Дом под Бронницами нашел Андрей, чтобы родители перебрались из Кемерово и можно было навещать их чаще. Они сына лишний раз не беспокоили, занимались хозяйством, огородом. И конечно, всегда ждали. Больше Андрей не приедет. Остались только фотографии и воспоминания...
В ладимир Алексеевич: Андрей всегда сообщал нам, на сколько и куда едет. Возвращался со съемок, сразу звонил: «Как вы?» Последний звонок был двадцать восьмого февраля. «Выезжаю, — говорит, — из Симферополя». И все, тишина. Мать переживала: надо бы съездить к нему, наверное, что-то случилось, но закрутилась в делах и не поехала.
А шестого марта мне позвонила наша знакомая из Тольятти и сообщила...
Анна Георгиевна: Я с утра пошла на рынок. Каждый день хожу, даже если и не надо ничего, — для физкультуры. По дороге встретила одного знакомого, другого. Как всегда поздоровались, но чувствую, смотрят они на меня как-то странно, по-другому. Все в округе уже знали, вся страна знала о гибели Андрея, но мне никто не осмелился сказать. От отца услышала, когда вернулась. Горло словно свинцом налилось, ноги стали ватными, перед глазами поплыл туман, и я упала...
С тех пор внутри у меня все словно дрожит. А отец почти не разговаривает. Даже со мной. Шторы задернет и сидит, уставившись в телевизор, а звук выключен.
Нет больше нашего Андрюши, убили... Я точно знаю. Гена Русин шепнул, что большие деньги были взяты под имя сына на продюсирование фильма. Подставили его... Он часто говорил: «Я не бизнесмен, я артист». Сунулся куда-то не туда. В России всегда талантливых людей отстреливали. Страна у нас такая: не жить в ней долго умным людям.
Андрей в гробу лежал совсем на себя не похож. Загримирован сильно, и, видно, такая большая пробоина в голове была, что заплатку пришлось поставить. На темени у него лысина, а ему зачем-то волосики воткнули да еще коричневым цветом покрасили. У Андрюши-то волосы белые были...
Владимир Алексеевич: Убили, не убили — какая теперь разница? Для государства, общества, может быть, важно наказать виновных, показать, что в стране есть законность.
А для меня — нет, это не вернет сына, не поднимет его из могилы. Ложусь — думаю об Андрее, встаю — он опять в голове. Все мысли о нем. После его смерти по телевизору стали говорить, какой Панин талант. А мне и это все равно. У меня был сын — неважно, гений или обычный человек, — а теперь его нет.
Анна Георгиевна: Он веселым был. Любил сюда приезжать, стряпню мою любил. Сейчас пишут, что пил. При нас никогда такого не было. Ни я, ни отец ни разу его с бутылкой не видели. Поесть вкусно — другое дело. Бывало, за час до приезда звонит: «Едем!» Я бегу котлеты вертеть, картошку варить да пюре мять — любимая еда сына. Заверну все с пылу с жару во что-нибудь теплое и жду. Андрей заходит: «Вот она, еда, прямо в шубе!»
Сразу берет тарелку и накладывает: больше котлет, конечно, чем картошки — штук пять-шесть.
И дети за ним повторяют. Старший Сашка может четыре котлеты съесть за раз. Дома их Наташа контролирует, чтобы не переедали, вес держали. А у нас ей неудобно командовать, да и сама нарушает: идет мимо сковородки с жареной картошкой и грибами, схватит ложку, зачерпнет — и в рот. Говорит: «Знаю, что нельзя, а не могу удержаться!» Следит за фигурой — артистка же! Хлеб никто из них не ел. Андрей считал, что от него толстеют. Сашка иногда просил: «Бабушка, дай кусочек, пока папа не видит». А мы без хлеба не можем, видно оттого, что наголодались в свое время.
У Володи родителей сослали в Колпашево — это в Сибири. Кулаками посчитали за несколько десятин земли. Привезли с другими такими же «зажиточными» на пароходе и бросили в тайге — выживайте как хотите.
Многие умерли, а Панины в своей землянке перезимовали благодаря мешку сухарей, дальновидно собранному в дорогу моей будущей свекровью. Сухари да трава — вся их еда была.
А я — казачка, из Волгоградской области. Тоже трудно жили. В одиннадцать лет уже на ферме работала, ухаживала за колхозными курами. Двести цыплят мне дали, кормила их отходами после обмолота зерна, в шелухе и зернышки попадались. Я вместе с курами это ела. Домой иду — в карман горстку насыплю. Могли, конечно, и посадить за воровство. Но ведь голод не тетка, нас у мамы шестеро, отец на фронте. Бывало, кипит вода в чугунке на печке весь день, а бросить в нее нечего. Приду, стряхну зерно в чугунок — вот и супчик получился.
Потом немцы пришли. Позабирали последнее... Помню, фриц бегал с саперной лопаткой — никак не мог курицу нашу поймать. Мама стоит с младшим грудным братишкой на руках, мы вокруг за юбку держимся. Он разозлился, что не помогает ловить, подскочил и как замахнется на нее лопаткой. Но мать его руку резко так отвела и продолжала стоять живым укором, хотя за это немец и пристрелить мог. Потом дружки помогли ему всех кур переловить. Слава богу, корову не взяли. Благодаря ей мы смогли войну пережить.
А вот наши солдаты, когда стали наступать, — корову забрали! У нас дома поселили нескольких бойцов. Мама им готовила. Однажды кому-то пришла посылка — конфеты, хлеб... Так он сам все съел, нам, детям, не дал ни крошки в отличие от фрица, который до этого на постое был и угощал сахарином и печеньем.
Я своим детским умишком сделала вывод: не все русские хорошие и не все немцы плохие.
Владимир Алексеевич: Познакомились мы с мамой Андрея в Томске. Я окончил университет по специальности инженер-радиофизик, Анна училась в педагогическом, на преподавателя физики. Судьба нас свела на четвертом курсе, на свадьбе общего друга. Влюбились сразу, через полгода поженились, а еще через полгода отправились по распределению в Новосибирск.
Анна Георгиевна: Андрюшка там родился. Большой — пятьдесят один сантиметр, весил три килограмма шестьсот пятьдесят граммов.
На свет сын появился молча. Я думаю: что такое? Все дети орут, а мой — нет.
Врач шлепнул его один раз, второй, а он только фыркает! И потом, когда приносили кормить, ни единого писка не издал. Роддом ходуном ходит от крика младенцев, наш же — насосется молока и спит. Успокаивала себя: «Отец у нас тот еще молчун, наверное, в него пошел».
И Сашка, старший сын Андрея, когда родился, молчал, словно партизан. Наташа Рогожкина, его мать, благодарила: «Как хорошо, Анна Георгиевна, что вы мне рассказали эту историю, а то я бы в роддоме с ума сошла от страха!» Андрей услышал наш разговор и вставил свои пять копеек: «А чего орать-то? Ну подумаешь — родился, тоже мне событие!»
Володя передал в роддом узелок. Развязываю — а там цветы: яркие, желтые, огоньки называются, в лесу нарвал. Они были слегка помятые, и я этот первый в своей жизни букет тут же поставила в холодную кипяченую воду.
За ночь они распустились — красота! Нянечки ходили и приговаривали: «На всю палату только один настоящий папа!» Остальные не догадались женам приятное сделать. Володя, правда, меня не очень баловал букетами. Зато муж очень порядочный человек, надежный, ни разу не изменил, не обманул. Я всегда считала себя счастливой женщиной. Пока с Андреем не случилось...
Владимир Алексеевич: Сын почти месяц жил без имени — от радости мы про это забыли. Отец мой не вытерпел такого безобразия, говорит: «Когда мальца-то назовете?» И я пошел в ЗАГС и записал ребенка Андреем. В честь Андрея Болконского.
Из Новосибирска мы переехали в Челябинск, а потом в Кемерово.
Сначала ютились у моих родителей. Но через три года мне от работы дали отдельную квартиру.
Анна Георгиевна: Когда Андрюше было полтора годика, я оставила его на пять месяцев в Новосибирске с Володиными родителями. И вот они его привозят, а я стою на платформе, их выглядываю. Смотрю, идут. Андрюша за ручку с бабушкой, испуганно по сторонам озирается. Володина мама меня сразу увидела, но глазами сделала знак, чтобы я первой себя никак не проявляла — хотела проверить, вспомнит ли меня сын, узнает в толпе родную мать или нет. И тут Андрюша как закричит на весь вокзал: «Мамочка! Мамочка! Зачем ты меня бросила?! Я тебя так долго ждал!!!» Я подбежала к нему, взяла на руки — он же вцепился в мою шею мертвой хваткой и всю дорогу до дома не отпускал. Очень переживал, оказывается, наше расставание.
В два годика наняли сидеть с ребенком нянечку, старенькую бабушку. Она спустя полгода отказалась: не поспевала за бегающим как челнок по двору Андрюшкой, боялась, что не уследит. И мне пришлось брать его с собой на работу в школу. Перед уроком посажу сына под учительский стол и говорю: «Андрюшенька, сиди, пожалуйста, тихо, голоса не подавай, как будто тебя здесь нет!» И представляете, мальчонка сидел под столом с игрушечным пистолетиком и не высовывался все сорок пять минут! Однажды послушать урок пришел директор. И надо ж такому случиться, что именно в его присутствии Андрюшка, видимо, так устал, что выскочил из-под стола и направил пистолетик на учеников за первой партой!
После урока директор вызвал меня в кабинет, пришлось объяснять, что садик не дают, потому что Андрею еще нет трех лет, а дома его оставить не с кем.
И уже через неделю выдали направление в детсад. Историй с Андрюшей в Челябинске приключалось немало...
Владимир Алексеевич: Мы — сибиряки. Я до сих пор, как отпуск, на родину еду и не жалею, что ни разу на море не был. Никакой Крым с тайгой не сравнится по красоте. Самым любимым занятием с детства было лазать по кедрам: обхватишь ногами ствол, руками держишься — и так постепенно все выше поднимаешься. Наверху трясешь ветку, и шишки, полные орехов, градом сыплются на землю — только успевай набивать рюкзаки! Ездили компанией — человек восемь-десять. Ночевали в лесу: ставили палатки, разжигали костер. Конечно, и по грибы, и за клюквой ходили.
А вот Андрей лес не любил, был сугубо городским жителем. Ему очень нравилось рисовать. В кемеровской квартире своими художествами все стены разукрасил. Маленьким еще был, метр с кепкой, а к нему уже дружок приходил с просьбой: «Андрей, нарисуй мне царство!» И Андрей пыхтел, старался. И здорово получалось!
Анна Георгиевна: Он и став взрослым, продолжал рисовать, но картинки свои выбрасывал. Мы иногда их с отцом подбирали и в папку складывали — так это было красиво и необычно. Однако всерьез его увлечение не воспринимали, может, и неправильно, просмотрели в сыне талант художника. Решили, что надо в музыкальную школу — учиться играть на аккордеоне, чтобы парень при деле был. Андрей на занятия ходил, но года через два забастовал, стал на гитаре играть. Он еще и пел хорошо.
Владимир Алексеевич: Ты ему говорила, что он не поет, а мяукает. Надо же такое ляпнуть. После этого у человека сразу всякое желание петь пропадает.
Анна Георгиевна: Ой, а я и не помню такого. Зато ты его «пеньком» назвал. Учился сын самостоятельно, потому что у отца на объяснение терпения не хватало. Начнет ему что-то втолковывать и уже через минуту кипятится, раздражается от Андрюшкиного тугодумия и непонятливости. Однажды говорит: «Сын-то у нас, мать, пенек!»
Владимир Алексеевич: А через день-два пошли мы за грибами и видим — дерево спилили. Андрюшка к пню подошел:
— Пап, что это?
Я ему:
— Пенек.
Так он несколько раз обошел вокруг и спрашивает:
— И что ты имел в виду?
Я только тут понял, что слова мои его обидели. Но сдержался, больше ничего говорить не стал. Посмеялся только.
Анна Георгиевна: Вообще-то сын учился хорошо, на «четверки» и «пятерки». У него была великолепная память. Учебник по диагонали глазами пробежит — и уже все пересказывает без запинки. На карте мог любой город, страну или реку моментально найти. «Двойки», правда, проскальзывали, но редко. Бывало, заходит домой с песней — мурлычет что-то под нос — ну, думаю, «пятерку» получил. Открываю дневник — «двойка»!
А ему что с гуся вода — исправлю, говорит. Никогда из-за оценок не огорчался.
Любопытный был очень — все хотел попробовать, на себе испытать. Боксом занимался, до десяти лет на соревнования ездил. Потом увлекся вольной борьбой и карате. Частенько приходил с синяками, но на расспросы отвечал: «А пусть сами не лезут».
Андрея в школе любили, считали, как сейчас модно говорить, лидером. Приняли в комсомол одним из первых, но однажды и исключили: после новогодней драки на остановке — ввязался в выяснение правил хорошего тона с какими-то хулиганами. А через год его, исключенного из комсомола, как ни в чем не бывало избрали комсоргом!
На лето мы с ним ездили к моей родне под Волгоград.
На Дону сыну было вольготно. С самого раннего утра — я еще в постели — уже носится по берегу взад-вперед: то на турнике подтягивается, то скачет вприпрыжку.
Я на реку пойду с бреднем — сетью для ловли рыбы, и он рядом. Однажды поймали огромного сома: сорок восемь килограммов. Всю деревню накормили. Андрей так гордился...
Конечно же, любил читать. «Мастера и Маргариту» — взахлеб. Достоевского, Толстого, Чехова, Гоголя — в туалет без книжки не ходил. А вот руками толком ничего не мог сделать: гвоздь прибить, гардину повесить, сантехнику отремонтировать, электричество провести — на это есть или отец, или жена Наташа. Но постирать и покухарничать — это пожалуйста, себя легко мог обслуживать без мамок-нянек.
Когда мальчишкой был, отец то огромную корзину грибов из лесу принесет, то мешок огурцов из колхоза. Я это все в ванну вываливала и просила Андрея почистить, причем зубной щеткой, аккуратно, чтобы не оставалось ни единого пятнышка грязи. Он безропотно принимался за работу. Однажды мыл огурцы, и тут заявились друзья — зовут гулять. А сын серьезно так заявляет:
— Вы же видите — я очень занят! Целую ванну огурцов нужно перемыть! Потом еще банки простерилизовать, крышки прокипятить и чеснок-укроп покрошить.
Конечно, ничего этого он никогда не делал, но произвести впечатление, видимо, очень хотелось. Пацаны начинают на меня наседать:
— Анна Георгиевна, ну отпустите его погулять!
Говорю им:
— Как есть огурчики — так дайте мне большую вилку, а как мыть — так погулять?
Андрей театрально поддакивает со страдальческим смирением:
— Да, я — самый большой любитель огурчиков и поэтому вынужден их сейчас мыть...
Конечно, надолго его не хватало. Полчаса-час почистит — и опрометью во двор, только пятки сверкают.
Чуть постарше стал, другие интересы появились — влюбился в одноклассницу Марину Архипову. Красивая девочка, ничего не скажу. Ее мама на родительском собрании подошла ко мне: — Ой не знаю, поступят ли они в институт.
Если нет, что делать станем?
А я отвечаю:
— Да не переживай — поженим и будем внуков нянчить!
Марина в отличие от Андрея экзамены провалила. Я взяла ее лаборанткой к себе в кабинет физики. Надеялась, будет помогать: помоет колбы, наведет порядок, расставит все по местам. Как бы не так: сбросит после уроков со стола приборы в один ящик, а разбирать начнет только на следующий день. Но я своего недовольства не высказывала — зачем отношения портить? У них само собой как-то все закончилось.
Андрей поступил в институт пищевой промышленности на мастера холодильных установок. Это мы с отцом настояли — хотели, чтобы у сына была стабильная профессия, сам он всегда приговаривал: «Я по жизни клоун!»
Мог кого угодно изобразить, хоть крокодила. Это еще в детском саду началось. Мы жили тогда в Челябинске, в коммуналке. И чтобы сына побыстрее уложить в постель, включали магнитофон. У нас на огромных кассетах-бобинах было много разных сказок записано. Поставишь ему, например, «Конька-горбунка», он за руку тебя возьмет и слушает, слушает. А на другой день в садике изображает в лицах: то Конька, то Ивана-дурака, то царя. Воспитательница Александра Петровна очень его за это любила. Когда нужно было отойти по делам, она оставляла Андрея в группе за старшего. Возвращается — тишина, все сказку слушают.
У нее с ним никаких проблем не было. Один-единственный раз он всех нас перепугал.
Кто-то из ребят принес в садик блестящий металлический шарик, дети начали с ним играть. Андрюшка в какой-то момент, чтобы шарик не отдавать, положил его в рот — и проглотил. Прихожу за ним, а взволнованная Александра Петровна говорит: «Впереди выходные, караульте сына, пусть ходит только на горшок. Если шарик не выйдет, придется ребенка в больницу везти».
Суббота прошла, воскресенье — не выходит шарик. Мы уже волноваться начали. Только в ночь на понедельник услышали долгожданный стук железа о горшок. «Ну, все!» — сказал сынок и пошел дальше спать. Я этот шарик до сих пор храню.
Когда уезжали из Челябинска, Александра Петровна прямо плакала: «Вы у нас главного рассказчика забираете, что с коллективом без него будет?» Он и в школе любил декламировать по ролям.
Выйдет к доске с басней «Заяц во хмелю» и голосом пьяного выдаст: «Да что мне Лев, да мне ль его бояться?» Конечно, все хохочут: и ребята, и учителя его очень любили.
Еще тот был шутник. В классе восьмом вдруг отпустил длинные волосы. Мы его ругали, велели постричься, а он: «Ну дайте вы им порасти! Недолго уже осталось», — и посмотрел, многозначительно так, на лысину отца.
Наверное, все-таки судьбой ему было назначено стать актером — вскоре из пищевого института Андрея отчислили. Дурацкая какая-то история приключилась: после третьей сессии сын с друзьями поехал в дом отдыха «Шахтер». И там, на танцах в клубе, завязалась драка. Вызвали милицию. Местные-то убежали, а студентов похватали и увезли в Кемерово. Суд даже был, я туда ходила.
В материалах дела прочитала: «Панин Андрей Владимирович танцевал с папиросой в зубах, не обращая внимания на замечания организаторов культурного вечера».
— Какая, — говорю, — папироса, он же некурящий?!
— Нет, — настаивают, — курил.
Всем дали по пятнадцать суток, а Андрею — двадцать: он в СИЗО кому-то успел нахамить. После суда вручили грабли, и пошел сын отбывать трудовую повинность, чистить берега реки.
Из института сразу же отчислили. Андрей даже обрадовался: «Все, что ни делается, — к лучшему!» Стал готовиться к вступительным экзаменам на режиссерский факультет института культуры. И вдруг получает повестку из военкомата.
Я — в панику, в то время из Афганистана один за другим цинковые гробы приходили.
Андрей в армию тоже не хотел. У нас отец, когда телевизор смотрел, на чем свет стоит ругал политику партии. Я слушать мужа не могла: учительница же, политинформации провожу, а дома — все поперек этому говорят. Поэтому пряталась в туалет. Но Володя через минуту и туда приходил. Стучал: «Выходи, ругаться не могу, мне зрители нужны!»
Я ужасно боялась за детей. Не дай бог, Андрюша или Нинка в школе хоть что-нибудь из услышанного ляпнут — арестуют же Володю! Слава богу, не проболтались. Но протест против того, что говорят в новостях, Андрею все-таки передался. Уж такая язва вырос, за словом в карман никогда не лез. В общем, служить он не собирался и придумал способ откосить: изобразил перед призывной комиссией психа и его отправили на обследование.
Я начала переживать: «Андрюш, может, лучше в армию, не дай бог, заподозрят подвох — в тюрьму еще посадят!»
Но обошлось. Военком вызвал меня и сочувственно так, словно о беде какой, сообщил: «Ваш сын не годен к строевой. Увы, у него будет военный билет с желтой полосой». А Андрюхе того и надо!
Потом, когда учился в Москве в Школе-студии МХАТ, узнал, что все его однокурсники так или иначе от армии откосили — кому родители помогли, кто сам извернулся. Курс должен был со спектаклем поехать в Венгрию, и Андрей до самого последнего момента не знал: возьмут его или не возьмут — вдруг «психов» с официально поставленным диагнозом не выпускают за границу?
Решил признаться мастеру курса Олегу Табакову. Пришел в приемную и прямо с порога рубанул:
— Олег Павлович, я ведь — дурак! — и рассказал про психушку.
А Табаков ему в ответ:
— Ты дурак? Тогда покажи мне, кто здесь умный!
На гастроли сын поехал, никаких проблем не возникло.
Владимир Алексеевич: Андрей, конечно, молодец — сам всего добился, хотя и с приключениями. Как сейчас помню: пошел сдавать письменный экзамен по литературе — это еще когда поступал в институт культуры. Вдруг звонит мне на работу: «Папа, я зачетку забыл, дверь захлопнул, а ключей нет. Что делать?» Попросил своего сослуживца — он был на машине — съездить со мной домой за зачеткой.
Только представьте, все уже по полсочинения написали, а сын лишь вошел и все равно сумел «четверку» получить! Сиял, как новый самовар. «Видимо, — говорит, — папа, я действительно не технарь, а гуманитарий».
В институте его опять все полюбили: Андрей вел разные мероприятия, дискотеки, диджеем был, говоря современным языком. Со своими друзьями-однокурсниками потом всю жизнь поддерживал связь, они и на похороны приезжали. А вот новых друзей в Москве особо у него и не появилось.
Окончив институт культуры, Андрей по распределению попал в Минусинский драматический театр, что под Абаканом. Оттуда четыре раза ездил поступать в Школу-студию МХАТ.
Анна Георгиевна: Первый раз поехал — все хорошо сдал, но забыл дома важный документ.
Во второй раз снова не повезло: Черненко накануне выступил с каким-то докладом и Андрею достался этот вопрос, а он ответить не смог. В третий — приболел перед экзаменом. На четвертый год его уже все экзаменаторы узнавали. Одна только заминка вышла — Андрей не подготовил танец. Но он быстро нашел выход. «Вижу, — рассказывал сын, — девчонки-абитуриентки перед дверью, где шел экзамен, пляшут. Я возле одной из них встал и начал движения повторять. А когда танцовщицы зашли в кабинет экзаменаторов, просочился вместе с ними и ту, за которой движения повторял, в какой-то момент — оп! — на руки подхватил. Меня похвалили и пропустили на следующий тур». В общем, взяли его наконец-то в Школу-студию МХАТ.
После окончания Школы-студии Андрей планировал учиться еще и на режиссера кино, но потом передумал: «Хватит мозги сушить».
На похоронах Андрюши Олег Табаков подошел, обнял:
— Двоих сорванцов после себя оставил, уже, значит, не зря жил.
Главное теперь — внуков поднять.
Я Олегу Павловичу сказала:
— Спасибо вам за все.
Он много для Андрея сделал: в студии учил, потом во МХАТ взял. Первую квартиру от театра в Чертаново помог приобрести, они с Наташей ее потом продали и новую трехкомнатную купили. А вторую, двухкомнатную на Балаклавском, где его убили, Андрей сам позже купил.
Отец никогда не ходил на премьеры спектаклей и фильмов с участием Андрея, не любит публичные мероприятия, а я все смотрела.
Очень понравился спектакль «Женитьба», где сын играл одного из женихов, да так здорово, что подумала: хоть бы его невеста выбрала! И сказала об этом Андрею. Он засмеялся — правдиво, значит, сыграл.
Помню еще, посмотрела очередную серию «Петербургских тайн», где его герой крадется по фотолаборатории в перчатках, а потом показывают похороны — кого-то убили. Утром поехала в Москву за пенсией и зашла в квартиру сына. Он собирался уходить, стоял на пороге с портфельчиком. Не выдержала, спрашиваю: — Признавайся — ты убил?!
Андрей глаза вытаращил:
— Кого убил?!
Ты про что?!
— Про кино, — говорю.
Он в ответ так важно:
— Смотрите, маменька, дальше по сюжету!
Но чувствовалось, что доволен — значит, достоверно изобразил злодея, если даже я поверила. А в картине Карена Шахназарова «Яды, или Всемирная история отравлений» на коне скакал. Потом поинтересовался:
— Мама, ну как проехал?
Я рассмеялась: — Как мешок!
Ну не так проехал, как положено казаку.
Он же себя казаком считал. Ничего, не обиделся. Не то что с фильмом «Внук космонавта», который сын сам поставил. Мне не очень понравилось. Не удержалась: надо было, говорю, по-другому делать. Андрей вспыхнул: «Тоже мне, критик нашелся!» И с тех пор никогда больше моим мнением о своем творчестве не интересовался.
Раз приехал, сидит молча, ест.
— Что, — спрашиваю, — снимаете?
— Сволочи, — отвечает.
Я оторопела:
— На кого это ты ругаешься?
Смеется:
— Фильм так называется — «Сволочи».
Я раньше думала: ну актер и актер — зарабатывает, на жизнь хватает и ладно. А оказалось, выдающимся был артистом. У него много наград — и «Чайки», и «Ники», и еще какие-то, все в шкафу в ряд стоят. Фильмы с ним сейчас все смотрю. Отец не может: только увидит сына на экране, сразу переключает канал. А я иду наверх — у нас там еще два телевизора — и наглядеться на Андрея не могу...
Хороший был сын, никогда никакого неудовольствия нам не высказывал. Всегда всем был доволен, я от него, в отличие от младшей дочки Ниночки, за всю жизнь не услышала ни одной жалобы или претензии. Она младше Андрея на восемь лет, и характер у нее жестковатый, неуживчивый — с мужем поэтому развелась.
В браке же важно подчинение или поиск компромиссов — мы только поэтому с Володей уже пятьдесят два года вместе. Мне Нина, например, выговаривала: «Что-то сомневаюсь, что ты мне родная мать, такая неласковая, как чужая». А у нас в роду телячьи нежности не приветствовались. Мама моя такая же была. Помню, бежим с братишками и сестренками с полей ее встречать. Все женщины своих ребятишек обнимают-целуют, а наша — будто Снежная королева, не приласкает, не приголубит. Да и то сказать, до нежностей ли ей было — все мысли о том, чем бы нас, шестерых, накормить, тогда ведь ни пенсий, ни пособий на детей не было, а отец на фронте погиб.
Андрея моя суровость не смущала — он сам, как ласковый теленок, первым всегда обнимет, в щечку поцелует. Хотя и подшучивать любил. Однажды уезжал на съемки надолго.
Звонит:
— Я вернулся. Как вы?
— Да еще живы, — отвечаем.
Он смеется:
— А что так?
Мол, зажились что-то, обещали же помереть скоро.
Андрюша постоянно спрашивал: «Мама, папа, скажите, что вам нужно, я куплю». И баню хотел построить новую, и крышу перекрыть, и путевки предлагал — в санаторий, на море, за границу. Раз решил домработницу нанять, чтобы дома и в огороде мне помогала. «Не надо, — говорю, — сама все сделаю, пока силы есть, а то будет тут кто-то под ногами путаться. Ничего, сынок, нам не нужно, всего хватает!» Но он все равно кухонный гарнитур новый купил, старому-то уже лет тридцать было — мы его с кемеровской квартиры привезли.
Сестренке Андрей почему-то не шибко стремился помогать.
«Я сам заработал, вот и ты зарабатывай!» — говорил. Между ними особой близости и нежности не случилось. А вот в детстве он ее очень даже лелеял, музыкой с ней занимался. Ниночке нашей тоже доля нелегкая выпала. Когда ей было двенадцать лет, пошли они с моей пятнадцатилетней племянницей купаться на речку. А мимо проходил какой-то странный человек, маньяк, что ли. Он убил племянницу, схватил Нину, но она вырвалась и убежала. Долго потом болела: глаз дергался и позвоночник был поврежден. Дома спала на специальной твердой кушетке. Убийцу так и не нашли. Андрей в то лето работал в стройотряде, он тогда еще даже женат не был.
Таня Французова, первая жена Андрея, жила в Кемерово с нами по соседству.
Очень красивая девочка и не из простых, ее родители принадлежали к партийной верхушке города. Как уж они были против этого союза! Особенно мама. Изо всех сил пыталась их рассорить. И Андрей придумал Таню выкрасть по восточной традиции. Сидим ужинаем, вдруг звонок. Будущая сватья:
— Андрей дома?
— Нет, — отвечаю.
— Ну, значит, они вместе! — возмутилась она.
Привез Андрей «украденную невесту» и с порога заявил: — Таня теперь будет с нами жить!
— Пока она тебе не жена, здесь жить не будет, — возразила я строго.
А через день Андрей потащил нас свататься.
Его и Татьяну будущая теща сразу же отправила на кухню — чистить картошку. Я потом улучила момент и заглянула туда. Вижу, Таня клубни чистит как карандаши — ножичком от себя. Ну, думаю, Андрюшка, накормит она тебя! Но вслух, конечно, ничего не сказала.
Посидели за столом, как полагается, договорились о свадьбе: праздновать решили в столовой, все расходы — пополам, у молодых денег и в помине не было. Андрей даже белой рубашки не имел, майки и футболки носил. Одолжили у кого-то рубашку, а она оказалась с гипюровыми кружевами. Сын долго не хотел ее надевать, но — пришлось.
После свадьбы выяснилось, что Татьяна страшно ревнивая — могла скандал устроить на пустом месте. Еще в Кемерово пригласил Андрей нас с ней на свой дипломный спектакль «Альпийская баллада». Они с однокурсницей играли влюбленную пару. Момент их близости показали очень красиво: актеры стояли за ширмой, а прожектор высвечивал лишь тени — вот сплетаются руки, соприкасаются губы... Увидев эту сцену, Татьяна вскочила как ошпаренная и бросилась домой. Я подумала: как вы жить-то будете? Догнала ее и давай увещевать: «Он же актер, ему и любовь придется играть. Ты должна уяснить, что это его профессия, а не шашни». Она мне ничего не ответила, а Андрюшке такую выволочку дома устроила!
Потом случилась эта страшнейшая авария. Андрей с Таней отдыхали со знакомыми в Юрмале.
Отмечали чей-то день рождения. После ресторана поехали в гостиницу. Машину вел приятель Юра, рядом с ним сидела его жена. Андрей и Таня — на заднем сиденье. Андрюша был настолько пьяным, что потом на вопросы следователя толком ничего не мог ответить: не помнил. А может, все забыл из-за амнезии. «Я не водитель, я не знаю», — твердил он. Андрей никогда за рулем не сидел. У него даже прав не было. Машина не вписалась в поворот и врезалась в дерево. Жена Юры погибла. Единственный, кто не пострадал, — водитель!
Танечке переломало ноги, а Андрей получил сильнейшее сотрясение мозга. В Кемерово пришла телеграмма, и я срочно вылетела в Юрмалу. Они лежали в одной больнице. Таня, бедная, — вся в гипсе, бинтах, со вставленными в ноги штырями. Она потом долго лечилась у Дикуля: выравнивала ноги, вытягивала позвоночник.
Очень боялась, что не родит, но, слава богу, мужественно перенесла все операции и сама родила абсолютно здоровую Наденьку.
Андрей приходил к Тане из соседней палаты и веселил ее своей клоунадой — он не унывал ни при каких обстоятельствах. А ведь сын тоже перенес серьезную операцию под общим наркозом: треснувший от удара череп скрепили стальными пластинами. Врачи навсегда запретили ему делать резкие движения, танцевать, выполнять опасные трюки на съемках, волноваться — правда, он этим рекомендациям никогда не следовал. После аварии у сына появилась аллергия на запахи, шерсть и еще много на что. Не мог спать на пуховых подушках, под ватными одеялами, кофты у него все были из синтетики.
У нас всегда жили коты, и за два часа до приезда сына мы их стали прятать в подвал. Сидят они там, словно узники, в дырочку выглядывают, а Андрей на них посматривает. Сашка кричит однажды: «Бабушка, а я видел, как папа глядел на кота, что теперь с папой будет?» Андрей только уедет, машина загудит, коты уже лапками скребут — понимают, что можно вылезать. Сначала один кот умер от старости, а прошлой осенью другой, нового мы заводить не стали. Думали, для сына меньше хлопот. Теперь вот и кота нет, и Андрюши...
А с Таней они через несколько лет после аварии расстались, думаю, в большой степени это вина тещи. Она Андрея с самого начала невзлюбила. Считала, что дочь могла бы найти себе партию и получше. Нищий артист ей не нужен был — ни связей, ни денег. Все время мечтала, что Таня от него уйдет.
Но сначала они развелись по необходимости: стали жить в столице, Тане была нужна московская прописка, а Андрей ее сделать не мог — сам жил в театральном общежитии. И тогда она фиктивно вышла замуж за москвича. После развода фиктивному мужу досталась машина «Жигули». Мы ее вместе с родителями невестки в складчину покупали. А Таня получила комнату и прописку. Это много значило в Москве. «Мужу» Таня очень понравилась, и он долго еще ей звонил. Говорил Андрюшке:
— Позови-ка мою жену.
Андрей злился ужасно:
— Я тебе голову откручу — жену ему подавай!
В общем, внучка Наденька родилась уже вне официального брака. Такая хорошенькая, очень похожая на Андрюшу.
Рожала Таня в Кемерово, чтобы рядом с мамой быть. Она всегда жалась к маме, во всем ее слушалась. Роддом был недалеко от нас, и я ходила их навещать. Андрей оставался в Москве. Через некоторое время и Таня к нему уехала, а Надя осталась. Ей сразу взяли няню — Танины родители еще работали. Как милостыню просила с внучкой посидеть — ведь уже на пенсии была! Не дали. И на дачу к нам Надюшу не отпускали: «Что же, ребенок по рукам ходить будет?!»
В общем, Надя жила в Кемерово с бабушкой и дедушкой, а Таня с Андреем в Москве. Иногда брали дочку и ездили втроем в Пятиморск, к моей тете Наталье. Там Андрей научил Надюшу плавать, на велосипеде кататься. Она его очень любила. Потом к первому классу Надю из Кемерово привезли в столицу, а Андрей и Таня расстались.
И с тех пор Андрей поговорить с дочкой мог только через бывшую жену — она передавала ей трубку. Первое время я внучку навещала, обязательно привозила что-нибудь вкусненькое. Их котик Фомка кидался к моей котомке, а Надя кричала: «Баба, он сейчас все мои гостинцы поест!» Потом и мне запретили внучку видеть, я только звонила и с днем рождения поздравляла. Когда ей лет пятнадцать уже было, спросила:
— Ты хоть помнишь нас?
А она в ответ:
— Всех до единого помню!
Никогда я в личную жизнь сына не вмешивалась, поэтому всех причин их расставания с Татьяной не знаю. Но думаю, главную роль сыграло безденежье.
Отец всегда говорил: «Сынок, учись хоть всю жизнь, я, пока жив, буду тебе финансово помогать», но Андрей никогда ничего у нас не просил — пытался сам заработать. Фарцевал с Володей Машковым. В Москве они закупали джинсы, кроссовки и везли на продажу в Сибирь. Даже водкой торговали, но, видимо, не очень хорошо получалось, раз бросили этот бизнес. Помню, приехала в Москву — Андрей с Таней жили в ее крошечной комнатке в коммуналке, привезла семьсот рублей. Это были тогда большие деньги. Андрей разложил купюры веером.
— Убери в кошелек, — говорю, — или хотя бы в тумбочку спрячь.
А он:
— Дай, мам, я на них налюбуюсь!
На похоронах Машков рассказывал про их нищую молодость: «Что за жизнь! Бутылка водки есть, а закусить нечем!» Так они с Андреем наловили уличных голубей, хотели зажарить, но потом, мол, пожалели и отпустили. А я подозреваю, что никуда они их не отпускали, а съели с голодухи за милую душу.
Конечно, сейчас уже можно весело все это вспоминать, а тогда, думаю, не до смеха им было. И Тане нелегко приходилось — молодая ведь: и одеться нужно, и соблазны вокруг, да и мать родная воду мутит. Но все-таки любовь долго держала их с Андреем вместе. Может, если бы ребенок сразу родился, все бы по-другому сложилось. А так — и Надюшка не спасла. Жалко, конечно. Дочери передалась не только внешность, но и актерский талант Андрея. Она очень хотела пойти в театральный, но Татьяна категорически воспротивилась: «В этой профессии одного таланта мало!
Пока пробьешься, столько горя хлебнешь! Вон, отца твоего только в тридцать семь лет снимать начали».
Наденька сначала поступила на факультет журналистики, а сейчас учится в академии искусств в Нью-Йорке. У нее уже есть мальчик, с которым они начали встречаться еще в Москве и вместе уехали в Америку. Учебу оплачивает мать. Татьяна теперь может себе это позволить, у нее свой бизнес, связанный с продажей недвижимости. Да и муж ее нынешний тоже не бедствует. Они уже лет десять женаты, ребенок есть общий.
Андрей решение дочери учиться в США одобрил: «Молодец, чем раньше туда уедешь, тем лучше, станешь самостоятельной, независимой от родителей». Через друзей-актеров, живущих в Нью-Йорке, нашел квартиру, которую Надя с бойфрендом снимают.
В последние годы Андрей общался с дочкой уже напрямую: звонил постоянно, эсэмэсками они перебрасывались. Но все равно жалел, что так долго был лишен общения с Надей. Мне кажется, что Таня не виновата, это ее мать науськивала. Я навещала сватью в онкологии на Каширке. Лежала исхудавшая, одни глаза еще жили на лице. Тогда уже и у Андрея другая семья была, и у Тани новый муж, но я из вежливости спросила, как бывшая невестка поживает. И сватья даже на смертном одре от своего не отступилась, заявила: «Наконец-то себе порядочного нашла!» Андрей, получается, для нее так непорядочным и остался.
Татьяна не была на похоронах Андрея, позже гостила у нас. Плакала очень. И Наденька не смогла из Америки прилететь...
Владимир Алексеевич: Наташа Рогожкина была Андрюшиной студенткой в Школе-студии МХАТ, он там вел мастер-класс. Как-то сын позвонил — мы еще в Кемерово жили — и радостно сообщил, что ему от театра дали однокомнатную квартиру. Я поехал в Москву помочь Андрею обустроить его новое гнездышко: мебель собрать, розетки ввинтить, у него самого это не очень получалось. Тогда-то впервые Наташу и увидел. Она сидела, молоденькая такая — все-таки на четырнадцать лет младше сына, симпатичная, шарфик штопала. Женщина как женщина, Андрею нравится — это самое главное. Она мне потом призналась, как он ее перед встречей науськивал: ты на отца внимания не обращай, он по природе человек угрюмый, будет в основном молчать. Наталья ему после высказала: «Что же ты на папу поклеп возвел? Владимир Алексеевич — вполне нормальный, очень даже общительный человек».
Наши семьи сильно сдружились, по духу, по простоте мы оказались похожи. Наташин отец Сергей Николаевич называет меня старшим братом.
После похорон Наташа один раз приезжала — возила Анну Георгиевну на могилу к Андрею. Чаще не может, работает. Мать к ним тоже всего разочек съездила. Мы ведь понимаем — Наташе надо прийти в себя, решить вопросы с наследством, оформить всякие бумаги. Она часто нам звонит: «Не волнуйтесь, я вас не брошу». А мы и не волнуемся. Недавно просила приготовить Андрюшины фотографии и рисунки — по-моему, хочет какой-то памятный альбом издать. Я вот их теперь перебираю и словно заново переживаю всю нашу жизнь...
Анна Георгиевна: А я уж и не помню, когда первый раз с Наташей встретилась. Они с сыном хорошо ладили, никогда не ругались, потому что был такой порядок — главный в семье Андрей и все должны ему подчиняться. Он так и говорил: есть только два мнения — мое и неправильное. До того как купили трехкомнатную квартиру, они долгое время жили с Наташиной мамой и бабушкой, так что все хозяйство и воспитание детей легло на их плечи. Я однажды приехала к ним, Сашка был еще маленький, годика два. Наташа с Андреем собрались уходить, а ребенок даже не заплакал, на ручки не попросился. Я говорю:
— Что-то Саша не замечает родителей.
— Да хоть весь день пусть не приходят — и не заметит, — заявила Наташина бабушка.
Сашку-то она в основном воспитывала. Но потом начала бастовать — тяжело ей стало с ребенком сидеть, все жаловалась: «Каким святым надо молиться, чтобы они ушли скорее, дали бы мне отдохнуть». А для нас такое счастье было, когда ребята к нам все вместе приезжали!
Мы из Кемерово переехали в 2000 году, чтобы быть к детям поближе. К тому времени уже и дочка в Москву перебралась. Я целый год искала жилье: частный дом с землей — квартиру мы не хотели. Но все не то. Сын тогда махнул рукой и сказал: «Сам все сделаю». Присмотрел эту дачу, и вскоре мы сюда перебрались. Своих денег не хватило — Андрюша добавил.
Нам здесь хорошо живется. Соседи все интеллигентные, доброжелательные, нас уважают. Вот справа — прекрасный человек, строительством занимается, над туалетом что-то типа мельницы сделал, на ветру крутится.
Андрей очень веселился, глядя на это чудо. Посмотрит-посмотрит и воскликнет: «Скажите мне, чего же он там мелет? Каков конечный продукт?» Одно слово — весельчак.
Как-то ему сказали, что сосед тещу любимую хоронил — огромный шатер для этого выстроил. «Это что, — тут же парировал Андрей, — у моего друга теща умерла, так на похоронах порвали два баяна». Любил сострить, а потом посмотреть, как люди реагируют. Он же артист — понимал, как можно воздействовать на публику. Один раз ляпнул: «Хорошо бы русским принять мусульманство и разрешить им по несколько жен иметь». А у самого за всю жизнь было только два брака — с Татьяной и Наташей. В другой раз заявил: «Я верующий». Да не был он верующим никогда!
Наташа к нам сюда кучу подарков вечно тащила. Даже всех вокруг одаривала, например в дни рождения своих сыновей. Мальчишкам тут раздолье, бегали до темноты на воле. И Андрей расслаблялся. Завтракал овсяной кашей — сам варил. Потом обязательно — в баню, которую отец для него топил. Раза три в день ходил. Зимой в снег зарывался после парной. Он не боялся холода. Приедет, в любую погоду все окошки пооткрывает — Наташа постепенно привыкла, не мерзла, хотя и солнце не любила. Вернутся с юга, а я говорю:
— Что-то у тебя жена не загорела.
А Андрей смеется:
— Мама, да к рыжим загар же вообще не прилипает!
Дачу нашу сын обожал. Напялит первое, что попадется под руку: отцовы тренировочные штаны с вытянутыми коленками, калоши старые, фуфайку — и давай по улице с детьми вышагивать.
Я его стыдила: «Ты же артист! Оденься красиво, на тебя люди смотрят!» А он смеется!
Андрей вообще в реальной жизни старался не выделяться и очень не любил, когда его узнавали на улице: очки черные наденет, кепку на глаза надвинет и идет. Говорил: люди разные, некоторые как привяжутся, так и не отвяжутся.
Помню, сидели в аэропорту, куда-то летели. Было очень жарко, мы с Наташей отошли в буфет за водой. Возвращаемся и видим издалека: Андрей снял с себя кроссовки, носки и повесил их сушиться на батарею. Сидит, уткнувшись в книгу, с голыми ногами у всех на виду! Только собралась к нему подойти, пристыдить, как какой-то молодой человек впереди меня сунулся и спрашивает:
— Скажите, вы Андрей Панин?
— Нет, вы ошиблись, — отвечает сын.
Тут уж я не выдержала и говорю:
— Что ж ты врешь?
Ведь ты — Андрей Панин. Человек к тебе подошел с искренним сердцем, а ты его обманываешь.
— Ладно, — говорит ему нехотя Андрей, — давай распишусь, — и дал автограф. Неудобно, наверное, передо мной стало.
Понять его, конечно, можно — уставал он очень. И от работы, и от людей. Поэтому я его к нам и зазывала — надеялась, хоть здесь, на даче, отдохнет.
Куда там! Телефонами обложится, и ему каждые пять минут звонят, звонят без конца, а он отвечает. Раз вхожу к сыну в комнату — телевизор орет, а он спит. Выключила тихонько, а Андрей вдруг говорит, лежа с закрытыми глазами: «Зачем выключила, я же спать хочу». То есть телевизор его убаюкивал, нужен был фон.
Семью свою сын любил до безумия. Дети его боготворили и ревновали, если по роли отец кого-то любил. Помню, смотрели по телевизору «Последний бронепоезд». У Андрея там постельная сцена с Мариной Александровой. Внук мой старший, Сашка, увидел и говорит:
— Пап, но это же не мама!
— Да, — говорит Андрей, — не мама.
— Но ведь вы же в постели!
Андрей засмеялся, потрепал его по голове:
— Вот такое кино, сынок!
Мальчишек он к спорту приучал, чтобы росли сильными и здоровыми. Мало того что московская квартира была увешана боксерскими грушами, он и здесь их еще понатыкал, где только можно. Пацаны у него как мячики по комнате летали — это игры у них такие были. Я боялась — шею же ребенку можно свернуть! Однажды действительно доигрались: Сашка несколько недель ходил с шейным корсетом. Ох Наталья и ругалась! Но дети все равно только завидят отца, кричат: «Давай играть, будто мы на тебя нападаем!» В огороде Андрей турник поставил — постоянно подтягивался, и сыновья за ним. Никто их не заставлял, просто заведено было: раз отец сказал, значит, так и должно быть.
Но все равно Андрей очень переживал, что на съемки уезжает часто и пацаны без него растут.
Считал, им не хватает мужского воспитания: конечно, вокруг бабушки да няни. Да еще и педагоги домой ходят заниматься — по музыке, математике, русскому языку. Как-то говорю сыну:
— Ваш-то Сашка — отличник.
А он в ответ:
— Еще бы не отличник был — столько репетиторов!
Гена Русин, друг Андрея, собирается старшего на лето к себе взять, чтобы дать ему мужское воспитание, — говорит, Андрей так хотел. Гена часто к нам с сыном на дачу приезжал — хороший у него сынишка, непривередливый.
Наши за стол сядут — еще не все есть будут, укроп в супе найдут: «Ой, баба, что это — соринка?» А тот и не пикнет.
Родня наша осиротела без Андрея. В Пятиморске живет моя сестра Зоя — таких добрых людей на свете больше нет. Вот уж у них с Андреем были родственные души! Сядут вдвоем на ступеньки и всю ночь напролет проговорят! Зоя много лет возглавляла местный Дом культуры, а жизнь у нее была непростая: муж-пьяница рано умер, у дочки тоже личная судьба не удалась. Недавно от переживаний Зоя заболела. Так Андрей привез ее в Москву, показал лучшим врачам, достал самые современные лекарства — и Зоя поправилась! Они договорились в этом году вместе отпраздновать дни рождения: у нее двадцать седьмого мая, у сына — двадцать восьмого.
Не довелось. До сих пор ждет его в гости и баба Нота — сестра моей мамы. Ей вот-вот стукнет сто лет. Андрей обещался на юбилей приехать. Скрываем от нее известие об Андрюшиной смерти, а то умрет сразу же! Уж очень сильно его любила.
Да, многое он не успел сделать. Вот и дом свой не достроил под Наро-Фоминском. Говорил, там хорошо, сорок соток, сосны прямо на участке растут, грибы. И соседей рядом нет. Не удалось нам с ним туда съездить.
Не знаю, как теперь жить будем. Вон, отец-то все задыхается — сердце у него больное. А к врачам не идет. Даже давление померить не разрешает.
И Наташу жалко — как она детей одна поднимать станет? Андрей однажды спросил одиннадцатилетнего Сашку: — Скажи-ка мне, дорогой друг, кем ты хочешь быть?
Пора бы уже задуматься на эту тему.
А тот на голубом глазу:
— Чего мне задумываться, я — сын Андрея Панина!
Андрей так опешил, что на несколько секунд дар речи потерял. Ну и что мальчишка теперь будет делать без отца? Хотя он больше мамин сын, а вот младший, пятилетний Петя, — папин, без Андрея даже спать не ложился. Бывало, начнет Наташа детей укладывать, а он никак не угомонится, отца зовет. Пока Андрей не придет, не убаюкает его в кроватке, Петенька не заснет. Он еще не знает, что папы нет, все ходит по квартире с Андрюшиной фотографией. Ходит и целует ее...
Подпишись на наш канал в Telegram