Сын Дунаевского был первым моим серьезным увлечением, но не сложилось. Нашу любовь разрушила трагедия…
Годовщину Октябрьской революции мы, студенты ВГИКа, отмечали на даче Жени, сына композитора Исаака Дунаевского. В Институте кинематографии он учился на художественном факультете. С нами был только один «технарь» — Женькин друг-инженер. Выпили сухого вина, потанцевали, попели и разбрелись кто куда — немного вздремнуть.
Проснулись от стука в дверь. На пороге стоял милиционер, а за его плечом маячил Женькин друг — бледный, вся голова в крови.
— Что случилось?! Ты где так?! — встревоженно загалдел народ.
— Ребята, Зины больше нет...
Зина Халеева была дипломницей ВГИКа. В нашу компанию младшекурсников попала случайно: понравилась другу Женьки и он попросил ее пригласить. Я подошла к Зине, а она как раз поссорилась со своим женихом и согласилась поехать ему назло.
У Жени был подаренный отцом кабриолет с брезентовым верхом. С утра он должен был везти гостей к первой электричке в Москву. Погода стояла морозная, инженер решил оказать приятелю услугу — прогреть двигатель.
Зина, которая вышла с ним, предложила немного прокатиться. Потом сказала: «Дай я за руль сяду. Не беспокойся, умею — даже трактор водила!» Вдавила газ до упора, и машина вылетела в кювет, несколько раз перевернулась. Парень отделался разбитой головой, а Зине снесло половину черепа.
По Москве тут же поползли слухи: «Вот как развлекается золотая молодежь! Сынок Дунаевского с другом заманили на дачу невинную девушку, надругались над ней, а потом убили!» В милиции прекрасно знали, что Зина стала жертвой несчастного случая, и тем не менее всю компанию, включая меня и Женю, месяц таскали по кабинетам следователей и комитетам комсомола разного уровня. В ЦК ВЛКСМ грудастая тетка начала орать: — Ну и что вы там пили, Конюхова?!
Только не ври — милиция нашла на даче бутылки!
Характер у меня не хилый, и там, где другая, пустив слезу, начала бы покаянно блеять, я, не думая о последствиях, иду напролом. Вот и тогда не спустила:
— Во-первых, не кричите. А во-вторых, да, пили. И конечно, не лимонад. Наверное, как и вы за праздничным столом. Только пьяным никто не был — употребляли лишь сухое вино и в умеренном количестве.
От исключения из комсомола и института нас спасло заступничество Ивана Александровича Пырьева, к которому обратился Исаак Осипович. Они были хорошо знакомы — Дунаевский писал музыку к картине «Кубанские казаки». И только Жене, которого сделали крайним: машина его и дача, где все случилось, тоже — из ВГИКа пришлось уйти.
Он с отличием окончил Художественный институт имени Сурикова.
Женя был первым моим серьезным увлечением. У его отца к тому времени уже была другая семья, и мы с Женькой часами сидели в бывшем кабинете композитора: рассматривали альбомы по живописи и архитектуре, слушали пластинки. Иногда я оставалась ночевать — меня устраивали в комнате мамы Жени Зинаиды Александровны. Девчонки в общежитии, смеясь, учили уму-разуму: «Ну что, опять ограничились робкими объятиями?! Да брось ты этого пентюха! Другое дело — Валерка с киноведческого: влюблен в тебя, красавец и жилплощадь отдельная!»
А мне нравился Женя. Он говорил: «Вот закончим учебу — поженимся».
Дунаевский-старший уже называл меня невесткой. Но когда погибла Зина, я не смогла относиться к Жене по-прежнему. Однажды бросила в запале: «Если бы ты не был таким бесхарактерным, не позволял всем подряд вить из тебя веревки, ничего бы не случилось! Ни у кого другого приятель не посмел бы взять машину без спроса!» Побледнев, Женька промолчал.
Только в институте мне становилось легче. Какой замечательный у нас был курс: Руфина Нифонтова, Изольда Извицкая, Майя Булгакова, Надя Румянцева, Юра Белов, Миша Семенихин!.. Яркие, темпераментные, ни на кого не похожие. А ведь попала я на него не сразу. Сама судьба водила моей рукой, когда я писала заявление с просьбой оставить меня на второй год!
Однажды после показа студенческого этюда ко мне подошла женщина: «Конюхова, здравствуй! Я ассистент по актерам режиссера Роу. Он готовится снимать фильм по повести Гоголя «Майская ночь, или Утопленница», тебя приглашает на роль Ганны». Роу остался мной доволен. Картину быстро отсняли, пришел черед озвучания. И его я с треском провалила. Сколько со мной ни бились, вступить вовремя так и не смогла. «Танюнчик, у вас все впереди, — сказал Роу. — Озвучание — отдельная профессия, которую вы обязательно освоите. Но Ганна будет говорить голосом другой, более опытной актрисы». Интонация была мягкой, даже ласковой, но слова просто убили. Ночь провела без сна, а наутро поехала во ВГИК и написала заявление на имя ректора: «Прошу оставить меня на второй год, так как, снявшись в главной роли у великого режиссера Роу, поняла, что я недоучка».
Не знаю, был ли еще хотя бы один такой случай в истории ВГИКа за последующие шестьдесят лет, но в 1951 году я точно была «пионеркой». В деканат мое заявление ушло с резолюцией: «Просьбу удовлетворить». Так я оказалась студенткой Ольги Ивановны Пыжовой и Бориса Владимировича Бибикова.
Мы на курсе все очень дружили: и во ВГИКе, и потом. Сегодня почти никого из ребят нет в живых. Многие ушли раньше времени при страшных, трагических обстоятельствах. Первым в этом списке стоит Миша Семенихин. Я знала его очень спокойным, уравновешенным, даже стеснительным. И помню, как была потрясена, когда в конце шестидесятых услышала от кого-то из однокурсников: «Ты знаешь, что Мишки больше нет? Сначала его мама покончила с собой — повесилась, а через несколько дней после похорон его самого нашли в петле».
Что стояло за этой двойной трагедией? Считал ли Михаил себя виновным в самоубийстве матери или просто не смог пережить ее смерть? Не знаю.
В марте 1971 года не стало Изольды Извицкой. Ей было всего тридцать восемь... Фильм Григория Чухрая «Сорок первый», где она снялась с Олегом Стриженовым, имел ошеломительный успех. Зарубежные поездки, кинофестивали, банкеты... Изу повсюду сопровождал чиновник от кино (фамилию называть не буду, поскольку живы его дети, внуки), который и пристрастил ее к выпивке. Ему нравилось весело проводить время в обществе красивой женщины.
Вернувшись, Изольда заставала в однокомнатной квартирке (так в то время жили звезды первой величины!) пьяную компанию во главе с мужем, артистом Эдуардом Бредуном.
Ей тут же снова наливали... Они познакомились на съемках «Первого эшелона» и поженились еще до их окончания. В начале сентября 1954 года, когда наш выпускной курс приступил к занятиям, кто-то из студенток доложил Бибикову, которому Извицкая очень нравилась:
— А Изольда замуж вышла!
Борис Владимирович сделал вид, что не почувствовал ехидных ноток:
— Да? И за кого же?
— За Эдика Бредуна со второго курса.
— Ну и фамилия... — покачал он головой.
Была ли между Изольдой и Эдуардом любовь? Зная Изу, могу утверждать: за нелюбимого она бы не пошла.
На последнем курсе мы виделись редко — то она уезжала на съемки, то я. Именно они отодвигали наступление глубокой зависимости Изольды от алкоголя — получив роль, она тут же брала себя в руки и не пила ни грамма. К сожалению, ни один из ее последующих фильмов не имел и тысячной доли успеха «Сорок первого». Изольду эти полупровалы очень ранили, а Бредун с неизменным «лекарством от стресса» — тут как тут... Он ревновал жену к известности и впадал в ярость, когда слышал: «Это Эдик, муж Извицкой». В киношной среде открыто говорили, что Эдуард специально спаивает Изольду, чтобы потеряла «товарный вид». В конце концов, заявив, что не может больше жить с «законченной алкоголичкой», Бредун ушел к другой.
Тело Изольды обнаружили в пустой квартире через несколько дней после смерти.
На столе стояла бутылка из-под водки и лежал засохший кусок черного хлеба. Больше из еды ничего в доме не было.
Майя Булгакова погибла в автокатастрофе, Надя Румянцева так и не оправилась от травмы, которую нанесли грабители. Тело Руфины Нифонтовой нашли дочь и зять в залитой кипятком квартире.
Беды начали преследовать Руфу с середины семидесятых. Брат-близнец, с которым у нее была особая связь, умер от остановки сердца, когда принимал ванну. Рассказывали, что на похоронах Славы Руфина обронила: «Я так же умру». В начале девяностых трагически погибла ее любимая племянница — дочь Вячеслава. Она занималась коммерцией и, видимо, кому-то перешла дорогу. Ее вывезли в лес и жестоко убили. Буквально следом — еще одна трагедия.
Муж Руфины — режиссер Глеб Нифонтов, за которого она вышла замуж еще на втором курсе ВГИКа и с которым прожила сорок лет — возвращался с дачи домой, когда у него случился сердечный приступ. Неуправляемая машина вылетела на «встречку» и врезалась в грузовик. А через три года не стало и самой Руфы.
Осенью 1994 года она впервые за долгие годы почувствовала себя счастливой. В Малом театре ей дали роль, о которой давно мечтала, — помещицы Мурзавецкой в спектакле «Волки и овцы» по пьесе Островского. Уже состоялся первый прогон, худрук театра Юрий Соломин высказал Нифонтовой свое восхищение. Руфина вернулась домой в приподнятом настроении и утром следующего дня решила заняться уборкой. Включила в ванной кран с горячей водой — и в этот миг потеряла сознание. Тряпка, которую она хотела прополоскать, забила сток, вода стала переливаться через край ванны...
Соседи, не достучавшись, позвонили дочери. Когда открыли дверь, на площадку вырвались клубы пара и хлынул кипяток. Хоронили Руфочку с закрытым лицом...
А тремя годами раньше ушел Юра Белов. Его обожал весь курс. Красивый, умный, веселый, чертовски обаятельный и начисто лишенный гонора. А ведь мог бы и гоголем по институту ходить — больше, чем его, преподаватели никого не хвалили.
Разговоры о том, что «у Белова не все в порядке с головой», пошли сразу после «Карнавальной ночи». А я и спустя семь лет, когда мы вместе снимались в фильме «Ты не один», особых странностей в нем не заметила. Рядом был прежний Юрка — чуткий, заботливый. Мастер рассказывать забавные истории, от которых народ хватался за животы.
Белову срочно придумали диагноз «Шизофрения» и положили в психиатрическую больницу, спасая от тюрьмы.
Сидя в ресторане, Юрка — видимо, уже хорошо выпив, — ляпнул, что Хрущева скоро снимут. Кто-то из компании донес в КГБ, было заведено дело, исходом которого мог стать или срок на зоне, или помещение в психушку. Среди чекистов тоже имелись поклонники актера Белова, поэтому был выбран второй вариант. Но проведя в больнице несколько месяцев, Юра действительно изменился. Что-то в нем надломилось. А тут еще и в кино почти перестали приглашать — мало кто из режиссеров решался брать на роль то ли диссидента, то ли душевнобольного. С каждым годом он все больше погружался в себя. Оттаивал лишь в компании институтских друзей, которых вместе с женой Светочкой Швайко частенько принимал у себя.
Проблемы начались, когда он стал пить.
Жена терпела сколько могла, но однажды Юра схватился за нож. И Света, забрав сына, убежала в однокомнатную квартиру, которая осталась от родителей мужа. Нет, Юру она не бросила: приходила каждый день — стирала, готовила, убирала... И попробовал бы кто со стороны что-то дурное о нем сказать! Бросалась на защиту мужа как тигрица.
Тридцать первого декабря 1991 года Света попросила сына: «Сходи к папе. Скажи, что вечером мы его ждем, чтобы вместе встречать Новый год». Слава пошел, не дозвонившись, открыл дверь своим ключом. Юра был мертв уже несколько часов. Врачи сказали: остановилось сердце.
О месте для захоронения хлопотала я. Поехала к директору Кунцевского кладбища и попросила выделить крошечный участок рядом с могилой моего мужа. Там и упокоили три урны с прахом: Юры, его отца и мамы. Сам он никак не мог добиться места в колумбарии, и несколько лет урны родителей хранились в квартире.
Швайко ушла в 1999-м. Все годы, что она прожила без Юры, были наполнены страданиями — физическими и душевными. Врачи обнаружили у нее онкологию. Свете бы все силы и деньги на борьбу с болезнью тратить, но сын связался с дурной компанией. Новые друзья Славы нигде не работали, однако деньги на веселое времяпрепровождение у них всегда имелись.
Света была на даче, когда позвонила соседка: «У вас пожар!» Слава богу, никто не погиб, но их однокомнатная квартира, в которой Слава устроил вечеринку, выгорела дотла.
Денег на ее восстановление не было, и занимавшаяся строительным бизнесом соседка предложила Швайко помощь. Все отремонтировала, взяла на себя оплату коммунальных услуг, и после смерти Светы квартира досталась ей. Через год после похорон матери Слава оказался в тюрьме за распространение наркотиков. Говорили, что приятели его подставили, а Славка взял всю вину на себя.
Когда, отсидев срок, сын Юры вышел на свободу, выяснилось, что жить ему негде. В двухкомнатной квартире обитали чужие люди, у которых были документы, подтверждающие право на жилье. Один из школьных друзей, тщетно пытавшийся в прежние годы отвадить Славку от дурной компании, устроил его подсобником на кухню мужского монастыря.
Несколько лет он жил и трудился в обители, потом ушел на стройку разнорабочим. В 2010 году, в канун восьмидесятилетнего юбилея Юры, по телевидению прошло несколько передач, в которых говорилось и о судьбе его единственного сына. После этого Слава получил комнату в коммуналке. Недавно я узнала, что он женился.
Вдруг вспомнилось, как однажды мы с мужем и сыном, которому было лет шесть, поехали к Беловым в гости. Стали рассаживаться за столом, смотрим: хозяина нет. Оказывается, они с моим Сережкой ушли в другую комнату и так увлеклись беседой, что забыли обо всем на свете. Юра рассказывал, каким вооружением оснащены наши и американские подлодки, о самолетах-истребителях, а сын слушал открыв рот. Когда возвращались домой, я спросила: — Сережа, ну и как тебе дядя Юра?
Сын выпалил:
— Да он в тысячу раз лучше всех ваших гостей!
Дядя Юра так и остался для него самым лучшим...
Сейчас сыну пятьдесят два года. Сергей сотрудник МИДа, серьезный, успешный мужчина, отец моей единственной внучки. Школьницей Оленька занималась синхронным плаванием, получила звание мастера международного класса, но не сделала спорт профессией. Окончила Российский государственный гуманитарный университет, после чего ей, в совершенстве владеющей тремя иностранными языками, предложили работу в Протокольном отделе МИДа.
Судьба оказалась милостивой ко мне не только в творческой, но и в личной жизни, дав познать семейное счастье с любимым мужчиной.
Правда, перед этим подвергла испытаниям...
Первую мою любовь разрушила трагедия, произошедшая с Зиной Халеевой. Мы еще год встречались с Женей, но было понятно, что будущего у нас нет. В Киеве, на съемках «Судьбы Марины», куда меня, третьекурсницу, пригласили на одну из главных ролей, я познакомилась с Леонидом Быковым, для которого этот фильм был кинодебютом. И влюбилась!
Написала папе: «Леня некрасивый, к тому же женат, но я очень его люблю!» Отец ответил: «Дочка, прошу тебя, остановись. Не надо рушить чужую семью». Но кто слушает родительские наставления, когда от любви сносит крышу? Тем более что Леня ответил мне взаимностью и между нами завязался сумасшедший роман.
Наверняка дело дошло бы до постели, если бы однажды кто-то из киногруппы не обмолвился, что жена Быкова беременна. Внутри меня будто что-то оборвалось. Сразу решила: никогда! К счастью, съемки уже заканчивались, и я уехала не попрощавшись.
Возвращалась в Москву с твердым намерением рассказать о киевском романе Жене. Но увидела его счастливые глаза, услышала: «Как же я соскучился!» — и промолчала. В общежитии меня почти не видели — ночевала у Дунаевских, по-прежнему в комнате Зинаиды Александровны.
Как-то сидим с Женей, болтаем о том о сем, смеемся. Вдруг телефонный звонок. Он с минуту слушает, потом говорит: «Хорошо. Сейчас мы с Танечкой подъедем». Кладет трубку и извиняющимся голосом докладывает: — Звонил Петя.
Просил отвезти его с девушкой из ресторана домой.
Чувствую, внутри все закипает.
— А такси твой друг взять не может?
— Но я уже пообещал. Танюш, не сердись!
Подъезжаем к ресторану на Тверской (тогда — улица Горького), стоит Петя с какой-то девицей и представляет меня ей: «А это наша Танечка, она артистка, уже в двух фильмах снялась. Если попросим, пригласит на премьеру».
От противных, слащаво-игривых интонаций просто замутило. В машине парни начинают перекидываться якобы остроумными, а на самом деле глупыми шутками, знакомая Петра громко хохочет. Наконец они выходят, я спрашиваю Женьку: — Что это за персонаж?
И слышу в ответ простодушное:
— Проститутка.
Меня накрывает дикое бешенство.
— Ты считаешь, это нормально?!!
Работать у нее извозчиком?! Если тебе на репутацию наплевать, то я не хочу, чтобы потом такая девица трепала мое имя: «Да знаю я актрису Конюхову, клиент познакомил!» А об Исааке Осиповиче ты подумал? Каково ему будет слышать разговоры, что сын развозит проституток?! Отвези меня в общежитие!
— Танечка, прости. Я не подумал. Поехали к нам...
— Нет!
Месяц или полтора мы не виделись. На вахте предупредила: «Будут звать к телефону, спрашивайте кто. Если Дунаевский — меня нет!»
Однажды увидела, как Женька караулит у института. Проскользнула незаметно, чтобы не встречаться. Накануне Нового года он меня все-таки перехватил. Снова просил прощения. И я простила. Согласилась поехать тридцать первого декабря на дачу. Как могла на такое решиться, ведь с момента трагедии прошло чуть больше года? Неужели не понимала, что все, буквально все будет напоминать о Зине и ее страшной гибели?
Первые два часа еще пыталась изображать веселость, а потом поднялась наверх, в спальню. Смотрела в потолок и думала: «Вот если сейчас Женька придет, ляжет рядом, обнимет, скажет, что на душе у него тоже тошно, — значит, у нас все наладится и мы будем вместе».
Он появился минут через сорок: «Танюш, ты уже спишь? Ну, отдыхай», — чмокнул меня в лоб и испарился. Я тут же собралась и, не попрощавшись, отправилась на станцию. В общежитие добралась под утро. Девчонки затарахтели наперебой:
— Валерка всю ночь звонил!
— Мы сразу сказали: «Она с Дунаевским на дачу поехала, будет только утром», а он все равно трезвонит: «Не вернулась еще?» Набери ему — скажи, что приехала.
— Не буду.
Видимо, кто-то из соседок сделал это за меня — через четверть часа Валерий примчался за мной на машине и увез к себе.
Первая близость с мужчиной не доставила мне ничего кроме чувства неловкости. Не знаю, зачем пошла на это. Может, подсознательно надеялась таким образом окончательно разорвать отношения с Женей?
А Валерий летал как на крыльях. Вечером первого января повез меня знакомить с мамой и сестрой, второго потащил в ЗАГС, где нас тут же, без обязательных трех месяцев на раздумья, расписали. На следующий день я отбывала в Ленинград, на съемки фильма «Запасной игрок», и отпускать меня туда свободной женщиной Валерий категорически не хотел.
Поезд тронулся, он остался на перроне. А меня, выпавшую из устроенного им сумасшедшего вихря, вдруг пронзила мысль: «Что я наделала?! Этот брак — ошибка. Я ведь его не люблю».
Через неделю муж приехал в Ленинград. Радостно объявил с порога гостиничного номера: «Отпросился на трое суток! Жаль, конечно, что днем ты занята на съемках, но ночи-то наши!» Еле дождалась, когда закончится его побывка. Провожая, сказала:
— Пожалуйста, больше не приезжай. Я должна сосредоточиться на роли, а ты отвлекаешь.
Валерий пообещал:
— Хорошо, буду ждать тебя в Москве.
Проходит три дня, и в шесть утра меня будит стук в дверь.
— Откройте, пожалуйста, — просит женский голос.
Натягиваю халат, открываю. В коридоре стоит улыбающийся муж, а за ним — дамы из администрации отеля.
Еле сдерживаясь от гнева, распахиваю дверь:
— Входите!
Дамы пытаются ретироваться.
— Нет, нет, прошу вас, вернитесь! — командую я. — Вы же пришли, чтобы увидеть нечто интересное?
И уже мужу — ровным ледяным тоном:
— Значит, с инспекцией прибыл? — распахнула дверцы шкафа. — Посмотри: никого нет? А в ванной? Тоже пусто? Теперь еще на колени встань: под кровать загляни!
В ответ — нервный хохоток:
— Да ладно тебе. Шуток не понимаешь...
— Не понимаю. Хватит тянуть — заканчивай проверку! Любовника нет? Убедился? А теперь вон отсюда, и чтобы больше я тебя не видела!
Вот так и получилось, что мой первый брак длился всего десять дней. Фактически. Официально мы еще два года числились мужем и женой. Всякий раз, когда по телефону просила Валерия пойти в ЗАГС, слышала в ответ: «А я тебе развода не дам. Даже не надейся». Ну, нет так нет. Выходить второй раз замуж я не спешила, а для того, чтобы заводить романы, штамп в паспорте — не помеха...
Со Стриженовым мы познакомились на Ялтинской киностудии. Я играла в фильме Григория Рошаля «Вольница», а Олег — в «Мексиканце» Владимира Каплуновского. Увидев меня, бросился навстречу, будто знакомы сто лет, начал прилюдно обнимать, целовать. И с тех пор, как только на «Мексиканце» заканчивалась смена, мчался ко мне.
По возвращении в Москву Стриженов привел меня к родителям: «Папа, мама, это моя жена!» Уезжая на съемки «Сорок первого» в прикаспийскую пустыню, сказал: «Знаю, у тебя полно работы. Но пообещай: как только случится «окно» — сразу ко мне».
В ту пору я снималась одновременно в трех картинах — «Разные судьбы», «Первые радости» и «Необыкновенное лето». Выкроить время для поездки никак не получалось, и я пошла к директору фильма «Сорок первый» посоветоваться, как быть. Посмотрев с состраданием и тяжело вздохнув, он полез в ящик письменного стола, достал какую-то бумагу: «Читай».
Это была телеграмма актера Стриженова руководству «Мосфильма». Он просил срочно командировать к нему на съемки жену — Марианну Стриженову.
Меня будто обухом по голове огрели: «Как же так? Ведь клялся, что любит меня, а с Марианной его уже ничего не связывает...»
Спускаюсь на эскалаторе в метро, вдруг с ленты, которая едет вверх, кто-то окликает. Поворачиваю голову — парень из операторской группы «Сорок первого»: «Подождите внизу. У меня для вас письмо». Послание было от Стриженова. Олег писал, что принял за любовь «какое-то сумасшедшее наваждение», теперь «очухался» и просит прощения. В общем, от ворот поворот тебе, Танечка! Конечно, я переживала, но потом поняла, что, возможно, судьба уберегла меня от чего-то страшного. Олег тогда любил выпить. И я, довольствовавшаяся прежде бокалом вина, с ним тоже начала «увлекаться». Выйдя за Стриженова замуж, вполне могла разделить участь бедной Изы Извицкой...
Борис Венгеровский работал в мосфильмовской группе звуковиков «микрофонщиком».
Наш роман развивался стремительно, уже через месяц после знакомства мы стали близки. Борис был первым, кто смог разбудить во мне женщину. Этого оказалось достаточно, чтобы согласиться выйти за него замуж. Валерий наконец дал развод, мы расписались и стали жить с мамой Бориса — милой, доброй хлопотуньей.
Поначалу у нас с Венгеровским все было прекрасно. Если не считать многочисленных операций, на которые я отправлялась раз в три месяца, а то и чаще. Взваливать вину за то, что не рожала, только на Борю не хочу. Да, он не слишком стремился стать отцом, но и для меня карьера актрисы стояла на первом месте.
И все самые глубокие переживания той поры связаны у меня с кино. После поступка режиссера Рошаля, который считаю и называю предательством, я едва осталась жива...
Мы уже работали вместе на картине «Вольница», и когда на «Мосфильме» решили запустить трехсерийную ленту «Хождение по мукам», Григорий Львович позвал меня на роль Даши. И даже заявил в одном из интервью, что Дарью будет играть Татьяна Конюхова. Для проб был выбран эпизод, когда моя героиня сидит в темной комнате, перебирая детские распашонки. Они были приготовлены для долгожданного первенца, но ребенок родился мертвым. Прозвучала команда «Мотор!» И в тот же миг перед глазами встала картина из детства: мертвое лицо младшего братика, заливаемое дождем, крошечный гробик, размокшая глина вокруг могилы...
— Там революция! — возбужденно говорит Даше пришедший с улицы Телегин.
— Уйди, — безжизненно отвечает она. — Он там, маленький, лежит... А ты... Я тебя не люблю...
Сцена закончилась, и в павильоне повисла тишина. Рошаль стоит в сторонке и довольно похрюкивает — Григорий Львович всегда издавал такие звуки, когда ему что-то нравилось. Молчание прервала сорежиссер Рошаля Мери Анджапаридзе, мама Георгия Данелии: «Никогда не думала, что Танечка — трагическая актриса!»
Вот-вот должны начаться съемки, а Рошаль вдруг заболевает. Попадает в больницу, где мы с Руфой Нифонтовой, игравшей Катю, его регулярно навещаем. И каждый раз слышим: «Потерпите, скоро начнем».
Когда случится это «скоро» — непонятно, но я уже живу ролью Даши и на предложения других режиссеров отвечаю: «Извините, буду долго занята у Рошаля — все-таки три серии».
Отказалась от проб у Эльдара Рязанова, который готовился к съемкам «Карнавальной ночи», посоветовав его ассистенту по актерам посмотреть Люсю Гурченко: «Она учится у нас во ВГИКе на втором курсе. Очень хорошенькая, к тому же поет и играет на аккордеоне!» Когда мы позже встречались с Люсей на премьерах, меня так и подмывало рассказать, как «сосватала» ее Рязанову, но характер у Гурченко был непростой: вдруг бы решила, что хочу «примазаться» к ее славе или жду благодарности?
Михаил Константинович Калатозов увидел меня в коридоре «Мосфильма», куда я в очередной раз пришла узнать, скоро ли начнутся съемки «Хождения по мукам».
Попросил зайти в кабинет:
— Моя помощница сказала, что пока вы тут кого-то ждали, она дала вам почитать сценарий фильма «Летят журавли».
— Да, я прочла. Это просто потрясающе!
— А не хотите попробоваться на главную роль?
— Михаил Константинович, простите, но не могу. Играю Дашу у Рошаля.
Калатозов остолбенел: какая-то фитюлька отказывается от предложения режиссера, снявшего легендарные картины «Валерий Чкалов», «Первый эшелон», «Верные друзья»!
Вышла в коридор, его помощница — следом.
— Конюхова, ты дура! Быстро вернись! Скажи, что передумала.
— Это будет предательством по отношению к Рошалю. Я не могу.
...А Рошаль смог. Мне позвонила его ассистент по актерам: «Танечка, приезжай на «Мосфильм». Нужно поговорить».
Приезжаю. Ассистентка берет за руку и ведет в будку киномеханика: «Сама все увидишь». Посадив меня на стул, она исчезает. Я в полной растерянности спрашиваю у парня, который вставляет в аппарат пленку:
— А что сейчас будет?
— Вы только меня не выдавайте. На роль Даши пробуют Нину Веселовскую. Григорий Львович собирается показать ей вашу пробу.
Открываю рот, чтобы возмутиться: «Этого не может быть!» — и не могу. В горле встал ком. Глядя в окошечко на экран, думаю о себе в третьем лице: «Сильно сыграла».
Как возвращалась домой — не помню. Увидев меня, свекровь испуганно всплеснула руками:
— Что случилось?! Краше в гроб кладут!
А я прошла в комнату, рухнула на кровать и забилась в истерике. Свекровь пытается напоить меня валерьянкой, но первый же глоток вызывает дикую боль.
— Я проглотила стекло!
— Что ты такое говоришь? — еще больше пугается свекровь. — Вот он, стакан — совершенно целый.
Отвернувшись лицом к стене, пролежала почти неделю. Боря несколько раз порывался вызвать врача, но я запрещала: «Не смей!» Сама мысль, что придется с кем-то разговаривать, рассказывать, что случилось, была невыносима.
Умереть от депрессии очень даже просто. Ничего не болит, ничего не хочется, все чаще погружаешься в забытье, а потом перестаешь дышать. Я была близка к этому, когда в затуманенный мозг вдруг прорвался громовой бас:
— Ну и где тут Конюхова? Я для нее такую замечательную роль написал!
Прислушалась: вроде бы голос Лукова, у которого снималась в «Разных судьбах». Ниночка Васильевна отвечает шепотом: — В комнате она.
Неделю с постели не встает, не ест, не пьет. Боимся, как бы богу душу не отдала.
И вот уже львиный рык заполняет комнату:
— Я ей помру! А кто у меня тогда Дашку-партизанку в «Олеко Дундиче» играть будет?! — подошел, громыхая тростью, к кровати, повернул меня на спину, поправил одеяло, а потом — шлеп тетрадкой по лбу: — Вот тебе сценарий. Чтоб нынче же ночью прочла и завтра была у меня на пробах!
Дверь за Леонидом Давидовичем закрылась, а я вдруг обнаружила, что плачу. Слезы лились ручьями, и с каждой минутой мне становилось легче. Стала шарить руками по одеялу: где сценарий? Неужели Луков его унес?! Нашла тетрадку на полу. Открыла первую страницу, а там рядом с персонажем «Дашка-партизанка» красным карандашом заглавными буквами написано: «КОНЮХОВА!!!»
Начала читать и не смогла оторваться, пока не закрыла последнюю страницу. Встала, по стеночке добралась до кухни, а там Боря с Ниночкой Васильевной за накрытым столом сидят. И улыбки у обоих — от уха до уха.
«Не ужинаем — ждем тебя, — сказала свекровь. — А Луков-то, Луков! Думаешь, как отдал сценарий, сразу ушел? Как бы не так! В замочную скважину за тобой наблюдал! Потом говорит: «Все нормально, жить будет».
Не будет преувеличением сказать, что Леонид Давидович спас мне жизнь. Никогда об этом не забывала и не забуду. Как и то, что сделал Рошаль. С ним мы встретились спустя несколько лет на съезде Союза кинематографистов.
Подошел как ни в чем не бывало, взял за локоток:
— Танечка, ну чего ты злишься?
А я как отрезала:
— Ближе чем на метр ко мне не подходите. Я вас ненавижу!
Рошаль потом еще несколько раз звонил — предлагал роли в своих фильмах. Ответ был один: «Даже если у меня вообще не будет предложений в кино, с вами работать не стану. Вы меня предали. Я такого не прощаю».
Через одного из своих друзей Рошаль попытался донести до меня информацию, что не очень-то и виноват в замене. Мол, это его жена, драматург и режиссер Вера Павловна Строева, убедила взять другую актрису: «Конюхова с экранов не сходит!
Двадцать пять лет, а она уже в десятке картин снялась. Зритель хочет видеть незамыленные лица. У тебя есть шанс открыть новый талант — почему бы им не воспользоваться?» — «Пусть так, но это ничего не меняет», — ответила я.
Начав сниматься в «Олеко Дундиче», тут же получила еще две главные роли — в исторической драме «Заре навстречу» и ленте Константина Воинова «Солнце светит всем». Работать параллельно в трех картинах — адское напряжение. И физическое, и моральное. Поднималась в шесть утра, домой приползала к полуночи. Встав под душ, думала: «Усну, не донеся головы до подушки». Но меня же ждал муж...
Однажды прямо перед камерой упала в обморок. Вызвали «скорую». Врач, померив давление, вытаращила глаза: «Она почти покойник! Везем в больницу!»
Еле отбилась, пообещав немедленно отправиться домой и несколько дней провести в постели.
Довезли меня на студийной машине, проводили под руки до двери. Вхожу и вижу: дорогой супруг лежит в кровати с книжкой, а рядом на тумбочке горячий завтрак, любовно приготовленный мамой. Время — за полдень, а он еще не вставал. Вечером, погасив свет, Борис попытался меня приласкать, но услышал: «Отстань!»
С каждым днем я чувствовала, как внутри нарастает отторжение. Не знаю, сколько бы еще длилась наша «полусемейная» жизнь, если бы меня не вызвали в Сочи — сниматься в ленте «Косолапый друг».
Стоим с Борисом на перроне, я твержу про себя: «Скорей бы уже поехать!» Вдруг он порывисто прижимает меня к себе и, глядя в глаза, задает вопрос строчкой из Хемингуэя: «Что-то кончилось»?
В это мгновение проводница командует: «Садитесь в вагон! Отправляемся!» Чмокаю мужа в щеку, взлетаю по ступенькам и сразу прохожу в купе.
В «Косолапом друге» я играла дрессировщицу собачек, и моей наставницей была замечательная цирковая артистка Ирина Польди. И вот идем мы как-то с ней по набережной, а навстречу — муж Танечки Пилецкой, моей партнерши по картине «Разные судьбы».
— Танюш, привет! Что тут делаешь?
— Снимаюсь. А ты?
— Приехал отдохнуть. Да, познакомься: это мой друг, тоже ленинградец, Володя Кузнецов.
Перевожу взгляд и вижу божество в мужском обличье. Оживший «Давид» работы Микеланджело! Неожиданно для самой себя смущаюсь как девчонка и начинаю ловить песика, которого мы с Ириной взяли на прогулку. Бегаю за ним, зову: «Тортик! Тортик!» Польди смотрит вытаращив глаза: зачем животное пугаешь, подруга? С ума сошла? Берет подбежавшего к ней за спасением Тортика на руки и уходит — пора на репетицию. А Костя Пилецкий спрашивает:
— Ты сегодня вечером что делаешь?
— Иду в цирк на представление. Каждый вечер там — набираюсь опыта для роли.
— Жаль. Сходили бы втроем в ресторан. Может, все-таки разбавишь нашу мужскую компанию?
— Нет, не могу.
На том и расстались. А вечером в цирке встречаю Костю с «Давидом». Через минуту у Пилецкого обнаружилось срочное дело и он оставил нас одних.
— Таня, неужели у вас действительно не найдется полчаса, чтобы поужинать после представления?
— Завтра в шесть утра нужно быть на дрессуре...
Не успеваю закончить фразу, как подходит сценарист нашей картины, знаменитый кинодраматург Николай Робертович Эрдман:
— Молодой человек, вы кто? Учтите, это моя дама.
Я начинаю злиться: — Что значит ваша?
Говорите будто о какой-то вещи!
Володя останавливает меня мягким жестом ладони и обращается к Эрдману:
— Знаете, в Испании говорят: «Если мужчина, появившись с дамой в обществе, оставил ее одну хотя бы на минуту, это дает право другим кавалерам считать ее свободной».
Замечаю про себя: «Ого! Парень не только красив как бог, но еще и умен! И держится с потрясающим достоинством!»
После представления возвращаюсь в гостиницу и первый, кого вижу, — Кузнецов. Стоит на верхней ступеньке лестницы, следит за входной дверью. В три легких прыжка — впечатление, что слетел по воздуху, — оказывается рядом со мной: «Я очень прошу — хотя бы на полчаса.
Костя уже в ресторане, машина ждет у входа». Берет меня под локоть и ведет к выходу. В ресторане Володя приглашает танцевать. Через пару минут спрашиваю его:
— Почему вы танцуете как китаец? — Кузнецов растерянно молчит. — Я имею в виду — с китайскими церемониями. Напряжены, держите меня будто старинную вазу, почти не дышите.
В ответ — смущенный смех:
— Если честно, я вас немножко боюсь.
Провожая до гостиницы, Володя вдруг признался:
— Вы давно мне нравитесь, Таня. Когда снимались в «Запасном игроке» у нас в Ленинграде, я несколько раз приходил к «Астории» в надежде увидеть вас и познакомиться.
— Так и не увидели?
— Увидел, и не однажды. Но подойти не посмел.
Мы простились в фойе, пожав друг другу руки и пожелав спокойной ночи. Наутро тихий стук в дверь: «Танечка, вы не откажетесь со мной позавтракать?»
Идем в ресторан, садимся за стол. Володя спрашивает у официанта: «Можно мне кашу?» Ничего себе, думаю, он еще и кашей питается! При такой мускулатуре должен на одном мясе сидеть! Неужели манную попросит? Нет, заказал рисовую.
Целый день я работала, а вечером Кузнецов встречал меня у цирка. От ужина в ресторане отказалась: не могу, жутко устала. Володя расстроился: — А завтра увидимся?
— А завтра у меня выходной, так что вполне может получиться...
— Так давайте встретимся за завтраком, а потом я покажу вам Сочи!
Вы же наверняка не видели город.
— Какое там! Все время в цирке или на съемках.
Днем мы бродили по Сочи, а вечером — уже вдвоем — долго сидели в небольшом гроте на набережной. Володя рассказывал про жизнь в блокадном Ленинграде и про то, как его вместе с другими детьми везли на барже по Ладоге: «Рядом шло другое судно, тоже с ребятишками. В него попала немецкая авиабомба. Потом был детдом на Урале. Нам даже хлеба и картошки вдоволь не давали. Малыши плакали по ночам, просили «хоть корочку».
И тогда мы со старшими пацанами украли у местного куркуля мешок соли. Продавали ее на рынке, меряя варежками, покупали хлеб, молоко и кормили младших».
Мы поднялись с набережной к гостинице, когда уже занимался рассвет. Вдруг Володя наклонился и поцеловал меня в щеку. От этого невинного «пионерского» поцелуя внутри все затрепетало. В голове пронеслось: «Боже, неужели влюбилась?» Из-за неожиданного открытия пропустила начало фразы:
— … уезжаю в Тбилиси.
— Когда? Зачем?
— Сегодня вечером. На соревнования.
— А вы кто?
— Физкультурник. Вы меня проводите?
— Провожу.
На вокзале, узнав, что я возвращаюсь домой через две недели, Кузнецов сказал: «Значит, встретимся уже в Москве».
Спустя дня три мне на глаза попадается газета «Советский спорт». Такого рода прессой я никогда не интересовалась, а тут взяла в руки, начала листать... Бог мой, да это же Кузнецов! Стала читать заметку рядом с портретом: «Легендарный копьеметатель, трехкратный чемпион СССР, готовился установить мировой рекорд, но, к сожалению, ему это не удалось». Я с газетой — к Ирине:
— Кузнецов-то, оказывается, чемпион!
— Да ты что?! А тебе как представился?
— Физкультурник.
— Ну надо же! Он еще и скромный! Эх, Танька, сбросить бы мне с десяток лет, ни за что бы тебе его не отдала!
— Ир, окстись: я замужем!
— А Володя об этом знает?
— Конечно. Я в первый же вечер ему сказала.
Утром только успела проснуться — стук в дверь. Кузнецов собственной персоной!
— Володя, вы как здесь?
— Прилетел на несколько часов — вас увидеть. Вечером должен быть в Ленинграде. Но я обязательно приеду в Москву, чтобы встретить вас на вокзале.
Первая половина дня у меня была свободна. Мы погуляли по городу, потом я проводила Володю в аэропорт. А через неделю он встречал меня на Казанском вокзале. Там же, на перроне, страшно волнуясь, признался: «Таня, я хочу, чтобы вы стали моей женой. Не отвечайте сразу. Езжайте домой, объяснитесь с мужем. Я бы ни за что не отпустил вас от себя даже на минуту, но бежать тайком — это не в ваших правилах, верно? Вот мой телефон в номере гостиницы «Украина», позвоните — я за вами приеду».
Добравшись до дома, выкладываю все как на духу мужу и свекрови: полюбила человека, он зовет замуж. Борис плачет, Нина Васильевна чуть ли не на колени падает: «Не бросай сына!» От жалости к ним сердце рвется на куски. Хватаю трубку, набираю номер: «Володя, уезжайте без меня. Я остаюсь».
Не дожидаясь ответа, нажимаю «отбой» и падаю на кровать. Лежу так час, два, три, слушая, как кукушка в часах отмеряет время... За сорок минут до отхода «Красной стрелы» срываюсь и пулей вылетаю из дома. Вбегаю в зал ожидания Ленинградского вокзала и вижу Володю, который сидит напротив входа. Мы бросаемся друг к другу, обнимаемся, смеемся как ненормальные. «Я знал, что ты придешь...» — шепчет Кузнецов. Больше мы с Володей не расставались.
Он оказался замечательным мужем. А потом стал самым лучшим отцом для нашего сына Сережи. Я забеременела незадолго до начала съемок фильма «Карьера Димы Горина». Поскольку срок был небольшой и чувствовала себя прекрасно, в группе о моем «интересном положении» даже не догадывались. Забавно, но кое-кто из партнеров по съемкам еще и ухаживать за мной пытался.
Вот только Высоцкий, с которым нам после выхода фильма приписывали роман, в число настойчивых кавалеров не входил. Более того — он меня побаивался.
Однажды Володя пришел в мою гримерку с гитарой. Сел у двери на стул, стал перебирать струны.
— Танечка, а почему вы не приходите на вечерние посиделки? У нас весело, мы поем...
— Ой, знаете, я не люблю блатные песни!
Сказала и осеклась. Увидела отраженное в зеркале лицо Володи. Смущенное, расстроенное. Хотела было извиниться, но он тихо поднялся и ушел.
Вскоре мы снимали сцену, где герой Высоцкого пытается поцеловать мою Галю Березку.
Один дубль, второй, третий. Володя держится зажато, режиссеры Мирский и Довлатян на него кричат. Кое-как, дубля с пятого, сняли. А спустя несколько лет Лева Мирский рассказал мне предысторию: «Накануне съемок разбираем с Володькой завтрашнюю сцену, а он вдруг как вскочит, как вскипит:
— Не буду я Танечку Конюхову тискать! Не буду — и все! Хоть с роли снимайте!
Мы ему:
— Артист ты или не артист?! — еле-еле уговорили.
В следующий раз мы встретились с Володей спустя двадцать лет. Это случилось за несколько месяцев до его смерти. Я приехала в «Останкино» на съемки передачи и, войдя в бюро пропусков, услышала знакомый голос: — Ну не захватил я паспорт, забыл.
Но вы же меня знаете — дайте пропуск.
Тетка в окошке стоит на своем:
— Не положено!
Подхожу:
— Володечка, здравствуй!
Высоцкий оборачивается, и на сером измученном лице расцветает улыбка:
— Танечка! Маленькая моя...
Обнимаемся, целуемся троекратно. Потом я забираю пропуск и прохожу на студию, а Володя остается. Видимо, запись концерта в тот день все же состоялась: на пленке, которую постоянно крутят каналы, Высоцкий — в том самом джемперочке болотного цвета, в котором стоял у окошка бюро пропусков.
Вскоре после рождения сына трехкратный чемпион Союза Владимир Кузнецов завершил выступления на соревнованиях и стал главным тренером сборной СССР по метанию копья. А спустя несколько лет ушел с головой в науку. Его кандидатская, а потом и докторская диссертации были посвящены неисследованным резервам человеческого организма. Муж стал основоположником нового направления в науке, которое получило название «Антропомаксимология». Как заместитель директора Научно-исследовательского института физической культуры и спорта по фундаментальным исследованиям муж постоянно ездил в командировки, выступал перед тренерами и спортивными врачами, проводил заседания ученого совета, встречи с учеными Центра подготовки космонавтов. Спал по три часа, питался всухомятку. Я стараюсь, готовлю, а у Володи, когда возвращается домой, нет сил даже ложку до рта донести.
Ругалась конечно:
— Посмотри на себя — почернел весь! Пропади она пропадом, твоя антропомаксимология!
— Неужели не понимаешь: это дело всей моей жизни!
— А то, что оно тебе жизнь укорачивает, это нормально, по-твоему?
К несчастью, я оказалась права — Володя ушел очень рано, в пятьдесят пять... Но за несколько лет до этой страшной потери мне пришлось перенести еще одну.
Осенью 1981 года позвонила мама: «Таня, папа совсем плох!» Я тут же вылетела в Ригу. Отец лежал в больнице. Две недели я дневала и ночевала в палате.
Как только врачи разрешили папе вставать, он стал проситься домой:
— Дочка, забери меня отсюда!
— Потерпи, нужно окрепнуть. Да и доктора...
— Эти доктора давно на мне крест поставили!
Я сокрушенно покачала головой: что ты такое говоришь?!
А потом нечаянно услышала разговор отца с лечащим врачом:
— Вы мне только скажите: я скоро буду лежать овощем, а жена станет таскать за мной судно?
— Надо учитывать, что у вас еще и тяжелая форма диабета...
— Пожалуйста, не уклоняйтесь от ответа!
— Знаете, две жизни никому прожить не удавалось...
В тот же день отец настоял, чтобы я забрала его домой. На следующее утро вышли прогуляться по взморью. Идем медленно, молчим. Вдруг отец говорит:
— Знаешь, дочка, я решил уйти, пока окончательно не стал для тебя и мамы обузой.
— Папа, что ты задумал?! — испугалась я. — Ты не сделаешь этого!
Отчаяние в его глазах сменилось решимостью:
— Почему Хемингуэй мог, а я не могу?
Казалось, мои слезы и мольбы подействовали на отца: в следующие несколько дней о решении уйти из жизни он не заговаривал.
Я уехала в Москву, но не успела распаковать чемодан, как раздался междугородний звонок. Сначала даже не узнала голос мамы, так он изменился: «Таня, папы больше нет...»
Приехав, узнала — отец сделал то, что задумал. Из своего любимого охотничьего ружья. После похорон, когда мы вдвоем сидели в опустевшей квартире, мама вспоминала: «Утром позвонили из магазина, сказали, что привезли цыплят. Я стала собираться. Юра поднялся с постели, снял с вешалки мое пальто и хотел, приобняв, надеть... А я отстранила его: «Юра, ну что ты? Оно же тяжелое! Сама справлюсь!» И ушла. А когда вернулась... До конца жизни себе не прощу, что не почувствовала: он же попрощаться со мной хотел!» Самоубийство принято считать проявлением слабости.
Только вот мой отец таким не был. Никто не смог бы упрекнуть его в слабодушии. Никто и никогда.
Мне было три года, когда папу арестовали. Говорят, в таком возрасте память не способна фиксировать события, но в моей осенняя ночь 1934 года осталась: грохот в дверь, испуганный вскрик мамы, плач новорожденного братика. Похожие на огромных тараканов люди в черном. Фанерный чемоданчик в руке отца...
Папе не исполнилось тридцати, когда по поручению ЦК компартии Узбекистана он возглавил крупный хлопкоочистительный завод в Фергане. Уже через несколько месяцев за ударную работу его представили к награде. Но сотрудник НКВД, прикомандированный к заводу, потребовал, чтобы директор подписал бумаги, где он сообщал в органы, что главный бухгалтер завода — враг народа.
Отец отказался:
— Этого не может быть. Он честнейший человек. Могу поручиться как за себя.
— За такого ручаться — себе дороже. Подписывай!
— Ах, ты еще и угрожаешь?! — вскипел отец и выкинул особиста в окно.
Силой Георгия Конюхова бог не обидел — зарядку он делал пудовыми гирями, легко перебрасывая их из руки в руку.
И посыпались проверки. А тут еще несчастный случай: уборщица решила смахнуть пыль с работающего механизма, веник тут же затянуло, следом — руку. Женщина осталась инвалидом, а отца арестовали за несоблюдение техники безопасности.
Особист, воспользовавшись моментом, послал следом бумагу о «непролетарском» происхождении Конюхова: мол, директор скрыл, что его отец служил управляющим у капиталистов-сахарозаводчиков. На самом деле мой дед был агрономом, но разбираться никто не стал.
Отца освободили в 1937-м. Вернее, отпустили из лагеря умирать: вся его кожа была покрыта экземой. Полгода мама выхаживала папу, промывая язвы травяными настоями, заматывая, как мумию, с головы до ног бинтами, пропитанными мазью Вишневского. Ее запах не переношу до сих пор: однажды, когда при мне открыли пузырек, упала в обморок.
Наконец отец пошел на поправку, устроился весовщиком на склад хлопковой шелухи. Мама родила дочку, которую назвали Роксаной.
Казалось, черная полоса закончилась.
...Пятилетний Игорек, бегая по дому, налетел грудью на косяк. Боль не проходила. Местный фельдшер посоветовал показать ребенка врачам в Кисловодске, но отцу запретили отлучаться из города под угрозой ареста. Однажды Игорек не смог встать с кровати, и папа, наплевав на запреты, все-таки повез его. Но было поздно. Поврежденные кости разрушились, началось заражение крови. Братик умер девятого января. В день похорон шел сильный дождь пополам со снегом. Ледяные потоки лились прямо в могилу. Когда кладбищенские рабочие подошли к гробику, обезумевшая от горя мама вцепилась в крышку: «Не дам! Не пущу! Игоречек замерзнет!»
Как только объявили о войне, отец пошел в военкомат — проситься на фронт.
Принес значок «Ворошиловский стрелок». И услышал: «Красная армия и без бывших зэков обойдется!» Не обошлась. В сорок втором все-таки призвали. Он дошел с боями до Восточной Пруссии. Вот такой у меня был папа.
Спустя пять лет после его трагического ухода не стало и Володи. Тринадцатого апреля 1986 года муж потерял сознание. Мы были на даче, друзья быстро организовали транспорт, который доставил его в сельскую больницу. Через час ко мне в приемный покой вышел молодой хирург:
— Вы кто Кузнецову?
— Жена.
— Мне больно об этом говорить, но у вашего мужа — рак. В последней, неоперабельной стадии.
Я не поверила. Повезла Володю в Москву, подняла на ноги всех знакомых врачей, они устроили консультации у лучших онкологов. Те подтвердили диагноз сельского доктора: «К сожалению, медицина бессильна».
Я не сдавалась. Отправились с Володей в Курган, к величайшему хирургу профессору Витебскому, который блестяще сделал операцию. Мы вернулись домой. Была надежда, что муж поправится, но случилась авария на Чернобыльской АЭС, радиактивное облако накрыло пол-Европы. Спустя четыре месяца Володи не стало.
Пережить потерю помогли сын и работа: спектакли в Театре киноактера, озвучание зарубежных фильмов — как и обещал Роу, я этому научилась и даже стала профессионалом, съемки в кино, хоть и не такие частые, как раньше...
Двенадцатого ноября мне «стукнет» восемьдесят два. Но я по-прежнему работаю: снимаюсь в сериалах, преподаю актерское мастерство в Московском государственном университете культуры и искусства. Сколько замечательных парней и девчат среди моих учеников! Талантливых, с горящими глазами. Рядом с ними я чувствую себя молодой. Так что старость может не спешить!
Подпишись на наш канал в Telegram