Достала себе шубку из козьих лапок. Иду вся из себя счастливая. И Наташа Селезнева идет, как всегда обаятельная, очаровательная: «Валька, как я тебя люблю! Ты где шубку-то взяла?» — «В Болгарии». — «Красивая шубка! Надоест — куплю ее у тебя... для своей домработницы».
Андрей Миронов однажды сказал очень правильные слова: «Популярная роль артисту поначалу кажется судьбой, но скоро понимаешь, что на самом деле это только ирония судьбы».
Пятнадцать лет я играла пани Зосю в одной из самых любимых зрителями телепередач «Кабачок «13 стульев». Это была обаятельная, игривая и весьма сексапильная официантка, советский вариант Мэрилин Монро. Вместе с Ольгой Аросевой, Наташей Селезневой, Спартаком Мишулиным, Михаилом Державиным, Зиновием Высоковским и другими потрясающими артистами Театра Сатиры мы пели модные зарубежные песенки, щеголяли в одежде «из-за бугра», легко и остроумно шутили. Неудивительно, что отечественные зрители, по горло сытые нудными идеологическими программами, не пропускали ни одной передачи.
Как Андрюша и говорил, за полтора десятка лет роль пани Зоси стала сначала судьбой, а потом иронией моей судьбы: много лет меня воспринимали как актрису, способную лишь строить глазки и петь песенки.
Даже жена главного режиссера Театра Сатиры Валентина Плучека, актриса Зинаида Дмитриева, в сердцах упрекнула: «А что ты умеешь? Только свою Зосю и умеешь!» А потом, по прошествии нескольких лет, я будто и вовсе исчезла: меня стали путать то с Аросевой, то с Селезневой, подчас и вовсе не узнавать.
Однажды еду в метро, на станции «Белорусская» влетает в вагон толпа. Прижимаюсь к поручню, неудобно, но терплю, людям тоже ехать надо, говорю с улыбкой:
— Вы меня сейчас раздавите, но ради бога, проходите.
Один из мужчин посмотрел на меня и рявкнул: — Ну что это за город, одни проститутки!
Вот это я улыбнулась!
А ведь за моими плечами огромный опыт: с отличием окончила Щукинское училище, играла яркие роли на сцене Театра Сатиры в спектаклях «Клоп», «Самоубийца», «Малыш и Карлсон, который живет на крыше», много снималась в кино.
Одного не умела, как сказал Андрюша Миронов: «Работать локтями». Более того, не считала это нужным, не в моих правилах занимать чужое место — мама строго воспитала. «Доченька, уважай себя и береги свою душу», — говорила она.
Мама была очень красивая — статная, полная, фигуристая. Окончила Свердловскую консерваторию, играла весь венский репертуар: «Сильву», «Марицу», и в основном графинь. Да и сама по происхождению была из знатного польского рода, после ее смерти мне в наследство перешел семейный герб дворян Рогозинских четырнадцатого века.
Шарыкина — это папина фамилия.
Характер у мамы был шляхтичский, гордый, но не высокомерный. Была рослая, да еще носила громадные каблуки и на все смотрела сверху. Как-то в Иркутске, куда она сбежала от третьего мужа, идем мы с ней зимой по улице. Все вокруг в платках, меховых шапках — мороз сорокаградусный, а мама в черной шляпе с белыми перьями — знакомые старушки еще в пору своей молодости вывезли из Парижа. Какой-то мужчина подошел к ней и грубо спросил: «Ты что петуха-то нацепила?» Мамочка ничего не ответила, даже не взглянула в его сторону. Она на такие вещи вообще не обращала внимания. Распространенный закон «Будь как все, сиди и не высовывайся» ее совершенно не касался.
Единственную дочку мама оберегала от чужих, говорила: «Ты у меня умница, но дурочка».
Я была фикусным созданием, всегда при ней, как бы «при ножке», и плохо ориентировалась в жизни. И сейчас порой как дурак с мороза — ляпну, а потом думаю. Среди практичных людей такое поведение называется глупостью.
Моя мечта стать актрисой зародилась на берегу реки Лены. В конце весны, когда устанавливалось судоходство, мама с театром оперетты на барже отправлялась на гастроли по сибирским деревням и меня брала с собой. Никогда не забуду, как среди жарков — чудесных сибирских цветов — сколачивали деревянные подмостки, пахнувшие свежей стружкой, по вечерам под открытым небом танцевал балет и пел хор и с каким восторгом бакенщики, геологи и егери смотрели на артистов с Большой земли.
Мама отговаривала, считала, что в актерской профессии среди женщин слишком жесткая конкуренция, другое дело — опера или оперетта, но, увы, особого голоса у меня никогда не было.
Окончила школу, и тут удача — мама переехала в Москву: сначала на гастроли, а потом так и осталась в столице, и я за ней как хвостик.
Поступила в Щукинское театральное училище. Принял меня Борис Евгеньевич Захава.
Училась вместе с Андрюшей Мироновым, Викушкой Лепко, Юрой Волынцевым, Николаем Волковым, Ольгой Яковлевой — разноперая команда. Потом только поняла: люди были сумасшедше талантливые.
Мальчики за мной не ухаживали.
Наверное потому, что была дико застенчивая и одета бедно — у мамы не хватало денег на дорогие наряды, она и так, как могла, мне помогала. Хорошо хоть квартирный вопрос не стоял, мы обменяли сибирское жилье на московское. Бабушкины стоптанные туфли, черная юбка и синяя кофта — гардероб на все случаи жизни. К своему внешнему виду я относилась совершенно спокойно. С детства помнила мамины слова: «Валечка, важно быть добрым человеком, а одежда — дело второстепенное. Хорошо, если у тебя будет возможность нарядно одеваться. Если нет — как-то приспособишься».
Конечно же, я замечала, как одеты другие студентки. Например Ольга Яковлева, будущая муза Анатолия Эфроса — у нее еще в институте завязался роман с известным футболистом Игорем Нетто, двенадцать лет он занимал первое место среди лучших футболистов СССР и со всего мира привозил ей шикарные вещи.
Она была очаровательна. Но что меня поражало в ней больше всего — глазищи! Только одного человека знаю, кому идут злость и гнев, — Ольгу Яковлеву. Большинство людей в таком состоянии становятся некрасивыми. Если мы с мамой ссорились, я ей говорила:
— Посмотри на себя в зеркало, какая ты страшная!
— А ты на себя!
Яковлева же, когда злилась, превращалась в красавицу. Серые глаза увеличивались вдвое и сверкали синим пламенем, ей очень шло. Не знаю, как сейчас, недавно вот ее встретила, но в тот момент она не гневалась.
Андрюша Миронов очень мне нравился, периодически в него даже влюблялась, но никогда не позволяла себе показать чувства.
Миронов ни от кого не скрывал своих бесконечных любовных романов, он в этом вопросе был мотыльком: сегодня один цветочек, завтра другой, послезавтра третий, а мне «времянкой» быть не хотелось. К тому же Андрюша очень симпатизировал моей подруге Викушке Лепко, пани Каролине из «Кабачка». В нее невозможно было не влюбиться: изящная, женственная, хрупкая, как фарфоровая куколка.
Мне кажется, Андрюшино чрезмерное увлечение женским полом шло от внутренней неуверенности в себе. Его родители — мои любимые Александр Менакер и Мария Миронова — были состоявшимися артистами, яркими личностями, неудивительно, что он хотел доказать и родным, и всему человечеству, что и сам, без протекции, может многого достичь на сцене.
Часто мучился от своей зодиакальной «рыбьей» трусости и нерешительности, не мог без внешней поддержки ощутить себя героем-победителем и находил ее в женской любви. Когда им восторгались, отвечали взаимностью, он вырастал в собственных глазах, освобождался от родительской ауры и начинал верить в себя.
Благодаря Миронову я действительно стала актрисой. Это была незамысловатая история отстающей ученицы и талантливого учителя. Дело в том, что мои стеснительность и зажатость, непобедимые даже на уроках актерского мастерства, почти привели к исключению из института, педагоги лишь условно перевели меня с первого курса на второй.
Миронову как старосте группы сказали:
— Подтяни Шарыкину.
— Без проблем.
Мы много репетировали отрывок из «Загадочной натуры» Чехова, и я еще больше влюбилась в Андрюшу, такой он был улыбчивый, радостный. Иногда вспыльчивый, но всегда солнечный, как Олег Попов. Кстати, у клоуна все-таки была некоторая сероглазая жесткость, а у Андрея — только солнечное свечение. Жаль, что человек был ведомый. Под чей каблук попадал, так себя и вел. И все же надо понимать: он, как и я, по знаку зодиака Рыбы — мы на злости не зацикливаемся. Вспоминаю его, и опять улыбка и теплое чувство на душе.
В Театре Сатиры оказалась тоже благодаря Андрею.
Получив диплом, я подошла к нашему педагогу Александру Сабинину:
— Что посоветуете? Ефремов берет в свой театр.
— Неплохо.
— Но есть еще вариант — Театр Сатиры. У Миронова перед показом заболела партнерша, он попросил подыграть ему, и теперь нас зовут обоих.
— Лучше иди к Плучеку. С твоим характером в «Современнике» тебя слопают!
Но и в «Сатире» было все не так просто. Моя мамочка всегда ко всем с улыбкой, и я улыбаюсь, радуюсь, а за моей спиной: «Какая хитрая, со всеми заигрывает, всем «Здравствуйте!» Почему хитрая? Думаю, желать людям здоровья — это хорошо.
Тем не менее я быстро получила роли в спектаклях «Проделки Скапена» и «Дон Жуан, или Любовь к геометрии».
Через некоторое время Валентин Плучек начал ставить «Безумный день, или Женитьба Фигаро», главная роль досталась Миронову, а его возлюбленной Сюзанны — мне. Год ее репетировала, но все не складывалось, а потом почувствовала — Андрей меня не принимает. Наконец подошел и честно, без обиняков сказал: «Пойми, мне нравится работать с актрисами, которых я, как бы это выразиться, изучил досконально».
Я догадывалась, что у него в это время был роман с Таней Егоровой, но промолчала, не стала ничего говорить. А дня через три-четыре Плучек снял меня с роли. Получилось классически: Миронов породил актрису Шарыкину, он же ее и убил.
После неудавшейся Сюзанны я тринадцать лет играла в «Фигаро» в массовке. Правда, и у Тани роль не пошла, она замечательна как актриса эпизода, и Плучек это вовремя заметил.
Никого ни в чем не виню. И во времена моей молодости, и сейчас — каждый пробивается как может. Кто-то умело, по расчету выходит замуж, кто-то заводит нужного любовника. В театре важнее всего, чтобы режиссер тебя любил. Вот, например, Анатолий Эфрос просто обожал Олечку Яковлеву и не мыслил без нее ни одного спектакля. И Валентин Плучек и Танюша Васильева (Ицыкович) — удивительный творческий тандем, вместе они создали много интересных образов. У меня такого счастья не было, все думала: ну баловство это, не по мне, не могу, и так далее. Теперь понимаю: те, многие, жили правильно, это я неправильно жила.
С первым супругом мы познакомились в Воскресенске, в Доме отдыха актеров.
Зима, снег, все на лыжи, в лес, и я за компанию, хотя кататься не умею, все падаю и падаю. Никому до этого нет дела, а тут красавец-парень меня, корявую, поднимает, я падаю, он опять поднимает. Да еще и стихи читает. Включилась дурацкая благодарность девушки, на которую впервые обратил внимание мужчина, и это сыграло свою роковую роль. Мы вернулись в Москву и очень скоро стали жить вместе. Бабушке мой муж не понравился, вот уж в ком кровь шляхтичей бурлила, так это в ней. Внимательно рассмотрела моего избранника и сказала: «В наше время такими были приказчики».
Муж жутко меня ревновал, не давал свободы. Стоит реснички подкрасить — скандал, задержалась — нервотрепка.
Несерьезный у нас был брак, когда расставались, помнится, даже подрались из-за каких-то книжек.
А потом на съемках фильма «Майор Вихрь», где я играла эпизодическую роль, познакомилась с режиссером Евгением Ташковым. Меня поразило его доброе, внимательное отношение к актерам, он знал имена всех, кто с ним работал, даже артистов массовки.
Между нами завязался роман. Ташков не скрывал, что женат, но лишь спустя время я узнала, что его супруга — актриса Екатерина Савинова. Когда выяснилось, что Катя серьезно больна бруцеллезом и страдает нервными срывами, ни он, ни я не стали продолжать отношения, для нас обоих это было неприемлемо. Мы расстались, как я считала, навсегда.
Но от судьбы, как говорится, не уйдешь.
Однажды, когда я была с театром на гастролях, позвонил Женя и коротко сказал: «Катя погибла. Приезжай».
Спектакли закончились, и я вернулась в Москву. Женя постоянно искал встреч со мной, а увидев, уговаривал переехать к нему. В какой-то момент поддалась его натиску.
Очень привязалась к сыну Ташкова Андрею. Добрый, умный мальчик, мне доставляло удовольствие заботиться о нем. А вот в отношениях с Женей очень скоро возникло непонимание. Он прекрасный режиссер, счастьем было работать с ним в картине «Дети Ванюшина», но творческим людям трудно существовать под одной крышей, кто-то должен постоянно отказываться от своих интересов ради другого. Я не могла, театр, пусть скажу громко и пафосно, был для меня всем на свете.
Когда Андрей уже был на четвертом курсе Щукинского училища, сказала ему: «Я была нужна тебе как опора.
Но теперь ты взрослый человек, у тебя своя жизнь, а у меня — своя».
Расстались мы с Ташковым хорошими друзьями. В прошлом году Евгений Иванович умер, ему исполнилось восемьдесят пять лет. Он прожил большую интересную жизнь, и мне хочется помянуть его самыми добрыми словами.
Неправильно винить одних лишь мужчин в неудавшихся отношениях, я и сама была к семейной жизни не готова и даже знаю почему: никогда не воспринимала мужчин всерьез, спасибо родному папе.
Вот тут необходим маленький экскурс в историю нашей семьи.
Отец мой, Дмитрий Шарыкин, был военным летчиком, инженером, автором задачника по электронным машинам, умнейшим человеком. К тому же потрясающе красивым, бабушка у него была турчанкой. А где восточная кровь, там и громадная любвеобильность.
Родители прожили вместе десять лет, любили друг друга, но, как говорится, «с глаз долой — из сердца вон». На фронте у папы начался роман с медсестрой. Женщина делиться любимым не захотела и прислала маме письмо: «Уважаемая Ирина Антоновна, я беременна, а ваш муж, Дмитрий Сергеевич, больше вас не любит и счастлив со мной». Мама переслала письмо отцу и гордо отказалась от алиментов. С медсестрой папа не остался, но и домой не вернулся, потом у него было еще несколько жен, от которых в общей сложности родилось девять детей.
А мама много лет одна тянула меня, моего родного брата и двух папиных сыновей от предыдущего брака.
Несколько слов о моих братьях. Алик, родной по крови, рано ушел из семьи: мама боялась, что он станет босяком, бандитом, потому что рос «бесхозным», без мужской сильной руки. Устроила его в Суворовское училище, откуда он пошел в армию. Так мы и жили все время врозь. Когда Алик приезжал, у нас был праздник, мы с мамой его очень любили. У него огромная семья: жена, дети, внуки, он настоящий полковник — и по званию, и по состоянию души. А вот с приемными жизнь нас развела-разметала, мама поставила их на ноги, а дальше каждый пошел своим путем.
Был момент, когда появилась возможность впервые увидеться с отцом.
В Ташкенте во время гастролей театра в мой номер зашла очень милая женщина и говорит: «Валечка, меня зовут Екатерина Федоровна. Я последняя жена твоего папы, он очень хочет с тобой познакомиться». Садимся, я ее чайком угощаю. Думаю: «Хоть и держу на отца обиду, но надо согласиться». Она продолжает: «Посмотри, какие у меня натруженные руки. Я все ему приготовлю, он пообедает, каждый пальчик мой поцелует». Так и мама говорила: добрый, ласковый, бессребреник. «Но есть у него недостатки, — вдруг сообщает гостья. — Пока я рожала Артурчика, он связался с массовичкой». Послушала я ее и решила с отцом не встречаться, не смогла.
Сейчас, когда его давно уже нет на свете, понимаю: напрасно не встретилась. Надо быть благодарной человеку, который дал тебе жизнь — и неплохую.
Теперь его имя в церкви поминаю, чего раньше не делала. Но боль от того, что он бросил нас с мамой, все равно осталась.
Много раз думала о том, как некрасиво папа вел себя с женщинами, и пришла к выводу: если ты завел новую подругу, ради бога, наслаждайся с ней на стороне, но не забывай про семью. Если повезет и жена, как и ты, найдет другого спутника жизни, смело уходи и женись еще раз. А вот если не устроится — хоть гарем открой, но опекай супругу до конца дней. А папа свои семьи бросал, не церемонился.
И мамина кровь во мне играла. Она никогда одна не оставалась, легко мужей меняла. Я к этому спокойно относилась: значит, ей так надо. Да и мужчины любили ее истово.
Мой первый отчим, дядя Дима, полковник, был замечательным человеком, заботливым, ласковым и ко мне относился как к родной дочери.
К сожалению, они всего три года были вместе: в День Победы в 1945 году его ранило, поврежденное место переросло в саркому и он быстро сгорел.
Новый муж, дядя Ваня, был генералом. Влюбился в свою «Марицу» без памяти. Но в какой-то момент заревновал и увез в Кичеево, тридцать седьмой километр от Киева, на громадную дачу: гектар земли, корова, куры, козы, для послевоенного голодного времени — подарок судьбы. Но мамин любовный угар быстро прошел. Благоустроила генеральский участок, скамеечку поставила, сшила мужу пижаму, а потом списалась со своей подругой балетмейстером, сгребла меня под мышку, и мы умотали прямиком в Иркутск, где маму уже ждали в оперетте.
Новый муж не заставил себя ждать. На одном из концертов я увидела, как какой-то мужчина смотрит на маму и млеет. Шепчу:
— Мамочка, этот дядька в тебя влюбился.
— Глупости не говори! — сказала мама.
В конце лета возвращаюсь из пионерского лагеря, а они уже вместе. «Дядька» оказался детским писателем — Борисом Александровичем Костюковским.
Мамина женская судьба в общем-то была удачной, если бы не один очень важный момент: я, ее дочь, так и не узнала, что такое полноценная семья.
Всем на свете — и моей отдушиной, и моей болью — была работа. Недавно заметила интересное совпадение: тринадцать лет играла в «Женитьбе», тринадцатого декабря меня зачислили в Театр Сатиры, хотя пришла на несколько дней раньше, и наш телевизионный «Кабачок» назывался «13 стульев».
Изначально «Кабачок» был обречен на неудачу — глупые, примитивные персонажи, скучные диалоги, никто за него не брался, отмахивались: «Ерунда».
Сценарий кочевал из рук в руки, пока не попал к заведующему театральной труппой Театра Сатиры Георгию Зелинскому, который увидел в нем жизнеспособное зерно. И Жорик взялся за работу. В первую очередь пригласил своих любимых — жену Зою на роль пани Терезы и Ольгу Аросеву — играть пани Монику, еще некоторых артистов. Потом уже к ним приросли Рудольф Рудин — пан Гималайский, Вячеслав Шалевич — пан Поэт, Женя Кузнецов — пан Буфетчик, ну и меня пристроили, чтобы за стойкой стояла, чашечки раздавала.
С удовольствием стала играть в «Кабачке»: петь и танцевать — это же мое, родное.
Мамочка дома репетирует — кружусь рядом, песня по радио — подпеваю. Правда, на сцене, как начинала волноваться, голос немедленно куда-то исчезал.
Накануне первой съемки Жорик сказал: «Придумай себе имя».
У бабушки была подруга пани Жося. Решила: «А я буду пани Зося». Потом уже сценаристы придумали пани Катарину, пани Каролину. Поначалу же все рождалось из польских «Шпилек» и других юмористических журналов. Саша Белявский, первый пан Ведущий, хорошо знал язык и блестяще переводил юморески, их артисты и разыгрывали.
С Наташей Селезневой, пани Катариной, мы одно время очень дружили, и сейчас отношусь к ней с большим уважением. Природа одарила ее такой прекрасной внешностью, уникальной в своем роде, ее нельзя не полюбить. И в «Кабачке» она была смешной и прелестной. Очень яркая личность, бог дал ей способность реагировать на все в ту же секунду. Вот я, например, как мама говорила, «мямлик» — соображаю через день. Посмотрела спектакль и сразу не могу его оценить, должна переварить, подумать. А у Наташи импульсивный характер, она мгновенно и очень ярко высказывает свое мнение. Очень любит ерничать. «Ради красного словца не пожалею и отца» — это про нее. Языкатая удивительно, причем хлесткая и точная.
Как-то сидим в «Кабачке», гримируюсь, готовлюсь к съемке, мурлычу себе под нос, песенку должны были снимать, она подходит: «Валька, я на тебя смотрю, ты такая красивая, ну такая красивая, ну просто Зыкина!»
Или другой случай.
Были на гастролях в Болгарии, и я купила себе шубку из козьих лапок. Для меня — счастье, всегда «хромаю на деньги», а тут новая коричневая шубка. Не люблю, когда убивают животных, но зима есть зима. И вот иду после спектакля в козьих лапках, вся из себя счастливая. И Наташа идет, как всегда обаятельная, очаровательная:
— Валька, как я тебя люблю, как я тебя люблю! Ты где шубку-то взяла?
— В Болгарии.
— Ага... Красивая, замечательная шубка! Надоест — куплю ее у тебя... для своей домработницы.
Непредсказуемый человек. Залимонит оригинально, хлестко, чуть-чуть обидно, но здорово. Это талант своего рода.
Замечательный был Ромочка Ткачук — пан Владек. Большой ловелас, тот еще ходок, мы все это знали. Но при этом он невероятно сильно любил свою жену Маечку. Она тяжело болела раком, и он ухаживал за ней как за ребенком: с ложечки кормил, носил на руках. Приходил в театр взволнованный, нервный, с красным лицом, переживал, как бы Майя в его отсутствие не открыла газ. Однажды сказал: «Если Майка умрет, я жить не буду!» Мы не понимали всей глубины его страданий. А в один жуткий день в театр привезли два гроба: в одном Ромочка, в другом Майя. За несколько дней до этого страшного события Майю выписали из больницы, сочтя лечение бесполезным. На следующий вечер, когда Ромочка вернулся из театра, Майя уже не дышала.
Он лег рядом с ней, а утром сосед их так и нашел. Врачи установили, что у Ткачука остановилось сердце.
В Зоечку Зелинскую я еще студенткой была влюблена — красавица, здорово играла в «Дамокловом мече». Мы не очень близко с ней общались, она всегда во всем первая, из тех женщин, к которым близко не подходи, а еще лучше, как говорится — «отскочи на пол-лаптя».
Панов Ведущих было два. Сначала, как и говорила, Саша Белявский, но его пригласили сниматься в кино, и на передачу он не вернулся. А потом больше десяти лет — Миша Державин. Ему и стараться не надо, достаточно просто выйти на сцену — очень обаятельный, красивый, глаз невозможно оторвать. И в жизни такой же симпатичный, уютный, чтобы на кого обиделся или разозлился — никогда, ко всем с улыбкой.
У нас с ним были чисто дружеские отношения, он мне рассказывал о своих романах, а я с удовольствием слушала и верно хранила его тайны.
Когда впервые увидела Спартака Мишулина, пана Директора, в ужас пришла, думаю: «Боже, какой страшный!» А потом поддалась его невероятному обаянию, и произошло чудо: все, что Спартачок Васильевич говорил и делал, приводило в восторг. Его и в театре зрители дольше всех со сцены не отпускали.
Первое время «Кабачок» снимали целиком — от первой сцены до последней, все артисты были задействованы одновременно. Это был добрый, дружный период нашей работы, но, к сожалению, короткий.
Как только передача стала популярной, нас всех «растащили» по киностудиям. Ольга Аросева, например, сыграла в «Берегись автомобиля» и «Стариках-разбойниках», Мишулин — в «Белом солнце пустыни» и «Достоянии республики», я получила роли в «Старшей сестре» и «Приваловских миллионах».
Неудивительно, что Жорику стало сложно всех одновременно собирать на съемочной площадке, он начал снимать передачу кусочками. Но даже при таком варианте не все актеры могли прийти. Вот, допустим, в какой-то день Зелинский пишет песню Аросевой. Ну и кто захочет участвовать в массовке, чтобы в свое драгоценное время, пока она поет, молча посидеть за столиком? Да никто. У одних работа в кино, у других репетиция в театре, естественно, начинаются скандалы, дикий ор, даже Жорик на артистов голос повышал.
Он был добрым человеком, но вспыльчивым и кричал не со злости, а от отчаяния.
Потрясающе в такие дни вел себя Георгий Вицин — пан Цыпа, Гошенька, как его все называли. Ни разу в скандалах не участвовал. Сядет за столик в уголочке, пару пакетиков молочка выпьет, кулачками щечки подопрет и дремлет. Спокойный был, может потому, что йогой занимался, мяса никогда не ел. Как только ему сниматься, глазки откроет, улыбнется и радостно: «А? Я готов!» Со всеми жил мирно, был хорошим семьянином, дочку свою Наташу очень любил, она у него от второй жены — племянницы знаменитого Мичурина.
Многие телезрители обратили внимание, что у меня, пани Зоси, в передаче мало миниатюр. Друзья спрашивали: «Почему у тебя такая маленькая роль, «мигавка» какая-то?»
Был период, когда в «Кабачок» пришел Сашенька Галевский, пан Войцех, и нас хотели соединить в пару. Даже вышло несколько «Кабачков», где мы с ним разыграли вполне достойные миниатюры, но потом нас «разлучили»...
Все актрисы «Кабачка» получали письма от зрителей, в которых те признавались им в любви. И я в том числе. Мне уже за тридцатник, получаю послание от семнадцатилетнего мальчика: «Пани Зося, я решил на тебе жениться. Но мои родители говорят, что они против, потому что артистки — женщины легкого поведения». В следующем письме пишет: «Я все решил. У нас внизу гастроном, будешь там работать». Смешные, добрые люди, не умеющие отличить сценической образ от реального человека! Блондинка на киноэкране — мечта каждого мужчины, но разве правильно, что люди воспринимают тебя только в глянце, а когда видят не «в образе», мгновенно разочаровываются?
Не хотят понимать, что ты в жизни такая же, как все, — надо и обед приготовить, и продукты купить, и постирать. А я что, стану накрашенной, одетой с иголочки и с маникюром картошку на рынке выбирать? И ты пробегаешь по улице без всякой косметики на лице, и никто тебя не узнает. И слава богу, и тишина, и хорошо. И от дураков подальше.
Как-то получаю открытку от молодого человека с приглашением на свидание. Решила посмотреть, что там за ухажер. Пришла, стоит парень, в руке букет, на меня ноль внимания. Говорю: «Вы такой-то?» Молчит. Протягиваю конверт: «Вы писали?» Молчит. «Тьфу ты! Всего вам доброго!» — повернулась и ушла. Через неделю получаю письмо: «Дорогая Зося, почему ты так со мной поступила?
Зачем вместо себя прислала другую женщину?» Не понравилась я ему.
Или еду в автобусе, и ко мне обращаются две молоденькие девушки:
— Скажите, это вы Зося из «Кабачка»?
— Да.
— Надо же, а в жизни вы не такая эффектная.
Только подумать, полтора десятка лет в «Кабачке»! Колоссальная нагрузка! Кстати, даже поляки оценили нашу работу, присвоили всем артистам звание «Заслуженный деятель культуры Польши». А помимо передачи еще театр, кино плюс мужья и личные проблемы.
Заканчивается репетиция «Кабачка», все бегом к автобусу, чтобы в половине седьмого быть в театре.
После спектакля чуть-чуть поспали и утром опять бегом на репетицию, и уже автобус ждет, чтобы отвезти всех в «Останкино». В итоге даже не замечаешь, за кого вышла замуж. Это потом, когда начинаешь соображать, думаешь: «Мама родная! Что же я наделала — попала из одной мышеловки в другую».
Второй муж был врачом, хирургом. Первое время у нас все было по правилам: оба работаем, оба занимаемся хозяйством — тишь да благодать. А потом он начал пить. Закончит операцию, халат с перчатками снимет и в кафе, расслабляться с коллегами. Быстро у него это вошло в привычку. Мне было очень тяжело, возвращаюсь домой из театра, стою перед дверью и думаю: «Сейчас войду и опять увижу пьяного мужа».
Да, было и такое. Напившись, мог даже при мне приволочь в квартиру подружку. Дошло до того, что соседям в глаза было стыдно смотреть. Тяжелый случай. А кроме всего прочего руку на меня стал поднимать.
Родители мужа были известными людьми в медицине, из уважения к ним не хочу называть ни имен, ни фамилий, но вот уродился же у них такой хмырь. Жалели и сына, и меня, доставали какое-то дефицитное лекарство, я добавляла его в вино или в водку, муж засыпал, и было хорошо и спокойно. Но если забывала это сделать, наступала катастрофа: муж буйствовал, крушил все подряд.
А я еду приготовлю, салфеточки разложу, полотенчики развешу, чтобы было красиво, уютно. Из-за него и превратилась в никудышную хозяйку: стало неинтересно и вазочки переставлять, и шторы менять.
Зачем все это? Ради себя одной? На всю жизнь отбил любовь к домоводству.
Через три года такой жизни даже я, которая все прощает, не могла больше мириться с этим. Глаз начал непроизвольно дергаться, думаю: «Этот доктор и до могилы доведет». Собрала вещички и в пять минут ушла от него. А что было терять? Общих интересов не было, детей тоже.
Может показаться странным, но я всю жизнь боялась стать матерью. Это было мамино влияние. Она в молодости так нахлебалась с маленькими детьми, что постоянно внушала: «Валюша, не надо тебе иметь ребенка, не надо!» Еще в средних классах пугала: «Если какой-нибудь мальчик внимательно посмотрит тебе в глаза, ты забеременеешь. А ты понимаешь, какой это позор в школе — принести в подоле?» Ее можно было понять, я очень рано физически развилась.
В одиннадцать лет у меня уже сформировалась женская фигура, за мной стали ухаживать взрослые мужчины, а я даже не понимала этого, идиотка была полная. Мама, уходя вечером в оперетту, повторяла свое: «Ты у меня умница, но дурочка» — и запирала на ключ. Она была права, я была очень наивной. И во мне поселилось чувство страха. Одноклассник предложит дружбу, я бегом в туалет, смотреть: не растет ли живот?! Этот перепуг остался на всю жизнь.
Когда училась в институте, мама применила новое заклинание: «При таком телосложении, как у тебя, нельзя иметь детей, станешь коровой». Может, и не согласилась бы с ней, но большинство студенток Щукинского были тоненькими стройными девочками, рядом с ними я выглядела толстой, и это смущало.
К тому же худенькие актрисы красивее смотрятся на сцене. Неудивительно, что как только беременела, сразу же вспоминала свои страхи и прямиком бежала в больницу.
Почему мама не хотела становиться бабушкой? Почему я ее слушала? Не знаю. В жизни возникает много вопросов, на которые никто не может дать простого точного ответа. Не так давно сыграла во «Врачебных тайнах» женщину, которой делают шунтирование сердца, и так вошла в образ, что несколько дней чувствовала боль в груди. Может, ответ — в особенности психики актеров, их гипертрофированной податливости чужому влиянию? А может, будь со мной рядом умный дальновидный мужчина, серьезней отнеслась бы к этому вопросу. Но никто из моих мужей не хотел заводить детей. На робкую попытку:
— Давай родим сыночка или дочку?
— получала решительный отпор:
— Сначала поживем, потом решим.
Когда пришло это «потом», увы, ничего не получилось.
Мамочка ушла из жизни на семьдесят восьмом году, умерла, захотев умереть. В последние годы она испытывала страшные боли. У нее с рождения был вывих тазобедренных суставов, а тогда, в 1913 году, никто не ставил детей на распорочки, люди всю жизнь страдали. При этом мама много танцевала в туфлях на каблуках, и никому в голову не приходило, что ее царственная походка вызывает сильнейшие боли в ногах.
Мне от мамы в наследство тоже достались «неправильные» тазобедренные суставы, неровные, прямо ходить не могу, загребаю одной ногой.
Мама говорила: «Ты косолапишь, ходи правильно», учила меня. И в институте на уроках пластики со мной боролись, но ничего не получилось. И сила воли у меня ни в какое сравнение с ее характером не идет. Часто вспоминаю мамин рассказ, как во время войны мой восьмилетний брат увидел на улице телегу, на которой везли в обком еду. Возница отвлекся, и он незаметно вытащил из ящика несколько пончиков и бегом к нам, голодающим. Мама взяла их и выбросила в форточку: «Лучше мы умрем, чем ты станешь вором». Я бы так не смогла, я бы съела пончик.
Врач диагностировал у мамы «Инфаркт тазобедренных суставов», объяснил: «Видели когда-нибудь пенек старый? Если его тронуть, он в крошки рассыплется, вот и у вашей мамы хрящевая ткань в таком же состоянии».
Со временем боль стала нестерпимой, приходилось по пять раз в сутки колоть обезболивающее. И все равно мамочка до последних дней не сдавалась: вышивала, хозяйничала, пока руки не отказали.
Мучилась она и от гипертонии. Я покупала известный препарат для снижения давления, имеющий также снотворный эффект, чтобы ей было полегче, в то время его спокойно продавали в аптеке без рецепта. Однажды, пока меня не было, мамочка выпила большую дозу лекарства, давление резко упало, и она умерла. Не уследила я за ней.
Но так вышло, что я не осталась в этой жизни одинокой и есть у меня близкий, дорогой и замечательный человек.
С моим нынешним мужем Юрием Владимировичем Извековым мы познакомились совершенно случайно. После спектакля «У времени в плену» бегу домой. Конец марта, на улице мрачно, темно, слякотно. Слышу за спиной тяжелые шаги, я быстрее — шаги быстрее: не отстает, преследует. Бегом к фонарю, чтобы лицом к лицу встретить негодяя. Вот удивилась, когда вместо злодея увидела добродушного испуганного очкарика. И тем не менее пошла в атаку:
— Чего вы хотите?
— Познакомиться.
— Ни в коем случае. Я замужем.
— Понятно. Но если когда-нибудь вам будет плохо, обязательно позвоните.
Как по наитию какому, достала из сумки блокнот и записала его номер.
Через месяц звоню:
— Юра, это я, ваша знакомая «под фонарем». Хочу сказать — мне плохо.
— Знаете, есть идея: поедем по подмосковным монастырям?
И мы отправились в путешествие. Как моя мама, наперед не думала, бросилась с головой в неизвестный омут. Слава богу, Юра оказался умным, серьезным мужчиной. Инженер, специалист по газу, тянул нефтепровод по стране, потом попал в Афганистан и во время войны застрял там на несколько лет. Мне нравилось, что он не видел во мне ни паню Зосю, ни какую другую героиню. Более того, он даже не подозревал, что я актриса. А когда узнал, был приятно удивлен.
Мой муж из породы людей, которые слова лишнего не скажут.
Живем в браке почти тридцать один год, а про его прошлую жизнь знаю только, что был женат, растил дочку, но потом что-то разладилось в семье и он сильно настрадался. Сказал: «Ты не знаешь, что такое дети, и не надо» — и я все поняла. Трудный человек, но с другой стороны — умница, технарь сильный, получил Государственную премию, рисует, готовит великолепно.
С удовольствием много лет ходил в наш театр, пока не попал на пьесу Фазиля Искандера, где я играла проститутку. Перед началом действия в оркестровую яму ставили большое корыто, на дно клали толстую мягкую губку, чтобы бросать меня туда, как будто в море. На всякий случай, если пролечу мимо, рядом с посудиной стоял волосатый грузин с огромными лапищами. Юра посмотрел на все это и сказал: «Больше к вам в театр не пойду». И с тех пор, вот уже много-много лет, ни ногой.
Говорит: «Люблю МХАТ, а ваше искусство совершенно не принимаю». Все тот же вариант, что и прежде: непонимание актерской профессии и ревность, в которой он никогда в жизни не признается.
Много лет назад мамина подруга, врач из Ростова-на-Дону, рассказала, как после войны жена Черчилля, Клементина Хозье, привезла к ним в больницу дорогостоящее медицинское оборудование. На торжестве по случаю ее визита кто-то из женщин спросил:
— Скажите, ваш муж трудный человек? Как вы живете с ним?
Она ответила:
— Мужчину изменить нельзя. Нужно принимать то, что есть, или отказываться от него.
Вот и у мужа моего есть достоинства, которые я принимаю и люблю, и недостатки, которые вполне можно терпеть. Да и у меня самой их с лихвой.
Встретить человека-друга, который тебя понимает, очень трудно. Например Шуре Ширвиндту повезло. Надо поставить памятник его жене Наталье Николаевне Белоусовой, она уникальный человек, умница, архитектор по профессии, понимает, что мужчина есть мужчина, и это очень важно. И он в свою очередь старается сохранить семью, несмотря на всевозможные происки поклонниц. Они всю жизнь его шлейфом преследуют, и не какие-то там замухрышки, а ураганной красоты женщины. Не удивлюсь, если у такого красивого мужчины тоже рыльце в пуху, но никто этого не знает. Он как был сильным и умным мужиком, так им и остается.
Сейчас видно, что он уже в возрасте. Но когда начинает говорить, по-прежнему глаз оторвать нельзя, невозможно эффектный: одновременно там и стать, и простота, и недосягаемость, и доброта неимоверная. Удивительно — природа создала человека, в котором все порождает юмор. Когда он говорит, то чрезвычайно серьезен, а мы умираем от хохота. Не знаю, как ему это удается, уже за одно это можно его полюбить. Но вернусь в прошлое.
Когда после польских событий по приказу властей закрыли «Кабачок», грустно стало, закончился огромный период яркой насыщенной жизни. Никто не ожидал, и я в том числе, что популярность программы, в которой снимались артисты «Сатиры», принесет театру невероятную славу. Зрители начали толпами ломиться на спектакли, мечтали живьем увидеть любимых актеров.
Днем за билетами выстраивались длиннющие очереди, а после окончания спектакля особо активные атаковали служебный вход и кидались на нас.
Безусловно, посмотреть на артистов всегда интересно, но понять их можно, только если знаешь театр изнутри. А в нем манна небесная на голову не падает. Здесь нужны не польские «Шпильки», а острые бойцовские локотки, о которых и говорил Андрюша. Хочешь получить роль, значит, надо напоминать о себе, просить, настаивать, заявлять, требовать и еще много других глаголов, которые и вспоминать не хочется. По моему характеру: пришло само — судьба, не пришло — не судьба. Мне хорошие роли чаще всего доставались благодаря случаю. С благодарностью вспоминаю, как подошла Таня Васильева и сказала: — Готовь Эльмиру в «Тартюфе».
— Ты отказываешься?
Почему?
— Я же беременная. Не успею оглянуться — идти рожать.
Таня ушла в декрет раньше, чем собиралась. И меня в два дня пришлось ввести в спектакль, а роль-то не простая, да еще и в стихах. Или Верочка Васильева, моя любимая Кузьминична, занемогла и не поехала на гастроли в Ростов-на-Дону, и я на всех парах, за несколько суток влетела в «Женитьбу Фигаро», и ни мало ни много — на роль графини. Наконец-то закончилась эпопея с крестьянками.
В булгаковском «Беге» работала с Анатолием Папановым, он готовил Хлудова, а я — Серафиму. У меня ничего не получалось, Плучек на репетициях кричал, гнобил страшно, а Папанов помогал, советовал, невероятно добр был со мной.
Видел, что отчаиваюсь, и успокаивал: «Ничего, ничего, и это пройдет». На премьерном спектакле так дико разволновалась, что судорогой свело пальцы, посмотрела на Папанова, а у него пот по лицу бежит. Вот когда мне открылась его душа — нежная, ранимая как у ребенка. Знаю, что он очень любил свою жену, актрису Надежду Каратаеву, и называл ее смешно — Чекалда. А ведь внешне — грубый, жесткий, мог сказать так точно и страшно, что не отмоешься. Это ему принадлежит шутка про старейшего артиста Театра Сатиры Георгия Тусузова: «Не страшно умереть, а страшно, что за гробом опять будет стоять Тусузов».
Спектакль «Женитьба Фигаро» оказался роковым для Миронова. Мы с театром были на гастролях в Риге, доигрывали пьесу, я уже переоделась и из-за кулис смотрела, как играет Андрюша — блестяще, искрометно.
И вдруг заметила, что он стал как-то странно себя вести: часто моргал, открывал рот и при этом не произносил ни звука. Потом Ширвиндт выбежал на сцену, подхватил Андрея на руки и унес за кулисы. Врачи сказали, что у Миронова случилось обширное кровоизлияние. Через неделю он умер, ужасная трагедия.
Вот и Ольга Александровна Аросева недавно ушла от нас. Безумно ее жаль, обаятельным была человеком и яркой, сочной актрисой. А какой рассказчик! Грандиозный! Вокруг нее постоянно юмор, шутки, смех. А как ее любили мужчины, причем самого разного возраста: огнем брала, привораживала.
В нашей профессии трудно сохранять с коллегами близкие отношения. Мы можем восхищаться друг другом, уважать, но столкнувшись на одной роли, невольно испытать отторжение.
Не потому что плохо относишься, а потому что хочется сказать: «Я тоже артистка и тоже могу!» И тогда трудно удержаться на качелях эгоизма. Так и с Ольгой Александровной мы столкнулись на одной роли в «Бешеных деньгах». Первый и единственный раз в жизни попросила Плучека дать мне роль Чебоксаровой. Он разрешил, время шло, а я тянула, не приступала к репетициям. После Миронова, великого лицедея, легко ли играть его роли? Так же и с Аросевой — как после нее сыграть? Приходила на спектакль, смотрела и все сомневалась: браться или нет?
Решившись, пошла к Аросевой:
— Ольга Александровна, честно скажу, я готовлю вашу роль.
И получила:
— Давно знаю, подсиживаешь меня, ходишь к Плучеку за моей спиной!
— Я же пришла к вам, сказала.
Ну, не объяснишь, характер есть характер, темперамент есть темперамент. Громкое слово я услышала, но все равно ввелась и потихонечку-полегонечку вжилась в спектакль. Аросева была на моем показе, смотрела и одобрила. Дала, как говорится, путевку в жизнь.
В конце сентября, когда Ольга Александровна после летнего перерыва не появилась в театре, позвонила ей домой:
— Оленька, что с вами? Ангина? Голос какой-то хриплый.
— Это ты, Шарычка? — она меня часто так называла. — Ничего страшного.
И ни словечка, ни звука о том, что смертельно больна — последняя стадия рака груди. В этом весь ее характер. Другая бы запричитала: «Ой, Валюша, мне больно, мне страшно», но только не Аросева. Никогда не сдавалась. Она вообще была по жизни бойцом: не дали роль в театре — выступает на концертах, нет антреприз — снимается в кино. И со своей болезнью не смирилась, до самой последней минуты собиралась еще играть. Поразительно стойкий человек.
С возрастом начинаешь понимать, что главное — это тепло, которое мы даем друг другу. Без любви трудно прожить, а если окунуться в бесконечный антагонизм и противоборство, станешь больным и неудовлетворенным. Мы с Ольгой Александровной столько лет прожили вместе и в «Кабачке», и в театре, разве мы могли не уважать друг друга?!
Многое в нашей жизни тянется из прошлого, и эту связь не оборвать.
Как отказаться от того, что является твоей сущностью? Вот и у меня, например, иногда жутко разболятся ноги, а услышу музыку — и не могу не танцевать. Говорю себе: «Валя, может, в твоем возрасте уже пора остепениться?» А потом думаю: «А надо ли?»
Подпишись на наш канал в Telegram