«Георгий, сынок, у меня рак», — выпалила я. Повисла пауза. А потом сын произнес:«Больше никогда этого не говори. У тебя нет рака. У тебя одни креветки».Наш народ всегда спасало чувство юмора.
Диагноз прозвучал как приговор. Доктор Наташа прятала от меня глаза. С трудом, но все же произнесла: «Иечка, у вас опухоль». Первые минуты не могла поверить. Это значит — рак? Я умру? Казалось, все происходит не со мной. Врач продолжает: «Давайте отнесемся к этому спокойно. Надо найти хорошего хирурга — чем быстрее, тем лучше. Он вас прооперирует, и все будет прекрасно».
Делаю вид, что слушаю, а у самой единственное желание — поскорее закурить.
Вышли с Наташей на крыльцо, обе задымили. Она начала рассказывать, как еще в детстве влюбилась в мою Денизу из «Небесных ласточек». В ответ вымученно улыбаюсь. Говорят, когда получаешь подобные вести, перед глазами проносится вся жизнь. Неправда! В голове становится пусто-пусто.
Распрощались, я пошла в сторону метро, и вдруг как током прожгло: как рассказать о болезни детям? Это было в прошлом августе. Нино только окончила ВГИК и уехала отдыхать. А Георгий знал, что у меня обследование. Ничего не поделаешь — надо звонить. Сразу выпалила:
— Георгий, сынок, у меня рак.
На том конце повисла пауза. А потом сын произнес:
— Больше никогда этого не говори. У тебя нет рака. У тебя одни креветки.
Все-таки в душе мой сын настоящий грузин, хотя по крови только наполовину. Наш народ неизменно спасало чувство юмора.
Невольно рассмеялась. Тучи рассеялись, и я вновь стала самой собой. Всегда старалась быть открытой миру и людям. Искренне любила, взапой дружила. Первой бежала на помощь. И сегодня, когда операция позади и все «тьфу-тьфу-тьфу», испытываю одно чувство — благодарности. Прежде всего к детям: знаю, что молились за меня ежеминутно. К друзьям, собравшим деньги на лечение. К докторам. Да просто к людям вокруг. Они всегда улыбаются, когда меня видят: «Иечка, ласточка, любимая наша девочка!»
Есть у меня и другие — небесные — защитники.
Целая армия тех, кого потеряла. Не встречала людей лучше. Уверена, они ангелы: дед, бабушка, тетя Марина, мама, Ладо. Все давно ушли, но до сих пор в моем сердце.
Первую треть жизни я просто купалась в любви. Впитывала ее как губка и считала, что так чувствуют все вокруг. Детство пахнет бабушкиными руками. Сациви, сацебели, гранат, грецкий орех — она постоянно хлопотала на кухне, жала, мяла, перетирала. Девочкой я была худющая, меня все время пытались накормить: «Детка, почему не ешь? Это вкусно! Съешь, а то я умру!»
Бабушка Нина Владимировна происходила из княжеского рода Бердзанишвили и даже в домашнем халатике выглядела королевишной.
Держала себя с достоинством, я не слышала от нее ни одной высокой ноты. Она была ходячей энциклопедией. Я ни бельмеса не соображала в математике, и бабушка лезла на стенку: «Ну что ты за дура?»
Дед Роман Фомич был трудягой. Родом из деревни, он прошел войну, приехал в Тбилиси, выучился. Когда я родилась, работал генеральным директором Внешторга Грузии. Дедуля меня обожал.
На дворе ночь, но я не сплю. «Посмотри, который час», — негодует мама, загоняя в постель. Бесполезно: знаю, что дедушка сегодня возвращается из командировки. Любопытство разбирает: что привезет в подарок? Прячусь под рояль, где живут в крошечных домиках мои куклы. И вдруг — вжик — яркий свет фар.
Машина подъехала! Дедушка! Я пулей к дверям. Главное — первой на шею броситься. Теперь он мой защитник от мамы и тети. Сгребет в охапку, поднимет над головой: «Кикилюша моя любимая!» И все забудут о времени, поставят меня на стол, начнут наряжать в обновки...
Когда мне было лет восемь, дом, в котором мы жили, продали. Деда долго уговаривали: «Фомич, ты серьезный человек, тебе подобает жить в шикарной квартире». Мы переехали в многоэтажку, но дедушку продолжало тянуть к земле. И бабушка твердила, что задыхается в «каменных джунглях». Тогда они построили во дворе беседку. Посадили талавери — виноградник. Провели свет. Соблазнили соседей: добрая половина жильцов начала в этой беседке обедать и ужинать. Выносили вино. Дедуля обожал вести застолье. Как настоящий лев, царь зверей, не допускал соперников.
Оттого и с отцом моим не ужился. Папа тоже был сильным человеком, многого в жизни добился и не умел пресмыкаться.
Борис влюбился в маму по портрету. Его нарисовала их общая подружка, студентка Академии художеств. Папа пришел к ней в гости и обомлел. Уговорил познакомить с такой красавицей. Он учился в театральном на режиссера, мама — в консерватории. Каждое утро начинала с распевок, и под окнами собиралась толпа слушателей. Они так бурно аплодировали, что мама даже выходила на балкон раскланиваться. Потом она захотела учиться в педагогическом и всю жизнь проработала учительницей русского языка и литературы.
Родители разбежались, когда я была совсем маленькой. Всегда знала, что папа существует, но в нем не нуждалась: у меня был дедуля.
Дважды родители сходились, мы с мамой переезжали к отцу. Как же отвратительно я себя вела! Мама просила: «Иенька, иди полежи с папкой». Я — ни в какую. Однажды даже напи?сала ему в постель. Все время ходила за мамой хвостиком, капризничала. Спустя годы спросила, почему мама не родила мне братика или сестричку. «Как я могла? — возмутилась мама. — Ты же ни на секунду не оставляла нас с отцом наедине!»
Сегодня, конечно, понимаю, что была страшной эгоисткой. И папу жалею. Глядя на меня, он говорил: «Она спит как я, подушку так же обнимает! Моя девочка!» Но я брыкалась и фыркала. Даже его маму демонстративно не слушалась: у меня уже есть бабушка Нина, дедуля, Марина — никого другого не хотела!
Тетя Марина, мамина младшая сестра, была старше меня всего на двенадцать лет. Мы были как сестры. Она никогда не была замужем, умерла девушкой. С тем, что моя мама Лиля одна, дедушка смирился, а за младшую переживал. Марина выучилась на терапевта. В годы ординатуры ее отправили в деревню в Кахетию. Тетя по нам скучала и очень просила, чтобы племянница приехала к ней в гости. Но я наотрез отказывалась:
— Там курами пахнет! Не поеду!
— Противная девочка, негодяйка! Куплю тебе джинсы красные!
— Не хочу!
— Я тебе картошку пожарю!
За картошку я была готова на многое! Каждый день просила, чтобы бабушка ее пожарила. Дед орал из своей комнаты: «У тебя уже плантация в животе картофельная!
Открой холодильник! Там икра! Бабушка сациви наготовила!»
Я все-таки поехала. У дома, где жила Марина, стоял курятник на высоких ножках. Завесила его тряпкой и устраивала перед деревенской ребятней концерты: с самого раннего детства любила разыгрывать сценки. А в пять лет «заболела» балетом. Занималась в студии при Дворце пионеров.
Однажды стоим мы в накрахмаленных юбочках в классе, разучиваем полечку. И тут входит человек в джинсовой куртке и какой-то несерьезной кепочке. К нему подзывают девочек, каждая делает реверансик. Я удивилась: и чего это все выкаблучиваются перед этим дядечкой? Он ведь не балетмейстер! Когда подошла моя очередь, он спросил:
— Хочешь сниматься в кино?
— Нет, — ответила не задумываясь.
Этим человеком был режиссер Георгий Данелия.
И на роль в картине «Не горюй!» он выбрал именно меня. Может, своей независимостью и понравилась. Но я нисколечко не хотела играть в кино — только танцевать. Дома меня усадили, начали вразумлять: «В фильме будут сниматься Софико Чиаурели, Буба Кикабидзе. Они известные артисты, совсем как твоя любимая тетя Нани Брегвадзе».
Прекрасно помню первый съемочный день: запах грима, как мне кудрявили волосы. Случайно прижгли щипцами кожу: она задымилась, было адски больно.
Через четыре года — уже училась в хореографическом училище — лечу по перилам вниз, чтобы успеть поиграть в футбол, пока дедушка за мной не заехал. Вдруг натыкаюсь на какую-то тетеньку. Она берет меня в охапку, разворачивает к свету и... Боже мой, опять зовут в это дурацкое кино! Женщина написала маме записку, о которой я благополучно забыла. Вечером мама нашла ее в кармашке формы. Прочла: «Группа Георгия Шенгелая. Фильм «Мелодии Верийского квартала». А они с Георгием в ее консерваторские годы были в одной компании. Конечно, отвела на пробы!
Я опять брыкалась. Ни на день не хотела пропускать занятия в училище. Именно с балетом связывала свое будущее, тем более что уже делала серьезные успехи: меня выделял сам «бог танца» Вахтанг Чабукиани. Но «Мелодии...» оказались мюзиклом, пробы проходили в танцклассе.
Попав в привычную обстановку, я смирилась. Танцевать была готова где угодно, даже на экране.
Девочка, игравшая мою сестру, Майя Канкава, была мне под стать, такая же сорвиголова. Чего мы только на площадке не выделывали! Однажды угнали повозку: мой будущий свекор Георгий Шенгелая от страха едва не поседел. Потом было еще несколько фильмов, но именно в «Мелодиях...» меня увидел Леонид Квинихидзе, режиссер «Небесных ласточек».
Конкурс на главную роль оказался сумасшедшим, но держалась уверенно: я и была Денизой! Такой же легкой, открытой, хулиганистой и одновременно наивной. Из кожи вон не лезла, просто играла как чувствовала. Пробовалась с Мишей Боярским. Он тогда был не очень известным, и режиссер сказал: «Я сделаю тебя знаменитым, но не смей сниматься ни у кого другого!»
Вскоре выяснилось, что Боярский утвержден в картину «Старший сын». И его заменили Сережей Захаровым.
Только спустя время узнала, как проходило мое утверждение. В то время как раз снимался советско-американский фильм «Синяя птица» с участием Джейн Фонды и Элизабет Тейлор. Американцам устроили экскурсию на «Ленфильм», в частности завели в зал, где отсматривали актерские кинопробы для «Небесных ласточек». Квинихидзе нравились мои, но его отговаривали: мол, роль сложная, а девочка маленькая, не потянет. Тогда в дискуссию вступил американский режиссер Джордж Кьюкор, который поставил «Мою прекрасную леди»: «Эту девочку отдайте мне. Вылитая Одри Хепберн!» Меня тут же утвердили.
Съемки продолжались год, в основном в Ялте.
Мама взяла в школе отпуск за свой счет и была при мне неотлучно. Когда на площадку приехал Андрюша Миронов, сразу указал на меня: «Буду с ней крутить роман!» Ему тихонько показали на сидевшую в уголке маму. Он подошел: «Простите, пожалуйста. Никогда бы не подумал, что у такой беленькой женщины может родиться такой темненький ребенок».
Мама купила электрическую плитку и готовила прямо в гостиничном номере. Приносила кастрюльки на площадку. Но я настолько отдавалась роли, что есть не могла. Миронов пытался меня накормить:
— Открой рот, я сказал!
— Сами ешьте, — отвечала я. А если замечала неподалеку интересную даму, обязательно добавляла: — Дядя Андрюша.
— Не называй меня дядей, противная девчонка!
— смеялся в ответ Андрей.
Когда отсняли половину фильма, мне исполнилось пятнадцать лет. В Ялту прикатили Марина с бабулей. Навезли сациви, лавашей, зелени, накрыли стол для всей группы. Но я заявила, что должна готовиться к завтрашним съемкам, и ушла. Только меня и видели. Тетя с бабушкой поняли, что я немножко «того». Их девочку будто подменили! Чтобы она бабушку не обняла? С Мариной не пошепталась? Мама пыталась успокоить:
— Вы же знаете Ию, когда работает, только этим и живет. Вспомните, как она перед экзаменами в училище танцует даже во сне. Я кровать свою передвигаю подальше: вдруг рукой или ногой засветит в глаз!
— Мы понимаем.
Но ведь можно было хотя бы поцеловать?
Фильм отсняли, и дедуля пригласил к нам в Тбилиси режиссера, оператора, еще кого-то из съемочной группы. На этом празднике судьба столкнула нас с Николаем Шенгелая, ставшим моим первым мужем...
Николай — потрясающий художник и невероятный красавец с огромными голубыми глазами. Грузинки от одного его имени до сих пор ума лишаются. Знакомы мы были давно. Никуша — старший сын Софико Чиаурели и Георгия Шенгелая, режиссера «Мелодий Верийского квартала». Я дружила с их младшим сыном Сандро: отец часто приводил его на съемки. А Нико было уже восемнадцать, он учился в Академии художеств.
Носил бороду и усы, отчего казался мне «дядечкой». На застолье, устроенном дедушкой, он попросил раздобыть ему сигарету. Я стащила у деда «Мальборо», и пока Николай курил на балконе, стояла «на атасе» у двери. Неожиданно он прямо через стекло меня поцеловал. Сердце ухнуло в пропасть, а потом забилось в два раза быстрее. Я была совсем девочкой, как из пансиона «Небесные ласточки». А тут на меня смотрят совершенно сумасшедшие, горящие мужские глаза.
На следующий день в школе случайно выглянула в окно и глазам не поверила: напротив, в арочке, стоит Никуша. Дождался конца занятий, подошел:
— Какая встреча! Я тут случайно мимо проходил...
— Да-да, — стараюсь не рассмеяться.
Мимо он, видишь ли, проходил. Целый день под окнами проторчал!
— Зайдем к моему другу? — предложил Николай. — У него есть кинопроектор. Посмотрим твой фильм.
— Но за мной сейчас дедушка на машине приедет...
Побежала в учительскую звонить бабушке — отпрашиваться.
— Ни за что! Ты никуда не поедешь! — заявила бабуля.
— А когда будет можно?
— Приезжайте к нам домой. Поговорим, покушаем как нормальные люди. Потом и решим, когда можно.
Следующие два года Никуша бывал у нас чуть ли не ежедневно. С ним было безумно интересно: мы слушали Моцарта, Вивальди, Баха, он рассказывал про художников, я что-то танцевала под Pink Floyd.
Встречались при открытой двери, в проеме которой сидела бабушка. Она была категорична: «Неприлично, когда девушка остается наедине с молодым человеком!» И палкой своей по полу стучала для убедительности.
Конечно, стоило ей отлучиться, мы начинали целоваться. Но ни о какой близости и речи не было. Мне было всего шестнадцать. Папа, узнав, что мы встречаемся, возмущался: «Вы что, с ума сошли? Вижу их развод, как через щелочку!» Дед тоже был недоволен. Хотел, чтобы жених с ним посидел, потолковал — проявил уважение. А Никуша — мальчик богемный, безалаберный. Придет к нам, ляжет на диван у телевизора. Подходит дед: — Садись за стол, генацвале, давай выпьем.
— Дедушка Роман, я устал.
Так было раз, другой, третий.
На четвертый дед не выдержал: «От чего ты устал, сынок? Вагоны по ночам разгружаешь? Ты же у нас с утра до ночи торчишь!»
Однажды Николай просит: «Скажи Роману Фомичу, пусть купит мне «Волгу». Он тебе ни в чем не отказывает». А дед любил автомобили, менял их как перчатки. Я как послушная девочка пошла к дедуле. Тот аж взвился: «Он ничего не сделал для того, чтобы получить машину!»
Уже вся Грузия знала о безумной любви Ии Нинидзе и Никуши Шенгелая. Николай лез на стену: «Чего мы ждем? Что еще хочешь? Чтобы Миша Чиаурели встал из могилы нас благословить?
Чтобы Нико Шенгелая поднялся? Или бабушка Ната Вачнадзе с неба сказала «Выходи уже за него замуж!»?»
Как-то приходит, чмокнул меня и говорит:
— Закрой глазки и протяни руку, — а сам сбежал вниз и кричит оттуда: — Открывай!
Смотрю — на ладошке лежит колечко обручальное. Я чуть в обморок не упала от счастья:
— Мамочка, колечко!
Вот только оно оказалось чуть мало, а после растяжки треснуло. Софа Чиаурели тоже подарила кольцо — родовое, с бриллиантами. Свекровь меня любила.
Софико была депутатом Верховного совета и добилась, чтобы мне разрешили выйти замуж до совершеннолетия. Мы отметили свадьбу у нас дома и улетели в Пицунду. Софа заехала в гости и обалдела: весь номер рюкзаками завален, на полу спят многочисленные Никушины друзья. Заходит в ванную, а на батарее — носки, носки, не сосчитать. Я была помешана на чистоте, вот всю компанию и обстирывала. Софико всех разогнала: «Пошли вон!» А Никуше — бабах по щеке: «Ты чего в медовый месяц дружков приваживаешь?!»
Когда вернулись с моря, устроили уже настоящую свадьбу — человек на шестьсот. А через несколько дней мы с Нико уехали в Москву — учиться во ВГИКе. Никуша перевелся туда из своей Академии на факультет, готовивший художников-постановщиков. Я же накануне свадьбы поступила в мастерскую Сергея Бондарчука и Ирины Скобцевой.
Сергей Федорович поучал девочек: «Посмотрите на Ию.
Она не красится, брови не выщипывает, не нужны ей ваши мазилки-притирки. Встань, Иечка, покажи, как надо работать». А Ирина Константиновна Скобцева вначале отнеслась ко мне настороженно. Она вообще казалась нам Снежной королевой, редкую ее улыбку почитали за счастье. Но уже через несколько месяцев усадила напротив и начала расспрашивать: почему такая бледная и дерганая? Отчего совсем исхудала?
Мне и правда жилось непросто. После скитаний по съемным коммуналкам мы поселились на Тверской, в пустующей квартире актрисы Ариадны Шенгелая — жены брата моего свекра. Всегда стремилась к самостоятельности и в семнадцать лет получила ее по полной.
На, девочка, бери. Примеряй роль студентки, жены и хозяйки дома. Жарила-парила, стирала-гладила.
К Никуше часто заглядывали друзья — закадычные приятели Коля, сын Георгия Данелии и Любови Соколовой, и Миша, внук Михаила Калатозова. Они тоже учились во ВГИКе. Талантливые, красивые, удачливые. Ходили почему-то в сапогах: об их приближении можно было узнать по характерному скрипу. Данелия всегда меня от Никуши защищал. Говорил: «Как тебе повезло! Никогда не встречал таких девочек!» Я накрывала столы, ребята засиживались до утра. Вкусно ели и много пили. Пока я пропадала во ВГИКе, мальчишки вели богемную жизнь со всеми составляющими. Чувствовали себя свободными художниками. Пройдет несколько лет, и Коля погибнет... Данелию с еще одним его приятелем нашли мертвыми в запертой квартире.
По одной из версий, они умерли от сердечной недостаточности. В семье Данелия эта тема — табу.
Георгий Николаевич чуть не умер от горя. Его спасла жена Любочка. Но несчастье Данелию сломило. Глаза, в которых всегда плясали чертики, потухли. Его семью я считала родной. По приезде в Москву мы несколько месяцев у них прожили: мне очень нравилась Меричка — мама Георгия Николаевича, родная сестра Верико Анджапаридзе. Георгий Николаевич меня полюбил еще на съемках фильма «Не горюй!» Между собой мы говорим с ним по-грузински, а на родном языке он общается только с самыми близкими.
Мужу в Москве не нравилось, жаловался, что здесь небо серое, в Грузии совсем другие цвета. В институт он не ходил, бродил где-то по улицам.
А я ночами переписывала для него лекции.
У меня всегда было низкое давление, а тут от переутомления началась анемия. Георгий Шенгелая, когда приехал к нам в гости, очень испугался. Постоянно выжимал мне гранатовый сок.
Весной Николай нарисовал на экзамене что-то сюрреалистическое, терпение у профессоров лопнуло, и его отчислили. Я тоже забрала документы: не могла представить, что останусь в Москве одна. Бондарчук чуть не плакал, говорил, что на мне держится курс. Даже просил восстановить Нико, но тот не хотел учиться.
Мы вернулись в Тбилиси и поселились в доме Софико, в комнате великого Чиаурели. В ней помещался только полуразвалившийся диванчик: все пространство занимали книги.
Мой дед собирался подарить роскошный спальный гарнитур — белый, с ангелочками. Зашел к нам и очень расстроился. Его было некуда поставить!
В отдельной комнатке жила мама Софико — великая Верико Анджапаридзе. Заслушивалась ее рассказами. Она дружила с мамой Георгия Шенгелая, актрисой немого кино Натой Вачнадзе. Они почти одновременно забеременели и договорились, что если одна родит мальчика, а другая — девочку, то дети поженятся. Так и вышло. Но когда мы вернулись из Москвы, все узнали, что у Софико Чиаурели вот уже много лет роман с актером и спортивным комментатором Котэ Махарадзе, который был женат. Дело давнее, не мне его разбирать, но страсти бушевали нешуточные. Когда все раскрылось, Георгий — ревнивец, человек эмоциональный — страшно переживал.
А Никуша просто с ума сходил, не мог понять: как мама могла решиться на измену? В конце концов Софико и Котэ поженились, Георгий тоже завел новую семью. Но пять лет назад, на похоронах Софико, я узнала, что бывший свекор завещал похоронить его рядом с Чиаурели...
Новогодний праздник мы встречали в компании, а второго января в Грузии отмечают День судьбы. Есть примета: как его проведешь, так и год пройдет. Конечно, мне хотелось, чтобы Никуша был дома. А он пропал — не пришел ночевать. Я перепугалась, обзвонила приятелей, к утру выяснила, где искать. Никаких девочек в компании не было — только окурки, следы застолья и «свободные художники», дрыхнувшие вповалку. Я из сил выбивалась, чтобы окружить моего мальчика теплом и уютом, а он тут разлегся!
Разбудила Николая, мы сели в машину.
Поначалу он вроде обрадовался, полез миловаться. Но вдруг глаза налились злобой, Нико вспомнил, что он муж и грузин: «Зачем ты приехала? К чему всех переполошила?»
Так стало обидно! Ведь старалась, пылинки с него сдувала! И вместо благодарности — такое отношение. Я была совсем юна: ни голова, ни сердце не были готовы тащить на себе другого человека, даже любимого. А Николай привык, что я в одном лице и мать, и нянька, и любовница. Решил, что так и должно быть.
Когда приехали домой, зашла в нашу комнату, разложила на полу мамин платок, покидала в него свои вещи. Ни одного свадебного подарка не забрала: в чем пришла — в том и ушла. Софы с Георгием дома не было, а Верико с Сандриком еще спали.
Вернулась к своим. Они успокоили: «Эти двери больше никогда не откроются перед той семьей».
Бондарчук предложил восстановиться во ВГИКе, я уехала в Москву. Зализывала раны. По ночам целовала Никушины фотографии. В меня влюблялись, но никого к себе не подпускала. Совсем свихнулась на уборке, постоянно ходила с веником, как Баба-яга. Про мою комнату в общежитии говорили: «Здесь живет сумасшедшая грузинка».
Через год приехала домой на каникулы. Друзья позвали в горы, на базу Академии художеств. Сказали, что там меня ждет Нико, что он соскучился. Марина кричала: «Не смей! Вспомни, как рыдала!» Но я поехала. Так хотелось хотя бы взглянуть на родного мальчика!
Девочки рассказывали, что Никуша заставил их перед моим приездом отдраить комнату, нагладить ему костюм.
Он усадил меня рядом с собой. Угощал любимой жареной картошкой. И таким показался родным, что в душе вновь поднялось былое чувство, прежняя любовь нахлынула! Я осталась у Нико ночевать.
Ни на следующий день, ни через неделю, ни через две Николай не объявлялся. Встреч не искал и под окнами, как когда-то, не стоял. А я узнала, что беременна. Чувствовала, что готова к материнству. Рассказала маме, но она впала в панику:
— Как же Москва, учеба?!
— В Москве тоже девушки рожают. Выносим и вырастим малыша всем ВГИКом.
Не переживай, все будет хорошо.
— Но как мы скажем деду? Он не переживет!
— Угомонись. Вы с Мариной свою жизнь устроили. Теперь я буду устраивать свою.
В душе, конечно, надеялась, что Николай придет. Прошло какое-то время, мы встретились в одной компании. Меня тошнило. Он в шутку спросил, не беременна ли. «Нет, что ты!» — замахала в ответ руками. Слишком была горда. Друзья уже рассказали, что Никуша встречается с другой девушкой, которая — надо же такому случиться! — тоже беременна. В конце концов он, конечно, обо всем узнал. Но повел себя совсем не так, как я надеялась. Отрезал: «Сейчас не время!» Это было настоящее предательство.
Взяла за руку Марину: «Пойдем. Нас ждут». Пока две ее подруги-гинекологи делали мне аборт, тетя наматывала круги по операционной и ревела белугой.
Не проходило дня, чтобы я не жалела об этом. Но только спустя годы поняла, что всему виной тогдашняя моя скромность. Все думала: «Что люди скажут?» Дурочка! Ребенок стал бы естественным продолжением нашей сумасшедшей любви. Да и кто мог меня осудить — мы ведь еще даже развестись не успели, только разъехались.
Софико узнала об аборте много лет спустя.
— Как ты посмела ничего мне не сказать?
— А что бы вы смогли изменить?
Софа промолчала.
Так закончилась моя история с Николаем Шенгелая. Сегодня он живет в третьем браке, растит сына. Никуша по-прежнему потрясающий художник, в последнее время увлекся политикой. Но хватит о нем. Дай Бог его семье здоровья.
Дедуле мы об аборте не рассказали. Это был большой женский секрет. А бабушки на свете уже не было. Дед ушел за своей любимой Нино через год. К этому времени мы все вновь жили вместе. После ВГИКа меня звали в «Ленком», но квартиры в Москве не было, скитаться по чужим углам не хотелось, да и к родным тянуло. Я поступила в Театр имени Шота Руставели. Начались репетиции. И потихонечку история с Николаем ушла в прошлое, будто кто-то невидимый закрасил мрачную масляную краску нежной пастелью.
Вскоре я вновь вышла замуж.
Сережа Максачев тоже учился во ВГИКе, но на два курса младше. Его метр девяносто пять сантиметров роста трудно не заметить, все девчонки по нему сохли. Однажды мы столкнулись на каких-то пробах, Сергей пригласил поужинать. Когда прощались, вручил телефон своих друзей: «Если что понадобится — позвони, и меня найдут. Помогу, чем смогу».
Через несколько дней я улетала в Тбилиси. Рейс надолго задерживался, вот и позвонила Сереже. Никогда не забуду, как он появился передо мной, словно гриб после дождя, — в огромной куртке-аляске. Объявили мой рейс, и Сергей снял с себя простенькую серебряную цепочку, надел мне на шею.
Мы начали перезваниваться.
Перед Новым годом прислал с оказией бутылку «Чинзано» в подарок. Тогда оно было в диковинку. Через несколько дней я играла свою первую премьеру — спектакль «Приручение сокола». Выхожу из театра — Сережа с охапкой цветов! Решил устроить сюрприз. Конечно, ни в какую гостиницу его не отпустила, пригласила домой. С мамой до этого они только по телефону общались, но как только она Сережу увидела, сразу воскликнула:
— Сыночек! — и заметалась по кухне: — Сереженька, что ты любишь кушать?
Он смеется:
— Да ладно вам, Лили, я пока еще всю грузинскую еду люблю. Не распробовал.
Он называл ее «дэда» — по-грузински мама.
Через год Сережа прилетел ко мне на съемки в Ялту. И поставил ультиматум: «Пожалуйста, не мучай меня. Я тебя люблю, но время идет. Решай, хочешь ли быть вместе. Позвони, как вернешься в Тбилиси. Если этого не случится, между нами все кончено». Конечно, я позвонила. Влюблена была всерьез. Сергей примчался в Тбилиси в тот же вечер. На следующий день мы договорились с ЗАГСом и расписались.
После свадьбы Сережа повез меня знакомить со своей мамой в городок Кировск-2 Ворошиловградской области. О нашем приезде маму Катю не предупредил, но когда мы позвонили в квартиру, из-за двери раздался голос: «Сынок, это ты?» Почувствовала! Увидев меня, обняла, поцеловала. Сняла со стены портрет Сергея Есенина и благословила нас, будто иконой.
После ВГИКа Сергей попал в штат Киностудии имени Горького, а это не гарантировало постоянной работы.
Квартиры в Москве у него не было. Я служила в театре, уже начала сниматься в «Покаянии». Мы решили, что будем жить в Тбилиси. Максачев устроился в Русский драматический театр имени Грибоедова. Друзья в шутку стали называть меня Ниной Чавчавадзе: так же как жену великого автора «Горя от ума». Мы были счастливы, казалось, все хорошее только начинается. Но вышло так, что фильм Тенгиза Абуладзе стал для меня не только строчкой из фильмографии, но и поворотным моментом в личной жизни.
Шел 1983 год. Взрослого сына моей героини в «Покаянии» играл Герман, сын Михаила Кобахидзе, режиссера прославленных грузинских короткометражек.
«Покаяние» снимали на море, в Батуми. На площадку приезжали и мой Сережа, и невеста Геги — студентка Академии художеств Тинатин. Мы работали, они — отдыхали. Естественно, все перезнакомились.
В ноябре в Батуми зарядили проливные дожди. Съемки приостановили. Кобахидзе попросил меня уговорить режиссера отпустить нас домой хотя бы на недельку: они с Тинатин собирались сыграть свадьбу. Абуладзе разрешил: мол, когда погода наладится, он нас вызовет. Гега улетел в Тбилиси, я — в Москву на другие съемки. Через несколько дней возвращаюсь. Из самолета никого не выпускают. В иллюминаторы видно, что на летном поле происходит что-то странное: машины, люди, множество «скорых». Мы просидели взаперти четыре часа. Уже потом выяснилось, что именно в это время властям удалось посадить на землю самолет, захваченный террористами.
В свое время эта трагедия прогремела на весь СССР.
Семеро молодых людей из хороших грузинских семей пытались угнать самолет в Турцию, чтобы получить там политическое убежище. Лидером был Иосиф Церетели, художник студии «Грузия-фильм». В числе угонщиков оказались Гега и Тинатин — она была единственной девушкой в группе. Накануне они отпраздновали свадьбу...
Меня это известие ошеломило. Поверить не могла, что такое могло случиться с Геги! Он был поразительным артистом, теплым человеком. Последний раз его видела, когда на съемках за мной увязался какой-то пьяный. Герман его отогнал. Взял мои руки в свои и произнес: «Дэда, не переживай».
Все время смеялись, что мы, ровесники, играли мать и сына.
Как и я, Кобахидзе начал рано сниматься. Грузины гордились, что у них такие дети: девочки из ансамбля «Мзиури», Ия Нинидзе и Гега Кобахидзе. Впереди были открыты все дороги. Зачем погубил себя и свою маму Нателлу? Жили они очень бедно. У отца была другая семья, они с Геги стали общаться только когда тот уже вырос. Нателла рассказывала, как Герман мальчиком все время говорил, что хочет жениться на богатой. Но он был такой талантливый, что обязательно встал бы на ноги и в СССР!
Когда узнала о случившемся, вспомнила, как рассказывала Кобахидзе, что собираюсь пробоваться в советско-греческую картину. Сюжет был связан с морем. Геги сказал: «Я палубу готов драить за крошечную ролюшечку в совместной картине!»
Откуда мне было знать, что его желание уехать на Запад приведет к трагедии? В те дни рыдала вся Грузия. Никто не мог понять, как молодые, успешные люди могли решиться на угон. И сами погибли, и невинных людей погубили. Когда они объявили свои требования и попытались проникнуть в кабину пилотов, самолет вернули в Тбилиси, хотели посадить. Он долго кружил над аэропортом. Один из террористов понял, что в иллюминаторе — Тбилиси, а не Турция. И покончил с собой. Началась паника, стрельба, смерть и ужас... Еще один угонщик погиб при захвате. Остальных удалось арестовать. Было пять невинных жертв: бортпроводница, два пилота и пассажиры. Больше десяти человек получили тяжелые ранения.
В августе 1984 года муж поехал в женскую колонию с выездным спектаклем.
Идет по зоне и вдруг слышит: «Сере-е-ежа, Сере-е-ежа!» Он опешил: кто может здесь его знать? Оглянулся — бежит девочка. Ежик волос, бушлат с номерочком. И прямо с размаху на него прыгает, ногами-руками обхватывает, как маленькая обезьянка. Пригляделся — да это же Тинатин!
— Сережа, умоляю, скажи: что с Гегой?
Следствие продолжалось многие месяцы. А потом матери угонщиков начали получать сообщения о смерти сыновей. Всех четверых расстреляли. Но в день встречи с Тиной Сергей еще об этом не знал. Он сказал:
— Ты здесь живешь в клетке. Мы — снаружи, но тоже за проволокой.
Тинатин плакала, сказала, что была беременна.
Умоляла начальство колонии оставить ребенка, но ей сделали аборт.
Когда артисты уже уезжали, она отдала Сергею их с Гегой свадебную фотографию: просила, если удастся, передать мужу. Сережа ее обнял и поцеловал.
Тинатин я больше никогда не видела. Знаю лишь, что сразу после освобождения она вышла замуж.
Только Сережа вернулся домой, к нам пришел человек в штатском: «Что за послание передала вам Тинатин Петвиашвили?» Кто-то из артистов «настучал» в КГБ. Всех, кто входил в актерскую бригаду, вызвали на допрос. А над Максачевым в театре устроили настоящий суд: да как он смел? Без году неделя в театре, а уже всех подставил? Сергей психанул и написал заявление об уходе.
Работы для русскоязычного артиста в Тбилиси не было, и он вернулся в Москву.
На экран не мог выйти фильм с государственным преступником в одной из ролей: «Покаяние» пришлось переснимать с другим актером — моим двоюродным братом Мерабом Нинидзе. С этой картиной в моей жизни связан еще один эпизод. Позволю себе небольшое отступление. Уже после того как Грузия стала независимой, в Тбилиси приехал Роберт Редфорд. Я должна была его встречать и сопровождать. Когда поднимались в лифте в Доме кино, переводчик спросил: «Простите, вы, случайно, не Ия Нинидзе?» Сказал что-то своему подопечному. Тот изменился в лице. До этого просто вежливо улыбался, а тут засиял.
— Я вас знаю! Вы снимались в «Покаянии»!
Мы его будем смотреть?
— Нет, мы будем смотреть короткометражки.
На просмотре Редфорд взял свой стул, перенес ко мне и тихонько на ухо сказал: «I like you». Эльдар Шенгелая предупредил: «Будь осторожна, он в разводе».
На следующих встречах Редфорд разыскивал меня глазами. Говорил со сцены, что познакомился с актрисой из «Покаяния» и она — чудо. Прошло несколько месяцев после его отъезда, и вторая жена Эльдара Нелли рассказала, что Редфорд прислал приглашения посетить его ранчо: для них с мужем и для Ии Нинидзе. К сожалению, в те годы такие поездки были невозможны.
Но история продолжилась! Еще через несколько лет мне передали американский журнал с его интервью, где Редфорд рассказывал, что в Грузии познакомился с актрисой, в которую влюбился.
Удивительно, но его следующая жена чем-то похожа на меня: такая же кареглазая.
...В середине восьмидесятых я жила в Тбилиси, Максачев — в Москве. Наша общая подруга согласилась фиктивно выйти за него замуж и прописать в своей квартире. Мы официально развелись. Хотя в действительности разбегаться не собирались. Постоянно друг к другу приезжали. Я забеременела, муж был счастлив.
Георгий родился весной 1985 года. Мы его крестили, а спустя несколько дней заехала подруга: «Думала, говорить тебе или нет. Боюсь, может молоко пропасть, но не сказать не могу. Твоей маме поставили тот же диагноз, что и Марине.
Ее надо спасать». Мариночка умерла от онкологии.
Молоко в тот же день пропало. Но я об этом даже не догадывалась! Думала, сын просто худенький. А что орет не умолкая, так дети всегда плачут. Знакомая увидела — ахнула: «Да от него голова и ножки остались, узник Бухенвальда». Побежала, купила молочную смесь. Георгий слопал целых двести пятьдесят граммов и сладко засопел. Маму прооперировали. Все прошло удачно, но у нее был еще и диабет, оттого шрамы долго не затягивались. В больнице мама провела пять месяцев. Одно время я доплачивала за уход санитарке. Но как-то пришла, слышу крик: «Помогите! Все меня бросили!» Подумала: несчастная женщина, интересно, кто она? Оказалось — мама моя родная! Негодяйка деньги брала, а к мамочке подходить и не думала. Стала все делать сама.
Брала в больницу Георгия. Пока маму оботру, как раз приходит пора кормления. Дома постоянно стояла у плиты, варила хаш: говорят, он способствует заживлению ран. А ведь я еще в театре работала! Но оно того стоило: мама выкарабкалась.
В мае 1986 года я прилетела в Москву на 5-й съезд Союза кинематографистов, впоследствии ставший легендарным. Поселили меня в гостинице «Россия». Туда и пришел Сережа: нам надо было о многом поговорить. Мы были вместе шесть лет. У нас рос сын. Муж нес за нас с Георгием ответственность: приезжал, помогал деньгами. Он человек очень деятельный. Как говорила мама: «Сергей на крошечном острове сумеет построить целый город!» Думаю, останься Сережа в кино, стал бы продюсером. Он неугомонный, очень талантливый. Как-то, глядя в телевизор на Горбачева, мама сказала: «Горбачев.
Максачев. Знаешь, а ведь они чем-то похожи по энергетике. Сергей мог бы пойти в политику». И угадала. Забегая вперед, скажу: пройдет несколько лет и Максачев станет заместителем губернатора вначале Курской, а потом нескольких других областей.
Когда приезжала в Москву, естественно, останавливалась у Сережи в съемной квартире. Все чаще стала находить в ней женские вещи: платочек, помаду, какую-то косметику. «Это девочка Алика забыла, они ночевали тут», — отмахивался муж. Интересно, думаю: Алик — москвич, его отец — постпред Грузии, зачем его девочке спать в однокомнатной конуре? Потом проговорилась общая знакомая: мол, у Сережи появился кто-то на стороне.
Жизнь на два города — серьезное испытание для семьи.
Мы с Сергеем его не выдержали. В ту нашу встречу в «России» я сказала, что нам лучше расстаться. Помню, когда мы только поженились, Максачев признался: «Не ожидал, что моей женой станет Ия Нинидзе. Весь ВГИК, вся Грузия, весь СССР сходили по ней с ума. И такая звезда лежала у меня на плече. Это значит, что я многого добьюсь». Я действительно стала для него стимулом, который помог развиться Сережиным амбициям. Беда в том, что он для меня трамплином не стал.
Осенью того же 1986-го в Тбилиси было тревожно. Грузию разрывали политические баталии, зима обещала быть суровой. Подруга потащила с собой на базар: запастись картошкой, луком, пшеном. Мы поехали на машине, за рулем — общий приятель Михаил Немсадзе, художник-дизайнер. Он помог втащить купленные мешки в квартиру.
Мама сварила картошки, нарезала селедки — других продуктов уже не было. Мы посидели за столом. На следующий день вновь пришел, принес несколько кур. Затем пригласил нас с Георгием в зоопарк, потом в цирк. Я плакалась Мише на свои проблемы. Он откликался. Нашел маме врача, который лечит иглоукалыванием. Когда уехала в Тверь на фестиваль «Созвездие», обещал за моими присматривать. Мама по телефону восторгалась: «Чудо-человек, принес нам хлеба и сыра. Руки золотые, голова светлая».
Миша бывал у нас все чаще, мы расписались. Но почти сразу развелись. У Михаила была голубая мечта — переехать в Америку. Оказалось, для того чтобы получить визу, он должен быть холостым. Я желание эмигрировать не поддерживала. Говорила: «Миша, я объездила с театром весь мир и никогда не стремилась остаться за границей.
Со своего двора убегают собаки, которые уже не могут громко лаять. А ты талантливый художник, дизайнер, поезжай лучше в Москву».
Умерла мама. От оторвавшегося тромба. В двадцать семь лет я осталась сиротой. Накатила страшная депрессия. Я как будто впала в спячку. Ничего не видела и не слышала. Приходил и уходил Миша, Гиголоша тихонько возился с игрушками — все как сквозь пелену. Устала служить грузовиком, к которому все прилаживали свои прицепы. Мужчины, которые были рядом, хотели выстроить свою жизнь и тратили на это мои силы. И в то же время мечтали иметь под боком беззаботную ласточку. Но ласточка больше не могла летать. Эти птицы известны тем, что кормят своих детей вместе. Птенец Георгий между тем вновь голодал, как когда-то в младенчестве.
Слава богу, в какой-то момент я это поняла. Вытащила себя за волосы.
В 1991-м родилась Ниноша, а в Грузии началась война. Отключили электричество и отопление. Миша был в Москве. Возвращается на машине и ничего не понимает: город абсолютно черный! Подъезжает к дому — ни одно окошко не светится. Лифт не работает. Он запаниковал, начал сигналить. Я высунулась, кричу с четырнадцатого этажа: «Все в порядке! Поднимайся потихонечку». В полгода мы Ниношу окрестили, и Миша уехал-таки в Америку. Дочка даже еще ползать не начала...
Следующие несколько лет прожили в аду. Когда-то Тбилиси просыпался от криков уличных разносчиков: «Мацони! Мацони!» Теперь они продавали керосин.
Электричество включали на несколько часов в сутки. О том, как купали маленькую Нино, можно сочинить поэму! Пригласила к себе двух подруг: вместе выживать легче. Георгий очень помогал. Когда давали электричество, гладил Ниношины пеленки. Шестилетний, росточка маленького, однажды случайно приложился к утюгу пузиком...
Сосед раздобыл где-то печку навроде буржуйки. Отопления не было: спали в штанах, шапках, даже в варежках. Из еды — лук, подсолнечное масло и хлеб, который выдавали по карточкам. День, когда удавалось раздобыть фасоль для лобио, считался праздником. Однажды услышала из детской тихий голос Ниноши:
— Гио, я кушать хочу.
— Спи, Нино. Во сне голод проходит, — ответил ей брат.
Казалось, в этот момент я умерла: сердце на несколько секунд остановилось.
Но несмотря на все трудности, эти годы не назовешь несчастливыми. Нино не исполнилось и годика, когда в моей жизни появился Ладо.
Идем мы однажды с сыном после репетиции по темным улицам домой, и вдруг рядом останавливается роскошный белый «понтиак». За рулем — элегантный мужчина... Так мы познакомились. Ладо был на два года младше меня. В тринадцать лет он увидел по телевизору «Мелодии Верийского квартала» и сказал: «На этой девочке я женюсь». Но вышло так, что женился на другой, появился ребенок. Твердо встал на ноги: у них с отцом был известный в городе банк.
Мы все-таки встретились, хотя судьба отпустила всего три года счастья. Эта любовь стала для меня тяжелым испытанием. Ладо не скрывал, что у него есть семья, и жил на два дома.
Однажды он признался: «Я подозревал, что болен. Вчера врачи подтвердили. Осталось недолго». Мы боролись за него два года. Доставали кровь для переливания, хотя в военное время это было невероятно трудно сделать. Но Ладо умирал. В отчаянии я пошла в храм, зажгла свечу у алтаря и на коленях обошла церковь три раза. Было холодно, шел снег, и свеча все время гасла. Незнакомые люди брали ее у меня из рук, снова зажигали в церкви и приносили обратно, а я продолжала молиться. Но Ладо прожил еще всего пять дней.
Узнав о его смерти, я головой о стены билась, пыталась броситься с балкона.
Удержали дети. Не хочу больше ничего говорить. Это было настоящее чувство, а о настоящем не расскажешь.
В 1994 году Сергей предложил вновь сойтись, жить одной семьей. Говорил, что строит для нас дом в Одинцово. Но я была в трауре: три года после смерти Ладо носила только черное. Сережа вернулся в Москву и вскоре женился.
Он никогда не прекращал общения с сыном. Часто к нам приезжал, звонил. Гиголоше было года два с половиной, когда однажды Сергей усадил его напротив.
— Как твоя фамилия?
— Нинидзе.
— Нет, сынок. Ты Максачев!
— Матькатьев.
— Хорошо. А кто ты по национальности?
— Гузин.
— Нет, сынок. Ты — белорус. Повтори: бе-ло-рус.
— Бивовус.
Уложили мы его спать, сели смотреть телевизор. В прогнозе погоды передают: «В Белоруссии — плюс пятнадцать градусов». И тут из детской раздается крик: «Я не бивовус! Я гузин!!»
Сережа давно просил, чтобы позволила увезти Георгия в Москву. Как-то ходил забирать его из школы и ужаснулся. Вместо парт — какие-то ящики, детишки в ушанках, одна учительница по всем предметам. Сергей убеждал, что сможет дать сыну нормальное образование. Когда Георгию исполнилось десять лет, я его отпустила.
Гио уехал к отцу, поселился в его семье, пошел в московскую школу. Мы с Нино страшно тосковали. И когда Григорий Гурвич позвал меня поработать в своем Театре-кабаре «Летучая мышь», долго не раздумывала. В 1997-м перебрались в Москву.
Много лет назад Максачев был оформлен дворником, за что получил комнатку в коммуналке. Там мы с детьми и поселились. Георгию было двенадцать, Нино — шесть. Как-то встречаю Юлия Гусмана. Он спрашивает, где я живу.
— На улице Инициативной.
— О господи! Я был уверен, что для таких, как ты, в Москве есть одна улица — шоссе Энтузиастов, — пошутил Гусман. — Квартира твоя?
— Щас! У меня здесь ничего своего, кроме детей.
Юлик надоумил меня написать письмо мэру Москвы: попросить помочь с жилплощадью. А Нелли и Иосиф Кобзон вызвались его передать. Это случилось в понедельник, а уже в пятницу меня вызвали в жилищную контору. Я протянула паспорт.
— Вы не россиянка?
— Нет, гражданка Грузии.
— Ничем не могу помочь, документы надо переделывать... — говорит чиновница. — Но знаете, Иечка, мой вам совет: выходите быстренько замуж. Хоть за бомжа! И станете российской гражданкой.
Я — в рев. Где его взять — жениха, пусть фиктивного? Даже температура поднялась на нервной почве.
Прихожу в театр, рассказываю о своих проблемах нашему артисту Валерию Боровинских. «Кончай реветь, — оборвал Валера. — Хочешь, я с тобой распишусь? Гордиться буду, что в женах — народная артистка Грузии». Мы зарегистрировались, я стала гражданкой России и получила квартиру. Тут же оформили развод.
Жизнь стала налаживаться. И сразу свалилась новая напасть. В 1999 году Гурвич умер, театр закрылся. А на мне — двое детей, надо зарабатывать. Один из моих дальних родственников был дизайнером интерьеров. Случайно заехала с ним в магазин, который торгует дорогущим итальянским деревом — дверьми, лестницами, паркетом. Менеджер меня узнала: слово за слово, предложила у них поработать. Восемь месяцев проходила с беджиком «менеджер Ия Нинидзе».
Покупатели, когда меня узнавали, чуть в обморок не падали! Потом позвали на фестиваль «Киношок», появилась возможность выступать с концертами, иногда доставались роли в сериалах.
...В апреле прошлого года я устраивала знакомую в больницу. Заодно и сама решила провериться. У меня обнаружили новообразование. Положили в больницу, все вырезали. Сказали, что опухоль не злокачественная.
Дети очень переживали. Георгий принес в больницу одиннадцать роз — потому что я родила его одиннадцатого мая. Весь белый, но держался мужчиной. Когда я выписалась, раны на животе обрабатывала Ниноша.
Я оправилась. В августе собралась в Тбилиси. Но все время чувствовала приливы-отливы, сильно потела.
Накануне отлета зашла в аптеку, попросила знакомых девушек подобрать лекарство. Они что-то посоветовали. На всякий случай позвонила подруге-гинекологу. Татьяна возмутилась: «Какая самостоятельная девочка! Ты что, в деревне родилась? Тебя недавно прооперировали, и не зуб дергали, не занозку вытаскивали. Немедленно в больницу на УЗИ и томографию груди! Записывай адрес!»
Ехала «для галочки», чтобы потом сразу к Татьяне — за лекарством. Когда прочла на здании «Онкологический институт», холодком повеяло. Там и узнала свой диагноз.
Назначили день операции. Грузинки — женщины гордые. Я никому не плакалась и участия ни от кого не ждала. Но мой друг актер Эвклид Кюрдзидис сказал: «Знаю, что сама никогда не попросишь о помощи.
Глупая! Ведь на лекарства нужны деньги». Друзья собрали какую-то сумму, очень им благодарна.
Страшно боялась, что хирург не сможет сохранить мне грудь. Конечно, случись такое, в окно бы не прыгнула. Понимала: если это необходимо, так тому и быть. Но представить, что лишусь части тела, с которой родилась, которой детей выкормила, было невозможно. Когда-то также боялась потерять ногу. На сцене Театра-кабаре «Летучая мышь» на меня упала трехсоткилограммовая декорация. Ногу собирались ампутировать. Доктор, к счастью, попался хороший. Он сказал: «Как же вы, ласточка, будете летать с одним крылом?» И собрал по косточке! Я ножку гладила, целовала, просила: «Заживай, пожалуйста». Спустя годы так же упрашивала и грудь: чмок-чмок-чмок, моя любимая!
После операции анестезиолог разбудила меня ласково. Позвала по имени, как будто даже с грузинскими интонациями. Взяла мою руку и положила на грудь: «Она на месте».
Сегодня у Ии Нинидзе в душе мир. На свете существуют миллионы болезней. Сидеть и думать, какая из них на тебя завтра свалится? Можно рехнуться. Бесконечно задавать вопрос «За что?» — можно повеситься. На свете живут люди и умнее, и красивее меня, а судьба у них — горше некуда.
Мне кажется, мы неправильно относимся к этой болезни. Тем более что если раньше онкология действительно была приговором, сегодня ее успешно лечат. Когда ходила на облучение, у лысенькой девчушки в очереди игрушка из рук выпала, я ее подняла. Бабушка указала на внучку: — Она у нас была такая красивая!
— Не смейте так говорить!
Она и сейчас красавица!
В каждом из нас заложен какой-то генетический код. Никому бы не пожелала своей судьбы, но и на чужую не заглядываюсь. В шестнадцать лет я была известна и любима, в двадцать семь осталась на этом свете одна-одинешенька. В тридцать три потеряла любовь. Зато у меня двое прекрасных детей. Что перетянет на чаше весов? Кто решится выбрать? Может, я своей болячкой какую-то беду отвела от Георгия с Ниношей?
Дети меня очень радуют. Нино пошла в бабушку. У грузин есть примета: когда ребеночек в животе впервые толкнется, надо посмотреть на что-то красивое. Я подбежала к маминой фотографии: «Мамулечка, дай Бог, чтобы дочка родилась на тебя похожей!»
И ведь исполнилось! У Ниноши и внешность, и характер, и даже группа крови мамины.
Она сама поступала во ВГИК, запретила мне помогать. На экзаменах Баталов решил над ней подшутить:
— Видели фильм «Небесные ласточки?»
— Конечно.
— Как вам героиня? Ей во время съемок восемнадцать лет было.
— Нет, четырнадцать.
Одна бы похвасталась, что Денизу играет ее мама. Другая бы надерзила: мол, нечего провоцировать. А Ниношка отвечала спокойно, твердым голосом. Она кремень, и все мы под ее опекой. Сегодня Нино Нинидзе уже двадцать один год. Это я ее вырастила. Ниноша еще в детский садик ходила, когда я переписала дочь на свою фамилию.
Хотя с отцом они дружат. В Америке Миша не прижился, провел там меньше года. Он давно в Москве. Нино получила приз за лучший дебют на фестивале «Киношок», стала лучшей исполнительницей главной женской роли на фестивале «Восток & Запад. Классика и авангард». Она снимается, играет в Театре мюзикла, мечтает о драматических ролях.
А Георгий похож на меня. Ему двадцать семь. Он добрый, теплый, если подобрать ключик — весь мир отдаст. Окончил Суворовское училище, затем — Академию экономической безопасности. Несколько лет проработал юристом в Одинцово. Там и живет вместе со своей бабушкой Катей. В позапрошлом году попал в страшную аварию на мотоцикле. Стоял на светофоре, и в него врезалась машина: водитель заснул за рулем.
Первое, что Гио произнес, когда с него сняли шлем: «Только не говорите маме». Несколько месяцев скрывал! Рассказывал, что мотается по командировкам. Даже эмэмэски с фотографиями присылал: это в Новосибирске, это в Киеве. Я пригляделась: а на всех фото он стоит на фоне одинаковых деревьев!
Травма была тяжелейшей. К счастью, сегодня сын уже полностью восстановился. После третьей операции отвезла его в Тбилиси к нашему Патриарху Илие. Он меня любит, как увидит, сразу начинает напевать музыку из «Мелодий Верийского квартала».
Нам с Георгием оказали честь и пригласили за один стол с Патриархом.
— Ты наконец вернулась домой? — спросил Илия.
— Нет, просто привезла сына в Тбилиси.
— Как дела, гогона?
Гогона по-грузински — девочка. Я рассказала про онкологию. Патриарх, не дотрагиваясь, провел рукой над грудью: «Все слава Богу, ты хорошая девочка». А сыну сказал, что он похож на святого Георгия. И все наши невзгоды померкли.
Конечно, как и любая женщина, я мечтаю о простом человеческом счастье. За годы, прошедшие после ухода Ладо, мне не суждено было влюбиться, но кто знает: может, это случится завтра? Однажды подружка спросила: «Зачем ты рассказываешь все как есть? Другие артисты сочиняют для зрителей красивые сказки». А мне не надо ничего выдумывать. Хватает своей сказочной жизни. Я жила красиво. И еще поживу.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки монобрендовый шоу-рум VAUGHAN, центр дизайна Artplay.
Подпишись на наш канал в Telegram