Кем только не называли моего мужа: шпионом, торговцем оружием и алмазами, криминальным авторитетом, «крышевавшим» шоу-бизнес. Вокруг него ходило немало легенд. Я расскажу о том Шабтае, которого знала и любила...
Его убили второго ноября 2009 года в Москве. Машину, в которой ехал Шабтай, буквально изрешетили пулями. В тот день я была на турнире в Старом Осколе с воспитанницами детского баскетбольного клуба, которым руковожу уже несколько лет.
Четырехлетние сыновья — двойняшки Саша и Гриша — были со мной.
Шабтай позвонил за минуту до гибели, в половине пятого вечера. Я рассказала, что у мальчишек еще тихий час, скоро начнем собираться на игру. «А я еду на встречу, — ответил он. — Ладно, любимая! Как отыграешь, позвони. Целую, пока!» Шабтай отключился, и тут прозвучали выстрелы, которых я уже не услышала...
Игра в тот день вышла на удивление тяжелой, я перенервничала. После финального свистка подошла организатор турнира Галина, позвала в тренерскую и протянула стаканчик с валерьянкой:
—На, выпей.
—Издеваешься? — засмеялась я. — Признаюсь, вела себя эмоционально. Но с кем не бывает?!
—И все-таки выпей, Аня. У меня плохая новость. Шабтая застрелили.
—Что?!
—Тебе надо срочно лететь в Москву.
Она еще что-то говорила, но я словно оглохла. В голове почему-то пронеслось: «Девчонки голодные, и Сашке с Гришкой пора поесть». Сказала:
—Пойду накормлю всех ужином. И буду собираться.
Я не отдавала отчета своим действиям и не могла отделаться от ощущения, что все это происходит не со мной.
После ужина велела мальчишкам играть в коридоре, а сама пошла в номер. Щелкнула пультом. Экран вспыхнул, и я увидела, как моего мужа вытаскивают за ноги из пробитой пулями машины и бросают на землю. «Что они делают? Асфальт холодный и грязный!» — и только тут осознала, что Шабтаю уже все равно. Он мертв. Застыла, зажав рот рукой, чтобы не закричать и не напугать детей. Мир рухнул, какая-то мразь расстреляла мою любовь и всю мою жизнь.
Мы были вместе семь лет. Познакомились в Екатеринбурге. Я играла за баскетбольный клуб УГМК — Уральской горно-металлургической компании. Сезон начался неудачно, мы проигрывали игру за игрой, и в октябре 2002 года к нам пришел новый менеджер — Шабтай Генрихович фон Калманович.
Я была в шоке, когда впервые его увидела. Он выглядел так, словно собрался не на работу, а в ночной клуб. Шикарный костюм, галстук кричащей расцветки, роскошные ботинки. Длинные черные волосы тщательно уложены и щедро смазаны гелем. «Привет, девчонки! — радостно воскликнул Шабтай. — Теперь все будет прекрасно! Я решу ваши проблемы!»
Никак не могла взять в толк, почему хозяева сделали ставку на этого фанфарона. Не знала, что в свое время Калманович руководил легендарным «Жальгирисом», вложил в него более шести миллионов долларов, и клуб выиграл Евролигу. За это в 1999 году президент Литвы наградил Шабтая орденом Великого князя Литовского Гедиминаса и дал баронский титул — отсюда и взялась приставка «фон» в его фамилии. Я же по незнанию считала Калмановича дилетантом, самодовольным пижоном, не имеющим понятия о баскетболе.
Он жил в Москве, но регулярно прилетал в Екатеринбург.
Когда играли в столице, часто приходил на матч с четырехлетней дочерью Даниэлой. Она жила с отцом. Шабтай к тому времени уже расстался с ее мамой — актрисой и продюсером Анастасией фон Калманович и, по моим наблюдениям, не пропускал ни одной юбки, флиртовал со стюардессами, продавщицами, официантками. Ну и, конечно, со своими подопечными — баскетболистками. Некоторые девочки с удовольствием кокетничали с шефом. Меня постоянные заигрывания и двусмысленные намеки раздражали.
Как-то нагнулась завязать шнурки на кроссовках. Когда выпрямилась, увидела рядом Калмановича и услышала: «Не делай так, когда я сзади.
Ты меня провоцируешь». С трудом сдержалась! Не люблю наглых и самодовольных самцов. Шабтай в моих глазах был именно таким. Я не понимала, что маска ловеласа для него лишь удобное прикрытие. Калманович просчитывал все, что говорил и делал, на десять ходов вперед. Он был прекрасным стратегом и замечательным психологом.
Прежнее руководство команду не баловало, в баскетбольном мире это не принято, а Шабтай обращался с нами как со звездами мировой величины, селил в самых дорогих гостиницах, кормил в шикарных ресторанах. После каждой игры преподносил цветы. Я не понимала, зачем все это. А Калманович хотел показать, что мы — выдающиеся спортсменки, старался поднять нашу самооценку и боевой дух.
Однажды устроил собрание. Спрашивал каждую девушку, какие у нее проблемы: «Что мне нужно сделать, чтобы ты могла думать только о баскетболе?
Помочь тебе вылечить зубы? Починить машину? Я помогу. Только скажи». Его интересовало буквально все — и наша личная жизнь, и бытовые проблемы.
Я не хотела открывать душу и сразу сказала:
—Мне ничего не нужно.
—Совсем ничего? — не поверил он.
—Совсем. Заработная плата устраивает, и я без каких-либо дополнительных бонусов готова приложить максимум усилий для того, чтобы наш клуб находился вверху турнирной таблицы.
Шабтай выглядел озадаченным, и девочки меня не поняли.
Они не находили ничего плохого в том, чтобы обратиться за помощью к Калмановичу. А я не любила чувствовать себя обязанной. Привыкла всего добиваться сама. Благодаря баскетболу рано стала самостоятельной — в пятнадцать лет. Для меня это не просто игра. Баскетбол — моя любовь, жизнь. У меня и папа в прошлом баскетболист. А мама — мастер спорта по легкой атлетике. Я родилась в спортивной семье. Играть начала в Новосибирске, в семь лет. Потом были волгоградское «Динамо», екатеринбургский «Уралмаш». В Екатеринбурге я провела пять лет. За это время окончила Уральский педагогический университет и получила диплом тренера по баскетболу и преподавателя общей физической подготовки. На последнем курсе начала играть за словацкие «Мияву» и «Дельту», потом за польскую команду «Гдыня».
Со мной рядом был гражданский муж Кирилл. Мы познакомились в Екатеринбурге. К тому времени он довольно уверенно стоял на ногах. За границей мы словно поменялись ролями. Моя карьера пошла в гору, а Кирилл пожертвовал своим бизнесом ради меня. Тема брака нами никогда не обсуждалась. Важнее баскетбола для меня по-прежнему ничего не было.
Когда пригласили в московское «Динамо», я предложила Кириллу пожить на два города. Хотела, чтобы он вернулся в Екатеринбург и попробовал снова встать на ноги. У него потихоньку все стало налаживаться. Через год я на восемь месяцев уехала по очень выгодному контракту в Венецию.
Мне исполнилось двадцать восемь. Говорят, в это время человек достигает зрелости. Обдумывая свое житье-бытье, я чувствовала, что дальше так продолжаться не может.
У нас с Кириллом были прекрасные отношения — очень ровные, без конфликтов, но и без эмоциональных взлетов — все одиннадцать лет, но это ненормально, неправильно. Как обычно бывает? Сначала — влюбленность, романтические ухаживания, потом брак, рождение детей. А мы решили обойтись без потомства и штампа в паспорте. Но это была иллюзия семьи.
Когда вернулась в Екатеринбург, меня опять позвали в «Уралмаш». Правда, он уже именовался по-другому — УГМК.
—У меня нехорошее предчувствие, — сказал Кирилл. — Если подпишешь контракт, тебя у меня заберут.
—Что значит — заберут? Я не вещь!
Не послушала его, начала работать в УГМК, и в моей жизни появился Калманович...
Поначалу он меня просто бесил.
И его подарки — тоже. Однажды зашла в кабинет:
—Знаете что, Шабтай Генрихович, прекратите дарить нам цветы!
—Почему?
—В любом деле должно быть не только поощрение, но и наказание. Сейчас мы проигрываем, а вы нас за это награждаете!
—Хорошо, Аня. Успокойся, я понял, — кивнул он.
На следующий день преподнесли уже не один, а два букета. С трудом удержалась от желания их выбросить. Калманович стал проявлять ко мне особое внимание.
После очередного ужина в ресторане девочки обычно подходили поблагодарить: «Ой, Шабтай, спасибо, какой прекрасный вечер!» Многие не стеснялись чмокнуть начальника в щечку, а я старалась сбежать. Калманович кричал вслед:
—Архипова, ты куда? А поцелуй?
Я отвечала с безопасного расстояния:
—Спасибо, Шабтай Генрихович. До свидания! — и исчезала.
Он начал штурм в своей обычной манере — дарил подарки, пытался «по-дружески» обнять. Я пресекала ухаживания — у меня ведь был Кирилл, и Калманович избрал другую тактику. Стал проявлять заботу.
Услышал, что простудилась, и тут же звонит: «Анечка, любимая (у него, впрочем, все были любимыми), как твое здоровье?
Горло болит? А что ты принимаешь? Слушай, я только что приехал из Израиля, привез хорошие лекарства, сейчас тебе отправлю». И передает с самолетом посылку. Такие знаки внимания, конечно, трогали чисто по-человечески.
Когда куда-то летели, Шабтай брал рослым игрокам билеты в бизнес-класс. Я по баскетбольным меркам невысокая, но он всегда говорил: «Архипова, иди в бизнес». Я отказывалась, и тогда Калманович шел ко мне в эконом-класс, садился рядом. Девчонки уже не занимали соседнее место. В полетах мы часами разговаривали и постепенно подружились. Шабтай был человеком с удивительной судьбой и замечательным рассказчиком. Я слушала раскрыв рот. Он откровенно говорил об очень интимных вещах — родителях и своем детстве, жизни в Израиле, тюрьме...
Калманович родился и вырос в Каунасе, в еврейской семье. Дома говорили на идише. Отец воевал с фашистами, был награжден орденами, а после войны стал замдиректора Каунасского завода резиновых изделий. Мать Шабтая работала главным бухгалтером мясокомбината. Она прошла немецкий концлагерь, чудом осталась жива.
Калманович окончил Каунасский политехнический институт и по образованию был инженером. После учебы отслужил в армии. Говорил, что туда его отправил отец — от греха подальше. У сына начался бурный роман с женой мясника, очень крутого и вспыльчивого мужчины. Шабтай в молодости гулял напропалую.
В армии на него обратили внимание люди из органов. К тому времени Калманович уже владел несколькими языками — идишем, ивритом, литовским и русским.
Впоследствии добавил к ним польский, английский, немецкий и арабский. Насколько я поняла, дослуживал он в разведшколе. Про свои связи с органами Шабтай по понятным причинам не распространялся.
Через несколько лет он, видимо не случайно, оказался в Израиле. Тогда выехать из СССР было непросто, а Калмановичи без труда перебрались на историческую родину и неплохо устроились. Шабтай окончил Иерусалимский университет и одно время даже работал в аппарате премьер-министра Голды Меир.
Первой его женой стала Татьяна Ярославская. У нее была дочь от первого брака — Лика. Шабтай растил девочку как родную, помог получить образование в США и потом всегда помогал. Она дизайнер мебели, живет под Парижем.
Мы с Шабтаем не раз у нее бывали. В 1977 году у супругов родилась общая дочь — Лиат.
Калманович не терял связь с родиной, занимался организацией гастролей советских артистов за рубежом, не только в Израиле, но и в Европе. Он обожал талантливых людей. Мог подарить дорогущие часы или машину. Просто так — в знак восхищения и любви.
В 1987 году Шабтая приговорили к девяти годам тюрьмы за шпионаж в пользу СССР. Он просидел пять с половиной и был помилован. Многочисленные ходатайства об освобождении Калмановича руководству Израиля направляли не только известные артисты, но и советские государственные деятели — Янаев, Пуго, Руцкой. Однажды заключенному позвонил сам «Горбачев».
Ему полагалось несколько телефонных разговоров в месяц.
Как-то вместо привычных голосов родственников и друзей Калмановича сотрудники спецслужб, отслеживавшие его контакты, услышали: «Алло, Шабтай Генрихович, это Михаил Сергеевич. Как ваши дела, как здоровье?» Калманович попросил замолвить за него словечко перед руководством Израиля. «Советский генсек» обещал помочь. В тюрьме был страшный переполох. Шабтая вызывали на допрос, выясняли, каким образом в тюрьму мог позвонить Горбачев. А это был Володя Винокур. Эту байку я потом слышала много раз. И Шабтай, и Володя очень любили ее рассказывать во время дружеских застолий, и каждый раз все смеялись как сумасшедшие.
Калманович никогда не жаловался, о самых тяжелых моментах рассказывал с улыбкой, в том числе и о пребывании в «одиночке».
Он провел там полтора года и серьезно подорвал здоровье. Позже начались проблемы с сердцем и сосудами. Пришлось делать шунтирование.
Первое время Шабтай находился в полной изоляции, даже не видел человека, подававшего еду, но зато мог пользоваться библиотекой и перечитал все, что там было. «Знаешь, — говорил он, — я проглатывал по книге в день, а назавтра не мог ничего вспомнить. Поговорить-то об этом было не с кем». Когда перевели в обычную камеру, выучил арабский, потому что с ним сидел араб.
Шабтай не терял время зря, в тюрьме «сделал карьеру»: стал завскладом и придумал схему, при которой зэки всегда ели вдоволь. С питанием были проблемы.
На свободу выпускали в восемь утра, Шабтай делал «переучет» заключенных в пять и таким образом за счет «мертвых душ» выгадывал лишние порции для тех, кто оставался.
С Татьяной они развелись. Почему — не знаю. Шабтай однажды сказал про первую жену: «Если человек предал, он перестает для меня существовать». Он не поддерживал отношений с Татьяной, но очень любил и Лиат, и Лику, и меня постарался с ними подружить.
После освобождения приехал в Москву. Несколько месяцев пребывал в растерянности и практически не выходил из гостиницы, не знал, что делать. Шабтай вернулся в совершенно другую страну и начал жизнь с чистого листа. Насколько я знаю, ему помог Кобзон. Калманович одно время даже жил у него дома. Многие наверняка помнят аптеки «Лиат-Натали», которыми они вместе владели.
В России Шабтай вновь занялся продюсерской деятельностью, стал возить к нам западных звезд.
Он дружил со многими знаменитостями, и у него получалось то, что не удавалось другим. Калманович был замечательным продюсером с большими связями. Думаю, он и Насте помог им стать.
Ходили слухи, что они разошлись из-за Земфиры, продюсером которой была Настя. Не знаю, мы с Шабтаем никогда не касались этой темы. Мир шоу-бизнеса меня не интересовал, с Настей мы практически не пересекались. До гибели Шабтая видела ее всего несколько раз.
Постепенно я стала смотреть на Шабтая другими глазами. Он был замечательным менеджером и делал все, чтобы вытащить клуб из кризиса.
Прилетал на тренировки и игры, вкладывал собственные деньги. Если для команды не находилось удобного рейса, нанимал частный самолет. Не хотел, чтобы мы мучились.
Перед важной игрой в Италии у меня начались проблемы с желудком. Я почти не ела и стала катастрофически терять вес. Сезон выдался тяжелый, очевидно, организм не справлялся с нагрузкой. Шабтай увидел, что со мной творится неладное, стал расспрашивать. Я рассказала. Он сразу предложил:
—После игры летим в Германию на обследование.
—Нет, с вами не поеду!
—Почему?
—Все начнут говорить, что я ваша любовница.
—Я же не на романтический уик-энд тебя зову! Архипова, не глупи!
Позвонила мужу. Кирилл не возражал.
В Германию летели через Милан — европейский центр шопинга. В ожидании рейса прогулялись по городу. Шабтай как бы невзначай предложил зайти в бутик. Начинает мерить костюмы и поглядывает на меня. А я сижу в уголке, закутавшись в пуховик, и не реагирую. Самочувствие ужасное, еще этот щеголь пристает. Машет перед носом шмотками:
—Как тебе это? А это? Какой галстук лучше взять? Скажи!
Я говорю: —Да берите все, — а сама думаю: «Когда же ты отстанешь?!»
Шабтай просит:
—Архипова, сделай мне подарок.
Померяй костюмчик.
Продавщица подает шикарный черный смокинг с брюками. Я заявляю, что ничего надевать не стану, но он так умоляет, что приходится идти в примерочную. Когда появляюсь в смокинге, Шабтай довольно улыбается:
—Великолепно! Берем!
—Ничего мы не берем! — завожусь я.
—Ты не понимаешь — это премиальные за вчерашнюю игру. Мы выиграли ее только благодаря тебе, — находится Шабтай.
Я нехотя соглашаюсь. Садимся в машину. Обычно он располагается рядом с водителем, а тут устраивается сзади со мной и, пока едем, придвигается все ближе. Я несколько раз строго говорю:
—Шабтай Генрихович, перестаньте, пожалуйста.
Он не слушает. Я на ходу открываю дверь. Калманович в ужасе кричит:
—Что ты делаешь?!
—Ничего. Или вы считаете, что за костюмчик надо расплатиться?
Он вспыхивает:
—Дура! Идиотка! — останавливает машину, пересаживается вперед и продолжает возмущаться: — Ты больная! У тебя плохо с головой!
По дороге в аэропорт издевается:
—Архипова, у нас места рядом. Ты из самолета выпрыгивать не будешь?
—Если обещаете вести себя прилично, не буду.
—Лететь целых два часа. Как ты вытерпишь меня рядом с собой?
—Да ладно уж, как-нибудь потерплю.
В самолете успокаиваемся и мирно беседуем до самого Мюнхена.
В гостинице Шабтай говорит:
—Архипова, слушай, тут такое дело... Я взял один номер на двоих.
—Что?! — кричу я.
Это шутка, на самом деле забронированы два номера в разных концах коридора.
Через час звонит: «Зайди, пожалуйста, посмотри, что купил детям».
Вхожу — он в трусах и майке. Я смущенно отвожу взгляд. «Ерунда, не обращай внимания. Гляди, какая красота», — и показывает шикарную балетную пачку и пуанты — подарок Наталье Осиповой, будущей приме Большого и Михайловского театров. Выясняется, что он помогает ей с самого детства. Кроме Осиповой у Шабтая еще несколько «подшефных» — воспитанников детских домов. Им он тоже накупил обновок. Ну и любимую Данечку, конечно, не забыл. Калманович всегда наряжал ее как куклу.
Утром отправились в клинику. Обследование проходило под наркозом. Очнулась я в отдельной палате, от поцелуя.
Чуть приоткрыла глаза и увидела Шабтая. Он сидел рядом, держал за руку и смотрел влюбленными глазами. Как только понял, что пришла в себя, захлопотал:
—Аня, как ты? Что-нибудь надо? Где болит?
Я успокоила:
—Нет-нет, все нормально.
Боялась, что диагностируют язву, но обошлось. Врачи назначили лекарства, диету, и мы отправились в Москву. Там простились — я поехала в другой аэропорт, чтобы лететь в Екатеринбург. Шабтай звонил каждые полчаса: «Ты в аэропорту? Я тебе заказал ВИП-зал. Выпей чаю или кофе. Ты уже в самолете? Набери, пожалуйста, как только сядешь, я волнуюсь!» Когда приземлилась и включила телефон, увидела пятнадцать непринятых вызовов.
Перезвонила, он обрадовался: «Ну, слава богу, ты дома». Я была растрогана. Обо мне никто и никогда так не заботился, не спрашивал: «Тебе хорошо, дорогая? Тепло, не дует? Ты не устала? Не голодна?»
Двадцать четвертого января полетела на игру в Казань. Шабтай был в Москве. Как только заселилась в гостиницу, позвонил. Я призналась:
—Устала как собака.
—И что ты собираешься делать?
—Схожу в душ, поужинаю.
—Может, зайдешь ко мне?
—Куда?!
—Я здесь, в Казани, к тебе прилетел...
Когда пришла к нему в номер, по телевизору показывали фильм про Высоцкого. Шабтай говорит: «А ты знаешь, что я в июле 1976 года организовал первые гастроли Владимира Высоцкого в США и подарил Володе его первый «мерседес», такой желтый?» Стал рассказывать про Владимира Семеновича, какой это был тонкий и ранимый человек.
Посидели, выпили чаю, и вдруг Шабтай произносит: «Знаешь, Аня, ты стала частью моей жизни. Я уже не могу без тебя. Живу от звонка до звонка». Это было признание в любви. Он не дал шанса все свести к шутке или убежать...
Нам было безумно хорошо. Но утром я сказала:
—Что случилось, то случилось. Давайте не будем спешить. Понимаю, что для вас я только игрушка, через месяц увлечение пройдет, найдете другую забаву.
А мне придется смириться и как-то жить дальше. Будем считать, что ничего не произошло.
Он только сверкнул глазами:
—Хорошо.
Потом, когда поженились и у нас родилось двое детей, Шабтай подначивал: «Архипова, помнишь, ты говорила, что у меня все пройдет через месяц? Что-то не проходит!»
Он, конечно, наплевал на мое предложение, наоборот, стал всячески демонстрировать, что я его женщина. В команде меня возненавидели. Даже лучшая подруга вела себя как злейший враг. Сидим за столом, мне не хватило вилки. Подхожу к официанту: —Принесите, пожалуйста, еще один прибор.
А она в спину громко так:
—Может, вы ей золотую вилку принесете?
Все хихикают.
Селимся в двухместный номер, там две кровати — маленькая и большая. Она выше меня, и я предлагаю:
—Ложись на большую.
Подруга фыркает:
—Мне не положено.
Другие девочки не позволяли себе таких выпадов, но шушукались за спиной, говорили, что завела роман с Шабтаем из-за денег. Меня это ранило. Я была обеспеченным человеком и в финансовой поддержке не нуждалась.
Вскоре пошли публикации в «желтой» прессе, ведь Шабтай в техническом протоколе зачем-то записывал меня как Анну Архипову – фон Калманович.
Начались проблемы с мужем. Я все ему рассказала после возвращения из Казани. Кирилл очень переживал, просил не спешить, подумать. Это был очень сложный период. Я долго не могла принять какое-то решение.
В 2003 году мы вышли в финал Евролиги. Перед заключительными сборами во Франции Шабтай устроил команде праздник: вывез в Париж и поселил в шикарной гостинице «Георг V». Причем разрешил взять мужей и детей. Предложил: «Не стесняйтесь. Гуляйте в клубах, ресторанах, все записывайте на мой счет». Сам уехал в Германию, сказав, что быстренько проверит сердце, сосуды и вернется.
Врачи его из клиники не выпустили. Через несколько дней Калмановичу сделали операцию на сердце.
Накануне я прилетела к нему из Франции, но он сказал: «Там ты нужнее. Лети и без кубка не возвращайся». Сев в самолет, я разрыдалась, поняла, что без Шабтая жить уже не смогу.
Потом мы несколько часов разговаривали по телефону, пока его не повезли в операционную. С Шабтаем остался друг. Я все время звонила: «Ну, как он?» Когда операция закончилась, пора было выходить на поле. Я играла как во сне, ничего не соображала, но мы выиграли и попали в финал.
Шабтай больше суток лежал под аппаратами. Теперь с ним была Лиат. Как только он очнулся, сразу схватился за мобильный. У нас в этот день был финал.
Немецкая медсестра возмутилась: «Вы сумасшедший! Немедленно уберите телефон!» Позвала врачей. Шабтай отдал трубку Лиат: «Значит так. Будешь сидеть в туалете, держать связь с тренером и каждые три минуты сообщать, как идет игра».
Сначала все шло хорошо, а потом мы начали «сыпаться». У Шабтая на мониторе все кривые сразу зашкалили. Врачи в шоке: что происходит? А это дочка рассказала, как идет матч. Не знаю, что было бы с Калмановичем, если б мы продули!
После победного финала сразу же полетела в Германию, сменила Лиат. В больнице сидела целыми днями. Шабтай не мог разогнуться, я помогала ему вставать и ходить. Его распотрошили как курицу, разрезали грудину, руку. Он был весь черный после наркоза.
Немного оправившись, решил перебраться из больницы в реабилитационный центр.
Я поехала с ним.
Мы попали туда в праздники, и к Шабтаю не проявили должного внимания, первые процедуры назначили только через несколько дней. Он не мог вынести такого отношения. Приходит доктор:
—Доброе утро, герр фон Калманович!
Шабтай на безукоризненном немецком спрашивает:
—А если бы я не был евреем, ты бы уже назначил мне процедуры? — немец в изумлении открывает рот, а больной продолжает: — Представляю, что бы ты со мной сделал, если бы сейчас был не 2003-й, а 1941 год!
Врач кое-как делает назначения и сбегает.
Теперь он боится заходить к сумасшедшему «русскому», присылает медсестру. Шабтай бросает в нее бутылку с водой. Несчастная тетка едва успевает прикрыться дверью. А он кричит: «Что за свинское отношение! Я не могу здесь находиться!» Кое-как уговариваю его успокоиться.
Через несколько дней Шабтай требует, чтобы я ехала на сборы: «Все, Архипова, вали в Россию, не хочу тебя здесь больше видеть!» Я дико обижена, но в принципе он прав. Калманович уже может себя обслуживать, а у меня через два дня игра в Питере.
Когда прилетаю, звонит, спрашивает, как дела. Говорю, что отлично. А он:
—Знаешь, у меня тоже. В Барвихе так хорошо...
—Где?!
— кричу я.
Шабтая не пускали в самолет — а вдруг больной умрет в полете, — и он дал расписку, что берет всю ответственность на себя. В Москве у трапа его ждали «скорая» и врач-кардиолог.
Отыграв, помчалась в Барвиху. Смотрю, у него совсем другое настроение и цвет лица изменился. Шабтай говорит: «Пусть в палате совковая мебель, но мне наш бардак гораздо милее, чем хваленый немецкий порядок. Я советский человек! И здесь поправлюсь гораздо быстрее, чем в Германии, потому что обожаю столовскую еду!» И правда, вскоре встал на ноги!
Я долго мучила себя и своих мужчин. Шабтай терпеливо ждал, но однажды вызвал меня в Москву и сказал:
—Ты знаешь, что я живу тобой, и все равно несешь какую-то чушь про долг, про то, что не можешь оставить Кирилла!
Все, хватит! — показал огромный чемодан: — Вот, вчера купил тебе вещи. В Екатеринбург можешь не возвращаться.
Я опять стала гнуть свою линию:
—Нет, сейчас не могу оставить мужа, он в ужасном состоянии.
Через месяц закончился сезон, и Шабтай предложил отдохнуть в Израиле. Я очень устала и не нашла в себе сил отказаться. Кириллу ничего не объясняла, но когда начала собираться, он очень грустно сказал: «Я знаю, ты больше не вернешься». И оказался прав.
В Тель-Авиве Шабтай сделал мне предложение — на берегу моря, прекрасным весенним днем. Я сказала «да». Никогда не забуду его фразу: «Ну все, Архипова, ты последняя женщина в моей жизни!»
Вечером ужинали в ресторане с друзьями. Горячее подали под металлическими колпаками. Официант поставил передо мной поднос, снял колпак, я увидела кольцо необыкновенной красоты и чуть не расплакалась от счастья.
Я долго боялась поверить, что Шабтай меня действительно любит, не воспринимала его всерьез. Считала, что нас разделяет не только огромная разница в возрасте (двадцать пять лет), но и разница в положении, воспитании, образе жизни. Он хоть и рассказывал о себе, до конца все равно не раскрывался...
Решили готовиться к свадьбе, но умерла его мама. По еврейским законам траур продолжается год, и мы отложили бракосочетание. Шабтай предложил: «Давай займемся здоровьем, я безумно хочу, чтобы у нас были дети». Это было в мае, а в июне в Хорватии начались сборы по подготовке к чемпионату Европы. Мне позвонил главный тренер сборной Вадим Капранов. Я сказала, что не приеду. Тогда Вадим Павлович обратился к Шабтаю: «Аня очень нужна в сборной». Тот уговорил потерпеть еще годик. Я поехала в Хорватию и там пережила настоящую ломку: впервые за много лет решила забыть о баскетболе, настроилась на другую волну, а тут опять все заново...
Мы выиграли чемпионат Европы, и я внесла большой вклад в эту победу. Шабтай на финале нервничал, кричал как сумасшедший — давал советы. Я даже сказала: «Лучше уйди».
Клуб УГМК продлил со мной контракт, и я еще год пробыла в Екатеринбурге, но часто летала к Шабтаю в Москву.
Однажды его водитель Владик привез меня в трехкомнатную квартиру на Рублевском шоссе, дал ключи и сказал: «Это твое. Ты здесь хозяйка». Стала осматриваться и не могла отделаться от ощущения, что попала в сказку. Квартира была обставлена в моем вкусе. На стенах висели мои фотографии. В гардеробе — вещи моего размера, от носков до пальто. Позвонила Шабтаю:
—Что это?
—Это наш дом.
Мы бывали на Рублевке, но чаще оставались в квартире на улице Сергея Макеева, где они жили с Даней. В этом же доме у Шабтая был офис.
С Даниэлой у нас сразу сложились очень хорошие дружеские отношения. Я никогда не переступала грань, не старалась стать ей второй мамой или мачехой, была просто Аней — сначала любимой женщиной, а потом женой папы. Если девочка просила что-то сделать — делала, если нет — не навязывалась. Даня занималась в ансамбле «Непоседы», и я с удовольствием ходила на их концерты, но каждый раз спрашивала ее: «Можно мне прийти?»
На некоторых выступлениях бывала Настя. Иногда она брала Даниэлу на светские мероприятия, ездила с ней отдыхать. Это Шабтай всячески старался сблизить маму с дочкой — покупал им путевки, отправлял в театр или просто погулять. Дверь для Насти всегда была открыта. Шабтай считал, что мать — это святое. Я не слышала от него о Насте ни одного дурного слова.
И Настя при жизни бывшего мужа никогда на него не жаловалась. Она часто просила Калмановича о помощи — не только финансовой, — и он не отказывал. Помогал с проектами, посодействовал в получении высшего образования. Все, кто знали эту пару, удивлялись, какие лояльные отношения им удалось сохранить несмотря на развод. Но после гибели Шабтая Настя заявила, что муж ее терроризировал, заставил подписать отказ от дочери под дулом пистолета...
Когда вышла программа Андрея Малахова, в которой она все это рассказывала, мне позвонил наш хороший знакомый: «Аня, я в свое время был свидетелем того, как Шабтай и Настя договаривались об условиях развода — очень мирно, без пистолетов. Мы втроем сидели в ресторане, и я все слышал. Если нужно, готов пойти в суд и дать показания».
К счастью, до этого не дошло, хотя Насте удалось раздуть грандиозный скандал. Но я забегаю вперед...
Прошел год. Поехали на Олимпиаду в Афинах. Шабтай был менеджером женской сборной России по баскетболу, но я попросила его поселиться не в Олимпийской деревне, а в гостинице в городе. Не хотела, чтобы отвлекал. Мы выиграли бронзу. Для российской сборной это был небывалый успех.
После Олимпиады опять поехали вдвоем в Израиль. Я была вымотана до последней степени. Как-то гуляли ночью, и Шабтай сказал: «Давай дадим друг другу слово, что больше в баскетбол не возвращаемся. Я хочу детей, семью».
Начался непростой период. Я вошла в семью Шабтая и стала частью его жизни, а он привык жить совсем не так, как я.
Каждый вечер ехал куда-нибудь ужинать и общаться с людьми. Звонил мне за пару часов до мероприятия: «Аня, собирайся». Я покорялась его воле, хотя терпеть не могла тусовок. Да и статус «женщины Шабтая» меня не устраивал. Когда я еще играла, одна светская дама сказала:
—Анька, ты необычная женщина.
—Правда?
—Конечно. Ведь ты зарабатываешь деньги, а у нас все безработные.
В этом кругу большинство женщин вело жизнь содержанок. Для меня это немыслимо. Я сама себе хозяйка, с пятнадцати лет работаю.
У нас с Шабтаем была общая семейная кредитка, но я ею ни разу не воспользовалась.
Привыкла тратить ровно столько, сколько заработала. Карточка, кстати, до сих пор у меня лежит. Она давно просрочена, но это память о Шабтае...
Я была обеспеченной женщиной и почти все покупала себе сама. Шабтай, конечно, издевался, называл больной, но уважал за принципиальность и находил способы удивить и порадовать. Он делал все, чтобы его семья ни в чем не нуждалась, и мою жизнь превратил в сказку. Какие праздники мне закатывал Шабтай! Когда исполнилось тридцать, организовал шоу в Лужниках. Народу было человек пятьсот. Следующий день рождения праздновали в Юрмале. Это была вечеринка а-ля венецианский карнавал. Вел ее Валера Сюткин.
До меня у Шабтая не было настоящей семьи. Друзья говорили, что ему не везло с женщинами.
А может быть, именно к тому моменту, когда мы встретились, Калманович наконец созрел для настоящей семейной жизни. Он много лет страдал от одиночества, и когда стали жить вместе, каждый день хотел слышать, какой он хороший, как я его люблю.
—Архипова, какой галстук выбрать? А духи? Любимая, ну скажи мне — я красивый?
—Ты очень красивый, но твои духи слышно за километр!
Калманович довольно смеялся. Его грели малейшие проявления любви и симпатии. Может, поэтому он и любил тусовки. Ведь там все кидались к нему с поцелуями и объятиями: «Шабтайчик, дорогой!»
Я ненавидела наши выходы в свет. Как- то вечером сидели в «Национале».
За столом рядом со мной оказался Станислав Говорухин. Он всех видит насквозь и тогда моментально понял, что я чувствую. В какой-то момент, когда все присутствующие были увлечены беседой, Станислав Сергеевич наклонился ко мне и тихо сказал: «Анька, а ты долго еще будешь жизнь-то жевать?» Я вздрогнула. Он попал в десятку. С этого вечера больше не появилась с Шабтаем ни на одном мероприятии. А вскоре узнала, что беременна.
«Интересное положение», как ни странно, подстегнуло еще активней заняться учебой. Незадолго до этого я поступила в университет на экономический факультет и окончила два курса за один год. Сдавала экзамен и спрашивала: «А что еще можно сдать?» Шабтай, узнав о моей беременности, просто обезумел, трясся надо мной как над тяжелобольной.
До последнего дня сама водила машину, и он страшно ругался. А я не люблю себя чувствовать зависимой даже от водителя.
На двадцать первой неделе после УЗИ узнала, что у нас — два мальчика. Шабтай стал уговаривать расписаться. Он и раньше просил, а теперь нудил каждый день: «Дети должны родиться в законном браке!» Я всячески отбрыкивалась. Предстоящая свадьба пугала. Калманович ведь собирался закатить пир на весь мир. Я к окончанию траура по его маме была уже на восьмом месяце. Невеста на сносях — это финиш!
Правда, учиться живот не мешал. На седьмом месяце поехала в Англию в Оксфорд, сдавать экзамены по языку. Я и английский еще учила!
Действительно больная, Шабтай был прав. Жара стояла страшная, а в аудитории, где проходил экзамен, не было ни одного кондиционера. Преподаватели боялись, что здесь и рожу, спрашивали:
—Мэм, вы в порядке?
—Файн, — отвечала я. И все сдала.
Через десять дней после моего возвращения сыграли свадьбу — в ресторане на причале у «Крокус Сити». В ЗАГСе, надевая мне на палец кольцо, Шабтай Генрихович не удержался от шутки в своем стиле:
—Ну все, Архипова. Заднего хода теперь уж на сто процентов нет.
Я вздохнула:
—Теперь уж точно.
Все перенесла с честью, как стойкий оловянный солдатик. Живот был огромный, ни дышать толком не могла, ни есть. Терпела свадебное безумие только ради Шабтая. Ему хотелось устроить грандиозное торжество. На самом деле он был прав. Понимал, как быстротечна жизнь и мимолетно счастье. Шабтай говорил, что я должна быть готова к тому, что какую-то часть жизни проведу без него. Но он не предполагал, как скоро уйдет...
Через месяц с небольшим — тридцать первого августа 2005 года — у нас родились Саша и Гриша. Шабтай первым их увидел — я была под наркозом после кесарева. Он подолгу сидел с детьми, разговаривал. Мальчишки лежали в специальном боксе, но Шабтая везде пускали. Роддом был завален цветами и подарками.
Через неделю нас выписали, и началась «веселая» жизнь. Первый год я вообще не спала. У Саши были колики с девяти вечера до часа ночи, а у Гриши — с часа ночи до пяти утра. Мне помогала моя мама: родители приехали из Новосибирска, когда я родила. Иногда брала приходящую няню, если совсем падала с ног. А потом подсматривала и подслушивала, что она делает с детьми, и не знала ни минуты покоя. Толку от такой помощи было немного.
До рождения мальчишек мы с Шабтаем и Даней жили одной семьей. Я рассчитывала устроить детскую на Макеева, но там неудобная планировка: квартира поделена на две части — папину и дочкину. Даню я стеснять не могла, у нее было всего две комнатки по пятнадцать метров. На половине Шабтая с детьми было не повернуться, там тоже всего две комнаты — спальня и проходная гостиная.
Переехала с мальчишками на Рублевку (Шабтай с Даней остались на Макеева), но после приезда моих родителей и там стало тесновато. Наконец сняли дачу в Архангельском. Шабтай и Даня приезжали туда в основном на выходные. Он работал и мотался в командировки. Она пошла в школу, находившуюся в десяти минутах от дома.
Когда поселились в Видном (о причинах скажу ниже), Шабтай стал чаще оставаться с нами. Даниэла повзрослела и могла спокойно ночевать с няней. Но если вечером были дела в Москве, муж ехал к ней. Утром завтракал с дочкой, провожал в школу. В пятницу Даня всегда приезжала в Видное. Каждый день таскать ребенка по пробкам в Москву было нереально.
О работе я задумалась, когда мальчишкам исполнилось десять месяцев.
Шабтай к тому времени стал руководить женским баскетбольным клубом «Спартак» в подмосковном Видном, позже получившим название «Спарта&К». Не сдержал слова.
Однажды сказал, что Борис Всеволодович Громов — Калманович был у него советником — строит новый спортивный комплекс и хочет поднимать детский баскетбол. Спросил: «Возьмешься?» Я сразу же согласилась. Посидела, подумала и решила создавать училище олимпийского резерва.
Переехали в Видное. Шабтай купил дом, небольшой и уютный. Знакомые еще удивлялись, что у Калмановича такое скромное жилище — совсем не дворец. А мы жили очень просто.
Начинала я с нуля. Нашла второго тренера, набрала детей. Шабтай руководил профессиональным направлением клуба, а детское было на мне.
Через год со своими девчонками выиграла чемпионат России. Сегодня у нас занимается более трехсот детей. В прошлом году мы дали сборной двадцать три игрока!
Я никогда не интересовалась, чем занимается Шабтай, знала только то, что он считал нужным сообщить. Думаю, он меня берег. Как говорится, меньше знаешь — лучше спишь. Я слышала, что у него бизнес в разных странах: России, Израиле, Литве, Латвии — но меня это никоим образом не касалось.
Потом писали, что убийство Калмановича стало результатом передела сфер влияния в отечественном шоу-бизнесе. По моим наблюдениям, когда мы жили вместе, Шабтай шоу-бизнесом уже не занимался.
Ну, разве что устраивал праздники, дни рождения. Он сам был праздником, любил делать подарки, сюрпризы, разыгрывать друзей и близких.
Мальчишек наших просто обожал. Как только родились, начал строить планы на их будущее. Почему-то сразу сказал: «Гриша будет доктором, а Саша адвокатом».
Грише он чуть ли не с рождения включал канал Mezzo. Заметил, что ребенок впадает в транс от классической музыки. Когда пацанам было по три года, мы взяли их с собой на концерт Хосе Каррераса, старинного друга Шабтая. Саша быстро соскучился, стал баловаться, ерзать, а Гриша сидел и слушал как завороженный. В четыре года отец отвел его на прослушивание в музыкальную школу. Помню, нарядился в шикарный костюм с галстуком, намазал волосы, облился парфюмом и Гришку нарядил и надушил.
Я спросила:
—Мы идем в музыкальную школу или на прием к английской королеве?
А он ответил:
—Мы идем на прослушивание. Это гораздо важнее.
Педагог посоветовала отдать мальчика в школу при консерватории, но я не могла каждый день возить Гришу в Москву. В результате оба пацана пошли в нашу местную музыкальную школу и учатся по классу фортепиано. У Саши тоже неплохие данные, и музыкальное образование ему не помешает. Еще они оба занимаются карате. А вообще — совершенно разные: Гриша очень артистичный, у Саши математический склад ума. Он пошел в папу, с легкостью строит самые сложные схемы, и характер у него отцовский.
Самое удивительное, что у обоих мальчишек жесты и привычки Шабтая! Хотя они не могут его помнить...
Все было прекрасно. Мы жили душа в душу и не думали, что наша счастливая жизнь может измениться. Шабтай с юмором относился к своим болячкам. И к смерти тоже. Шутил: «Останешься вдовой — найдешь себе прапорщика, молодого, здорового. Но имей в виду — с того света я все равно буду за тобой следить!»
В наши последние совместные выходные мы запланировали поездку в Питер на Новый год, вместе с мальчишками, Даней и Лиат. Даниэла летом 2008 года переехала в Израиль. Когда она подросла, Шабтай перестал с ней справляться. Это случается с детьми переходного возраста.
Поразмыслив, он решил отправить младшую дочь в Израиль. Даня тоже выбрала этот вариант из нескольких предложенных. Ее определили в хорошую американскую школу, и она стала жить в семье Лиат. Девочке смена обстановки пошла на пользу. И Настю устраивал такой поворот событий, а потом Шабтая убили...
До сих пор с ужасом вспоминаю эти дни. Обыски, допросы, хлопоты, связанные с организацией похорон и перевозкой тела в Израиль. Мой муж хотел покоиться рядом с родителями. Для этого нужно было оформить кучу бумаг. Если бы не влиятельные друзья Шабтая, я бы, наверное, не справилась. Панихиду устроили в Видном. В спортивном клубе, которым он руководил.
Я очень благодарна людям, оказавшим мне финансовую помощь. Первым стал Володя Некрасов, экс-владелец сети магазинов «Арбат-Престиж».
Он только что вышел из тюрьмы и сам находился в ужасном положении, но сказал: «Аня, если что-то понадобится, можешь на меня рассчитывать».
Но не все вели себя благородно. Некоторые пытались получить деньги с меня. Придумывали любые поводы, предъявляли несуществующие долги. В спортивном мире есть такое понятие, как агентское вознаграждение. Почти все известные футболисты, хоккеисты, баскетболисты заключают контракты с клубами не напрямую, а через посредников, получающих определенный процент. Шабтай тоже имел с ними дело. Никаких конфликтов с агентами у него никогда не возникало. Но после гибели мужа один из них выставил мне иск на сто тысяч долларов, заявив, что Шабтай год или два назад не выплатил ему агентское вознаграждение.
Я была потрясена, потому что знала этого человека и считала честным и порядочным. Позвонила:
—Сережа, ты считаешь нормальным так поступать? Ты же знаешь, в какой я ситуации, сколько на меня всего свалилось!
—Ну и что? — сказал он. — Подумаешь, сто тысяч!
Я выиграла суд и навсегда вычеркнула Сергея из своей жизни.
Впереди было еще много неприятных открытий. Я оказалась в центре круговорота, вокруг кипели такие страсти! И все потому, что занималась делами Шабтая, разбирала бумаги, искала активы, разбросанные по всему миру, описывала движимое и недвижимое имущество. Только спустя два года удалось навести относительный порядок в немалом хозяйстве, оставшемся после мужа: разобраться с нереализованными проектами, что-то передать партнерам, что-то сдать в аренду, а от чего-то вообще избавиться, чтобы сократить расходы.
Один только офис Шабтая в месяц съедал сто пятьдесят тысяч долларов. Когда хозяин погиб, сотрудники потребовали выплатить им зарплату. Пришлось занять денег у друзей и продать часть моего имущества.
А сколько стоит содержание недвижимости, принадлежавшей Шабтаю! Питерская квартира, например, обходится в девяносто тысяч рублей в месяц. Кроме нее есть еще две квартиры в Юрмале. И машины, которые невозможно продать до совершеннолетия Даниэлы, по завещанию являющейся главной наследницей отца.
Только тогда на нее можно будет оформить бумаги в суде. Дане причитается сорок процентов стоимости, мне — пятьдесят (так называемая супружеская доля), и мальчишкам — десять. Наверное, когда ей исполнится восемнадцать, мы просто оформим мировое соглашение, чтобы не заниматься дележом. Если, конечно, еще будет что делить. Машины потихоньку ржавеют...
До сих пор удивляюсь, как не сошла с ума. Мне угрожали и лично, и по телефону. Звонили и говорили измененными голосами:
—Беги, если хочешь жить!
—Что вам нужно?! — кричала я, потому что не понимала, за что убили Шабтая и почему меня преследуют какие-то незнакомые люди.
Несколько месяцев спала с пистолетом под подушкой. Точнее, пыталась спать. Вечером, уложив детей, шла к себе и ворочалась до самого утра. Ждала киллеров. Вздрагивала от каждого шороха и думала: «Вот сейчас откроется дверь и меня расстреляют, как Шабтая».
Потом звонки прекратились. Я так и не узнала, кто надо мной издевался, но с тех пор при малейшем намеке на реальную или потенциальную угрозу беру охрану. На мне лежит слишком большая ответственность, я не могу рисковать.
Иногда возникало дикое желание послать все к черту и действительно сбежать, спрятаться от всех. Но надо было кормить семью. Теперь дети могли рассчитывать только на меня. А Даня еще оказалась в центре дикого скандала, раздутого ее матерью на пустом месте.
Когда Шабтая не стало, позвонила нотариус, оказывавшая ему услуги: «Ань, у меня лежат бумаги твоего мужа.
Он оставил несколько завещаний. Подъезжай в офис». В назначенный день она пропала и стала скрываться. То якобы уехала в отпуск, то еще куда-то. Когда, наконец, встретились, вручила нам с Лиат завещание на дом в Видном, датированное 2007 годом (я о нем знала), и неизвестное мне завещание 2001 года. По нему все имущество Шабтая, находящееся на территории Израиля, отходило Лиат, остальное — Дане. Представителем ее интересов назначалась Настя.
На вопрос, где остальные бумаги, я так и не получила четкого ответа. Якобы были только черновики и их выбросили! «Хорошо, пусть все отойдет Дане, — сказала я.
— Главное — сохранить для нее то, что осталось от отца».
Незадолго до этого странного эпизода вдруг позвонила Настя. Я тогда ехала от Александра Добровинского, с которым познакомили друзья. Они считали, что за наследство Шабтая развернется нешуточная борьба и мне потребуется опытный адвокат. Иосиф Давыдович Кобзон еще на панихиде сказал: «Если понадобится помощь, звони». Я автоматически кивнула — да-да, конечно, — и только потом поняла, что он имел в виду.
И вот слышу:
—Аня, здравствуй, это Настя Калманович.
Начинает пугать, что мир ужасен, кругом враги, но она всегда будет мне другом.
—Спасибо, — говорю, — но сейчас важно другое: что будет с Данечкой?
Настя заявляет, что Москва — не лучшее место для девочки и ей стоит продолжить обучение в Израиле. Я предлагаю составить договор о том, что она дает Лиат право представлять интересы Дани в Израиле. А то сестра даже не может оформить девочке медицинскую страховку.
—Мне надо подумать, — говорит Настя и отключается.
Минут через десять опять звонок, тон Насти заметно меняется:
—Аня, а на каком языке будет составлен договор, который мы станем подписывать? И сколько в нем будет сторон?
—Эти детали надо обсудить с юристами.
Но ты согласна? Ты только что сказала, что Дане лучше остаться в Израиле. Мы с Лиат тоже не хотим ее дергать. И она сама хочет там остаться.
Я не сказала, что когда прилетела на похороны и встретилась с Даней, она закричала: «Аня, прошу тебя, давай оставим все как есть!»
—Если хочешь, поезжай к ней, — добавляю я. — Можешь забрать ее на каникулы.
—А какой документ ты хочешь подписать?
—Такой, который позволит Дане спокойно учиться. Мне ничего не надо.
Вскоре она перезванивает в третий раз и уже начинает кричать:
—Это правда, что ты сотрудничаешь с Добровинским?
—Тебя это никоим образом не касается.
—Да ты знаешь, какая у него репутация?!
—А тебе-то что?
—Я беспокоюсь о тебе, о Лиат, о Дане.
Мы живем в таком страшном мире!
—Настя, не надо беспокоиться. Видимо, Богу было угодно, чтобы все легло на мои плечи. Тебя я ни о чем не прошу.
После этого Настя пропала. Я видела ее только по телевизору. Вскоре она появилась в программе Первого канала и стала рассказывать, что у нее отняли дочь.
Лиат полетела домой, а на следующий день позвонила — в истерике. Сказала, что Настя приехала забирать Даню. Ей сообщили из школы: «Тут какая-то беременная женщина просит отдать ей дочь». (Настя уже была замужем за диджеем Федором Фоминым и ждала от него ребенка.) Лиат рассказывала мне, что Настя приехала на черной машине с тонированными стеклами в сопровождении непонятных людей. Скандалила, звонила по громкой связи адвокату и корреспондентам. Когда появилась Лиат, еще больше разошлась. Стала кричать: «Даня, я твоя мама, иди ко мне! Ты не можешь меня предать!» Хватала девочку за руки. Лиат ее оттаскивала, пыталась успокоить. Тогда Настя забилась в истерике, сделала вид, что ей плохо. Представляю, что пережила в тот день Даня.
Руководство школы вызвало полицию.
Полицейские объявили, что девочка находится под охраной правительства Израиля и до полного выяснения обстоятельств никто не получит к ней доступа — ни Лиат, ни Настя, ни другие заинтересованные лица.
К Дане прикрепили психолога, адвоката и социального работника. Все они должны были подготовить свое заключение для суда. Лиат подала на опекунство. Пока не было принято судебного решения, она каждую неделю отправляла Насте отчет о том, как живет Даня. А Настя сидела в Израиле и кричала во всех СМИ, что не уедет, пока не заберет дочь. Потом родила, уехала и не захотела возвращаться. Хотя и психолог, и социальный работник, и адвокат рекомендовали ей находиться рядом с Даниэлой и налаживать контакт. Она заявила, что не может остаться в стране, потому что ей угрожают.
Израильский суд присудил Лиат право быть Даниным опекуном на территории страны. Мы наконец-то оформили ей медицинскую страховку и другие социальные права. Тем временем в Москве начались разборки из-за наследства. Лиат оспорила завещание 2001 года. Она считала его несправедливым, так как тоже являлась дочерью Шабтая и законной наследницей.
Я не оспаривала завещание мужа и выступала как третье лицо. Друзья говорили: «Аня, ты должна бороться за наследство ради своих детей». Я не хотела. По закону мне и так полагалось пятьдесят процентов от совместно нажитого имущества. И мальчикам процент как несовершеннолетним. Этого у нас никто не мог отнять. Если бы пресловутого завещания не существовало, наша доля была бы больше. Но разница не стоила нервотрепки, которую предстояло пережить.
Судебное разбирательство продолжалось три года.
В декабре 2012-го завещание было признано действительным и вступило в силу. К этому моменту Даниэле исполнилось четырнадцать, и по российским законам без ее официального разрешения ни адвокаты, ни законная мать уже не могли представлять ее интересы. А Даня до достижения совершеннолетия не собирается его им давать, и это зафиксировано в специальном документе. Еще там указано, что ее воспитанием занимается Лиат Калманович, а я — содержанием и корректировкой учебного процесса. На самом деле все решения мы принимаем совместно. Я часто бываю в Израиле, пять-шесть раз в год, а в остальное время общаюсь с Лиат и Даней по телефону. Вся материальная нагрузка — оплата школы и насущные расходы — лежит тоже на мне.
Я стараюсь стимулировать Даню хорошо учиться. Одно время она, например, просила планшетник. Я обещала купить, если Даниэла закончит полугодие с хорошими оценками, и результаты были просто блестящими.
У нас все четко. Перечисления Дане и расходы на содержание имущества тщательно фиксируются. Я все сохраню. Никаких миллиардов у Шабтая не было, размеры наследства сильно преувеличены. Но девочка будет обеспечена. Конечно, я не смогу водить Даню за ручку до старости, через три года ее уже никто не сможет контролировать. Но постараюсь помочь правильно распорядиться наследством отца. Если, конечно, сама Даниэла этого пожелает.
Настя не появлялась три года, с Даней общалась только эсэмэсками.
Надеюсь, когда-нибудь она осознает свои ошибки, а Даня поймет, что мать есть мать.
У меня с мальчишками совсем другие отношения. И отца они обожали. Я сначала говорила, что он в командировке. Но сколько можно врать? Саша и Гриша ходили в садик, общались с другими детьми, и те им пересказывали, что видели и слышали по телевизору: что их папа был бандитом и поэтому его убили, всадили восемнадцать пуль. Сашка и Гришка в ужасе стали это со мной обсуждать:
—А где он теперь? На небесах? Ему было больно? Почему его застрелили?
—Любимые мои, я не знаю почему.
—А когда узнаешь?
—Наверное, никогда.
—И кто стрелял — тоже?
—А какая разница? Папы больше нет. Его убили злые люди, но он был самым лучшим на свете. Помните, как мы с ним день рождения отмечали? Как вместе жарили шашлыки?
— Да, помним. И как он тебя обнимал и целовал, как вы танцевали.
Шабтай не стеснялся проявлять нежность, мог ни с того ни с сего предложить: «Архипова, давай потанцуем». Дети это запомнили, благодаря Шабтаю у них сложилось особое отношение к матери. Он всегда меня превозносил, порой даже слишком преувеличивал мою роль.
—Папа, можно? — спрашивали они.
—Как мамочка скажет, — отвечал Шабтай. — Она у нас самая главная и самая любимая. Давайте ее все поцелуем.
Я до самой смерти буду ему благодарна за любовь, которую он подарил мне и которую внушил сыновьям.
Больше других на самом деле пострадала Даня. Шабтай был для нее всем. Благодаря отцу и его заботам девочка жила в сказке. Даня, например, не подозревала, что существует общественный транспорт. Летала только на частных самолетах или в бизнес-классе. Когда я рассказывала про общий вагон в поезде, она спрашивала: «Это типа люкса, что ли?»
Даниэла очень тяжело перенесла гибель отца и, по-моему, до сих пор не осознала, что жизнь изменилась, хотя я постоянно объясняю: «Теперь все по-другому, надо думать, сколько ты тратишь».
Первое время она удивлялась, почему нельзя спустить пять тысяч долларов на шопинг и съездить на тот же курорт, что и раньше. Хотя этой зимой мы все-таки поехали все вместе кататься на лыжах: я устроила семье праздник. А себе пришлось кое в чем отказать. Я не жалуюсь, не прибедняюсь. Но если раньше могла не задумываться, на что потратить деньги — на лечение, отдых или на ремонт дома, то теперь выбираю что-то одно, самое неотложное и важное.
Шабтай мне редко снится. И каждый раз я отчитываюсь о проделанной работе: «Дети сыты, обуты, одеты. У нас все хорошо, ты не переживай».
Мне ужасно не хватает мужа, его нежности и любви. Мальчишки стараются: обнимают, целуют, пишут бесконечные эсэмэски, как когда-то их отец, — но это совсем другое дело.
Мужчины, которому можно полностью довериться, нет, и в душе теперь как будто стоит предохранитель — защита от недобрых людей. Иногда хочется открыться, а не получается. Слишком много было разочарований и предательств за эти три с половиной года.
Я думаю, Шабтай был бы доволен. Наверное, он бы даже мною гордился. Для меня это очень важно. А что там пишут про него и нашу семью, какую льют грязь — неинтересно. Раньше «кожа» была тонковата, зато теперь — броня, и я спокойно смотрю на себя в зеркало, потому что не поступилась ни одним из своих принципов и долги уже почти все раздала.
Когда Шабтай умер, у меня не оказалось свободных денег.
А для того чтобы вступить в права на наследство, нужно было не только прождать шесть месяцев, но и собрать само это наследство: выправить бумаги, провести необходимые экспертизы, нанять адвокатов. И за все — платить, платить, платить. Пришлось выкручиваться — занимать у друзей, пускать в оборот деньги, заработанные за годы спортивной карьеры и вложенные в какие-то проекты.
Шабтай говорил: «Архипова, я знаю, что ты не пропадешь. Проживешь на три рубля и научишь жить пацанов». У меня хватило ума не превратиться в жену олигарха, остаться себе хозяйкой. И теперь живу как считаю нужным. Я не сноб, для меня понты не имеют значения. Главное, чтобы были здоровы и сыты люди, которых я люблю. Родители и все мои дети...
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон мебели ROSBRI ENGLISH HOUSE.
Подпишись на наш канал в Telegram