Шел очередной спектакль, мне надо изображать радость. Широко улыбнуться и сказать: «Я самая счастливая девочка на свете!» Ну не могла я такое произнести! И не хотела…
Взрослые почему-то не верят, что ребенок способен помнить себя в самом раннем детстве. Вот Костя Шишкин в книге «Витя Малеев в школе и дома» со слезами на глазах безуспешно доказывал маме и бабушке, что и сейчас ощущает, как щекотала лицо шершавая отцовская шинель, когда папа его обнял, уходя на фронт.
А те объясняли, что это невозможно, тебе, мол, было всего два года!
А вот и возможно, потому что очень хорошо — вплоть до запахов, звуков — помню отдельные эпизоды из детства. Даже не нужно закрывать глаза, чтобы увидеть пасмурный день, нашу подмосковную дачу, родителей... Мне было тогда года три, наверное. Я еще плохо разговаривала. Мы вышли из дома и направились к лесу. Взрослые были счастливы и радостно делились друг с другом:
— Как хорошо тут дышится!
— Какой сладкий воздух!
Я сидела на руках у мамы, обняв ее за шею. Внутри росло чувство тревоги. Мы все дальше уходили от наших дачных домиков.
Казалось, я кукла, которую несут куда-то в неизвестность. А потом... Облака вдруг разошлись, и сквозь шелестящую на ветру листву на меня полился «колючий» солнечный дождь. Острые капельки падали на лицо, на глаза, и я засмеялась. Просто захлебывалась хохотом, глядя вверх. Мои решили, что ребенок чего-то испугался. Но я смеялась от радости, бормотала, коверкая слово «солнечный»: «Сочный дождь! Сочный дождь!»
Хохотала так долго, что начала икать. Навсегда запомнила то состояние — чистого, неподдельного восторга. Мама говорит, что я не могу этого помнить. Что мое подсознание, скорее всего, просто восстановило эту историю по ее рассказам. Но я помню, правда. С тех пор если у меня было плохое настроение, становилась под старую яблоню и, раскачиваясь из стороны в сторону, ловила лучи солнца.
Родители шутили: «Наша дочь медитирует!» — и были недалеки от истины. Просто они всегда меня понимали и с ними было легко, как ни с кем и никогда больше — ни на съемочной площадке, ни в театре, ни с друзьями.
Вероятно, поэтому я росла очень послушной. Ведь меня не заставляли делать то, чего не хочется. Но в дачных детских играх я почему-то всегда хотела быть принцессой-разбойницей. Думаю, поэтому мне так понравилось озвучивать Мериду в диснеевском мультфильме «Храброе сердце». Если я и могла ослушаться, то только из-за своей рассеянности.
— Лизон, надень тапочки!
— Сейчас!
Шлепаю босыми ногами, отвлекаюсь на что-то и тут же забываю о просьбе.
В детстве я почти все лето проводила на даче. Больше всего на свете мы с подружками обожали готовить «корм для инопланетян». В глубоких тарелках, втихаря утащенных с кухни, в произвольной пропорции смешивалось съедобное и несъедобное: стиральный порошок, таблетки, варенье, сгущенка, вчерашний борщ, подсолнечное масло, огурчики-помидорчики прямо с грядки, мука, соль, сахар. Один раз в ход пошли даже мамины духи. Но не полный флакон, конечно, — половина. В особенный восторг мы с девчонками приходили, когда вся эта бурда начинала бродить и булькать и как-то по-особенному гадко пахнуть. Это был сигнал — еда для почетных гостей готова. Тогда мы раскладывали «лакомство» по порциям и расставляли тарелки по периметру участка.
Согласно нашему плану, прилетевшие на Землю пришельцы будут очень голодные. А тут, как говорится, «прошу к столу!» — мы уже все предусмотрели.
Обнаружив пропажу всей чистой посуды, взрослые начали поиски. Мама, тетя Оля, мамина сестра, и моя нянечка бегали по участку, зажимая носы: «Чем это так жутко пахнет?!»
Когда они наконец обнаружили источник запаха, посуду у нас забрали. После воспитательной беседы мама, впрочем, все же разрешила продолжить эксперимент: «Ну что ж, Лиза, если ты так уверена, что твои гости будут ЭТО есть...»
Любой другой взрослый на ее месте навсегда запретил бы заниматься такими глупостями. Но только не моя мама. Она подыграла мне, отчего «инопланетная миссия» стала казаться еще более героической.
А потом я поверила в еще одно чудо. Увидев фильм «Про Красную Шапочку» с Яной Поплавской, влюбилась в кино. Мучила родителей вопросами: «Как эта девочка туда попала?! И я хочу в телевизор!»
Мечтала оказаться в «сказке». Чтобы мир разделился на две половины: обычная девочка Лиза по одну сторону экрана, а по другую — вроде бы та же девочка, но зовут ее иначе и у нее другая история, другая судьба. Больше всего на свете хотелось почувствовать это волшебство.
И в четыре года мама отвела меня в студию «Экспромт» на Чистых прудах. Вскоре должен был состояться конкурс чтецов. Я выучила первый в своей жизни стих «Жил на свете человек, скрюченные ножки, и гулял он целый век по скрюченной дорожке» Корнея Чуковского. Мама объяснила, что стихотворение нужно не просто прочитать, а сыграть.
Я начала готовиться, придумала, что у меня все будет «крючиться»: лицо, руки, ноги и даже голос.
Конкурс проходил в зале со сценой. Присутствовали дети, родители и члены жюри. Я стала читать стихотворение, и зрители засмеялись. Уже потом мама рассказывала: она очень удивилась, что меня этот смех не сбил и не напугал. А чего было пугаться? Я увидела, что люди радуются, и меня это очень взбодрило. Стала с еще большим удовольствием корчиться и читать дальше. А потом было объявление победителей и вручение подарков. Мне очень нравилось хлопать, потому что я впервые сидела в первом ряду в театре и аплодировала.
Кто-то из жюри объявил: «Первое место — Лиза Арзамасова!» А я продолжала хлопать.
На сцену не пошла, не понимала, что туда нужно выходить, и вообще не знала, что такое «первое место» — хорошо это или нет. Мне еще не приходилось ни с кем соревноваться. Арзамасову начали искать, и тут мама крикнула: «Вот она, с краешку, в первом ряду!»
Меня опять позвали на сцену, похвалили и подарили карандаши и альбом. В тот день я сделала вывод, что «первое место» — это очень приятно, потому что ты играешь в свое удовольствие и все радуются, да еще и карандаши дают.
Потом была музыкальная студия ГИТИСа. Я оказалась самой маленькой, и пока ребята занимались, на четвереньках носилась по сцене. Но преподаватели меня не ругали — наоборот, хвалили и называли мартышкой. Если бы взрослую девочку так назвали, она, наверное, обиделась бы.
А пятилетний ребенок прекрасно понимает, что мартышка — это веселое и ловкое животное, которое может с легкостью прыгать с ветки на ветку и раскачиваться на лианах. В общем, быть мартышкой мне нравилось.
В конце года с остальными учениками участвовала в отчетном концерте, который мы давали перед родителями. Я была очень худенькая, маленького роста, отчего-то с синяками под глазами. Выступали все в трико и водолазках. Но я (не помню уже почему) в тельняшке. Тоненьким, дрожащим голоском под фортепиано выводила что-то вроде: «Чижик и пеночка пели на веточке о прекрасном жарком лете и о счастье жить на свете...»
После этих слов в зале кто-то громко кашлянул... Все во мне вздрогнуло, глаза моментально наполнились слезами.
Песню я допела, то и дело всхлипывая. Еле сдерживалась, чтобы не расплакаться. Мама снимала концерт на видео. Пересмотрела однажды то выступление, и мне показалось, будто на сцене вовсе не я, а какая-то незнакомая девочка. И стало очень жалко и девочку, и себя... Попросила маму спрятать кассету подальше. А ровно год назад на сцене во время выступления на кинофестивале в Благовещенске испытала похожие чувства: что-то со мной случилось, что-то сломалось, я не смогла справиться с эмоциями, пела почти со слезами на глазах. Странно, мы часто бываем такими хрупкими... Но, с другой стороны, люди — не машины.
Все, что с нами в жизни происходит, — неспроста. И для меня ничего не прошло даром. Очень важно, чем и кем заполнено твое детство. Мое детство — это хоровод событий.
Очень хорошо помню нашу постановку «Сказки о царе Салтане...» в студии актрисы Ирины Феофановой. Я была задействована сразу в двух ролях — Царицы и Белочки (у которой «орешки не простые, все скорлупки золотые»). Мне ужасно нравилось быть царицей — красивый кокошник, бордовый сарафан, который сшила мамина подруга, и куча всяких бус. Мальчик Толя играл моего сына-царевича. Мы с ним прятались в картонной коробке и представляли, будто на самом деле плывем в бочке по волнам. Потом я быстро переодевалась в белочку, плясала и пела частушки. Было весело! Но наступили каникулы и занятия закончились. Я очень скучала по студии, детям, по Толику.
Тем летом на даче мама завела кур: пять пеструшек и петуха. Я им залюбовалась — он был яркий, красивый и так важно вышагивал по двору!
Ну прямо как Толик в своем кафтане, когда играл царевича. И я решила назвать петуха Толиком. Вся семья уговаривала этого не делать:
— Лиза, это плохая идея!
— Почему?
— У нас есть друзья с таким именем, им это может не понравиться.
Очень долго «воевала» со взрослыми, наверное, все соседи слышали нашу перепалку. К вечеру почти сдалась. И вот наутро сосед Витя, проходя мимо забора и услышав, как надрывается наш петух (пел он так, что заглушал соседских собак!), похвалил птицу: «Ох, ну и голосистый у Арзамасовых Толян!»
Так мой петух Толяном и остался. А лето то было замечательное... Куры каждое утро несли яйца.
Я впервые узнала, что желток может быть оранжевым, да еще и двойным, если очень повезет! Мне разрешали выпивать сырое яйцо с гренками — невероятно вкусно. А еще я любила кормить кур, выпускать их погулять из курятника во двор. Вечером Толян заботливо загонял «девушек» обратно, он защищал их лучше любой сторожевой собаки. Но скоро лето кончилось. В Москву мы все это хозяйство, конечно же, взять не могли. Отдали курочек и петушка соседу Вите. Он был только рад.
В кино я попала в четыре года (всем говорила, что мне «почти пять»). Меня заметили в студии «Экспромт» и позвали на кастинг фильма «Ковчег». «Волшебство» творилось в маленькой коммунальной квартирке, куда набилось человек двадцать. Роль была такой же микроскопической — несколько реплик в самом начале картины, всего один съемочный день.
Ничего хорошего о том дне моя мама вспомнить не может. Я же была по-настоящему счастлива и с нетерпением ждала, когда начнется съемка. Режиссер, впрочем, вводить меня в кадр не спешил. Члены съемочной группы то и дело путались в разбросанных повсюду проводах, ходили злющие-презлющие. Но мне нечего было бояться, потому что рядом была мама. Мы с ней сидели в какой-то тесной комнатке, за окном уже начало темнеть, да еще и лампочка под потолком вдруг перегорела. Мама ворчала:
— Лизон, поехали домой. Сколько можно ждать...
Я гладила ее по руке:
— Мамочка, ну пожалуйста, я чувствую, уже скоро.
Меня позвали в кадр лишь в конце съемочного дня. Я стояла перед камерой и не могла отвести от нее глаз. Произносила свои реплики, неотрывно глядя в объектив. Провалила несколько дублей. Режиссер неприятно покрикивал, возмущаясь, где ассистенты откопали такую глупую девочку. Сцену сняли после того, как передо мной поставили маму, которой я и проговорила свой текст. Уже потом, несколько лет спустя, мы с ней от души смеялись, пересматривая тот дебютный эпизод в «Ковчеге». Речь в моей сцене шла о серьезных вещах, но помимо того что я жутко переигрывала, из меня фонтаном било счастье. В кадре был самый счастливый ребенок на свете, у которого даже скулы сводило от улыбки.
Мама искренне надеялась, что «первый блин» отобьет охоту сниматься. Жуткие условия, томительное ожидание... Но не тут-то было — весь этот киношный экстрим мне очень понравился!
Ей пришлось смириться с тем, что дочь заболела кино.
Моя мама, Юлия Арзамасова, по профессии — переводчик с английского. Она берет тексты на дом и предпочитает работать ночью, когда город спит и молчат телефоны. Раньше она еще и с учениками занималась репетиторством. Ей очень нравились эти индивидуальные занятия со взрослыми уже людьми, которые хотели «подтянуть» язык или даже выучить его с нуля. Будучи по натуре человеком творческим — мама хорошо поет, любит литературу, музыку, театр, — она понимала, что искусство раскрывает и раскрепощает ребенка. Но мама и не подозревала, чем все в итоге обернется!
Ей пришлось бросить репетиторство, когда у меня начались активные съемки и репетиции в театре.
Я же была маленькой — как без мамы?! Она очень переживала, особенно из-за бытовой неустроенности за кулисами и на площадке. Мама для меня и по сей день — директор, менеджер и ассистент в одном лице. Ее иногда не любят продюсеры, потому что больше всего на свете маму волнуют вопросы: не холодно ли мне, не жарко ли, не устала ли я, пообедала ли?
Сначала мама вела себя тихо, но когда поняла, что никто кроме нее обо мне на съемках не позаботится, стала защищать от всех неудобств. Если продюсеры просят поработать без обеда, она сразу начинает нервничать: «Какое кино?! Мне Лизкин обед важнее вашего кино! Вначале ребенок поест, а потом все остальное!»
Иногда приходится ее останавливать.
Боюсь, что меня выгонят с проекта, если не буду посговорчивей! Но у мамы своя правда — никакое кино не стоит здоровья ребенка. Я понимаю, почему многие так не любят родителей на съемках. От их присутствия падает производительность труда.
Слышу команду «Актеры, на площадку!» А мама: «Не торопись, доча. Съешь салатик, потом второе и компот». Она может прямо в кадр бутерброд внести!
Я благодарна за эту заботу. А еще за то, что мама всегда стремилась раскрасить мой мир самыми яркими красками. Мне было восемь, когда мы поехали на Всемирный чемпионат исполнительских видов искусств в Голливуде. Это был потрясающий праздник, где собрались участники из пятидесяти стран мира. Они пели, танцевали, показывали цирковые номера. Все вокруг говорили на самых разных языках! Полный восторг!
Собственное выступление как-то ушло на второй план, хотя и платье красивое сшили, и песню пела веселую. Мне даже приз дали. Я выступала в категории «Оригинальный вокал» в самой младшей возрастной группе. И наверное, мой вокал действительно был очень оригинальным, потому что с учителем я в то время еще не занималась, но с большим удовольствием орала в микрофон и скакала по сцене.
Интереснее всего было бегать по разным залам и смотреть другие выступления. Я хорошо помню вокальную группу мальчишек из Мексики в огромных сомбреро и ковбойских штанах. Старшему — четырнадцать, а младшему — пять, и его постоянно теряли, потому что он, как и я, засматривался на чужие номера. Я помогала пропажу искать. Еще там была очень красивая темнокожая девочка из ЮАР в национальном платье и тюрбане из белой ткани.
Я не могла оторвать от нее глаз — она не сводила взгляда с меня. При этом я была маленькая-премаленькая, а она высокая. Наши мамы разговорились, моя спросила:
— Сколько лет вашей девочке?
— Семь.
— Ой, какие высокие семь!
— А вашей девочке сколько?
— Восемь.
— Ой, какие маленькие восемь!
Мамы засмеялись, мы с девочкой — тоже. Наша поездка в США длилась неделю, успели даже съездить в Диснейленд. Толком не умевшая писать, я старательно зарисовывала в блокнотике все, что произошло со мной за день: пошли туда-то, повернули налево, потом направо и увидели вот это.
Далее следовала картинка увиденного. Жаль, большая часть дневников не сохранилась. Я не слишком бережно к ним относилась, а родители никогда не имели права хозяйничать в моей комнате. Что-то сознательно уничтожила уже будучи достаточно взрослой: меня напугала собственная откровенность. Многое из того, что там было написано, я бы никогда не рискнула произнести вслух. Те события, мысли и переживания оставила только для себя. Сейчас уже не веду дневники, но сочиняю какие-то тексты. Мама даже дразнит меня графоманом. Я могу засесть за компьютер, долго писать рассказ о природе и погоде, а на следующий день перечитать его и безжалостно удалить.
Из-за того что еще ребенком активно начала сниматься в кино, многие пришли к выводу, что я очень рано повзрослела. Надоели уже разговоры про «загубленное детство», это совсем не так. У меня было нормальное детство. Как и все, ходила в школу — мою любимую № 1225. Она в двух шагах от дома. Я могла вставать за полчаса до звонка на первый урок.
Про школу всегда вспоминаю очень по-доброму — все было мирно, тихо, уютно, как я люблю. Никто из преподавателей никогда не ставил ультиматумов. Конечно, учителя были не в восторге от моего отсутствия на занятиях из-за съемок, но мне всегда удавалось наверстать пропущенный материал. В школе я узнала, что такое настоящая дружба — с Дашкой Озеровой мы познакомились еще в нулевом классе, когда обеим было по пять лет. Правда, подружились не сразу, классе в четвертом.
И произошло это как-то очень просто — если бы все важное в жизни происходило именно так! Я ей сказала:
— Давай дружить?
— Давай!
С тех пор и дружим. Моя любимая учительница — Татьяна Леонидовна Липатова, преподаватель французского. Всегда знала, что в школе есть родной человек, с которым могу поделиться своей удачей и неудачей или просто обнять... Вообще очень важно, чтобы там, где я провожу много времени, мне было кого обнять. Поэтому так нужна мама на площадке и в театре. Наверное, когда я сама стану мамой, зацелую и заобнимаю своих детей. И за школьные оценки их ругать не буду. Меня никогда не ругали. Однажды, правда, я зачем-то решила скрыть от мамы «двойку» — стирала ее ластиком, выводила из дневника до дырки.
Когда тайное стало явным, мама обиделась. Не из-за отметки — из-за моего вранья. А еще мама никогда не ходила на родительские собрания. У нее спрашивали:
— Юля, почему?
— Если мою дочку при всех станут ругать, мне будет неприятно, а если хвалить — так я и сама знаю, что она хорошая девочка.
Кино и театр только дополняли волшебную картину детства. Съемки, даже эпизодические, были настоящим праздником. В восемь лет режиссер Нина Чусова утвердила меня на главную роль в мюзикле «Энни». Началось увлекательнейшее приключение: танцы, песни, настоящая собака на сцене! Я прекрасно помню кастинг.
Мама по совету приятельницы разместила мою фотографию в актерской базе в Интернете, где меня и нашли. Пригласили на пробы. Я спела, станцевала какой-то корявый танец. Взрослые искренне смеялись, а мне льстило, что я их развеселила. За ручку вывели из зала, где шло прослушивание, и сказали маме: «Ну что ж, поздравляем вас. Готовьте главную роль».
Ни я, ни мама такого исхода никак не ожидали. Началась подготовка. Долгими вечерами мы учили роль. Я не воспринимала текст на бумаге, и мамочка монотонным механическим голосом — чтобы не запоминала ее интонации — читала вслух.
И вот назначили первую репетицию. В коридоре суматоха — все дети с родителями. Волнуясь, не отпускаю мамину руку. Мне всегда было важно ее присутствие — в отличие от многих детей-актеров я не очень-то комфортно чувствовала себя в незнакомой обстановке.
Открывается дверь в зал, помощница Нины Чусовой Даша объявляет: «Так, всем спасибо за ожидание, дети заходят. Родители, приходите вечером».
Переглядываюсь с мамой и еще сильнее сжимаю ее руку. Шепчу на ухо: «Без тебя не пойду». Мама окликнула Дашу: «Извините, пожалуйста, но мы либо вместе остаемся, либо вместе уходим».
Даша решила — ладно, пусть обе остаются, раз такое дело. А потом рассказывала, что они с Ниной подумали: «Как мы будем с этой сумасшедшей мамашей справляться? Она же, наверное, будет во все вмешиваться!» В общем, мама им сначала очень не понравилась. Но в скором времени ни Нина, ни Даша не могли представить репетиции без моей мамы.
Мы все очень подружились и дружим вот уже десять лет! Премьера была назначена на осень, репетировали в холодных помещениях — так мама приносила из дома отвары из шиповника, раздавала детям какие-то витаминки.
Во время спектакля она была за кулисами, оттуда наблюдала за происходящим на сцене. Мне было важно ощущать, что мама рядом, что я в поле ее зрения. Тогда все волнения уходили прочь, на душе становилось спокойно. Например, допеваю арию и смотрю в левую кулису — знаю, что она там на корточках сидит. Я ей взглядом: «Ну как?» И она показывает: здорово или так себе. Мне всегда была необходима честная оценка. И мы с мамой договорились не играть в поддавки, говорить только правду.
Сразу после моей арии на сцену выскакивал балет, и маме нужно было быстренько убраться с дороги. Что она не всегда успевала сделать. В результате балет уже так привык к тому, что мама у них на пути, что в буквальном смысле перепрыгивал через нее. Кстати, удивительное дело — после спектакля мне чаще дарили конфеты и шоколадки, а не цветы. Сердобольные зрители хотели подкормить, подарить игрушку. Видимо, я была очень маленькая и меня реально было жалко.
Когда эпоха «Энни» закончилась, мы дружной творческой компанией частенько собирались у нас дома. Взрослые просили спеть что-нибудь из мюзикла, мы, дети, капризничали: «Ну нет, сколько можно?!» Но всегда пели.
И вот мое тринадцатилетие. Пришло много друзей, в том числе девчонки из «Энни».
В разгар праздника заходит мама: «Лиза, тебя хотела поздравить одна актриса, но она не смогла сама приехать, потому что плохо себя чувствует — стала совсем старенькой. Она прислала с поздравлениями своего сына! — Я волнуюсь и никак не могу понять, о ком речь. И никто не понимает, что за актриса? Мама продолжает: — Но сын так похож на маму, что ты его сразу узнаешь». И вот в комнату вбежал голден-ретривер с корзинкой цветов в зубах... Он был как две капли воды похож на свою маму — собаку Тирли, которая играла Сэнди в спектакле. Как же это было трогательно! Мы с девчонками стали обнимать пса, гладить и без всякой просьбы с удовольствием запели песню из «Энни» про собаку.
Благодаря «Энни» я очень рано поняла, что такое ответственность, что нельзя подвести партнера, нельзя опоздать на выход, забыть свою реплику.
И что даже несмотря на то, что тебе всего восемь, у тебя есть обязательства. И если простужена, никто не скажет: «Ой, Лизочка, у тебя болит горлышко? Ну, не пой сегодня, ничего страшного, зрители обойдутся». И даже когда на душе скребут кошки, ты обязан выйти на сцену...
В один очень грустный для меня день, такой грустный, что даже не хочу его вспоминать, шел очередной спектакль. Отменить уже было нельзя. Играем. И вот мне надо изображать радость... Широко улыбнуться и сказать: «Я самая счастливая девочка на свете!» Ну не могла я такое произнести! И не хотела. Потому что понимала: это будет чудовищной ложью. Посмотрела на своего взрослого партнера — актера Пашу Бердичевского — и прочла в его глазах понимание и поддержку. Улыбаясь через силу, выкрикнула: «Я самая счастливая девочка на свете!» ...Еще во время репетиций «Энни» я снялась в фильме «Рагин» у Кирилла Серебренникова.
Играла деревенскую девочку, которая передает крынку молока своему дедушке-строителю на третий этаж возводимого им дома. Каскадеры поднимали меня наверх в люльке. Был конец осени — дождь то и дело переходил в снег, и когда я, одетая в тридцать три одежки (длинный кафтан, теплый платок, на ногах портянки и лапти), плыла в этой люльке по небу, на лицо падали снежинки. В перерывах между дублями мне разрешали сидеть в микроавтобусе на водительском сиденье.
Серебренников — редкий, талантливый художник. Через три года он пригласил меня в спектакль «Человек-подушка» на роль Девочки-Иисуса — так я ее называла, или Девочки-зеленого поросенка. На репетициях сидела с открытым ртом, зачастую даже не понимала, о чем Кирилл говорит, но старалась впитывать в себя все как губка.
От него узнала, что пьеса может состоять из метафор и аллегорий. Спектакль был поставлен по пьесе Мартина Макдонаха, это очень сложная, не всем понятная драматургия, и сейчас идет много споров по поводу того, можно ли в такой пьесе играть детям. Не испортит ли это их психику? Так вот, я благодарна Серебренникову, что он показал мне такой театр: острый, жесткий. Я поняла, что даже жестокое высказывание художника может быть о добре, любви, о вере. Просто иногда до людей по-другому не достучаться.
После роли сиротки в «Энни» на меня практически посыпались героини со сложной судьбой. Я играла брошенных, потерявшихся, больных деток. В фильме «Эшелон» досталась роль немой девочки. И вот снимаем эпизод, где я должна проснуться от выстрела, испугаться, заплакать и заговорить.
Представляла себе, как это все происходит на самом деле, и пыталась так играть. Режиссер Нийоле Адоменайте меня хвалила. Она была очень доброй. И я ее помню. Как грустно, что Нийоле уже нет в живых. За четырнадцать лет из моих восемнадцати несколько актеров и режиссеров, с которыми я работала, ушли из жизни. Мне сложно это осознавать.
В картине «Свои дети» я сыграла девочку Ладу из детского дома, которую решили удочерить герои Алены Бабенко и Алексея Серебрякова. Все свое детство я купалась в любви, была под теплым родительским крылышком. Конечно, знала о том, что есть дети-сироты. Но так близко никогда с этим не сталкивалась. И вдруг — словно выпала из своего уютного гнезда и оказалась в реальном мире.
В тот момент во мне произошел какой-то перелом.
Мне было уже почти двенадцать лет. И я совершенно не хотела взрослеть. Нравилось быть маленькой, домашней и покладистой. А тут — кино про детей, которые от одиночества очень быстро взрослеют. Ребята из интерната с удовольствием принимали участие в съемках. Они были совсем не похожи на героев фильма «Свои дети», почти каждого из них на выходные забирали домой родные. Но ведь бывают случаи, когда взрослые берут ребенка из детского дома, а потом возвращают обратно, будто это ненужная вещь. Я тогда еще больше начала думать о том, как же хорошо держать маму за руку. И что вообще здорово всю жизнь быть рядом с людьми, которых можно держать за руку и знать, что они не предадут.
На «Своих детях» произошел неожиданный случай. В первый же съемочный день мы снимали сцену, в которой героиня Алены Бабенко дает мне пощечину, а я должна расплакаться. Я вроде бы понимала, что делать, но, видимо, сама Алена не была уверена, что девочка, которую она впервые видит, сможет сразу заплакать в кадре. И поэтому ударила по моей щеке со всей силы. Эта пощечина стала потрясением. Я вдруг поняла, что меня никто никогда не бил. Никому даже в голову это не приходило, а ведь кто-то так живет, терпит насилие. Я переживала несколько дней, ухо звенело, но ни с кем на эту тему не разговаривала.
А потом были съемки на катке — на коньках я никогда не стояла, — где моя Лада знакомится с героем Леши Серебрякова: она катается, он ее сбивает. Меня поставили на лед...
Передвигалась по нему как могла. Когда запустили массовку, все начали кружиться, а мне стало очень страшно. Но больше я переживала за маму, которая в тот момент тряслась за меня и бегала вокруг катка с круглыми глазами. Алексей подошел к ней: «Все будет хорошо, не волнуйтесь».
А дальше... Он наверняка даже и не вспомнит подробности того дня... А мне и теперь хочется сказать ему: «Спасибо, Леша, большое!» Мы снимали много дублей. Он подъезжал ко мне, «сбивал», а сам подхватывал на руки и со всей силы падал навзничь, но меня держал перед собой — я мягонько приземлялась ему на грудь. После съемок Леша ушел как ни в чем не бывало. А я запомнила тот день на всю жизнь. Знаю, как опасно вот так падать спиной на лед.
Тем же летом попала на кастинг «Папиных дочек».
Шла со странным ощущением: никогда раньше не приходилось играть комедийные роли. А тут — вундеркинд, такая клоунесса Галина Сергеевна. Мы — пятеро сестер и папа Андрей Леонов — за шесть лет съемок и вправду стали одной большой семьей. Справляли дни рождения на площадке, терпели жуткую павильонную духоту летом и холод зимой. Поклонники даже спрашивали нас с девчонками: «А в жизни вы тоже сестры?»
Мне нравилось играть героиню, над которой все смеются, но при этом уважают. К тому же за очками, тугими косичками и смешной походкой было легко cпрятаться. Галиной Сергеевной я была до семнадцати лет, но всему приходит конец. Больше всего скучаю по Полежайкину и Пуговке. В смысле — по Мишке Казакову и по Кате Старшовой. А чаще всего вижусь с Филиппом Бледным — мы вместе играем в «Ромео и Джульетте»...
Спектакль режиссера Сергея Алдонина я видела несколько раз.
Это дипломная работа его актерского курса во ВГИКе. Мне он так понравился, что я решилась и подошла к Алдонину в перерыве между съемками «Папиных дочек» (он вместе с Сашей Жигалкиным был режиссером этого сериала).
— Сереж, можно мне попробоваться на Джульетту?..
Я стояла перед ним в образе Галины Сергеевны — косички, мокасины, бабушкина юбка. Вымолвила просьбу и уже мысленно ждала раскатов смеха. А Сережа вдруг серьезно так сказал:
— Давай, Лиза, приходи.
Было большим риском утвердить меня, потому что до последнего момента сама не понимала, справлюсь ли.
Сережа говорил: «Лиза, тебе вообще ничего не нужно играть! Джульетта — самая обычная девчонка. Такая же, как ты, — веселушка, дурнушка, с похожими эмоциями и чувствами! И эта девчонка впервые влюбилась».
Я совпала с Джульеттой по возрасту. На момент премьеры мне, как и героине, было четырнадцать. Сейчас мне восемнадцать. Я сильно изменилась, и моя Джульетта тоже. Совсем недавно мне позвонили и предложили озвучивать Джульетту в новой английской экранизации. Конечно же, с радостью согласилась! Та Джульетта, которой я отдала свой голос, — совсем другая, не похожая на девочку, которую играю на сцене. И это большое счастье! Экранная Джульетта более спокойная, мягкая, женственная. А моя — дерзкая, угловатая, колючая. Но мне кажется, что девчонки во все времена хотят любви, какого бы характера, темперамента они ни были.
Я рада, что со мной навсегда останутся мои Джульетты и все переживания, связанные с ними.
На съемочной площадке и в театре с детства знакомлюсь с потрясающими людьми. На кастинг фильма «Поп» к Владимиру Ивановичу Хотиненко пришла без особой надежды: мы с мамой прочитали книгу Александра Сегеня и я знала, что по возрасту не подхожу, да и по характеру героини. Но не попробовать не могла. Очень радовалась, когда меня взяли на роль Евы.
Но во время первого съемочного дня ужасно нервничала. Аж сердце из груди выпрыгивало! Ребята из съемочной группы рассказывали, что через микрофон было слышно, как оно стучит.
О том, что я играю в популярном сериале «Папины дочки», Владимир Иванович узнал уже после, ему племянники раcсказали. «Лиз, если бы увидел «Дочек», мне бы в голову не пришло тебя пригласить на пробы».
Это было невероятно — работать в одном кадре с Сергеем Маковецким, с Ниной Усатовой! И даже если снимали не мой эпизод, я наблюдала в монитор за их игрой. Особенно за крупными планами. Когда получался хороший дубль, Владимир Иванович начинал очень громко хохотать. А я поначалу об этой его особенности не знала. И вот первый съемочный день, сложная сцена, серьезный текст. После команды «Стоп!» с ужасом слышу хохот режиссера. Думаю: «Ну все, напортачила...» Мысленно прокручиваю в голове дубль — что же было не так? Оказалось, все так. Как я потом ждала этого веселого смеха!
На озвучке «Попа» Владимир Иванович вдруг спросил:
— Лиза, а что у тебя по математике?
— «Тройка».
— Отлично, Софью Ковалевскую будешь играть.
Вот так я получила роль в «Достоевском» — сыграла первую женщину-математика, влюбленную в Достоевского. Если Владимиру Хотиненко что-то не нравилось в моей игре, он тихонько подманивал к себе: «Лиз, иди-ка сюда... В принципе — хорошо, но если тебе захочется, можем снять еще один актерский дубль. Посмотри».
Это очень деликатно с его стороны: не говорить, что все плохо, а дать актеру самому оценить свою работу. Впервые столкнулась с таким доверием.
В прошлом году я поступила на продюсерский факультет Гуманитарного института телевидения и радиовещания. А до этого попрощалась с родной школой. Но с детством расставаться не спешу. Вроде бы странное дело: сверстники торопятся вырваться из родительского гнезда, стать независимыми... А для меня независимость сродни одиночеству.
Мы с мамой трясемся друг над другом, потому что очень любим. И это при том, что очень разные. Мама энергичная, общительная, все свои эмоции выплескивает наружу. А я интроверт. И кажется, все больше замыкаюсь в себе. Мама любит повторять: «Лиза, я не понимаю, как ты устроена?!» Она с большим интересом посмотрела бы документальное кино о том, что происходит в моей голове.
Мне ни капельки не жалко уступить в споре — лишь бы другому человеку было спокойно. А мама жутко принципиальная. Когда спорим, она всегда очень активно жестикулирует и голос у нее повышается. А я сижу и жду, пока мама устанет. Потом спокойно высказываю свою точку зрения: «Мамочка, ты неправа». И ее эмоциональный монолог начинается вновь, и я опять жду, пока она устанет. Примерно так у нас проходит спор. Хотя, конечно, бывает, что ссоримся. Не сойдемся во мнении, надуем губы и расходимся по разным концам квартиры. Как у Чехова: «И она ушла в другую комнату». Но долго дуться не получается — уже через час меня терзают мысли: «Боже мой, как там мамочка, что она чувствует? Неужели правда обиделась?» И мама переживает: «Может, я была с ней слишком резкой?» Одновременно начинаем строчить друг дружке эсэмэски, писать всякие нежности.
Мама у меня не очень хозяйственная. Домашние дела делает механически, без удовольствия. А мне нравится наводить порядок, кухарничать, на даче в земле ковыряться. Когда я начала готовить, мама все удивлялась: «Ну вот! А говорят, что от осинки не родятся апельсинки! В кого же ты у меня такая талантливая кулинарка?!»
Видимо, в прабабушку Елизавету по маминой линии, в честь которой меня и назвали. Очень люблю готовить. Мама говорит, что у меня даже самое простое блюдо получается каким-то особенным, а котлету по-киевски я делаю точь-в-точь как прабабушка. И меня это вдохновляет. Обычно зову маму уже к накрытому столу.
У нас с ней и друзья общие. Одна компания. Вместе дни рождения отмечаем, обычно шумно и весело. А вот восемнадцатилетие мне захотелось встретить тихо, по-домашнему: все-таки первый шаг во взрослую жизнь.
Через день после совершеннолетия я пришла на репетицию в Булгаковский Дом. Помню, еще злилась на себя, что не выучила текст, бубнила под нос: «Что ж такое? Какая же ты, Лиза, безответственная!..»
В здании никого нет. Это меня не смутило — часто прихожу первой. Появилась Наталья Склярова, сотрудница Булгаковского Дома:
— Лизунь, пойдем, я тебя проведу.
Ласково так сказала, взяла за руку. Спускаемся в театральный зал (он находится под музеем). Везде темно.
— Наташ, почему темно?
— У нас со светом проблемы. Ты не переживай, садись, текст повтори. А я осветителей найду, они все исправят.
И вот сижу одна в центре зрительного зала, на первом ряду, пытаюсь вспомнить текст... Из глубины то и дело слышатся шорохи, мелькают тени. Стало не по себе... Булгаковский Дом — мистическое место. Вдруг скрип, как будто кто-то открыл форточку. От испуга вжимаюсь в стул. В этот момент на сцене включают софиты и я вижу декорации из спектакля «Ромео и Джульетта». И начинается импровизация на тему «балкон», в которой принимают участие все — не только актеры, но и администраторы, осветители, помощники, директор, режиссер Сережа Алдонин. Все! Боже, как это было смешно, нежно, трогательно! Феерическая импровизация! Я, конечно, расплакалась...
Затем все вдруг убежали со сцены, передо мной опустился экран. На нем начали показывать нарезку из фотографий и видео с наших первых репетиций «Джульетты» четырехлетней давности...
Я даже не могу передать, что чувствовала в тот момент. Какой-то непередаваемый восторг. А потом экран поднялся, меня окружили ребята. Они держали торт со свечками. Со всех сторон доносилось: «Лиза, дуй, дуй, задувай! Загадывай желание». От нахлынувших чувств застыла перед тортом в растерянности. Последнее, о чем могла думать, — о желании и свечках. Они в итоге как-то сами собой затухли. Плакала и смеялась одновременно — я вообще любитель вдоволь порыдать от радости. Мы все вместе поднялись на сцену — обнимались, «поздравлялись» и кружились под музыку из спектакля, а потом пошли в комнату, где был накрыт стол. И сидели до самой ночи — пели песни, травили байки. Никто в тот день так и не узнал, что я не выучила текст...
Я, наверное, какая-то неправильная, уж не знаю. Но даже в переходном возрасте, когда все в тебе меняется, когда эмоции бьют через край — секунду назад ты хохотала, а потом ревешь белугой, — даже тогда меня не тянуло на бунты, не хотелось уйти в отрыв, противоречить, делать что-то назло. Никакого конфликта отцов и детей. Наоборот, меня всегда выручало лишь одно средство: прийти к маме, крепко обнять, свернуться калачиком рядом с ней. Тогда все плохое отступает.
Но еще лучше — вместе улететь, пусть и ненадолго, в какое-нибудь «прекрасное далеко». Как на мое пятнадцатилетие, когда мама, чувствуя, что мне очень нужны перемены, сделала потрясающий подарок: пригласила в оперу на «Травиату»... Рано утром мы сели в самолет и через несколько часов уже гуляли по Вене.
Мама подарила мне букет нежно-розовых роз, я шла с ними в обнимку, а потом вдруг купила у уличного торговца смешные заячьи уши с короной. Сама не ожидала от себя такой смелости — в Москве бы постеснялась в таком виде по улице гулять. А тут, в Вене, вдруг стало все равно, кто и что подумает. И я нацепила заячьи уши с короной и чувствовала себя такой счастливой! На секунду вдруг показалось, что с неба вот-вот хлынет солнечный дождь... И было так хорошо, так спокойно. И вспомнилась притча о зеленом поросенке из «Человека-подушки». Она вообще часто меня утешает, когда я испытываю неловкость: что бы ни случилось, оставайся собой.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон мебели «Театр Интерьера».
Подпишись на наш канал в Telegram