«Считаешь, что я виноват в смерти Сережи?» — спросил меня Балабанов. «Да, виноват!» Очень скоро поняла, что не должна была этого говорить. Гибель группы Бодрова стала для Алеши страшным ударом, а тут еще я со своим приговором…
В течение нескольких недель после смерти Алексея разные издания публиковали воспоминания его друзей, приятелей, коллег. Рок-музыкант Егор Белкин, сыгравший главную роль в документально-игровом фильме Балабанова «Егор и Настя», писал: «Его старший сын Федор родился еще в Свердловске, от девушки Иры.
Это был не очень удачный брак, через пару лет они расстались. А вот со второй женой Надей они нашли друг друга». С последним спорить не стану — художник по костюмам Надежда Васильева действительно смогла стать Балабанову и хорошей женой, и соратницей — недаром незадолго до кончины Алексея они обвенчались. Но и наш брак не был неудачным, здесь Егор неправ. Мы были молоды, счастливы, полны надежд, планов, у нас родился желанный сын. Фильм «Егор и Настя» снимался в ту пору, когда мы с Балабановым были очень близки, и Белкин это видел, знал... Может, у Егора просто короткая память?
Впервые об Алексее Балабанове я услышала от своей сестры. После третьего курса Горьковского педагогического института иностранных языков он проходил практику в английской спецшколе, где училась Саша.
Алеша еще студентом был большим оригиналом: мог заявиться в кинотеатр босиком, в каком-то немыслимом прикиде — одним словом, панковал. Во все времена девчонки искали и находили объекты для влюбленности. Сашка «выбрала» себе странного Балабанова. Все было очень целомудренно, по-детски, но имя объекта обожания не сходило у нее с языка. После школы сестренка поступила в тот же иняз и, будучи девушкой смелой, однажды напомнила пятикурснику: «Алексей Октябринович, вы вели у нас в классе английский!» Вскоре она стала полноправным членом дружной компании, в которую входил Балабанов. В конце концов мне захотелось познакомиться с этой легендарной личностью.
Летом 1985 года Саша предложила:
— Сгоняем в Москву, там как раз сейчас Балабанов!
— Когда едем?
— Завтра!
Алеша после окончания института успел отслужить два года в армии и устроился ассистентом режиссера на Свердловскую киностудию. В то время он набирал в столичных архивах материал для документальной ленты «Уроки катастроф».
Денег у нас с сестрой было немного, потому решили сэкономить на билетах — добирались «зайцами», бегая от кондукторов по вагонам. С вокзала Александра позвонила однокурснику Балабанова Кириллу Мазуру, который жил с женой в Москве. Балабанов, бывая в столице, часто их навещал.
Нас пригласили в гости.
Никто никого официально друг другу не представлял:
— Привет!
— Привет! Проходите.
И я почему-то решила, что молодой человек со смешливым взглядом и есть хозяин дома. Смотрю на него и думаю: «Какой Кирилл замечательный! Жаль, что женат...» И вдруг этот «обремененный семейными узами» товарищ, показывая на меня глазами, говорит Сашке: «Хороша чертовка!» Тут-то и выяснилось, что объект моей симпатии вовсе не женатый Мазур, а холостой Балабанов!
Жена Кирилла Стелла, которая замечательно готовила, пригласила нас к столу.
Мы выпивали, слушали продвинутую музыку, вели «умный» разговор о книгах, кино. Потом как-то незаметно перешли к теме семьи и брака. И Алексей, глядя мне в лицо, неожиданно сказал:
— А выходи за меня замуж!
Сказал, конечно, несерьезно, но смотрел испытующе. Я понимала, что это шутка, однако ответила в тон:
— Почему бы и нет?!
Любовь с первого взгляда — такое бывает...
И мы сыграли шутовскую свадьбу. С клятвой на Библии. Стелла представляла церковную власть, Сашка — светскую... Вот дураки-то! Так, с шутки, и начались наши с Алешей отношения.
Тем же вечером, когда Стелла и я оказались вдвоем на кухне, она спросила:
— А ты бы вышла замуж за Балабанова?
— Да, — ответила не раздумывая.
Следующие два дня мы ходили по Алешиным делам, ездили в Красногорск, в Государственный архив кинофотодокументов. А потом пришла пора расставаться. Балабанову следовало вернуться в Свердловск, нам с Сашей — в Горький. Я была страшно влюблена, но держала себя в руках. Навязываться, спрашивать, когда теперь увидимся, не в моих правилах. Однако свой адрес — телефона у меня не было — оставила.
Только в октябре почтальон принес телеграмму: Алексей вызывал меня на переговоры. Примчалась на телеграф.
С замиранием сердца услышала его голос:
— Ира, я в Москве. Ты ко мне приедешь?
— Конечно!
Прошло без малого тридцать лет, а я до сих пор помню запах осенней улицы, на которую вышла с телеграфа. И ощущение огромного счастья! От того, что скоро увижу его...
В столице мы провели несколько дней, бродили по московским улочкам и бульварам. А потом целой компанией: Алеша, я, Кирилл и еще один балабановский однокурсник — поехали в Горький.
Остановились у меня — в подаренной мамой двухкомнатной квартире. Ходили в гости по друзьям, Алешиным и моим.
Было бабье лето — теплое, ласковое, вдохновенное какое-то. Погуляли и разошлись. Точнее, Балабанов уехал, а я осталась. И опять никаких обещаний... Свободные люди несвободной страны.
В ноябре я поехала в Удмуртию к бабушке. В обратный путь она загрузила меня по полной программе: банками с соленьями-вареньями, кастрюльками с голубцами, пакетами с пирожками. Еле затащила тяжеленные сумки в вагон. Только поезд тронулся, как в голове вдруг пронеслось: «Я еду не в ту сторону! Мне нужно к Балабанову!» Вышла на первой же станции и поменяла билет на поезд в Свердловск. Не смущало ни то, что еду в незнакомый город, ни то, что не знаю Алешиного адреса.
На вокзале Свердловска сдала баулы в камеру хранения и обратилась в горсправку — напротив вокзала стояла будочка.
Там по фамилии, имени и году рождения мне нашли адрес Балабанова. В парикмахерской привокзальной гостиницы сделала прическу, маникюр и отправилась на указанную в бумажном квитке улицу. Дверь мне никто не открыл. Побродив полчаса по городу, вернулась обратно. Опять никого. Уже темнеет. Куда идти, где ночевать? Ничего не оставалось, как позвонить по телефону родителей Алеши, который он мне дал «на всякий случай» при последней встрече. Трубку взял Алексей. Что говорила, объясняя, как и зачем оказалась в Свердловске, не помню. Он хладнокровно ответил: «Ну, раз приехала, приходи».
Родительский дом оказался совсем неподалеку — быстренько сгоняв за баулами на вокзал, минут через двадцать была на месте. Алексей познакомил меня с отцом Октябрином Сергеевичем.
Мама, Инга Александровна, была в то время в командировке. Мы посидели за столом, выпили чаю, а потом отправились в квартиру Алеши. На другой день, уходя на работу, он дал деньги: «Ко мне вечером «рок-н-ролл» придет, купи выпить, в Центральный гастроном съезди».
Когда подошла к кассе в винном отделе, продавщица окинула грозным взглядом: «Вам же нет двадцати одного года! Покажите паспорт!» Документ лежал в сумочке, но демонстрировать его не имело смысла — мне в ту пору было двадцать. Быстро нашла «правильного» мужика, который помог приобрести все, что нужно.
Вечером однокомнатная квартира Балабанова превратилась в филиал Свердловского рок-клуба. Пришли Илья Кормильцев, Алеша Могилевский, Слава Бутусов, еще какие-то ребята.
Стремительно все выпили и съели бабушкины гостинцы. Потом кто-то побежал на улицу — разжиться спиртным после семи можно было лишь у таксистов. К полуночи гости разошлись, остался только Слава Бутусов. У него в ту пору случились какие-то неприятности в семье, и он, как мне показалось, не спешил домой. Но мы об этом не говорили. Бутусов вообще редкий интроверт (в чем они с Балабановым очень схожи), а в те дни был особенно погружен в себя. Такой же потерянной чувствовала себя и я. Алеша был будто совсем не рад моему приезду, я не нашла в нем тепла, о котором мечтала.
Утром Балабанов уехал на работу, а мы со Славой остались дома. Я любила тогда русский рок, много его слушала, но группу «Наутилус Помпилиус» услышала впервые накануне — Алеша поставил запись второго альбома, который только что вышел.
Мне очень понравилось. На Урале в то время культивировался тяжелый рок, а вот такой — тонкий, лирический — был внове.
— Мне ваш альбом очень понравился.
— А что именно? — спросил Слава.
— «Гуд-бай, Америка!» Можешь спеть?
— Я тебе новую спою.
И спел «Я хочу быть с тобой». Сразу оценила эту песню: чудное сочетание текста и вокала. А когда с группой, в ансамбле, просто невероятно! Сердце таяло, «как шоколад в руке»...
Потом мы с Бутусовым отправились бродить по городу, заглядывая по пути к его приятелям. Ближе к вечеру добрались до Славиного дома.
К нему приехали музыканты из Челябинска, и мы тусовались на маленькой кухне: сидели на полу — народу-то много набилось. Мне Бутусов подарил альбом на «катушке» и фотографии.
Когда собралась уезжать домой, Балабанов удерживать не стал. И в аэропорт не проводил, да я и не просила. Добиралась транзитом: самолетом до Казани, оттуда в Горький поездом. Ноябрь — вокруг все серо, уныло, мрачно. И на душе то же самое: «Зачем поехала в этот Свердловск?» Алеша жил своей жизнью — творческой, насыщенной, в которой я не предусматривалась. Твердо решила забыть о нем... Не получилось, как ни старалась.
Он появился на моем пороге спустя полтора года — летом 1987-го. Вместе с Кирюшей Мазуром. Совершенно неожиданно, без предупреждения...
В ту пору двое их однокурсников задумали построить под Горьким Город Солнца. Для начала взяли в аренду у захудалого колхоза коровник и буренок, голов двадцать. Надеялись, откормив скотину, получать высокие надои, а вырученные от продажи молока деньги пустить на строительство домов, разбивку парков, скверов. Мы решили съездить к этим романтикам-утопистам.
Входим в коровник и видим: лежит мертвая животина, а над ней скорбно склонились строители Города Солнца.
— О, лошадь сдохла! — растерянно-изумленно обронил Кирилл.
— Это корова, — мрачно поправил один из романтиков. — При отеле скончалась. Теленок вон, — он мотнул головой в устланный соломой угол, где новорожденный пытался встать на ноги.
— Влетели мы, братцы, на большие деньги. Корова-то колхозная, теперь нам за нее платить придется.
Позже Алеша подшучивал над друзьями: «На дерьме Город Солнца не построишь!»
И то верно. Еще года полтора парни маялись со своим проектом, а потом отступились. Но Балабанов их эпопею увековечил, написав сценарий документального фильма, с которым защищался на Высших курсах сценаристов и режиссеров.
Алеша позвонил через пару недель после отъезда в Свердловск — к тому времени у меня в квартире уже появился телефон. Долго мялся, прежде чем спросить о главном:
— Ты приедешь ко мне?
— Приеду!
С радостной новостью тут же отправилась к папе. С отцом у меня были очень близкие отношения, полное взаимопонимание. Он был человеком необыкновенным: вольнодумец, интеллектуал, многому меня научил. С папой я всегда делилась своими душевными переживаниями, и про Алексея он был уже, конечно, наслышан.
С порога объявила:
— Уезжаю к Балабанову! Он меня позвал.
— Позвал, говоришь? И ты вот так, забыв девичий стыд и гордость, побежишь?
— Побегу, пап! Потому что очень его люблю.
Папа молча развел руками...
В Свердловске Алеша сообщил мне, что поступил на Высшие курсы сценаристов и режиссеров, и спросил:
— Ты со мной в Москву поедешь?
— Конечно!
В один из дней Балабанов позвал меня на киностудию, где в полупустом зале показал все свои работы: короткометражку «Раньше было другое время», в которой звучала музыка «Наутилуса Помпилиуса», киножурнал о Свердловском рок-клубе... То, что посмотрела, понравилось, однако до Феллини, Антониони и Бергмана автору было далеко. О чем я не преминула сказать. А потом перешла к замечаниям по существу. Алеша слушал внимательно, иногда кивая головой, иногда хмыкая — то изумленно, то скептически.
И все-таки эти ремарки, видимо, показались Балабанову дельными, иначе зачем ему было давать мне на прочтение каждый из написанных позже сценариев и выслушивать мое мнение?
Сейчас подумала: как это могло в нем сочетаться? Алеша спокойно (во всяком случае, внешне) реагировал на критику своих фильмов — пусть она исходила от непрофессионалов, дилетантов, и в то же время не умел проигрывать. Даже в «монополию» или шахматы. Поначалу, когда стали жить вместе, мы частенько устраивали дуэли за доской. Балабанову я всегда проигрывала, но однажды удалось поставить мат. Причем «детский». Алексей вскочил: «Никогда больше не буду с тобой играть!» — и вылетел за дверь.
Это было уже в общежитии на улице Бориса Галушкина, где слушатели Высших курсов занимали шестнадцатый этаж.
Комнату Балабанов должен был делить с Сережей Сельяновым, но тот большей частью жил в Питере и в Москву наведывался редко. Его место заняла я.
Чтобы не бегать на общую кухню, обустроила персональный «пищеблок» в крошечном закутке рядом с комнатой. Там был маленький холодильник, столик с электроплиткой, кое-какая посуда. На этом пятачке я готовила обеды-ужины, на которые Алеша зачастую приглашал друзей-сокурсников. Особенно ребятам нравилось мое рагу из овощей со сметаной и чесночком.
Не в правилах Алеши было хвалить меня за вкусный ужин, за радушие, с которым принимала его друзей. За то, что, выстояв огромную очередь в каком-нибудь «Белграде», купила ему приличную обувь или что-то из одежды.
Наденет, пройдется по комнате, скажет под нос: «Хорошие ботинки» — вот и вся реакция.
Впрочем, и редкие подарки мне Балабанов не предварял фразами вроде «Дорогая, посмотри-ка, что я тебе принес!» Вынет из кармана супердефицитные колготки и, отведя глаза, бросит небрежно на кровать: «Это тебе». Чего смущался, до сих пор понять не могу: то ли самого презента, то ли проявленного внимания. Не помню, чтобы он хоть раз принес цветы. Но мне от Алеши и не нужно было ничего. Лишь бы сам был рядом...
Поскольку к Высшим курсам я не имела никакого отношения, Балабанов с друзьями соорудили мне липовый пропуск в общагу. Все вахтеры скользили по картонке сонным взглядом — и я проходила спокойно, но одна вредная тетка — чистый цербер!
— никого из чужих не пускала. Взяла и разорвала мой «пропуск» на мелкие кусочки. Пришлось пробираться в общежитие тайными тропами. На первом этаже жил с семьей Витя Косаковский, известный ныне режиссер-документалист. Алеша с улицы подсадил меня к подоконнику, там приняли, и кто-то из балабановских приятелей постоял в коридоре на стреме, пока я не добежала до лифта и не скрылась в кабине. Потом «церберу» объяснили, что «эта девушка Балабанову не просто подружка, а, можно сказать, жена» — и проблема была снята.
В ноябре мы поехали в Горький. Ходили в гости к друзьям. Один из приятелей жил рядом с домом моего отца. Я предложила:
— Зайдем? Хочу познакомить тебя с папой.
— Давай, — легко согласился Балабанов.
Отец чрезвычайно придирчиво относился к моим кавалерам — все они были недостаточно хороши для любимой дочери.
Но с Алешей они приняли друг друга, что называется, с ходу, нашли общие темы для разговора.
Спустя много лет Балабанов расскажет: «А знаешь, что я услышал от твоего отца, когда мы были у него в гостях? «Ира — хорошая девушка. Взял бы ты ее замуж».
Уточнять, что он ответил тогда на папино «сватовство», я не стала.
Однажды Алексей мимоходом сообщил:
— На днях мама приедет. У нее в Москве то ли симпозиум, то ли конференция.
Навестить меня собирается.
Я занервничала:
— Когда?!
— Вроде в выходные.
С Ингой Александровной мы не были знакомы, но я ее, мягко говоря, побаивалась. Однокурсник Балабанова, тоже свердловчанин, мне про нее все уши прожужжал. Профессор, доктор наук, директор НИИ курортологии и физиотерапии, председатель городского Совета женщин! На следующие два дня мной был составлен план: сделать генеральную уборку, приготовить праздничный обед. Но на другое утро, когда мы еще лежали в постели, стук в дверь: — Алеша, открывай — это я.
— Мама...
— потрясенным шепотом констатировал Балабанов. — А чего она так рано приехала? Наверное, я день перепутал...
Подскочили как ошпаренные, стали натягивать на себя что под руку попалось. Помнится, я футболку наизнанку натянула. Инга Александровна оказалась женщиной деликатной — слыша суету, больше не стучала, ждала, когда, наконец, откроем. А потом сделала вид, будто не замечает ни непорядок в одежде, ни всклокоченные волосы. Смею думать, что уже в ту первую встречу я ей понравилась. В следующий приезд Инги Александровны, когда я провожала ее на вокзал, она сказала:
— Ира, вам все-таки нужно оформить отношения.
Ответила, опустив глаза:
— Инга Александровна, но я не могу Алеше предложить жениться на мне.
— Да, конечно. Я тебя понимаю...
На курсы мы часто ходили с Балабановым вместе. Одного раза мне оказалось достаточно, чтобы заразиться царившей там творческой атмосферой. Какие были преподаватели! Ирина Ивановна Рубанова — одна из лучших специалистов по восточноевропейскому кино. Паола Дмитриевна Волкова, рассказывавшая про античность так ярко и красочно, что ты будто своими глазами видел и пиры, где главной роскошью было общение, и спектакли в гигантских амфитеатрах. Нея Марковна Зоркая, читавшая курс по русскому кинематографу начала двадцатого века... Честное слово, многое из того, что услышала четверть века назад, помню до сих пор.
Лекции легендарного философа Мераба Константиновича Мамардашвили Балабанову и его однокурсникам были не слишком интересны, я же слушала открыв рот. Потом эти лекции сыграют решающую роль при выборе факультета, на котором буду учиться...
Получая диплом сценариста документального кино, Балабанов был уверен, что вернется на Свердловскую киностудию. Но вскоре по инициативе Никиты Михалкова там же, на Высших курсах, было открыто режиссерское отделение. Упустить возможность поучиться еще и этой профессии Алексей не мог. О том, что и теперь мы будем жить в столице вместе, речь не шла. Я уже была студенткой дневного отделения философского факультета Уральского государственного университета.
Еще не зная, что продолжит учебу в Москве, Алеша как-то сказал:
— Вот поступишь в университет — женюсь на тебе.
Сказал всерьез или шутя — разбираться не стала. Кивнула головой:
— Хорошо, поступлю.
С выбором факультета, как уже было сказано, долго не мучилась. Легко выдержала большой конкурс и была зачислена на первый курс.
Напоминать Балабанову об обещании жениться даже не собиралась. Зачем? Нам и так было хорошо, без штампов в паспортах. Почти уверена, что на официальном оформлении наших отношений настояла Инга Александровна. Она же настояла и на праздничном застолье: «Нет уж, дорогие мои, торжественный ужин будет.
Пусть не в ресторане, а у нас дома... Ирина мама приедет, ваши друзья придут. Мы обязательно должны посидеть, поговорить, поднять тосты за молодых».
Бракосочетание наше было скромным. Я пришла в ЗАГС в белой блузке и клетчатой плиссированной юбочке, Алеша — в черных брюках и светло-бежевой рубашке с галстуком-«селедкой». В то время он снимался у кого-то из друзей в дипломном фильме и для роли постригся наголо. Пока произносили торжественную речь, я искоса поглядывала на мужа и мы оба едва сдерживались, чтобы не хихикнуть. Сдерживались, потому что подобная реакция могла расстроить родителей и сотрудников ЗАГСа.
Только отыграли свадьбу, как Балабанову уже нужно было возвращаться в Москву.
Нам еще год предстояло жить в разлуке, но я понимала: кино — главное дело всей Алешиной жизни. Хотя скучала, конечно, страшно. Хорошо еще, учиться было интересно.
Вечерами писала мужу длинные-длинные письма. Он отвечал, рассказывая о новых и старых знакомых, впечатлениях, фильмах, которые посмотрел. И каждую весточку начинал словами: «Здравствуй, моя любимая жена!» Поскольку училась я на «отлично», то получала повышенную стипендию — восемьдесят два рубля. Этих денег хватало не только на скромную жизнь, но и на то, чтобы раз в два месяца слетать к мужу в Москву. А он приезжал домой на праздники.
В начале лета 1989 года я поняла, что жду ребенка. Когда сообщила об этом Алеше, он очень обрадовался: «Я точно знаю, что у нас будет сын!» Беременность переносила легко и до последнего навещала Балабанова — то в Москве, то в Киеве, где он снимал документальную ленту «О воздушном летании в России».
Пока Алексей работал, гуляла по булгаковским местам, ходила на рынок за продуктами, чтобы вкусно накормить любимого мужа.
Встречать новый 1990 год Алеша приехал домой. Всю праздничную ночь мы большой компанией ходили по гостям — с десяток километров пешком отмахали. И я с огромным животом — вместе со всеми. Алеша вернулся в Москву пятого января, а седьмого я родила сына. Причем Федя появился на свет в той же палате Свердловского НИИ охраны материнства и младенчества, где и — только тридцатью годами раньше — Алеша. Муж прислал телеграмму: «Поздравляю с рождением сына! Спасибо! Ты молодец!»
Потом он рассказал, что на радостях пригласил всех друзей в ресторан «Славянский базар» и с размахом угостил.
Имя сыну мы придумали загодя — Федор. Когда мне разрешили встать, первым делом позвонила свекрови и свекру.
— А как наш маленький? — спросила Инга Александровна. — Как Сашенька?
— Какой Сашенька?
— Внук...
— Он Федя!
— Какой ужас! Может, все-таки Сашенькой назвать?
— Нет, мы с Алешей уже давно решили.
История с именем имела продолжение. Вскоре после выписки из роддома в квартиру Октябрина Сергеевича и Инги Александровны, где мы жили первое время с новорожденным сыном, позвонила моя подружка Наташа. Трубку взяла свекровь и на вопрос «Ну как там Ира?» ответила:
— Родила на Рождество. Мальчика. Назвали дурацким именем Федя. А у тебя как дела?
— Я тоже родила сына. И тоже на Рождество, только католическое.
— А как назвали?
— Федя...
Первый год ребенок давал мне жару — плохо кушал, кричал дни и ночи напролет. Если бы не помощь Инги Александровны и Октябрина Сергеевича, я бы, наверное, сошла с ума.
Они стирали, гладили подгузники и пеленки, убирались в квартире, готовили. Алеша впервые увидел сына, когда Феде было уже два месяца. Помню изумленное лицо мужа:
— А чего он такой маленький? И ручки-ножки такие тонюсенькие? Плохо ест?
Я объясняла:
— Ест действительно неважно, но вес для его возраста — в пределах нормы.
Погулять, помочь искупать, уложить спать Федю — таких желаний у Балабанова не возникало. Я по этому поводу не сильно переживала, потому что знала: большинство мужчин не воспринимают и даже боятся маленьких детей. Забавлялась рекомендациями, которые Алеша давал в письмах: «Ты ребенка не пеленай сильно. Есть теория, что русский бунт случается от того, что детей туго пеленают».
Была безмерно благодарна за упаковку подгузников, которые муж привез из Финляндии, где участвовал в съемках документального фильма про советско-финскую войну «Пограничный конфликт»...
Еще в 1989 году, когда до окончания учебы в Москве оставались считаные недели, Алеша сказал:
— Знаешь, я не вижу для себя перспективы в Свердловске. Мне нужно работать либо в Москве, либо в Питере.
— Конечно, Алеша, — поддержала я мужа. — Делай так, как считаешь нужным.
— Прочти сценарий. Хочу снимать это кино в Питере.
Он дал мне сценарий картины «Счастливые дни», получившей впоследствии главный приз на кинофестивале «Грезы Парижа» и участвовавшей в программе «Особый взгляд» в Каннах. Даже моих не слишком больших кинематографических познаний хватило, чтобы понять: это будет настоящее, большое кино.
Инга Александровна, узнав о планах сына, расстроилась — опять он будет вдали от семьи. Пыталась убедить остаться: «В Свердловске все родное, все помогут. А в Питере никого! И Ира — во всяком случае, пока не родит и не окрепнет после родов, пока ребенок немного не подрастет — поехать к тебе не сможет!» Кое-как с Алешей убедили маму в том, что ехать в Питер ему необходимо.
Когда Феде исполнилось полгода, моя бабушка вызвалась приехать в Свердловск и помочь с малышом.
Я с радостью согласилась. Втроем мы поселились в квартире, которую незадолго до этого удалось выменять на «двушку» в Нижнем. В нее Алеша и приехал встречать с семьей 1991 год. Привез из Питера огромную сумку с грязной одеждой. Машинки не было, замочила все в тазах. Мечусь между ванной, кухней и детской, а Балабанов сидит на диване с книжкой и что-то выписывает из нее в блокнот. Прошу:
— Алеша, сходи на молочную кухню для Феди.
— Не пойду.
— Почему?
— Не хочу.
Пришлось бежать самой.
Феде было года полтора, когда у моих мужчин начался период ревности. Стоило Алеше меня обнять, Федор тут как тут: тянет за штаны, отталкивает.
— Чего это он? — искренне обижался Балабанов. — Зачем толкается?
Я объясняла:
— Ты же редко с нами бываешь. Федя привык, что мама только его, и вдруг еще кто-то на нее претендует.
Дружить они стали, когда Федя начал говорить. Причем Балабанов с сыном не сюсюкал, общался как с равным. И игрушки привозил серьезные: машины с дистанционным управлением, конструкторы, роботов. Осваивали подарки вместе, и еще неизвестно, кому это доставляло большее удовольствие — отцу или сыну. Если выезжали к родителям на дачу, Алексей с Федором ходили вдвоем в лес, в баню, гуляли по поселку.
Помню, как Балабанов поражался общительности сына:
— Он всех знает, со всеми здоровается, по именам называет — детей, взрослых.
— Да уж! — смеялся Октябрин Сергеевич. — Парень, в отличие от тебя, оптимист! Радуется миру и людям! И общительность Феди приносит реальные плоды. Едва ли не с каждой прогулки что-нибудь в дом да приносит. То ему в капюшон с полдесятка куриных яиц положат, то кулек ягод.
— Добытчик, — резюмировал Балабанов.
В декабре 1991 года мы с Алешей поехали на кинофестиваль «Грезы Парижа», который проводился в городе Заречном под Свердловском.
Туда прибыл весь цвет отечественной кинокритики, известные режиссеры, сценаристы, актеры. Фильм «Счастливые дни» взял все призы, в том числе и Гран-при. К последнему прилагалась путевка на двоих в Париж, которую можно было заменить на японский «комбайн»: большой телевизор с видеомагнитофоном. Балабанов сказал:
— На что нам этот Париж? А видик с хорошим телевизором мне для работы нужен.
— Конечно! В Париж мы с тобой еще успеем съездить.
Сейчас, вспоминая о том разговоре, думаю: «Надо было ехать в Париж. Вдруг это путешествие что-то изменило бы в наших отношениях и все сложилось бы иначе?..» В связи с рождением Феди мне пришлось брать в университете академический отпуск.
А когда пришла пора возобновлять учебу, Алеша предложил:
— Переводись в Питер.
К тому времени мы уже обменяли квартиру Балабанова в Свердловске на комнату в питерской коммуналке на Лиговке. Понятное дело — не рай, но я согласилась:
— Хорошо, Алеша. Но как же Федя?
— Поживет пока с бабушкой и дедушкой. Отец на пенсию выходит, а с Федькой у них отношения — лучше не бывает.
И я поехала к мужу в Питер. Сделала в комнате ремонт, вытравила тараканов. Вполне сносное получилось место обитания.
С переводом в университет тоже быстро решилось — нужно было только досдать несколько предметов. Стала ходить на лекции, которые начинались после обеда, а заканчивались часов в семь-восемь вечера. Алеша возвращался после работы, а жены дома нет. Терпел несколько недель, а потом заявил:
— Нет, так не годится.
— И что ты предлагаешь?
— Переводись на заочное.
— Хорошо. Только тогда имеет смысл учиться в Свердловске.
— Наверное.
Перевелась на заочное, забрала в Питер Федю. Атмосфера в коммуналке к тому времени была уже вполне нормальная, можно даже сказать — дружеская.
А поначалу, когда я только приехала, жильцы соседних с Алешиной комнат вели непрекращающуюся войну. Мне удалось их помирить, за что потом не раз получала «бонусы» в виде мужской помощи. Балабанов-то не мог ни гвоздь забить, ни утюг починить. Я к нему с этими бытовыми мелочами и не приставала — если не справлялась сама, звала на помощь кого-то из соседей.
Однажды в Питер навестить нас приехала Инга Александровна. По сравнению с их большой благоустроенной квартирой в Свердловске коммуналка на Лиговке показалась ей чуть ли не адом.
— Какой ужас! — твердила свекровь, заглядывая в туалет и кухню. — Как вы здесь живете?!
— Нормально.
Если и кривила душой, то явно не по поводу жилищных условий. Я чувствовала, что между мной и Алешей уже нет прежней близости. В сентябре 1992 года еще была, о чем свидетельствуют сделанные в уличном автомате снимки, где мы корчим рожи, а к январю 1993-го куда-то исчезла. Видимо, именно в этот период в жизни Балабанова появилась Надя.
Когда я уезжала на зимнюю сессию, в душе уже жило предчувствие, что мы вот-вот расстанемся. Думаю, поэтому и завела роман со свердловским журналистом Вячеславом Курицыным. Слава, в отличие от Балабанова, был человеком открытым, не боялся проявлять свои чувства.
Наверное, Балабанов рассказал матери о Надежде, а о моем романе она догадалась, потому что глаза Инги Александровны теперь все время были грустными.
Однако разговора о наших с Алексеем отношениях свекровь не заводила. Его завел Алеша. Приехав весной после окончания съемок фильма «Замок», он вызвал меня на кухню и сказал:
— Ира, нам нужно развестись.
Ответила после небольшой паузы:
— Хорошо. Только при условии, что мы не будем делить Федю.
— Не будем.
Несмотря на проявленную инициативу, для того чтобы оформить развод, Балабанов ничего не сделал. Еще долго мы официально оставались мужем и женой.
Спустя несколько месяцев после объяснения на кухне, в конце лета 1993 года, Алеша в очередном телефонном разговоре предложил: «Приезжай с Федей в Петербург. Поселитесь в коммуналке, где Витя Сухоруков живет. Он в одной комнате, вы — в другой. Мне самому не скоро в Свердловск вырваться удастся, а я по сыну очень соскучился».
Обещала подумать. И тут через пару недель в университете меня спрашивают: «Не хотите сдать свою квартиру американской паре? Они аспиранты, приезжают к нам по обмену. Заплатят за несколько месяцев вперед». Тогда и решила: «А почему бы и не поехать в Питер?»
В Свердловске уже ничего не держало — Слава к тому времени, поступив в аспирантуру РГГУ, перебрался в Москву. Но чтобы помочь мне с переездом (багажа набралось воз и маленькая тележка), прилетел на Урал.
И вот прибываем в Питер. Алеша заходит в купе. Представляю мужчин друг другу. Курицын чеканит: «Очень приятно!» — а Балабанов молчит. И только когда идем к такси, мрачно шипит мне в ухо:
— Чтоб он в моей квартире не жил!
— Успокойся, — отвечаю. — Не будет. Он сегодня же в Москву возвращается — просто помогал нам с вещами.
В Питере мы с Федей прожили до Нового года. Витя Сухоруков оказался замечательным соседом: приветливым и чрезвычайно домовитым. Все кастрюльки-сковородки у него сверкали, полотенца — без единого пятнышка. А как он готовил! Накрутит фарша для котлет, слепит их кругленькими, аккуратненькими, обжарит с обеих сторон, а потом в сотейнике под крышкой еще и потушит.
И зовет: «Ира, Федя, идите угощаться!» Я тоже в долгу не оставалась — от моих «коронных» оладушек Витя не отказывался.
Алеша забирал Федю на выходные, но вообще нашей жизнью не слишком интересовался. А Слава и звонил постоянно, и приезжал, как только выдавалась возможность. И я решилась на вторую попытку создать семью. Федю отвезла к бабушке с дедушкой, сама отправилась в Москву. У меня уже был красный диплом философского факультета Уральского университета, с которым я легко поступила в аспирантуру РГГУ. Поначалу мы с Курицыным жили в жуткой общаге, потом удалось поменять мою свердловскую «двушку» на комнату в коммуналке, затем — присоединить к ней еще одну. Тогда и забрали Федю к себе.
Жила наша троица дружно и весело. Слава хорошо зарабатывал, замечательно относился и ко мне, и к Феде — о таком муже можно было только мечтать... Впрочем, официально я оставалась супругой Балабанова.
Ждать, что Алексей наконец займется бракоразводным процессом, не приходилось, и я решила взять хлопоты на себя. Поехала в Питер, обратилась в суд на Васильевском острове. Мрачное место, совершенно в духе Кафки. Там мне объяснили, как и что нужно сделать. При встрече с Алексеем протянула ему заявление, где значилось, что гражданин Балабанов не возражает против рассмотрения дела в его отсутствие:
— Заверь, пожалуйста, у своей администрации.
— Не буду.
— Почему?
Отвел глаза в сторону:
— Как я такую бумажку людям покажу?
— При чем тут люди?! С этим документом нас разведут по-тихому, и посторонние дядьки-тетки в суде не будут копаться в наших отношениях.
Мы развелись, но долгие годы оставались друзьями. Алексей давал мне читать свои сценарии, приглашал на премьеры фильмов, бывая в Москве, обязательно заглядывал в гости. Внешне у них с Курицыным сложились ровные отношения, но в душе Алеша Славу недолюбливал. Вспоминаю один случай. Балабанов приехал в Москву и с порога спросил:
— А Славы нет, что ли?
— Он в командировке.
— Замечательно!
Мне тоже доводилось бывать в доме Алеши и Нади, особенно когда там гостил Федя. Меня хорошо принимали: кормили, устраивали на ночлег...
Я должна была чувствовать себя счастливой женщиной: Слава любит меня и моего сына, в доме — достаток. Но в какой-то момент вдруг поняла, что двигаюсь по кругу и будущее известно наперед. Стало так тягостно, душно, интеллектуально скучно и душевно пусто, что хоть волком вой. В голове постоянно крутилась мысль: «Жизнь проходит, а ты как была, так и остаешься только женой — сначала Балабанова, теперь — Курицына. Не пора ли доказать, что и сама по себе что-то значишь?» Возможно, это было временное затмение и блажь скоро бы прошла, но случилась одна встреча.
Приятель познакомил меня со своим бывшим одноклассником, к концу девяностых ставшим успешным математиком: диссертацию защищал в Гренобле, доказал какую-то теорему, над которой бились (и не добились!) лучшие умы. Веселый, открытый, по-иностранному импозантный, он сразу привлек мое внимание. А уж когда услышала, что имя нового знакомца — Федор...
Врать, скрывать и изворачиваться не умею. Потому пришла к Славе с покаянием: «Прости, но я тебя больше не люблю. Нам нужно расстаться».
Для Курицына это стало громом среди ясного неба. Он долго терзал меня расспросами: что случилось, что не так? Уговаривал одуматься. Только куда там! Передо мной брезжила новая жизнь.
У математика отдельного жилья не было, он жил с мамой.
Поселиться в чужой квартире с ребенком я не решилась. Позвонила Алеше: дескать, так и так, ушла от Славы, не можешь ли ты, пока мы с Курицыным не разделим квартиру, забрать сына к себе?
Через пару дней Балабанов приехал в Москву. Мы встретились в грузинском ресторане на Никитском бульваре. Я познакомила бывшего мужа с новым возлюбленным. Когда математик ненадолго отлучился, спросила:
— Алеш, ну как он тебе?
— Нормальный парень. Не то что...
Алексей не договорил, но я поняла: сравнение было не в пользу Вячеслава.
Впрочем, спустя несколько лет Балабанов с Курицыным подружились и даже работали над каким-то совместным проектом. Об этом мне рассказал Федя: «Слава с папой что-то громко обсуждали, в комнате — дым коромыслом, а Надя ворчит: «Не хватало мне одного гения, еще и второй приперся!»
В это время Октябрин Сергеевич и Инга Александровна уже жили в Анапе. Узнав, что Феде пришлось переехать в Питер, они принялись нас с Алешей уговаривать: «В городе ужасный климат. Давайте мы заберем мальчика к себе. Неподалеку от дома — хорошая школа: поучится там год-другой, а потом видно будет».
Отправив сына в Анапу, я стала налаживать новую жизнь. Только ничего из этой затеи не вышло. На дворе — кризис, 1998 год. Постоянной работы ни у меня, ни у Федора не было, приходилось жить на копейки.
Начались взаимные упреки, ссоры. Вместе мы прожили два года. К окончанию этого срока в моей душе не осталось ничего, кроме усталости и раздражения. Когда Федор заявил, что намерен переехать на ПМЖ в Израиль, и позвал с собой, отказалась не раздумывая.
В конце концов мы с Курицыным решили-таки квартирный вопрос, Федя как раз закончил третий класс анапской школы, и я забрала его к себе. Первое время жили в полном ладу, но когда сыну исполнилось двенадцать лет, начались конфликты. После одного из них Федя позвонил отцу и попросил забрать его к себе.
Через полчаса у нашего подъезда затормозила машина, из которой вышел Сережа Бодров. Видимо, сразу после разговора с сыном Алексей набрал ему.
Сергей усадил Федю в машину и повез в Питер. А через пару недель уже Алексей приехал в Москву и забрал из школы Федины документы. Мне сообщила об этом директриса. Я стала возмущаться:
— Почему без моего ведома?!
Но услышала совет опытного педагога:
— Поверьте, так будет лучше. Мальчишкам в этом возрасте нужно, чтобы рядом был взрослый мужчина, которого они любят и уважают.
С сыном мы вскоре помирились, но он остался жить в Питере. Из Анапы приехал Октябрин Сергеевич — присматривать за внуками. У Алексея и Надежды рос сын Петя. Забегая вперед, скажу: если в детстве между мальчишками и случались разногласия, то теперь они очень дружны.
В седьмом классе Федя стал победителем математической олимпиады, и ему предложили продолжить учебу в специализированном лицее.
Учебное заведение находилось в зеленой зоне города — талантливые ребята из разных школ Питера жили там в пансионате.
Алексей позвонил мне:
— Что ты думаешь по этому поводу?
— Главное — что думает Федя.
— Мы туда съездили на экскурсию, ему понравилось.
— Тогда, конечно, нужно соглашаться. Если есть способности, необходимо их развивать.
Федор успешно окончил лицей, потом поступил на экономический факультет ФИНЭКа. Купив для семьи солидное жилье, Алексей поселил старшего сына в квартире, где мы с Федей уже когда-то жили, соседствуя с Сухоруковым. Витя давно обзавелся отдельной жилплощадью, продав свою комнату Балабанову.
С Алешей мы регулярно созванивались. Скупой на похвалу Балабанов чуть ли не взахлеб рассказывал, какой безумно талантливый парень Сережа Бодров, какой он замечательный человек. Мы с Сергеем почти не были знакомы. Балабанов представил нас на съемках «Брата-2», потом была премьера фильма Бодрова «Сестры» — вот и все наше общение. Но даже этих минут мне хватило, чтобы проникнуться его добротой, обаянием и «настоящестью», что ли...
Сентябрьским утром 2002 года я проснулась с дикой головной болью. Внутри стучало: «Младший брат умер! Младший брат умер!» Попыталась успокоить себя здравыми рассуждениями: «Ира, твой младший брат действительно погиб, но это случилось много лет назад». Зачем-то набрала номер Балабанова — он не ответил. Тут же позвонила Сельянову и, не в силах сдержаться, выкрикнула в трубку эту ничем не объяснимую фразу:
— Сережа, младший брат умер!
— Ира, не могу сейчас разговаривать. Я в Нальчике.
Потом выяснилось, что Сельянов отправлял в Кармадон группу Бодрова для съемок фильма «Связной».
А двадцатого сентября на ущелье сошел ледник...
Немного придя в себя после этого страшного известия, я позвонила Балабанову. Трубку взяла Надя: «Он ни с кем не разговаривает. Лежит, отвернувшись лицом к стене».
Место для съемок «Связного» Бодрову порекомендовал Балабанов — годом раньше в окрестностях Кармадона он сам снимал картину «Война». Теперь его боль усиливало еще и чувство вины: не посоветовал бы ехать в проклятое ущелье, Сергей и ребята остались бы живы.
Как мне могло прийти в голову учить Алешу уму-разуму в этот момент?! Но ведь взбрело же...
— Скажи, зачем вообще снимать кино у черта на куличках, подвергая себя и людей опасности? Что мешает построить декорации в Подмосковье или под Петербургом? — спросила я, когда он наконец взял трубку.
— Считаешь, что я виноват в смерти Сережи?
— Да, виноват!
Очень скоро поняла, что не должна была этого говорить.
Гибель группы Бодрова стала для Алеши страшным ударом, а тут еще я со своим приговором... Не знаю, что стало причиной — моя ли глупая бессердечность или то, что Алексей как-то сломался после кармадонской трагедии, но мы перестали общаться. Дозвонившись до Балабанова в следующий раз, я услышала резкое: «Больше тебя ни видеть, ни слышать не хочу!»
Встретились мы только спустя семь лет — на похоронах Октябрина Сергеевича. Все эти годы я тепло общалась с бывшими свекром и свекровью.
Когда Инга Александровна привезла серьезно заболевшего мужа в Питер (оперироваться в Анапе они не решились), я раз в месяц ездила «генералить» в квартире, где теперь вместе с Федей жили бабушка и дедушка. Ни сделанные в лучшей петербургской клинике операции, ни усилия, которые Инга Александровна прилагала, чтобы вытащить супруга, не помогли — шестнадцатого октября 2009 года Октябрин Сергеевич умер.
В траурном автобусе мы с Алексеем оказались напротив друг друга. Он поднял на меня замутненный взгляд:
— Ты кто?
— Алеша, я мама Феди.
— А-а-а...
Через минуту в салон вошел кто-то из его команды, и Балабанов, указывая на меня, сказал:
— Это моя жена.
Когда автобус тронулся, Балабанов почему-то оказался уже рядом со мной. И уснул, положив голову мне на плечо. Водитель резко затормозил — Алексей открыл глаза, отстранился и пробормотал:
— Извини.
— Ничего.
Потом мы сидели за поминальным столом и говорили об Октябрине Сергеевиче. Алеша рассказывал истории из своего детства, Федя — из своего. А я смотрела на Ингу Александровну и восхищалась мужеством, с которым она переносит утрату.
С мужем они были вместе больше полувека. Прожили в любви, уважении и взаимопонимании, какие редко бывают. Сейчас подумала: может, именно эти проведенные в счастье годы дали ей силы и для того, чтобы перенести смерть Алексея?
Здоровье Балабанова оставляло желать лучшего — у него барахлило сердце. Постоянно слышала от Инги Александровны: «Алеша не жилец. Больше всего боюсь, что сын уйдет раньше, чем я...»
На кладбище после его похорон она меня спросила:
— Ира, ты поедешь со мной в Анапу?
— А как же работа? Меня не отпустят.
Но вскоре после сорока дней позвонила ей сама: — Инга Александровна, я поеду с вами.
— Вот и хорошо.
Я ведь в Питере почти всегда одна. Федя забежит на четверть часа, а потом опять — по своим делам. Нет, я не сержусь и не ворчу — знаю, он меня любит, просто у мальчика своя жизнь.
Федор сейчас действительно очень занят. В качестве второго режиссера работает над кинопроектом «Другая кровь». После смерти Балабанова в прессе появилась информация, что сын будет снимать фильм по сценарию отца — тому самому, который Алексей писал до последней минуты. Когда я спросила Федю, правда ли это, он ответил: «Нет. Я не режиссер, я только учусь...»
Подпишись на наш канал в Telegram