Возможно, после этой публикации мои отношения с дедом, Олегом Стриженовым, разрушатся окончательно. Но ведь по правде их и не было. Никакой обиды ни на Олега, ни на Лину, ни на кого вообще я не держу. Просто честно рассказываю, как все было.
Когда по телевизору показывали фильм «Овод», моя бабушка Марианна Александровна говорила: «Саша, брось все дела, садись и смотри». Эта картина много значила в ее жизни: на съемках она познакомилась с будущим мужем — Олегом Стриженовым.
Оба играли главные роли — Джемму и Овода и свой кинематографический роман перенесли в реальную жизнь. В 1957-м, через два года после выхода фильма, у них родилась дочь Наташа, моя мама. А еще через одиннадцать лет они развелись.
Обычно Марианну Стриженову считают каким-то приложением к ее известному бывшему мужу. Это несправедливо. Бабушка из потомственной театральной семьи: мой прадед Александр Иванович Грызунов был ведущим актером МХАТа, как и его жена Мария Леонтьевна, происходившая из армянского княжеского рода Бебутовых.
Еще до встречи с Олегом Стриженовым Марианна в Театре имени Моссовета играла в спектаклях «Олеко Дундич», «Красавец мужчина», «Недоросль», снялась в главных ролях в картинах «Щедрое лето» и «Тарас Шевченко».
Тогда у нее была девичья фамилия — Бебутова.
И позже бабушка много снималась, в том числе и у знаменитых режиссеров: у Марка Донского в «Фоме Гордееве», у Александра Зархи в «Высоте». До сих пор зрители помнят фильмы с ее участием: «Слепой музыкант», «Гуттаперчевый мальчик», «Их знали только в лицо», «Отпуск за свой счет», «Берегите мужчин!», «Артистка из Грибова», «Отцы»...
Она никогда мне не говорила: «Я любила Олега». Не было у нее к Стриженову неземного чувства, не стоял на видном месте его портрет в рамочке. На этажерке в первом ряду красовалась фотография другого человека — Венечки Кириллова, ее первого мужа, погибшего на фронте.
Молодой красивый мужчина в форме подполковника, вылитый мой прадед — Александр Грызунов. В нашем доме постоянно звучало «Венечка» и очень редко — «Олег». Даже когда сказки на ночь рассказывала, первый муж обязательно в них присутствовал.
Не помню бабушку и дедушку вместе. Наверное, поэтому у меня никогда не возникало ощущения, что Олег Стриженов — мой дед. Я чаще всего и называла его по имени или фамилии.
После развода бабушка вместе с Наташей осталась жить в квартире на проспекте Калинина, в одной из четырех высоток, где на первом этаже располагалась двухэтажная «Аптека». Мама училась в Московском академическом хореографическом училище, потом, в 1980-м, окончила ВГИК.
Мужем ее стал театральный актер. Только пять лет назад, когда получала в ЗАГСе дубликат маминого свидетельства о рождении, я узнала, что родители разошлись еще до моего рождения. Но отец не отказался от меня, дал свою фамилию.
Недавно при встрече он сказал: «Я ушел в никуда и ничего у них не попросил». На сто процентов уверена, что разошлись родители по инициативе мамы: папа очень сложный, жесткий человек, нетерпимый. Я бы с таким тоже жить не смогла.
После моего появления на свет бабушка разменяла квартиру на две однокомнатные в соседнем доме — на восьмом и восемнадцатом этажах, обе по тридцать три квадратных метра. В одной поселилась она, в другой — мы с мамой.
Детства в общепринятом смысле, когда вокруг ребенка вся семья носится, балует, обнимает и целует, у меня не было. Каждый из родственников жил сам по себе: отдельно мама, отдельно дед, отдельно папа, отдельно дядя Саша. Вместе только двое — я и бабушка. Так было всегда.
Бабушка отводила меня в садик и забирала, мама никогда этого не делала. Детский сад я ненавидела, там была воспитательница, которая меня била, впрочем, доставалось не только мне: она, чуть что не так, лупила всех подряд, мы ее жутко боялись.
Бабушка же отвела меня в первый класс, в школу №1234 на Молчановке. Везде и всегда со мной была бабушка. Я скорее ее дочка, чем внучка.
С мамой мы только один раз вместе ходили в кино — в «Октябре» на Новом Арбате смотрели объемный «3D» фильм про динозавров.
Нам выдали тогда специальные очки.
Работала мама в Театре киноактера. Последнее, что она там сыграла, была роль Снегурочки в спектакле «Волшебник Изумрудного города», совсем крошечная. После этой Снегурочки вообще не помню, чтобы мама работала, но знаю, что театр ей какие-то деньги платил.
Дедушка редко приходил, если только по праздникам. Вспоминается всего один случай, когда он сидел с нами за столом, фотографировался. Бабушка никогда плохо об Олеге Александровиче не отзывалась, поскольку всегда и про всех помнила только хорошее. Может быть, они и общались между собой, может, и была какая-то помощь от деда, но сама я не помню, чтобы Стриженов принес мне куклу или деньги, куда-то сводил...
К отцу меня отправляли, но нечасто.
При встрече он говорил одно и то же: «Они не хотели, чтобы ты со мной жила. Твоя бабушка больше всех противилась. Вот если бы я тебя растил, то воспитал бы правильно!» Может быть, это и естественно для человека, который всю жизнь хотел сына. Ведь почему меня зовут Саша? Потому что он ждал мальчика, а получилась девочка.
Никакого внимания, никакой нежности отец ко мне не проявлял. Однажды было: ходили с ним в зоопарк, я каталась на пони. Все, больше счастливых моментов не помню. А вот страха и ужаса — сколько угодно. Как-то отправили к папе на выходные и я, еще совсем маленькая, своровала у него пакетик чая: хотела отнести бабушке, чтобы она вечером почаевничала, мы тогда жили очень бедно.
Не попросила, потому что знала, что услышу в ответ целую лекцию, а просто украдкой положила в портфель. В другой раз взяла маленькую старинную монетку из его коллекции — она мне очень понравилась. Оба раза получила по полной программе. Вот это — как он громко кричал на меня страшным голосом — только и помню. Отец — единственный человек, которого я боюсь. Боюсь даже сейчас, в свои двадцать шесть лет, уже в сознательном возрасте. И знаю, что буду бояться всю оставшуюся жизнь.
Маму я запомнила очень эффектной. Одевалась она прекрасно, у нее были шубы, много нарядных платьев. Обожала в детстве пересматривать ее гардероб, мечтала так же красиво наряжаться. Все вещи были хорошие, но даже для мамы несколько старомодные, видимо, остались со времен ее студенчества.
Новых не появлялось, всегда одни и те же, но в изобилии.
Ей очень нравилось за собой ухаживать. И я хотела быть такой же, как она, и чтобы в ванной стояло столько же тюбиков, как у нее. Красилась мама на кухне, там было много света и зеркало. Очень долго она это делала — у меня было время налюбоваться ею. Накрасится и красивая уходит гулять. Никогда не говорила, с кем и куда пойдет. С бабушкой еще могла по-женски посекретничать — они дружили. А вот меня в свою компанию не брали.
Бабушка только однажды со мной разоткровенничалась и сказала, что у мамы появился друг, живет на Мосфильмовской.
Насколько знаю, подруг и у мамы, и у бабушки не было, или я их просто не видела.
Но никогда никто при мне не звонил им, не спрашивал: «Привет, как дела?»
Мама выпивала. Наверное, расслаблялась таким способом, не знаю. Не так чтобы регулярно, но если начнет на Новый год или какой-то другой повод найдется, то продолжение затянется на месяц. Это были реальные запои. С утра она обязательно пила пиво, а к вечеру что-то покрепче. Я боялась таких ее состояний и оставалась ночевать у бабушки. А вскоре меня вообще туда переселили.
Наша совместная жизнь с мамой закончилась, когда я училась еще в младших классах. В один прекрасный день она сказала: «В Театре киноактера нет девочки на роль Элли в спектакле «Волшебник Изумрудного города». Я предложила тебя». Выучила со мной текст, и я сыграла несколько спектаклей.
После одного из них в буфете театра, на артистическом сабантуйчике, мама сильно выпила. Помню, как потом мы шли по Поварской домой и она вдруг говорит:
— Сегодня пойдешь к бабушке.
— Почему?
— Пойдешь, и все. И ни слова больше.
Я отправилась к бабушке и так у нее и осталась. Но не потому что мне там понравилось, а потому что мама больше к себе не пустила.
Звонила ей из телефона-автомата:
— Мам, я после школы сразу домой.
— Сегодня нет. И завтра нет.
— А в среду?
— Нет.
Я приходила к ней на восемнадцатый этаж, звонила, стучала, но мама не открывала. Лаяла собака, у нас пекинес был, Чубик. Я опять звонила. И тогда она через дверь резко так:
— Саша, уходи к бабушке, я занята.
Было обидно.
— Почему все живут с мамами, а я с бабушкой? Можно буду у тебя на кухне тихонько сидеть, делать уроки? Могу спать в уголке, я не стану тебе мешать.
Конечно, квартира была маленькая, в комнате — шкаф-купе, большая кровать, диван. Много антикварных вещей: большие напольные часы, огромное зеркало в золоченой раме. Когда-то, наверное, достаток у мамы был, а может, бабушка разделила квартиру и все лучшее дочери отдала — иначе откуда все это взялось?
Почему я хотела с ней жить?
Не потому что она — мама, а потому что по моему детскому восприятию у нее было все цивилизованно и богато. В ванной комнате зеркальный потолок, черная ванна, черная раковина и унитаз черный, а стены розовые. На полке под зеркалом целая батарея баночек. У бабушки не было такого, у нее было просто ужасно. Везде тараканы, их никак не удавалось вывести. Мы с бабушкой очень-очень бедно жили. Хотелось к маме. А мама мне через дверь: «Уходи к бабушке».
Недоумения не было, злости, возмущения тоже. Только обида. Спускалась на лифте на восьмой этаж, заходила к бабуле и спрашивала:
— Почему она меня не впускает?
— Сашенька, твоя мама — молодая красивая женщина. Пойми, вдвоем с дочкой в однокомнатной квартире трудно жить. Ей хочется любви и мужчину какого-то.
Потом уже поняла — мама по своей сути была одиноким человеком. Больше всего она ценила свободу: идти куда хочет, делать что хочет. Поэтому ни к кому не привязывалась и ее никто не мог к себе привязать. Думаю, даже со мной она не была по-настоящему близка. Мне передалось что-то от нее в этом смысле.
Бабушка была мне и папой, и мамой, и дедушкой — всем на свете. И хорошо, что я с ней жила, для ребенка так было лучше. Все время к ней тянулась, она была уютная, кругленькая, кудрявая. Каждое утро независимо от того, надо куда-то идти или нет, накручивала волосы на конфетки-карамельки. У нее была специальная коробочка для них.
Брызгала потом на прическу лак для волос и прятала от меня баллончик: любая косметика тогда была роскошью. Всегда прямая спина, никогда не сидела сгорбившись. У бабушки была стать, или, как говорят, аристократизм. Много курила, и только «Союз Аполлон».
Утро начиналось так: кофе, сигареты, волосы — замотала пряди на конфетки-бигуди, размотала. Бабушка всегда старалась хорошо выглядеть. Потом уберется дома, приготовит обед и остаток дня сидит у телевизора. Раз в месяц, в день получения пенсии, мы вместе ездили с колясочкой-тачаночкой на рынок. Ей нравился Дорогомиловский возле Киевского вокзала, он недалеко от нас.
После того как я переехала, бабушка разделила комнату шторкой, чтобы у меня было личное пространство.
В углу с ее стороны стояла стопка бобин с кинолентами, время от времени она говорила: «Смотри, Саша, вот здесь все мои фильмы. Когда умру, ты их не выкидывай, потом они будут на вес золота».
В тот год, когда я родилась, бабушка снялась в картинах «Артистка из Грибова» и «Отцы». Больше она в кино не играла, началась Перестройка, как бабушка говорила: «Наступило для артистов тяжелое время, все только о хлебе думают».
Она никогда не запрещала мне общаться с Олегом Стриженовым. Наоборот, твердила постоянно: «Саша, поговори с дедом». Подпихивала: «Что-то твой дед не звонит. Набери ему сама». Я не понимала зачем. Олег Александрович редко всплывал в моей жизни. О чем мне с ним беседовать?
Хорошо помню, как бабушка позвонила ему, когда должны были заложить звезду Стриженова на Аллее славы на «Мосфильме»:
— Олег, надо взять Сашу.
— Хорошо, пусть придет.
Нарядная, взволнованная, приехала на Мосфильмовскую. Стоя в первых рядах, смотрела, как дедушка делает отпечаток своей руки на мокром цементе, ставит подпись. Меня даже сфотографировали рядом с ним.
Бабушкино отношение к последней жене деда Лионелле Пырьевой можно назвать нейтральным, не слышала, чтобы она хоть раз отозвалась о ней плохо, хотя и похвалы тоже не помню. Со стороны Лины есть какая-то женская обида на бабушку, о которой она не хочет говорить. Во всяком случае, мне так кажется, потому что отношение ее к бабушке было весьма натянутым.
Вот с Любовью Васильевной Земляникиной, второй дедушкиной женой, мамой дяди Саши, у Лины прекрасные отношения. Постоянно читаю про них, и везде написано, что они замечательно ладят. Так почему же у Лины с бабушкой не сложилось? К тому же Лионелла не раз с плохо скрытым неодобрением говорила, что я — «вылитая Марианна» и совсем не похожа ни на маму, ни на папу. Ну и хорошо, что так, жалею только об одном: нет ни одной фотографии, где мы вместе с бабушкой. Рассказ о том, как я утратила семейный фотоархив и все мамины и бабушкины вещи, впереди.
С каждым годом жить становилось все труднее. Помню стол, накрытый клеенкой, рассыпанную тонким слоем муку, кругом кругляши теста и миски с разными начинками. Вместе лепили пирожки, бабушка показывала, а я училась.
А потом — бах! — и нет ничего, даже картошки, только серые макароны и хлеб с подсолнечным маслом. Меня спросят: а где же были мои родители? Как они допустили, что их ребенок так питался? Не знаю, не помню. Мама жила своими интересами, а папа, видимо, пакетики с чаем пересчитывал.
Бабуля получала пенсию и небольшое пособие от Гильдии актеров. Ей одной, наверное, хватило бы, но я росла, меня надо было одеть, обуть. Помню, очень просила у нее ролики и она их купила. Пыталась что-то урезать в еде, но ее и так было кот наплакал. Я всегда беднее всех одевалась, кто-то что-то отдаст — донашиваю. Портфель выбросят — подберу. Реально ни на что не хватало денег.
И тут в нашем доме освободилось место вахтерши. Бабушка очень обрадовалась, сразу же туда устроилась.
А что было делать? Еще вчера уйма поклонников, внимание, а сегодня — раз! — никакого интереса ни со стороны прессы, ни со стороны режиссеров, ни со стороны знакомых. И человек остается один. Практически без средств к существованию. И она пошла на такую работу. Соседи в себя не могли прийти: «Заслуженная артистка сидит в конуре консьержкой!» Каждый уважительно приветствовал, когда шел мимо: «Здравствуйте, Марианна Александровна!» — все в доме знали, какого уровня человек сидит за крошечным окошком.
Люди помогали, кто-то пытался конфетку сунуть: «Сашеньке передадите», кто-то шоколадку. Бывало, соседи остатки своего ужина ей приносили, бабушка ничего не ела, все отдавала мне. Сейчас, когда у самой трое детей и очень тяжело с деньгами, понимаю, что такое не съесть конфетку, а отдать ребенку.
Вот и бабушка во всем себе отказывала, а мне подсовывала кусок получше.
Я училась в школе с театральным уклоном, мечтала стать актрисой. И одновременно с раннего возраста искала работу, очень хотела иметь собственные деньги, чтобы не просить у бабушки. Нашла «Амбарчик», небольшое кафе в подвальном помещении на шесть столиков, помогала на кухне, в зале — за это нормально платили. Прикольно, можно было что-то себе купить. Около года там проработала. Они знали, чья я внучка, сочувствовали нашему положению, даже сейчас переживают за меня. Недавно разговаривала с Ольгой Петровной, моей бывшей начальницей, она говорит: «Помню, как вы с бабушкой вот здесь сидели, на этом месте. Она такая вся с начесом, пыталась нарядной быть.
И какая ты молодец, Саша, что решилась на троих детей!»
В маминой жизни в то время произошли перемены. У нее вообще было очень много мужчин, а тут появился венчанный супруг. Не помню точно, как его звали, кажется Андрей. Очень хорошо ко мне относился. Я стала приходить к ним домой, и он все время мне что-то покупал. А еще он обо мне думал, или мне просто так казалось. В любом случае, с Андреем не было ощущения напряженности. Мы нормально разговаривали обо всем, что мне было интересно, даже гуляли вдвоем. Наверное, он по своей натуре был добрым человеком.
У папы завышенная планка отношения к людям, он сейчас художественный руководитель детского театра. У деда своя планка, у дяди Саши своя, а у Андрея не было никакой планки, он был не из творческой семьи, а обычный человек и спокойно занял место «под мамой».
А потом он исчез, почему — не знаю, и появился Алексей из Подольска.
Какой-то весь фальшивый, неискренний, все время настаивал, чтобы мама прописала его в своей квартире. А она, в каком бы состоянии ни была, категорически возражала: «Нет, здесь будем жить только я и моя дочь». Она в то время принимала транквилизаторы, чтобы избавиться от бессонницы, и постоянно выпивала. И однажды, уж не знаю как, лекарство и алкоголь смешались...
Я спала, когда пришла бабушка, толкнула меня и сказала:
— Саша, мама умерла.
Я спросила:
— Как?!
— Вот так!
Мы с бабушкой были уверены, что Алексей ее отравил — разозлился, что мама его не прописала, но это не доказанный факт. В бумаге, которую нам выдали после вскрытия, было написано, что у Натальи Стриженовой не выдержало сердце.
Мама умерла двадцать первого мая, было уже тепло. Помню, на похоронах несли гроб открытым и получилось так, что мужчины подняли ту сторону, где голова, выше, чем ту, где ноги. Я решила, что она сейчас выпадет, начала кричать на все кладбище: «Не трогайте мою маму!»
В церкви на отпевании я очень плакала.
У Алексея хватило наглости явиться на похороны, он даже пытался пустить слезу. Я выгнала его и сказала: «Больше к нам не приходи».
Дед на похороны мамы не пришел. Видимо, Олег Александрович к своим детям относился по-разному: Саша уже давно известен, с 1997 года вел с Катей передачу «Доброе утро» на ОРТ. В общем, пошел в отца своей популярностью, вот Стриженов-старший его за это и любит. А у моей мамы что? Несколько маленьких ролей на сцене и только две приличные в кино — в «Накануне» Николая Мащенко по роману Тургенева и во «Времени и семье Конвей» Владимира Басова, где она снялась вместе с бабушкой. Мама не пошла талантом в отца, как и я, наверное. У Олега к нам не было интереса.
Незадолго до этого я записалась в самодеятельную актерскую студию, и вот после похорон принялась звонить туда и говорить всем подряд, что у меня мама умерла.
Впала в какое-то безумное состояние.
Мамину квартиру мы решили сдавать, надеялись получать за нее хоть какие-то деньги. Из агентства прислали жильца: мужчину, нерусского, Марата. Он пришел к нам такой уверенный, решительный, спокойный, вынул из кармана пачку денег, плату за несколько месяцев вперед, кинул на стол и сказал:
— Я буду тут жить и сделаю еще вам ремонт.
Бабушка обрадовалась:
— Ах, как хорошо!
И я была довольна, видимо, искала отеческую заботу, которой всегда не хватало, и обрадовалась, что теперь у нас есть «мужская рука».
Первого июня, в День защиты детей, мой день рождения.
Мы с бабушкой накрыли стол, сели праздновать, и тут она сказала: «Я твой день рождения не буду отмечать, будем поминать Наташу». Стало очень обидно, я — ребенок, у меня праздник, шестнадцать лет, а тут поминки. Естественно, смирилась, бабушке ничего не сказала, потому что видела, как невыносимо тяжело она переживает.
Все ведь происходило на моих глазах. Бабушка никогда не пила, а в этот год стала. И это было странно и страшно — она же старая, да еще и пьет. Как-то прихожу домой и чувствую сильный запах алкоголя. У мамы было выражение «лыка не вяжет», если человек очень пьяный. Так вот бабушка именно что лыка не вязала.
Спрашиваю:
— Что такое?
— Квасу попила.
— Бабушка, да ты не квас попила.
— Нет, квас!
Смотрю, в ведре для мусора бутылка из-под пива. Понятно, что на организм не привыкшего к алкоголю человека и легкие напитки влияют. Сама, например, если выпью бутылочку пива, как будто пол-литра водки опрокинула.
Бабушка быстро сдала, сильно похудела, перестала есть, зато беспрестанно пила и курила, пила и курила. Когда была жива мама, особенно в тот период, когда она много выпивала, бабушка считала себя в ответе за дочь, старалась постоянно быть начеку.
Это был ее единственный ребенок, который требовал внимания. А потом ей не за кого стало отвечать. Что обо мне беспокоиться? Внучка не пьет, нормально учится. Ну да, тусит иногда, но для детей это обычное дело.
Теперь ее утро начиналось уже не с конфетных бигудей, а с бутылки. Встанет пораньше — и скорее в магазин, чтобы внучка не услышала. Я поняла, что стала взрослой: не бабушка отвечает за меня, шестнадцатилетнюю, а я — за бабушку.
Пыталась ее контролировать, но это легко сказать. Не всегда понимала бабушкино состояние: сидит в кресле, вся какая-то расслабленная, бессмысленно смотрит в телевизор. Выпила или плохо себя чувствует? Что она пьет и где прячет бутылки? Начинала искать, и если находила, бабушка кидалась на меня, пыталась вырвать бутылку, кричала в исступлении:
— Дай!
— Нет, тебе хватит.
— Отдай, говорю!
В такие моменты мне казалось, что рассудок ее помутился.
Безусловно, бабуля хотела для меня лучшей жизни, а получилось, что сделала хуже всем.
Ни с кем не советуясь, оформила договор купли-продажи своей квартиры с условием пожизненного проживания и содержания. Она должна была одноразово получить двести тысяч рублей и потом какие-то жалкие копейки каждый месяц до дня своей смерти.
Проходит положенный срок с момента подписания договора, наступает день, когда мы должны наконец-то получить эти двести тысяч. Прихожу из школы и вижу, что бабушка лежит в коридоре. Кинулась к телефону — не работает. Побежала вниз к вахтеру, вызвала «скорую». Потом наверх, а она еще дышит, но это были уже последние минуты. Села на пол, осторожно подняла руками ее голову, положила себе на коленки, и она умерла. Я не плакала. Совсем. Это было двенадцатого мая 2004-го, через год после смерти мамы.
Странное совпадение — смерть бабушки и выплата денег. Риелторы приходили систематически, приносили какие-то продукты, пили с бабулей чай, вполне вероятно, что-то подсыпали. Но это я сейчас так думаю, а тогда не придавала значения их визитам.
Когда «скорая» увезла тело, меня позвали к себе соседи и сразу же приехал представитель службы ритуальных услуг: «Хочу провести похороны Марианны Александровны!» Думал, будет огромный бюджет, а у меня вообще ни копейки не было. С похоронами помог дядя Саша. Если бы не он, не Гильдия актеров кино и не Театр киноактера, не знаю, что делала бы, — никого больше у меня не осталось.
Дядя Саша — очень светлый человек. Папа к бабушке всегда с какой-то резкостью в голосе обращался: «Марина Александровна!», а он мягко: «Марианна Александровна...» Совершенно другая интонация, в ней были уважение, забота. Они с бабушкой мало общались, но отношения были хорошие и с ним, и с его мамой Любовью Земляникиной.
Бабушку хоронили на Головинском кладбище, рядом с мамой — скромное небольшое местечко, там еще лежат бабушкины родители. Пришли дядя Саша, Лина, Олег Стриженов. В руках у деда были красные гвоздики, штучки четыре. Лина сказала: «Мы небогато живем, потому купили немного».
Дедушка что-то говорил недолго, вроде бы пытался утешать. Но такого, чтобы он меня обнял, приласкал, не помню. Потом повела речь Лина. По-моему, у них так заведено, что говорит исключительно она. Сказала с возмущением, что вот умер такой известный человек, а ни одного репортера нет, никто бабушкины похороны не снимает.
Я не плакала вообще. Странно, любила бабушку больше всех, а слез не было. Может быть потому, что уже узнала, что такое смерть, когда хоронили маму?
Уже пережила это, перестрадала, и тут ровно через год в том же месте — деревянный гроб, бабушкино белое лицо, маленький холмик рыжей земли...
С кладбища мы поехали к дедушке на Смоленскую, это один-единственный раз, когда я была в его доме. Не помню этаж, не помню номер, в памяти небольшая двухкомнатная квартира.
Дедушка показывал свои картины, их было много, он очень любит рисовать, хорошо помню мамин детский портрет. Лина на кухне резала колбаску со словами: «Мы редко когда себе это позволяем». Постоянно подчеркивала, что они небогато живут. Подтекстом звучало: «Не рассчитывай ни на что». А я и в голове ничего такого не держала. Слушала молча. Запомнилось, что дядя Саша пытался вести себя со мной как с ребенком, утешал словно маленькую.
За столом говорила в основном Лионелла. Мне кажется, дедушка думает, а Лина за него говорит. Маму хорошими словами вспоминала, а бабушку как-то не очень. Все-таки недолюбливала она ее. Когда я уходила, никто не позвал меня к себе жить, не взял под свое крыло. А ведь я еще даже школу не окончила.
Поначалу дядя Саша очень переживал. Бабушка умерла, а у меня через три недели день рождения. Второй год подряд не радость, а горе. Но он думал обо мне, приехал, подарил сто долларов. Забежал буквально на пять минут, но было приятно, что есть в моей жизни такой человек.
Будь я полной сиротой, меня отправили бы в интернат. Но по документам имелся папа, и я осталась жить одна, предоставленная самой себе. Куда-то ходила, всем подряд рассказывала: «У меня умерла бабушка, у меня умерла мама» — ждала сострадания.
Но никто не поддержал.
Сейчас стараюсь себя не сильно жалеть. Никто никого не жалеет, и я не буду. Значит, так должно быть. Не хочу лить грязь на отца и на семью деда, но все должно быть рассказано правдиво, как есть.
Осталась жить в бабушкином доме, а потом пришли люди, принесли договор и сказали: «У вас есть семь дней, чтобы освободить квартиру». Вещей много, и мебель, и одежда, и фотоальбомы семейные — куда все девать? И самой куда деваться? Родные не ждут, в маминой квартире жилец, он вперед все оплатил, правда, куда деньги делись — понятия не имею.
Ушла в чем была, взяла одну сумку с самым необходимым. Ночевала в «Амбарчике».
Чужие люди приютили, сказали: «Давай живи пока у нас», я ведь там немного подрабатывала. Плохо эти дни помню.
Потом договорилась пожить у подружки и пошла в бабушкину квартиру за вещами: посудой, одеялами, кофтами. Пришла и обмерла — перегородка между кухней и комнатой снесена, посередине комнаты стоит стул, на нем лежит мамино свадебное платье и рядом сидит наша собака пекинес. И больше ничего нет, все вынесли буквально за три-четыре дня, и где вещи — непонятно. Говорят: выбросили. Я взяла собаку, свадебное платье и пошла. Собаку потом отдала в добрые руки, мне некуда было ее девать.
Школу бросила, о том, чтобы поступать в институт, и речи не велось. Денег на жизнь не хватало совершенно, и тут моя подружка, я с ней на Арбате познакомилась, сказала: «У меня есть комната в Александрове, это во Владимирской области, могу тебе сдавать».
Мне некуда было деваться, а там безусловно дешевле, чем в Москве. Скитаться по знакомым, друзьям было уже просто невозможно. И я переехала в Александров.
Устроилась в кафе барменом-официантом и познакомилась с одним из посетителей — Пашей Емельяновым. Это не было неземной любовью. Но я с детства мечтала о нормальной большой семье, а у Паши она оказалась огромная и дружная: мать, отец, брат, две бабушки, дед. Наверное, поэтому и решила: «Пусть это будет он». Через неделю после знакомства мы начали вместе жить, через месяц я забеременела сыном Ромочкой. Все было быстро, неосознанно, но в тот момент мне необходимо.
В Москве только один человек предложил помощь — Марат, тот мужчина, которому сдавала мамину квартиру:
— Саша, пока ты живешь в Александрове, а я здесь, давай оформлю твои наследственные права на эту квартиру. Оплачу все расходы, у тебя наверняка нет денег.
Квартира была приватизирована в равных долях на меня и на маму, но завещания не было, никто же не думает в молодом возрасте, что внезапно умрет.
— Хорошо, — обрадовалась я. Искала отеческую заботу и нашла.
Подписала генеральную доверенность на сбор документов, а оказалось, это была генеральная доверенность на продажу квартиры.
Я была уже на пятом месяце, собиралась продать квартиру и на эти деньги купить три в Александрове: себе, ребенку и для сдачи. Хотела купить еще машину, открыть дело. Звоню Марату:
— Как дела?
А он радостно так отвечает:
— Я тебя кинул!
Рот не успела открыть: он отключил телефон.
Муж недавно спросил: «У вас с Маратом не было интимных отношений?» Нет, я прекрасно знала его девушку, и он никогда за мной не ухаживал. Поверить не могла, что это со мной происходит.
На десятое июня назначена свадьба, а это было первого июня. Приехала в Москву.
Подхожу к квартире и стукаюсь лбом в закрытую дверь — мой ключ не подходит. Вызываю службу, которая вскрывает замки.
— Это точно ваша квартира?
— Да, вот же мой паспорт!
Они вскрывают дверь, а там чужие вещи — не мамины и не Марата. И вдруг из лифта выходит мужчина, новый хозяин. В шоке начинает выяснять, почему взломан замок. Показывает документы купли-продажи на мою квартиру, и я остаюсь бездомной...
Номер телефона дяди Саши я потеряла, а дедушкин домашний помнила наизусть. Звонила несколько раз, Лина брала трубку и не давала ему со мной общаться. Я говорю:
— Дай дедушку.
— Нет.
Сейчас они считают, будто я «просрала квартиру». Что ж Стриженов с Линой не помогли мне тогда вернуть жилье? Ведь это реально было сделать, сделку только что заключили, все можно было опротестовать. Он ведь известный человек, к нему бы прислушались. А что могла сделать в Москве я одна в семнадцать лет, беременная, без жилья и без денег?
Я вернулась в Александров, и муж прописал меня к себе. Но жизнь у нас не заладилась. После рождения дочки Лерочки, нашего второго ребенка, мы через какое-то время развелись. Он меня тут же выписал из квартиры, это жилье его родителей, и я ни в коем случае не претендую ни на что. Дети пока остались с его семьей, я за них спокойна — у Паши замечательная мама, она заведует там всем, чем только можно.
Детей в семье любят, это во-первых. А во-вторых, у них есть жилье, всегда есть что поесть и что надеть.
Ушла от Паши и вернулась в Москву. Работала менеджером в караоке-клубе недалеко от метро «Беляево», там и познакомилась с барменом Сашей Коверой. Он из Украины, добрый, хороший, нежный человек. Это была любовь. В тот раз Паша меня завоевывал, а здесь уже я. Саша младше меня на пять лет, но у него больше и силы духа, и воли, и мозгов, чем у меня. Муж говорит: «Иногда кажется, что тебе пятнадцать лет». Может так меня построить, поставить на место, как не мог первый муж. Я нахожусь «под ним», и это здорово.
Очень хотела от Саши ребенка, не думала тогда — где мы будем жить, на какие деньги. Он не скрывал сомнений: — У меня нет российской прописки, нет нормального жилья, куда я смогу привести тебя?
Что будем делать?
— Скажи честно, ты меня любишь?
— Да. Очень.
— Тогда все просто. Некоторые люди годами живут на съемных квартирах, работают и ничего не имеют, но у них есть дети. У нас с тобой родится действительно желанный ребенок, мы справимся.
На восьмом месяце беременности меня уволили, сказали, что ворую, выношу бутылки из бара. Это был полнейший бред, на самом деле просто не хотели платить «декретные». Спросила их: «Как выношу? Где? В животе?»
Посочувствовала девушка из клуба, сказала, что у нее в Саранске есть жилье.
В Москве мы с Сашей платили за комнату двадцать тысяч, а там квартира стоит восемь. Мы переехали. Ковера — человек с руками, сказал: «Пойду куда угодно работать, главное, чтобы взяли». Слава богу, устроился в Саранске на стройку. Тьфу-тьфу.
В августе у нас родился замечательный мальчик — Илюша. Первый муж вообще к детям не подходил, говорил: «Даже на руки их брать не буду, боюсь. И вообще, я работаю, а ты сидишь дома — вот и занимайся ими».
А Саша хороший отец. Только и носит Илюшу на руках, без конца целует, разговаривает. У него нет такого: я зарабатываю деньги, поэтому ты возись с ребенком. Наоборот: «Я работаю, но мне необходимо проводить время с малышом. А ты должна полежать в ванной, отдохнуть, заняться собой». Саша очень любит меня и сына. Мы пока не расписаны, для этого ему надо поехать домой на Украину, собрать документы.
А денег на дорогу нет. Сейчас мы только официально установили факт отцовства.
Его мама тоже сильный человек. Мы с ней постоянно общаемся по скайпу, она видела, как внук улыбнулся первый раз, сказал «агу», как впервые купался. Зовет к себе на Украину и хотела бы помочь финансово, но не может: живет одна, без мужа.
Саша думал прописать нас всех четверых к себе. Но я отказываюсь — на его родине, в Балаклее, маленьком городе в Харьковской области, нам будет трудно найти работу. А ведь нужно на что-то жить, кормить троих детей, одевать. Если туда все переедем, мы их не вытянем.
Сейчас мы с Илюшей бомжи, нигде не прописаны и не можем получить ни свидетельство о рождении, ни страховой полис.
Сыну выдали временный, и его срок уже истек. Даже пособие на ребенка не могу получить, его дают только по месту прописки матери, а у меня ее нет.
Очень надеюсь, что мне бог поможет — даст хотя бы пять квадратных метров в России, чтобы могла прописать малыша. Мне ничего в жизни не надо, лишь бы Илюша имел свой угол. У старших детей есть какое-то жилье, у этого нет ничего. Пока ребенку полтора месяца, ему много не надо — грудь сосет и доволен. А что его ждет дальше? Я не для себя стараюсь, главное — ребенок. Хочу для сына светлого будущего.
А со Стриженовыми я практически не общаюсь. Когда родился мой первенец, сын Роман, звонила дедушке, чтобы поделиться радостью, но трубку каждый раз брала Лина.
Наверное, она ничего ему не передавала, во всяком случае, Олег ни разу мне не позвонил.
Я даже на кладбище у бабушки с мамой оставила для Стриженова фотографию, хотя знаю, что так нельзя делать, плохая примета. Но оставила и написала: «Дедушка, это твой правнук» и приписала свой номер телефона. Они не перезвонили, не поздравили. Лина потом сказала, что фотографию они забрали. Я говорю: «А чего же мне не позвонили?» Ну, просто решили, наверное, что так для них будет лучше.
И дочку Лерочку они не видели. Мне кажется, это Лина мешает нам с дедушкой общаться. У нее самой нет детей, Олег вместо ребенка, вот она его и воспитывает.
С папой видимся очень редко. Когда он рядом, у меня постоянно возникает чувство страха.
Приехала как-то к нему с детьми. И вот сидят двое его внуков, чуть-чуть толкнули стол, упала ложка. Он начал нервничать так, будто что-то страшное произошло. Постоянно раздражен. Только и ждет, к чему бы придраться. При встрече улыбка на лице держится минут пять, потом — все. Почему? Это для меня останется тайной.
К семье дяди Саши я хорошо отношусь. С Настей, его дочкой, мы виделись всего один раз, когда дедушка закладывал звезду на «Мосфильме». Она очень интеллигентная, воспитанная девочка. Сказала, что хочет стать дизайнером. У меня от нее осталось очень хорошее впечатление. Из Интернета я узнала, что Настя недавно вышла замуж. Обвенчалась в той же церкви, где венчались Катя с Сашей. И что она действительно стала дизайнером, училась этому то ли в Англии, то ли где-то еще за границей.
Очень за нее рада. Все, что мне от них надо, — обычное человеческое общение. Я же все-таки из семьи Стриженовых...
Возможно, после этой публикации мои отношения с дедом разрушатся окончательно. Но ведь по правде их и не было. Никакой обиды ни на Олега, ни на Лину, ни на кого вообще я не держу. Просто честно рассказываю, как все было. Да они и не виноваты ни в чем. Жизнь такая!
Подпишись на наш канал в Telegram