складочку. Руки- ноги трясутся.
А вокруг — раскрепощенные и, как мне показалось, страшно взрослые студенты, у которых уже Голливуд на горизонте. Что я буду здесь делать? Постояла, посмотрела и, так и не дождавшись Герасимова, пошла себе восвояси.
Домой возвращалась почему-то на перекладных — на нескольких троллейбусах. Явилась уже часов в одиннадцать. Папа спросил:
— Ну что, познакомилась с Сергеем Аполлинариевичем?
— Нет.
Папа усадил меня напротив:
— Наташа, тебе сколько лет?
— Шестнадцать.
— То есть ты уже взрослая. И говорила, что хочешь поступать во ВГИК. Значит, должна держать слово. Поэтому сейчас опять поедешь в институт и познакомишься с Герасимовым. Только когда окончательно решишь, что это «не твое», сможешь пойти в школу, в МГИМО, куда пожелаешь.
Зачем он так сказал? Родители хотели, чтобы я пошла по их стопам. Тем более что прекрасно знала английский язык, на каникулах уже переводила делегациям, разбиралась во всех тонкостях этикета. И тут кино — область, от которой они были совершенно далеки. Родители проявили настоящую мудрость, до которой, боюсь, уже не доживу. Папа подарил мне шанс самой решать свою судьбу, за что не устану его благодарить. Скажи он решительное «нет!», наверное, так и не стала бы артисткой: всегда прислушивалась к его мнению.
Папа дал денег на такси, я вновь поехала во ВГИК. Вбегаю в институт и первые, кого вижу, — Сергей Аполлинариевич и Тамара Федоровна Макарова. Мы, наконец, познакомились, и мне предложили стать вольнослушательницей у них на курсе.
Конечно, это было не положено: учиться в институте без аттестата о среднем образовании. Спас Антон Петрович Полехин, директор легендарной английской спецшколы № 20, где я училась, — разрешил сдавать экзамены экстерном. Он был удивительным человеком. Знал учеников по именам, по утрам здоровался со всеми у калиточки, очень нас опекал. Забегая вперед, скажу, что в той же школе восемь лет проучилась Наташа. Когда не стало моего папы, я позвонила Полехину: — Антон Петрович, Наташа сегодня не придет.
У нас беда.
— Господи, бедная девочка! Почему ты мне сразу не сообщила? Я бы помог.
Следующий год я днями пропадала во ВГИКе, а по ночам учила физику, химию и другие школьные предметы. Получив аттестат, должна была стать, наконец, полноправной студенткой. Но чтобы остаться в мастерской Герасимова — то есть на втором курсе — пришлось за три месяца досдавать кучу предметов. Только лет десять назад узнала, что во ВГИКе хранится заявление Герасимова ректору, в котором он просит в виде исключения зачислить меня сразу на второй курс «в связи с выдающимися способностями». Мэтр, классик, пишет так о шестнадцатилетней девчонке! Это меня совершенно «опрокинуло».
Нас называли курсом четырех Наташ. Среди моих сокурсниц — Наталья Бондарчук, Наталья Аринбасарова и Наталья Гвоздикова. На режиссерском факультете учились Сережа Никоненко и Николай Губенко. Колин короткометражный фильм «Настасья и Фомка» стал моим полноценным дебютом. Очень дружила с Колей Еременко, Талгатом Нигматулиным и Вадимом Спиридоновым. Мы даже не дружили — взрослели вместе.
Так вышло, что многих из мальчиков уже нет на свете... И Вадика, и Коли, которого очень любил Сергей Аполлинариевич. Снимал еще отца Еременко в картине «Люди и звери». Знаю, что Коля часто бывал у Герасимова дома. Я по сути своей, по характеру была подальше, так близко не приближалась. До сих пор не понимаю, что произошло с Нигматулиным. Все говорили, что он попал в секту, где его и убили.
Но я же помню, насколько Талгат был силен и ловок! Из Японии, где еще на четвертом курсе представляла «У озера», просил меня привезти фотографию Тосиро Мифунэ — прославленного артиста, владевшего всеми видами единоборств. И Нигматулин знал миллион приемов! Не верится, что с ним могло такое случиться.
Но пока мы еще студенты, впереди — все пути открыты. Я была на курсе самой младшей, наивной, этим и нравилась: чуть что — заливалась краской и ребята надо мной подтрунивали. Скажут например: «Ты представляешь, какие сейчас картины начинают снимать? Что ни фильм — откровенная сцена. Тебе придется всякий раз замуж за партнера выходить». Я становлюсь алого цвета, все вокруг хохочут. Когда смотрю черно-белый фильм «У озера», прекрасно вижу, где у меня нормальное лицо, а где — пунцовое.
Не успела я сдать экзамены, как Герасимов прочел нам сценарий будущей картины «У озера».
Сказал, кто будет играть: он всегда снимал своих студентов. Но добавил: «Героиню я буду искать». Следующие полгода он со мной репетировал. Только спустя время узнала, что со мной одной. Познакомил с будущим партнером Василием Макаровичем Шукшиным. Помню, была зима, он стоял у окна, пытаясь зажечь сигарету. Я заметила, что у него дрожат руки. Боже мой! Удивительный, великий человек, и так нервничает перед первой репетицией!
Сама переживала чудовищно. Страшно уставала. Иногда казалось: вообще ничего не получится.
Только за два дня до отъезда в экспедицию на Байкал Герасимов сообщил, что меня утверждает. Честно говоря, даже сил не было обрадоваться. Чувствовала себя совершенно выпотрошенной и понимала, какой предстоит адский, каторжный труд. А ведь мне не исполнилось еще и семнадцати. Приходила на площадку напряженная, как струна, в этом состоянии кусок в горло не лез. Кстати, на съемках «Тегерана-43» выяснилось, что в этом мы похожи с Аленом Делоном: он тоже не ест, когда работает.
По головке Сергей Аполлинариевич никогда не гладил. Напротив, их с Макаровой боялись: разбор полетов происходил жесткий. Так могли встряхнуть, что жизнь раем не казалась. О том, что у меня начинает получаться, понимала только по его характерному прищуру. Как-то снимали на берегу Байкала, к Герасимову постоянно подходил звукооператор:
— Сережа, Наташа говорит очень тихо.
— Не дергай ее, ради Христа!
Не дергай! Все, что надо, я слышу.
В другой раз оператор захотел сделать еще один дубль, Герасимов его остановил: «Мне не надо». Это было высшей похвалой.
Прекрасно понимал, что два года съемок для тогдашнего восемнадцатилетнего человека — такой стресс, внутри будто Ниагарский водопад обрушился. Когда в институте начали репетировать дипломный спектакль «Красное и черное», у меня в результате нервного переутомления случилось несмыкание связок. Врачи велели полгода молчать. Герасимов сказал: «Говори и играй вполсилы.
Всерьез начнем репетировать, когда полностью восстановишься».
Картина «У озера» вышла одновременно в двух тысячах кинотеатров СССР. Меня начали узнавать на улицах. Приходилось открещиваться и привычно краснеть. Тут же обнаружилась и другая сторона медали: прихожу как-то в институт, а со мной никто не здоровается. Разве что сквозь зубы или кивают небрежно. Оглядела себя — вроде все в порядке. Что за напасть? Вхожу в мастерскую, вижу объявление: в этот день во ВГИКе показывали «У озера». Вскоре на международном кинофестивале в Карловых Варах я получила приз за лучшее исполнение женской роли. А в двадцать лет — Государственную премию СССР.
Следующие несколько лет я представляла картину по всему миру.
Вот и получилось, что во ВГИКе практически не училась. На первом курсе разрывалась между институтом и школой, на втором и третьем снималась, на четвертом — летала на премьеры. За все четыре года не выбралась ни на одну студенческую вечеринку. Даже не танцевала в эти годы ни разу, если не считать занятий.
Первым выпускным экзаменом был как раз танец. Я вернулась из турне по Японии простуженная: температура тридцать девять! Встала в пару с Колей Еременко. Помню только, как сказала: «Что-то мне нехорошо». И потеряла сознание. Очнувшись, узнала, что порвала коленные связки: такое бывает при нагрузках, если температура высокая. На все остальные экзамены Коля с Талгатом возили меня на такси. У института выгружали из машины и несли на четвертый этаж на руках. Картина была комичная: распахивалась дверь в аудиторию, взорам экзаменаторов являлась нога в гипсе и только потом друзья втаскивали уже всю студентку Белохвостикову.
И вот наконец — оглянуться не успела — я артистка.
Мне даже присылают сценарии. А я... отказываюсь. Все героини как две капли воды похожи на Лену Бармину, вылепленную нами с Герасимовым на пределе сил. Сергей Аполлинариевич всегда повторял: «Помните, что после премьеры наступает утро. Надо проснуться и жить дальше. Думайте, с чем проснетесь и как будете жить». Мне хотелось выстроить свою актерскую жизнь грамотно. А играть предлагали одно и то же! Думаю, не случись наша встреча с Владимиром Наумовым, не сведи он меня с Александром Аловым, жизнь сложилась бы совершенно по-другому. Мы с Володей познакомились через два месяца после моего окончания ВГИКа.
Можно сказать, с третьей попытки: до этого наши судьбы уже дважды пересекались.
Двадцать восьмое июля 1951 года. Москва. Глубокая ночь. По улице Веснина, которую сейчас переименовали в Денежный переулок, Наумов с Аловым топают в Министерство культуры. После смерти Игоря Савченко — в его мастерской они учились во ВГИКе — Володя с Александром Александровичем заканчивали картину мэтра «Тарас Шевченко».
Позволю себе небольшое отступление, но именно на съемках этого фильма фамилии Алова и Наумова впервые прозвучали рядом. Свой курс Савченко называл «конгломератом безумствующих индивидуальностей»: там учились Сергей Параджанов, Марлен Хуциев, Юрий Озеров. И все они еще при жизни мастера проходили на «Тарасе Шевченко» практику.
Алов отвечал за иконы, Наумов — за шпицрутены, Параджанов — за гроб. В один из дней неожиданно налетел ураган. Все попрятались. А когда ветер стих, не досчитались Параджанова. Савченко сказал: «Нет Сергея, и черт с ним! Алов и Наумов, тащите сюда гроб!» И тут выяснилось, что Параджанов преспокойно заснул, спрятавшись в гробу. Игорь Андреевич велел им его не будить, а отнести в тенечек. Володя шутит, что это было их первое творческое задание.
А в далеком 1951 году, шагая с Аловым по улице Веснина, Наумов никак не мог не пройти мимо родильного дома Четвертого управления. Возможно, как раз в тот час, когда на свет появилась я.
Дальше на экране должно возникнуть затемнение и надпись: «Прошло тринадцать лет».
1964 год.
Стокгольм. Советское посольство. Уже маститый, получивший на Венецианском фестивале за фильм «Мир входящему» приз жюри за лучшую режиссуру и приз Пазинетти за абсолютно лучший фильм на конкурсе и вне конкурса, режиссер Наумов приезжает в Швецию во главе советской делегации кинематографистов. По этому случаю в посольстве устроили банкет. Мне по малолетству путь на него был заказан. Но я пробралась на лестницу, с которой был виден вход в посольство: мечтала посмотреть на приехавшую актрису Галину Польских, которую обожала после роли в «Дикой собаке динго». Однако нашу делегацию прозевала! Володя вспоминал, что увидел в приоткрытую дверь девочку с толстой русой косой — дочку посла Наташу. И запомнил.
Прошло еще семь лет.
Небо. Высота десять тысяч метров. Самолет «Москва—Белград». Я лечу представлять картину «У озера» на Днях российского кино в Югославии. Делегацию возглавляет Наумов. Познакомили нас еще в аэропорту. Посадили рядом. Весь полет Владимир Наумович развлекает меня игрой в морской бой. Показался он мне довольно странным. Постоянно доставал сигареты, мял их, крутил в руках зажигалку, но так и не закуривал. В те годы в самолетах разрешали курить. Подумала: наверное, причуды гения. Не знала, что всего за две недели до этого Володя бросил курить. Вот и маялся, бедный.
Через несколько дней в Белград прилетел Марк Донской, который был знаком с Наумовым еще по Киеву, где тот начинал.
Они постоянно хулиганили и всячески надо мной издевались. Пугали детской игрушкой-хохотунчиком: подбрасывали ее в мою сумку и отбегали. Все на меня оборачивались, я привычно краснела, а они радостно хохотали.
Когда вернулись в Москву, меня встречал папа. Расцеловался с Володей. Тот даже машину отпустил — поехал домой на нашей. Не прошло и недели, в «Правде» напечатали огромное интервью Наумова — отчет о нашей поездке.
— Вы впервые были в Югославии. Что произвело на вас самое сильное впечатление? — спросил журналист.
— Наташа Белохвостикова, — ответил Володя.
Можно считать, это было его объяснением в любви.
Во всяком случае, и я, и мои родители сразу все поняли. Но мама с папой вновь проявили мудрость: ни слова поперек, никак не выразили свое отношение. Даже не знаю, переживали ли — хотя бы из-за того, что Володя был значительно старше.
Сама я разницу в возрасте никогда не ощущала. Ни между нами с Володей, ни между собой и многочисленными его друзьями — от Высоцкого до Феллини и Тонино Гуэрры, которые стали родными и для меня. Да и они никогда не умилялись мною как молоденькой девочкой. Жизнь шла на равных, и каждый имел право голоса. Кстати, за все годы Наумов ни разу не вмешался в мою работу, сколько ни подсовывала ему сценариев, сколько ни просила: «Почитай. Соглашаться ли?» Он давал право решать мне самой.
Совсем не уверена, было бы мне так интересно существовать на этом свете, окружай меня только сверстники. К тому же Володя куда энергичнее, чем я. Часто возвращается домой со студии очень поздно, и у него еще достает сил встать к мольберту!
Мы постоянно пересекались на «Мосфильме», где я снималась в роли Анны Снегиной в картине «Пой песню, поэт», а Наумов руководил творческим объединением. Он и тогда был ни на кого не похожим, и сейчас такой же — фонтанирующий миллионом идей, ни на секунду не замирающий, все умеющий. Хулиганистый, азартный, неутомимый. Казалось бы, полная противоположность мне — человеку неспешному, домашнему. И в то же время сразу появилось ощущение родственных натур. Осознание, что рядом свой человек.
Встречались мы почти год. Наумов замечательно ухаживал. Первым делом пригласил меня... на стадион «Крылья Советов» посмотреть его любимый бокс. Володя в молодости занимался этим видом спорта. А я никак не могла взять в толк, за что люди колошматят друг друга, да еще после этого радостно обнимаются.
В другой раз Наумов прилетел из Голландии. Звонит: «Мы должны увидеться, непременно сегодня». Теряюсь в догадках: к чему такая спешка? Когда встретились, он преподнес огромный букет голландских тюльпанов. Их там штук тридцать пять было, и ни один цвет не повторялся! А Володя сетовал, что часть цветов отобрали пограничники: боялись, что провезет в страну каких-то вредоносных червячков-мошек.
Наумов знал, что я хорошо катаюсь на коньках.
В те годы на Патриарших можно было их взять напрокат. Решили покататься. Договорились с Володей, что встретимся на прудах, когда они с Аловым поедут домой с «Мосфильма». Зрелище было уморительное! Мы с Наумовым неспешно скользили по льду, а бедняга Алов, который привез его со студии, накручивал круги вокруг катка на своей машине. Как почетный эскорт.
Алов и Наумов — это хохот и буйство фантазии. С ними всегда удивительно интересно. Жили мы в соседних домах, ежедневно встречались на студии, но несмотря на это, каждое утро начиналось с телефонных перезвонов, вечер ими же заканчивался. Это была настоящая мужская дружба. Неудивительно, что именно Алов стал моим свидетелем на свадьбе. Со стороны Наумова выступал замечательный драматург Леонид Генрихович Зорин.
До встречи со мной Володя уже лет шесть был в разводе. И обзаводиться новой семьей не собирался. Жил вольно. Конечно, я знала, что его первой женой была артистка Эльза Леждей. Видела ее в кино, но знакома не была. И расспросами о прошлой жизни мужа не донимала. Он рассказывал только то, что считал нужным. До сих пор знаю про прежнюю наумовскую семью очень мало. Не такие они с Аловым были люди, чтобы делиться интимными подробностями. Настоящие Мужики. С большой буквы.
Володиному с Леждей сыну Алеше было девять лет. Мальчик оказался чудный, начитанный. Он приезжал к нам на выходные. Володя с Александром Александровичем опаздывали к сдаче сценария «Легенды о Тиле», и иногда мы с Алешей уезжали вдвоем на дачу, чтобы не мешать им работать. Честно говоря, до сих пор не знаю, насколько он меня принял.
Отношения были нормальными, но разница в возрасте между нами совсем небольшая. Так что бог знает, что творилось в его душе. Так или иначе, сын жил с матерью. Но Володя и Алексей очень любят друг друга, хотя видятся сейчас из-за вечной занятости того и другого не очень часто.
Совсем чуть-чуть, меньше года мне было отпущено на общение с Володиной мамой, Агнией Бурмистровой. Когда-то она преподавала во ВГИКе технику речи. Жалею, что мы не наговорились, не проросли друг в друга: она ушла из жизни скоропостижно. В шестьдесят пять лет умерла во сне на отдыхе под Питером. К началу съемок «Легенды о Тиле» ее уже не было. Для Володи это стало настоящей трагедией. Отца, кинооператора Наума Наумова-Стража, он потерял еще в 1957 году и мать любил бесконечно. По жизни Агния Васильевна была заводилой, чуть ли не ежедневно ходила в Дом кино, следила за всеми новинками, обожала путешествовать.
Известие о ее уходе прозвучало как гром с ясного неба.
Поселились мы в наумовской четырехкомнатной холостяцкой квартире у метро «Аэропорт». Несмотря на тогдашнюю мою молодость, мне сразу захотелось превратить ее в настоящий дом, чтобы было тепло и вкусно пахло. До сих пор не люблю, когда помогают по хозяйству. Скорее отведу семью в кафе, чем позволю чужому человеку бренчать посудой на моей кухне. Тем более что готовить я умела всегда: внимательно следила за бабушкой. И в Стокгольме в посольстве служил замечательный повар Иван Сергеевич. Фронтовик, родом из Питера. Мне страшно нравилось наблюдать за тем, как он священнодействует на кухне, особенно в дни больших приемов.
Спустя одиннадцать лет мы сменим адрес — решим поселиться в районе Тишинки.
Прямо под нами окажется квартира Олега Ивановича Борисова, только-только перебравшегося в Москву из Питера. Он все время будет просить: «Ребята, переезжайте уже в наш дом. Без вас плохо!»
Через год после свадьбы у нас родилась Наташа. Все прочее ушло на задний план: долгие годы ничего, кроме ребенка и работы, для меня просто не существовало. Почему-то твердо знала: если будет дочка, назовем Наташей. Владимир Наумович шутит: надеялся, крикнет «Наташа!» — и прибежим на его зов обе. Все так и вышло.
Я изо всех сил старалась скрыть беременность. Даже от Алова. В тот день, когда Наташенька появилась на свет, Наумов позвонил Александру Александровичу:
— Поздравь, у меня родилась дочь.
— От кого?
— только и смог вымолвить лучший друг и соавтор Алов.
Вопрос был совершенно законным. Наташа родилась первого марта, последние зимние месяцы беременности я — маленькая, худенькая — проходила в замечательной шубке-парашютике. По утрам Наумов с Аловым отвозили меня к маме. Высаживали на Патриарших и ехали на студию, где заканчивали подготовительный период картины «Легенда о Тиле». Я старалась поплотнее закутаться в шубу и побыстрее пробежать в подъезд. Так Александр Александрович ничего и не заметил.
Рожала я в той самой привилегированной больнице на улице Веснина, где сама появилась на свет. Но единственным «бонусом» было то, что роженицам тут же давали телефонную трубку. Пускать ко мне никого не пускали. Володя писал записки, рисовал картинки — детские личики, пытался выяснить, на кого Наташенька похожа. Когда увидела дочку в первый раз, разрыдалась. Нянечки запаниковали:
— Вам плохо?
А я только и смогла ответить:
— Она — копия мой муж!
Сразу выяснилось, что мать я сумасшедшая. Такой и остаюсь. Головой понимаю, что если у ребенка насморк — ничего криминального не происходит, но тут же захожусь в страхе и истерике.
И оставить дочь соглашалась только на маму или бабушку, остальным не доверяла. Наташе было всего три месяца, когда я снималась в первом совместном с Наумовым фильме «Легенда о Тиле». Все заработанные деньги тратила на телефонные переговоры с домом. В нашей семье вообще принято постоянно созваниваться: ни на день не терять связи друг с другом. Началось еще с моих родителей. Прилетаю в Японию, только захожу в токийский отель — звонок. Папа! Узнал номер по своим дипломатическим каналам. Когда Володя еще ухаживал за мной, они с Аловым уехали в Пицунду писать сценарий. Там Наумов даже купил у какого-то пожарного брезентовую сумку, куда собирал пятнадцатикопеечные монеты для телефона-автомата, часами простаивал в очередях на телефонной станции. Называем между собой этот постоянный созвон «проверкой на дорогах».
Наташа росла очень подвижной, ни секунды не могла усидеть на месте, настоящая юла.
В два с половиной годика расшалилась на даче, упала, сломала ручку. В Филатовской больнице наложили гипс. Через три дня вновь пришлось звонить в больницу:
— Здравствуйте, когда мы можем привезти нашу девочку?
Доктор очень удивилась:
— Зачем? Гипс надо носить минимум три недели.
— А мы его сломали...
Наташа хорошо каталась на коньках. На Патриарших в те годы иногда устраивали соревнования. Как-то всей семьей пришли за дочь поболеть. А ее засудили!
Мы с Володей устроили страшный скандал, но добились справедливости. Над прудами разнеслось: «Произошла ошибка. Первое место присуждается Наташе Наумовой!»
Дочка росла, мы с Володей много работали. Жизнь шла своим чередом, пока в последний съемочный день картины «Берег» не умер Александр Александрович Алов.
Его спустя годы догнала полученная на фронте контузия. Войну Алов знал до молекул. В свое время их с Наумовым фильм «Мир входящему» сильно ругали.
— Почему у вас актеры в таких грязных шинелях? Разве это Советская армия? — возмутилась министр культуры Екатерина Фурцева.
Алов ответил:
— Вы, Екатерина Алексеевна, видели шинель с Мавзолея, а я в ней четыре года протопал. Потому отлично знаю, какая она бывает грязная, тяжелая и чем пахнет.
В свои пятьдесят девять лет он уже плохо ходил, опирался на палочку. То, что для нас было естественным как дыхание, для него стало постоянным преодолением. Но никогда не видела на его лице и тени страдания — только улыбку и участие.
Снимали под Ригой. В последний съемочный день Александру Александровичу стало плохо и его увезли в больницу. Ночью нам сообщили, что Алова больше нет... Тяжелые дни. Мне было по-настоящему страшно за Володю, так он переживал.
В «Береге» — как до этого в «Тегеране-43» — играла Наташа-младшая. Даже представить не могла, что дочь пойдет в артистки. Наумову Наташино решение нравилось. А я пыталась его переубедить: «Пойди она в режиссеры — получила бы профессию. А кто такой сегодня актер? Так, бабочка, которая хлопает крыльями».
Пока шли экзамены, просила: «Можно я тебя хотя бы довезу до института на такси?» Наконец на последнем туре дочка согласилась. Но настояла высадить ее за километр, чтобы никто не увидел, с кем приехала. Следующие несколько часов я в отчаянии просидела дома на корточках у стены. Совершенно не понимала: куда она идет? Зачем?
Вечером позвонил знакомый артист, ныне уже покойный: «Сегодня принимал экзамены, там была такая девочка чудная — Цветаеву читала».
А это наша Наташа! Абитуриенты поступают не называя фамилий, а в лицо ее мало кто знал: никогда не таскала дочь по тусовкам.
Наташа окончила актерский факультет, снималась, ездила по миру. Затем поняла, что все же это не ее профессия. Два года проучилась на юридическом. Но кино вновь заманило: поступила на режиссерский факультет к Алле Суриковой. Теперь снимает свое кино. Ее первым фильмом был «Год Лошади — созвездие Скорпиона», идею которого подарил Тонино Гуэрра. Это история цирковой артистки, которая пытается спасти от гибели своего коня, партнера, с которым выступала всю жизнь. Вторая картина Наташи — «В России идет снег», где главную роль сыграл Валерий Золотухин, это его последняя лента — на экраны еще не вышла. А сегодня дочь снимает «Сказку о царе Салтане» — на пару с отцом.
Я в роли сватьи бабы Бабарихи, наш младший сын Кирилл — маленького юнги.
...Кирюшку мы нашли в подмосковном детском доме, куда приехали в рамках придуманного мной одиннадцать лет назад фестиваля «Я и семья». Там-то он и попросил у меня крестик. С тех пор думаю: почему Кирилл именно ко мне подошел? Не к Володе, не к Наташе?
Когда мы его только забрали домой, я сказала:
— Кирюша, как долго мы тебя искали!
А он ответил:
— Я каждую ночь ложился и просил Бога, чтобы меня поскорее нашли.
Страшно слышать такие слова от совсем малька. Но сегодня он уже настоящий мачо. Размером ноги меня перерос. Что дальше будет?
Было ли мне страшно семь лет назад? Ни капельки. Просто знала, что должна Кирилла спасти, что это в моих силах. Да, родители мы с Наумовым не самые молодые. Но я убеждена, что поступила правильно, а значит, все будет хорошо. Верю в свои силы. Это было мое решение, мой выбор, и я все сделаю, чтобы судьба сына сложилась счастливо. Он никогда больше не останется один.
Мы уже часто приезжали к Кириллу в детский дом, когда как-то вечером собрались все втроем дома на кухне. Пили чай, каждый в своих мыслях. Наумов вдруг возьми и спроси:
— Интересно, что сейчас Кирюшка делает?
Я сказала:
— Тоже об этом думаю.
А Наташа добавила:
— Жалко его очень.
Любой нормальный человек, оказавшись в детском доме, будет ранен на всю оставшуюся жизнь.
Малышами там мало занимаются. По ночам не пускают в туалет, а потом заставляют стирать испачканные простыни. Бьют. Они ничего не видят, кроме забора, за который нельзя выходить.
Я пыталась расспрашивать Кирюшу о его прошлом. Но он молчит. Великий нейрохирург Александр Николаевич Коновалов меня остановил: «Зачем мучаешь человека?
Возможно, память о плохом у мальчика просто заблокирована. Захочет — сам расскажет». Больше не приставала. Но мне точно известно: Кирилл знает, как бывает по-настоящему плохо и страшно. Не когда мама отругала или в кино не пустили, а когда ты совсем один на белом свете. Он до сих пор не может пройти мимо маленького ребенка. Обязательно ему улыбнется, заговорит, что-нибудь подарит. Видимо, так уходит боль, что набралась за первые три года жизни.
Вначале мы забирали Кирюшку на несколько дней. Впервые войдя в подъезд, он удивился лифту — никогда не видел. Спросил:
— Кто нас поднимает?
Володя ответил: — Там наверху лошадки, они ходят по кругу, вот лифт и поднимается.
Кирилл поверил!
Когда сыну исполнилось четыре, отмечали праздник уже вместе.
Но навсегда нам его не отдавали: почти год надо мной практически издевались. Только соберу необходимые документы, как окажется, что какая-нибудь бумажка уже просрочена, и приходится начинать заново. Однажды говорят:
— У вас закончился срок справки об отсутствии судимости.
— Мне только что вручили орден «За заслуги перед Отечеством». Его не дают тем, кто был осужден.
— Ничего не знаем, несите справку с Петровки.
Принесла, и тут выяснилось, что прошел срок годности медицинской бумажки...
Наумов предлагал: «У тебя хорошие отношения с губернатором Подмосковья Борисом Громовым. Попроси его помочь». Но я ни к кому обращаться не стала. Хотела сама победить этот беспредел. Прекрасно понимаю, почему путь усыновления столь тернист. На каждого ребенка в нашем государстве выделяется энная сумма денег — на оплату работы воспитателей, содержание детских домов. Если детей начнут отдавать в семьи поголовно, люди, работающие в этой сфере, лишатся своего заработка. Возможное счастье детей приходит в противоречие с зарплатой чиновников.
Как-то беру Кирюшу на выходные, на следующий день звонок: немедленно везите ребенка обратно! Он должен ехать в дом отдыха!
Делать нечего — везу.
Хотя детей просто из одной тьмутаракани отправили в другую, на расстояние трех километров. И заразили там ветрянкой. Следующие два месяца мы Кирилла не видели — карантин. Дети жестоки, они все это время пытались убеждать сына, что никто его не возьмет, что мы больше не увидимся. А ему всего четыре годика!
Дело сдвинулось, только когда мне позвонили из Кремля. Владимир Владимирович Путин устраивал прием, посвященный Году семьи. Все уже знали, что хотим забрать Кирилла, вот нас и пригласили.
Вечером звоню в детский дом, прошу продиктовать номер свидетельства о рождении Кирилла. Кремль — место режимное, надо было заказать пропуск.
На следующее утро сообщили, что ребенка можно забрать. Наконец-то! Привезли мальчика домой, а у него температура сорок. Видимо, из-за стресса. Так мы до Кремля и не дошли.
Кирилл очень талантливый мальчик. Фантастически лепит, даже собираюсь отвести его на мастер-классы Зураба Церетели. Сын занимается единоборствами. Великолепно читает Пушкина. Когда еще в первом классе должен был выступать в концерте, все время повторял: «Мама, я буду петь». Ну, будешь и будешь, что в этом такого? Оказалось, он пел соло! А я даже не догадывалась, что у сына замечательный слух. Слушала его и ревела.
У Кирилла миллион идей и желаний. В его жизни — ни секунды тишины, всегда есть чем заняться. Главное — успеть. Когда домой возвращается Володя, сын встречает его у лифта.
Выхватывает из рук портфель и начинает тараторить: «Папа, твой телефон я положил на полку. А очки — на стол». Очень трогательно о Наумове заботится. Целыми днями шустрит по сайтам обо мне с Володей, время от времени доносится: «Мама, какая ты красивая!» или «Глянь, какая ты тут смешная!» Прочел про нас абсолютно все!
Он очень добрый. И сильный. На прошлых зимних каникулах ездили в Италию, в Римини, погостить к Лоре, вдове нашего друга, легендарного сценариста Тонино Гуэрры. Наумов обожает тамошний Гранд-отель, где Феллини снимал «Амаркорд». Однажды пошли гулять, я споткнулась, ушибла ногу и оставшееся время прохромала. Улетали из Болоньи. В аэропорту Кирилл увидел, что мне больно, и сколько ни отказывалась, помог дотащить сумку.
В Москве нас встречала Наташа. Вдруг слышу истошный дочкин крик: «Мама, иди сюда! Что у Кирилла с ногой?» Влетаю в комнату и вижу, что нога у Кирюши чудовищно распухла. Оказалось, он упал еще в гостинице, в Италии, но мне ничего не сказал: не хотел расстраивать. И еще тяжести таскал! Какой же стойкий парень! Его дед и прадед им бы гордились.
Однажды он попросил:
— Можно я буду Белохвостиковым?
— Ты и так уже Белохвостиков.
Год назад мы с детьми съездили в город Павлово, под Нижний Новгород, откуда пошел наш род, и впервые попали на улицу Белохвостикова! Пришла на нее, и душа замерла: почему никогда раньше здесь не была? Почему в родные свои места, где просто напитываешься энергетикой, собиралась так долго?!
Дед Дмитрий Осипович был активным человеком, как сказали бы сегодня — профсоюзным деятелем.
Ездил к Ленину выбивать деньги для рабочих. Считался лучшим в губернии кузнецом. Лил ограды как брюссельские кружева. В местном музее мне подарили розу, которую дед выковал из меди. И еще — лимон в горшочке: местные жители выращивают их уже несколько веков. Год лимон простоял у нас на подоконнике. А на днях ко мне подходит в недоумении муж: «Закрывал тут штору, и меня что-то по лбу ударило». Подхожу к окну — а на моем лимоне четыре огромных плода!
К сожалению, Кирюша не застал моего папу. А вот бабушка и дядя Коля, мой младший брат, в мальчишечке души не чаяли.
Он их помнит, знает, что они теперь на небе...
Когда умер мой папа, Коле было двадцать семь лет. Он всегда был болезненным, а эта потеря его совсем подкосила. Брат с детства меня защищал, заступался, как маленький петушок, если обижали. Умница, человек энциклопедических знаний, за ночь мог проглотить толстенную книгу на английском. Окончил МГИМО, работал в историко-архивном отделе МИДа. Когда-то был женат, но мимолетно. Жил вдвоем с мамой.
У Коли было несколько инфарктов. На долгие годы стал заключенным больниц и реанимаций. В картине «У озера» герой Шукшина говорит:
— В жизни все можно победить.
Я спрашивала: — Все-все-все?
— Все-все-все.
Кроме смерти — с этим еще не все ясно.
Точно знаю, что самое страшное в жизни — это терять. С уходом близких не смиряют ни время, ни опыт. Поэтому всегда изо всех сил пыталась удержать тех, кто дорог. Билась до последней секунды, даже когда врачи уговаривали остановиться. Пока человек борется, он жив, и ты не вправе опускать руки.
Сколько раз кричала врачам «скорой помощи»:
— Везите!
Мне отвечали:
— Что вы хотите? Оставьте брата в покое.
Я истошно орала:
— Вызывайте реанимацию, едем в другую больницу!
Они швыряли мне бумаги:
— Подписывайте!
Я подписывала, увозила, договаривалась, находила докторов, узнавала о новых лекарствах. И еще на какое-то время продлевала Коле жизнь. Когда брата не стало, от мамы мы это скрыли: уже несколько лет она была тяжело больна. Мама прожила еще год, так и не узнав о смерти сына...
Я многих потеряла. И теперь точно знаю: человеческая воля может убить, а может, напротив, продлить чью-то жизнь. Да, все в этом мире очень хрупко и шатко, но еще родители научили: «Делай, что должно. Думать будешь потом».
И я делаю. Иначе никогда себе не прощу, не смогу жить дальше. Оттого брата тянула. Потому Кирюшку усыновила. И теперь, кстати, бываю в детских домах очень редко: знаю, что больше не смогу никого забрать, и тяжко переживаю собственное бессилие.
Остаюсь тихой и стеснительной, но если речь идет о близких — горы сверну. Однажды мы с мужем и дочерью собрались во Францию. Приехали в аэропорт, сели в самолет. Смотрю на Володю, и что-то он мне не нравится: вялый, бледный. Спрашиваю:
— Ты пил какие-нибудь таблетки?
— От головы. С утра болит.
— Уверен, что от головы?
Наш самолет компании Air France уже выруливает на взлетную полосу, а мне не по себе.
Думаю: вдруг Наумов в суматохе перепутал таблетки и выпил от повышенного давления? А я читала, что взлетать с низким давлением небезопасно. Иду к кабине пилота, начинаю колошматить в дверь. Меня перехватывают девочки-стюардессы:
— Что хочет мадам?
Отвечаю на английском: мадам хочет, чтобы немедленно остановили самолет, вернулись к терминалу и вызвали «скорую помощь».
Француженки закудахтали:
— Мадам, не волнуйтесь.
— Я не волнуюсь. Но мы не на трамвае едем, а в самолете. Наверное, не так сложно развернуться.
И добилась, чтобы мы вернулись к зданию аэропорта, где ждал доктор. Домой вызвали врача из поликлиники. Володя уже хорошо себя чувствовал, и я подумала: может, зря всех перебаламутила? Спросила врача:
— Я все сделала правильно?
— Да, Наташа, вы все сделали верно. Всегда слушайте свое сердце.
Я стараюсь. И не жалею ни об одном прожитом дне. Самое порочное, разрушающее — страдать по собственному прошлому. Но нет-нет да и закрадется мысль: все ли я отдала, что могла? Это касается не профессии — близких людей. Наверное, такова участь тех, кто много терял, непременно кажется: а вдруг ты мог их спасти?
За все прожитые вместе годы мы с Володей ни разу не поссорились.
В нашей семье вообще не принято ни ругаться, ни ругать. Так же, как когда-то с мамой, мы лучшие подружки с Наташей. Она уже взрослая, живет отдельно, второй раз замужем. Сама выстраивает свою судьбу, я на нее никогда не давила. Но распространяться о Наташе не буду — не имею права. Главное, мы избежали недопонимания, недоговоренности. Всегда все обсуждаем — честно и открыто. Убеждена, что с детьми надо разговаривать, даже когда они еще не родились. Дышать вместе, жить вместе — тогда все будет хорошо. Больше всего боялась ослабить ниточку, нас связывающую. Не верю, что кто-то, кроме самых близких людей, способен помочь решить проблемы, если они возникнут. Оттого категорически запретила школьному психологу приближаться к Кириллу. Мы с Володей лучше любого специалиста поймем своего сына.
И я его никогда не наказываю. Самое страшное, что могу сделать, — замолчать и уйти в свою комнату. Кирюша переживает, что мама расстроилась. Придет, попросит прощения. Отвечаю: «Что ты, что ты, я сама виновата...»
Наумов продолжает снимать и рисовать. Маслом и пастелью. Хотя меня Володя рисовал лишь раз. На премьере картины «Десять лет без права переписки» портрет стащили. Володя написал снова, и эту работу никогда не позволю вынести из дома. Люблю разгадывать Володины картины, которыми уставлена вся квартира. Одни готовят к выставке, другие только вернулись и их надо распаковывать, третьи необходимо обрамить. Из комнаты в комнату пробираемся по стеночке. Если на даче еще можно создать иллюзию порядка, то в Москве это нереально. Все завалено книгами, рукописями, в каждом углу возвышаются до потолка горы сценариев.
Мы постоянно куда-то спешим, вечно не успеваем, много путешествуем, устраиваем себе и друзьям праздники. А вот действительно важные дни — и счастливые, и трагические — стараюсь проводить тихо, не растрачивая без меры ни радости, ни горести. Боюсь спугнуть судьбу.
Маленькой замкнутой девочкой я и подумать не могла, что у меня будет такая жизнь: яркая, насыщенная. Сегодня даже не представляю, как можно иначе. И каждое утро, когда просыпаюсь, кажется, что самое интересное только начинается.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон мебели «Театр Интерьера» в Расторгуевском переулке.
Подпишись на наш канал в Telegram